Жарким кровавым летом Хантер Стивен
Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
Его лицо было более румяным, чем у собеседника. От него исходила животная жизненная сила. Он тоже носил прекрасно сшитую одежду, но более спортивного стиля: кремовый льняной пиджак поверх безупречно отглаженной темно-синей сорочки с расстегнутым воротником, свободные брюки из тончайшей шерсти с начесом и ослепительно белые туфли. Ансамбль дополнял аскотский галстук – маленькая вспышка багрового шелка. Сильные пальцы крутили дорогую гаванскую сигару.
– Но здесь клёво, – снова заговорил он. – Настоящий шик.
Он был ниже ростом, более мускулистый, загорелый почти дочерна, вообще выглядел крепче своего собеседника. У него были большие руки и широкие плечи. Такими часто бывают полузащитники. Его глаза вспыхивали особенно ярко, когда он обшаривал взглядом комнату. Он не был дураком, но и не отличался блестящим умом.
– Вы знаете, кто это сделал? – спросил хозяин.
– Это?
– Обстановку. Нужно нанять декоратора. Незачем заниматься самому. Все равно не влезешь во все тонкости.
– О! – воскликнул спортсмен. – Ага, декоратор.
– Дональд Дески. Тот парень, который делал интерьеры в мюзик-холле «Радио-Сити». Поэтому дерево, сплошной глянец, модерн, плавные линии. Коул Портер[3] был бы здесь в самый раз.
Он размахивал мундштуком, а вокруг сверкали великолепием его апартаменты: стены вишневого дерева, казавшиеся темными в приглушенном золотистом свете торшеров и бра, покрытая черным лаком мебель с отделкой из мерцающего металла. Ветерок, задувавший с террасы, колебал портьеры из шелковой парчи, а снаружи искрились бесконечно соблазнительные огни города.
В углу этого храма из вишневого дерева играл маленький джаз-оркестр; певец-негр с завитыми волосами негромко пел в микрофон. Это была гладкая, как шелк, зажигательная и быстрая песенка о красотах дороги № 66, которую никак нельзя миновать на пути в Калифорнию. Рядом с оркестром другой негр разливал напитки – по большей части мартини, но иногда также бурбон или скотч – для вихрящейся блестящей толпы. Тут был знаменитый актер Дик Пауэлл – красивая голова на сухопаром теле, лицо с резкими чертами, – мужчина, светившийся красотой и доброжелательством; была его красавица-жена, необычайно миловидная женщина, которая в любом нормальном месте собрала бы вокруг себя всех присутствующих. Но только не здесь. Немного в стороне стояла Джун Эллисон, изображавшая на экране подругу Пауэлла, маленькая женщина с почти идеальной фигурой, очень похожая на куклу, с очаровательными веснушками, копной белокурых волос и синими глазами, в уголках которых виднелись чуть заметные морщинки.
Прочие экземпляры были не столь совершенны. Писателя Джона Маркуэнда окружали горячие поклонники, одетые весьма изысканно. Прославленный футболист Боб Уотерфилд, на редкость крупный мужчина с могучей мускулатурой и пышной гривой волос, был настолько огромным, что, казалось, мог играть без всяких защитных накладок. Журналиста-обозревателя Уолтера Уинчелла ожидали позже. По слухам, собирался появиться также киноактер Микки Руни, но с Микки ни в чем нельзя было быть уверенным. Все знали, что он занимается всем сразу и живет по собственному распорядку. Микки, что с него взять. Еще здесь, как обычно, присутствовали политиканы, столпы игорного бизнеса и их богато упакованные женщины, многие из которых принадлежали к весьма почтенным семействам.
Но в центре внимания находилась другая красавица. Ее плечи, бледные в золотистом свете, плавно перетекали в груди, настолько пышные и мягкие, что на них могла бы найти отдохновение целая армия, и словно выставленные на обозрение самим покроем платья, благодаря которому соски отделялись от остального мира лишь тонкой, как паутинка, материей. Талия сделала бы честь даже осе. Широкие бедра были округлыми, а ягодицы – упругими. Красное вечернее платье из тафты выразительно подчеркивало фигуру, а сквозь разрез можно было разглядеть превосходные ноги, казавшиеся еще длиннее и рельефнее благодаря высоченным каблукам. И все же самым привлекательным в этой женщине было лицо, умное, но отмеченное скорее не интеллектом, а хитростью. Его тонкие черты искажал большой, вульгарный рот с пухлыми губами. Глаза у женщины были ярко-голубыми, кожа – настолько бледной и нежной, что при взгляде на нее становилось больно, волосы же имели прекрасный темно-рыжий цвет, словно пламя запретной мечты: поразительные волосы.
– Эй, детка! – окликнул ее с противоположной стороны зала спортивный гость, вместе с которым пришла сюда эта красавица.
Она словно не расслышала и продолжала обольстительно покачиваться под музыку, будто пребывала в царстве грез, навеянных ритмом. Партнер нервно улыбнулся ее другу и хозяину апартаментов. Это был молодой человек, маленький и бледный, которому повезло родиться красивым. Вообще-то, он не был хорошим танцором и не танцевал с этой женщиной, а просто служил фоном для ее сольного номера, одновременно помогая красавице удержаться от откровенного хвастовства своей внешностью. У него были белокурые волосы, не слишком густые; его звали Алан Лэдд, и он тоже порой появлялся на киноэкране.
– Пожалуй, стоит присмотреть за ней, – объяснил спортсмен хозяину, – вдруг она даст этому смазливому мальчишке. Никогда не знаешь, чего от нее ждать.
– Не волнуйтесь насчет Алана, – сказал хозяин, хорошо понимавший во всем этом. – Это, как говорится, не его масть, верно, старина? Нет, если из-за кого и стоит волноваться, так это из-за черных. Вот они невероятно сексуальны. Можете мне поверить, я знаю. У меня когда-то был клуб в Гарлеме. Эти парни дают белым женщинам покурить травки, а когда те забалдеют, заправляют им свой африканский корень, все двенадцать дюймов. После того как белая попробует это удовольствие, мужчины своего цвета кожи для нее больше не существуют. Я видел, как такое случалось.
– Ну уж нет, – возразил спортсмен. – Вирджиния, конечно, сука, но она знает, что, если попробует трахнуться с schvartzer[4], я погоню ее обратно пинками под задницу, до самой Алабамы.
Хозяин стремился во всем достичь британской утонченности и потому скривил губы, услышав эти вульгарные слова. Но он мужественно воздержался от замечаний.
– Бен, – сказал он, – я должен кое-что показать вам.
Он взял молодого собеседника под руку и направился вместе с ним через зал, кивая с самым радушным видом то одному, то другому гостю, прикасаясь к множеству рук, раздавая поцелуи, останавливаясь для того, чтобы представить собравшихся друг другу, и отлично зная о своем мистическом обаянии. Вскоре они с гостем очутились в небольшой нише.
– Хм, что-то я не врубаюсь, – признался Бен.
– Это живопись.
– Я понимаю, что живопись. Но почему здесь все такое квадратное да к тому же коричневое? Очень похоже на Ньюарк, если бы в нем вдруг появились деревья.
– Уверяю вас, Бен, наш друг месье Брак[5] никогда не видел Ньюарка.
– По картине не скажешь. Выглядит так, будто он там родился.
– Бен, попробуйте почувствовать это. Он что-то нам говорит. Включите воображение. Как я уже сказал, это надо почувствовать.
Красивое лицо Бена напряглось в попытке сосредоточиться, но он явно ничего не почувствовал. На картине под названием «Дома в Эстаке» был изображен городской пейзаж, написанный в приглушенных коричневых тонах; справа тянулись по косой невысокие домики, слева спереди торчало грубо намалеванное дерево, и все законы перспективы нарушались самым безбожным образом. Когда хозяин смотрел на эту картину, он действительно кое-что чувствовал, а именно – сколько денег ему пришлось угрохать, чтобы ее заполучить.
– Это самое значительное произведение раннего периода кубизма в нашем полушарии, – сказал он. – Создано в тысяча девятьсот восьмом году. Обратите внимание на особенность геометрического построения, отсутствие центральной точки схода. Это предшественник Пикассо, на которого он оказал большое влияние. Она стоила мне семьдесят пять тысяч долларов.
– Вау! – воскликнул Бен. – У вас, наверное, неплохо идут дела.
– Говорю вам, Бен, это бизнес, которым стоит заниматься. Здесь нельзя проиграть. Все у вас перед глазами, и, согласно закону больших чисел, каждый день, каждый год приносят выгоду. Дела просто идут сами собой, нет необходимости кого-то убивать, или взрывать, или отправлять к рыбам в Ист-ривер.
– Возможно, возможно, – отозвался Бен.
– Давайте выйдем и посмотрим с крыши. Ночью открывается впечатляющий вид.
– Ладно, – согласился Бен.
Хозяин негромко щелкнул пальцами, и сразу же появились двое чернокожих мужчин: один – с новой порцией мартини, второй – с длинной, толстой кубинской сигарой, уже обрезанной, и золотой зажигалкой.
– Зажечь, сэр?
– Нет, Ральф, я же говорил, что ты держишь зажигалку неверно. Если я хочу правильно прикурить сигару, я должен сам ее зажечь.
Негры бесшумно исчезли, а двое мужчин проскользнули между занавесками и вышли на плоскую крышу, окунувшись в душную ночь.
Неподалеку ворковали голуби.
– Птицы. Все еще возитесь с птичками, Оуни? – заметил Бен.
– Я пристрастился к ним во время сухого закона. Голубь никогда не предаст, уж поверьте мне, старику.
Голуби, обитавшие в изумительно чистых клетках, которые стояли в несколько рядов около стены, ворковали и шуршали в темноте.
Оуни одним большим глотком прикончил свой мартини, поставил стакан на стол и подошел к клеткам. Открыв одну, он вынул оттуда птицу, поднес ее к лицу и потерся подбородком о гладкую головку.
– Такая славная, – сказал он. – Такая чудесная девочка. Сладенькая моя. Малышка.
Исполнив этот ритуал, он вернул голубя в клетку, двумя пальцами извлек из кармана сигару и умело зажег ее: сначала неторопливым движением провел огоньком зажигалки вдоль сигары, затем начал поджигать кончик, вращая сигару в пальцах. И лишь через некоторое время втянул в себя дым, позволив горящему кончику ярко запламенеть, посмаковал все оттенки вкуса и выпустил изо рта густое серое облако. Ветерок сразу же подхватил дым, унес его и развеял над центром города.
– А теперь взгляните, – сказал Оуни, подводя собеседника к краю террасы.
Двое мужчин стояли неподвижно. За их спинами резвился джаз, раздавались взрывы смеха, звон стаканов и стук льда.
Перед ними тянулся, плавно изгибаясь, великий белый путь.
Направленные вверх лучи заполняли небо блеском иллюминации. На широкой дороге кишели толпы; с такой высоты нельзя было рассмотреть отдельных людей, зато отлично были видны людские массы – волны, гулявшие по огромному неспокойному морю под названием «человечество». На проезжей части образовалась пробка, и полицейские отчаянно трудились, пытаясь справиться с затором. Сквозь нестройный хор автомобильных гудков то и дело пробивались похожие на выстрелы звуки выхлопов и визги шин. Казалось, по обеим сторонам широкой улицы столпился весь мир, глазевший на маленькую местную драму, и эта толпа представлялась единым организмом, мечущимся в попытке получить все доступные удовольствия.
– В самом деле хорошее место, – сказал Оуни. – Работает, жужжит помаленьку, и все счастливы. Настоящая машина.
– Оуни, – прочувствованно произнес Бен, – вы проделали огромную работу. Все так говорят. Оуни Мэддокс, о да, он управляет большим городом. Ни одним другим городом не управляют так хорошо, как городом Оуни. В городе Оуни все счастливы, в городе Оуни не счесть бабла. Оуни – это, черт возьми, самый настоящий король!
– Я очень горжусь тем, что создал, – откликнулся Оуни Мэддокс, глядя на свой город Хот-Спрингс в штате Арканзас, на большой бульвар, по сторонам которого расположились бесчисленные казино, ночные клубы, публичные дома и бани, на Сентрал-авеню, плавно обтекавшую здание «Медикал арт», где на шестнадцатом, верхнем этаже располагался его пентхаус.
– Да, всегда полезно узнать пару-другую новых долбаных штучек, – заметил его гость, Бенджамин Сайджел по прозвищу Багси из Лос-Анджелеса, Калифорния, входивший в организованное преступное сообщество. Имени его тогда, в тысяча девятьсот сорок шестом году, еще не знали ни следователи, ни исследователи, зато участники этой организации называли ее просто «Наше дело», а те из них, кто был выходцем с Сицилии, – на итальянский манер: «Коза ностра».
Глава 4
Бар отеля «Карлтон» относился к числу тех мест, где Эрл ощущал себя не в своей тарелке. Здесь преобладали формы, каких никогда не встретишь в природе, главным образом круглые: круглые зеркала с вытравленными матовыми надписями и узорами, круглая стойка коктейль-бара, небольшие круглые столики, округлые стулья с броской полосатой обивкой. Такой бар скорее ожидаешь увидеть в ракетном корабле, направляющемся на Луну или на Марс.
«Хорошо-о-о бы нам бы-ыть поумеренне-е-ей», – пел по радио какой-то славный юноша, делая непонятные завывания в тех местах, где, по логике, ничего подобного ожидать не приходилось. Все были молоды, жизнерадостны, возбуждены, полны энергии. Над баром, уставленным таким количеством бутылок, что можно было бы без труда уложить чуть ли не целую дивизию, плыл челн с молодой богиней, обнимавшей за шею своего любимого оленя. Богиню искусно изваяли из бакелита; ее хрупкие ребра, казалось, двигались в такт дыханию, и ребра оленя тоже, обе фигуры влажно блестели, покрытые мельчайшими капельками воды из фонтанчика, который орошал крошечные, задорно торчащие грудки.
– Эй, вы только посмотрите! – воскликнул старший из новых знакомых Эрла. – Неужели это не переплюнет Всемирную ярмарку в Сент-Луисе?
Эрл мельком взглянул туда. Ему казалось, что все это неправильно. Скульптура была голой. Он был пьяным. Мир был молодым. Он был старым.
Трое мужчин решительно направились к последнему столику в ряду, под зеркалом с изображениями виноградных гроздьев, собак и женщин. Очень странно. Ничего подобного этому на Иводзиме не было.
Подошла девушка. Беккер взял мартини, старик – содовую, а Эрл – тот же самый «Джим Бим», к которому теперь испытывал нежную привязанность.
– Вы не пьете, сэр? – спросил он у старшего.
– Уже нет, – ответил тот и повторил: – Уже нет.
– Во всяком случае, – сказал Беккер, возвращаясь к делам, – я выиграл внеочередные выборы, и мы получили мандат, так как доказали, что подушный налог распределяется городской администрацией неправильно. Мы – это я и еще двенадцать молодых людей, все ветераны, повоевавшие за морями и знающие, что такое долг. Со следующего вторника я становлюсь окружным прокурором Гарленда. Но из тринадцати человек победить удалось только мне одному. Поэтому скажу открыто о том, что меня ждет в конце осени, когда настанут очередные выборы. Ничего хорошего.
Эрл присмотрелся к нему повнимательнее. Красивый парень, очень уверенный в себе. А этот печальный старый трезвенник с настороженными глазами и большими руками никак не годился ему в компанию. Кто они такие? И чего хотят?
– Так что я оказался в неприятном положении, – продолжил Беккер. – Постоянно получаю письма с угрозами, за моей женой следят в открытую, и чем дальше, тем все становится хуже. Хот-Спрингс. Несчастливое место. Полностью коррумпировано. Считается, что городом управляют старый задавака мэр и судья, но можете сразу забыть о них. Реальная власть у нью-йоркского гангстера по имени Оуни Мэддокс, за которым стоят парни с большими деньгами. Они всем владеют и имеют свой кусок от каждого пирога.
– Пока что не вижу, при чем здесь Эрл Свэггер.
– Я как раз подхожу к этому. Сержант, этот самый Оуни Мэддокс очень не хочет, чтобы кто-нибудь встревал в дела его империи. Но я приносил присягу и обязан это сделать.
– Вы, наверное, хотите сделать меня телохранителем, – предположил Эрл. – Но я никакой не телохранитель. И не знаю ровным счетом ничего об этой работе.
– Нет, сержант, я хочу не этого. Чтобы выжить, я должен атаковать. Если я уйду в оборону, то все, пиши пропало. У нас есть шанс, небольшой промежуток времени, когда мы можем прибрать к рукам Хот-Спрингс. Сейчас они спокойны и не боятся меня, потому что остальные кандидаты проиграли. «Что может сделать один человек?» – думают они. Если мы будем действовать напористо, то добьемся своего. Сейчас мы можем их переиграть.
– Но я вовсе не реформатор.
– Зато вы знаете Хот-Спрингс. Вашего отца убили там в сорок втором году, когда вы воевали с японцами.
– Вы копались в моих бумагах? – резко спросил Эрл.
Он не был уверен, что ему это хоть сколько-нибудь нравится. Хотя, в конце концов, этот человек представлял собой закон и был избран должным образом.
– Мы навели некоторые справки, – пояснил старик.
– В таком случае вы должны знать, что это был не Хот-Спрингс. Это был городишко на холме на изрядном расстоянии от Хот-Спрингса, даже ближе к его собственному округу. Маунт-Ида. И я тогда вовсе не дрался с японцами. Я сидел в поезде с двумя тысячами других сосунков, и мы тащились через всю страну, чтобы попасть на пароход и отправиться на Гуадалканал. К тому же Хот-Спрингс мне совсем не знаком. Отец ни за что не пустил бы нас туда. Хот-Спрингс восточнее нас на восемьдесят миль, и дороги там никудышные. Это город дьявола. Мой отец был баптистом до мозга костей, верил в адский огонь и вечное проклятие. Если бы он узнал о том, что я захотел съездить в Хот-Спрингс, то засек бы меня до смерти.
– Э-э, в общем… – только и сумел проблеять Беккер, столкнувшись с упрямством Эрла, которое иногда охватывало его без видимых причин.
Эрл сделал еще глоток бурбона, вернее, смочил губы, поскольку не хотел, чтобы его мозги снова затуманились. Впрочем, у него не возникло добрых чувств по отношению к Беккеру. Он взглянул на свой «Гамильтон». Стрелки подползали к 7:30. Скоро нужно идти. А эти парни… в какую чертовщину они собираются его втянуть?
Он посмотрел на старика, неподвижно сидевшего рядом с Беккером. Почему тот казался знакомым?
– В таком случае, сержант…
Но Эрл пристально уставился на старика, а потом выпалил:
– Извините меня, сэр, я, кажется, не расслышал ваше имя.
– Паркер, – сказал старик. – Ди-Эй Паркер.
И это имя тоже было ему откуда-то знакомо.
– Вы не имели отношения к… Нет.
– К кому?
– Вы не имели отношения к тому агенту ФБР, который разделался со всеми этими джонни в тридцатые годы? С Младенцем Нельсоном, Джоном Диллинджером, Ма Баркер, Бонни и Клайдом. К агенту, который ходил в перестрелки с плохими парнями во время Великой депрессии. Был в свое время знаменит. Американский герой.
– Я не имел к нему отношения, – сказал старик. – Я и есть Ди-Эй Паркер.
– Ди-Эй Паркер!
– Да, это я. Я больше не работаю в Бюро. И кстати, я никогда не стрелял в Джонни Диллинджера, хотя пару раз подбирался к нему довольно близко. Что касается Бонни и Клайда, я тут тоже ни при чем. Это сделали техасские рейнджеры – настигли этих негодяев в Луизиане, и им потребовался целый день серьезной работы. Я нагнал Ма и ее мальчишку Фредди во Флориде, но не думаю, что в могилу ее отправил мой выстрел. Мы полагаем, что она покончила с собой. Я действительно выпустил одиннадцать патронов во Фредди, и это положило конец его карьере. И я действительно дважды сталкивался с Младенцем. Мы обменялись выстрелами. Я до сих пор таскаю при себе не только пулю сорок пятого калибра, которую он всадил мне в ногу, но и пушку, из которой она вылетела.
Паркер подался вперед и шевельнул плечом, отчего пиджак распахнулся. Эрл увидел рукоять пистолета с приваренной к затвору прицельной рамкой. Оружие, упрятанное в необычную кожаную кобуру и придерживаемое ремнем – с первого взгляда было видно, что кожа изрядно потерта, – не причиняло своему хозяину ни малейшего неудобства. Эрл заметил, что курок взведен: верный признак настоящего pistolero[6].
– Как бы то ни было, Свэггер, – сказал Беккер, пытаясь вернуть себе инициативу в разговоре, – мы намерены устроить рейд.
– Рейд?
– Вот именно. Я собираю специальную команду. Все молодые, неженатые или овдовевшие полицейские, не из Арканзаса, поскольку я не могу допустить даже доли вероятности того, что кто-нибудь из них окажется подкупленным, и не желаю, чтобы их семьи подверглись опасности. Эта группа будет подчиняться только мне и не войдет в состав ни одной полицейской команды, вообще никак не будет связана с полицией – ни изнутри, ни снаружи. Мы ударим по казино, публичным домам, букмекерским конторам, по всем заведениям, которыми заправляют бандиты, и первоклассным, и низкопробным. Мы вооружимся как следует. Мы обложим их. В этом вся суть: обложить их и давить, пока они не почувствуют это и не подожмут хвосты.
Беккер говорил так, будто произносил речь, и Эрл сразу же понял: это лишь часть того, что этот молодой человек запланировал для жителей Хот-Спрингса. В особенности для одного, по имени Фред Беккер.
– Звучит так, будто вам потребуется серьезная огневая мощь, – заметил Эрл.
– Совершенно верно, – согласился Ди-Эй. – Я раздобыл на черном рынке шесть «Томпсонов» двадцать восьмого года. Три БАР[7]. Несколько карабинов. И поскольку я потратил последние четыре года, работая на «Кольт», мне удалось договориться насчет восемнадцати пушек новейшей модели «Нэшнл мэтч» сорок пятого калибра. Плюс к тому у нас имеется более пятидесяти тысяч патронов на армейском складе в Ред-Ривер, где мы будем проходить подготовку. Я и еще двенадцать парней. Нам недостает только сержанта.
– Понимаю, – сказал Эрл.
– Нам требуется инструктор, – уточнил Беккер.
– Эрл, я уже слишком стар, – сказал Ди-Эй. – Я много лет размышлял на эту тему. Я участвовал в рейдах, когда работал в ФБР, а до того – когда служил в полиции Оклахома-Сити. Я попал в двадцать восемь перестрелок и получил четыре дырки. Я убил восемнадцать человек. Опыт достался мне тяжело, и теперь я глубоко убежден: когда дело доходит до оружия, у американского полицейского очень мало шансов, поскольку он не имеет достаточной подготовки. Поэтому я хочу одного – создать профессиональную, хорошо обученную рейдовую группу. Безукоризненное взаимодействие, полная взаимозаменяемость, обучение, подготовка и тренировки, тренировки, тренировки. Говоря о полицейских, я имел в виду и ФБР, особенно теперь, когда повышибали всех старых стрелков. Младенца прикончили, но он забрал с собой двух прекрасных молодых агентов ФБР, потому что их не учили иметь дело с таким типом, беспредельно жестоким и храбрым, как бешеный бык и раздраженный гусь, вместе взятые. Господи, как жаль, что я не оказался там в этот день! Они всадили в него семнадцать пуль, а он продолжал отстреливаться и уложил обоих. Он был той еще штучкой. Поэтому, черт побери, мне нужна отлично обученная команда, обученная лучше всех. А еще нужен тот, кто станет хлестать этих лодырей шомполами. Я намерен быть старым папашей, мудрым и спокойным. Но мне позарез нужен законченный погоняла, который будет хлестать их по задницам и вбивать в их головы уроки. Мне нужен человек, который не побоится стать ненавистным для всех, потому что быть ненавистным – это часть его работы. Мне нужен человек, который не раз стоял лицом к лицу с вооруженными врагами и убивал их, а не они его. Мне нужен, черт возьми, стопроцентный герой. Теперь вам ясно, при чем здесь Эрл Свэггер?
Эрл чуть заметно кивнул.
– Эрл, – сказал Ди-Эй, – вы годитесь для этой работы, как ни один другой человек на земле.
– Похоже на то, – согласился Эрл, глядя на ярко одетых веселых юношей, которые потягивали шампанское, танцевали джиттербаг, заливисто смеялись, тискали молодую плоть, и подумал: «Проклятье, я снова дома».
Глава 5
За окном тянулась Западная Виргиния, хотя, возможно, это был Огайо. Ночью трудно определить точно, да и поезд неудержимо мчался вперед. Эрл сидел в отдельном купе, наблюдая, как за окном в темноте пролетает Америка, и чувствовал, как вагон потряхивает на стыках. Голова болела, зато после целого дня героического пьянства он чувствовал себя более или менее трезвым.
Отдельное купе было последней подачкой страны одному из ее героев. Обладателю Почетной медали не подобало ехать на сидячем месте, не полагалось пытаться дремать вполглаза в неудобной позе, потому что в ребрах у него все еще сидел металл и спина болела. Но он не пил.
Джун спала на нижней полке. Эрл отчетливо слышал ее ровное дыхание. Но сам он все еще сидел на кожаном диванчике перед маленьким круглым столиком, улавливая ритм колес и устремляясь мыслями вперед, к тому, что станет его новой судьбой. Потом Джун заворочалась:
– Эрл?
– Я думал, ты спишь, милая. Тебе нужно немного поспать.
– Я не могу спать, если ты никак не засыпаешь. Эрл, с тобой все в порядке?
– Да, мэм. Все хорошо.
– Эрл, ведь ты пил, правда? Я чувствую запах.
– Да, я останавливался, чтобы выпить, пока гулял. Я праздновал. Я был счастлив. Я повстречался с президентом. Я побывал в Белом доме. Я получил большую медаль. Меня фотографировали. Таких дней бывает не много.
– Эрл, кстати, о медали. Она оказалась в кармане твоих форменных брюк. Лента вся помялась. Я положила ее в коробку. Ты должен беречь ее. Когда-нибудь ты передашь ее сыну.
– Знаешь, милая, если у меня когда-нибудь будет сын, вряд ли я скажу ему: «Смотри, каким великим человеком был твой отец». Так что если у меня будет сын, я позволю ему просто вырасти без всяких баек о том, какой я славный и знаменитый. Тем более я не припомню в своей жизни ни одного великого дня, черт бы его побрал.
– Эрл, в последние дни ты такой сердитый.
– Я справлюсь с этим, клянусь тебе, Джуни. Знаю, тебе будет нелегко. Ведь я теперь совсем не похож на того человека, за которого ты вышла замуж.
– Тот Эрл был красивым и гордым и в своей форме выглядел просто восхитительно. Кинозвезда, да и только. Все девушки были без ума от него. А я так влюбилась! Боже, я тогда думала, что не доживу до рассвета. А потом он пригласил меня танцевать. Но этот Эрл человечнее того. В нем больше от мужчины, настоящего мужчины. Он делает свою работу, даже если ненавидит ее, и никогда ни на кого не жалуется. Он настоящий мужчина, и теперь он каждую ночь будет дома, и я не получу письма о том, что он убит.
– Сладенькая моя, какой же ты персик. Ты лучше всех на свете.
Он наклонился в темноте и поцеловал жену.
Та прикоснулась к нему рукой – по-особому, давая понять, что нынешняя ночь очень хороша для телесной близости. Но он остался сидеть.
– Сначала я должен кое-что тебе сказать.
– Эрл, мне не нравится этот тон. В чем дело? Это касается тех двоих типов, которые явились в отель искать тебя?
– Да, ты права.
– Хлыщ в дорогом костюме и печальный старик. Хлыщ мне очень не понравился.
– Мне он тоже не слишком понравился, но тут уж ничего не поделать. Его зовут Беккер, и когда-нибудь он станет большой шишкой. Он уже занимается политикой, избран на серьезную должность. Эти два парня предложили мне работу.
– Ты согласился?
– Будет побольше денег. И еще – я не оставлю свои пальцы в пилораме. Мне обещали сотню в неделю. Получается больше пяти тысяч в год до вычета налогов. Кроме того, есть страхование жизни и медицинские выплаты от штата Арканзас, так что можно будет не беспокоиться об оплате докторов. Они даже подбросили деньжат на новую одежду. Я должен купить несколько костюмов.
– Но это опасно.
– Почему ты так думаешь?
– Чувствую по твоему голосу.
– Конечно, может возникнуть некоторая опасность. Но вовсе не обязательно. Главным образом это будет обучение.
– Обучение?
– Придется обучать нескольких мальчишек. Я буду работать с молодыми полицейскими, натаскивать их. Пользование огнестрельным оружием, стрельба, движение, основы тактики, немного дзюдо и тому подобное.
– Эрл!
– Да, мэм?
– Эрл, ты будешь готовить их к войне?
– Ну не совсем, милая. Ничего похожего на войну. Им нужно совершать облавы в игорных заведениях. Этот парень – новый окружной прокурор Гарленда.
– Хот-Спрингс!
– Да, Хот-Спрингс. Он попытается очистить город.
– Мы переезжаем в Хот-Спрингс?
Да будь он проклят, если отложит это хотя бы ненадолго. Он сделает так, что Джун обрадуется переезду из поселка для ветеранов в Кемп-Чаффи туда, где у них, возможно, будет дом со стенами, ровными от пола до потолка, а не сходящимися кверху от середины, с настоящим полом вместо грубого настила из некрашеных, всегда грязных досок, с потолком, который не гремит и не протекает под дождем. У них будет большой холодильник, и ей не придется ходить за покупками каждый день. Душ прямо в доме, а может быть, не только душ, но и ванна. И газовая плита.
– Пожалуй, что переедем, – сказал он, помолчав. – Пожалуй, что скоро. У нас будет хороший дом за городом, подальше от суеты. Там, в этом городе, вскоре может начаться изрядная суета.
– Но ведь я туда не еду, ведь так, Эрл?
– Нет, мэм. Не сразу. Мне нужно сначала осмотреться. Но тебе не о чем беспокоиться. Зарплату будут переводить прямо тебе. Ты сможешь положить часть денег на счет в банке штата, а то, что мне потребуется на текущие расходы, я буду получать по чекам. Ты хорошенько подумаешь, что нам понадобится, а через некоторое время мы переедем насовсем.
Джун ничего не сказала – лишь передернула плечами, повернулась на спину и напряженно уставилась в верхнюю полку. Когда выражение ее лица несколько смягчилось, стало казаться, что мыслями она далеко-далеко от темного купе.
– Понимаешь, в первые дни я просто не смогу устроить тебя там, – сказал он. – Придется немного подождать. Я побуду в Техасе; там мы будем обучать этих ребятишек, а после переберемся в Гарленд. Но я даже не буду ходить в рейды. Я нужен им как инструктор и сержант. Я должен согнать всех этих мальчишек в одно стадо, так же как в корпусе, только и всего. Там действительно небезопасно, по крайней мере, так они говорят, но ты же знаешь, нужно только не забывать об осторожности.
– Мне все понятно по твоему голосу. Ты будешь ходить с ними на облавы. Такой у тебя характер.
– Это не планируется. Они вовсе не хотят, чтобы великий герой вроде меня совался под выстрелы.
– Они-то, может, и не планируют, но твой характер не переделать, и ты будешь следовать его велениям. То есть водить людей в бой и делать все возможное, чтобы они уцелели. Такой уж ты есть.
– Об этом и речи не было. Мы не хотим брать туда с собой женщин из простой предосторожности. В Хот-Спрингсе все прогнило. И уже давно. Все полицейские продажны, газеты продажны, и судьи тоже продажны.
– Я слышала, что там полным-полно гангстеров и шлюх. Что и Аль-Капоне, и Элвин Карпис, и Ма Баркер ездили туда отдыхать и принимать ванны на горячих водах. Что у них есть оружие и убийцы. Что там убили твоего отца.
– Мой отец погиб в Маунт-Иде, но мог погибнуть в любом месте, где только есть мерзавцы, которым нравится грабить других людей, а такие встречаются повсюду. Он не имел никакого отношения к Хот-Спрингсу. Это совсем другая история, не верь никаким слухам. Тут дело в деревенских парнях, которые любили ходить с дробовиками.
– О, Эрл, ты совершенно не умеешь лгать. Ты снова отправляешься на войну, потому что война – то, что ты лучше всего знаешь и больше всего любишь. А меня собираешься оставить в Форт-Смите, где я никак не смогу связаться с тобой. Останется только сидеть и ждать, не притащится ли кто-нибудь с телеграммой и не скажет: «О, миссис Свэггер, штат Арканзас скорбит вместе с вами, потому что ваш муж Эрл погиб. Но не расстраивайтесь, все в порядке, он был настоящим героем, вот еще одна позолоченная железка, которая вознаградит вас за эти неприятности».
– Джуни, клянусь, ничего со мной не случится. А даже если случится… ну, черт возьми… в общем, ты получишь пять тысяч, и ты самая красивая девчонка во всем Форт-Смите, и тебе больше не нужно будет ютиться в хижине. Когда кончится вся эта неразбериха с жильем, ты, вероятно, сможешь подыскать себе хорошую квартиру. Скоро все наладится, клянусь тебе.
– А кто вырастит твоего сына?
– Моего… Но у меня же нет сына.
– Может быть, это дочь. Неважно, сын или дочь, но оно растет у меня в животе.
– Господи… – сказал Эрл.
– Я не стала говорить до окончания церемонии, чтобы ты не отвлекался. А потом ты ушел на весь день.
– Мне очень жаль, милая. Я даже и подумать не мог.
– А чего еще, по-твоему, нужно было ожидать? Думаешь, можно четыре раза в неделю укладывать меня в постель и не получить ребенка?
– Мне казалось, что тебе нравится ложиться со мной в постель.
– Я люблю это. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я сказала «нет»?
– Нет, мэм, вроде бы не слышал.
– Но это ничего не меняет, не так ли?
– Я обещал им. Я сказал: «Да». Будет больше денег. Жить станет легче.
– Подумай о своем мальчике, Эрл.
Но Эрл не мог послушаться ее. Разве можно рождать ребенка в мир, где мужчины поливают друг друга пламенем из огнеметов или идут врукопашную со штыками и прочими подручными средствами? А теперь еще атомная бомба, которая может в любой момент превратить любой кусок этой проклятой земли в новую чертову Хиросиму. Он смотрел на лицо жены, неясное пятно, белевшее в темноте, и чувствовал, как Джун отдаляется от него. Он думал о крошечном существе, что росло в ее животе, и эта мысль ужасала его. Он никогда не хотел стать отцом, не считал себя достаточно сильным для этого.
Ему сделалось страшно. Внезапно он почувствовал почти непреодолимое желание сделать то, чего он никогда не делал на Тихом океане: повернуться, убежать, удрать, оставить все это позади.
Он как наяву увидел свое безрадостное детство, почти целиком состоявшее из страха и боли. Он не хотел этого для своего мальчика.
– Я… я не знаю, что сказать, Джуни. Я никогда не думал о мальчике или девочке. Даже и мысли не возникало.
И еще одно чувство владело им, чувство, которое он так часто испытывал прежде: он снова подвел кого-то, кто любил его.
Он хотел, отчаянно желал подарить ей то, что помогло бы исправить положение. Хоть какую-нибудь мелочь.
И наконец придумал.
– Я пообещаю тебе одну вещь, – сказал он. – Твердо пообещаю. Я брошу пить.
Глава 6
Мальчишке было жарко. Мальчишка курил. Белокурые волосы с рыжеватым оттенком наполовину закрывали плоское, словно морда мопса, лицо, а сигарета, свисавшая из уголка рта, придавала ему особенно наглый вид; в сложенной чашечкой ладони левой руки, которую он поднес ко рту, покоились игральные кости.
– О, деточка, – бормотал он. – Шестерочка, сестреночка, дроченочка, утеночка, курвеночка, маманечка, говненочка, сластеночка, детка, детка, детка, детка, будь послушной деточкой, сделай, что говорит папочка, сладкая конфеточка, деточка, шестерочка!
На его лице отразился почти религиозный экстаз, он принялся медленно вращать крепко стиснутый кулак, на лбу поверх густых веснушек выступили крупные, ярко сверкавшие капли пота. Он закатил глаза, а потом прикрыл веки, хотя, возможно, последнее было связано вовсе не с заклинанием судьбы, а с дымом от «Лаки страйк», не вовремя попавшим в глаза.
– Давай, милый, давай, давай! – сказала его подруга, выглядывавшая из-за плеча мальчишки.
Она казалась лет на десять старше своего спутника. Увесистые пухлые груди туго натягивали короткое платье, открывавшее взору все, на что стоило обращать внимание. Это была платиновая блондинка с губами, накрашенными рубиново-красной помадой; ее серьги и ожерелье сверкали алмазами. Она прикоснулась к плечу мальчишки – на удачу.
Его лицо исказилось судорогой, и он разжал кулак.
Кости бешено запрыгали по столу, и Эрл вспомнил о японском «Бетти» – двухмоторном бомбардировщике, который когда-то на его глазах, подбитый, упал в море. Самолет совершенно невероятным образом кувыркался в воздухе, пару раз подпрыгнул на поверхности воды, подняв фонтан брызг, и канул в глубину. Кости, в отличие от самолета, остались на поверхности стола. Эрл снова взглянул на парнишку, который всем телом подался вперед; его глаза, полные надежды, были широко раскрыты.
– Проклятье! – в ужасе закричал мальчишка, увидев на обращенных кверху гранях маленьких кубиков три и четыре точки. Не две и четыре, или три и три, или пять и одну, которые были ему нужны. Выпали несчастные семь очков, а значит, он проиграл.
– Сожалею, сэр, – произнес крупье с чисто профессиональным равнодушным почтением в голосе и отработанным движением пододвинул к себе лопаточкой ставку белобрысого мальчишки – кучку двадцати-, пятидесяти- и стодолларовых банкнот.
Этот проигрыш, пожалуй, равнялся новому – и самому большому в его жизни – годовому жалованью Эрла. Впрочем, мальчишка только ухмыльнулся и вытащил из кармана комок смятых купюр, большой, как кулак Демпси[8].
– Он просадил кучу денег, – сказал Эрл Ди-Эй Паркеру, который стоял рядом с ним в переполненной комнате на втором этаже клуба «Огайо», наблюдая за игрой. – И продолжает улыбаться. Откуда у такого молокососа столько бабла, чтобы пригоршнями разбрасывать ее? И где он подцепил эту куклу – прямо с календаря?
– Там, откуда он взялся, всего этого добра хватает, – ответил Ди-Эй. – Вы ведь не часто ходите в кино, верно, Эрл?
– Нет, сэр. Времени не хватает.
– Ну так вот, этого мальчишку зовут Микки Руни. Большой актер. Всегда играет этаких деревенских олухов, молодых парней из провинции. Он выглядит на четырнадцать, но на самом деле ему двадцать шесть, он был дважды женат и выбрасывает по десять тысяч за ночь всякий раз, когда приезжает в город. Я слышал, что игроки называют его «мистер Эй-парни-давайте-устроим-шоу!».
Эрл потряс головой, не скрывая отвращения.
– Это Америка, Эрл, – сказал Ди-Эй. – То, за что вы сражались.
– Давайте пойдем отсюда, – предложил наконец Эрл.
– Конечно. Но только сначала осмотритесь, запомните все как следует. Возможно, когда вы в следующий раз увидите это место, у вас в руках будет «томми».
В клубе было темно и людно. Здесь, на втором этаже, где царила игра, висела непроницаемая пелена дыма и воздух был пропитан въевшимся навсегда запахом табака. Этот запах напоминал серную вонь на Иводзиме, а в помещении ощущалось безумие, сходное с тем, что владело людьми на очищенной от японцев прибрежной полосе, куда начали доставлять раненых и боеприпасы и где никто не представлял, как можно попасть вглубь острова. Шуму было, пожалуй, не меньше, чем там.
В одном конце зала крутилось колесо рулетки, выкачивая деньги из карманов сосунков. Под низко висящими лампами стояло с дюжину столов, за которыми играли в покер. Вдоль стен выстроилась шеренга игровых автоматов, перед которыми толпились многочисленные паломники, взывавшие к милосердию бога наживы и приносившие ему свою дань в виде пятицентовиков, десятицентовиков и серебряных долларов. Но любимой игрой посетителей «Огайо» были кости; собравшиеся вокруг многочисленных столов щеголи доверяли свою удачу паре кубиков, которые, подпрыгивая, катились по зеленому сукну, отчего похожие на айсберги груды денег перемещались по столам. Негритянская джазовая группа наяривала горячий бибоп[9], фортепиано выдавало сумасшедшие риффы[10], саксофон, кларнет и еще какой-то инструмент с печальным звуком повествовали об утраченном – состояниях, любви и надеждах.
Эрл снова покачал головой. «Господи помилуй!» – подумал он.
– А теперь, Эрл, пора идти, – сказал старик. – Здесь не любят бездельников вроде нас. Либо играй, либо проваливай.
Спускаясь вниз, они миновали бар, тоже переполненный. Пять девушек сбились с ног, выполняя заказы. За их спинами на причудливом стеллаже красного дерева выстроились ряды темных бутылок, обещавшие заманчивое забвение.
– Хотите выпить, Эрл?
Читать бесплатно другие книги:
