Модус вивенди Кузнецова Дарья
— Ты никогда не улыбалась мне так. Смотрела ему вслед, и… Извини. Я понимаю, друг детства, — мрачно проговорил он.
— Ничего ты не понимаешь, — я вздохнула. — Дурак. Я о тебе думала. А Миша говорил, что очень рад за меня, что не помнит меня такой счастливой и звал в гости. Нас обоих, потому что хотел с тобой познакомиться и пригласить стать крёстными ребёнку, которого ждёт его жена.
— Действительно, дурак, — глубоко вздохнул он через пару секунд, крепко прижимая меня к себе. — Ты не сердишься?
— Почти начала, но не успела, — ответила я после небольшой паузы, решив воспользоваться поводом перейти к интересующей теме. — После твоего ухода я имела весьма… познавательный разговор с одной малоприятной особой. Графиней Ремезовой.
Реакция на эти слова оказалась весьма показательной. Одержимый замер, как будто окаменел, и через пару мгновений очень тихо сквозь зубы поинтересовался:
— И что эта… женщина тебе наговорила?
— Немного, — уклончиво ответила я. — Но мне хватило, чтобы понять, насколько сильно я не желаю с ней общаться, — пояснила как могла мягко. Сейчас мне было немного неловко за ту вспышку ярости; не потому, что вдруг изменила мнение относительно этой особы, а потому, что признавала справедливость слов Измайлова. Графиня, определённо, не стоила таких эмоций. — К счастью, своевременно подоспел Лев Анатольевич, и ничего непоправимого не случилось. Я сделала вывод, что вы были хорошо знакомы с графиней, но Измайлов порекомендовал спросить у тебя напрямую. А ещё Их Высочество просили передать, что не против, если ты поделишься со мной фактами об Одержимых.
— Сколько я всего пропустил, — пробормотал Ветров.
— Ну, мне кажется, если бы ты был рядом, ничего этого не случилось бы.
— Вот именно это я и имею в виду, — угрюмо хмыкнул он.
— Тем не менее, я всё равно рада, что обстоятельства сложились именно так, — я пожала плечами. — По крайней мере, я буду знать, почему Одержимым тяжело с остальными людьми, и лучше тебя понимать. Танцы на минном поле, они, знаешь ли, очень утомляют, а с тобой это случается регулярно.
— И ты решительно настроена на допрос, прямо здесь и сейчас? — усмехнулся он.
— Место не хуже прочих. По крайней мере, здесь никого нет. Или ты полагаешь, что нас кто-то подслушает?
— Это вряд ли. А если и подслушают, не думаю, что узнают нечто новое.
— Тем более, — удовлетворённо кивнула я. — Игорь, ты ведь и сам понимаешь, что это необходимо. Тебе же станет легче.
— Ну, раз того же мнения придерживаются и Измайлов, и цесаревич, кто я такой, чтобы спорить? — хмыкнул он. — С Одержимыми… всё проще, чем кажется. Такому большому механизму, как Империя, нужна смазка, а смазкой государственной машине во все времена служит кровь; в прямом ли, переносном смысле, неважно. Одержимые служат именно ей. «Половина души Империи, половина души Императору, для себя — честь, верность и достойная смерть», — нараспев явно процитировал он. — Это не просто слова клятвы, это смысл и вся суть нашей жизни. Здесь даже иносказательности никакой нет. Наличие у человека души — это объективный факт, и когда мы к кому-то крепко привязываемся, по-настоящему любим, её части переходят к объекту этих чувств. Только у Одержимых этот процесс, в отличие от остальных, происходит осознанно, а порой — контролируемо. Это сложно объяснить словами тому, кто не способен увидеть. Эти осколки, на которые мы разделяем себя, никуда не исчезают, продолжают жить и умирают только с новым владельцем. Я именно это имел в виду, когда говорил о твоём отце. Пока ты жива, часть его живёт с тобой. Это нормально и естественно, просто не всем полезно об этом задумываться и, главное, точно знать.
— Поэтому всё скрывается? — ошарашенно пробормотала я.
— В некотором степени. Но, главное, ты представляешь, как можно всё это перевернуть и каким чудовищем выставить Императора?
— Почти Дьявол, паразитирующий на чужих душах, — проговорила я. — Но что происходит с Одержимыми, когда умирает очередной Император? Вы окончательно лишаетесь половины души?
— С этой частью всё не совсем так, как в иных случаях, — осторожно подбирая слова, принялся пояснять мужчина. — Наша присяга приносится некоему символу законного правителя, а не конкретному хорошо знакомому человеку. И после его смерти она переносится на законного наследника. А в случае спорной ситуации, как было с прабабкой нынешнего правителя, на самого достойного. Поэтому у нас очень сложно провести государственный переворот или устроить свару вокруг престолонаследия: для этого сначала нужно вырезать всех Одержимых, потому что за законного наследника каждый из нас будет стоять до последнего.
— И среди Одержимых действительно не бывает предателей и сомневающихся? — уточнила я достаточно известный и распространённый факт.
— Одержимыми становятся только те, кто готов к такому шагу и такой жизни. Благодаря чертам характера, моральным установкам, чему-то ещё, составляющему личность. Некоторые уже рождаются с этим, большинство приходит к этому в разные моменты жизни, и никто из нас не жалеет о собственной участи и не хотел бы для себя другой. Мы, можно сказать, как один одержимы желанием сохранить Империю и готовы за неё бороться. Вот только тем, кто пожелает использовать это знание, будет плевать на реальное положение вещей, а скандал из этого можно раздуть грандиозный. Мы же способны на многое, но всё-таки не всемогущи.
— И как это связано с отсутствием женщин-Одержимых?
— Понятия не имею, — пожал плечами Игорь. — Мы, на самом деле, очень многого не знаем о собственной природе. Откуда взялся самый первый? Почему вдруг в какой-то момент времени вообще возникло такое явление, почему стало массовым, как происходит превращение и по какому точно принципу. С женщинами… наверное, какое-то свойство психики. У вас она значительно более гибкая и выносливая. В конце концов, среди женщин и маньяков почти не бывает, — хмыкнул он.
— Равно как и гениев, — медленно кивнула я, соглашаясь. — А откуда берутся все ваши странные способности? Ходить между мирами, и всё прочее. Этого ты тоже не знаешь?
