Горец. Имперский рыцарь Старицкий Дмитрий
— Да. Вот думаю, куда нам приткнуться.
— Впереди разъезд, — показал я на карте. — Там большие крестьянские поля и телеграф. Там же штаб армии генерала Аршфорта. Так что горячий ужин и теплый прием гарантирую. Как и то, что нас выпрут оттуда в Будвиц с первой же оказией. По крайней мере, меня.
— Лучше бы, наоборот, прислали с города моих матросов из аэродромной команды, которые давно научились аккуратно счищать лед с корпуса, — проворчал Плотто.
— Главное, Вит, что там есть телеграф, по которому обо всем можно договориться на расстоянии.
Командор некоторое время молчал. Потом решился:
— Ладно. Идем на вынужденную посадку у разъезда, — и пошел по гондоле раздавать указания.
При подлете к разъезду, на который мы плыли в небесах, ориентируясь по «компасу Кагановича», то есть в пределах видимости железной дороги, услышали сильный грохот с кормы воздушного судна.
Вернувшийся из задней гондолы боцман пробасил:
— Господин командор, с лопастей пропеллеров срываются просто глыбы льда и бьют по обшивке корпуса. Два шпангоута уже погнуты.
— Как ведет себя оболочка, боцман?
— Пока держится, господин командор. Но что будет дальше, я не поручусь.
— Спускаемся, — приказал Плотто. — На штурвалах держать пологую глиссаду. А то нос слишком тяжелый стал. Боцман, пошли людей заделывать пробоины в оболочке баллона.
— Есть, господин командор, — валенки боцмана мелькнули в верхнем люке гондолы.
За боцманом скрылись в чреве «Черного дракона» матросы подвахтенной смены.
Но через десять минут одного матроса принесли обратно с тяжелой раной головы. Крупные куски льда на пропеллере кончились, и он отстреливался по оболочке мелкими ледяными «пулями», которые пробивали не только внешнюю обшивку дирижабля, но и оболочку кормовых баллонетов за ней, один из которых питал паровую машину. Такая ледяная «пуля» пробила парню толстую меховую шапку на вате и сильно разбила голову.
Матросу оказали первую помощь и уложили около фотоаппарата на палубу гондолы. Сознание покинуло бедолагу. Никто не боялся переохлаждения раненого — одеты все были так, что хоть в сугробе спи.
Машину застопорили. Форсунки загасили от греха подальше — не хватало нам еще самим сгореть в небе, когда баллонеты газ травят. Лишний пар из котла выпустили в атмосферу.
Дирижабль вяло несло ветром в сторону реки с тенденцией к потере высоты. Ныся смерзлась и покрылась льдом. Сверху воды от суши отличали только длинные цепи береговой растительности. А так все одинаково бело.
— Вит, а почему порт не замерз в прошедшие дикие холода? — спросил я, глядя на скованную льдом реку.
— Там течение теплое с океана петлю делает, — отозвался командор. — Щеттинпорт никогда не замерзает. Тем и славен.
— Понятно. Вит, я еще вот что наблюдаю: нас скоро к царцам занесет за речку, — напророчил я.
— Не успеет, — огрызнулся командор на меня и немедленно приказал: — Стравить газ с верхних клапанов.
— Не получается, господин командор, — виноватым голосом произнес отвечающий за них унтер. — Смерзлись верхние клапана. Дистанционно не открываются.
Я поглядел в окно. До земли оставалось не больше ста метров. Впрочем, вполне достаточно, чтобы убиться насмерть. Видно, я выражал это всей своей фигурой, потому что командор обратил на меня особое внимание.
— Не трусь, Савва, еще никто в небе не остался, — прошептал мне тихонько на ухо Плотто и, отвернувшись, поинтересовался: — Боцман, кто у нас полегче сложением будет? — спросил командор.
— Гардемарин Кунце, — ответил человек-гора.
— Дай ему нож, пусть поднимется по шпангоутам и вырежет клапана изнутри. Напрочь вырежет. Не жалея.
— Есть. Кунце, на выход, — пробасил боцман.
Действительно мелкий воздухоплаватель отозвался. Получив от боцмана большую складную наваху (плодятся, смотрю, мои земные образцы), быстро скрылся в потолочном люке, почти не касаясь вертикальной лестницы. Он был легок и ловок как ящерица, этот Кунце.
— Избыток подъемной силы? — спросил я Плотто.
— Он самый. Надо лишний газ стравить и сесть нормально в горизонтальном положении. У нас нос перетяжелен, а корма из-за пробоин газ травит, должна опускаться, но задирается из-за того, что нос сильнее обледенел. Видишь, уже два матроса тросы рулей еле сдерживают.
— Боцмана на штурвал поставь. Он бугай здоровый, — посоветовал я.
— Дойдет и до него, — выдохнул командор, — когда эти утомятся.
По курсу показался разъезд, одновременно дымивший трубами домов и паровозов, заснеженные поля перед ним и лесополоса вдоль рельсового пути в шапках снегов на кронах деревьев.
Мы по-прежнему теряли высоту.
Минут через пять после того, как матрос поднялся внутрь баллона, дирижабль вдруг неожиданно просел, а затем настолько резко клюнул носом вниз так, что все попадали на пол гондолы. Я только по своему крестьянскому счастью в сантиметрах разминулся виском с рукоятками управления огнем крупнокалиберного «Гочкиза», но это не спасло меня от сильного удара бедром о тумбу бомбового прицела, когда я катился по стреляным гильзам на палубе гондолы, как по роликам.
Я упал. Да еще кто-то сверху на меня упал, загородив весь обзор.
Раздался громкий треск раздираемой плотной ткани и звонкие звуки, похожие на лопающиеся струны. Громкая какофония звенела, гудела, трещала, скрежетала, а уж визжала, будто свинью зверски убивают кабинетным роялем.
Потом громкий глухой удар, который, к моему удивлению, не отразился на гондоле. И характерный звон бьющегося стекла.
Потом все остановилось, и вокруг повисла тишина, нарушаемая только разного рода скрипами.
— Все живы? — раздался голос ненаблюдаемого мною гардемарина, которого посылали вырезать клапана.
— А сам-то хоть живой? — пробасил боцман, добавляя флотские матерные загогулины.
— А чё мне? Меня баллонетами сдавило, и тем спасся, — отозвался Кунце. — Потом пришлось их порезать, чтобы выбраться. А так ничего…
— Чего там у нас плохого? — раздался сдавленный голос Плотто.
— Да все, господин командор, — ответил ему боцман. — Налицо кораблекрушение.
С меня сняли мертвое тело летчика-наблюдателя, лейтенанта, с которым меня познакомили только в этот полет. Тот насмерть приложился головой о прицел, заляпав его кровью и мозгами.
Открылся простор для зрения, в котором показалась голова боцмана, успевшего стащить со своего лица кротовую маску.
— Да живой я, живой, — прокашлялся я, когда тот начал меня тормошить. — Только нога болит.
— Остаться всем на своих местах, пока мы не приготовим спасательные средства. Палуба косая, учтите, — распоряжался боцман.
Раздался дробный стук в переборку, и внутрь ворвался ветер с той стороны, откуда его не ждали.
— Доклад по постам, — приказал командор, которому наскоро перевязали ссадину на лбу и снова напялили на него кротовую маску.
— Переговорные трубы сломаны, — кто-то ответил ему. Кто — я не видел.
Когда меня самого подняли на ноги, в гондоле почти никого не оставалось. На удивление, несмотря на сильную боль в бедре, на ногу я наступать мог. Не перелом, и то хлеб.
— Собрать всю документацию, — рычал Плотто. — Экипажу покинуть судно. Быстро, быстро, а то тут и сгореть можем заживо.
Я встал, опираясь на прицел. Его торчащий сверху окуляр, окутанный кожаным демпфером, был разбит. Хорошая такая трещина через всю лупу. И везде кровь несчастного лейтенанта.
Два матроса что-то кидали в дверь гондолы за борт.
Плотто в мешок навалом собирал бумаги и карты.
Раненного льдом бессознательного матроса подтащили к двери, опутали веревкой и стали потихоньку опускать, как мумию. Потом, немного выждав, матросы по одному сами попрыгали за борт. «Солдатиком», как в воду с вышки.
Остались в гондоле только я и Плотто.
— Савва, давай за борт, — приказал командор.
— А ты?
— Командир покидает военное судно последним, — назидательно ответил он мне, завязывая горловину мешка. — Быстро!
С трудом доковыляв по скошенной палубе до выдранной двери гондолы, я выглянул наружу. Внизу, метрах в четырех, матросы растянули брезент, как пожарный батут.
Выдранная дюралевая дверь от гондолы валялась в стороне.
— Прыгайте, господин лейтенант, — крикнул мне боцман, увидев мою рожу в дверном проеме. — Не бойтесь. Поймаем в лучшем аккурате.
— Сейчас, — ответил я и, немного подвинувшись по борту, стал отвинчивать «барашки» хомута на «Гочкизе-Р».
— Да брось ты свои пулеметы, — прикрикнул на меня командор. — Прыгай!
— Они секретные, — огрызнулся я. — Опытные образцы.
— Тут все секретное, Савва. Прицел, киноаппарат, штурвалы, система перепропуска клапанов, система управления рулями, наконец… Матросы встанут в охранение. Чужих не пустят.
— Вот я им для охраны и обороны пулемет и кину, — убежденно ответил я, сдирая с борта брезентовую сумку с заряженными дисками.
— Быстрее шевели задницей, если жить хочешь, — подталкивал меня Плотто, волоча свой мешок к двери.
Я по очереди кинул на брезент пулемет и диски по одному, чтоб не помялись в тесноте сумки. Потом и саму сумку. И вдогонку еще несколько пистолетов Гоча, которые висели по бортам у двери в деревянных кобурах.
Крупнокалиберные машинки трогать не стал — там и так возни много, да и тяжелые они слишком.
Матросы всё быстро смели с ткани и призывно махали руками, чтобы я прыгал.
Я и прыгнул. Но не «солдатиком», как матросы, а, оберегая ушибленную ногу, махнул за борт «бомбочкой».
Приняли меня мягко на хорошо натянутый брезент. Как на батут. И тут же скатили в сторону, так как на меня уже сверху летел секретный мешок командора.
А затем и сам командор.
Первым делом Плотто, оказавшись на земле, спросил:
— Аварийный запас кто-нибудь взял?
Ответом ему было молчание.
— Я так и знал, — витиевато выругался командор и добавил: — А теперь все в лес, и подальше от дирижабля, тараканы беременные.
Идти по сугробам было трудно. Снежный покров иной раз доставал до пояса.
Но Плотто был непреклонен и остановил экипаж только метров за сто от сокрушенного воздушного судна. От возможных обломков дирижабля, если тот надумает взорваться, нас закрывали большие деревья, чем-то смахивающие на земную акацию, только толще стволом и намного выше. И ветки росли у них оригинально — нижние горизонтально земле, а чем ближе к вершине, тем сильнее они задирались в небо.
На одну такую акацию и нанизался нос дирижабля. Выходит, нас спасло простое ветроупорное дерево. Будь благословен тот человек, который посадил его.
Побросав поклажу, все попадали на снег там, где застала их команда на остановку. Тяжело дыша, матерясь. Истосковавшиеся в долгом полете по табаку курильщики тут же достали трубки с кисетами и жадно задымили, прокашливаясь до харкоты.
— Осмотреться в отсеках, — рыкнул боцман.
— Нет команды кормовой гондолы, — был ему ответ боцманмата. — Остальные все тут, включая раненых. Убитого лейтенанта оставили на месте крушения.
Дирижабль носом врезался в кроны деревьев лесополосы и накололся на крепкие ветви, как жук на булавку. Ближе к хвосту корпус переломился в хребте. Там торчали, пытаясь улететь в небо, похудевшие газовые баллонеты, как выпущенные наружу кишки огромного кита. Кормовая гондола со сломанными пропеллерами лежала на земле, зарывшись в глубокий снег. Рядом ветер трепал сломанные о землю рули. Соединял обе половинки воздушного корабля пустой бомбовый отсек, с которого содрало оболочку. Она свисала, вяло трепыхаясь на ветру, как спущенный флаг пораженной армии.
— Надо на будущее в аварийный запас лыжи брать, — хозяйственно пробасил боцман, который весь наш короткий анабазис шел впереди, неутомимо утаптывая снег и раздвигая сугробы.
— Молчи уже, — хмыкнул Плотто. — Кто тот запасец, что был, профукал?
— Виноват, господин капитан-командор, — поднялся боцман на ноги.
— Виноватых бьют, — в ответ рявкнул на него командующий воздушными силами Восточного фронта, сдирая с лица надоевшую кротовую маску.
Я откинулся спиной на ствол дерева. Конечно, летать — это крутой кайф. Но еще больший кайф — благополучно приземлиться, когда на это уже не осталось никакой надежды.
15
Хорошая баня и прекрасный коньяк после нее — о чем можно еще мечтать? Тем более что коньяка было много. Выдержанного. Трофейного (но скорее контрабандного). Республиканского. На всех хватило.
Воздухоплаватели отдаривались офицерам из службы второго квартирмейстера армии «летной халвой» и швицким шоколадом из «подъемного» пайка.
Штабные офицеры парились вместе с нами на правах хозяев, ненавязчиво задавая довольно скользкие вопросы.
Хорошую баню построил на разъезде для своих штабных генерал Аршфорт. Настоящую. С правильной печкой, дающей ровный сухой пар. И среди штабных не оказалось «знатока», который всегда находится в общественных банях и «делает пар», плеская шайками воду на печь, отчего только влажность в парной повышается и больше ничего хорошего.
Просторный предбанник какие-то умельцы из рядовых искусной резьбой изукрасили. Местные обмолвились, умельцы эти тут кочегарами при бане служат.
Даже подавали нам не денщики, а местные красавицы в национальных огемских платьях, похожих на полотняную рубашку с вышивкой, с пестрыми домоткаными поясами. С лентами в косах. Впрочем, никаких особых признаков, что это штабные шлюхи, я не заметил. В ресторанах Будвица офицеры с женщинами-официантками обращались намного развязней.
Замотанная большими простынями, наша компания напоминала мне сходняк римских патрициев, сговаривающихся зарезать Цезаря. Но только внешне. На самом деле мы весело праздновали уничтожение вражеского дирижабля, что видели все в округе, и наш второй день рождения. О потопленном пароходе как-то забылось. О чем не говорили, так это о будущих наградах — чтоб не сглазить. Можно было по-настоящему расслабиться.
Место крушения «Черного дракона» армейцы взяли под охрану и оборону.
Раненых отправили в армейский госпиталь, погибших в ледник (кроме лейтенанта-наблюдателя еще в кормовой гондоле погибли все механики во главе с мичманом).
С царского дирижабля трофейная команда под личным надзором второго квартирмейстера армии сняла все, что можно было снять, и весь хабар лежал у него в сарае, ждал разбора.
Парашютистов отловили на замерзших болотах драгуны и зачем-то сильно их избили. Да так, что они теперь тоже лежат в армейском госпитале, не способные к допросу. Парашютов нашли только три. Ну да, так я и поверил. Тем более что царские парашюты делались из качественного колониального шелка.
Погибших царских воздухоплавателей не было. Это очень удивило Плотто, что в их дирижабле такой маленький экипаж.
Командарм Аршфорт, хоть и страдал от любопытства, но для начала приказал нас как следует попарить в баньке, накормить, спать уложить. Да и врачам показать. Там же в бане, не таская нас в госпиталь.
На бедре у меня оказался всего лишь сильный ушиб и большая гематома. Фельдшер после бани примотал к ней тряпку, смоченную в сильно пахнущей жидкости, и сказал, что «до свадьбы заживет». За что он в рыло у меня схлопотал, еле меня оттащили. Я уже был под достаточным градусом и обвинил лепилу, что тот желает моей жене смерти.
Одели меня, отвели под белы рученьки в чей-то дом и уложили спать на пуховую перину. Я сразу заснул, и мне ничего не приснилось.
Проснулся я около полудня со свежей головой и хорошим настроением. Как будто и не пил вчера. Мысленно поблагодарил окружающих за такую заботу о моем организме — предоставленные качественные напитки. Как и за стакан капустного рассола на прикроватной тумбочке. Во рту моментально посвежело.
Меховой комбинезон исчез, вместо него на соседней кровати лежала простая солдатская шинель. Новенькая. Никаких надписей о чьей-то принадлежности на подкладке не было. Под шинелью лежала такая же новая теплая шапка с кожаным козырьком. Мундир мой был кем-то старательно вычищен и выглажен. Валенки мне оставили летные. Ну как валенки… Не русские, конечно, целиком катаные, а сапоги, шитые из войлока. Была бы резиновая подошва на них, то можно было бы назвать их модным словом «угги».
Чей-то денщик принес мне горячей воды, мыло, помазок и бритву. Маленькое зеркальце было вмазано в стенку печки. Он же и пояснил мне, пока я брился, что шинель и шапку мне прислал первый квартирмейстер армии, а комбинезон мой забрал очень большой воздухоплаватель.
«Боцман», — подумал я. Кто еще там очень большой?
— Какие новости? — намочив полотенце в горячей воде и использовав его в качестве компресса, спросил я его.
— Генерал Молас прибыл из Будвица и сразу на санках поехал туда, где упал царский дирижабль. А так все как было.
Как было, я не знал, но переспрашивать не стал.
Проверил карманы — ничего не пропало. Все на месте. И деньги, и часы, и ордена. Форма на мне была рецкая, грязно-горчичного цвета, а не «полевой камень», как принято в ольмюцкой армии. Из всех наград — на шее Рыцарский крест, лента Креста военных заслуг в петлице, Солдатский крест и золотой знак за ранение, пришпиленные на булавках к левому карману один над другим. А знаки броневого и воздухоплавательного отрядов рядочком на правом кармане, прикрученные к нему винтами. Полевые капитанские погончики. Красавец весь из себя. Скромный такой герой.
Еще над левым карманом у меня горизонтальные дубовые листья веточками в бронзе, а в центре их вместо медальона серебряный череп с кинжалом в зубах — рецкий знак за пять штурмовых атак, их всей нашей роте Ремидий выдал. Кому в бронзе, кому в серебре, а пятерым так и в золоте — за пятнадцать штурмовок.
Вообще я считаю, что такие знаки даже почетнее орденов, потому как сразу видно, кто есть кто. Ранее в Реции я видел только знак за рукопашный бой и знак «Снежный барс» за бой в вечных ледниках на вершинах гор. Их даже на гражданских костюмах гордо носят отставники. А «Снежному барсу» по традиции везде первая кружка бесплатно. Очень уважаемые в обществе горцев эти знаки.
Денщик помог мне одеться и сопроводил в пустую офицерскую столовую, где вчерашние банные девчонки работали официантками. Накормили меня там драниками со сметаной, горячей булкой с маслом и сыром. Кофе с молоком налили бочкового. Впрочем, вкусного. И денег не взяли, потому как первый раз в жизни видят имперского рыцаря.
Но долго насладиться легким флиртом с подавальщицами мне не позволили. Приехал Молас и вызвал меня к себе.
У дома, где он прописался, стоял парный вооруженный пост ольмюцких кирасир, перекрывая путь к крыльцу.
Меня остановили окриком на расстоянии и приказали опознаться.
— Лейтенант воздушного флота Кобчик по приказанию его превосходительства генерала Моласа, — ответил я по уставу.
Один часовой вошел в избу, второй остался на месте, держа в руках укороченную винтовку Шпрока. Причем зримо видно, что, дернись я, он тут же пустит свое оружие в ход. Не раздумывая.
Первый часовой вернулся и через большую комнату, в которой на многочисленных столах офицеры разведки сортировали и раскладывали вещи с горелого дирижабля царцев, провел меня в маленькую каморку за печкой, где Моласу достался его импровизированный кабинет. Там уже у колченогого генеральского стола сидел Плотто. И в уголочке примостился ефрейтор-стенографист, старательно прикидывающийся ветошью.
— Раздевайся, Савва, и присаживайся к нам, — предложил мне генерал. — Разговор у нас долгий. Тебя покормили?
— Благодарю, ваше превосходительство. Покормили, и сытно, — я не стал отказываться от предложенного стула, пристроив шинель на простой гвоздь в стене.
Плотто поздоровался со мной не вербально, просто кивнул.
— Позвольте поблагодарить вас, экселенц, за предоставленную точную информацию о расписании полетов царских дирижаблей. Я в восхищении от ваших агентов, — подпустил я для затравки елея.
— Пустое, Кобчик, — поскромничал генерал. — Как любил повторять мой отец, «иной мерзавец потому и ценен, что он мерзавец». Тем и пользуемся. Но я не для этого вас собрал…
Молас сделал паузу, пососал вхолостую трубку, но набивать ее табаком, а тем более раскуривать не стал. Каморка маленькая, если в ней еще курить — все задохнемся.
— Мы тут до тебя с командором обсудили ситуацию и вот к чему пришли. — Генерал делал в своей речи небольшие паузы, чтобы стенографист успевал все зафиксировать. — Соленые острова перешли к тактике проводки конвоев с вооруженной охраной. Это, конечно, нашему флоту Северного моря плюс, но для перехвата таких целей требуется выделять большие силы, это минус. Конвои в последнее время позволили нарастить вражескую группировку в Щеттинпорте так, что царские войска там оказались в меньшинстве. Соответственно общее командование перешло в руки вице-маршала Трамперила. Присланный от царя бригадный генерал Зрадски стал его заместителем по «туземным войскам», вместо того чтобы возглавить всю оборону. Соответственно отношения между ними оставляют желать лучшего.
Молас саркастически ухмыльнулся.
— Но стоит отметить, что вашими вчерашними стараниями Трамперил лишился разом двух батальонов фузилёров из крайнего подкрепления и всех снарядов для тяжелой артиллерии, что они навозили за последние два месяца. Их шестидюймовые гаубицы и мортиры будут молчать до следующего конвоя. Так что, господин командор, с вас наградные листы на отличившихся. — Генерал кивнул в сторону Плотто. — Они уйдут на утверждение в имперскую ставку по моей линии. Без обычных проволочек.
— Посмертные награждения будут? — только и спросил командующий ВВС Восточного фронта.
— Кому-то нужна орденская пенсия для родственников? — переспросил Молас.
Плотто кивнул в подтверждение и выдал философскую сентенцию:
— Вы лучше меня знаете, экселенц, что кресты дают не там, где совершаются подвиги, а там, где их раздают.
— Будут, — заверил генерал. — То, что герой погиб при крушении воздушного судна после совершения им подвига, не умаляет самого подвига. Много у тебя таких?
— Двое, — ответил Плотто. — У лейтенанта одинокая мать-старушка. У мичмана двое маленьких детей осталось.
— Подавай. Я подпишу. Имперская казна от двух дополнительных пенсий не обеднеет. — Молас снова взялся сосать мундштук своей трубки. Видно, ему давно хочется курить. — Но вернемся к разведке. При проводке конвоев старая тактика патрульного барража открытого моря силами одного-двух скоростных миноносцев устарела. Требуется выводить в море более сильные группы. А это затраты. И чтобы не гонять их впустую, на воздушную разведку ложится особая миссия: находить конвои в море и наводить на них ударные группы наших кораблей. Адмирал Северного моря особо настаивает на этом. Все дело в том, что его мелкие аэростаты не могут висеть в воздухе подолгу, в отличие от больших дирижаблей. А привязные воздушные шары на крейсерах имеют горизонт наблюдения, ограниченный длиной троса. Корректировать стрельбу они могут, а вот вести дальнюю разведку — нет.
— Все упирается в передачу сведений, экселенц, — возразил Плотто. — Над сушей я могу хотя бы вымпел сбросить, а на море? Даже если сброшу, то как они его найдут в волнах?
— Можете поставить у себя ратьер, — предложил генерал.
— Не могу, — возразил командор. — Они работают на карбиде, а на воздушном судне противопоказан не только открытый огонь, пусть даже и за стеклом, но даже малейшая искра. Пока не появится дистанционный беспроволочный телеграф, все это пустые мечтания. Второе: крайне необходима служба погоды. Точнее, предсказания погоды. Иначе будем разбиваться, как вчера, а дирижабль стоит половину миллиона. Золотом. Новые аппараты и того дороже. Да и людские жизни нам не лишние. Терять их вот так не хочется. Даже прагматически. Обучать долго.
Капитан-командор откинулся на спинку стула и несколько раз с шумом выдохнул носом. Чувствовалось, что Плотто очень переживает за смерть своих людей.
— Но и без воздушной разведки мы не можем обойтись, — мрачно выдохнул Молас.
— Тогда обеспечьте нас нормальным прогнозом погоды, экселенц.
— Я? — откровенно удивился Молас.
— Не конкретно вы, ваше превосходительство, а ваша служба на уровне империи, — заявил командор. — Предсказание погоды — та же разведка, только инструментальная. Всех дел — объединить все метеостанции с телеграфом. Вот островитяне прогнозы погоды уже десять лет как в газетах печатают. Не хватит имеющихся станций, поставить еще там, где они требуются. Получать дополнительно данные метеостанций из Скании хотя бы, если не можем добыть такую информацию из республики и островов. Был бы у меня вчера прогноз погоды — не было бы катастрофы с дирижаблем. А что касаемо разведки над морем, то у северного флота есть своя воздушная эскадра и своя служба второго квартирмейстера. Пусть экспериментируют. У меня же нарезана своя делянка. Очень плотно. Щеттинпорт в нее входит, а открытое море — нет. Тем более что островитяне обнаглели настолько, что стали вооружать торговые корабли, не сменяя флаг на военно-морской.
— Ну вы тоже вчера по безоружным царцам отдуплились от души. Они, между прочим, находятся в полном возмущении от такого пиратского налета, — усмехнулся генерал, мягко сползая с темы метеорологии.
— Кстати, ваше превосходительство, а за что драгуны вчера избили царских воздухоплавателей? Причем сильно избили, до полусмерти, — вставил я свои пять копеек.
В ответ Молас выдвинул ящик стола и выложил на стол оперенную железку длиной сантиметров сорок. В самом начале она имела острие, затем плавное утолщение и снова истончалась до стабилизаторов. Все, кроме стабилизаторов, было выполнено на обычном токарном станке.
— Вот за это. Царцы повадились скидывать с неба рой таких стрел на нашу кавалерию. Пробивает всадника с конем насквозь. Теперь понятно? Пусть будут счастливы, что их драгуны вообще в живых оставили.
— Ваше превосходительство, — вдруг завелся Плотто, повышая голос, — да уберите вы эту железку. Вопрос стоит серьезный. Задача таких больших воздушных кораблей, как покойный «Черный дракон», — дальние рейды, а не фронтовая разведка. Разведкой окопов можно заниматься и на более дешевых аппаратах.
— Вы сами лучше меня знаете, господин капитан-командор, о запрете императора бомбить вражеские столицы, — возразил генерал, также повышая голос.
— Но можно и другую цель найти, — встрял я в разговор больших начальников. — К примеру, главная база флота на Соленых островах. Это же не столица.
— Горючего не хватит вернуться, — тут же ответил Плотто, удивленно переглянувшись с Моласом.
— А если по дороге заранее поставить танкер-газгольдер где-нибудь в северной Скании? В закрытом фьорде. Под нейтральным флагом. Дозаправиться с него да налететь сразу десятком аппаратов, пока эффект внезапности в наших руках. И расколошматить все сухие доки, в которых они ремонтируют броненосцы. И броненосцам этим настанет окончательная хана, да и другие ремонтировать еще очень долго будет негде. Как вам такой план? Только вот пора прекратить дурацкую экономию и начать делать специальные бомбы для дирижаблей. Переделка старых снарядов дурное дело, проще их переплавить.
— Кобчик как всегда полон идей, — ехидно заявил генерал. — Только вот деньги где брать на их реализацию?
— Так переделка старых снарядов дороже обходится, экселенц, — возмутился я. — Просто считать затраты у наших интендантов не принято.
— Да, согласен, — поддержал меня Плотто. — И летят они криво. Целься — не целься. Потому как при нынешней технологии переделки стабилизаторы получаются хоть немного да разными. Переделка — это просто выброшенные в прямом смысле этого слова деньги. Но боевое применение интендантов не волнует.
— К тому же воздушная бомба — это не снаряд пушечный, в нее вместо экразита можно совать любую взрывчатку. Хоть горнопроходческую. Ей предельные нагрузки в стволе не испытывать. Соответственно из одного снаряда я сделаю две бомбы. Чисто по металлу. И взрывчатки больше положу, — наступал я на главного разведчика нашего фронта. — Тот же экразит, если на то пошло, изолировать будет легче и безопасней, чем в старом снаряде.
— Ну вы даете! — развел руками Молас. — Вы же сами вдвоем такой передельный воздушный снаряд в прошлом году придумали. Или нет? Я не ошибаюсь?
— Вы еще меня поясом для женских чулок попрекните, — съязвил я.
— А что, уже попрекали? — поднял бровь Плотто.
— Даже в газетах.
Мы и не заметили, как перешли на крик. Все трое.
В кабинет с ошарашенными глазами заглянула голова адъютанта Моласа.
— Брысь, — рявкнул на него генерал, но голос после этого понизил. — Так. Все, господа офицеры. Пошумели и будет. Плотто, вы свободны. Предложения о метеостанциях и погодных прогнозах подайте лично императору как адмиралу неба. А ты, Савва, задержись ненамного, дело есть.
Командор встал, пожал протянутую генеральскую ладонь, кивнул мне, забрал с вешалки шинель и вышел.
Вместе с ним исчез и стенографист.
Я остался один на один со вторым квартирмейстером фронта.
— Садись, — махнул рукой Молас и продолжил речь, когда я присел обратно на рассохшийся стул: — Ты изобретатель, Кобчик. Изобрести нужную позарез вещь по заказу можешь?
— Смотря что, ваше превосходительство. Я же не волшебник и не фокусник, достающий зайцев из шляпы. Законы природы еще никто не отменял.
— Нужен пистолет, который стреляет бесшумно. Твой Гоч только руками разводит и галдит, что нет такого конструктивного решения.
— Очень нужно?
— Крайне… — Генерал подался вперед, вперив в меня глаза. — Причем желательно в калибре врага.
— Как срочно?
— Вчера.
— Я подумаю, но не обещаю. И насколько понимаю, такое изобретение пройдет мимо имперского комитета.
— Если ты о деньгах за патент беспокоишься, то денег будет даже больше. Намного больше, — заверил меня генерал. — А приоритет?.. Все равно в нашем деле все патенты побоку. И у нас, и у врагов.
— Сколько? — спросил я.
— Тысяча золотых, — посулил Молас.
— Каждому? — задал я новый вопрос. Трясти так трясти.
— Какому «каждому»? — не понял генерал.
— Придумать-то я придумаю, а делать руками все равно будет Гоч. Я его для сохранения секретности в Рецию увезу, как бы на инспекцию филиала. По дороге разработаем в теории. На месте сделаем. Он же и привезет образцы. Но…
— Я понимаю, что гарантий быть не может…
— Я не про то, экселенц. Ношение предполагается скрытое?
— Обязательно. И желательно на месте гильзы не оставлять.
— Тогда револьвер, — констатировал я.
— Так ты берешься сделать? — удивился генерал.
— Ничего невозможного физически я тут не вижу. Главное, обеспечить пуле скорость ниже скорости звука. Но вот инженерная задача неординарна. Только учтите, экселенц, что возможно полностью мы звук выстрела не уберем, но вот уменьшить его до хлопка, думаю, возможно.
Конечно, возможно для того, у кого в армии табельным оружием был АПС.[11]
— Что тебе для этого нужно?
— Оружие, которое вы хотите использовать, по нескольку единиц — их курочить придется. Патроны к нему. По ящику где-то. Отстреливать будем много. Да и шаманить сами патроны. Кстати замечу, что на большую дистанцию не рассчитывайте особо. Десять-пятнадцать метров максимум.
— Куда все это доставить? — с готовностью спросил генерал.
— К поезду. А деньги лучше всего передать мне через Крона.
— Не понял? Зачем тебе это?
— Чтобы не борзел ночной регент Будвица. А то уже подкатил с предложением отдать все лимоны ему на реализацию. Пришлось бочку лимонов подарить, чтобы не обижался.
Читать бесплатно другие книги:
