Грани будущего Мазур Степан
Единственным доступным вариантом оставался паровоз. По сравнению с более прогрессивными моделями тягачей, машина на паровой тяге имела множество преимуществ. В первую очередь – простоту. Вследствие относительной примитивности технических узлов и агрегатов, их широкой известности в кругу инженеров, воссоздать паросиловую установку оказалось совсем не сложно. Элементарное машиностроительное и металлургическое оборудование, которого на судоремонтных заводах Владивостока сохранилось более чем достаточно. А также запасы запчастей, сталепроката и разнообразных материалов, законсервированных на складах военных заводов ТОФ[7], позволили менее чем за полгода изготовить паровой котел, сам парогенератор, систему реверса и множество вспомогательных устройств, часть из которых инженеры дублировали по найденным в архивах чертежам, часть доделывали, как получается, по ходу дела.
Второй причиной для выбора паровоза в качестве движущей силы будущего бронепоезда стала, как ни странно, высокая сила тяги при рывке с места. Известно, что из всех распространенных видов двигателей железнодорожных локомотивов только паровая машина способна была неограниченно долго развивать максимальную силу тяги. Это значило, что паровоз был способен быстро тронуться, что в условиях полной неизвестности, в которую отправлялся «поезд надежды», являлось немаловажным.
Наконец, важнейшей причиной выбора паровоза была, выражаясь техническим языком, его «многотопливность», или «топливная всеядность». Тепловозу нужна была солярка. Атомоходу – урановые стержни. Электричке – поток электронов. И только паровоз способен был двигаться на угле и дровах, торфе, мазуте, щепках, опилках, отходах почти всякого производства, макулатуре, зерновой шелухе, бракованном зерне, спирте, отработанном масле и даже сырых деревьях, срубленных в соседнем лесу взводом вооруженных автоматами дровосеков.
При этом механики заверяли, что при определенных характеристиках парового котла тяговые возможности парового локомотива существенно не снижались. КПД падало, но идти и тянуть вагоны он был способен, даже если закидывать топку шапками и человеческими телами!
Еще одной отличительной чертой парового локомотива была потрясающая надежность. Как известно, срок гарантии для «обычного» паровоза еще в начале двадцатого века устанавливался в сто лет! Ни одна из великолепных машин, разумеется, не прослужила так долго. Однако списывались паровозы не по причине износа, а вследствие прогресса, который развивался быстрее, чем выходили из строя паровые агрегаты.
Основой для работы экспедиционной группы послужил легендарный Ем-3927. Последний имперский паровоз с почти полуторавековой историей в год Армагеддона дремал на станции Владивосток на вечной стоянке в одном из локомотивных депо. Дремал, пока человеческий гений не превратил его в настоящего бронированного монстра.
Кай понимал, что было у паровоза и много минусов. К ним стоило отнести крайне низкий КПД, который даже на последних известных паровозах цивилизации составлял не более двадцати процентов, что обуславливалось как раз перечисленными выше «плюсами» парового двигателя, например «всеядностью». Возможность потреблять любое топливо означала недостаточную эффективность его сгорания и потерю тепла при передаче от котла к цилиндрам.
Вторым ужаснейшим недостатком парового двигателя являлась необходимость в больших запасах воды, что, естественно, ограничивало возможность использования локомотива. Задумавшись над этой проблемой, инженеры анклава сконструировали несложную систему конденсации отработанного пара, что снизило актуальность проблемы. Однако устранить ее полностью никакая конденсация не могла – так что, помимо запасов угля, пришлось везти с собой водяную цистерну.
Наконец, третьей гигантской проблемой парового тягача оказались высокая пожароопасность, обусловленная наличием открытого огня, и опасность взрыва котла. А также большое количество дыма, копоти и, соответственно, невыносимо тяжелые, учитывая длительность путешествия, условия труда локомотивной бригады.
Кроме замены внутренних силовых агрегатов, бронепоезд получил новую, бронированную шкуру. Эта шкура представляла собой нашитые друг на друга стальные листы толщиной почти пять с половиной миллиметров по основному корпусу и десять миллиметров вокруг парового котла. Днище локомотива также было бронировано клепаными листами в два с половиной миллиметра. Такая «защита» должна была гарантированно предохранять состав и его обитателей от попаданий из ручного оружия. Что же касалось прочего – например, нападений людей и нелюдей, – тут гарантировать безопасность не мог и сам Господь Бог, в которого некоторые еще верили в анклаве.
Чудо-локомотив имел четыре цилиндра, тендер-вагон[8] для запасов угля, запасов воды и мог развивать максимальную скорость около ста километров в час и более. При этом в начале двадцать первого века на линии Владивосток – Хабаровск был выложен «бархатный путь» с бетонными шпалами и стальными рельсами, обработанными антикором. Бархатный путь предназначался для скоростей двести–триста километров в час. Срок жизни такой дороги составлял без малого сорок пять лет. Так что надежда на быструю прогулку была. Но, конечно, никто даже не собирался разгонять паровоз до таких скоростей в первом путешествии.
Как показывали исследования прилегающего к анклаву участка пути, сталь рельсов не проржавела. Бетонные шпалы, укрепленные арматурой, – не пострадали. Таким образом, без малого два десятилетия, прошедших с момента Армагеддона, словно испробовали гарантию на прочность. Однако двигаться группе все равно предстояло очень медленно. Ибо насыпи, составляющие основу железной дороги, поросли за периоды оттепели травой и деревьями на удивление быстро. Растения вполне могли расшевелить почву. Камень и щебень под несокрушимым «бархатным полотном» тоже наверняка просели. В целом Брусов понимал, что прокатиться с ветерком не получится.
Приморье фактически не пострадало от непосредственных боевых действий – здесь не было бомбежек и обстрелов. Жатву из мертвых собрали только голод и радиация, принесенная ветром со стороны китайских провинций, уничтоженных ракетами, прилетевшими с территории Соединенных Штатов. Так что механически железная дорога на всем протяжении от Владивостока до Хабаровска не должна была пострадать. Морозы и перепады температуры, сезонное промерзание почвы, дожди и снегопады не угрожали линии, поскольку фундамент железной дороги откапывался на двухметровую глубину и просыпался скальной породой. Новейшим, химически обработанным рельсам коррозия также не угрожала. А значит, единственным, что могло стать препятствием на пути бронепоезда, оставалась в теории… тайга. А на практике – люди.
За прошедшие десятилетия природа могла уничтожить насыпь железнодорожного полотна, превратив его в длинный, поросший зеленью и занесенный землей холм. Сосны и ели могли пройти сквозь бетон и смять рельсы, подобно тому, как ребенок сминает в руках пластилин. Но все же группа надеялась, что большая часть трассы до Хабаровска не пострадала слишком сильно. Однако не предусматривать отсутствие полотна на отдельных участках было бы наивно и глупо. Потому решили взять запас материалов для укладки железнодорожных путей с собой.
Скрипя зубами и раз за разом решая множество возникающих технических и организационных проблем, команда анклава создала уникального стального монстра, обвешав его лобовую броню деталями, снятыми с уничтоженных искателей. Люди на полном энтузиазме собрали состав из того, что было под рукой. Но если с металлом и оборудованием для создания бронепоезда особых проблем не возникло – изобилие военных заводов поставляло то и другое, – то с техническими специалистами было туго…
Из старшего поколения владивостокцев, заставших еще «тот мир», имевших при этом техническое образование, не осталось почти никого – только старики вроде Брусова. Молодежь же была приучена больше к автомату и отбойному молотку, чем к учебникам, инженерным справочникам и чертежам. Также плохо обстояло дело и с углем. Плохо – с мазутом и маслом. Плохо – с электроприборами. Пришлось попотеть над мини-плавильней, парораспределительным механизмом и тормозной колодкой. Особые трудности возникли с воздушными насосами и системой клапанов, предохраняющих котел от взрыва.
Технических проблем хватало с избытком, но все они были решаемы. И вот в один счастливый день и час состав был готов…
Глава анклава – злобный, вечно хмурый капитан первого ранга Седых – полгода назад урезал рабочие пайки почти до крайнего предела. Тому имелись веские основания – запасы провизии подходили к концу во всех бункерах и цехах анклава. Группы, имеющие отношение к подземному локомотивному депо, то есть к непосредственной подготовке безнадежной, безумной экспедиции, еще щадили, выделяя чуть больше риса и сухой ламинарии на рабочую единицу. Остальные обитатели анклава жили впроголодь. Но бунтов почти не было. Для того чтобы требовать новых условий жизни, надо помнить, что когда-то жизнь была другой. А первое поколение выживальщиков слишком хорошо знало, чем оборачивались перевороты, потому меньше всего хотело подливать масла в огонь. Все же молодые пассионарные единицы, рейдеры, день и ночь шарили по окрестностям в поисках иного способа решения ситуации – искали добычу покрупнее. Но кладов с каждым годом больше не становилось, и молодежь была не в состоянии снабдить провиантом огромное население подземного Владивостока, состоявшего без малого из двух тысяч мужчин и женщин.
Так что, без громких слов, экспедиция отправлялась в поход за будущим. От чудо-паровоза ждали многого. На словах все выглядело просто – добытчики должны были дойти до Хабаровска и вернуться. Но на деле это была дорога смерти в неизвестные края. Сплошная «терра инкогнита» – неведомая земля, где лишь небольшими кусочками существовали известные островки, опять же, по непроверенным данным кочующих рейдеров.
Брусов даже вспомнил старую книгу, которую видел, еще будучи ребенком у себя дома. Книгу о блокаде Ленинграда во время предпоследней мировой войны. Там описывалась трасса, очень похожая на предполагаемый путь. Она называлась «Дорога жизни» и шла по льду под постоянным огнем противника. Между анклавами льда не существовало, и никто не обстреливал убогие подземелья, не преграждал дорогу друг другу. Но ситуация выглядела даже хуже по сравнению с ленинградцами. В «ледяное кольцо» анклавы взял не враг, а сам новый мир. Радиация и мутировавшая природа. Сказывалось отсутствие чистой воды, которую можно было получать только через фильтры подземных заводов. Сказывалось отсутствие пищи, которую можно было добыть только на стратегических складах ТОФ. Много лет назад эти запасы казались неисчерпаемыми. Километры туннелей, заполненных морожеными коровьими и свиными тушами, стеллажами с консервами, мукой, крупой, солью, сахаром, галетами, джемом, рыбой и даже замороженными овощами… Но все они закончились. Сокровища, собранные целыми поколениями еще с советских времен, были съедены всего парой поколений «спасшихся» жителей подземелий.
Близость к стратегическим складам флота сыграла с Владивостоком смешную шутку. Смешную и смертельную одновременно. Если в других городах выжили те, кто смог наладить производство продуктов глубоко под землей, то у наследников армии, флота и военных заводов такой необходимости не было.
Брусов надеялся на «Эльдорадо» у хабаровчан. По обрывочным сведениям, приносимым время от времени полубезумными сталкерами, иногда с промежутками в целые годы, «Хабаровск» относился как раз к «развитым» в продуктовом отношении анклавам. Гидропоника и подземные парники, освещаемые электричеством, давали им то, чего не имелось у анклава «Владивосток», – возможность не только создавать технику и штамповать патроны (при оставшемся прекрасном оборудовании не хватало только металла и селитры для возобновления производства пороха), но и выращивать пищу.
Зерно. Овощи. Грибы. Животных на мясо. Птицу, яйца. Свежую зелень. Сокровища, которым не подобрать цены.
Всего, по данным владивостокцев, на русском Дальнем Востоке сохранилось несколько десятков анклавов. Жителям анклава были известны, по крайней мере, «Хабаровский», «Бикинский», «Сахалинский», а также анклав «Большой Камень», находящийся ближе всего, но испытывающий те же проблемы – недостаток провизии, – а значит, поставленный на грань существования.
Возможно, имелись и иные, но сведения о них за десятилетия после Катастрофы не доходили, очевидно, в силу большой удаленности.
По сравнению с соседями, дела в России после Армагеддона обстояли относительно неплохо – если гибель 99,9 процента населения можно в принципе назвать «неплохим» результатом. В соседнем Китае, густонаселенном, промышленном, а потому более всего пострадавшем от удара противника, не выжил, по имевшимся сведениям, вообще никто. И, что страшно, – никто не выживет в будущем.
Южнее и западнее приморской границы, там, где совсем недавно стояли многомиллионные города, теперь простиралась ядерная пустыня. Баллистические ракеты ложились в Маньчжурии и Даурии так близко, что каверны, образовавшиеся от ударов, практически сливались одна с другой. Это объяснялось, безусловно, большим количеством городов и заводов, которые нужно было уничтожить. Китай, вероятно, отвечал своему противнику адекватным образом. Если бы не одно но – этот противник просто играл оружием людей, направив его на них самих.
Брусову не довелось видеть, во что превратились Америка и Канада после ударов китайских водородных бомб, но чем стали Япония и Корея – две «местные» союзницы США, – жители анклава знали доподлинно. Вокруг Приморья со всех сторон простиралась Великая пустошь, однообразие которой нарушали лишь чудовищные воронки. С запада она переваливала через старую таежную границу, с востока и юга – отделялась от берегов России отравленной морской акваторией. Земля с почти лунным ландшафтом. Разве что с кратерами значительно большего размера, с ветром, гоняющим пыль, да радиацией, убивающей все живое, что не умело носить костюм радиационной защиты.
Только на севере, где лежали остатки российских земель, слишком малонаселенных и слабых в техническом плане, а потому, очевидно, не представлявших интереса для ударов ИИ, сохранилась жизнь. Так выстояли дальневосточные анклавы. Жители Владивостока пытались связаться с каждым из них. Но радиус действия аппаратуры связи ограничивал эти судорожные попытки. Сеть приемо-передающих радиорелейных станций, работавших на деци- и сантиметровых волнах, погибла с наступлением Армагеддона. Их никто не обслуживал – и использоваться они не могли. Действие же компактных радиопередатчиков, имевшихся в распоряжении группы, не превышало сорока–пятидесяти километров даже с использованием высотных антенн, установленных в окрестностях анклава на самых высоких сопках. С помощью радио до Хабаровска было не дотянуться.
В пределах же этих сорока–пятидесяти километров экспедиционная группа оставалась единственным выжившим очагом человечества… По их мнению. И все же слухи до них доползали. Раз или два в год одинокие таежные торговцы-сталкеры, сами обычно на грани полного истощения, прибывали к анклаву для обмена. Они приносили муку и зерно, обычно везомую на волокушах, а также бесценный товар – информацию об окружающем мире. Хабаровск, твердили они в последний раз, еще жив и ищет партнеров для обмена. Затем менялы отдавали свой товар, набивали сумки патронами и возвращались обратно – в радиационный ад на тысячу километров пути. Такова была доставшаяся в наследство «импортная» торговля – две или три волокуши в год.
Разумеется, этого было недостаточно. И, провожая уходящих купцов-сталкеров взглядом, жители анклава часто думали о разделяющем их расстоянии. Всего тысяча километров! Меньше суток дороги для грузового автомобиля, день – для легкового. Одна ночь – для рейсового поезда по железной дороге, шесть–семь часов для скоростного экспресса. Месяц или чуть меньше для спортсмена-бегуна по шоссе, ставящего личный рекорд или пробующего себя на прочность. Но так было в том, старом мире. Реалии нового были таковы: минимум два месяца пути для пешего путешественника с волокушей – зимой, при отсутствии дорог, обилии зверей и бандитов и при прочих неблагоприятных условиях.
Мрачная картина.
Еще тогда родилась идея пройти этот путь не пешком, а на транспорте. Пройти – и вернуться с товаром, который мог бы всех спасти. Автомобильный транспорт тут не годился – когда к задумке рейда на Хабаровск стали относиться всерьез, уже не осталось машин на ходу. А ведь требовался целый караван! Автобан, запланированный между городами к началу Армагеддона, так и не достроили, а еще существовавшая на тот момент советская «федеральная трасса» вряд ли могла выдержать десятилетия без эксплуатации и ремонта. Дожди со снегом, град, бураны, бурная смена сезонов – все это наверняка привело ее в негодность значительно сильнее, чем «элитное» железнодорожное полотно.
Брусов хорошо помнил, что дороги в России всегда были дрянного качества и таяли как сахарные на радость дорожным службам и к негодованию автомобилистов. В отличие от асфальтированной трассы, железная дорога должна была выстоять как минимум сорок пять лет. А если не проросла деревьями, то и все сто. Согласно путевым циркулярам, технические условия для прокладки железной дороги и автобана отличались невероятно – железную дорогу всегда строили исключительно на века! Кроме того, для запуска «каравана» по железнодорожному пути требовался единственный локомотив – с довольно примитивной с технической точки зрения паровой установкой. А для отправки «каравана автомобилей» – как минимум десяток автомашин с рабочими двигателями внутреннего сгорания, воссоздать которые с имевшимся оборудованием было теоретически возможно, но в ограниченном количестве. А значит, локомотив с подвижным составом из лишенных двигателя вагонов в этом смысле выглядел предпочтительней.
Каждый житель анклава был готов положить свою жизнь, чтобы наладить эту торговлю. Оружия имелось в избытке. Склады 178-го завода, базы подводных лодок, части ТОФ, здания штабов и военучилищ, сухопутные войсковые части, раскиданные во Владивостоке по десятку на каждый район, «Экипаж», «Улисс» и множество прочих частей и учреждений представляли рай для оружейных баронов. Хоть фактически Россия и соблюдала нейтралитет даже в самые опасные времена, в последний год перед Армагеддоном, когда все ожидали ядерной перестрелки между Штатами и Китаем, все склады и базы Владивостока оказались забиты оружием и боезапасом под завязку – чтобы остановить возможный поток беженцев с юга и просто «на всякий пожарный случай», который, как известно, всегда случается. Радиация и ядерная зима не делали разницу между воюющими и нейтральными странами. Военная база «Владивосток» и главный порт дислокации Российского Дважды Краснознаменного Тихоокеанского флота на момент Катастрофы обладали крупнейшим запасом стрелкового оружия и боеприпасов на всем огромном Дальнем Востоке! Имелись даже вертолеты – Ка-50 и Ка-52, «Черная акула» и «Аллигатор», для нового вертолетоносца, спущенного на воду как раз перед началом Войны. Возникла вроде бы простая мысль – идти до Амура воздухом. Однако авиационное топливо в порту было в дефиците, пожалуй, еще большем, чем провизия. Но самое главное, на винтокрылой машине невозможно было привезти обратно много продуктов. А значит, для большой торговли вертолеты по определению не годились. Неудивительно, что капраз Седых и инженеры под руководством Брусова остановили свой выбор на железнодорожном составе, ибо самое простое решение являлось самым лучшим.
С тех пор весь анклав потерял покой.
«Батин бронепоезд» генералитет назвал незамысловато – «Варяг». Простое и благородное имя всем пришлось по вкусу. Идти ко дну этот сухопутный крейсер не мог по определению, но встречать врагов огнем орудий под гордо реющим флагом – вполне.
В каждом вагоне пришлось делать окна из плексигласа у самого потолка. Так как все боковые убрали, инженерам, чтобы экспедиция не тратилась на освещение состава днем, пришлось делать окна над головами. Правда, меньше, чем были по бокам ранее. Зато никто не мог уничтожить членов команды, пробив слабое окно на ходу. Теперь солнце должно было светить прямо в темечко, если, конечно, никто не собирался закрываться от него в темном-темном купе. В каждом купе были заварены все окна.
Груз подбирали тщательно. Три из двенадцати вагонов доверху забили рельсами, шпалами и прочей железнодорожной снастью, превратив боевой и торговый бронесостав еще и в шпалоукладчик – подобие классической ОПМС, починявшей дорогу без прекращения движения поездов в довоенные годы. На тот случай, если дорога сильно повреждена, сообщение прервано и рядом нет и в помине даже встречной рельсополосы, она точно была нужна.
Хватит ли трех вагонов рельсов на тысячу километров пути? Этого, разумеется, не знал никто. Но надежда на лучшее теплилась. И времени «прокатать» дорогу, гоняя ремонтные составы туда-сюда в обоих направлениях, не было. Беда заключалась не только в недостатке времени и возможностей для пробных прокатов. Угля для топки локомотива собрали только на половину наглухо закрытого переваренного тендера. В нем было все, что осталось после работы мини-плавильни. Вторую, вернее, дальнюю половину открытого топливного вагона закидали всякой рухлядью, способной гореть под жаром угля – остатками мебели, досками и поленьями, опилками, картоном, стружкой и шелухой. Когда все это кончится в пути, команда должна будет взяться за топоры. Лес вдоль линии оставался радиоактивен – это анклавовцы знали прекрасно. Но дерево, как шутил капраз Седых, могло гореть и после смертельной дозы.
Помимо всего прочего, связанного с подготовкой к экспедиции, мрачный капитан первого ранга поручил Брусову подобрать для экспедиции личный состав. «Кадры решают все», – раз за разом твердил он, позволив самостоятельно выбирать соратников и будущих подчиненных.
Кладовые анклава обеспечили экспедиционный корпус всем необходимым – от костюмов химзащиты до последних остатков провианта. Но вот людей на складах по номенклатуре набрать было невозможно.
С инженерами-машинистами дела обстояли относительно просто – они были подобраны и, в некотором смысле, даже «выкованы» самим процессом постройки тягача и бронесостава. Каю оставалось только выбрать двух самых квалифицированных и подготовленных, наилучшим образом показавших себя при сборке и наладке силовых агрегатов.
С учеными оказалось сложнее. Людей с достойным образованием в анклаве можно было пересчитать по пальцам. При этом все рвались в экспедицию, ведь этот поход был фактически сравним с экспедицией на Луну. Много лет никто из жителей анклава «Владивосток» не покидал бомбоубежищ, бункеров, военных заводов и казематов, связанных между собой в единую систему, дальше, чем на пятьдесят километров от железнодорожного вокзала. Что творится за пределами старой городской черты – не знал никто. Отрывочные сведения торговцев, информация, что, теоретически, там кто-то мог выжить – это все, чем довольствовались «яйцеголовые». Изнемогая от невозможности проводить эксперименты в стесненных условиях анклава, ученые рвались исследовать новый, неизвестный им мир.
Подумав, Брусов выбрал из пятнадцати «научных сотрудников», проживавших в анклаве и специально получавших паек «за мозги», или, как выражался Седых, – «за сохранение знаний», двух самых молодых специалистов, не достигших двадцати лет. Никто из них не видел старого мира, никто не знал старой науки, называемой старшими академической, но с юных лет, еще с организованной начальной школы, каждый показал свои способности. В полуголодном мире анклава только исключительно талантливые, почти гениальные юноши и девушки могли рассчитывать войти в элитную касту умников и получать свой паек за знания, а не за махание киркой и стрельбу из автомата. Под руководством более мудрых (и крайне пожилых) товарищей этот действительно «избранный» молодняк зубрил вузовские учебники по физике и ботанике, биологии и математике, архитектуре и машиностроению.
Маститые пожилые ученые, примерно одного возраста с Брусовым, в экспедицию не пошли и остались на насиженном месте – передавать академическую подготовку дальше. В новый мир отправились только юные. Доказывать профпригодность.
С бойцами бронесостава было еще сложнее. Кай отлично знал качества большинства стрелков анклава, поскольку на правах старшего офицера часто наблюдал за общими тренировками ударных подразделений. Но в экспедиции требовались не только боевые навыки. Важнейшим свойством, которое он определил для себя в качестве критерия для отбора в группу, являлась психологическая совместимость.
Спору нет, в анклаве место всегда было очень ограничено, все спали практически друг на друге, а большая часть помещений изолирована была под склады, места спортивных и научных занятий, административных собраний, тренировок с оружием, лазаретов, школ и так далее. В бронесоставе же царила совершеннейшая теснота. Однако за пределами закрытого салона условия были обратными. Люди, никогда не видевшие ничего, кроме родных подземелий, должны испытать жесткий стресс при виде открытых просторов дикой природы.
Так что проблема совместимости играла важную роль. И Кай решал ее, наблюдая за людьми. Так Брусов выбрал пару снайперов, пару минеров, двух связистов, четырех бывалых рейдеров, остальные были опытными стрелками и разнорабочими. Всех распределили по подгруппам, каждая – с назначением командира. В каждой все были знакомы друг с другом годами, набраны из одних и тех же взводов. Сохранность состава зависела полностью от военных, потому Брусов брал лучших, не стесняясь разбивать подразделения, оставляемые внутри анклава. Командиры ворчали, но отдавали людей в экспедицию без возражений.
Технари превратили поезд в бронированную крепость. В двух вагонах даже были поставлены выдвижные стационарные пулеметные турели. Но основная надежда возлагалась на людей. Автоматчиков планировали задействовать и как «группы для сбора топлива». Брусов прекрасно понимал, что в лес дровосекам не с одними топорами ходить. Не говоря уже о ночных работах по возможному восстановлению путей. Четыре с половиной вагона оружия как-никак!
В целом десять из двенадцати вагонов бронесостава были забиты разным «товаром» почти от стенки до стенки. Оставалось лишь два жилых. С учетом выдвижных пулеметных «башен», встроенных в потолки жилых вагонов, наборов химзащиты, полок с «дежурным» оружием и всех антирадиационных мер, в состав, таким образом, вмещалось не более пятидесяти пяти человек. И в эти пятьдесят пять должны войти доктора, повар, научные работники, технари-машинисты, квалифицированные рабочие для укладки шпал, ремонтных и сварочных работ. Все они должны жить неопределенное время в тесном помещении вместе, словно космонавты, которым так и не удалось слетать на Марс. Двадцать четыре часа. Нос к носу, спина к спине. Выход наружу без основания был запрещен под страхом расстрела. Только в костюме и полном снаряжении против радиации. Разумеется, с оружием в руках.
По возможности группа должна иметь как можно меньше поводов для конфликтов. И объединяющую цель – дойти до Хабаровска и вернуться. Причины для драк и обид, как все понимали, могли найтись сами собой. Лекарства всего два: пуля и железная дисциплина.
Не брать с собой женщин, как раньше не брали на корабли, Брусов не решился.
Слишком мало людей было в анклаве. Наравне с мужчинами женщины специализировались по профессиям. Елена Смирнова, например, – лучший снайпер среди рейдеров. Анжела Михайлова – отличный технарь, днем и ночью лично собирающий оружие для загрузки в бронесостав. Как не взять таких? И без повара Алисы Грицко группе точно не обойтись. Выходил только смежный состав. К тому же только это спасало мужчин от депрессии и держало в тонусе.
За всеми этими раздумьями Брусов подошел к поезду и уткнулся лбом в холодный лист брони. Голова трещала от мыслей. Учесть сразу все было невозможно. Но дали приказ – выполняй. Пусть и не в ответе за тех, кто сгубил мир почти на корню, но в ответе за тех, кто пытается выжить в Чистилище. На то и отметина – серебряные виски.
– Батя! – донеслось сбоку сквозь грохот металлических деталей и треска сварки.
Брусов повернулся на крик. К нему бежал Пий – молодой рослый помощник машиниста. Он вырос в анклаве и совсем не помнил первых лет ужаса после Катастрофы. Тех диких лет ломки, борьбы с ощущением, что старого мира уже не вернуть, что всегда и все будет по-другому. Для Пия, как и всей молодежи, появившейся в анклаве с рождения или в раннем детском возрасте, существовал только мир подземелий и мир радиации выше поверхности земли. Как и все молодые жители анклава, парень был очень бледен, полностью лишен солнечного загара. Но, как и все молодые жители анклава, Пий улыбался. За подобные улыбки взрослые считали детей безумными. Таковы были реалии этого мира.
– Чего тебе? – спросил Кай, нахмурившись и глядя на улыбчивую физиономию молокососа.
Парень бодро кивнул на состав.
– Бать, стрелки беспокоятся, что вагоны очень плотно подогнаны друг к другу и броня идет без зазоров. Сможем ли мы поворачивать? Говорят, ровной дороги не бывает.
Кай усмехнулся. Чертовы умники! Вот оно, поколение, что вместо учебников чистило автомат.
– Размер листовой брони и узел сочленения листов рассчитан так, что состав способен, скажем так, играть, – спокойно ответил Брусов инициативному пареньку. – Поскольку листовое железо идет внахлест друг на друга, мы сможем поворачивать под небольшим углом без проблем. Согласен, ровной дороги не бывает. Но железная дорога как раз достаточно ровная, чтобы избегать крутых поворотов, резких спусков или подъемов, которые, кстати, мы заметим издалека, чтобы притормозить. Поскольку угол наклона возрастает постепенно, на небольшой скорости состав этого почти не заметит. И если бы ты спросил об этом у кого-то из технарей, а не у начальника экспедиции, думаю, тебе бы даже доходчивей объяснили.
– Я…
– Ладно, ты молодец, что интересуешься! – прервал Кай. – Активность и инициатива – отличные качества, особенно для бойца.
– Спасибо! – радостно ответил Пий, отдал честь и убежал.
А Брусов, глядя ему вслед, прикинул – понимает ли тот полностью смысл слова «издалека», ведь для человека, никогда не видевшего горизонта, это понятие, должно быть, очень абстрактно.
Все подталкивало к одному выводу: это будет тяжелая экспедиция.
Глава 3
Они живые!
Зема открыл глаза, слепо глядя на белую муку, сыпавшуюся с неба. Глаза резало так, словно кто-то долго и тщательно слепил их прожектором. Челюсть болела, как будто ее пытались выкрутить. Тело ломило, и ничего приятного в этой виртуальной реальности не было. Вдобавок неплохо морозило. Побочный эффект адаптации?
– Ничего себе эффект присутствия, – хотел было сказать юноша, но вместо этого выплюнул порцию крови. Разбитые десны кровоточили, а на губах запеклась корка. Сильно болела голова. Под глазом саднило и нарывало.
Не лучшее состояние для пробуждения.
– Что-то разработчики переборщили. Моя голова просто раскалывается, – послышалось от Демона. На лице друга была царапина во весь лоб, словно его волочили по земле некоторое время. – Глаза щиплет. Мне песок попал в гарнитуру? Зем, посмотри.
– Какой песок? Что ты несешь? Как я тебе в шлем посмотрю, если он остался в капсуле? Здесь только наше присутствие разума в оцифрованном мире.
– А зачем нам этот маскарад с разбитыми лицами устроили? Для атмосферы?
– Камуфляж? – неуверенно обронил Зема, ловя рукой снежинку. До этого снег он видел только в холодильнике. Как и целое поколение людей под землей.
– Ольха? – Вики тем временем уже расталкивала подругу. Та сонно брыкала ножкой, отмахиваясь, как от утренней родительской побудки в школу.
Четверо поднялись, разглядывая друг друга со смешанными чувствами. В глаза сразу бросились несколько моментов. Во-первых, все ребята оказались в той или иной степени избиты, синяки и ссадины были тому свидетельством. Во-вторых, все облачены в привычные «саламандры» и «элефанты». В-третьих, у каждого в глазах линзы. Но не прозрачные, как для подземелья, а затемненные и суженные до предела в районе зрачков. Белки оставались открытыми, но тоже под пленкой, которая, видимо, могла затемниться в любой момент по движению зрачка. Нанотехнологии во всей красе защищали глаза подростков от слепоты в слишком ярком мире.
– Что происходит? – первой спросила Вики. – Зачем ботам защита для зрения?
– Как – что происходит? Мы избиты, у нас в глазах фильтры, нам вернули защитные костюмы… – начал перечислять Зиновий, не уверенный конкретно ни в чем. – Это что получается, нас вытащили из капсул и одели?
– Ребят, может, нас похитили культисты? – предположила Ольха, потирая синяк. – Болит, как в жизни. Не может же так болеть. Слишком реалистично.
– Нам же обещали новый уровень эффекта присутствия. Вот и болит, – ответил Зема.
– А почему глаза щиплет, как будто мы на поверхности? Я в небо посмотреть не могу. В играх так не бывает. Это настоящее солнце, хоть и под шапкой облаков. Без фильтров мы бы ослепли. Игре не нужно нас слепить, – резонно возразила Вики.
– Да и обещанных эльфов с гномами и пальм на берегу моря я не вижу, – поддержала подругу Ольха. – В играх оружие выдают и дают вводную. Ну, или наоборот.
Немного привыкшие глаза всех четверых как-то разом остановились на четырех ящиках рядом, уже укрытых легким покрывалом снега.
Зема первым подошел к ним, смахнул снег с крышки. Засовы открылись, как только юноша поднес к ним руку, как будто его искин разблокировал магнитный замок.
– А вот и обещанное оружие. Мы в игре. Не волнуйтесь. Сейчас ко всему привыкнем.
В первом ящике лежал военный модуль на «саламандру». Насколько помнили ребята по внешнему виду, такой устанавливали на правую руку органы правопорядка под куполом. Но этот был гораздо больше. Зема продел руку в браслет, и он самостоятельно опоясал запястье от кончиков пальцев до локтя. Походило на то, что стандартный выдвижной энергетический разрядник, использовавшийся для подавления отрядов культистов под землей, заменили на оружие помощнее, возможностей которого ребята не знали.
Юноша вытянул руку, прицелился в столб, торчащий из снега, и дернул пальцем, как будто нажал на несуществующий курок. Ослепляющее пламя света вырвалось из дула и снесло столб ко всем чертям.
Все четверо схватились за глаза, попадав на землю.
– Мощность поменьше настрой, придурок, – посоветовала Ольха.
– Умная, да? Методом проб и ошибок я пришел к тому же выводу, – отмахнулся друг.
– Что вообще все это значит? – воскликнула Вики, разглядывая летающие мушки перед глазами. Те сливались с падающими снежинками, и все это смотрелось бы весьма интригующе, но только там, в теплом уютном мирке подземного купола, а не здесь, где слепило глаза и очень хотелось вернуться обратно в тепло и знакомый полумрак.
– Что похитили нас не культисты, а военные, – спокойно ответил Зема. – Нас отправили на поверхность, друзья мои. Какая теперь разница кто?
Демон подскочил к опустевшему ящику.
– Здесь нет зарядного устройства или батарей. Это либо короткая миссия, либо без возможности для возвращения. И… зачем им студенты?
– Мы самая коммуникабельная прослойка среди подземников, – напомнил общепринятый факт Зиновий. – Но я обещаю экономить патроны.
– А как же спецчасти? Спецагенты? Почему такие необученные балбесы, как мы? – послышалось от Ольхи. – Нет, ребят, на поверхность могли отправить только спецназ. Чем балбесы шестнадцати лет лучше?
– Тем, что мы первые люди, которые родились под землей, а не пришли туда, – на эмоциях вспылил Зема. – Мы не знаем этого мира, как все прежде до нас. Мы не отличим яви от вымысла разработчиков этой игры, если это все-таки игра или какой-то научный эксперимент. Мы удобны, как ни крути. Мы – лабораторные крысы!
– Спокойнее вы, за нами могут наблюдать. Возможно, с помощью этих самых линз, – предположил Демон. – Но линзы можно снять через несколько дней, когда глаза адаптируются. Значит, это все-таки короткая миссия.
– Дем, за нами следят всю нашу жизнь. Ничего нового, – отметил Зема.
– Да ладно, ребят. Это не по-настоящему. Это все-таки такая игра, – неуверенно заявила Вики. – Интро или демка новой игры. Сейчас минут десять поиграем и к эльфам с гномами попадем. Просто мы не ожидали, что все будет настолько реально. А теперь ощущаем, на что способны стазис-камеры.
Демон отпихнул первый ящик и открыл второй. Там лежал модуль, который можно было назвать защитным. Он также надевался на правую руку. Если первый представлял модуль нападения, то это дополнение для костюма позволяло его обладателю генерировать защитное поле перед собой. Такое вооружение использовали силы быстрого реагирования под землей, когда сдерживали толпу протестующих против чипизации в первые годы существования под куполом. Порой оба модуля надевались на обе руки сразу, но тогда было необходимо снять ИМИИ, а без связи и привычного цифрового помощника ни один подземник долго обходиться не мог. Потому органы правопорядка действовали в паре. Один в защите, другой в атаке. – Дем, давай поменяемся модулями. Ты стреляй, а я буду защищать, – сказал Зиновий, больше не желая казаться нубом[9] в обращении с энергетическим оружием.
– Как скажешь, – ответил рыжий друг и отстегнул свой модуль.
– Все можно проверить. В игре есть определенные ограничения. Нас вряд ли заставят справлять естественные потребности, например, – припомнила Ольха.
– Я не хочу, – отвернулся Демон, густо покраснев.
– На меня не смотрите, – отшатнулся Зема. – Я и есть-то не хочу.
– Нам что-то вкололи. Помните? Это могло замедлить процессы, – напомнил Демон. – Транквилизаторы? Допинг?
– Воздействие фармакологии не ощущаю, – поразмыслив, ответила фармацевт-Ольха.
– Ребят, мы забыли про помощь того, что всегда под рукой. – И Вики победно указала на свой искин, сделав голосовой запрос. – Друг, сделай-ка нам анализ обстановки. Например, проверь интенсивность света.
Проекция искина не высветилась, темен был и дисплей. Ответа не последовало, и с подобным ребята столкнулись впервые в своей жизни, сколько себя помнили.
– Либо разрядилась батарея, что невозможно в течение месяца после последней зарядки, да и подобранные цвета наши «саламандры» держат, либо разработчики предусмотрели этот ход, и искин представляет собой лишь декорацию для костюма, чтобы привычнее было. А так он здесь и не положен, – продолжила развивать свою теорию Вики.
– Вика, это не игра! – воскликнул Зема. – Мы на поверхности. И это дело рук либо культистов, укравших нас из игрового центра и похитивших оружие у военных, либо самих военных, заславших нас на поверхность для разведки, так как сами без искинов здесь и дня не протянут. Эй, вы, ссыкуны! Слышите нас?! Что от нас хоть требуется?
– И зачем было нас бить? – на всякий случай добавила Ольха, согласная с большинством доводов.
– Может, нас просто неудачно транспортировали, – пожал плечами Зиновий.
Четверо замолчали, переваривая информацию. Наконец Ольха подошла к ящикам, скинула пустые и склонилась над содержимым третьего, активируя модуль.
– Мне достался дрон, – донеслось от нее. Бритая девушка надела на руку посадочно-заряжающий модуль для беспилотного летательного аппарата небольшого размера. Впрочем, сам модуль был больше всех предыдущих. – Зачем нам тут дрон?
– Для разведки, – бодро ответила Вики и спихнула ногой опустевший ящик подруги. Самой Вики достался модуль, назначения которого не мог понять никто. Ребята просто не сталкивались ни с чем подобным. Продолговатая коробка, занявшая место на руке, не реагировала на голосовые команды, и движения пальцев ее тоже не интересовали.
– Короче, оставь. Может, он просто не работает. Позже разберемся, – пришла к выводу Ольха. – Давайте найдем, где погреться. Температура ниже нуля. Уши отваливаются.
– Чихни, – посоветовал Зема.
– Думаешь, с инфекционным капюшоном будет теплее?
– На первое время – да. В любом случае рано или поздно чихнешь, так что лучше сразу замкни его на себе, пока костюм не разрядился.
Глаза всех немного обвыклись со светом и перестали слезиться. Морозное хмурое утро подарило ребятам свинцовое небо и безветренную погоду. Работающие костюмы держали тепло, но вот ладоням, щекам и ушам, не привыкшим к холоду и не укрытым «саламандрами», было тяжело переносить даже легкую зиму. С непривычки.
– Ребят, если мы на поверхности, здесь все должно быть в радиации, – напомнил Демон.
– Проверить без счетчиков мы не можем, но модуль персональной защиты сработал бы автономно. Еще в костюмы первой версии встраивали датчики Гейгера. Забыл? Меня больше беспокоит, насколько хватит заряда костюмам в условиях постоянного подогрева и активации дополнительных модулей. Неделю продержатся? Две?
– Я могу свой модуль выбросить, – воскликнула Вики, испугавшись, что холодно будет не только конечностям. – Буду батарею экономить.
– Оставь. Модуль положили не просто так, – посоветовал Зема и переглянулся с Демоном. В глазах друга мелькнуло понимание, что они попали в такую передрягу, которая никаким игрокам в «Солярисе» и не снилась. – Что ж, пойдем по шпалам. Может, и выйдем к теплу, – снова сказал Зиновий и первым зашагал в неизвестность. Но не прошел он и двух шагов, как пара фраз в спину заставила остановиться:
– Ты пока не собрался в закат уходить, давай лучше я дрона запущу посмотреть округу, – предложила Ольха. – Так быстрее будет.
В небо без предупреждения взлетала стрекоза-гирокоптер. Две камеры вывели изображение на дисплей посадочного модуля. Дрон навел камеру на четыре фигуры у железнодорожного полотна и взмыл высоко под самое небо.
Основной дисплей искина не работал, но находившийся на модуле дрона на руке Оли отображал всю информацию в сверхчетком изображении. Перед ребятами раскинулся бескрайний белый мир, редко прерываемый кривыми лысыми деревьями и остовами строений. Ближайшим ориентиром с отдаленными признаками жизни оказался дым от костров, поднимавшийся от пары сооружений. Отпрянув от экрана, ребята и сами разглядели легкую дымку на северо-западе, вздымающуюся в небо, растворяясь в мрачном дне.
– Там люди, идем! – откорректировал направление Зиновий. Но подумал и снова остановился: – Ребят, тут слишком просторно. Давайте снова ухудшим зрение. Мне что-то… тяжело дышать. – И он схватился за грудь, ощущая, как тревожно защемило сердце.
Ольха без разговоров поддала другу поджопника:
– Пошел, давай! Панику он будет мне тут наводить! А ну шагай! Не время отвлекаться на твои истерики.
Лысая подруга как истинный фармацевт могла лечить и эффектом плацебо. Зема, во всяком случае, поверил в себя с первого удара.
Анклав «Владивосток»
Последний сварочный аппарат потух еще вчера, и суета снабженцев, заполняющих вагоны полезным грузом, наконец прекратилась. Весь цех пропах свежей краской, и цветастый состав напоминал Каю Брусову что-то старое из далекого детства, когда еще пытались красить двери и стены подъездов и ЖКХ разукрашивал детские площадки.
Покрасили, конечно, тем, что было. На складах оставалось не так много краски, все еще годной на что-то, кроме разложения на химические компоненты и вони. В результате локомотив состава «Варяг» был выкрашен в строго-черный цвет, грозный, как хищный зверь. Однако дальше следовали синие, зеленые, красные и желтые вагоны… Предпоследний получился оранжевым, а самый последний и вовсе пришлось покрасить розовым, за неимением другой краски.
Так что состав смотрелся как веселый паровозик. Но данное действие преследовало чисто практическую цель: покраска должна была защитить вагоны и тягач от ржавчины. Снег и дождь не пойдут составу на пользу.
«Батин поезд», несмотря на цветастость, все же выглядел здорово: устрашающе грозный для врагов, внушающий уважение друзьям и чувство надежности – жителям анклава.
Без зазоров и окон, «Варяг» растянулся по рельсам единой сплошной металлической сигарой. Гусеницей, чья толстая шкура из листового железа была покрыта шрамами нахлестов, узлов и соединений, оспинами болтов, дюбелей, разного рода торчащих антенн, закрепленных датчиков и других выпуклостей, назначение которых даже для Брусова оставалось загадкой. Ученые напихали что-то свое, до хрипоты споря со всеми сменами технарей. Он одобрил только узлы связи и внешние датчики Гейгера, да освещение, остальное отсек, не желая генераторам большой нагрузки.
Брусову, как старшему экспедитору, достаточно было знать, что все провода, короба системы вентиляции, кондиционирования и воздухоочистки надежно упрятаны под неровной шкурой. Вздумай кто открыть огонь по поезду – от случайных пуль инженерные коммуникации тоже были надежно защищены. Гармонии и красоты во всей этой палитре разноцветного железа не наблюдалось, но главным для инженеров являлся результат. Некому крутить пальцем у виска. Другого такого состава в мире нет.
Бронированная «юбка» поезда едва ли не касалась бетонного пола подземного цеха ТЧ. Лобовая броня на «таранном» вагоне, поставленном впереди локомотива, была усилена многократно и для устрашения обзавелась шкурой Искателей, которые когда-то бродили возле анклава, пробуя его жителей на зубок. Их броня говорила о том, что при условии целости рельсов «Варяг» мог сносить со своего пути любые препятствия. А в случае, если «целое» полотно частично поросло кустарником и деревьями, – срезать их по ходу движения, не делая остановок. Так же можно было справляться и со льдом.
Ехать команда все же собирались тихо и осторожно, по возможности, осматривая рельсы впереди себя. Вынуждали обстоятельства и полная неизвестность пути. Да и с топливом в виде дров и картонных коробок развить очень большую скорость экспедиции не светило. Уголь нужно было беречь и не пускать в топку в начале пути. Определенный запас «для бегства» всегда должен оставаться.
За черным тягачом следовал «модернизированный» тендер-вагон строго синего цвета, засыпанный углем по боковинам почти до потолка и закиданный всяким горючим барахлом. Как переходное звено между тягачом и прочим составом, синий вагон был герметично закрыт в отличие от простого тендера. Он имел всего одно окно в самом центре – одинокий двойной стеклопакет, добытый одним молодым рейдером, «стеклянное чудо», – и этот вагон был самым темным из всех в дневное время суток. В ночное же время здесь горела одинокая лампа. На все прочие вагоны приходилось по две лампы. Для кочегара много света не нужно, решили конструкторы.
Второй «фишкой» этого вагона была его съемная крыша. При первой же остановке в лесу для недопущения попадания возможной радиации в салон тягач и основной состав закрывались, и крыша отъезжала в сторону, чтобы дровосеки могли спокойно накидывать сверху в вагон бревна или другое топливо. Из-за высокого уровня радиации технари отрезали тягач от состава, и добраться до него можно было, только обойдя весь состав… Но как же группе не хотелось возить что-то зараженное радиацией. Машинист с кочегаром все же были частью будущей семьи, по разумению Брусова, а не отрезанными ломтями, с которыми только по рации и можно общаться.
За синим вагоном с углем шли два светло-красных с оружием. Ящиками здесь все было заставлено до потолка, и они были хорошо укреплены. Оставался лишь узкий проход в центре, как и в вагоне-тендере. Если прочие два вагона с оружием группа еще могла как-то использовать, закончись все патроны до последнего – что весьма сомнительно, так как вооружилась экспедиция до зубов, – то эти два были неприкосновенны. Хоть строгай лук и стрелы, сказал глава анклава Седых, точи копья, но красные вагоны – табу. Иначе бартер не состоится, и цель экспедиции обречена на провал. Выходило, что группа не могла привезти меньше двух вагонов оружия. Предстать несерьезными людьми перед хабаровчанами никто не хотел, иначе о каком союзе речь?
В зеленом – или первом жилом – вагоне Брусов поселил женщин и ученых, а также медперсонал. Рядом с ученым и доктором находилась и его, Кая, лежанка.
В соседнем купе должны были спать машинист, помощник машиниста, ботаник анклава и повар Алиса Грицко. Все прочие купе в этом вагоне были чисто женскими. Всего в зеленом вагоне находилось двадцать пять человек. Одному человеку приходилось постоянно либо не спать, либо дремать в проходе, поскольку часть купе загрузили медикаментами, личными вещами, канистрами с водой, предметами первой необходимости, гигиены, личным оружием и прочим, прочим, прочим… Так что Брусов для увеличения свободной площади рассчитывал держать дежурных на турелях с автоматами, вваренных, ввинченных в потолок жилых вагонов и выдвигаемых по нужде наружу. Для общего спокойствия. Впередсмотрящие, как на мачтах старых кораблей, должны были говорить, спокоен ли вокруг «бескрайний океан».
Для дежурства имелась и еще одна причина. Ночью состав двигаться не станет, слишком опасно. Заперев все двери, экспедиция вынуждена будет ночевать где придется. При отсутствии окон наружный обзор могли вести только упомянутые часовые. Два «глаза».
За зеленым жилым вагоном находился голубой нежилой, заполненный от пола до потолка ящиками с оружием. Разве что были они закреплены не так плотно, как в красных. Брусов предполагал, что из оружия здесь лежали простые патроны. Капраз особо не распространялся, что в этих ящиках, но в них при необходимости можно было залезть.
Во втором жилом вагоне, покрашенном в коричневый цвет, расположилось мужское сообщество в количестве тридцати человек. Несмотря на то что в вагоне находились только люди, без дополнительного груза, для четверых все равно не хватало лежанок. Кто-то добровольно-принудительно всегда должен был бодрствовать. За вычетом одного на «вышке»-автомате, еще трое чем-то должны были себя занимать. Или валяться в спальниках по проходам.
За вторым жилым вагоном был белый вагон-«столовка». Здесь среди царства запасов провианта вскоре обустроится повариха Алиса Грицко. И Брусов рассчитывал определить ей пару помощников из числа мужчин, чтобы не дрыхли без дела.
С белой столовкой соседствовал фиолетовый вагон. Последний вагон с оружием на бартер. Среди закрепленных ящиков имелись и образцы тяжелого оружия, громоздкого, мощного, раньше способного останавливать танки, а ныне пользующегося особой популярностью при защите от ищеек ИИ. Козыри экспедиции, от которых хабаровчане непременно пустят слюнки и отдадут свои лучшие семена на экспертизу ботанику анклава.
В желтом вагоне покоился рабочий инвентарь технарей, аппаратура ученых, которые вымолили у совета место в вагонах, а также тяжелое оружие самой группы, не поместившееся в тесных купе и занимавшее слишком много места. Были здесь и костюмы химической защиты, и все прочие антирадиационные приспособления. Так же тут стоял дизельный генератор, заряжающий при необходимости фонари и антирадиационную камеру, и дефицитное топливо в пузатых бочках и канистрах. Вагон для всякого хлама, без которого весь прочий состав бессмыслен. Еще здесь пристроились несколько «рабочих» ящиков с гранатами и патронами разного калибра.
И как единый «хвостик» состава – держались вместе второй желтый, оранжевый и розовый вагоны, освобожденные изнутри от всяких купе и перегородок. Они были под завязку завалены рельсами, шпалами, железнодорожными гвоздями и всем необходимым для ремонта железнодорожных путей. К потолку в последних вагонах были приварены кольца, и с помощью нехитрой системы рычагов всего три человека могли достать рельс хоть из-под самого потолка. В пределах салона же рельсы катили на специально спроектированном металлическом «столике» на тяжелых колесах.
Заканчивался состав антирадиационной камерой в последней четверти розового вагона. Система очистки, делающая безопасным проживание в консервируемом передвижном островке жизни, была необходима даже больше, чем оружие.
Брусов, вновь прогнав в голове список содержимого вагонов, отошел от «Варяга». Техники на улице тем временем демонстрировали обе турели. Искусственные люки без скрипа разъехались в стороны, и под радостные возгласы собравшегося народа на свет появились крупнокалиберные «Утесы»[10]. С хрустом закрепившись в пазах, знаменитые машин-ганы в один момент превратились в укрепленные гнезда-башни. Люди должны были это видеть для поднятия духа. Чисто с практической точки зрения при прорыве из города или враждебной станции эти турели могли оказаться полезной штуковиной. Разве что нельзя было убирать их обратно, если счетчики радиации начали бы паниковать.
В таком случае, предполагал Брусов, людям придется бегать по крышам вагонов и дежурить в костюмах химзащиты, а заходить и выходить строго через обеззараживающую камеру в хвосте состава. В дверь к машинисту никому ни ногой.
Молодежь анклава меж тем облепила состав со всех сторон, во все глаза разглядывая тонны металла на колесах. Вот так и появляются на свет божий легенды.
Провожали экспедицию всем анклавом. Глава анклава Седых по случаю крупнейшего за последнее время события взобрался на специально сколоченную для этого дела трибуну и бодрым голосом заговорил, сначала произнося общие слова, потом нужные. Голос его прокатился по цеху, отражаясь от железных листов и стен, так что слышно было хорошо без всякого микрофона. Люди притихли, вслушиваясь в каждое произнесенное слово своего лидера и вождя.
– Сегодня мы собрались, чтобы доказать себе одну вещь, – заявил Седых, обращаясь к своему немногочисленному народу. – Наш анклав будет жить, ребята! Мы только что закончили большую работу. Такую большую, что в самом начале, если честно, даже я был не уверен, что у нас получится. Но у нас получилось! Мы сделали первый после гибели мира локомотив. Отныне наше будущее – в наших руках. И только воля совершить невозможное отделяет нас от победы!
Седых глубоко вздохнул.
– Экспедиция отправляется в путь. Вы все знаете, зачем и куда. За полгода, я уверен, не осталось в анклаве даже младенца, который бы не слышал про Большой караван на север. Сейчас перед вами готовый состав. «Варяг» поставлен на рельсы – и на ходу. Оружие для бартера собрано и разложено по вагонам. Команда подобрана и полна решимости совершить то, к чему готовилась весь этот долгий срок. Я не верю, я знаю – они вернутся! И привезут нам груз из Хабаровска, взятый в обмен на оружие и патроны. Караван вернется сюда с товаром провизии и семян! Как раньше, в далеком прошлом до Катастрофы Транссибирская магистраль кормила и поила наш город, так будет и впредь. Навсегда!
Брусов смотрел на всегда спокойного, мрачного Седых и недоумевал. Ему казалось – или на старческих, вечно красных и злых глазах действительно показались слезы? Старик дрожал, но держался. Что ж, следовало отдать ему должное. Во многом именно благодаря военной диктатуре бывшего капитана тихоокеанского флагмана анклав «Владивосток» удержался на плаву в первые, самые ужасные годы. Сохранил население, женщин и детей, и не растратил этот «биологический фонд» на пушечное мясо лидерам банд и для сексуальных забав облученным отморозкам «свободным».
Седых слыл диктатором в свое время, и в первые годы про него довольно грязно шутили, как про «расстрельника», шлепавшего каждого, кто говорил ему слово против. Однако в последние годы стало понятно, что суровые меры и личная власть вовсе не привлекали этого унылого и злого старика, а единственным, о чем он заботился, было сохранение жизни. Сейчас, глядя на слезы в глазах «диктатора», Брусов понял это яснее и чище, чем когда-либо раньше. Боевой капитан, водивший российские суда на патрули в Сомали, Тимор и даже в Залив, был, безусловно, жесток и резок. Но он любил и ценил всех своих людей и вел их, как Моисей по пустыне, все эти шестнадцать жестоких лет.
– …а мне, – закончил тем временем Седых, – остается только представить вам лидера группы и начальника экспедиции, известного всем вам Кая Брусова. Батя, я даю тебе звание адмирала! Такому кораблю нужен только адмирал. Иди сюда, бери свое слово!
Брусов, услышав о новой должности, от неожиданности закашлялся. Его смутило неожиданное повышение. Начальник экспедиции – да. Но «адмирал»? Это выглядело перебором для того, кто привык считаться старшим лейтенантом.
Ноги словно сами собой поднялись по ступенькам и встали рядом с полненьким Седых. Брусов был выше «главы» почти на голову – и, чтобы не смущать собравшихся этим соотношением, он предусмотрительно отступил назад.
– Я не буду говорить вам о важности экспедиции. Вы все видите и понимаете сами. Мы просто уедем и вернемся с добычей. Мы выживем! Слава анклаву «Владивосток»!
– Слава! – закричали собравшиеся на явном подъеме эмоций.
Вот так скромно и со вкусом Брусов, и не думавший произносить никаких речей, отделался от пожирающих взглядов и ушел с трибуны. Батю не заботило, что сказал он все слишком быстро, слишком необдуманно и слишком прямо. Душой он уже летел с паровозом вперед и не видел причин тянуть время.
– Так оправдайте возложенные надежды, сынки! – Глава анклава, видя, что шоу закончено, обвел туннель суровым пристальным взором, затем тактично добавил: – И дочери!
После чего сошел с трибуны и крикнул:
– Открыть ворота!
Народ оттянулся от поезда, давая пространство группе и расчищая рельсовый путь. Экспедиционная группа стала исчезать в железном чреве состава, пробираясь в один из двух входов-выходов в последнем, двенадцатом, розовом вагоне, причем в самой «хвостовой» его части. Обеззараживающая камера пока не работала, так что процесс этот не занял много времени. В сильно зараженных радиацией областях (а таковыми предполагались почти все) работать группа должна была совсем иначе.
Второй дополнительный вход-выход располагался в будке локомотива у главного машиниста Амосова и его помощника. Там внук машиниста, Пий, под строгим контролем деда уже активно кидал в топку угольную породу. Экономить на старте было нельзя – поезд должен уехать красиво.
Пока команда и боевые подразделения грузились в вагон, Брусов потихоньку подошел к Седых и, для порядка кашлянув, поинтересовался:
– Э-э… Руслан Тимофеевич, ты в адмиралы меня за что? Сдается мне, не по заслугам.
Предводитель хмуро ковырнул ветерана взглядом и, снова отвернувшись и наблюдая за «погружением» экипажа в розовый вагон, довольно мягко заявил:
– За твою речь тебя на вышку бы на месяц-другой, уши поморозить в дозоре. Но я тебя и так неплохо наказал. Едешь в неизвестность. Так что вместо лычек сержанта народ иди по тамбурам развлекай. И не задавай глупых вопросов. Представителем анклава я к хабаровчанам старлея вшивого, что ли, зашлю?! – вспылил, наконец, Глава. – А старшими офицерами в отряде ты как командовать собрался, хрен моржовый? Интересно будет посмотреть, с какой охотой тебя будут слушать другие старлеи, капитаны и прочий гребаный майорат. Вроде седой уже, Брусов, а все балбес! Железнодорожник, твою мать! Шуруй давай! Чтобы я тебя без свежей зелени тут не видел!
Батя, получив заряд бодрости, вскочил на ступеньку и скрылся во второй двери, что вела к машинисту.
Атомный рейд начался!
Тяжелые стальные врата цеха медленно отворились. Паровоз утонул в свете солнца, ярко светившего с небосвода. Добрый знак. Ни тучки. Порывы ветра с севера очистили пространство над морем. Восточного ветра, гибельного и страшного, несущего на побережье радиацию и кислотные ливни, в этот день не было.
– Господи, как давно мы не видели яркого солнца! – воскликнул непроизвольно Брусов, не вылезавший из сборочного цеха последние месяцы. Сталкеры доносили, что снаружи все больше низкие серые тучи, серый мир, грязный ядовитый снег. Но сейчас приборы показывали, что в кои-то веки можно дышать на поверхности полной грудью. Ребята на вышках с самого утра стояли без респираторов.
От солнца с непривычки защипало глаза, навернулись слезы. Все прищурились, прикрывая лица руками. На улице термометр показал плюс два-три градуса. Небывалая теплынь. Не придется каждый сантиметр рельсов ото льда освобождать. Народ расчистил пути до последних вышек, а дальше оттепель неплохо справляется с работой. Снег отступал, рельсы показали металлические шляпки, жаль, пока не было видно шпал.
Брусов посмотрел на вышки. Несмотря на невозможно высокую в последнее время температуру, пограничники по привычке стояли в тулупах, валенках и зимних шапках-ушанках, махали.
Паровоз выдал порцию пара, и пожилой машинист Амосов – или Кузьмич, как все в анклаве привыкли его называть, – уже понукал помощника Пия, без устали орудующего лопатой для поддержания жара в топке.
Кузьмич был самым старшим человеком в группе. И довольно крепок телом. На зависть многим машинист держал себя в отличной форме. Усмехнувшись в бороду возгласу Брусова, он кивнул и дал гудок.
Крики одобрения прокатились по всему цеху. Брусов и сам ощутил, как от сердца немного отлегло – поезд едет. Уже неплохо. Теперь самое простое: доставить его из пункта «А» в пункт «Б». Как в школьной задачке для младших классов.
Колеса, ощутив тягу, медленно сдвинулись с места, и поезд неспешно тронулся.
Высунувшись с машинистом из дверного проема, «старперы» команды жадно вдыхали морозный воздух. Белый пар поднимался к небесам. От застоявшегося в цеху запаха краски немного кружилась голова, и вдохнуть кислорода было просто необходимо. К тому же солнце в небе – это такое редкое явление.
Кузьмич встал у окна, разглядывая рельсовый путь. Цех позади еще стоял какое-то время с открытыми вратами, выветривая запахи масштабной постройки, но скоро их вновь закроют.
Когда состав преодолел расчищенную трассу и миновал последние сторожевые вышки, Кузьмич с сожалением понизил скорость. Поезд принялся вгрызаться в наледь на рельсах, с хрустом ее перемалывать. Растаяло не везде.
– Пий, ну хватит там! Отдохни! – крикнул машинист внуку, пробурчав под нос: – Ишь, разошелся, работничек.
Брусов наконец закрыл бронированную дверь на засовы. Взгляд скользнул по датчику Гейгера, подвешенному в углу рядом с иконкой Богоматери.
Датчик говорил, что радиационный фон в норме. Стандартные две трети до предельно допустимой нормы. В цеху была треть. На улице же радиационный фон, как правило, всегда выше нормы – порой незначительно, порой кошмарно выше. Но понятие нормы давно сместилось ближе к красной отметке на старых счетчиках. – Ладно, Кузьмич, давай тихой сапой крадись, а я пойду с народом пообщаюсь. Буду на связи, – обратился Брусов к машинисту, и тот снова важно кивнул.
На весь состав было четыре рации. Одна у Брусова, вторая у машиниста и по одной на жилой вагон у связистов.
Поезд действительно стал красться. Едва ли двадцать километров в час. Не ощущалось ни качки, ни вибрации. Только слабый перестук колес. Хорошо, что внутри салонов ничего не красили, – людям не пришлось мириться с тошнотворным запахом.
Глава экспедиции прошел рядом с Пием. Парень вновь натягивал майку, поостыв после работы с лопатой. От печки потянуло жаром, та постепенно раскалялась от горения угля. Никто не пожалел времени, потраченного конструкторами, предусмотревшими две двери. Одна отгораживала основной состав от внутренней кочегарни, вторая отделяла ее же от главного машиниста. При желании вагоны могли греться от печки, в ином же случае от нее отдыхали. Пока все были тепло одеты и нужды в высокой температуре не было, но ближе к ночи будет холодно, и необходимо дать тепло по всем жилым вагонам.
Прикрыв дверь, Брусов прошел по бронированному переходу, засыпанному углем, к вагону. Сам вагон тоже был по обе стороны засыпан углем, и лишь доски надежным забором ограждали проход посередине для одного человека с грузом.
Читать бесплатно другие книги:
