Дети Силаны. Натянутая паутина. Том 1 Крымов Илья

– Сиеста почти закончилась, господин, мы можем выйти.

– Хм, я думаю вот о чем, Аделина, мы должны навестить ту, что лишила де Барбасско жизни, Валери де Тароска. И было бы неплохо изучить останки тана эл’Тильбора, но в документах не сказано, где они. В них даже не сказано, как он умер, черт подери. Мы напали на след с этими мертвецами. Если это Адалинда убила де Барбасско и эл’Тильбора, нам необходимо найти мотив, способ и доказательства ее связи с темными искусствами. Оккультизм сам по себе не приветствуется в Арбализее, но он не противозаконен. Если она владеет чем-то серьезным и если появятся неоспоримые доказательства, церковь сожрет бруху живьем, и король ее не спасет, а если попытается – сожрут и его.

– Великий теогонист посмеет поднять руку на монарха? Как дико.

– Вот что бывает, когда в стране отсутствует единство власти… Вспомнилось, что у нас есть и другое дельце сегодня. – Я поднялся, надевая шляпу. – Сударь, время!

Дремавший в углу шофер вздрогнул и неловко заторопился к дверям. Себастина выложила на стойку несколько кахесс, и мы покинули бар.

Отправляясь в Арбализею, я заблаговременно озаботился созданием готовой агентурной сети. Было ясно, что, зная о чужих агентах, коим будет дозволено орудовать в его владениях, Хайрам эл’Рай бросит все силы своей службы, чтобы установить контроль над мескийскими соглядатаями. Фактически информация – это главная ценность, за которую ведется война разведок, и хороший шпион всегда об этом помнит. Всех моих агентов старик эл’Рай не нашел, но он изъял множество звеньев из длинной цепи, многие шептуны оказались бесполезны, а поэтому я обратился к эл’Ча. Тот задействовал свои связи, более старые и скрытые.

Как бы то ни было, оставалось искренне радоваться, что кроме банды подкормленных кавандеро[38] эл’Ча оставил мне в помощь еще одного весьма полезного индивида. Как следовало из бумаг, Жан-Батист Лакроэн, урожденный гражданин Республики Картонес, был завербован винтеррейкской разведкой более пяти лет назад, а последние полтора года служил и Мескии, являясь двойным агентом. По заданию Винтеррейка этот картонесец уже некоторое время жил и работал в Арадоне под своим обычным прикрытием.

Жан-Батист Лакроэн принадлежал к немногочисленным счастливцам от мира чародеев-художников, которым удалось получить признание при жизни. Более того, довольно рано. Талантливый пейзажист, маринист, баталист, мастер натюрмортов, анимализма и каприччо, он в первую очередь прославился своими портретами и полотнами, выполненными в аллегорическом жанре. Работы Лакроэна желали заполучить многие состоятельные коллекционеры, ему готовы были предоставить место при многих дворах мира, его ценили, его желали, он был востребован, но при всем при этом ухитрялся вечно жить в долгах. А все по причине стиля существования, избранного гением. Жан-Батист Лакроэн не мог и не хотел жить без алкоголя, наркотиков и беспорядочных любовных связей.

Как и многие иные служители искусства, он нашел себе пристанище в Окарине, довольно большом районе к востоку от Портового города. Музыканты, художники и писатели беспокойной мошкарой слетались на свет сотен разнообразных баров, салонов и ресторанов Окарины, где ночи напролет проводили шумными пьяными компаниями, а дневали в дешевых маленьких квартирках, отсыпаясь после бурного веселья. Этот район славился доступным съемным жильем, доступными съемными женщинами и добрыми керубимами, которые на многое могли прикрыть глаза, если усладить их слух шорохом новеньких купюр.

Однако были в Окарине и такие места, которые превозносили этот район, – ведь именно там бились сердца богов искусства, там стоял роскошный дворец Оперного театра, сверкала огнями картинная галерея Агюста Севилора, а на площади Согласия, второй по размеру площади Арадона, проводились самые массовые народные гуляния, не имевшие статуса национальных праздников.

Я решил лично встретиться с информатором. Нужный дом стоял на улице Золотого пера. Оставив водителя парковать стимер, мы с Себастиной неспешно поднялись на самый верх, в мансарду.

