Последний Инженер Мелемина Евгения

Было когда-то жаркое времечко, когда признание себя рабочим завода равнялось самоубийству, и неважно, что производилось на том заводе: ткани, игрушки или вышитые абажуры для ламп.

Производство поработило человечество, и потому Производство было остановлено и догнивало теперь в развалинах, воняющих мочой и сырой цементной пылью.

Джон одевался медленно. Долго и старательно натягивал черную водолазку, выглаженные брюки. Нацепил узковатый в плечах бархатный зеленый пиджак и повязал шейный платочек.

Инструменты хранились в потертом, но очень благородном чемоданчике искусственной кожи. Раньше был другой чемоданчик, крокодиловой кожи, и он был намного удобнее, но сильно смущал клиентов, большинство из которых являлись ярыми борцами за чистоту и нетронутость окружающей среды.

Как ни тянуло Джона на встречу с богом, нужно было сначала справиться с работой в другом конце города.

Заказ поступил от давней его клиентки, мисс Эппл, живущей под Столишней в большом особняке, не без юмора названном «Ковчег».

Внешне «Ковчег» ничем не напоминал своего знаменитого предшественника, а изнутри был набит десятками бездомных и мелких животных. Мисс Эппл не признавала современных интерьеров и моду на все натуральное довела до абсолюта: по первому этажу ее особняка натурально протекала небольшая речка, на втором этаже нужно было продираться сквозь малинник, а на третьем лежал снег и кто-то ворочался в сложенной из черных камней пещере.

По всем этим угодьям бродили, шлялись, гуляли и лазили обезьянки, мыши, пингвины, уточки с ржавыми спинками. Бездомные обретались этажом выше: в их распоряжение были отданы большие комнаты с подушечками, мисками и наборами игральных карт, нарисованных по мотивам старых фантастических сериалов.

Мисс Эппл отдала питомцам весь особняк, а сама ютилась в маленькой комнатке, соединенной с кухней, где постоянно варилось и строгалось что-то из питательных кормов.

Мисс Эппл внимательно следила за населением особняка и каждое животное, которое было чуть крупнее собаки, обязательно стерилизовала.

Для таких операций обычно вызывался ветеринар, а для операции на новом ее питомце, найденном на улице и любовно отмытом, мисс Эппл пригласила Джона.

– У вас хорошая репутация, – слегка кокетничая, сказала она ему. – Вы умны, ответственны, пунктуальны…

Он действительно приезжал точно в срок. Минута в минуту, словно поезд, строго придерживающийся расписания.

Мисс Эппл встретила его, стоя на крыльце. В одной руке у нее была зажата рыжая собачонка, в другой – толстая морская свинка.

– Они захотели вас встретить, – простодушно объяснила она. – Мы очень рады видеть вас, доктор.

Джон улыбнулся престарелой леди, галантно принял у нее собачку и свинку и вошел в дом, где его тут же оглушили визги и клекот.

На берегу неглубокой речки сидела зеленая мартышка и мочила в воде песчаную мышь.

– Хватит, милая, – строго бросила ей мисс Эппл. Мартышка тут же отпустила мышь, и та уплыла, сердито топорща усы.

– У вас тут прекрасно, – искренне сказал Джон. – Душа радуется.

– Правда? – спросила польщенная мисс Эппл. – Здесь все естественно, дорогой доктор. И мы, люди, часть этого естественного мира и вечного круга движения вперед… смерть лишь обновление. Я совершенно не боюсь умирать, милый доктор.

– Я считал, что страх смерти присущ всем людям, – заметил Джон.

– Какая чушь, – сказала мисс Эппл и вручила ему еще одну морскую свинку, подобрав ее по пути. – Эти страхи губительны для всего живого… вспомните только эти ужасные проекты, механических людей! Искусственные органы, искусственная кожа, искусственная душа! Бессмертие! Эти люди были глупы, дорогой доктор, ведь они умирали сразу, как только врачи превращали их в механизмы… и то, что возрождалось потом, уже не было людьми.

– Возможно, – согласился Джон.

Он покусывал губы, стараясь не рассмеяться: одна из морских свинок забралась ему под пиджак и щекоталась когтистыми лапками.

