Плач Сэнсом Кристофер

Глава 4

Мне было нужно присесть. Подойдя к стулу за моим рабочим столом, я пригласил Сесила сесть напротив, а сам принес свечку и поставил ее между нами. Она освещала лицо молодого человека, и тени подчеркивали ряд из трех небольших родинок на его правой щеке.

Я набрал в грудь воздуха:

— Вижу, вы барристер.

— Да, из Грейс-Инн.

— Вы работаете с Уорнером, стряпчим королевы?

— Иногда. Но мастер Уорнер оказался среди тех, кого допрашивали в связи с еретическими речами. Он теперь, как говорится, не высовывается. А мне королева доверяет, она сама попросила стать ее посланником.

Я развел руками:

— А я всего лишь практикующий адвокат в суде. Какая неотложная нужда может быть во мне у королевы?

Сесил улыбнулся — мне показалось, немного грустно.

— Думаю, нам обоим известно, сержант Шардлейк, что ваши способности простираются шире этого. Впрочем, простите: я не могу сейчас посвятить вас глубже в подробности. Если вы соизволите прийти, королева встретит вас во дворце завтра в девять и там сможет рассказать больше.

Я снова задумался. Королевы не умоляют и не просят подданных прийти, они велят. До своего брака с королем Екатерина Парр обещала, что хотя и будет направлять мне юридические дела, но никогда не будет вовлекать меня в политику. Теперь же, очевидно, она хотела предложить что-то серьезное, что-то опасное и формулировкой своего послания предоставляла мне возможность отказаться. При желании я мог бы сказать Сесилу «нет».

— А сейчас вы не можете мне ничего рассказать? — надавил я на него.

— Нет, сэр. Я только спрашиваю, придете ли вы или решите отказаться, оставив мой визит в тайне.

Всей душой мне хотелось отказаться. Я помнил, чему стал свидетелем утром: пламя, крики, кровь… А потом подумал о королеве Екатерине, о ее мужестве и благородстве, о ее доброте и юморе. Изысканнейшая и благороднейшая леди, какую я только встречал, женщина, от которой я не видел ничего, кроме добра. Я глубоко-глубоко вздохнул и сказал:

— Я приду.

Как дурак, я говорил себе, что просто увижусь с королевой, а потом, если понадобится, будет не поздно отклонить ее просьбу.

Сесил кивнул. У меня было такое чувство, что я не произвел на него впечатления. Вероятно, он увидел средних лет горбатого юриста, пришедшего в смятение от возможности подвергнуться опасности. И он был прав: именно так и обстояло дело.

— Подойдите по дороге к главным воротам в девять, — сказал он. — Я буду ждать вас там и проведу вас внутрь, а потом вас сопроводят в покои королевы. Наденьте робу юриста, но не надевайте шапочку сержанта. На данном этапе лучше привлекать к себе как можно меньше внимания. — Он погладил свою реденькую бородку, глядя на меня и, возможно, обдумывая наличие у меня горба. Я бы привлек внимание в любом случае.

Я встал:

— Тогда до утра, брат Сесил.

Он поклонился:

— До девяти, сержант Шардлейк. Сейчас я должен вернуться к королеве. Знаю, она будет рада вашему ответу.

Я проводил его до двери. Из столовой появился Мартин с еще одной свечой: он открыл Уильяму дверь и поклонился, как всегда досконально выполняя обязанности стюарда. Сесил шагнул на посыпанную гравием дорожку, где его ждал слуга вместе с факельщиками, чтобы проводить его домой, уж не знаю, куда именно. Броккет закрыл дверь.

— Я позволил себе вольность подать марципан доктору Малтону, — сказал он.

— Спасибо, — кивнул я. — Скажите ему, что я сию минуту приду. Но сначала пришлите Тимоти в мой кабинет.

Я вернулся в комнату — мое убежище, мою тихую гавань, где я держал собственную маленькую коллекцию книг по юриспруденции, а также дневники и записи за много лет. Мне стало интересно, что подумал бы Барак, узнай он об этой просьбе прийти в Уайтхолл. Он бы сразу сказал, что мне нужно отбросить мои сентиментальные фантазии о королеве и придумать на завтра какое-нибудь срочное совещание где-нибудь в Нортумберленде.

Пришел Тимоти, и я написал для него записку, велев ему сделать крюк и отнести ее в контору. В записке я просил Джека подготовить краткое изложение одного из моих самых важных дел, которым я собирался заняться завтра. Но потом я передумал.

— Нет, к черту! Бараку придется выпрашивать эти бумаги в канцелярии Шести Клерков.

Я исправил записку и попросил Николаса выполнить эту работу. Даже если парень что-то напутает, это будет отправная точка.

Тимоти обеспокоенно посмотрел на меня своими темными глазами:

— Вы хорошо себя чувствуете, хозяин?

— Да, да, хорошо, — раздраженно ответил я. — Просто завален делами. Нет покоя в этом мире.

Пожалев о своем резком тоне, я дал подростку перед уходом полгрота[10], а сам вернулся в столовую, где мой гость без особого энтузиазма тыкал вилкой в марципановый пирог Агнессы.

— Извини, Гай, срочное дело, — вздохнул я.

Доктор улыбнулся:

— Я тоже прерываю свои трапезы, когда у какого-нибудь бедного пациента кризис.

— И прошу прощения, что перед этим был слишком резок. Но увиденное утром страшно удручило меня.

— Понимаю. Однако если ты думаешь, что все противники реформ — или те из нас, кто, да, хотели бы вернуть Англию обратно в лоно Римской церкви — поддерживают подобные вещи, то ты крайне несправедлив к нам.

— Я лишь знаю, что вокруг трона слышны раскаты грома, — сказал я, перефразируя стихи Уайетта[11], и тут же снова вспомнил слова Филипа Коулсвина во время сожжения и содрогнулся. «Любой из нас теперь может подвергнуться тому же».

Рано утром на следующий день Тимоти оседлал Бытие, и я поехал по Чансери-лейн. Мой конь старел: его тело округлилось, а голова тощала. Снова был приятный июльский день, жаркий, но с прохладным ветерком, шумевшим в зеленой листве. Я миновал ворота Линкольнс-Инн и по краю дороги поехал на Флит-стрит, пропустив стадо овец, которых гнали на бойню в Шамблз.

Город уже проснулся, лавки были открыты, и в дверях стояли приказчики, расхваливая свои товары. В пыли толкались разносчики со своими подносами, мимо прошел крысолов в грубой шерстяной рубахе, сгибаясь под тяжестью двух клеток на коромысле, полных лоснящихся черных крыс. Женщина с корзиной на голове кричала: «Горячие пирожки!» Я увидел на стене лист бумаги с перечнем запрещенных книг, которые должны были быть сданы до девятого августа. Кто-то написал поперек списка: «Слово Божие есть слава Христова».

Когда я доехал до Стрэнда, путь стал спокойнее. Дорога, следуя за изгибом реки, сворачивала на юг, к Вестминстеру. Слева стояли большие трех- и четырехэтажные дома богачей с яркими разукрашенными фасадами и привратниками в ливреях у входа. Я прошел мимо большого каменного креста на Чаринг-кросс и свернул на Уайтхолл-роуд — широкую улицу, ведущую к Уайтхоллу. Впереди уже виднелось высокое здание дворца с башнями и укреплениями, на каждом шпиле которого красовались гербы Англии и Британии, сверкая позолотой на солнце, как сотни зеркал. Я даже зажмурился от их яркости.

Первоначально дворец Уайтхолл был резиденцией кардинала Уолси в Лондоне и назывался Йорк-плейс, а когда Уолси пал, его собственность досталась королю. В последние пятнадцать лет Генрих постепенно расширял дворец, и говорили, что он хотел сделать его самым роскошным и внушительным замком в Европе. Слева от широкой дороги стояли главные здания, а справа располагались помещения для развлечений, теннисные корты, где когда-то развлекался Его Величество, большая круглая арена для петушиных боев и охотничье угодье в Сент-Джеймс-парке. Через улицу мостом перекинулись спроектированные Гольбейном Большие ворота — гигантское четырехэтажное здание с двумя башнями, — которые связывали две части дворца. Как и сами стены замка, здание Больших ворот было выложено плиткой в черно-белую шашечку и украшено огромными терракотовыми медальонами с изображениями римских императоров. Проход внизу казался маленьким из-за размеров здания, но он был достаточно широк, чтобы в нем разъехались самые большие повозки.

Чуть не доходя гольбейновых ворот, сплошные дворцовые стены прерывались аркой, небольшой, но великолепной, которая вела к внутренним строениям дворца. Там стояла стража в бело-зеленых мундирах. Я встал в небольшую очередь, чтобы войти, и за мной пристроилась длинная повозка, запряженная четверней лошадей. На ней были сложены стойки лесов, несомненно, для новых покоев леди Мэри, которые строились у реки. Другая повозка, которую сейчас отмечали, была нагружена гусями для кухни, а передо мной стояли трое молодых людей на конях с богато украшенными седлами, которых сопровождали слуги. На молодых джентльменах были зеленые камзолы с буфами и разрезами у плеч, отчего была видна фиолетовая шелковая подкладка, на головах у них красовались шапки с павлиньими перьями, а через одно плечо на новый испанский манер были прихвачены лямкой небольшие накидки. Я услышал, как один из них сказал:

— Я не уверен, что Ризли вообще здесь сегодня, не говоря уже о том, прочел ли он петицию Мармадьюка.

— Но человек Мармадьюка внес нас в список, и это позволит нам войти в приемную. Мы можем поиграть в примеро[12], и лишь Бог знает, кто может пройти мимо, пока мы будем там.

Я понял, что эти молодые люди — потенциальные придворные, вероятно, мелкие дворяне, как-то отдаленно связанные с кем-то из людей сэра Томаса Ризли, одни из бесконечной череды просителей, которые заполняли двор в надежде, что им дадут какую-нибудь должность, какую-нибудь синекуру. Вероятно, на эти наряды они потратили свой полугодовой доход в надежде привлечь глаз или ухо кого-нибудь из значительных людей или даже слуг значительных людей. Мне вспомнилось обобщенное прозвище таких типов — «гроза придворных».

Подошла моя очередь. Стражник держал в руке список и маленьким стилусом отмечал имена. Я собирался назвать свое, когда из ниши в воротах появился молодой Уильям Сесил. Он коротко переговорил со стражником, и тот, сделав отметку на листке, махнул мне рукой, разрешая пройти. Въехав под арку, я услышал, как молодые люди спорят со стражником. Очевидно, их в списке все-таки не оказалось.

Проехав арку, я спешился около конюшен. Сесил поговорил с конюхом, и тот взял у меня поводья.

— Я провожу вас в помещение стражи, — деловым тоном сказал он. — Там вас ждет человек, который и отведет вас к королеве.

Сегодня на Уильяме был другой наряд юриста, а пришитый у него на груди значок изображал голову и плечи молодой женщины в короне — это был символ святой Екатерины, личный значок королевы.

Я согласно кивнул и оглядел вымощенный булыжником внешний двор. Как-то я уже был здесь во времена лорда Кромвеля. Справа шла стена крытой галереи, окружавшей королевский сад. Строения с трех прочих сторон поражали великолепием: все стены были или выложены в черно-белую шашечку, или расписаны фантастическими зверями и растениями на черном фоне, отчего выделялись еще больше на белых стенах. За королевским садом, к югу от него, я разглядел длинный ряд трехэтажных зданий, протянувшийся до самых Больших ворот — в этих домах, как я помнил, располагались личные апартаменты короля. Перед нами возвышался дом с причудливо украшенными колоннами. У его дверей с гербом Англии тоже стояла стража. Сзади виднелась высокая крыша часовни.

Во дворе толпились люди, в основном молодые мужчины. Некоторые были в дорогих одеждах, как те трое у ворот, в ярко разукрашенных камзолах с разрезами и рейтузах всевозможных цветов с преувеличенно большими гульфиками, другие — в темных робах высоких чиновников, с официальными золотыми цепями на шее, в сопровождении несущих документы клерков. Толкались слуги в королевских бело-зеленых ливреях с вышитыми буквами HR[13], в то время как между ними сновала прислуга с кухни или из конюшни в повседневной одежде. Мимо прошла какая-то молодая женщина в сопровождении служанок. На ней было модное платье с фижмами, а ее коническая юбка с вышитым узором в виде цветов расширялась внизу, но сужалась на невероятно тонкой талии. Один-два из кандидатов в придворные сняли перед ней шляпы, ловя ее внимание, но она даже не взглянула на них. Ее занимали свои мысли.

— Это леди Мод Лейн, — сказал Сесил, — кузина королевы и главная фрейлина.

— Она не выглядит счастливой.

— В последнее время у нее много забот, — грустно ответил мой спутник и посмотрел на придворных. — Искатели места, охотники за должностями, приспособленцы, подхалимы, злоупотребляющие доверием… — Он криво усмехнулся: — Но я, когда начинал карьеру, тоже искал внимания у высоких лиц. Впрочем, мой отец был королевским йоменом[14], так что у меня с самого начала были необходимые связи.

— Вы тоже стремитесь возвыситься? — спросил я его.

— На определенных условиях, с определенными принципами. — С этими словами Уильям посмотрел мне в глаза и добавил: — У определенного господина. — Он немного помолчал, а потом вдруг сказал: — Смотрите. Государственный секретарь Пэджет.

Я увидел, как двор пересекает человек с крупными, как каменные плиты, чертами лица, русой бородой и узкой щелью рта с опущенными уголками, которого видел на сожжении. Его сопровождали несколько слуг в черном, один из которых на ходу читал ему что-то на ухо.

— Запомните его, сержант Шардлейк, — сказал Сесил. — Он ближе к королю, чем кто-либо.

— Я думал, ближе всех епископ Гардинер.

Уильям тонко улыбнулся:

— Гардинер шепчет королю на ухо. Но Уильям Пэджет обеспечивает всю административную работу, обсуждает с королем политику, управляет назначениями на должности.

Я посмотрел на него:

— Судя по вашим словам, он теперь как Кромвель.

Сесил покачал головой:

— О нет. Пэджет обсуждает с королем политику, но никогда не заходит дальше, чем желает Его Величество. Он никогда не пытается управлять королем. В этом была ошибка Кромвеля — и Анны Болейн. Что и погубило их обоих. Теперь высшие люди королевства научились на их ошибках. — Молодой человек тяжело вздохнул: — Или должны были научиться.

Он повел меня по булыжной мостовой. Двое крепких детин в королевских ливреях протащили мимо нас за шиворот двух обтрепанных мальчишек и подзатыльником вышвырнули их за ворота. Сесил неодобрительно заметил:

— Эти оборвыши постоянно проникают внутрь, говоря, что они слуги слуг какого-нибудь из низших придворных. Не хватает привратников, чтобы вышвырнуть их всех.

— Здесь нет охраны? — удивился я.

— Во внешнем дворе очень мало. Но внутри — вот увидите — совсем другое дело.

Уильям подвел меня к двери с английским гербом. Там стояли двое йоменов с длинными острыми алебардами в своих бросающихся в глаза красных мундирах, украшенных золотыми розами Тюдоров. Мой сопровождающий подошел к одному из них и сказал: «Мастер Сесил и адвокат для лорда Парра». Йомен отметил нас в своем списке, и мы прошли внутрь.

Мы вступили в большой зал, где стояли несколько стражников. Их наряды были еще великолепнее, чем у йоменов, — черные шелковые камзолы и шляпы с большим черным плюмажем и с расшитыми золотом полями. У каждого на шее висел на цепи большой золотой знак. Все они были высокими, крепкого сложения и с острыми бердышами. Наверное, это была личная охрана короля, гвардия телохранителей.

Стены здесь были украшены яркими гобеленами, и возле них стояли расписные деревянные сундуки. Внезапно я увидел занимающую всю стену картину, о которой много слышал, написанную в прошлом году одним из последних учеников мастера Гольбейна — «Король и его семейство». Она изображала внутреннее помещение дворца. В центре, на троне под богато расшитым балдахином восседал король, мощный, рыжебородый и суровый, в широком черном, расшитом золотом кафтане. Одну руку он положил на плечо мальчику, принцу Эдуарду, своему единственному сыну. С другой стороны от короля находилась мать Эдуарда, давно умершая третья жена Генриха VIII Джейн Сеймур — она сидела, скромно сложив руки на животе. С обеих сторон от царственной пары стояли молодая леди и юная девушка — леди Мэри, дочь Екатерины Арагонской, и леди Елизавета, дочь Анны Болейн, обе восстановленные в праве наследования два года назад. Позади дочерей короля были видны две открытых двери, выходящих в сад. За дверью позади Мэри стояла маленькая женщина с ничего не выражающим лицом, а позади Елизаветы — низенький мужчина с горбом, на плече у которого сидела обезьянка в камзоле и шапке. Я задержался на секунду, захваченный великолепием стенной росписи, но Сесил тронул меня за руку, и я повернулся и пошел за ним.

В следующей комнате тоже было изрядное число богато наряженных молодых людей: они сидели на сундуках или стояли вокруг, и им не было конца. Один из них препирался со стражником, стоявшим перед единственной внутренней дверью.

— Если я не увижусь со стюардом лорда Лайла, — горячо настаивал он, — случится беда, сэр! Он хочет меня видеть.

Охранник равнодушно отвернулся.

— Если он захочет, нам скажут. А до тех пор прекратите шум в помещении королевской охраны.

Тут подошли мы, и стражник с облегчением повернулся к нам. Сесил тихо сказал ему:

— Лорд Парр ждет вас внутри.

— Мне сказали. — Страж быстро осмотрел меня. — Никакого оружия? Кинжала?

— Разумеется, нет, — ответил я.

Я часто носил с собой кинжал, но знал, что в королевских дворцах оружие запрещено.

Без лишних слов здоровенный стражник открыл дверь ровно настолько, чтобы мы могли войти.

Впереди была широкая лестница, покрытая толстой тростниковой циновкой, приглушавшей шаги, когда мы поднимались. Я дивился украшениям на стенах — все кричало красками и замысловатыми деталями. Там были ярко раскрашенные щиты с изображением герба Тюдоров и геральдических зверей, на стенах между ними нарисованы переплетенные ветви с листьями, а большие участки покрывали резные панели — на дереве были искусно вырезаны и раскрашены в разные цвета складки занавеса. На ступенях через равные интервалы стояли стражники из гвардии телохранителей, бесстрастно глядя перед собой. Я понял, что мы приближаемся к королевским апартаментам на втором этаже. Мы покидали обычный мир.

Наверху лестницы нас ждал широкоплечий человек. Он был уже в возрасте и держал в руке трость. На нем был черный кафтан со значком королевы, а на шее — золотая цепь необычайного великолепия. Его седые, как и маленькая бородка, волосы покрывала усыпанная драгоценными камнями шапка; морщинистое лицо было бледным. Сесил низко поклонился, и я последовал его примеру.

— Сержант Шардлейк — лорд-канцлер королевы и ее дядя лорд Парр Хортонский, — представил нас друг другу мой спутник.

Лорд Парр кивнул ему и проговорил глубоким и чистым, несмотря на возраст, голосом:

— Спасибо, Уильям.

Сесил снова поклонился и отправился назад вниз по лестнице — аккуратная маленькая фигурка среди всего этого великолепия. Мимо нас молча проследовал слуга, тоже поспешивший вниз.

Лорд Уильям Парр посмотрел на меня пронзительными голубыми глазами. Я знал, что когда отец королевы безвременно умер, этот человек, его брат, стал главной опорой его вдове и детям. В дни своей молодости он был близок к королю и помог семейству Парров пробиться при дворе. Сейчас ему, наверное, было под семьдесят.

— Значит, вы и есть тот юрист, которого так ценит моя племянница, — проговорил он.

— Ее Величество очень добра, — ответил я.

— Мне известно, какую добрую службу вы ей сослужили до того, как она стала королевой. — Старый лорд серьезно посмотрел на меня. — А теперь она просит послужить ей снова. Может ли она рассчитывать на вашу полную и безусловную преданность?

— Целиком и полностью, — ответил я.

— Заранее предупреждаю: это грязное, тайное и опасное дело. — Парр глубоко вздохнул.— Вы узнаете кое-что такое, о чем смертельно опасно знать. Королева сказала мне, что вы предпочитаете жизнь частного лица, так что давайте будем откровенны. — Он посмотрел на меня долгим взглядом. — Теперь, когда я вас предупредил, готовы ли вы по-прежнему помочь ей?

Мой ответ последовал сразу же, без размышлений и колебаний:

— Готов.

— Почему? — спросил лорд Уильям. — Я знаю, вы не религиозный человек, хотя когда-то были. — В его голосе послышалась строгость. — Как и многие в наши дни, вы равнодушны к вопросам веры, вы из тех, кто закрывает глаза на них ради собственного спокойствия и безопасности.

Я глубоко вздохнул:

— Я хочу помочь королеве, потому что она добрейшая и благороднейшая леди из всех, кого я встречал, и никому не делала ничего, кроме добра.

— Вот как? — На лице лорда Парра неожиданно появилась сардоническая улыбка. Он опять бросил на меня долгий взгляд, а потом решительно кивнул: — Тогда идемте. В апартаменты королевы.

И он повел меня по узкому коридору мимо роскошной венецианской вазы на столе, покрытом красной турецкой тканью.

— Мы должны пройти через приемную короля, а потом через приемную королевы. Там будут молодые придворные, ожидающие возможности увидеться с высшими лицами королевства, — проговорил Уильям устало, а потом вдруг остановился и поднял руку.

Мы были около маленького узкого окна с тонким переплетом, открытого из-за жары. Парр быстро огляделся, не видит ли нас кто-нибудь, и после этого, положив руку мне на рукав, торопливо и настойчиво проговорил:

— Теперь быстро, пока есть возможность. Раз уж вам нужно понять всю ситуацию, вы должны это увидеть. Посмотрите сбоку в окно, он не знает, что его видно. Быстро!

Я взглянул в окно и увидел выложенный плитками двор. И там, на этом дворе, двое крепких гвардейцев в черных нарядах, поддерживая под руки, помогали идти огромной фигуре, облаченной в колышущийся желтый шелковый кафтан с легким меховым воротником. Потрясенный, я понял, что это король. Я видел Генриха VIII вблизи дважды — во время его великой поездки в Йорк в 1541 году, когда он был величественной фигурой, и в Портсмуте в прошлом году. Теперь я был потрясен его упадком: он непомерно разжирел и выглядел измученным болью. Тот, кого я увидел из окна, был развалиной человеческого существа. Его огромные ноги казались еще больше от повязок и бандажей и разъезжались, как у гигантского ребенка, при каждом мучительном шаге. От каждого движения необъятное тело правителя сотрясалось и колыхалось под кафтаном. Лицо его представляло собой сплошную массу жира: маленького рта и крошечных глаз было почти не видно за складками на щеках, а некогда крючковатый, как клюв, нос стал мясистым и бесформенным. На голове у короля не было шапки, и я увидел, что он почти совсем облысел, а оставшиеся волосы, как и редкая борода, совершенно поседели. Впрочем, лицо его было кирпично-красным и покрыто потом от усилий при гулянии по маленькому дворику. Пока я смотрел, Его Величество вдруг нетерпеливым жестом поднял руки, отчего я инстинктивно отскочил от окна. Лорд Парр нахмурился и приложил палец к губам. Я снова выглянул, а король в этот момент заговорил тем не соответствующим его внешности визгливым голосом, который я запомнил по Йорку:

— Отпустите меня! Я и сам могу дойти до двери, покарай вас Бог!

Телохранители отошли в стороны, и Генрих сделал маленький неуклюжий шажок, но тут же остановился и закричал:

— Моя нога! Моя язва! Держите меня, болваны!

Его лицо посерело от боли, и он с облегчением вдохнул, когда телохранители снова взяли его под руки и поддержали.

Парр шагнул в сторону и жестом велел мне сделать то же самое, а когда мы отошли, проговорил странным, ничего не выражающим тоном:

— Вот он. Великий Генрих. Никогда не думал, что придет день, когда я пожалею его.

— Совсем не может ходить? — прошептал я.

— Лишь несколько шагов. В хороший день чуть больше. Его ноги в сплошных язвах, со вздувшимися венами. Он гниет на ходу. Иногда его приходится возить по дворцу на коляске.

— А что говорят доктора? — Я занервничал, вспомнив, что предсказание смерти короля считается государственной изменой.

— В марте он сильно болел, и доктора думали, что умрет, но он каким-то образом выжил. Однако, говорят, еще одна простуда или закупорка его обширной язвы… — Лорд Уильям огляделся. — Король умирает. Его врачи знают это. И все при дворе знают. И он сам тоже. Хотя, конечно, не хочет признавать это. Но ум его ясен, он по-прежнему все контролирует.

— Боже правый!

— Он почти непрерывно испытывает боль, плохо видит и не хочет умерять свой аппетит: говорит, что постоянно голоден. Еда осталась его единственным удовольствием. — Дядя королевы прямо посмотрел на меня и повторил: — Единственным удовольствием. Это продолжается уже довольно долго. Не считая небольших верховых прогулок, но это становится все труднее. — По-прежнему тихо и озираясь, не идет ли кто, лорд Парр произнес: — А принцу Эдуарду еще нет и девяти. На Совете думают лишь об одном: кто примет правление, когда придет время? Коршуны кружат, сержант Шардлейк. Вы должны это знать. А теперь пойдемте, пока кто-нибудь не заметил нас у этого окна.

Уильям повел меня дальше и свернул к еще одной охраняемой двери, за которой слышался гул голосов. Из открытого окна раздался слабый болезненный вскрик, и я вдруг обнаружил, что мне, как и лорду Парру, тоже жалко Генриха.

Глава 5

Стражник узнал Парра и открыл ему дверь. Я знал, что королевские апартаменты устроены по одному принципу во всех дворцах: ряд комнат, все менее и менее доступных по мере удаления, а в самой глубине — личные покои короля и королевы. Королевская приемная была самым красочным и экстравагантным помещением по своему убранству. Одну стену там покрывало яркое полотно с изображением Благовещения — все фигуры на нем были в римских одеяниях, а цвета — такими яркими, что чуть ли не резали мне глаза.

Помещение заполняли молодые придворные — их шелковые рукава мерцали в ярком свете из окна. Некоторые из них стояли, прислонясь к стене, другие разговаривали, собравшись в группы, а кое-кто даже сидел за временным столом и играл в карты. Пробравшись сюда благодаря взяткам или связям, они, вероятно, собирались провести здесь целый день. Когда мы вошли, молодые люди взглянули на нас. Через комнату прошел маленький человечек, вошедший вслед за мной, — низенький, с грустным лицом, горбатый, как и я, в зеленом плаще с капюшоном, — и я узнал королевского шута Уилла Соммерса с картины в помещении охраны. На плече он держал свою обезьянку, которая искала гнид в его русых волосах. Придворные смотрели, как он самоуверенно подошел к одной из дверей и его пропустили внутрь.

— Наверняка за ним послали, чтобы развеселил короля после возвращения с мучительной прогулки, — печально проговорил лорд Уильям. — Мы пройдем через другую дверь в приемную королевы.

Один молодой человек отделился от стены и, подойдя к нам, снял шапку и поклонился.