— Частично. Свято место пусто не бывает, — усмехнулся ротмистр. — А у Вселенной тоже есть душа. Во всяком случае, у нас сложилось именно такое представление о той сущности, которая заполняет освободившееся пространство, хотя подробностей мы не знаем и способов исследования её так никто не придумал. Впрочем, она дружелюбно-пассивна, не доставляет неудобств, очень пластична и весьма послушна, но в какой-то мере нас можно назвать одержимыми и в библейском смысле этого слова. Я же говорил, это очень точное название.
— И не страшно? Впускать в свою душу нечто, чего вы совсем не знаете и не понимаете.
— Мы порой не знаем и не понимаем окружающих людей, это же не мешает впускать в свою душу их, — логично возразил мужчина. — А это нечто… его невозможно осознать и понять, но мне кажется, им движет нечто похожее на созерцательное любопытство, и это не самый худший вариант.
— Ваша загадочная «настройка» на людей при необходимости переноса, она тоже связана с этим… разделением? — продолжила я. Обдумывать всё это было пока страшновато, поэтому я просто задавала вопросы.
— Она позволяет его избежать. Вернее, минимизировать. Эти клочки, привыкшие и прикипевшие к новому месту жительства, очень сложно вернуть назад. А так получается… что-то вроде нитей, связывающих Одержимого с объектом переноса, свитых из себя, из него и из той сущности, которая проводит нас дорогами-между-мирами. Чтобы «завязать узелок», надо дотронуться, как для считывания информации с нейрочипа, а потом достаточно просто находиться рядом. Когда нити рвутся, это неприятно, но не больно и почти безопасно.
— А когда ты меня лечил?
— Тогда… да, пришлось. Но лечил строго говоря не я, а то самое, чего нам, как ты говоришь, следовало бы бояться. Оно, или она, как раз такое умеет — находить всё лишнее и убирать его. Благодаря этому мы теоретически можем жить несколько дольше прочих людей.
— Теоретически? — ухватилась я за резанувшее слух слово.
— На практике Одержимые редко живут долго, я скорее исключение из правил, — он пожал плечами. — Двадцать, двадцать пять лет, иногда тридцать, не больше. По разным причинам. Большинство гибнет «в поле»; даже когда нет крупных войн, мелкие столкновения на границах и не только происходят постоянно. Да и освоение совсем новых миров не обходится без жертв. Остальных, напротив, губит мирная жизнь. Смерть близких людей, предательства, измены, всё это… калечит. Всех, но Одержимые просто не умеют от этого защищаться и не умеют этого избегать, потому что не способны привязываться частично и своевременно отступать. Поэтому мы стараемся вообще избегать близких контактов, предпочитая одиночество; даже среди своих редко заводят друзей. Чаще всего из-за этого умирают более-менее молодые, обычно из тех, кто является Одержимым с детства и просто не понимает, что людей нужно сторониться. Нам пытаются это объяснять, пытаются воспитывать, пытаются придумать какую-то методику, чтобы как-то смягчить эти удары, но за несколько веков достигнуть значимых результатов не удалось. На нас даже гипнотические техники не действуют, а простые разговоры… Какой ребёнок беспрекословно слушается взрослых и верит на слово? — хмыкнул он.
— Но ведь бывают такие примеры; ну, кто живёт долго. Почему нельзя воспользоваться их опытом? — осторожно спросила я.
— Все люди разные. Некоторым, например, комфортно в одиночестве, и они не тянутся к общению. А я, как это ни парадоксально, до сих пор жив исключительно благодаря родителям. Именно тому факту, что они от меня отказались, и я таким образом избежал этой потери. Согласись, принудительно отбирать детей у родителей — совершенно не выход. Есть специально обученные люди, проводящие беседы с теми, чьи дети рождаются или становятся Одержимыми. Без подробностей, но с объяснением некоторых особенностей психики… в общем, это большая сложная система, отлаженная веками. Не думаю, что тебе действительно нужно всем этим забивать голову.
— Пожалуй, — согласилась я. Тонкости воспитания детей с этим даром меня пока мало интересовали, а интересовал один вполне конкретный взрослый человек. — Получается, Одержимые совсем не заводят семей?
— Очень редко. В двадцать лет нам обычно не до этого, потом охоту отбивают смерти товарищей: когда понимаешь, что скоро тебя не станет, совестно брать на себя такую ответственность. Семейные в основном попадаются среди тех, кто стал Одержимым в более позднем возрасте. И то нечасто. Мало кому везёт встретить женщину, подобную тебе, — хмыкнул мужчина, целуя меня в макушку.
— Какая грубая лесть, — задумчиво улыбнулась я.
— Суровая правда, — возразил он. Несколько секунд мы уютно помолчали, но потом я всё равно упрямо вернулась к изначальной теме. Нужно было задать этот вопрос сейчас, чтобы больше никогда к нему не возвращаться.
— Игорь, а графиня, ты… любил её?
— Любил, — не стал отпираться он. — Мне тогда было двадцать с небольшим, я буквально только-только закончил училище, и до тех пор мне очень везло с девушками: попадались удивительно искренние, лёгкие и легкомысленные особы, отвечавшие тем же восторженным интересом, что питал я, и не ранили серьёзно. Тогда как раз погибли её родители, она была юна, похожа на ангела и, как мне тогда казалось, нуждалась в заботе и защите.
— Ты не заглядывал в неё так, как в меня, когда лечил? — осторожно предположила я, в ответ на что он устало усмехнулся.
— У меня даже мысли такой не возникло. Поначалу — потому что это казалось бесчестным, потом… когда мы любим, мы тоже одержимы. Особенно если при этом напрочь отсутствует жизненный опыт, люди вокруг кажутся приятными и честными, и слова учителей на этом фоне кажутся пустым брюзжанием. Заглянул, когда она, — как мне тогда показалось, без всяких к тому предпосылок, — указала мне на дверь. Просто не поверил, что она говорит то, что думает. Решил, чем-то обидел, — он нервно передёрнул плечами.
Воспоминания явно не относились к числу приятных, и мне было стыдно настаивать. Но, с другой стороны, всё это походило на нарыв, который стоило наконец-то вскрыть, выпустить скопившийся гной, промыть и позволить ране зарубцеваться. И, кажется, Игорь сам это понимал.
— Это, наверное, был один из самых жутких моментов в моей жизни, когда я обнаружил, что у этого ангела внутри, — после короткой паузы проговорил Одержимый. — Мне очень жалко, что тебе довелось с ней познакомиться, — тихо добавил он, погладив меня по макушке и прижав голову к своему плечу. Наверное, помял причёску, но мне совсем не хотелось об этом думать. Причёска сейчас значила меньше всего. — Она страшный человек. Действительно — страшный. Не в том смысле, какой принято вкладывать в это слово, — не так уж велики её возможности по части вредительства и не так уж значительна её власть, — но как антоним внутренней красоте.
— У тебя из-за неё осталось предубеждение к дворянкам? Не удивительно, — пробормотала я, стараясь прижаться к нему ещё крепче. От услышанного стало холодно; не снаружи, внутри.
Тяжело пережить предательство, я это знала на собственном опыте, а уж вот так… Вспомнив болезненно отпечатавшиеся в памяти слова графини, а, скорее, её безразличие и интонации, и помножив результат на сложившееся представление о восприятии Одержимых, я остро пожалела о том, чему совсем недавно радовалась. Что появился Измайлов, и я не успела если не ударить, то по крайней мере от души высказаться.
Но зато теперь я отлично понимала чувства самого Игоря, когда он грозился убить моего первого мужчину. Если бы мне хватило решимости, сама бы, наверное, поступила сейчас также.
— Получается, она до сих пор для тебя… что-то значит? — уточнила я через несколько секунд тишины. И ощутила, как при этой мысли шевельнулось в душе что-то тёмное и недоброе, вскоре опознанное мной как обыкновенная ревность.
— Вернуть утраченную часть души сложно, но её можно… не знаю, как это назвать. Убить, ампутировать. Просто отказаться от её существования. Этот человек как будто умирает — но только для тебя. Это больно, но гораздо лучше, чем оставаться привязанным к… подобному. Всего лишь ещё одна потеря, — на вопрос Одержимый ответил спокойно, и это несколько меня приободрило, несмотря на жутковатую суть сказанного. — Не грусти, меня всё-таки пока рановато хоронить, — усмехнулся он, погладив меня ладонью по щеке. — Сейчас у меня есть ты, а всё это — прошлое. Ведь есть же? — уточнил после короткой паузы, приподнимая моё лицо за подбородок. Неуверенно улыбнувшись, я в ответ коротко кивнула и поцеловала его.
Поцелуй получился долгий, чувственный, но при этом удивительно осторожный. Кажется, мы оба пытались выразить через него что-то, неподвластное словам, и очень хорошо сейчас понимали варов.
А потом в какой-то момент я оказалась сидящей на коленях Ветрова верхом, причём поручиться, что инициатором этой перемены был он, я бы не смогла. Кажется, мысль, что так будет удобнее, посетила обоих одновременно. Юбка бесстыдно задралась, собравшись на талии, но желания что-то исправить не возникло. Не смущали меня и руки мужчины, гладящие мои бёдра и сжимающие ягодицы. Более того, я сама расстегнула на нём рубашку, и от прикосновений к его телу, к горячей гладкой коже, к жёстким чёрным завиткам волос на груди, испытала невероятное удовольствие и прилив такого желания, что на мгновение забыла, как дышать.
Игорь прервал поцелуй, хрипло рвано вздохнул, стиснув меня в объятьях. Обнимая его в ответ, я осторожно прихватила губами мочку уха, очертила языком…
— С огнём играешь, — тихо прошептал Одержимый. — Опять будешь говорить, что веду себя неприлично.
— Так это когда будет, — чувствуя очень непривычную и неожиданную уверенность, весело хмыкнула я. А потом вдруг, совершенно осмелев, тихо призналась: — Хочу тебя. Сейчас.
Больше мы не разговаривали. Игорь шумно втянул воздух ноздрями, и через мгновение мы уже вновь целовались; так жадно, будто в последний раз. И вот именно сейчас мне было безразлично, где мы находимся и насколько всё это неприлично. Я даже не задумалась о том, что мы не дома, что кто-то может зайти сюда, что здесь наверняка есть какие-то охранные системы, и кто-то может наблюдать. Пусть их.
Сейчас мне, — да и Одержимому, кажется, тоже, — это было жизненно необходимо. Желания тела были просто отражениями желаний разума и той самой души, о которой недавно было столько сказано. Хотелось если не выкинуть прошлое из головы, то отодвинуть в дальний угол. Каждой клеточкой тела почувствовать, что здесь и сейчас — нас двое, а то, что было, это просто история, такая же давняя, как первые космические полёты или даже изобретение колеса.
Нам даже не хватило терпения раздеться. Или силы воли? Ведь для этого надо было прервать поцелуй, оторваться друг от друга, а сейчас мы были не способны на такой поступок. Спущенное с плеч обнажившее грудь платье, до локтей стянутая рубашка с оставшимся на шее завязанным шейным платком, задранная юбка, расстёгнутые брюки… только куда и в какой момент делось моё нижнее бельё, я не заметила: оно сейчас волновало меня меньше всего. Волновали сильные ладони, придерживающие и направляющие. Нежные и жадные губы, ласкающие кожу. Хриплое рваное дыхание и тихие стоны. Сводящее с ума желание и резкие сильные движения. И наслаждение — яркая вспышка, от которой потемнело в глазах.
Глава одиннадцатая. Подведение итогов
Если б не было тебя,
И мне не быть собой самим!
Так и жил бы, твой призрак любя
Призраком твоим любим.
Если б не было тебя,
Я знаю, что не смог бы ждать;
Разгадал бы секрет бытия,
Только чтоб тебя создать
И видеть лишь тебя.
«Несчастный случай», песня «Если б не было тебя»
— Поверить не могу, что всё это произошло и до сих пор происходит на самом деле, — тихо нервно хихикая, пробормотала я, уткнувшись носом в шею мужчины, прижавшись щекой к его плечу и не испытывая никакого желания двигаться с места.
— Что ты ведёшь себя настолько неприлично? — со смешком отозвался Игорь, также не спеша шевелиться.
— Боюсь, это уже даже не «неприлично», а откровенно непристойно, — вздохнула я. — А ещё, боюсь, я даже не раскаиваюсь по этому поводу. Ты совершенно испортил меня за какие-то несколько дней. Не представляю, что будет дальше.
— Это хорошо, я старался, — со смешком сообщил он.
Мы ещё некоторое время посидели неподвижно, а потом как-то одновременно зашевелились, пытаясь хоть немного привести себя в порядок. И если у Одержимого особых трудностей с этим не возникло, то я сразу же наткнулась на неразрешимую проблему.
— Игорь, что это? — грустно поинтересовалась я, поднимая с пола красную кружевную тряпочку.
— Уже не узнаёшь? — ухмыльнулся Ветров, в этот момент как раз сноровисто застёгивающий рубашку. — Это один из самых интересных предметов женской одежды, который…
— Предметом одежды это было при создании. И даже час назад это всё ещё было предметом одежды, — вздохнула я, демонстративно расправляя свою находку. Сбоку тонкое кружево было безжалостно разорвано. — Ну, неужели нельзя было как-нибудь обойтись без калечащих мер?
— Наверное, можно, — рассмеялся он, поднимаясь на ноги и застёгивая брюки. Поймал меня за талию, привлёк к себе, заодно забирая предмет обсуждения и невозмутимо пряча его в карман. — В следующий раз обязательно попробую, — пообещал Одержимый, касаясь моих губ лёгким ласковым поцелуем. — Сама виновата. Зачем такая сладкая? — со смешком укорил он, кончиками пальцев очерчивая контур моей шеи и плеча.
Что «сама виновата» — я даже спорить не стала. В конце концов, вот сейчас он честно предоставлял мне свободу выбора.
— Ладно, в самом деле, как-нибудь доживу до дома, — устало отмахнулась я. Взгляд мужчины при этих словах стал настолько насмешливо-предвкушающим, что я мгновенно встревожилась. — Что-то не так?
— Я правильно понял, домой ты собралась прямо сейчас? — ехидно уточнил он.
— Ну, да, а ты против? — осторожно подтвердила я.
— Я-то не против, но ты не забыла, что от приёма прошло в лучшем случае часа два, и прежде, чем уходить, надо как минимум засвидетельствовать своё почтение хозяину приёма и спросить его разрешения?
— То есть, мы сейчас, после… всего этого, должны пойти в зал? — обречённо уточнила я, с ужасом понимая, что Ветров прав, и в противном случае это будет серьёзное оскорбление. А оскорблять наследника престола невниманием — это почти то же самое, что Императора! — А я ещё и без трусов, — пробормотала, бессильно уронив голову мужчине на плечо. Тот почти беззвучно засмеялся, обнимая меня и гладя по шее.
— Бедная Вета, вся жизнь наперекосяк. Даже трусы, и те порвали, — проговорил он. И не понятно, не то издевался, не то искренне сочувствовал. Я приняла для себя за основной второй вариант, и уточнять подробности благоразумно не стала.
— А ты не можешь как-нибудь иначе ему сообщить, по нейрочипу там, и всё объяснить?
— Вета, это не мой друг и сослуживец, это вообще-то наш с тобой будущий Император, — со смешком отозвался Ветров.
— Я знаю, но… он тебя, между прочим, называет дядей Игорем! — предприняла я последнюю отчаянную попытку.
— Так это когда было, — хмыкнул он. — Я искренне сочувствую твоему горю, но ты ведь сама всё понимаешь.
— Врёшь ты всё, — вздохнула я. — Ничуть ты не сочувствуешь, тебе весело, и происходящее безобразие тебе очень нравится.
— Мне нравится, но тебе я действительно сочувствую, потому что тебе-то как раз это неприятно. Хорошая моя, не расстраивайся ты так, никто ничего не заметит.
— Мне нравится, как ты это сказал, — я вновь вздохнула.
— Что никто не заметит?
— Нет, «хорошая моя», — отозвалась я, усилием воли беря себя в руки и отстраняясь. — Пойдём. Раз уж избежать этого не получится, надо хотя бы попытаться выглядеть достойно. А для этого мне как минимум нужно посетить уборную и для начала взглянуть на себя в зеркало.
— Я тебе и так скажу, что ты выглядишь чудесно, — подбирая с пола и отряхивая свой камзол, сообщил Одержимый.
— У тебя довольно специфический взгляд на красоту, так что я предпочту убедиться в этом самостоятельно, — возразила я, цепляясь за предложенный локоть.
Увидев собственное отражение, я сделала два приятных открытия. Во-первых, платье моё почти не помялось и с честью выдержало все испытания, а, во-вторых, то же самое касалось причёски. Собранные при помощи специального магнитного аэрозоля, больше века назад вытеснившего почти все прочие средства для укладки, волосы почти не растрепались, нужно было лишь немного подправить несколько прядей. Макияж за счёт своего почти полного отсутствия, — были только подведены глаза, — тоже выжил.
Вот только все эти плюсы были попытками самоутешения, потому что они уже ничего не решали. Губы заметно припухли и ярко алели, щёки лихорадочно пылали, как будто я только что обежала весь дворец по периметру, а у основания шеи над ключицей виднелось характерное красное пятно. Не настолько, впрочем, яркое, чтобы издалека бросаться в глаза, но вблизи достаточно заметное. А, присмотревшись, я обнаружила ещё несколько блеклых отметин.
Представляю, что подумают о нас окружающие!
Впрочем, пока я умывалась и не только, смывая с кожи следы близости и остро сожалея об отсутствии душа, эта мысль перестала меня всерьёз тревожить. Окружающие решат, что после тихой, но пылкой ссоры, ревнивый Одержимый так же тихо и пылко целовал меня где-нибудь в укромном углу в процессе примирения. Вряд ли хоть кому-то придёт в голову, чем мы на самом деле занимались всё это время. А если придёт, вряд ли он в это поверит.
Ветрова, в отличие от меня, выдавали только губы. Ну, и горящий взгляд, но для того, чтобы это заметить, нужно было хорошо знать его лицо и его самого.
— Игорь, я в следующий раз точно надену наглухо закрытое платье с высоким горлом, — не удержалась я от лёгкого укора, выходя к ожидающему меня мужчине. Уборная, которой мы воспользовались, была частью каких-то довольно скромных (по дворцовым меркам) гостевых покоев. Одержимый утверждал, что необитаемых, и я предпочла поверить ему, чем рисковать наткнуться на кого-то из знакомых ближе к самой Палате Чести.
— Пожалуй, я даже не буду возражать, — тихо хмыкнул мужчина, медленно поднося мою ладонь к губам и внимательно меня разглядывая.
— Вот как? И в связи с чем такая милость? — озадаченно переспросила я. И с удивлением почувствовала иррациональную почти детскую обиду — как же так?
— Не хочу, чтобы на тебя все глазели, — проворчал он, увлекая меня к выходу.
— Дома тебя, кажется, это не тревожило, — уточнила я. На смену обиде пришла не менее иррациональная радость, но к ней я была готова: этим эмоциям я уже сумела найти простое и понятное объяснение. Мне нравилось восхищение Игоря, мне хотелось ему нравиться и было неприятно думать, что его отношение изменилось.
— Дома я думал о другом, — возразил он. — О том, что ты невероятно красивая, что всё это — для меня, и что мне будут чертовски завидовать. А сейчас мне уже даже показывать тебя кому-то не хочется, хочется украсть и наслаждаться в одиночестве, — рассмеялся Одержимый.
Я в который раз за вечер почувствовала собственное сходство с неодушевлённым предметом, на этот раз — драконьими сокровищами. Ветров, особенно когда злился, очень походил на это опасное огнедышащее мифическое чудовище.
Ощущение это сейчас оказалось неожиданно приятным.
В зал мы вошли посреди танца, оставшись практически незамеченными. Те, кто не желал танцевать, либо рассредоточились по периметру, либо вышли в соседние помещения. Там были предусмотрены всевозможные развлечения для гостей, от шведского стола и уютных диванчиков для бесед до различных игр, включая бильярд и карты.
— Ты любишь танцевать? — тихо поинтересовался Одержимый, когда музыка уже двигалась к завершению. Видимо, верно истолковал завистливый взгляд, которым я следила за парами на паркете.
— Очень, — я пожала плечами, не видя смысла врать в такой мелочи. — Правда, в виду произошедшего конфуза, результат которого лежит у тебя в кармане, боюсь, сегодня мне не суждено воплотить это желание в жизнь, — со смешком резюмировала я.
— Почему?
— Потому что я чувствую себя очень неловко. Умом понимаю, что заметить подобное просто невозможно, но морально не готова оказаться в объятьях какого-то незнакомого или малознакомого мужчины, — спокойно пояснила я. И охнула от неожиданности, когда сразу за этим последовал рывок, и я оказалась крепко прижата к Одержимому. — Игорь! — возмущённо проворчала, упираясь ладонями в его грудь.
— Ты действительно наивно полагаешь, что я позволю кому-то не только смотреть на тебя, но и коснуться? — насмешливо уточнил он, склонившись к моему уху.
— А зачем тогда про танцы заговорил? Ты же не любишь, — чтобы заглянуть ему в лицо, пришлось прогнуться назад. Со стороны, должно быть, выглядело достаточно забавно.
— Раз я плюнул на главную собственную заповедь и связался с дворянкой, да ещё титулованной, можно отступить и от этой привычки, — спокойно пожал плечами ротмистр, позволяя мне отстраниться на приличное расстояние, но продолжая аккуратно придерживать за талию. — В конце концов, против танцев как процесса я не возражаю, тем более — с тобой. Мне интереснее другое; ты, значит, уже больше не рвёшься срочно стыдливо спрятаться от людей? — с непонятной интонацией поинтересовался он; не то недовольно, не то одобрительно.
— Ну… рядом с тобой я парадоксальным образом чувствую себя спокойней и уверенней, и мне совсем не стыдно. Когда ты ведёшь себя прилично, — поспешила добавить я при виде предвкушающей улыбки Одержимого.
— А я уж обрадовался, — весело хмыкнул он.
— Вета, здравствуй! — прервал нашу беседу мужской голос. Опять, что характерно, у меня за спиной; они точно все сговорились. Ветров вскинул взгляд, и по тому, как переменилось его лицо, — в какое-то мгновение весёлая улыбка исчезла, уступив место недовольной угрожающей гримасе с нахмуренными бровями, — я решила, что проблемы на сегодня ещё не кончились, и поспешила развернуться в руках своего агрессивного жениха. Размыкать объятья он явно не спешил, и хорошо ещё не пытался прижать меня покрепче.
— Добрый вечер, Ник, — вежливо улыбнулась я. — Знакомьтесь, это…
— Я знаю, кто это, — тихо процедил Одержимый. Уточнять, откуда, я не стала и, проигнорировав недовольство Ветрова, невозмутимо продолжила:
— Ник, это мой жених, гвардии ротмистр Игорь Владимирович Ветров. Игорь, это коллежский асессор Николай Дмитриевич Нечаев, мой хороший знакомый и коллега по Департаменту.
— Рад знакомству, — обаятельно улыбнулся Нечаев, протягивая руку для рукопожатия. Я на всякий случай, пользуясь собственным положением, аккуратно наступила Одержимому каблуком на ногу, надеясь, что намёк он истолкует правильно и не устроит скандал хотя бы сейчас. Ветров выразительно хмыкнул, но на пожатие ответил, пусть и молча. — Поздравляю с наградой и событием, — проигнорировав демонстративное недовольство ротмистра, продолжил он всё с той же улыбкой. — Подумать только, а ведь я чуть не оказался на вашем месте! — рассмеялся Нечаев, обращаясь к Одержимому.
— Да когда это было, — поспешила весело отмахнуться я, пока не высказался мужчина. — Расскажи лучше, как ты сам? Как супруга? Ты же сам недавно женился, я ничего не путаю?
— Хорошо, — без особого выражения ответил он. На губах была всё та же знакомая дежурная улыбка, а в глазах странное выражение: не то озадаченное, не то любопытное, не то недоверчивое. — Да что обо мне, сегодня ты звезда вечера. Выглядишь удивительно, никогда тебя такой не видел!
— Смотреть тоже надо уметь, — неприязненно отозвался Ветров, как-то нервно и машинально поглаживая мой бок, на котором продолжала лежать его ладонь, кончиками пальцев.