– Вы еще молодой, – сказала мисс Эппл, бросив на него короткий нежный взгляд. – Молодой красивый человек. Вам, может, и страшно умирать… а мне – нет. Смерть – это очень правильное и единственно верное завершение круга. Познакомьтесь, доктор, мое новое приобретение. Пока что зову его Томми, хорошего имени так и не придумалось.

Томми оказался долговязым и рыжим мужиком средних лет. Он был тщательно вымыт и одет в выстиранное, хотя и потрепанное белье. Его тощая грудь, густо поросшая почти оранжевым волосом, нелепо выгибалась куда-то внутрь, словно вдавленная огромной рукой, также присутствовали позвоночник колесом, крупные локтевые и коленные суставы и желтушная сухая кожа.

Обычный бездомный, поистрепавшийся и давно посадивший печень. Для него будет счастьем прожить под присмотром мисс Эппл хотя бы два или три сытых беззаботных года.

– Вы его уже зарегистрировали? – спросил Джон, усаживая морских свинок на маленький диванчик.

– Конечно, – заторопилась мисс Эппл, – вот паспорт. Сюда вот пометочку об операции и поставите… эх, доктор, у меня сейчас совершенно нет денег, но, во-первых, полиция требует, а во-вторых, у меня же Белла! А Беллу я так и не стерилизовала, потому что она девочка очень уж нежная, у нее сердце никакого наркоза не выдержит, и каждый месяц за это штраф теперь плачу…

– Раздельно держите?

– Пока да.

– Вазэктомию делать будем?

– Нет, доктор, – возразила мисс Эппл, – давайте уж сразу все отрежем… оставим дырочку, чтобы писал. Не хочу похабщины в доме. Проходите на кухню. Я там уже убрала и клееночку постелила.

– Хорошо, – одобрил Джон. – Ну, пойдем, Томми… – он осторожно, но твердо взялся за ошейник бездомного и потянул за собой. Томми потащился следом без особого энтузиазма, но и не сопротивляясь.

– Больно будет? – хрипло спросил он, когда мисс Эппл закрыла двери, ведущие в кухню, и отгородилась ими от импровизированной операционной.

С Джоном бездомные не церемонились и первыми вступали в разговор.

– Нет… – рассеянно ответил Джон, – проснешься, дам таблеточки… ничего и не заметишь.

Томми окончательно успокоился и полез на застеленный клеенкой стол, сбросив ветхие трусы на пол.

Мисс Эппл пригласила его на чай.

– Вам нужно немного взбодриться.

Джон не стал отказываться. Мисс Эппл заваривала отличный чай, добавляя в него то листья смородины, то ягоды можжевельника.

– Хорошо? – спросила она, наблюдая, как Джон прикасается губами к краю чашечки. – Распробуйте. Очень хорошо, правда?

Джон кивнул, но чашечку со слишком горячим напитком отставил. От чашечки поднимался пар. На низеньком столике с рассыпанными белыми кусками сахара вдруг привиделся извергающийся вулкан, но это была всего лишь банка с вареньем, которую мисс Эппл открыла так неудачно, что все оно выплеснулось наружу.

Клубничные ягоды поплыли в липкой алой жиже.

– Хватайте их ложкой, стол все равно чистый, – решила мисс Эппл, и Джон улыбнулся – старушка была умилительно непосредственна. Он подцепил одну ягоду и положил в чай.

– Вы с ним намучаетесь, – сказал он мисс Эппл. – Я имею в виду Томми. Прививки сделали?

– Да, – отозвалась мисс Эппл, – как только его нашла и отмыла, сразу отвела сдать анализы и на прививочку… в анализах гепатит В.

– Ну вот видите. Зачем он вам такой сдался? Взяли бы кого-нибудь помоложе.

– Вы очень хороший человек, доктор, – заметила мисс Эппл, – но по молодости жестокий. Это пройдет. Я вас не виню. Поймите, что я завожу животных не из-за престижа. Я пытаюсь им помочь. Мне не нужны красивые и всем довольные животные, им и без меня хорошо. Я ищу тех, для кого жизнь стала невыносимой, и мне показалось, что Томми уже подошел к этой грани.

– Пожалуй, – согласился Джон, вспомнив, с какой покорностью Томми полез на импровизированный операционный стол. – Но вам стоит подумать и о себе. Нельзя все время возиться с чужими проблемами, иногда ведь появляются и свои.

– Вы такой тактичный, – наклонив голову, сказала мисс Эппл, – вы хотели сказать, что я тоже уже стара и нахожусь на краю, что я больная и мне нужен покой и уход и что я не могу оплатить операцию в клинике, потому что все трачу на животных?

Джон смутился. Он не хотел, чтобы старушка восприняла его слова так буквально.

– Вы заботитесь обо мне, – заключила мисс Эппл. – Храни вас Бог.

– Спасибо, – тут же поднялся Джон. – Чай… вкусный. Я вспомнил, что у меня еще две операции. Прямо сейчас… обезболивающее давайте по схеме, если будет сильно мерзнуть, укройте и давайте теплое питье. Спасибо, мисс Эппл. Буду рад навестить вас в любое другое время.

Она привстала, с огорчением посмотрела в полную чашку, где одиноко плавала ягода клубники, потом глянула за окно.

– Будет дождь…

– Ничего.

– Приезжайте еще, – сказала она ему в напутствие. – Приезжайте, я буду печь пироги!

Джон кивнул ей и вышел из «Ковчега». Оставив позади дом, изображающий круговорот жизни таким, каким его видела пожилая одинокая женщина, он сразу изменился. Стерлась теплая располагающая улыбка, глаза посерели, а губы сомкнулись иначе: нервно и неровно.

Змея, скинувшая шкуру, обновляется и блистает ярче. Джон, скинув шкуру молодого доктора, постарел, потускнел и оставался таким на протяжении всего пути до станции метро Варварцы.

Наблюдая за людьми, спешащими по своим делам, он мрачнел все больше и больше. Город казался абсолютно спокойным. Жители не отсиживались по домам, не скрывались. Они ничего не боялись и упорно отправлялись по своим делам, наплевав на то, что над ними нависла угроза, что меха-террорист не пойман, а все каналы и новости бубнят только о нем и о непрофессионализме спецслужб.

Постепенно людской поток иссяк – он начинался от метро, а за приземистым зданием с надписью «Варварцы» простиралась парковая зона, состоящая из плохо принявшихся деревьев.

Раньше на месте этого парка возвышалась «Клиника-Маркет»: «Распродажа эмбрионов!», «Новые импланты всего за два часа!», «Смена ногтевых пластин! Стопроцентный биогель!».

Огромная фабрика по торговле заменителями человеческого тела, фабрика красоты, блеска и развития. Джон пару раз заходил в этот торговый центр и примеривался к рулону кожзаменителя идеального, сияющего цвета легкого загара, но так и не решился купить и заменить кожу.

В те времена он был очень нерешителен и во всем подчинялся мамочке. Мамочка всегда выступала против излишеств, и новая кожа ее сильно расстроила бы.

Вспомнив ее, Джон вздрогнул и потянулся за коробочкой с гомеопатическими шариками. Если мамочка узнает, что он пропустил хоть один прием, она будет очень, очень зла. Если она узнает, что ее сын не принимает лекарства, будет плохо.

Обязательно принимать три раза в день. В одиннадцать часов, в три часа дня и в восемь часов вечера.

Было как раз три часа. Шарики быстро рассосались, оставив во рту знакомый сладковатый привкус.

За парком потянулась цепь гаражей и ангаров, сдаваемых в аренду. Серые, рыжие и бордово-черные, все они были густо облеплены надписями, рисунками, белыми обрывками объявлений и украшены стилизованными изображениями половых органов, по большей части мужских.

За гаражами начиналась дорога, вымощенная битым желтым кирпичом. Когда-то здесь были всего лишь две пыльные колеи, но те, кто пробирался сюда ночами и жалел подвеску своих авто, добился от главы района такого своеобразного ремонта.

Несколько дач, накренившихся, выкрашенных синим, с кружевными занавесками и покачнувшимися заборами, тянулись вдоль дороги.

За ними стоял выращенный наспех сосновый лес, смахивающий на плотный пучок янтарных карандашей – однажды хвоя на ветвях сосен побурела и так и осталась бурой, и с тех пор лес стоял мертвым.

Дорога из битого желтого кирпича лес огибала, ныряла под гигантские сочленения труб, выползающих из-под земли прямиком в заросли из ржавой колючей проволоки. Мелькнула последняя дача – заколоченный дом, во дворе которого долго жил слепой пес Бим. Джон часто заворачивал к нему по пути и привозил корм, чистую воду, а зимой привез собственное пальто и утеплил им будку.

Неизвестно, кто и когда жил в доме, который охранял Бим. Дом как дом – та же потрескавшаяся краска, дорожки мимо огородов, железная бочка во дворе, резные наличники и фонарь над низеньким крыльцом.

Джон не был уверен, что тут жили хозяева Бима. Скорее всего пес-бродяга пролез в пустующий двор и занял будку, решив, что тут ему самое место.

Он даже не отходил от нее дальше, чем на метр, считая, видимо, что привязан на цепь.

Джону больше незачем было заворачивать к заброшенной даче, потому что Бим издох этой весной. Путь Джона лежал дальше – к квадратной бетонной коробке, еле выступающей из земли и присыпанной хвоей. Это место прежде называлось клиникой реконструкционных технологий «Брианна», но давно опустело, ушло в почву и потеряло прежний облик.

Машину пришлось оставить под сводами накрененных металлоконструкций, где пронзительно музицировал бесталанный ветер. По склону с низенькой травкой Джон прошел к входу в бункер.

Из тоннеля слегка пованивало. Наклонившись, Джон пролез внутрь и пошел вперед, держась об осыпающиеся стены. Под ногами хрустело стекло. То и дело попадались темные пятна испражнений, иногда прикрытых истлевшей желтой газеткой.

Чья-то шерсть, коробки из-под сахара и маргарина…

Коридор резко обрывался – он привел Джона в тупик, и теперь нужно было нагнуться и разгрести грязь над потайным люком.

Джон взялся за дело с гримасой брезгливости. Испачканные руки долго и тщательно вытирал платочком, извлеченным из кармана, и потом, спускаясь вниз по железной лестнице, очень старался не трогать перила и стены.

На нижнем ярусе воняло еще хуже: тухлой водой, потом, мертвечиной, кровью и горелым пластиком.

– Впитать тебя, – скрежещущим медным голосом проговорили высокие Врата, украшенные необыкновенной резьбой, плохо различимой в полутьме.

Джон привык к их странному приветствию и шагнул вперед. Пройти через Врата было сложно – воздух под ними сгущался и облеплял почище мокрого цемента. Пробираясь через них, человек словно боролся со снежным бураном.

Наконец Врата отпустили Джона, и он сразу же споткнулся о Стража – тот вывалился из деревянного ящика – треть человеческого тела с безобразными культями на месте рук и ног. Передвигался Страж с помощью доски, поставленной на колесики, но она подвела его – осталась в будке, а сам калека с визгом выпал в грязь.

Джон перешагнул его и пошел дальше.

Все предосторожности пропадали зазря: Братство Цепей было не единственной сектой, на которую всем было плевать, и не единственной сектой, считающей себя настолько пугающей и грозной, что ее отцу-основателю требовалось прятаться в вонючих подвалах и загораживаться инвалидами.

Этих сект в последнее время развелось превеликое множество, и все они активно вербовали новых членов, в новые члены шли либо от нечего делать, либо потому, что хотелось во что-то верить. Джон относился к последним – ему до последнего хотелось во что-то верить, но официальный, хороший и всеми признанный бог его отвергал, и пришлось искать замену.

Однажды, шляясь по городу в поисках магазина, где можно было бы купить полунатуральный йогурт, Джон наткнулся на интригующее зрелище. Прямо под сырыми сводами моста полуголые люди плясали под натужное буханье барабана и тоненький писк флейты. Причудливый танец с элементами садомазохизма: правый ряд то и дело наступал на левый и колотил их по плечам и спинам увесистыми железными цепями. Потом обливающийся кровью левый ряд разворачивался и принимался колотить правый.

Так они сходились и расходились множество раз. Джон наблюдал с любопытством. Его интересовало, подберут ли танцоры тех, кто не выдержал и плюхнулся в грязь, или попросту затопчут насмерть.

Пока стучал барабан и пела флейта, никто не менял ни одного движения. К Джону, низко наклонив окровавленные плечи, подбежал мальчик с брошюркой. Он тяжело дышал и радостно улыбался, показывая окровавленные влажные зубы.

– Возьмите, – пропыхтел он, – приходите на наше собрание! Придете? Сегодня в шесть. Вы все поймете, когда увидите…

– Я все пойму? – переспросил Джон и усмехнулся, но брошюру почему-то взял и запихнул в карман джинсов, свернув ее в четыре раза.

Вечером, сотни раз отразившись в безразличных недрах своих шкафов и зеркал, он уселся на диван и вынул брошюру.

«Не только мы желаем настоящей свободы. Не только мы считаем, что удел слабых – носить ошейники, а сильных – пристегивать цепи».

Джон отложил брошюру и закрыл глаза. Он долго и неподвижно лежал в полумраке.

Ошейники и цепи. Наверное, никого это больше не волновало, но мир превратился в мешанину ошейников и цепей.

То, что потом назвали Великим меха-уничтожением, стало первым переломным моментом в жизни Джона. Ошейники и поводки, подумал он. Что хочется лично ему, Джону? Надеть ошейник или пристегнуть поводок к чужому?

Он размышлял над этим, впитывая льющуюся отовсюду свежую пропаганду. В первую очередь подключили религию: «Бессмертие – грех!», «Замена образа и подобия божия на механизм – убийство души».

Подали голос и гильдии Природы. О них прежде никто ничего не слышал, но в то время, когда понадобились светлые жизнеутверждающие идеи, гильдию Природы вытащили на свет божий, отряхнули от чернозема и поставили во главу угла.

Оказалось, что во время тотальной механизации и в расцвет биоинженерии некоторые из этих ребят занимались интересными и крайне отвлеченными делами: сохраняли ДНК растений и животных, разрабатывали идеальные жидкости для очищения загрязненной воды и разрабатывали биологическое оружие для уничтожения человечества.

Биологическое оружие у них отобрали, и они не особо сопротивлялись, потому что получили зеленый свет на восстановление природных ресурсов и сразу же рьяно принялись за дело.

Они первые и запустили ролики о вечном круговороте жизни, ставшем эмблемой и главным аргументом сторонников кратковременности человеческого бытия.

Джона окружали демоны. Это были демоны покорности, глупости. Демоны, зараженные стадным инстинктом. Эти демоны не умели думать сами и легко поддавались на провокации. Они верили всему, что слышали с экранов и видели на плакатах, они были невыносимо тупы.

Биомасса, готовая лавиной навалиться на любого, на кого показали пальцем.

Выращенная в повиновении, в рабской одинаковости, в голоде и страхе толпа. Джон, возможно, и смирился бы с тем, что вынужден существовать среди нее, но ему не давала покоя застарелая обида: глупая толпа забрала себе все внимание бога.

Бог так внимателен к людям и так их любит, что по малейшему выражению их недовольства навсегда захлопнул двери церквей перед меха, анаробами и зарядными устройствами.

Бог захлопнул двери перед Джоном, хотя он, Джон, ничего плохого богу не сделал.

Потеря бога – ощутимая потеря для того, у кого нет абсолютно ничего, а у Джона ничего не было. Мать умерла давным-давно, и он отчего-то очень смутно помнил ее голос и очень отчетливо, до приступов панических атак, – ее указания.

Не было семьи и желания ее создать. Из рассказов матери было известно, что его отец – сволочь, испортившая мамочке жизнь, а сам он точь-в-точь папочка.

Сложно решиться на семейную жизнь, зная, что ты сволочь и испортишь чью-то жизнь. Может, кто-нибудь другой и смог бы, но Джон не мог. Крайне сдержанный и застенчивый с девушками, он проигрывал еще до того, как решался вступить в любовную игру. Его приятная внешность поначалу давала пару баллов форы, но они тут же исчезали, когда обнаруживалось, что Джон посвятил свою жизнь псевдомедицинским развлечениям, а в свободное время читает философские трактаты.

Однажды знакомая дамочка назвала его собачьей яйцерезкой и расхохоталась.

– Гениталии бездомных ничем не отличаются от человеческих гениталий, – сказал ей Джон, – а я по большей части оперирую именно бездомных, а не собак.

– Думаете, это интересная тема для разговора? – парировала дамочка.

– Не уверен, – ответил Джон. – То, что интересно мне, не может быть интересно вам. Но я не хочу разговаривать с вами о том, что вам интересно.

– Вот поэтому я и не собираюсь с вами больше разговаривать, – заключила дамочка, встала из-за столика и ушла, обмахиваясь кончиком пушистого боа.

Джон в одиночестве доел черепаховый суп из глубокой белой тарелки, подумал и заказал вишневое желе.

В детстве, когда тоска и неприкаянность достигали апогея, Джон просился в церковь, и мать отводила его туда, где хорошо отдыхалось в звучной тишине, легком колыхании огоньков и золотом сиянии икон.

Потом ему стало некуда идти, и мальчик с истерзанными плечами указал новый путь. Так Братство Цепей получило самого беспокойного и ненадежного своего адепта, а Джон снова обрел бога.

Это было так называемое Белое собрание, на котором отец-основатель Шикан Шитаан занимался прозелитизмом. Для этой цели люди собирались в уютном и чистеньком зале, где на входе не было микрочип-сканера, а это означало, что сюда был открыт путь даже бездомным.

Вместо сканера в коридоре высились странные Врата, медные, высокие и украшенные изображениями переплетенных змей, опустивших морды в раскрытые чашечки цветов.

Эта рамка поразила Джона – он видел нечто подобное в трактатах о Мертвых, но никогда не думал, что кому-то придет в голову воспроизвести стилистику изобретений давно ушедшего века.

Люди молча и тихо стекались в зал, где усаживались на пол или робко толпились у стен. Среди них были и подростки в вызывающе яркой одежде, но с раненым выражением на лицах, и женщины, серые и безжизненные, и пара человек в черных строгих масках, но в основном зал заполняли бездомные.

Одетые в фантастическое тряпье разнообразных расцветок и сплошь грязное, они с готовностью валились на пол и демонстрировали друг другу глубокие белые шрамы на ладонях, предплечьях и шеях. Многие выставляли напоказ совсем свежие раны, густо присыпанные пылью.

Остальная часть публики старалась их не замечать.

Срабатывало многолетнее отчуждение – люди отвыкли видеть бездомных рядом с собой, и некоторые, удивленно рассмотрев их, торопились уйти.

Джон нерешительно потоптался у Врат, но любопытство пересилило, и он шагнул сквозь них, ощутив странное сопротивление воздуха, невидимой тонкой тканью охватившее все его тело.

– Впитать тебя, – прогремели Врата, и все обернулись.

Джон остановился под прицелами множества взглядов. Десятки людей проходили через эту своеобразную рамку до него, но Врата не издали ни звука.

Отличившись, Джон приковал к себе все внимание.

– Рассаживайтесь, – раздался сухой скучающий голос, усиленный спрятанными где-то динамиками.

Люди отвлеклись, и Джон вздохнул свободнее. Секунды назад ему казалось, что произойдет страшное – его, меха, выгонят и отсюда, и здесь заклеймят сатанинским отродьем, и бога ему больше не видать…

Ничего не случилось. Никто его не выгнал, и потому Джон тихонько пробрался на свободное местечко и приготовился слушать.

На сцене, ничем не украшенной, где стоял лишь металлический стул, ходил туда-сюда высокий полуголый человек. На нем были лишь узкие черные джинсы и ботинки. Шнурок на одном из них развязался и волочился следом.

– Шикан, – пролепетала посвященная часть толпы, но Шикан ни на кого не обратил внимания.

Он по-прежнему ходил по сцене, изредка приглаживая широкой ладонью зачесанные назад синеватые волосы. Лицо его, с крупно вырезанными скулами и тяжелым подбородком, невольно привлекало взгляды: в нем было много звериного, но мало отталкивающего.

Такие лица, должно быть, высекались на первых каменных столбах, ставших идолами многих поколений.

Иногда Шикан взглядывал на паству, и тогда поблескивали его умные, внимательные голубые глаза.

Для бога он был слишком хорошо слеплен. Джон представлял себе бога другим – слегка обрюзгшим, с легким жирком, покрывшим некогда сильные мышцы.

Шикан выглядел так, будто провел всю жизнь в сражении со львами и медведями, хотя на самом деле попросту любил проводить время в спортзале.

Его обнаженный торс, покрытый густой сетью татуировок, шокировал неподготовленную публику, и Джон тоже смутился.

Открытое проявление сексуальности… нехорошо. Повеяло смертью.

Очередной внимательный взгляд Шикан остановил на Джоне и задержал его на долгие секунды.

– За что вас выгнали из церквей? – негромко спросил он тем же сухим шелестящим голосом.

Тишина. Джон смотрел в глаза бога и не думал, что имеет право ответить ему, а бог ждал ответа.

Не дождавшись, он усмехнулся и отошел в другой конец сцены.

– Вас выгнали из церкви, потому что вы там не нужны.

Джон, напряженно ожидавший ответа, тихонько перевел дыхание.

– Вы, с вашими требованиями, просьбами и несчастьями, там не нужны и никому не интересны.

Шикан снова остановился и уставился на Джона.

– А некоторые из вас не только не нужны, но и вычеркнуты из списков людей.

Он снова ушел в сторону.

– Кто из вас видел бога?

Никто не видел бога.

– А кто хотел его увидеть?

Все хотели.

– И где ищете?

Никто не знает.

– Я тут, – лаконично сказал Шикан. – Я здесь, и вы мне нужны. Каждый. Вас обманули – нет никаких общих правил. Я их не придумывал. Нет никакого ада. Я вас не обрекал. Нет никаких грехов. Я вас не искушал. Нет никакого служения. Мне не нужны рабы. Нет никакого поклонения. Мне не нужны похвалы.

Он молчал долгую минуту.

– Нет никакой любви. Есть долг. Я должен помогать вам, выслушивать вас и спасать вас. Если бы я любил вас, то наверняка потребовал бы в оплату послушания и жертв. Я не хочу. Я не торгаш. Я не инквизитор. Я ваш бог.

Джон слушал его, и короткие рубленые фразы, теплый, но сухой голос и странная честность – все это проникало глубоко в сознание.

В нем совершалась перемена: вера в то, чего он никогда не видел, сменялась доверием к тому, что свершалось на его глазах.

Шикан был так уверен, что его нельзя было оспорить.

Его слушали. Стояла тишина, и люди забыли об отчуждении. Присматривались друг к другу, точно проверяя – истина ли? Согласны ли?

– Страдают ваши души, – сказал Шикан, устало разминая плечо. – Но я дал вам тело. Тело вам нужно для того, чтобы излечить душу.

И вдруг он переменился. Повернулся, воздел руки и закричал хриплым, горячим голосом:

– Вам нужна анестезия!!!

Толпа всколыхнулась. В ней зародился импульс, и достаточно было искры, чтобы энергия превратилась в действие.

– Контролируй боль!

И Шикан показал пример: длинным голубоватым лезвием полоснул себя наотмашь, развалив красивое, сильное тело почти напополам. Выскочили розовые мышцы, покрытые яркой росой, хлынул густой поток, и так остро запахло кровью, что Джон невольно стиснул зубы, будто прикусывая кусок свежего мяса.

Запах крови, запах исступления. Бездомные раскрывали старые раны. Девушка с пепельными волосами торопливо колола себя маленькими ножницами. Раздался глухой мерный стук – господин в маске колотился головой об стену.

– Прекратить! – вдруг выкрикнул Шикан и упавшим голосом добавил: – Не сегодня. Потом. Все вон.

Он нашел глазами Джона и кивнул ему, ему одному, будто не замечая замешательства остальных.

Джону пришлось его дожидаться. Низкорослые адепты в синих плащах вывели людей. Они действовали молча, но жестко. Вскоре зал опустел, и Джон присел на край сцены, разглядывая пятна крови на полу.

– Тебе эти методы не подходят, – обычным, лишенным завораживающих ноток голосом сказал Шикан.

Он вышел из боковой двери, на ходу натягивая рубашку. На теле его не осталось ни следа увечья.

Джон встал, вглядываясь. От волнения начало ломить в груди, воздух свистел в легких и выходил толчками: контролеры не справлялись, сложная, но неумело выполненная система ворочалась и почти слышимо поскрипывала. Джон привык к этому, поэтому просто терпел и все внимание обратил на Шикана.

Вблизи Шикан оказался еще сложнее: у него не было ни ресниц, ни бровей, губы, словно съеденные рыбами, топорщились мелкими сухими кусочками.

Пронзительно-голубые глаза оказались с желтым отливом. Все эти странности составляли лицо крайне притягательное, обнаженное и… Снова повеяло смертью.

– Меха, – усмехнулся Шикан, – я вижу тебя насквозь, и ты сломан. Боль в твоем теле, а не в душе, да и есть ли у тебя душа? Я еще не решил для себя этот вопрос. Поможешь разобраться?

– Да, – с готовностью ответил Джон.

С этого момента Шикан стал его единственным богом, потому что не отринул, а попросил помощи.

Позже Шикан стал для Джона большим, чем просто бог, потому что не брезговал ничем из сотворенного на земле, не ведая ни запретов, ни ограничений.