Она встретила нас непередаваемым букетом ароматов, объединявшим запах спертого воздуха, старого перегара, масляных красок, растворителей и сладкого дыма игиша. А еще секса. Этот характерный запах спутать с другими сложно. В помещении была устроена настоящая свалка – видимо, склонная к саморазрушению натура художника подстраивала окружающую среду под стать себе. Среди немногочисленной мебели, испачканной красками, среди мольбертов и стоявших под голыми стенами холстов совершенно неуместно выглядело огромное, некогда роскошное ложе с резным гербом на изголовье. В ворохе одеял и подушек угадывались очертания четырех тел, а у изножья выстроилась батарея пустых винных бутылок.

Я приблизился и тростью приподнял край одеяла, дабы узреть изгиб спины, ягодицу и округлое бедро с татуировкой бабочки. Если бы не особенности волосяного покрова, можно было бы принять все это за женское достояние, но увы. Более того, этот юноша не являлся Лакроэном. Рядом с ним сопел еще кто-то, укрытый одеялом, я разглядел лишь округлое смуглое плечико, видневшееся из-под копны угольно-черных волос.

– Я обнаружил неких особ.

– С моей стороны тоже особы, господин, – доложила Себастина, обошедшая ложе справа, – две самки, одна человеческая, родом с Востока, судя по разрезу глаз, а вторая, кажется, относится к семейству кошачьих…

Приближение источника эмоций я ощутил заранее, но предпринимать каких-либо действий не стал, ибо раздался знакомый звук – взведение курка.

– Кажется, – послышалось из-за спины, – у вас в долг я еще не брал. Чем обязан, зеньоры?

Я обернулся, мысленно приказывая Себастине не торопиться с применением силы.

Мужчина, высокий и поджарый, с длинными каштановыми волосами, тонкими усами и аккуратной бородкой. Приятное лицо портили излишне яркие красные губы – следствие пристрастия к игишу – и налитые кровью, скорее всего от злоупотребления вином, глаза. Вдобавок ко всему он был совершенно наг, но с револьвером.

– Добрый день, месье Лакроэн.

– Время к вечеру идет.

– Не суть. Вам не холодно?

– В этом климате? Вы шутите?

– Может, уберете ствол…

– Желательно оба, – позволила себе вставить слово Себастина.

– С этим повременим, зеньорита. С того раза, когда мне сломали нос и пару ребер, не вынимая из постели, я предпочитаю иметь при себе вот такой вот дискуссионный буфер с барабаном на шесть патронов. Повторяю вопрос: кто вы такие?

– Я – ваш новый работодатель.

– Записывайтесь в очередь, зеньор, мой график расписан на три года вперед.

– Меня направил наш общий знакомый, знаете, такой веселый и компанейский тан с плохим вкусом в одежде.

– Ни слова больше! – Художник вдруг улыбнулся и опустил оружие. – Сейчас оденусь – и поедем!

– Куда, позвольте спросить?

– Есть! Я страшно есть хочу, сударь, а карманы пусты! Вы меня и накормите!

– Что ж… пусть будет так. А…

– А эти пускай спят дальше, они к нашим делам не имеют никакого отношения, да и последние сутки выдались очень напряженными.

– Понимаю, вы творили…

– Чего мы только не творили, это верно!

И он действительно оказался голоден. Нормальная беседа смогла завязаться лишь после третьей порции жареных свиных ребрышек с пряностями. Этот поджарый, если не сказать худой, человек ел почти не останавливаясь и требуя добавки. Что ж, такие побочные эффекты от игиша и травки-муравки давно стали общеизвестными.

Сыто отрыгнув в кулак, художник откинулся на спинку стула и отпил вина.

– Значит, теперь я должен помогать вам, сударь?

– Благородного тэнкриса родом из Мескии принято именовать «таном», – высокомерно заявила Себастина.

– Эти имперские, хм, традиции пускай остаются на родине, зеньорита. В свободной и независимой Арбализее все обращаются друг другу не иначе как «зеньор», «зеньора» и «зеньорита». Еще можете рассчитывать на «благородного сударя», но не больше.

– Мы учтем, – согласился я покладисто. – А теперь расскажите, что вы делали для моего предшественника?

– Для Золана эл’Ча?

Я был удивлен тем, что несуразный тан решил открыть двойному агенту, сиречь предателю на две ставки, свое имя.

– В основном мы расхаживали по ночному городу и развлекались! Мы пили, смотрели на бесстыдные танцы, немного курили…

– И ночевали в домах терпимости?

– Я ночевал, но почему-то именно на пороге таких заведений веселый дух почтенного сударя эл’Ча куда-то исчезал, и приходилось отправляться совершать подвиги в одиночку. С вами мы будем заниматься тем же?

– Увы, я не могу себе позволить столь поздних прогулок. Режим сна нарушать нельзя, знаете ли.

– Прежний тэнкрис нравился мне больше. А теперь серьезно. Его интересовал город и горожане. Я уже порядочно пожил в Арадоне и, так случилось, пообщался с выходцами из практически всех слоев общества.

– От клиентов-аристократов до кормильцев из ближайшего проулка?

– Как-то так, да.

– Что конкретно его интересовало?

– Настроение в обществе.

– И оно?..

– Все очень плохо.

Он коротко поведал о напряженности в обществе, связанной с опасностью войны, и о том, что арбализейская тайная служба всюду выискивала шпионов. Мое присутствие в столице косвенно подтверждало полезность этих усилий. Дальше Лакроэн пересказал новые городские слухи и легенды, о которых я уже узнал от Золана. Сам художник, впрочем, тоже в них не верил, а когда его попросили перейти к чему-нибудь более существенному, поведал об исчезающих детях.

Уже некоторое время в Арадоне пропадали дети, преимущественно низкорожденные, из бедных семей. Керубимы и тайная служба пытались расследовать таинственные исчезновения, но ни те ни другие не преуспели.

Я все еще не получил никакой особо ценной информации, хотя сведения о пропаже детей все-таки постарался закрепить в памяти. К таким вещам не стоило относиться наплевательски. Лакроэн же, поняв, что работодатель не впечатлен, вдруг пообещал в скором времени передать мне некий предмет, имеющий чрезвычайную ценность для винтеррейкцев. Нечто, чего они давно искали и что скоро окажется в посольстве Винтеррейка в Арадоне. У художника там имелся надежный сообщник.

– О чем конкретно идет речь?

– Понятия не имею. – Он попытался наконец прикурить от второй спички, но Себастина щелчком выбила ее из пальцев художника.

– В присутствии господина не курят, – сказала моя горничная таким тоном, что он предпочел не спорить. – Позвольте, я выкручу ему руку, господин.

– Все, что мне известно, – быстро заговорил Лакроэн, – это предмет чрезвычайной важности, и получить его желал сам великий кениг Эрих фон Вультенбирдхе. Завтра, почтенный сударь, мы узнаем, что это, и надеюсь, моя служба будет хорошо вознаграждена. Я несколько поиздержался в последнее время.

В свои слова Лакроэн верил. На вопрос о личности внедренного в посольство агента он ответил кривой усмешкой, что было ожидаемо, но давить я не стал. Еще будет время.

Третий день от начала расследования

Помимо кофе с круассанами и восхитительными слоеными пирожными, присыпанными сахарной пудрой, за завтраком следующего дня мне были поданы некоторые газетные издания: «Почтальон Арадона», «Шабитон» и «Седмичный вестовой».

Почти сразу же я понял, что читать только «Почтальона» было ошибкой. В нем не нашлось и слова о пропадающих детях, одна только выставка, выставка, выставка. А вот «Шабитон» – тоненькие новостные листки, которые и газетой-то назвать было трудно, – большими порциями вываливал на читателя неприглядные новости. Признаться, именно он понравился мне больше всего своей скупой на пустые слова и мелкие события информативностью.

К концу завтрака я собрался подняться к себе, чтобы переодеться, но прежде чем добрался до лестницы, в парадную дверь постучали.

– Сам. – Я жестом остановил Себастину.

На пороге стоял мужчина в неброском коричневом костюме, серой шляпе-котелке и с огромным чемоданом. Он был чуть выше среднего роста, плотно сбит, широкоплеч, имел короткую шею, аккуратно зачесанные к затылку черные с заметной проседью волосы, густые брови и роскошные длинные усы. Маленькие черные глазки блестели в глубоких глазницах.

– Я по объявлению. Вам нужен профессиональный шофер?

– Водите стимер?

– Я вожу все, от лошадей до паровых самосвалов.

– Замечательно. Стаж работы или рекомендации имеются?

– Стаж работы больше двадцати лет. С рекомендациями хуже, мой бывший работодатель сущий гад, разозлился на то, что я вырвал у него выходное пособие, и отказался писать мне рекомендацию! Ну не сволочь ли?

– Не переигрывай, Адольф, – посоветовал я, щурясь от солнца. – И заходи уже, тут палит нещадно.

Адольф Дорэ внес себя вместе с чемоданом в прихожую и бодро встряхнулся, будто пытаясь избавиться от прилипшего к одежде арбализейского жара.

– Как добрался?

– Без проблем и слежки. В этом городе столько народу, что и дахорача можно потерять, шеф! Народ как взбесился! Все куда-то летят, куда-то торопятся, мальчишки-газетчики совершенно оборзели, тычут товаром прямо в глаза, а карманники вообще – брр! Куда только керубимы смотрят! Я две руки сломал, пока от вокзала к трамвайной станции шел, и еще одну в трамвае!

Шеф подразделения «Серп» скинул пиджак и шляпу на вешалку, взял у Мелинды принесенное полотенце, пропитанное холодной водой, и с удовольствием вытер лицо.

– Я собирался отправиться по делам. Желательно, чтобы ты тоже был готов.

– Да-да! Буду твоим шофером и телохранителем, легенду помню! Дай только перекушу!

Переодевшись, я посмотрел в зеркало и поправил фамильные отцовские запонки. Не могу сказать, что подвластен сантиментам, но их стараюсь всегда иметь при себе как талисман.

Адольф справился со всем быстро, нанял извозчика, ринулся к гаражу, забрал стимер с платного места и вернулся обратно. Успел залить на станции кипятка и даже покопаться под капотом.

– Куда едем, шеф?

Встреча с Лакроэном была назначена на вторую половину дня, ближе к вечеру, а до того я намеревался лично проверить кое-что.

– В Орлеску, нам нужен дом скорби Жозе Нельманского.

– В психушку, так в психушку! Дорогу покажешь?

Морской ветер предпринял попытку выгнать из Арадона духоту и временно преуспел. Жителей на улицах было немного, все, кто собирался провести этот день в трудах, просыпались затемно и отправлялись работать по холодку.

Приличной публики в Карилье днем с фонарем было не сыскать, но тут и там попадали на глаза типы, обитавшие в переулках и на перекрестках. После недолгого наблюдения становилось ясно, что это толчки, они же пустышки, они же кормильцы, они же барыги, если угодно. Наркотики в Карилье продавались при свете дня, и чем дальше на восток, тем бесхитростнее это действо происходило.

Дом скорби святого Жозе Нельманского находился в Орлеске, сравнительно близко от моего нового обиталища. Это было большое побеленное здание, носившее черты церковной архитектуры: несколько скромных башенок с куполами, флюгер-полумесяц и простая, но узнаваемая по стилю лепнина на фасаде. Улица оказалась довольно широкой и чистой, аккуратные дома не превышали в высоту двух этажей, первый из которых, как правило, являлся частной лавкой, в этой местности – аптекарской. Все это казалось очень уютным на фоне величественных белых стен священного Фатикурея, вздымавшихся за каналом на юго-западе. Средний класс любил благополучную Орлеску, и, пожалуй, кроме беспрерывно чадившего Пруаура, в этом районе все было замечательно. Легкий запах реактивов, кстати, доносился и до дома скорби.

Когда мы приблизились к пункту назначения, я не смог сдержать мучительной гримасы: эмоции сумасшедших, пропитывавшие то место, причиняли сильнейшее неудобство. За свою жизнь среди прочих я уяснил одну важную вещь: боль – не эмоция, но она вызывает букет эмоциональных переживаний, очень заметных для моего Голоса. Однако даже на бранном поле не было такой оглушительной какофонии чувств, какая обычно витала вокруг мест содержания душевнобольных. Солдаты на войне погибают, оставляя порой лишь призраки самых сильных своих мучений, а вот безумцы страдают прижизненно, словно неутомимые генераторы агонии. Пришлось постараться и как можно основательнее усыпить Голос.

Жетон агента тайной службы не произвел на привратника особого впечатления. К безмолвному негодованию Себастины, он оставил нас перед закрытыми воротами и отправился докладывать руководству. Вернулся быстро и пропустил во внутренний двор. Крепкий человек в ноской серой одежде и с кулоном в виде полумесяца на шее назвался провожатым и попросил следовать за ним. То ли санитар, то ли монах, хотя, если заведением управляла церковь, возможно, и то и другое.

– Высокопреподобный Томаз санктуриарх эл’Мор ждет вас. – Провожатый остановился возле ничем не примечательной двери.

– Простите, кто? Томаз эл’Мор?

– Высокопреподобный Томаз…

– А, теперь понял. Просто не успел подготовиться к такой чести.

В маленьком скромном кабинете нас ожидал тэнкрис. Он сидел в кресле-каталке под многослойными теплыми одеяниями, походившими на шерстяной кокон, поверх которого покоилась серебристая мнтия санктуриарха зильбетантистской церкви. Вид тэнкриса-калеки с первых же мгновений поражал своей неправильностью и непривычностью. Крайне редко можно было наблюдать сородичей в столь слабом и жалком состоянии, особенно если они являлись не древними стариками, а молодыми, подкошенными неизлечимым недугом.

Прежде о Томазе эл’Море мне доводилось слышать всего несколько раз, да и то вскользь, как о некой диковине. Мало того что семья эл’Моров не являлась ни известной, ни особо влиятельной в Арбализее, так юный Томаз, ее последний представитель, еще и родился неполноценным. С малых лет он жил и воспитывался в Фатикурее под приглядом лекарей и монахов, а главным наставником его стал сам Зирамил эл’Хориго, великий теогонист. Слабый телом, но невероятно могучий духом, эл’Мор смог быстро продвинуться по иерархической лестнице, ему была оказана честь служить духовником самой Луанар эл’Азарис, а через короткий промежуток времени он стал самым молодым санктуриархом. Многие сказали бы, что эл’Мор всего лишь выскочка под протекцией, но никто не смог этого сделать, когда юный санктуриарх оказался чудотворцем. Ведь это именно из-за него в Арадон слетелась целая армия паломников.

– Ваше преосвященство. – Я снял шляпу и неглубоко поклонился.

– Проходите.

Санктуриарх Томаз эл’Мор посмотрел на меня, перевел взгляд на Себастину и едва различимо кивнул на кресла для посетителей.

Если бы не болезнь, он, скорее всего, был бы очень красивым тэнкрисом. Волосы его были белы как первый снег, глаза необычно ярко сверкали серебряными бликами, а лицо имело правильные мужественные черты. Разве что тоненькие старые шрамы – два на правой щеке, три на левой – могли незначительно испортить идеальный образ.

– Должен сказать, никак не ожидал встретить вас здесь, ваше преосвященство.

– Да? Я управляю этой обителью уже несколько лет. Разве вы не знали об этом… хм, агент?..

– Шадал эл’Харэн, а это моя помощница Аделина Грэйв. Боюсь, что никто не счел нужным как-то упоминать персону вашего преосвященства.

– Угу, угу, понимаю. Что ж, на мне свет клином действительно не сошелся. Чем обязаны вашему визиту?

– Я на задании, ваше преосвященство. Суть его проста и обыденна – расследую одно дело, фигурант коего содержится в этом самом заведении.

– Вот как?

– Ее имя Валери де Тароска.

– Ах… я слышал о трагедии, случившейся с несчастным де Барбасско. Если вы желаете посетить скорбную разумом, не вижу тому препятствий. Прошу, не отставайте.

– Уместно ли нам отнимать ваше драгоценное время?

– Тан эл’Харэн, – клирик слабо улыбнулся бескровными губами, – я настоятель приюта для измученных душ, и на этой должности у меня есть обязанности. Не отставайте, зеньоры.

Кресло санктуриарха едва заметно оторвалось от пола и, паря на высоте полутора сантиметров, медленно заскользило к двери. Было общеизвестно, что Голос Томаза эл’Мора позволял ему левитировать, а также наделял способностью летать все и вся, к чему этот тэнкрис прикасался голой кожей, вне зависимости от размеров и массы объекта. Так что в мобильности он ограничений не знал.

Кресло летело по коридорам, где кроме танцевавших в солнечных лучах частичек пыли было разлито еще и безумие. Мы неспешно шли следом, стараясь не обгонять нашего внезапного проводника.

– Могу ли узнать, как продвигается расследование? Инцидент произошел довольно давно, однако газеты так и не написали ни о закрытии дела, ни о его успешном завершении.

– Боюсь, что закон запрещает мне разглашать подробности следственного процесса.

– Что ж, закон надо уважать, – тихо согласился он, – хотя в итоге, если это дело не похоронят окончательно и если вы окажетесь более-менее талантливым следователем, несомненно, придете к выводу, что к сему злодеянию приложила руку бруха.

– Ведьма?

– Да, бруха Адалинда, паучиха, соткавшая себе паутину в королевском дворце.

– Вы придерживаетесь такого мнения, потому что?..

– Кому выгодно? Ей. Значит, если не множить сущности, это сделала она.

– Мм. Откладывая до лучших времен дискуссию о переоцененности принципа неприумножения сущностей, я осмелюсь спросить ваше преосвященство – откуда вы знаете, что ей было выгодно? Я, конечно, проинформирован о том, что граф де Барбасско желал бы ее удаления от двора, но…

– Еще как желал. Вы ведь знаете, как она вообще появилась при дворе?

– С его подачи.

Я действительно уже читал об этом в тех скудных сведениях, которые эл’Ча посвятил леди Адалинде, – бруха появилась при дворе с легкой руки антрепренера. Тогда она была развлечением на один вечер, наемным артистом, окруженным ореолом дешевой таинственности и фальшивого мистицизма. Ее пригласили как гадалку, способную прозревать будущее, что всегда и везде было экзотичным. Даже в Мескии, где существовала так называемая академия оракулов, с достоверными предсказаниями будущего имелся заметный дефицит. Придворные по достоинству оценили артистический дар, с которым Адалинда водила руками над черным шаром, однако никто тогда не мог и представить, как сильно выступление впечатлит Солермо эл’Азариса, какой щедрой окажется его благосклонность.

– Она совершила редкий «подвиг», – продолжал клирик тихим голосом, – выбилась из массовки на ведущую роль. Впоследствии внезапная счастливица щедро вознаградила своего бывшего покровителя, однако, как говорят, ему было мало.

– Де Барбасско считал, что леди Адалинда ему обязана?

– В принципе он был прав, и это чувство правоты подогревало тщеславие. Не скажу, что был близко знаком с графом, да пребудет душа его в Шелане, однако человек этот очень высоко метил и не умел остановиться в нужный момент.

Я смог сохранить внешнее спокойствие, услышав о загробном мире. Никогда не был особо религиозен, но отчего-то при личном столкновении эта зильбетантистская ересь прошлась по моему самообладанию крупным наждаком.

– Значит, вы уверены, что его погубила ведьма, ваше преосвященство?

– Несомненно.

– Посредством колдовства, осмелюсь предположить?

– Конечно. Она играла роль обычной балаганной актрисы, позволила де Барбасско недооценить ее, а подобравшись вплотную к королю, пустила в ход свои истинные колдовские силы.

– И вы доводили эти умозаключения до сведения других заинтересованных лиц?

– Упаси богиня, конечно нет, – с легким весельем ответил Томаз эл’Мор.

– Хм, я пребываю в некотором замешательстве.

– Для других следователей, для керубимов, это не столь важно. Ни один из них не посмеет даже попытаться приблизиться к правде, его просто раздавят связи, которыми обзавелась злодейка. Вы же, как благородный тэнкрис, да еще и сотрудник службы досточтимого зеньора эл’Рая, возможно, распорядитесь этим знанием с умом. Только на меня не ссылайтесь, заполняя официальные отчеты, я буду отрицать факт этой беседы.

– Вы не устаете ставить меня в тупик, ваше преосвященство.

На этот раз он тихо-тихо рассмеялся, но даже такого мизерного усилия хватило, чтобы заставить клирика закашляться.

– Я обязан, кхех, блюсти тайну исповеди.

– Ах вот оно что. – Тайна исповеди, еще одна блажь, придуманная еретиками-зильбетантистами, а позже перехваченная и некоторыми другими культами, например, поклонниками Все-Отца.

Я хотел задать санктуриарху эл’Мору еще один вопрос, но забыл об этом, как только ударился о настоящую стену из концентрированного тяжелого и неизлечимого безумия, которая проявилась посреди коридора. По сравнению с ней все остальные эмоции душевнобольных казались едва различимыми всполохами. Даже с погруженным в дрему Голосом мне пришлось тяжело, все силы были брошены на то, чтобы абстрагироваться от этого кошмара, не допустить его внутрь себя. Через некоторое время я ощутил, что приближаюсь к эпицентру сферы неистового безумия.

– Это здесь?

Кресло, парившее над полом, замерло, после чего развернулось. Я стоял рядом с цельнометаллической дверью, обвешанной засовами сверх любой меры.

– Нет, агент. Это наша особая палата для самых буйных и опасных пациентов. Сейчас ее занимает своего рода знаменитость. Слышали о пророке из Старого порта? Уверен, что слышали, так вот он теперь живет здесь.

Кажется, Золан эл’Ча упоминал что-то такое.

– Я думал, он все еще бродит на свободе.

– Многие так думают, хотя этого не может быть. Несчастный был доставлен сюда уже давно и больше этих стен не покидал.

Происшедшая заминка, казалось, не слишком удивила клирика, он терпеливо ждал, пока я нагляжусь на большую металлическую дверь. А потом я попросил открыть.

– Хочу увидеть собственными глазами. Честно говоря, не до конца верил в его существование, позволял себе думать, что это еще одна городская легенда.

Разумеется, я лгал – настоящий мотив заключался в том, чтобы пополнить арсенал. С тех пор как мой Голос окреп от благодати Императоров, я стал использовать «слепки» чужих эмоций как оружие. Следовало лишь объять чью-то сильную эмоцию своим пониманием, запомнить ее краски, ее ощущение, а потом внедрить этот заготовленный снаряд в ментальное поле другого разумного существа, – и эффект был сравним со взрывом боеукладки внутри армодрома: башню отрывало мгновенно. Неподготовленные умы просто-напросто выгорали под ударами чужого безумия. Главным было – не поддаться самому.

– Вы позволите?

Узник особой палаты обещал стать донором одного из наиболее разрушительных «слепков» моей коллекции.

– Не вижу ничего плохого. Открой.

Маячивший поодаль монах-санитар резво бросился исполнять приказ. Потребовалось время, чтобы снять все замки и отодвинуть тяжелые засовы.

– Предупреждаю, зеньор эл’Харэн, этот человек, хоть по нем и не скажешь, в приступах буйства становится очень сильным и опасным. Храните бдительность.

Дверь медленно открылась, и служащий дома скорби замер сбоку от проема, держа в руке короткую дубинку. Комнатка была небольшой, ни окон, ни ламп, кромешная темнота, переходившая в безумие, и обратно. Но она не мешала мне видеть его, это существо, отдаленно напоминавшее человека. Пророк Старого порта забился в дальний угол и сидел на полу, подобрав под себя ноги, укутанный в смирительную рубашку с разорванными ремнями. Черными провалами казались запавшие глаза на костлявом лице, торчала клочками борода, редкие волосы, свисавшие со скальпа, делали его похожим на облезлого пса. Нельзя было также не обратить внимания на пол и стены, покрытые сетью странных, смутно знакомых значков и преимущественно треугольных чертежей, нанесенных, судя по запаху, кровью.

Я ступил в горячую зловонную духоту и приблизился к так называемому пророку.

– У него такой вид, будто он вот-вот умрет.

– Ложное впечатление. Этот человек действительно практически ничего не ест, но в приступах ярости его изможденное тело словно наливается бычьей силой…

– Ты пришел. – Пророк Старого порта поднял голову и посмотрел мне в душу двумя разверзнутыми ранами глаз. – Ты пришел. Пришел. Пришел. Ты пришел, двуликий.

Я присел на корточки.

– Пришел.

– Он ждал тебя. Лучезарный ждал тебя. Свет его нестерпим, но он боится твоей тьмы и твоего яда.

– Правда? А лучезарный – это кто?

– Тот кто ослепляет сиянием своим. Он так ярок, что ослепил даже себя самого! А голодная рядом! Она рыщет, рыщет, рыщет среди врагов, стравливая их! Она рыщет и шепчет святым о величии богов! Она шепчет, а святые внимают ей и не видят, как кровь наливает возносящие их крылья железной тяжестью! А она рыщет, на цепи… она хочет на волю!

– Кто такая голодная? – шепотом спросил я, чувствуя, как нарастает гул у меня в голове.

– Та, которой и целого мира мала! Она хочет поглотить все! Все и всех!

– А кто такие святые?

– Овчарки, что больше не служат слепому пастырю и не желают вести стадо за ним! Берегись клыков их, двуликий! Берегись, ибо они ненавидят тебя и того, чей венец сверкает над всем миром!

– Овчарки святы?

– Нет! – гаркнул безумец. – Нет! Но блеяние наивных агнцев красит их в белый цвет праведности, хотя они волки теперь! Голодные волки!

– Что ж, полезно было узнать. А что до тебя? Кто ты?

Он рассмеялся, показывая щербатую улыбку, совершенно безумный и дрожащий.

– Нет меня!

– Что?

– Нет меня! Он все забрал! Он забрал меня себе! Забрал! Больно мне!

– Кто?

Пророк Старого порта подался вперед – санктуриарх позади издал предупреждающий возглас, но безумец не напал, а лишь шепотом выдохнул:

– Дракон Времени!

Я невольно вздрогнул и отступил.

– Аделина, уходим.

– Нет! Нет! – возопил пророк. – Двуликий, убей меня! Убей! Он терзает меня, он не дает мне жизни! Убей, и все закончится сейчас!

Его эмоции обрушились горным камнепадом. Вместо членораздельной речи посыпались резкие несвязные выкрики. Меня оглушило, так что, когда он бросился, чтобы вцепиться мне в лицо зубами, спасла лишь реакция Себастины, которая отшвырнула безумца назад. Перед глазами мелькали огрызки картин: меня оттаскивают назад, двери закрываются, меня куда-то тащат, затем все заканчивается.

– Кажется, вы пришли в себя, зеньор эл’Харэн?

– Я почти уверен, что это так, – отозвался я. – Что произошло?

– Видимо, вы установили с ним контакт, почтенный сударь. На каком языке вы говорили?

– Что?

– На каком языке? – повторил клирик, глядя мне в глаза слишком пристально, чтобы это не заставило колокольчик тревоги зазвонить в голове. – Он постоянно говорит на этой тарабарщине и лишь изредка выкрикивает отдельные фразы на арбализейском.

– Кажется, на имберийском. Его акцент и выговор отдельных альвеолярных меня смутили сначала, но я быстро нашел нужный диалект. Он нес что-то о Конце Времен, о грядущем суде над грешниками и о том, что он сам Все-Отец и пора бы нам поклониться ему. Когда же я назвал его сумасшедшим, он изрядно разозлился. Но я сам виноват.

– Если мы что-то можем сделать…

– Я должен закончить с делом, ваше преосвященство, этот инцидент не выбьет меня из колеи. Где содержится Валери де Тароска?

Вскоре я наконец-то смог вырваться из обители безумия. Хлопок двери стимера показался слишком громким. Адольф щелчком выкинул за окно окурок и поерзал на водительском месте.

– Ну как результаты, шеф?

Я принял от Себастины платок и стер с лица вновь появившуюся испарину.

– Магическое воздействие имело место. Женщину, ради которой мы приехали, околдовали и заставили убить любовника. Я ничего не могу сделать для нее, теперь это не человек, а сломанная марионетка.

– Понятно. Есть хочешь?

– Как ни странно, да. После сиесты мы должны наведаться в гости к информатору, но времени еще много, не хочу явиться слишком рано и спугнуть кого-нибудь. Правь, Адольф, найдем приют в каком-нибудь приличном местечке и немного подкрепимся.

Я выбрал «Жемчужную лагуну», потому что она находилась сравнительно недалеко от жилища Лакроэна и мне понравилась яркая вывеска с голубой раковиной, в которой блестела крупная жемчужина. Оказалось, что это был один из самых дорогих ресторанов столицы, даром что совсем небольшой. Уютный, с открытой верандой, где под зонтами стояли круглые столики.

Духоте почти пустого зала была предпочтена веранда, куда немедленно подали бутылку охлажденного белого вина. Паэлья на первое, спагетти с мидиями на второе и огромный синий омар на третье; выбор напитков был предоставлен официанту. Опрятный молодой авиак из подвида пелеканди одобрительно потряс кожистой сумкой и аккуратно намекнул, что в данный момент, ох, какая удача, на кухне появились совершенно бесценные образцы мяса, о да! Иглобрюхий кит, черные крабы и даже, ох ты боже мой, мясо китового кальмара[39]!