— Стало быть, я предполагал правильно, и это влияние господина ротмистра? Вы, очевидно, специализируетесь на чудесах, — опять игнорируя раздражение, весело сообщил он.
— Немного, но всё больше на чести и чужой смерти, — процедил Одержимый. Я, успокаивая, накрыла его ладонь своей.
— Чудеса у него тоже получаются неплохо, — мягко добавила, сглаживая грубость.
— Вета, разреши пригласить тебя на следующий вальс? — предпочёл сменить тему Нечаев. Выбрал, правда, не самую удачную, но тут я вновь успела опередить Ветрова.
— Прости, Ник, но все танцы я уже обещала, — виновато пожав плечами, я многозначительно покосилась на стоящего рядом мужчину.
— О, прости, я не подумал. Что ж, в таком случае, не буду дольше обременять, — короткий вежливый поклон, поцелуй руки…
— Игорь, ты планируешь убить всех мужчин, с которыми у меня были хоть какие-то отношения? — мрачно поинтересовалась я, увлекаемая им к центру зала.
— Неплохая идея, — отозвался он, и я с содроганием поняла, что Одержимый вполне серьёзен.
— Я понимаю, почему ты разозлился в прошлый раз, и даже благодарна тебе за такую заботу, но Ник ничего плохого мне не сделал, и расстались мы вполне мирно, — возразила я.
— Вот как? И это не он интересовался тобой ради титула? — хмыкнул Ветров.
— Нет, — коротко ответила я, не вдаваясь в подробности. — И я не желаю обсуждать сейчас эту тему, только напоминаю, что ты обещал вести себя достойно, а демонстративное желание вцепиться в горло каждому встречному совсем не вяжется с этим обещанием.
С Николаем мы действительно разошлись… мирно. Поначалу я была в него влюблена, а потом всё как-то само собой сошло на нет, осталась вежливость и привычка. Мне кажется, даже предложение он мне сделал из вежливости, точно зная, что я откажусь, и отношения можно будет разорвать. Не знаю, был ли он всерьёз увлечён, хотя бы даже поначалу, но вместе нам было достаточно комфортно.
Нечаев очень походил на меня саму. Точнее, ту, какой я себя считала или, скорее, какой хотела видеть. Спокойный, рассудительный, не склонный к необдуманным поступкам. Он не был меркантильным мерзавцем, но предпочитал всё планировать и руководствоваться при принятии важных решений разумом. Я с его точки зрения была «хорошей партией» и была ему симпатична, а потом… наверное, мы просто друг другу наскучили.
В общем, если по поводу гибели своей первой любви (а Ветров своё обещание исполнил) я даже не стала задавать вопросы, то здесь была настроена категорически против конфликта.
— Не сердись, — со смешком ответил Ветров на мою тираду, явно совершенно не впечатлённый ею. — Учитывая, как на тебя смотрят, я проявляю похвальную сдержанность.
А потом начался танец, и стало не до разговоров, зато можно было немного помолчать, подумать и посмотреть по сторонам. И обнаружить, что Ветров сказал правду: в нашу сторону действительно косились. Только, полагаю, не на меня, как он утверждал, на нас обоих, и на него самого — в не меньшей степени.
Одержимые всегда привлекали внимание на таких массовых мероприятиях; уже потому, что их всегда присутствовало немного, а их мундиры ярко выделялись контрастным сочетанием чёрного полотна с золотом эполет, аксельбантов и позумента отделки. А Ветров бросался в глаза даже на фоне остальных своих сослуживцев. Сложно сказать, чем именно. Скорее всего, вечной угрюмой мрачностью, делающей его похожим на то самое чудовище, какими порой рисовала Одержимых молва. Например, его приятель Марков совсем не казался таким уж пугающим; как я успела заметить, это был вполне обаятельный и дружелюбный улыбчивый мужчина. И даже когда он не улыбался, его внешность всё равно была располагающей и приятной. А вот задумчивый Ветров вызывал желание обойти его стороной: не дай Бог привлечь внимание. Поэтому на него глазели со стороны.
Вместе же мы на контрасте чёрного и красного тем более привлекали внимание.
Но вскоре я перестала оглядываться на окружающих, слишком захваченная собственными ощущениями, мыслями и переживаниями. Я пыталась понять, чем этот вальс отличался от предыдущего. На фигурах танца не сказывался цвет наряда, наличие общих воспоминаний и изменившийся статус наших отношений; но была какая-то ускользающая деталь, уцепить которую всё никак не получалось.
Потом я поняла. Появилась лёгкость. Не заученно-привычная, вызванная знанием движением и отточенным умением их выполнять, а доверием гораздо более глубоким, чем прежде. Лёгкость прикосновений и шагов. Я чувствовала себя невесомой в каком-то превосходном смысле этого слова; не мягким морозным туманом, лежащим на земле, но устремлённым вверх языком пламени. Игорь же сейчас не выглядел насупленно-мрачным и недовольным всем миром, и его тёплый ласкающий взгляд заставлял забыть, что мы здесь не одни.
А ещё мы оба пытались продлить прикосновения и оказаться чуть ближе, чем полагалось. На доли мгновения и на какие-то миллиметры, — дольше и ближе не позволяла музыка, — но это стремление ощущалось.
Короткий перерыв — и следующий танец. Медленные, быстрые, многие из которых пришли к нам из глубины веков, пусть и с некоторыми изменениями. Кажется, этот процесс увлёк не только меня, но и Ветрова. Фигуры были разные, все они выполнялись нами безукоризненно, но ощущение всё равно было такое, будто танцуем мы один танец. Тот ли самый первый вальс, или, может быть, танго?
Наша с Игорем неразлучность тоже бросалась в глаза, но ничего предосудительного в ней не было, разве что небольшая бестактность. Сейчас этикет и мораль были значительно мягче, чем века назад, в те времена, когда человечество ещё не задумывалось о космосе, и откуда к нам пришли многие реалии нашей жизни.
Мы не разговаривали, даже когда рисунок танца предполагал такую возможность. Для обсуждения чего-то серьёзного момент был неподходящий, а размениваться на пустую светскую болтовню не хотелось совершенно. Было гораздо приятней молчать, наслаждаясь ощущением собственной близости и единства, несравнимо углубившимся после случившегося примирения. Танцевать и разговаривать как вары — языком тела.
А ещё я была слишком поглощена собственными мыслями. Впрочем, предмет их находился недалеко; я думала о человеке, с которым меня так неожиданно свела судьба.
Полученные на этом приёме известия о природе и биографии Одержимого многое объясняли в его поведении. И попытки максимально дистанцироваться и отпугнуть поначалу, и последовавшее за этим почти агрессивное сближение, и нынешнюю боязнь отпустить от себя дальше расстояния вытянутой руки.
Честно говоря, было страшно подумать, как эти люди чувствуют и воспринимают окружающий мир. Да и то, что я могла представить, наверное, было лишь бледной тенью истины. Сильные, благородные, бесстрашные мужчины; и душа — как оголённый нерв, отзывающийся болью на любое неосторожное прикосновение. Каждая потеря, каждое расставание отрывает части, — до тех пор, пока очередное разочарование не станет последним, пока не останется ничего, кроме пришедшей извне загадочной тьмы. Как они умирают? Просто закрывают глаза — и перестают быть?
Насколько же должно было ранить при таком обострённом восприятии отношение графини? За пять минут общения она парой фраз разозлила меня так, как не сумел сам Ветров при всём старании. А каково ему было найти подобное существо в любимой женщине, которая казалась ангелом?
Теперь мне было кристально ясно, что имел в виду Игорь, когда говорил «от меня осталось слишком мало». И было до холодка по спине страшно. Причём не столько обидеть или задеть неосторожным словом сейчас, — мне кажется, сейчас было вполне в наших силах разобраться с любым недопониманием и найти общий язык без трагичных последствий, — сколько представить, как всё могло повернуться. Если бы я не… ответила ему взаимностью?
Впрочем, нет, тогда об этом не шло и речи. Как ни гадко это звучит, скорее, просто позволила себя любить. Целовать, защищать, заботиться. А сама…
Я не могла сейчас твёрдо и уверенно сказать — люблю, но точно знала самое главное: непременно смогу полюбить. Наверное, уже близка к этому, нужно только немного привыкнуть, уложить в голове все новости. И любить смогу. Даже, наверное, очень долго; может, не до самой смерти, но не один год. Его ревность, его болезненная привязанность, его… одержимость, — они не вызывали отторжения и совершенно не пугали. Я жила слишком замкнуто и одиноко, чтобы подобное отношение мужчины могло задушить и существенно ограничить. Основные мои контакты с окружающим миром происходили по службе и на вот таких светских мероприятиях. Последние требовали только факта присутствия, а единственное удовольствие мне здесь доставляли только танцы. И, честно говоря, я была не против танцевать только с Ветровым. Зачем мне кто-то другой, если с ним мне гораздо легче и уютней, чем с этим гипотетическим кем-то?
Сложнее всего дело обстояло с работой, но мне почему-то казалось, что этот вопрос удастся решить достаточно безболезненно. Пока ещё я не знала, как именно, но чувствовала по этому поводу странное спокойствие.
А разделённое на двоих одиночество, судя по тому, что я уже успела увидеть, представлялось очень приятной формой существования. И я сильно сомневалась, что когда-нибудь изменю это мнение.
— Игорь, давай прервёмся? — через несколько танцев взмолилась я. Удовольствие удовольствием, но ноги уже не держали.
— Устала? — понимающе уточнил он. — Пойдём, присядешь. Может быть, тебя донести? — с лёгкой иронией, но явно на полном серьёзе предложил Одержимый.
— Не будем ещё сильнее эпатировать публику, — мягко возразила я, хотя соблазн был велик.
Мы добрались до выхода в соседнюю комнату, точнее — небольшую залу для отдыха, оказавшуюся первой из длинной анфилады. Здесь было почти тихо, в воздухе висел лишь лёгкий невнятный гул: несмотря на то, что людей было много, желающие могли отгородить свои «ячейки» звуконепроницаемыми полями, а в некоторых местах — и вовсе непрозрачными экранами, и таких желающих хватало.
— Очень хочется пить, — пожаловалась я. — Давай…
— Сейчас ты присядешь, принесу, — отмахнулся Одержимый.
— И ты вот так оставишь меня одну? — насмешливо уточнила я.
— Один раз оставил, больше не повторится, — весело фыркнул он. — Нет, я сдам тебя под опеку надёжным людям.
— Такие существуют? — искренне удивилась я.
— Нет предела совершенству, но эти лучше прочих. К тому же, я не вполне уверен, что придётся куда-то идти, — отозвался он. А потом я догадалась оглядеться и сообразила, куда именно мы идём.
— Мне кажется, я чего-то о тебе не знаю. Хотя цесаревич и утверждал, что к императорской фамилии ты не имеешь никакого отношения, я начинаю в этом сомневаться, — поделилась я.
— Вета, я несколько лет был его тенью. Наверное, у нас сохранились неплохие отношения, логично? — рассмеялся Ветров.
— Логично, но в таком случае ты вполне мог извиниться за досрочный уход и дистанционно, — возразила я.
— Мог, — неожиданно легко сознался он. — Но зачем?
— Игорь, ты… — начала я возмущённо, но осеклась, потому что мы как раз вошли в зону действия звуконепроницаемого полога, и пришлось поспешно изображать вежливую улыбку. Это Одержимый присутствующих, как выяснилось, знал хорошо, и мог позволить себе определённые вольности, а я в подобных верхах оказывалась нечасто и ненадолго.
Дальний угол этой залы был обособлен от остальных. Пусть никаких зримых преград вроде ширм или даже голографических стен не было, но разделение пространства обеспечивала расстановка мебели, в основном — изящных кресел и кушеток. На которых сейчас отдыхали, ведя неспешную беседу, наверное, самые влиятельные люди из присутствующих на приёме, кое с кем из которых мне уже довелось здесь пообщаться.
Лев-Людоед с канцлером, графом Ивлевым, коротали время за древней игрой, до сих пор не потерявшей своей актуальности, — шахматами. Молодёжь в составе цесаревича, уже знакомых мне по предыдущему приёму офицеров и нескольких девушек, тоже была увлечена игрой, тоже отнюдь не новой, но тоже интересной во все времена: пантомимой, или «крокодилом». Как раз сейчас симпатичная круглолицая блондинка в пастельно-персиковом платье, раскрасневшаяся от смеха, под общий хохот пыталась донести до зрителей какую-то информацию.
За весельем снисходительно наблюдали пара Одержимых, — так и не представленный мне генерал и белобрысый Марков, — и ещё несколько представителей старшего поколения. Адмирал Пахомов, командующий Центарльным военным сектором, со своей женой; кажется, юная блондинка была их дочерью. Министр внутренних дел, действительный тайный советник Угрюмов, человек редкой внутренней интеллигентности; он вёл неторопливую беседу со смутно знакомым мне весьма пожилым мужчиной, явно чувствовавшим себя очень неуверенно и отчего-то нервничающим. Спустя несколько секунд я опознала в последнем директора Института «Ксенологии и Познания Разума», так что на этом приёме он тоже был кстати. Был ещё генерал-лейтенант Аничков, тоже с супругой, но я никак не могла вспомнить, какой пост он занимает.
Нас заметили, и несколько секунд заняли взаимные приветствия и расшаркивания. Впрочем, без излишних церемоний, спокойно и как-то по-домашнему.
— Рад видеть, что вы помирились, — лучезарно улыбнулся цесаревич, жестом приглашая нас присесть. — Глядя на вас, даже начинаешь завидовать и задумываться, а не пора ли себе уже жениться?
— Ну и женитесь, — флегматично отозвался со своего места Ивлев, не отрывая взгляда от шахматной доски. — Вам Государь регулярно намекает, что неплохо хотя бы с невестой определиться.
— Да вот ещё, — рассмеялся наследник, тут же идя на попятную. — Сам Государь когда себе жену выбрал? Вот то-то же, мне до тех пор ещё больше десяти лет, и я совершенно не спешу!
— Вы ещё вспомните, сколько Их Величество девок к тому моменту изволили попортить, и поставьте себе целью побить рекорд, — уголками губ улыбнулся канцлер. Мужчины засмеялись солёной шутке, девушки зарделись и захихикали. А я вдруг поняла, что мне совсем не стыдно от подобных высказываний. А ещё подумала, что граф — почти ровесник Императора и, должно быть, они были дружны в юности. И, наверное, до сих пор дружны, если Ивлев находит уместным высказываться подобным образом.
— Ну, это уже крайности, — легко отмахнулся цесаревич. — Но от возможности ещё погулять и как следует определиться я отказываться не намерен. И вообще, я, может, хочу, как Игорь Владимирович, чтобы — ух! Со страстями и прочими прилагающимися, — проговорил он с бесенятами в глазах, подмигнув то ли мне, то ли Игорю.
— Владимир Алексеевич, как не стыдно! — с мягким укором посмотрел на него Угрюмов.
— Пороть, — резюмировал канцлер. — Нещадно. Надо было раньше.
Все опять засмеялись и вернулись к прерванным занятиям. Мы с Одержимым, потягивая взятое на специально для того предназначенном столике вино из бокалов, некоторое время прислушивались и наблюдали за игрой. А мне опять вспоминались вары; всё-таки, не столь уж он удивителен, их язык жестов, и не так уж сильно они от нас отличаются.
Ветров по счастью вёл себя вполне прилично и не пытался сгрести меня в охапку или пристроить у себя на коленях, хотя мою ладонь из своей всё это время не выпускал. Правда, стыдно сказать, сейчас этот факт несколько расстраивал. А когда мысли мои соскользнули на недавние события, оказаться на коленях у мужчины захотелось особенно сильно.
Понимая, что ещё немного рассуждений в этом направлении, и я наверняка вспыхну от стыда, поспешила отвлечься на менее опасную тему. Первую, которая пришла в голову.
— Игорь, а для чего тебя хотел видеть твой командир? Ну, перед тем, как я разговорилась с Полонским.
— Предлагал отставку, — насмешливо отозвался он.
— В каком смысле? — опешила я.
— В прямом, — пожал плечами Одержимый. Пару секунд полюбовался написанным на моём лице удивлением, и всё-таки пояснил. — Предложил перевестись на гражданскую службу.
— И что ты…? — насторожилась я, сама не зная, какого ответа от него жду.
— Согласился, конечно, — со смешком отозвался он. — Особенно учитывая, что мне предложили согласованный со всеми инстанциями перевод в ваш Департамент. Цесаревич, а вслед за ним и канцлер, почему-то свято уверены, что из нас с тобой получился прекрасный дуэт, и это необходимо использовать на благо родины. Я, впрочем, не внакладе, какими бы резонами они ни руководствовались.
— Ты это серьёзно? — недоверчиво переспросила я. — А не заскучаешь?
— Хм. Не видеть тебя месяцами, потому что и у тебя, и у меня служба, или работать с тобой вдвоём. Даже не знаю, такой сложный выбор! — усмехнулся Ветров. Перехватил мою ладонь другой рукой, поднёс к губам. — Даже если работа окажется ужасно скучной, у меня будет прекрасная возможность найти себе развлечение ночью. Правда, ты не будешь высыпаться, но зато я помогу тебе справиться с моральной усталостью, — тихо проговорил он, склоняясь к моему уху, и с намёком незаметно провёл тыльной стороной ладони по моему бедру. — Сначала расслабляющий массаж, потом — очень много…
— Игорь! — возмущённо шикнула на него я. — Как можно такие вещи на людях говорить?!
— Это всё от невозможности сделать то, что хочется, — со смешком отозвался Игорь. — И мысль о том, что на тебе сейчас нет белья, не способствует поддержанию самоконтроля. Ну их всех к демонам, поехали домой?
Я только кивнула ответ, боясь, что голос дрогнет, и не зная, куда деть взгляд. Потому что после этих слов мне самой очень захотелось оказаться подальше от людей, и узнать желания мужчины на практике. Щёки пылали, и мне казалось, что все это видят, и всем это заметно, и эти самые «все» прекрасно знают причину появления лихорадочного румянца и глумливо хихикают или думают какие-нибудь гадости. И хотя умом я понимала, что это всё — мнительность, но успокоиться никак не получалось.
Читать бесплатно другие книги:
