Адамово Яблоко Погодина-Кузмина Ольга
Они громко засмеялись.
Максим тоже встал и пошел к дверям, услышав вслед:
– Похоже, это заразное…
Таня шла быстро, не оборачиваясь, и ему пришлось прибавить шаг, чтобы догнать ее у перекрестка.
– Давно мечтаю побывать в Твери, – сказал он, преграждая ей дорогу. – Это красивый город?
Крепко прижав к себе сумочку, она отпрянула, но, узнав его, попыталась обойти.
– Оставьте меня в покое! Я тороплюсь! Я все равно не собираюсь возвращаться, не теряйте зря время!..
Он пошел рядом с ней.
– Я тоже не хочу возвращаться. Давай просто погуляем. Вдвоем.
Она шагала, высоко подняв голову, глядя прямо перед собой.
– Сегодня отличная погода. У тебя красивый профиль. Нам обязательно идти так быстро?
Она немного сбавила шаг. Потом достала сигарету и закурила.
– Интересно, вам самим не надоело все это?
– Что именно? – поинтересовался он.
– Ну, все. Как вы живете. Вы почему-то уверены, что вы особенные, чем-то лучше остальных людей… А ведь на самом деле вы все – просто наглые папенькины сыночки. Сами по себе вы ничего не стоите. Без родительских денег и машин, без тепленьких местечек. Вы даже на хлеб себе не сможете заработать, если вас оставят без вечной опеки.
Ее лицо горело негодованием, и Максиму это почему-то ужасно нравилось.
– Может быть, найдем какое-нибудь спокойное место и обсудим этот непростой вопрос?
Она остановилась посреди улицы.
– Спасибо, я отлично знаю, чем заканчивается ваше «спокойное место»! Мне рассказывали, что было две недели назад.
– А мне не рассказывали. Я только вчера прилетел из Мексики.
Взглянув на него как внезапно разбуженный человек, она пожала плечами.
– И что? Твои друзья тебе еще не успели похвастаться? Как они танцовщиц из «Килиманджаро» завезли на дачу и издевались над ними два дня? Одной волосы обрили наголо… И так далее. А потом выкинули на трассе в пять часов утра. И им за это ничего не будет, потому что девчонки, конечно, в милицию не пошли…
Волосы у нее были нежного золотистого цвета, а тонкий пушок на щеках служил доказательством естественной природы этого золота.
– Хочешь, я прочту тебе стихи? – предложил Максим.
Она остановилась посреди тротуара.
– Ты как отзвук забытого гимна в моей темной и дикой судьбе… О, Кармен! Мне печально и дивно, что приснился мне сон о тебе.
Прохожие оборачивались на них, некоторые улыбались.
– А ты, оказывается, тот еще псих! – воскликнула она, тоже не сдержав улыбки. – Ладно, пойдем уж лучше в кафе, а то нас в обезьянник заберут. Только я сама за себя заплачу, ясно? И не воображай, что ты меня покорил. Мне вообще нравятся взрослые мужчины, а двадцатилетних мальчиков я не люблю, у них мозгов нет.
Максим посмотрел в ее синие глаза и решил, что не слишком удачно выбрал стихотворение.
Глава четвертая. Нежная добыча
Ивик
- Только весною цветут цветы
- Яблонь кидонских, речной струей
- Щедро питаемых там, где сад
- Дев необорванный. Лишь весною же
- И плодоносные почки набухшие
- На виноградных лозах распускаются.
- Мне ж никогда не дает вздохнуть
- Эрос…
Когда Георгий вошел в кабинет, Юра только закончил разминать предыдущего клиента. Тот сопел, прикрытый простыней, на другом столе. Георгий не смотрел в его сторону, но сосед окликнул:
– Георгий Максимович, не признаёте?
Георгий промолчал – Юра как раз занялся его грудным отделом. Но сосед не отставал.
– Вы потом куда, в косметический? А я на миостимуляцию, я вас подожду.
– Не затрудняйтесь, – прохрипел Георгий, сдавленный мощными руками.
Сосед возразил елейно:
– Ну что вы, какое затруднение! Напротив. Отдохну, пока вас разделывают, самые приятные минуты.
Он приподнялся на локте и с настойчивым, даже непристойным интересом оглядел Георгия.
– Мне нравится, как тут у них все организовано. Чистенько, спокойно, и специалисты вежливые… но цены! Только изредка могу себе позволить. Средства стариковские, сами понимаете, а хочется побаловать себя.
Груша его оплывшего лица напоминала физиономии пузатых буддийских божков. Георгий, кажется, никогда не знал его имени, но тут вспомнил прозвище – Китаец.
– Как говорили латиняне, арс лонга – вита бревис. А сейчас столько возможностей вокруг, не то что в наше время. – Он снова подмигнул и пошевелил мизинцем. – В особенности для обеспеченного молодого человека вроде вас. Абсолютный простор фантазии. Многие теряют голову. Вы слышали уже про ужасную драму с Самойловым, директором хладокомбината? А этот журналист в Москве?.. Не дай бог!.. Я лично пользуюсь у одного проверенного человека. Подробнейший каталог, как в библиотеке, знаете ли. Очень удобно. Только по рекомендации, самый тщательный отбор. Погодите, чтобы не быть голословным, я захватил с десяток карточек… Получаю малую толику, не буду даже от вас скрывать.
Неприятный собеседник слез со стола и, придерживая простыню на своем обвислом животе, наклонился к Георгию.
– Между нами – есть совсем молоденькие. Впрочем, вы мужчина в расцвете, вам должны нравиться атлеты, двадцать два – двадцать четыре, классический тип. А, угадал?
Он ушел за занавеску. Массажист Юра, сорокалетний лысый здоровяк, по-девичьи захихикал, прикрывая зубы. Георгий тоже усмехнулся и крикнул:
– Любезный работорговец, не трудитесь! Я не собираюсь покупать ваш товар.
Тот отозвался без тени смущения:
– А вот посмотрите, тогда и поговорим.
Он вышел из-за ширмы и, словно коробейник свой лоток, раскрыл перед Георгием белый кейс, набитый дисками, фотографиями, брошюрками.
– Вот, с вашего позволения, мой маленький цветничок…
Пока он перебирал фотографии, Георгий успел заметить в кейсе потрепанное издание стихов Кузмина и силиконовый фаллоимитатор.
– Смешно дураку, что нос на боку, – пробормотал старик в сторону смеющегося Юры. – А вот взгляните-ка? Разве не шедевр?
Юноша-мулат на фотографии в самом деле был хорош. Он лежал голый на светлом ворсистом ковре, и его рельефное тело переливалось, как серый жемчуг.
– Двадцать два года, фотомодель, спортсмен, танцовщик. Не волнуйтесь, он русский, что называется, дитя свободного слияния двух рас. Но темперамент не спрячешь, – показывая другие снимки юноши, нахваливал старик. – Работает не столько из-за денег, сколько ради удовольствия.
– Да вы поэт в своем роде, – заметил Георгий, поднимаясь и потягиваясь.
Китаец собрал фотографии.
– Вы очаровательно добры, мой дорогой, но я всего-навсего одинокий старик, которому приятно быть полезным молодежи. Одевайтесь, я вас провожу.
Задергивая штору, Георгий успел заметить, как он сунул в руку Юры свернутую бумажку, а тот спрятал руку в карман и снова засмеялся.
«А почему нет, – подумал Георгий в следующую минуту. – Что я, в конце концов, подсел на него, как кот на валерьянку… Клин клином вышибают, или как там говорят?»
Мулат ждал за столиком у входа в кафе. Георгий посигналил, он тут же поднялся и подошел к машине, улыбаясь. Георгий открыл перед ним дверь.
– Здравствуйте. Я Ромео, – неторопливо, рисуясь, он протянул руку для пожатия.
– Не буду тебя обнадеживать, я – не Джульетта, – ответил Георгий Максимович. – И вряд ли уже подойду на роль Меркуцио. Вот разве что отец Лоренцо…
– Давайте я вас так и буду называть – Лоренцо. Это красиво.
– Заедем куда-нибудь выпить, Ромео? – спросил Георгий, предлагая ему сигарету.
– Нет, спасибо, я не курю и не пью алкоголя. У меня вечером тренировка, – он выпятил и медленно облизнул полные губы. – Мой выбор – энергетические напитки.
– Ну, тогда не будем терять времени.
Георгий повез его в «Синюю лошадь» – закрытый клуб «для своих» на Крестовском острове с сауной, рестораном и «комнатами отдыха». Все же заказал в номер бутылку вина. Мулат тем временем достал из сумочки необходимые принадлежности, аккуратно уложил в лоток проигрывателя привезенный с собой диск. Расслабляющая этническая музыка, как и следовало ожидать.
– Роскошное место, я тут впервые. Какие будут пожелания?
– А что ты можешь предложить?
Он снова открыл свою сумочку и кокетливо позвенел наручниками, изнутри подклеенными мягким каучуком.
– Заманчиво, но давай на первый раз обойдемся без истязаний.
Его гладкое переливчатое тело растворялось в сумраке комнаты, вызывая переживания скорее эстетического, чем эротического характера. Но когда он лег на постель и позвал: «Я готов, Лоренцо», Георгий Максимович почувствовал себя героем гламурной порносессии и почти с энтузиазмом взялся за роль сурового и нежного мачо.
Deus nobis haec otia fecit. Бог нам досуги эти доставил.
Они закончили, и Георгий курил в постели, отчего-то не чувствуя удовлетворения, только странное недовольство собой, когда кто-то постучал в дверь. Мулат торопливо натянул брюки.
– Ты еще откуда? – изумился Георгий, обнаруживая в коридоре Маркова. Тот приложил палец к губам.
– Пусти меня скорей… Я тут с тестем, обедаю, еле вырвался под предлогом позвонить.
– Здесь обедаешь??
– А что такого? Ты знаешь, у меня тесть широких правил. А днем тут тихо и кормят хорошо… Видел из ресторана, как вы подъехали. Где ты выцепил эту шоколадку? Цып-цып, где ты, Несквик?
Ромео вышел на свет. Марков быстро скинул пиджак и начал расстегивать рубашку.
– Эй, эй! Ты же с тестем! – едва опомнился от его предприимчивости Георгий Максимович.
– Мы так не договаривались, – заявил мулат, вопросительно взглянув на Георгия. – За двоих – двойной тариф.
Марков вздохнул укоризненно.
– Что, жалко для друга куска наемной задницы?
– А тебе так приспичило?
– Да, приспичило! Меня вчера полдня имел управделами, сегодня в экспертизе, а сейчас я хочу отыметь этот рекламный постер. Я заслужил скромную минуту счастья?
– Так что с экспертизой? – спросил Георгий, отвлекаясь.
– Фельдман в отпуске, а без него там полный ахтунг. Сидят практикантки в бигудях, полпроекта потеряли. Но я им жабры продул. Слушай, меня тесть ждет!
Он стоял в уже расстегнутых штанах.
– Обслужи его. Я доплачу, – кивнул Георгий, оборачиваясь к Ромео.
– Двести евро в час, – заявил тот.
– О дает! – возмутился Марков. – Да нет уже таких расценок, Маугли! Звезды эстрады столько не берут. И сдался мне твой час, я за пять минут управлюсь.
– Не мои проблемы, – вскинулся парень. – У меня тариф, как в такси – за посадку.
– Да на, на, – Марков сунул ему деньги. Парень развернул мятые купюры.
– Э, тут мало!..
– Хватит, еще чего!
– Я добавлю, – пообещал Георгий, отхлебывая глоток остывшего на подоконнике отвратительного кофе.
Марков кивнул ему.
– Сочтемся. Дашь резинку? Присоединишься?..
– Нет, я пас. Угощайся.
– А чего, за такие-то бабки? Пристраивайся с другой стороны.
– Да иди ты на хуй, Саша, – отозвался Георгий, чувствуя внезапный прилив брезгливости и раздражения. – Скотство какое-то устраиваешь, ей-богу.
– Ой, – фыркнул тот. – Пансион благородных девиц. И давно ты стал такой моральный? С тех пор, как на малолеток потянуло?
Георгий ушел в ванную, встал под душ, но и оттуда ему было слышно, как Марков ухает филином, а юноша-мулат вторит ему на высокой ноте.
Потом Марков явился, размахивая трусами.
– Пусти, ополоснусь. – И, вытираясь, громко и фальшиво запел: – Чунга-чанга, места лучше не-ет… Ты в офис заедешь, мин херц? Может, пульку распишем вечеришком? Давно уже не сидели.
– Нет, – отозвался Георгий. – Я тоже встречаюсь с тестем.
– Ну тогда до связи. Пишите письма на деньгах и шлите переводы.
Мулат лежал в кровати и пил вино. Он посмотрел на Георгия с игриво-виноватой улыбочкой.
– Веселый у вас друг.
– Да, веселый, – согласился Георгий. – Если быстро соберешься, подвезу тебя в центр.
Тот деловито глянул на часы.
– О`кей, две минуты.
У него были визитные карточки с фотографиями, он дал Георгию две и попросил обращаться напрямую, без посредничества Китайца.
– Вы такой приятный, Лоренцо, для вас я всегда отменю другие заказы. А это для вашего друга.
Георгий высадил его у того же кафе, где забрал, а через пару кварталов, на светофоре, приоткрыл дверь машины и выбросил карточки в сток канализации.
Мать сама впустила его, поцеловала.
– Проходи, милый. Как ты?
– Вот, был сегодня в фитнес-центре, купил тебе целебный чай с горными травами. С Тибета.
Она взяла коробку.
– Прямые поставки из Шамбалы? Ну, пойдем попробуем.
Углы кухни тонули в сумерках (умбра и темно-коричневый, Рембрандт), а на столе уютно горела лампа. Свет словно сознательно выбрал несколько предметов, чтобы сосредоточить на них внимание зрителя, – книга, очки, шаль с крупно вывязанным узором.
– Хочешь, люстру включу, – предложила мать.
– Не нужно, так хорошо. Где Ксюша?
– Спит уже. Мы сегодня часа четыре гуляли, в саду и на Марсовом. Зашли на выставку. Я ничего, а ее сморило. Старость все-таки отнимает у человека несравнимо больше, чем дает. Самый гениальный старик, Лев Толстой или Гете, и то становился в тягость окружающим и самому себе. В Спарте совершенно правильно сбрасывали стариков в ущелье.
– Я тебе предлагал, давай новую домработницу подыщем, помоложе.
Мать включила чайник, достала чашки из буфета.
– А Ксюшу куда? Мы-то не в Спарте.
– С Ксюшей будете гулять, играть в карты, а экономку возьмем для домашней работы.
– Много тут домашней работы, у двух старух. Друг другу надоели, а еще будет какая-то молодая вертеться…
– Ну возьмем приходящую, на пару часов в день. Или, хочешь, буду к вам присылать свою Франсуазу. Пойду на такую жертву.
Она покачала головой.
– Не люблю я твою Франсуазу… Льстивая безграмотная баба. Доносчица. Все что-то высматривает, выспрашивает. Одно достоинство – готовит хорошо.
– Нина Ивановна – собрание разнообразных достоинств, – возразил Георгий.
– Тебе виднее. Но я бы ей не доверяла. Продаст за три серебреника.
Она распечатала упаковку, понюхала чай.
– Пахнет сушеной ромашкой. И сколько отдал?..
Он нагнулся, поцеловал ее влажный висок. Взял со стола книгу.
– Что ты читаешь? Пушкина?
– Да, Пушкина… Чудовищная вещь – «Станционный смотритель». Невозможно понять, каким образом из этой банальнейшей истории можно было сделать лестницу одновременно и в ад, и в небо. Такая правда, такая глубина… Метафизическая, хоть я и не люблю этого слова. А ты выпил.
– Выпил. Ужинал с бывшим тестем.
При упоминании о Павле мать сделала подчеркнуто равнодушное лицо.
– Ну и как он? Не женился еще на молодой?.. Да, я же тебе не рассказала новость. Мне звонила Вера, жена Эдуарда. Представляешь, он ушел из семьи, требует развод, чтобы расписаться со своей секретаршей.
– Ужасная катастрофа.
– Ну тебе-то смешно, а для нее действительно большое горе. Люди тридцать лет прожили вместе, вырастили детей, уже внуки пошли. Должна же быть какая-то ответственность… Ты помнишь Эдуарда Михайловича?
– Нет, – признался Георгий.
– Ну как же, они часто бывали у нас… Ты скажешь, что я ханжа, но я этого не понимаю. Ясно, что молодая девочка привлекательнее старухи и повод потщеславиться перед сверстниками. Но ведь никаких общих интересов, абсолютно другая система ценностей, иное представление о мире. Все мужчины заводят любовниц, мы произошли от обезьян. Но жениться? Чтобы она же смеялась, обирала тебя, презирала… Ведь не может же молодая женщина всерьез полюбить мужчину на тридцать лет старше себя.
– Не может? – спросил Георгий, вынимая сигареты и снова убирая в карман.
Мать посмотрела на него.
– Даже если может. Человек живет не ради удовлетворения своих прихотей. У мужчины должно быть достоинство. Представление о долге перед своей семьей, перед обществом. Это молодежи еще можно простить легкомыслие, а в зрелом возрасте мужчина должен взвешивать свои поступки… У тебя что-то случилось, Егор?
– Да нет, все в порядке, – улыбнулся Георгий, но тут же почувствовал, что ехал к ней именно за тем, чтобы рассказать. – На самом деле у Павла Сергеевича серьезные проблемы со здоровьем. Предстоит операция на сердце.
– Вот как… Это он тебе сказал?
– Да. Вот здесь у меня его распоряжения на случай, если пройдет неудачно.
Мать покосилась на портфель.
– Странно. Он, кажется, и простудой никогда не болел. И чем это может обернуться для тебя?
– Трудно сказать, я еще не думал об этом серьезно, – проговорил Георгий, зная, что кривит душой. – Будем надеяться, это и не понадобится.
Она достала из буфета чашки.
– А если все же?.. Ты тогда встанешь во главе компании?
– Всё не так просто. Как я понимаю, Павел этого не особенно хочет, для того и затеял эту реорганизацию. Потом, в бизнесе всегда есть конфликт интересов. Его компаньоны вряд ли поддержат мою кандидатуру, а наших сил может не хватить… В особенности, если Марьяна выйдет замуж за Антона Сирожа. Одним словом, я надеюсь, что все обойдется.
Мать посмотрела на него спокойно и внимательно.
– Как я поняла, для тебя было бы выгоднее самому жениться на Марьяне? И что об этом думает Павел?
Георгий включил вытяжку над плитой и все же закурил.
– Нет, это мы, конечно, не обсуждали.
Она разлила по чашкам дымящийся чай.
– Надеюсь, от твоей тибетской ромашки у нас не будет желудочных расстройств. Знаешь, я никогда не понимала, что тебя так привлекает в этой семье. Мы воспитывали тебя совсем в других правилах. Ну пусть Вероника – ты влюбился, женился по глупости, слишком рано. Потом родился Максим, потом он был маленький, нужно было зарабатывать. Но теперь-то ты уже не связан никакими обязательствами, не нуждаешься в их помощи, никак не зависишь… Разве что из-за Максима. Кстати, как он там?
– Хорошо. Обещал, что заедет к тебе на неделе. Работает в офисе, но что-то пока без особого энтузиазма. Павел выделил ему подразделение рекламы и маркетинга.
– Да, энтузиазм – это не его конек. А в детстве был очень на тебя похож, такой же интересный. Лет в пять-шесть. Я все думала, будет актером или журналистом. А стал… мальчик Кай. Как будто они его заморозили. Прости, что говорю как есть.
– Да, о болезни Павла пока никто не знает, – предупредил Георгий. – Все это большой секрет.
– Ну, хорошо, что Ксюша спит, а то этот большой секрет завтра обсуждали бы все старухи Адмиралтейского района. К слову сказать, мне не нравится и твоя беспечность. Приехал подшофе, без водителя, без охраны…
– Прошу прощения, гражданин начальник.
– Может, тебе и в самом деле жениться? Ну конечно, не на Марьяне. Но неужели вокруг нет подходящих женщин? Знаешь, что говорят японцы? Удовольствиям молодости человек должен предаваться до двадцати пяти лет, до тридцати пяти – изучать науки, с тридцати пяти до пятидесяти накапливать богатства, а после удаляться на покой и посвящать свои помыслы спасению души… Все-таки лучше удаляться на покой вместе с близким человеком, а не как одинокий волк.
– Я поеду. Уже поздно, – проговорил Георгий и поднялся, обнял мать.
Она проводила его до двери, заставила застегнуть плащ.
– Ты помнишь, что в четверг у Ксюши день рождения? Поздравь, а то она обидится. Нины Ивановны твоей не надо, обойдемся. И звони мне, пожалуйста. Я сама не хочу – ты всегда занят… Только прошу тебя, Егор, будь осторожнее на дороге.
Георгий сел в машину и поехал по Фонтанке к Неве, повернул на Кутузовскую набережную. Со щемящим чувством думая о том, как мать возвращается одна в полутемную кухню, садится у лампы, раскрывает книгу… Затем он вспомнил Ромео и ощутил неприятный осадок на душе.
Дождь поливал озябший памятник на площади, пустую будку постового. Над серединой реки, на мосту, Георгий поймал себя на том, что уже ханжески рассуждает о системе ложных приоритетов, в которой поиск и потребление удовольствий становятся не средством, а смыслом. И о поколении вчерашних школьников, чей выбор – энергетические напитки, и каждый из которых готов без смущения выложить себя на прилавок и воткнуть ценник в пупок. Может быть, кроме таких, как Максим и его приятели, защищенных крепким родительским тылом.
Он снова подумал об Игоре, тоже почти с неприязнью, рожденной чувством вины.
Запеченный и поданный к столу в сметане, этот заяц все же удивительным образом сохранял достоинство. Он позволял Георгию изобретательно пользоваться всем своим телом, не убывая душой, не теряя первоначальной искренности и чистоты. Или, возможно, подделывал искренность так умело, как некоторые редкие люди подделывают обаяние.
Игорь не хотел денег, не врал, не торговался. Но Георгий все же отчего-то ждал подвоха и здесь. Слишком явно мальчик обнаруживал свое близкое знакомство с изнанкой жизни, с несправедливостью мира, которую принимал как установленный диагноз. И маленький бунт на диком пляже в Аликанте (выходка, которая могла закончиться большими неприятностями для всех присутствующих) служил подтверждением этих догадок.
Вода лилась по трубам, по каменным желобам фасадов, веером летела из-под колес. Уже подъезжая к дому, Георгий заметил нечто необычное в арке у главного подъезда и не поверил своим глазам. Игорь стоял под балконом, среди камней и воды, словно парковая скульптура. Открыв дверцу машины, Георгий Максимович крикнул:
– Зачем ты здесь? Что случилось?!
Мальчик забрался в салон, вытирая шарфом мокрое лицо.
– Ничего. Просто ждал тебя. Ты же обещал позвонить перед выходными.
С влажными волосами, с покрасневшим от холода носом, он казался таким счастливым, что Георгий не смог даже изобразить недовольство.
– А если бы я не приехал? Ты что, до утра бы так стоял?
– Нет. Подождал бы, пока дождь кончится.
В ванной, помогая ему снять мокрую одежду, Георгий решил, что все-таки должен сделать внушение.
– Больше чтобы этого не было, ясно? Являться без приглашения. Во-первых, ты наверняка схватишь простуду, а во-вторых, у меня важная встреча завтра в девять, я собирался выспаться. Наконец, я ведь мог приехать не один. Это тебе не приходило в голову?
Он начал натягивать обратно свою футболку.
– Извини-те… Я сейчас уйду.
Георгий взял его за плечи.
– Есть только одна вещь, за которую тебе можно простить твой ужасный характер: это твой чудесный запах. Почему ты пахнешь яблоками? Чтобы искушать меня, как беднягу Адама?
– Не знаю, – сказал он, снова улыбаясь. – Я зато знаю стихи.
– Какие стихи, маленькое яблочное чудовище?
– Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка… Со скамейки слезть не смог, потому что был без ног.
Георгию вдруг стало немного стыдно за свое чувство к нему – за жадное вожделение и почти отцовскую нежность. Он вспомнил разговор с матерью: Эдуард Михайлович, тридцать лет разницы, Марьяна, ответственность за свои поступки.
– Ладно, марш под душ, а то и в самом деле заболеешь. Вот полотенце. И потом сразу в постель. А я пока сделаю горячего чаю.
– Чай с малиной, ночь с мужчиной? – промурлыкал он, перешагивая через бортик ванны.
– Малины не обещаю, – отозвался Георгий. – Зато мужчина в твоей полной власти.
Глава пятая. Марьяна
Дитя слепого старца, Антигона,
Куда пришли мы, в град каких людей?