Трактаты Дюрер Альбрехт

Ведь боги не рабствуют, и те, кто рабы – не боги. В противном случае пусть докажут, что естественно быть свободным вследствие безразличия к воздействиям, а из свободы следует владычество, из владычества же – божественность. Если все, что выше нас, устроено по известному распорядку, сообразно с установленными периодами, и совершается на своем месте и поочередно, согласуясь с временем и тем, что им управляет, то неужели из постоянства и неизменности действий, а также из периодичности, попечения об изменениях и единообразия чередований нельзя убедиться в том, что есть над всем этим какой-то владыка, для которого, кажется, ясна вся мировая деятельность, направленная к пользе либо вреду человеческого рода? Ибо ты не можешь утверждать, что элементы все совершают и обо всем заботятся в своих целях и ничего не определяют для людей, так как ты приписываешь им божественность именно потому, что они тебе или помогают или вредят. Ибо если они делают все только для себя, то ты им ничем не обязан.

6.

Далее, допускаете ли вы, что божество не только рабски бежит, но прежде всего стоит совершенно неподвижно, что оно не должно ни уменьшаться, ни повреждаться, ни гибнуть? Впрочем, исчезло бы все его блаженство, если бы оно что-либо подобное претерпевало. А вот звезды падают, и этому имеются свидетельства. И луна, принимая прежний свой вид, признается, насколько уменьшалась. Большие ущербы луны вы обыкновенно рассматриваете на поверхности воды, хотя я вообще не верю ничему, что знают волшебники. Даже само солнце часто затмевается. Воображайте себе какие угодно причины небесных событий, но Бог не может ни уменьшаться, ни прекращать Своего бытия. Так что пусть это примут во внимание защитники человеческих учений, которые с помощью искусственных предположений подделываются под мудрость и истину. Ибо зачастую людям свойственно считать, что кто лучше говорит, тот говорит истиннее, а не тот лучше говорит, кто говорит истиннее. Но кто основательно поразмыслит об этом предмете, тот, конечно, скажет, что более похоже на истину, что эти элементы кем-либо управляются, а не движутся по своей воле. Итак, не боги те, что находятся под властью кого-либо другого. И вообще, если уж заблуждаться, то лучше заблуждаться простодушно, чем со рвением, как философы. Если же взглянуть на мифический род богов, то скорее можно согласиться на заблуждение людей в физической области, так как здесь божественность приписывается, по крайней мере, тем, кого люди ощущают превосходящими себя по положению, по величию и по божественности. Ибо что выше человека, то можно считать весьма близким к Богу.

7.

Но, переходя к мифическому роду богов, который приписывают поэтам, я не знаю, доступно ли такое исследование нашим скромным силам или на основании свидетельств божественности следует утвердить столь великих богов, как Мопс Африканский и Амфиарай Беотийский? Ибо теперь должно только коснуться этого рода богов, основательное рассмотрение которого будет дано в своем месте. Что эти боги были людьми, видно уже из того, что вы не постоянно называете их богами, а называете их и героями. Что же мы утверждаем? Именно, если мертвецам и следует присваивать божественность, то уж, конечно, не таким. Вот хотя вы и бесчестите небо гробницами своих царей по той же своевольной дерзости, однако обожествлением такого рода не признаете ли вы их за людей, испытанных в справедливости, добродетели, благочестии и во всем добром, смиряясь с тем, что бываете достойны осмеяния, когда ложно клянетесь их именем? Напротив, если люди эти нечестивы и гнусны, не отнимаете ли вы у них и прежних наград человеческой славы, не отменяете ли декреты и титулы их, не уничтожаете ли изображения их, не перечеканиваете ли монету? Но тот, кто замечает все, и не только благосклонен к добру, но и щедро его дает, разве он настолько снисходителен, чтобы позволять толпе свободно собой распоряжаться, и не дозволит ли он людям проявлять больше тщания и справедливости при наделении его божественностью? Разве спутники царей и императоров могут быть лучше свиты высочайшего Бога? Но вы брезгуете и отворачиваетесь от бродяг, ссыльных, нищих, увечных, низких по происхождению, нечестных, а в небожители даже законным путем посвящаете кровосмесителей, прелюбодеев, грабителей, отцеубийц. Следует ли смеяться или гневаться на то, что боги оказываются такими, какими не должны быть и люди! Этого мифического рода богов, о котором говорят поэты, вы стыдитесь и вместе с тем защищаете его. Ибо всякий раз, как мы порицаем в ваших богах то, что есть в них жалкого, гнусного, жестокого, вы защищаете их тем, что считаете все это за вымысел, допускаемый поэтической вольностью. Всякий же раз, когда о такого рода поэтических вольностях молчат, вы не только не гнушаетесь ими, но даже почитаете их и воплощаете в соответствующих искусствах, и даже на основе словесности включаете в школьные курсы. Платон полагал, что поэтов, как обвинителей богов, следует изгонять, и самого Гомера, хотя и с венком на голове, следует выслать из государства. Но так как вы снова принимаете и защищаете своих поэтов, то почему не верите их рассказам о ваших богах? А если верите, то почему почитаете таких богов? Если вы потому почитаете их, что не верите поэтам, то почему вы хвалите этих лжецов и не боитесь оскорбить тех, чьих хулителей вы почитаете? Действительно, от поэтов не следует требовать достоверности. Не вы ли, говоря о тех, которые сделались богами после смерти, открыто признаете, что они были людьми до смерти? И что удивительного, если те, которые были людьми, позорятся людскими неудачами, преступлениями или же людскими баснями? Неужели вы не верите поэтам даже тогда, когда на основании их рассказов определяете какие-либо священнодействия? Почему жрец Цереры похищается, если это не случилось с Церерой? Почему Сатурну приносятся в жертву чужие дети, если он щадил своих? Почему оскопляют человека в честь Идейской богини, если то же самое не произошло с неким юношей, отвергнувшим любовь богини и тем ее глубоко уязвившим? Почему ланувийские женщины не отведывают от жертвенных угощений Геркулеса, если не предшествовала тому вина женщин? Поэты действительно лгут, но не в том, что ваши боги, когда были людьми, делали то, о чем они рассказали, и не в том, что приписали божеству мерзости, тогда как вам кажется более вероятным, что боги были не такими, как они представляют их, но в том, что вообще представляют их богами.

8.

Остается последний род богов, а именно родовых, принадлежащих народам. Об этих богах, избранных по произволу, а не по знанию истины, имеются частные сведения. Я думаю, что Бог везде известен, везде присутствует, везде господствует, все должны почитать Его, все должны заслуживать Его милости. Но если и те, которых сообща весь мир чтит, не имеют доказательств истинности своей божественности, то тем более – те, которых не знают их собственные подданные. Ибо достойно ли уважения такое богословие, которое оставлено даже молвой? Много ли на свете людей, видевших или слышавших об Атаргате сирийцев, о Целесте африканцев, о Варсутине мавров, об Ободе и Дузаре арабов, о Белене Норикском? Или о тех богах, о которых говорит Варрон: о Дельвентине Казиниенском, о Визидиане Нарниенском, о Нумитерне Атиненском, об Анхарии Аскуланском, и предшествовавшей им Нортии Вульсинской, даже имена которых ничем не превосходят человеческие? Мне смешны боги, управляющие тем или иным городом, почитание которых ограничивается его стенами. До чего доходит свобода восприемничества богов, показывают суеверия египтян, которые почитают даже домашних животных, кошек, крокодилов и своего Анубиса. Мало им того, что они обоготворили человека. Я говорю о том, которого почитает не только Египет или Греция, но весь мир, которым клянутся африканцы и о котором верные сведения можно найти в наших книгах. Ибо тот Серапис, который некогда назывался Иосифом, происходил из священного народа. Он, младший из братьев, но превосходивший их умом, был из зависти продан братьями в Египет и там служил в доме царя египетского, Фараона. Бесстыжая царица пожелала с ним сойтись, но так как он не повиновался ей, то она донесла на него царю, и царь заключил его в темницу. Здесь, верно истолковав сны неких людей, он тем самым обнаружил силу своего духа. Между тем и царь увидел какие-то страшные сны. Так как те, кого пригласил царь, отказались их истолковать, такую возможность получил Иосиф. Он был освобожден из темницы и так истолковал царю сны его: семь коров тучных означают семь лет плодородия, а семь коров тощих – семь лет неурожая. Поэтому Иосиф советовал царю из предшествующего обилия создать запасы на случай будущего голода. Царь поверил ему. События показали и его ум, и его святость, и его заботу. Фараон поручил ему заведовать снабжением всего Египта хлебом. Сераписом его назвали за украшение на голове. Это украшение имело форму хлебной меры и напоминало этим о раздаче хлеба, а колосья, находящиеся вокруг, показывали, что на этом человеке лежали заботы о хлебе. И собаку, которая находится в царстве мертвых, поместили под правой его рукой, потому что его рукою были преодолены бедствия египтян. С ним связывают и Фарию, этимология имени которой указывает на то, что это была дочь царя Фараона. Фараон среди других почестей и наград отдал ему в жены свою дочь. Но так как они вознамерились почитать и зверей и людей, то образ тех и других соединили в одном Анубисе, чтобы лучше можно было видеть, что черты своей природы и своего нрава обоготворил народ буйный, непокорный своим царям, подобострастный к чужим, то есть в полном смысле рабская натура, исполненная собачьей мерзости.

Книга вторая – часть 2

9.

Мы рассмотрели наиболее известное или замечательное в этих трех родах богословия, согласно установленному Варроном разделению богов, так что наш ответ относительно физического, мифического и родового разряда богов можно считать достаточным. А так как ныне все религиозные представления принадлежат уже не философам, не поэтам и не народам, а владыкам – римлянам, которым те их передали и от которых они приобрели себе авторитет, то нам должно теперь вступить в другую обширную область человеческого заблуждения, в лесную чащу, которую следует вырубить, поскольку она успела затенить нестойкие в прошлом заблуждения, принявшие семена суеверий. Но Варрон и римских богов разделил на три рода: на богов известных, неизвестных и отобранных. Какая нелепость! Зачем римлянам нужны были неизвестные боги, если они имели известных? А может быть, они пожелали посостязаться с афинской глупостью? Ибо у афинян есть храм с надписью: «Неведомым богам». Но разве можно почитать то, чего не знаешь? Далее, если они уже имели известных богов, то должны были быть довольны ими и не должны были желать отобранных. Здесь их можно уличить в нечестии. Ибо если они богов отбирают, как луковицы, то те, которых они не выбирают, объявляются негодными. Мы же разделяем богов римских на два рода: на богов общих и частных, то есть на таких. которых они имеют вместе со всеми другими народами, и на таких, которых они сами изобрели. Не следует ли их отождествить с общественными и пришлыми богами? Ибо об этом свидетельствуют жертвенники пришлых богов при храме Карны и общественных – на Палатине. Так как общие боги находятся среди физических либо мифических богов, то о них уже сказано. Говоря о частных богах римских, мы изумляемся этому третьему роду неприятельских богов, потому что никакой другой народ не принял их столько, сколько приняли они. Всех остальных богов мы разделяем на два вида: одни взяты из людей, а другие просто выдуманы. Итак, поскольку мертвых обоготворяют будто бы за их заслуги при жизни, нам следует возразить и показать, что они не заслужили этого. Верят, что Эней, этот не стяжавший славы воин, поверженный камнем, обожал своего отца. Что за низменное, прямо на собак оружие! И как позорна рана от него! Но Эней оказывается еще изменником отечества, таким же, как Антенор. И хотя это многим не нравится, следует знать, что Эней покинул соотечественников, когда родина его была в огне, и что его нужно ставить куда ниже той карфагенской женщины, которая не последовала за своим мужем Гасдрубалом, робко умолявшим врагов, как Эней, не подумала, взяв с собой детей, сохранить через бегство свою красоту и своего отца, но бросилась в огонь пылавшего Карфагена, словно в объятия погибающего отечества. Благочестив ли Эней лишь потому, что взял с собой единственного сына и престарелого отца, когда бросил Приама и Астианакта? Но римлянам он должен быть еще ненавистнее, ибо они в своих клятвах благосостояние императоров и их семейств ставят выше блата своих детей, жен и всего того, что для них дорого. Боготворят сына Венеры, и Вулкан, зная это, терпит, и Юнона дозволяет! Если сыновья достигают неба за почтение к родителям, то не скорее ли должно считать богами аргивских юношей за то, что они, дабы мать не совершила проступка в отношении святынь, превзошли обычные человеческие представления о благочестии и привезли мать, сами запрягшись в повозку? Почему не в большей степени богиня – та более чем благочестивая дочь, которая собственными сосцами питала своего отца, умиравшего от голода в темнице? Чем другим прославился Эней, разве тем, что он так и не показался в лаврентинском сражении? Вновь, как обычно, он бежал из сражения, словно предатель.

Также и Ромул сделался богом после смерти. Если это – потому, что он основал город, то почему же другие основатели городов, включая сюда женщин, не сделались богами? А ведь Ромул и брата умертвил, и коварно похитил чужих девушек. Потому он бог, потому он Квирин, что из-за него родители подняли тогда крик (quiritatum est). Чем Стеркулин заслужил божество? Если Стеркулин старательно унавоживал поля, то Авгий собрал навоза еще больше. Если безумный Фавн, сын Пика, поступал противозаконно, то его скорее следовало лечить, чем боготворить. Если дочь Фавна отличалась таким целомудрием, что даже не общалась с мужчинами то ли по дикости, то ли сознавая свое безобразие, то ли стыдясь отцовского безумства, то насколько достойнее ее именовалась бы Бона Деа – Пенелопа, которая мягкостью сумела сохранить свое целомудрие, находясь среди стольких ничтожных женихов? И Санкт получил храм от царя Плотия за гостеприимство, хотя Улисс мог доставить вам еще одного бога – в виде добросердечнейшего Алкиноя.

10.

Перехожу к более гнусному. Вашим писателям не стыдно было рассказывать о Ларентине. Это была публичная женщина или тогда, когда выкормила Ромула (потому ее и называли «волчицей», что она была блудницей), или когда была любовницей Геркулеса, притом уже умершего, то есть уже бога. Ибо рассказывают, что служитель его храма, играя сам с собой в храме в камушки, чтобы представить себе противника, которого у него не было, играл одной рукой за Геркулеса, а другой – за себя, причем если бы выиграл он сам, он взял бы себе из жертв Геркулеса обед и блудницу, а если бы выиграл Геркулес, то есть другая рука, то он предложил бы Геркулесу то же самое. И вот рука Геркулеса выиграла, что можно причислить к его двенадцати подвигам. Служитель храма угощает Геркулеса обедом и приводит ему блудницу Ларентину. Обед поглощает огонь, который уничтожил тело самого Геркулеса, теперь же он истребляет все на жертвеннике. Ларентина спит одна в храме: женщине, только что вышедшей из дверей публичного дома, представляется, что во сне она сходится с Геркулесом, да и на самом деле это могло ей пригрезиться, если она думала об этом наяву. Когда рано утром она идет из храма, одного юношу Таруция, второго, так сказать, Геркулеса, охватывает страстное желание ею обладать, и он приглашает ее к себе. Она следует за ним, полагая, что это будет ей на пользу, поскольку об этом ей сказал Геркулес, и добивается, чтобы юноша с ней соединился законным браком (поистине связь с наложницей самого бога не может сойти человеку с рук!), и супруг делает ее своей наследницей. Впоследствии, незадолго до смерти она завещала народу римскому то довольно обширное поле, которое приобрела при помощи Геркулеса. Этим божественная Ларентина приобрела право на божественность и всем своим дочерям, которых она должна была сделать своими наследницами. Что же, такая достойная женщина умножила славу римских богов! Из стольких жен Геркулеса, конечно, любима одна Ларентина, ибо только она одна богата и уж гораздо счастливее Цереры, которая понравилась мертвецу. При таких примерах и при таких желаниях всего народа кто не мог быть признан богом? Кто вообще оспаривал божество у Антиноя? Был ли Ганимед прелестнее его или дороже его любовнику? У вас мертвецам открыто небо, вы постоянно гоните их по дороге от преисподней к звездам. Так восходят туда и блудницы, чтобы вы не думали, что своих императоров вы ставите намного выше.

11.

Римляне, не довольствуясь тем, что признали богами таких, которых прежде видели, слышали и осязали, чьи изображения известны, деяния рассказаны, память о ком повсеместно распространена, требуют каких-то бестелесных и бездушных теней, собственно, названий вещей, и признают их богами, поручая отдельным божествам всякое состояние человека с самого зачатия во чреве. Так, есть некий бог Консевий, который ведает зачатием при совокуплении, есть богиня Флувиония, которая питает младенца во чреве; потом Витумн и Сентин, при помощи которых младенец начинает жить и чувствовать; затем Диеспитер, который доводит беременную до родов. При родах присутствуют и Канделифера, потому что рожали при свете свечи, и другие богини, которые получили свое название от тех или других услуг при рождении. Римляне полагали, что помощь при родах рожденному оказывали Карменты: тому, кто рождался неправильно, помогала Постверта, а правильно рожденному – Проза. Назван был богом и Фарин – по речи (ab effatu), и Локуций – от говорения (a loquendo). Кунина оберегает дитя от дурного глаза и убаюкивает его. И Левана и Рунцина вместе его воспитывают. Удивительно, как еще боги не позаботились об очищении детей от нечистот! Далее Потина и Эдула учат ребенка впервые пить и есть, Статина учит его стоять (statuendi), Адеона – приходить (adeundi), Абеона же – уходить (ab abeundo). У римлян есть и Домидука, а также Мента, которая учит одинаково добру и злу. Есть также боги желания (voluntas): Волюмн и Волета. Они имеют и Павентину, богиню страха (pavor), и Венилию, богиню надежды, Волюпию, богиню удовольствия (voluptas), и Престицию, богиню превосходства, и Перагенора – от совершения, и Конса – от совета (consilium). Ювента – богиня юношей, надевающих тогу, а Фортуна Барбата – богиня мужчин. Если говорить о свадебных богах, то у них есть Афферен – да от принесения (ab afferendis) приданого. Какой стыд! У них введены и Мутун, и Тутун, и богиня Пертунда, и Субиг, и Према Матер. Пощадите вы богов, бесстыдники! Никто не присутствует при игрищах молодых супругов. Лишь сами новобрачные наслаждаются на ложах – и краснеют.

12.

Сколько же мне их еще перечислять, богов, которых вы приняли? Не довольно ли вам краснеть? Не пойму, смеяться ли мне над неразумием или порицать слепоту. Ведь скольких богов, и притом каких, следует мне обрисовать? Больших или малых тоже? Древних или также и новых? Мужчин и женщин? Холостых или также и женатых? Мастеровых или неумелых? Сельских или городских? Отечественных или чужеземных? Ибо столько их семейств, столько родов просят установить свое происхождение, что невозможно их рассмотреть, различить и описать. Но чем шире предмет, тем более нужно сузить его, и потому, поскольку теперь мы стремимся лишь к тому, чтобы показать, что все ваши боги – люди (не потому, что вы этого не знаете, но чтобы вам напомнить, ибо вы как будто забыли), мы для краткости будем говорить только о родоначальнике их. Ибо природа родоначальника несомненно принадлежит всем потомкам его.

Боги ваши, я полагаю, происходят от Сатурна. Ибо хотя Варрон называет самыми древними богами Юпитера, Юнону и Минерву, однако нам не должно отступать от того мнения, что всякий отец древнее детей. Поэтому Сатурн старше Юпитера, как и Небо старше Сатурна: ведь Сатурн произошел от Неба и Земли. Однако я не буду говорить о происхождении Неба и Земли. Как бы то ни было, они долго были не женатыми и бездетными, прежде чем сделались супругами и родителями. Конечно, долго им пришлось расти до такой величины! Наконец, лишь только голос Неба начал грубеть, а груди Земли – твердеть, они вступили в брак. Полагаю, или Небо сошло к невесте, или Земле пришлось взойти к жениху. Как бы то ни было. Земля зачала от Неба и родила Сатурна. Достойно удивления то, что он не был похож ни на кого из родителей. Но пусть родила. По крайней мере до Сатурна никого они не произвели на свет и никого после, кроме одной только Опы. Здесь и пресеклось их потомство. Ибо Сатурн оскопил спящее Небо. Мы читали о Небе, что оно мужского рода. Ибо какой может быть отец, если он не мужчина? Но чем можно было его оскопить? У него был серп. В то время? Ведь тогда еще не было Вулкана, изобретателя железных орудий. Земля же, овдовев. не стала выходить замуж, хотя была молода. Ведь у нее не было другого Неба. Однако что же? Быть может. Море ее обнимет? Но вода в нем соленая, а она привыкла к пресной. Так что Сатурн – единственный мужчина на небе и на земле. Сам же он, достигнув совершеннолетия, вступает в брак со своей сестрой. Тогда еще не было законов, воспрещающих кровосмешение и наказывающих отцеубийство. Потом он пожрал своих сыновей: лучше самому пожрать их, чем волкам, если бы он выбросил их. Ведь он боялся, как бы кто из его сыновей не взялся по примеру отца за серп. После рождения Юпитера и его удаления он проглотил камень вместо ребенка. Благодаря этой хитрости он долго пребывал в неведении, пока наконец не подвергся нападению и не был лишен царства сыном, которого не проглотил и который вырос в убежище. Вот какого патриарха богов родили вам Небо и Земля при помощи повитух – поэтов.

Но некоторые тонко, физически, посредством аллегорий толкуют Сатурна. Именно, Сатурн якобы есть время; Небо и Земля – его родители, так как они ни от кого не происходят; серпом он снабжен потому, что временем все уничтожается, а детей пожирает потому, что все вышедшее из него он уничтожает в себе самом. Это подтверждают и именем: Kronos, так зовут его по-гречески, все равно что «Хронос». Равным образом его латинское имя производят от «сева» (a sationibus) те, которые думают, что он – творец и что через него семена небесные нисходят на землю. Опу присоединяют к нему как потому, что семена приносят богатство (ops) жизни, так и потому, что они появляются вследствие труда (opus). Я хотел бы, чтобы мне объяснили это двусмысленное толкование. Либо уж это был Сатурн, либо время. Если время, то каким образом Сатурн? Если Сатурн, то каким образом время? Ибо нельзя полагать, что в нем действительно присутствует и то и другое. Что же помешало почитать время в его собственном естестве? Что помешало почитать человека или басню о нем в его собственном образе, а не в образе времени? Зачем такое толкование, разве только затем, чтобы гнусный предмет подкрасить ложными объяснениями? Ты не желаешь, чтобы Сатурн был временем и потому называешь его человеком, или не желаешь, чтобы он был человеком и потому считаешь его временем. Несомненно, что ваш бог Сатурн сохранялся в древних сочинениях в качестве человека, жившего на земле. Бестелесным можно мыслить все, что не существует, в отношении существующего выдумки неуместны. Поскольку известно, что Сатурн жил, то напрасно вы понимаете его аллегорически. Вам это непозволительно, потому что вы не будете отрицать, что он был человеком и его нельзя считать ни богом, ни временем. В вашей литературе то и дело говорится о происхождении Сатурна. Мы читали об этом у Кассия Севера, у Корнелиев – Непота и Тацита, также у греков Диодора и других, которые занимались изучением древностей. Нигде нет более достоверных свидетельств пребывания Сатурна, чем в Италии. Ибо после странствования по многим странам и остановки в Аттике он поселился в Италии, или, как она тогда называлась, в Энотрии, будучи принят Янусом, или Янисом, как его называют салии. Холм, на котором он поселился, был назван Сатурновым, а город, который он основал, существует и доселе под именем Сатурнии. Наконец, вся Италия была названа в память о Сатурне. Так об этом свидетельствует страна, которая господствует над миром; и хотя не все ясно в происхождении Сатурна, однако из его деяний видно, что он был человеком. Итак, если Сатурн был человеком, то, конечно, он и происходил от человека, а не от Неба и Земли. Но так как его родители были не известны, его легко могли назвать сыном тех, детьми которых могут считаться все. Ведь кто не называет небо и землю из почтения отцом и матерью? Разве не в обычае человеческом говорить о тех неизвестных, которые вдруг появляются, что они свалились с неба? Поэтому, так как чужеземец явился внезапно, то везде стали называть его небесным. Также у нас принято людей неизвестного происхождения называть детьми земли. Я умалчиваю о том, что в древности люди были грубы и чувствами, и умом, и потому легко могли принять неизвестного им человека за бога, тем более если это был царь, да еще первый.

Я еще кое-что расскажу о Сатурне, чтобы приготовить краткую речь относительно прочих богов, достаточно порассуждав о родоначальнике, и чтобы не пропустить важных свидетельств божественного писания, к которому следует испытывать полнейшее доверие в силу его древности. Ведь Сивилла существовала прежде всей вашей литературы, именно та Сивилла, которая была подлинной провозвестницей истины, и слова которой вы влагаете в уста пророков – демонов. Она шестистопным стихом так говорит о поколении Сатурна и его деяниях: «В десятое поколение рода человеческого после того, как был потоп, царствовали Сатурн, Титан и Япет, храбрейшие сыновья Неба и Земли». Итак, если вы испытываете сколько-нибудь доверия к вашим писателям и древнейшим сочинениям, уже в силу древности приближенным к тому времени, то этого достаточно, чтобы видеть, что Сатурн и его потомки были людьми. Мы не будем распространяться о каждом вашем боге, а ограничимся кратким изложением, исходя из их происхождения. Каковы потомки, видно из того, какими были предки: от смертного происходит смертное, от земного – земное. На свет является поколение за поколением. Происходят браки, зачатия, рождения. Известны отечества, владения, царства, памятники. Итак, те, которые не могут отрицать рождения богов, должны считать их людьми смертными, а признающие их смертными не должны считать их богами.

13.

Но, говорят, их сила явно в них присутствует. Тех, о которых невозможно утверждать, что они с самого начала были чем-либо другим, нежели людьми, принимают в число богов, утверждая, что они сделались богами после смерти. Так думает Варрон и те, кто разделяет его заблуждения. На этом я и остановлюсь, ведь если ваши боги избраны в сонм богов как в сословие сенаторов, то вам, как людям мыслящим, придется допустить, что существует некий высочайший владыка, как бы император, имеющий власть избирать богов, ибо никто не может даровать другим то, над чем он сам не господствует. К тому же если бы они сами могли сделать себя богами после смерти, то почему они пожелали сначала побыть в низшем состоянии? Или если нет никого, кто был бы способен творить богов, то почему говорят, что сделались богами те, которых мог сделать только кто-то другой? Итак, у вас нет никакого основания отвергать то, что существует какой-то властитель (manceps) божественности. Поэтому мы рассмотрим причины избрания людей в богов.

Полагаю, что вы укажете две причины. Ибо тот, кто божественность раздает, делает это либо для того, чтобы иметь помощников, защитников или украшателей своего величия, либо для того, чтобы воздать каждому по его заслугам. Какой-либо иной причины представить невозможно. Награждать кого-либо возможно или для себя или для того, кого награждают. Но первая причина не соответствует божеству, способному производить из того, что не есть бог, бога, поскольку ему при этом приписывается человеческая слабость, словно он нуждается в труде или помощи других, притом мертвых. Это тем удивительнее, что бог с самого начала мог создать себе бессмертных богов. Тот, кто об этом возьмется рассуждать, не станет на этом задерживаться, если только сравнит божественное с человеческим. Ибо следует опровергнуть и второе мнение, согласно которому бог якобы дарует людям божественность за их заслуги. Но если действительно за это им дарована божественность, если небо было открыто древним мужам за их заслуги, то следует поразмыслить, почему же впоследствии не оказалось никого, кто был бы достоин такой чести. Или на небе уже нет места? Такие уж, видите ли, у древности преимущества на небе! Посмотрим, таковы ли заслуги древних. Тот, кто говорит, что они действительно это заслужили, предполагает, что у них имелись заслуги. Разве что в древности через проступки можно было приобрести божественность, тогда вы совершенно справедливо включили в число богов кровосмесителей: брата и сестру – Опу и Сатурна. Выкраденный младенцем Юпитер не был достоин крова и сосцов человеческих и заслуженно находился на Крите. Наконец, повзрослев. Юпитер свергает с престола не кого-нибудь, а собственного отца, счастливого царя золотого века, в правление которого люди не знали ни труда, ни бедности, пребывая в безмятежном спокойствии, когда «земля не ведала плуга: все сама порождала, без просьб и молений». Юпитер, видите ли, возненавидел отца за то, что тот занимался кровосмесительством, за то, что хотел его пожрать, и за то, что оскопил его деда. Однако вот уж и сам он совокупляется с сестрою, так что я думаю, что к нему первому относится изречение: «каков отец, таков и сын». В сыне благочестия не более, чем в отце! Если бы уже тогда существовали справедливые законы. Юпитера следовало бы разрубить пополам и зашить сразу в два мешка. После того как похоть Юпитера закалилась в кровосмешении, мог ли он сколько-нибудь колебаться, когда ему доводилось совершать менее значительные проступки, то есть заниматься прелюбодеянием и развратом? Поэзия вволю над ним порезвилась, почти так же. как имеем обыкновение делать это мы. когда нам приходится рассказывать о каком-либо беглеце, взваливая на него груз не совершенных им проступков. То его изображают расточительным, когда он якобы уплатил быка или стоимость быка и осыпал публичные дома золотым дождем, то есть деньгами открыл себе к ним дорогу, то изображают в образе орла, уносящего прочь [мальчика], то в образе поющего лебедя. Не повествуют ли эти басни о постыднейших мерзостях и величайших преступлениях? Разве не от них человеческие нравы и характеры становятся более развратными? Нам не стоит здесь подробно рассуждать о том, каким образом демоны, давно уже появившееся потомство злых ангелов, старались отвратить людей от веры посредством неверия и подобных басен. Ибо если бы природа народа, видящего пример себе в своих императорах, начальниках и учителях, была с ними не схожа, они давно уже потребовали бы себе иных примеров для подражания. Насколько же хуже их тот, который не лучше?! Вы удостоили Юпитера прозвища «Optimus» («Лучший»), а Вергилий называет его «справедливым». Поэтому-то все ваши боги и занимаются кровосмешением со своими, бесстыжи с чужими, нечестивы, несправедливы. Кто еще не окончательно опозорен в баснях, тот не достоин сделаться богом.

14.

Но так как принято особо выделять богов, причисленных к их сонму из числа людей, и поскольку, по Дионисию Стоику, боги делятся на рожденных и сотворенных, я скажу и об этом их роде. Рассуждение наше будет касаться главным образом Геркулеса: достоин ли он неба и божественности? Разумеется, божественность присваивается за добровольно выказанные добродетели, но если божественность дана Геркулесу за храбрость, так как он все время убивал разных зверей, то что в этом удивительного? Не убивают ли зверей, и притом куда более свирепых, в одиночку сражаясь со многими, преступники, брошенные зверям, или гладиаторы, цена которых ничтожна? Если он достиг божественности за свои странствия по свету, то скольких богачей отправила в странствия приятная свобода, и скольких философов – униженная бедность? Почему не вспомнить киника Асклепиада, который весь свет осмотрел, сидя на единственной корове, которая и на спине его возила, и иногда питала своим выменем? Если Геркулес сходил даже в ад, то разве не известно, что путь туда открыт всем? Если вы обоготворили его за множество убийств и сражений, то гораздо более совершил убийств и выиграл сражений Помпеи Великий, разгромивший морских разбойников, которые не оставили в неприкосновенности даже Остию. А сколько тысяч людей истребил Сципион в одном только уголке Карфагена – Бирсе? Насколько Сципион больше достоин божественности, чем Геркулес! Присовокупите к подвигам Геркулеса совершенные им надругательства над девами и женами, подвязки Омфалы и позорно покинутый из-за исчезновения красавчика – юноши поход аргонавтов. Прибавьте к его подвигам после этих безобразий его безумие, поклоняйтесь самим стрелам, которыми он умертвил своих детей и жену! Кто достойнее его осудил себя на костер вследствии раскаяния в сыноубийстве? Кто, напоенный ядом за неверность жене, более заслужил того, чтобы умереть позорной смертью? И его-то вы с костра подняли на небо так же легко, как и другого, убитого божественным огнем, который, немного подучившись медицине, воскрешал мертвых. Этот сын Аполлона, также человек в силу того, что он – внук Юпитера, правнук Сатурна (или скорее ублюдок, так как отец его неизвестен и он, по свидетельству Сократа Аргосского, будучи брошенным, был найден и вскормлен еще позорнее, чем Юпитер – собачьими сосцами), был по заслугам, чего никто не может отрицать, поражен молнией. Здесь Юпитер Оптимус снова зол, жесток к внуку, завистлив в отношении искусного врача. Но Пиндар не скрывает вины Эскулапа, когда говорит, что тот был наказан за корыстолюбие и жадность, поскольку на самом деле он умерщвлял живых, а не воскрешал мертвых, злоупотребляя своим продажным искусством. Говорят, что и мать его погибла по той же причине, и по заслугам, так как она родила столь опасное для мира чудовище и взошла таким образом на небо по той же лестнице, что и он. Однако афиняне должны знать, что они приносят жертвы таким богам: ибо они Эскулапу и матери его приносят жертвы в честь своих покойных родителей. Как будто сами они не боготворят своего Тесея, настоящего бога! Отчего же не боготворить, если он покинул свою благодетельницу на чужом берегу по причине той же забывчивости или даже безумия, которое явилось причиной смерти его отца?

15.

Долго было бы говорить о тех, кого вы удостоили звездного погребения и кого дерзко причислили к богам. Я думаю, что и Касторы, и Персей, и Эригона заслуживают удаления с неба так же, как и отрок Юпитера. Но что тут удивительного? Вы перенесли на небо даже собак, скорпионов и раков. Я уже не говорю о тех богах, которых вы почитаете в форме оракулов: таково уж у них свидетельство божественности. Что? Вы думаете, что есть боги такие, во власти которых находится печаль, так, например, есть Видуй, который отделяет (viduet) душу от тела, а вы не дозволяете заключать его в стены; есть также Кекуль, который отнимает зрение у глаз; есть Орбона, которая лишает потомства, и есть, наконец, богиня самой смерти. Опуская прочее, скажу, что, по нашему мнению, есть боги и мест в городах, или боги – места: и Отец Янус и богиня Яна – для арок, и бог семи гор (montes septem) – Септемонтий. Одни из этих богов имеют жертвенники и храмы в тех же самых местах, другие – в чужих местах и на чужие средства. Я умалчиваю об Асценсе, получившем свое название от восхождения (a scansione), о Кливиколе, получившей свое имя от холма (a clivis). Умалчиваю также о богах Форкуле, называющемся от дверей (a foribus), о Кардее, называющейся от дверных петель (a cardinibus), о Лиментине, называющемся от порогов (limines), или о других, которым ваши соседи поклоняются под именем придверных богов. Ибо что тут особенного, когда вы имеете особых богов в публичных домах, кухнях и даже тюрьмах? Вот так этими бесчисленными, собственно римскими богами, среди которых распределяются разнообразнейшие жизненные обязанности, наполняется небо, так что уже нет нужды в прочих богах. Но так как у римлян те боги, о которых мы сказали выше, почитаются частным образом и посторонним о них узнать не легко, то каким образом все то, чем, по мнению римлян, эти боги заведуют, успешно совершается во всяком роде и у любого народа, когда их гаранты бывают здесь не только лишены почестей, но о них даже и не знают?

16.

Но, говорят, некоторые боги открыли плоды и то, что необходимо для жизни. Спрашиваю вас, когда вы говорите, что они это нашли, то не сознаетесь ли вы этим, что то, что они нашли, существовало раньше? Итак, почему вы не почитаете творца этих даров, а вместо него почитаете тех, которые нашли их? Ибо прежде чем что-либо найти, всякий, само собой разумеется, благодарит виновника этого и сознает, что Бог тот, кому поистине принадлежит роль Создателя, которым создан и тот, кто нашел, и то, что найдено. В Риме не знали зеленой африканской фиги, пока Катон не принес ее в сенат, чтобы показать, насколько близко к Риму это враждебное государство, на покорении которого он всегда настаивал. Гней Помпеи впервые ввез в Италию вишню из Понта. На мой взгляд, открыватели плодов также могли в благодарность снискать у римлян божественность. Все это так же несостоятельно, как и то, что богами становятся за изобретение искусств. Если современных художников сравнить с древними, то насколько нынешние достойнее обожествления! Я спрашиваю вас: разве не во всех искусствах древность устарела, так как ежедневно повсюду появляются все новые произведения? Поэтому вы просто наносите ущерб славе тех, кого обоготворяете за их искусства, поскольку тем самым вызываете их на состязание с непобедимыми соперниками.

17.

Наконец, вы не отказываете хранителям вашей религии, чтобы они признавали богами всех тех, кого признала богами еще древность и в кого уверовали следующие поколения. Поэтому и до нас дошел этот величайший римский религиозный предрассудок, на который нам придется ополчиться, выступив против вас, язычники. Именно, говорят, что римляне сделались владыками и правителями всего мира потому, что заслужили это неукоснительным выполнением религиозных обязанностей, в силу чего возобладали едва ли не именно боги римлян. Разумеется, это Стеркул, Мутун и Ларентина даровали им мировое господство! Видимо, все же римский народ определен к господству своими собственными богами. Ибо я не думаю, чтобы чужеземные боги скорее пожелали господства чужого народа, чем своего собственного. чтобы они пренебрегли, оставили и даже предали свою отчизну, где они родились, выросли, прославились и были погребены. Поэтому тот же Юпитер не дозволил бы римскому оружию завоевать свой Крит, забыв и свою Идейскую пещеру, и медные щиты корибантов, и «тончайший» запах своей кормилицы. Разве он не предпочел бы всему Капитолию свою могилу, чтобы скорее господствовала та страна, в которой покоится его прах? Неужели Юнона могла бы пожелать, чтобы был сожжен, притом потомками Энея, тот Карфаген, который она любила и предпочла Самосу? Известно ведь, что …здесь ее колесница стояла, Здесь и доспехи ее. И давно мечтала богиня, Если позволит судьба, средь народов то царство возвысить.

Не смогла она; бедная, противостоять судьбе! Однако Судьбе, отдавшей в их руки Карфаген, римляне не воздали столько чести, сколько воздавали Ларентине. Но эти боги не дают власти над царствами. Если Юпитер царствовал на Крите, Сатурн – в Италии, Исида – в Египте, то там царствовали и те, кому довелось покорить и весьма набожных царей. Итак, раб творит владык, и бывший раб Адмета расширяет владения римских граждан, губя в то же время своего верного почитателя Креза, введя его в заблуждение двусмысленным оракулом. Почему же бог побоялся твердо возвестить, что Крез будет лишен царства? Можно подумать, что боги, наделенные царской властью, когда-либо были в состоянии защитить свои города! Если они имеют достаточно силы, чтобы защитить римлян, то почему Минерва не защитила Афины от Ксеркса? Или почему Аполлон не сберег Дельфы от Пирра? Пусть охраняют Рим те, которые утратили свои города, если римское благочестие это заслужило! Но разве религия римлян приобрела свой теперешний вид не после приобретения высшей власти и расширения границ? Хотя богослужение было введено Нумой, однако тогда религия еще не переводила ваше имущество на статуи и храмы. Религия была бережлива, обряды бедны, жертвенники временны, сосуды убоги, дым из них скуден, а самого бога нигде не было. Так что римляне сделались религиозными не прежде, чем великими, и не потому они велики, что религиозны. Напротив, каким образом римляне могли приобрести власть своей набожностью и великой заботой о богах, когда они приобретали эту власть, скорее оскорбляя богов? Ибо, если я не ошибаюсь, всякое царство приобретается при помощи войны и войнами же расширяется. И победители государства оскорбляют и государственных богов. Ибо победители в равной степени разрушают и стены и храмы, убивают и граждан и жрецов, грабят и священное и мирское. Сколько у римлян трофеев, столько и святотатств; сколько триумфов над народами, столько их и над богами. Победителям достаются и статуи богов, которые, если они способны ощущать, то, конечно, не любят своих похитителей. Но так как боги ничего не чувствуют, то их оскорбляют безнаказанно, а так как их безнаказанно оскорбляют, то напрасно их и почитают. Так что тот, чье величие достигнуто победами, не может расширять его религиозными заслугами, и либо по мере роста он оскорбляет религию, либо по мере оскорбления растет. Все народы, каждый в свое время, имели царства, как, например, ассирийцы, мидяне, персы, египтяне. Некоторые из них царствуют до сих пор, однако и те, которые потеряли царства, не оставались без религии и почитания даже немилостивых к ним богов, пока наконец почти все господство не перешло к римлянам. Так что судьба времен владеет царствами. Ищите Того, Кто установил порядок времен. Он же распределяет царства, и теперь сосредоточил в руках римлян высшую власть, словно деньги, взысканные со многих должников и сложенные в один сундук. Что Им определено относительно этой власти, знают те, кто стоит к Нему ближе всех.

К жене

Книга первая

1.

Любезная подруга моя в служении Господу! Я счел необходимым оставить тебе распоряжения на тот случай, если покину мир раньше тебя. Мы прожили достаточно долгую жизнь, помогая друг другу разумным советом. Так не позаботиться ли нам о спасении души, напоминая друг другу пути достижения нетленных благ и Царства Божьего? Молю Бога о том, чтобы ты вняла моим увещаниям, – Бога, Которому да будет честь, достоинство, слава и поклонение отныне и во веки веков, аминь.

Начну с того, что предлагаю тебе по возможности не вступать во второй брак. Не ради меня ты сделаешь это, но для того, чтобы помочь себе. Ведь христиане, покинувшие этот мир, не воссоединятся в супружестве в день воскресения, но видом и святостью уподобятся ангелам (ср. Матф. 22:30), как то засвидетельствовал Сам Господь, отвечая на вопрос, кому принадлежать будет жена, бывшая поочередно замужем за семью братьями. В день Судный ни один из ее мужей не оскорбится и не посмотрит на нее с укоризной. А потому не полагай, чтобы советовал я тебе остаться вдовою из желания сохранить для себя тело твое в непорочности. Никакое постыдное удовольствие не возродится для нас: не такое суетное блаженство обещал Господь служителям Своим. Чем полезны советы мои тебе, как и любой христианке, постараюсь теперь объяснить подробнее.

2.

Мы далеки от того, чтобы осуждать союз мужа и жены, союз, благословенный Богом, необходимый для сохранения и расселения по миру рода человеческого, лишь бы союз этот был один. Адам был единственным мужем Евы, и Ева – единственной женой его, потому что Бог одну ее извлек из ребра его. Знаю, что патриархи имели по нескольку жен, имели также и наложниц. Но хотя синагога и была прообразом нашей Церкви, однако содержала много вещей, которые отменены были Новым Законом. Новый Закон был ожидаем именно потому, что Старый был несовершенен. Слово Божье должно было прийти, чтоб облечь нас в духовное обрезание. Упущения и пропуски первого откровения показывали, что надлежало усовершенствовать Закон, и это исполнено Господом нашим в Евангелии и апостолом Его в Посланиях, где отменено все лишнее и объяснено все запутанное.

3.

Если я говорю о свободе древних времен и о последующем ее исправлении, то из этого не следует, что Христос пришел разлучить супругов и разрушить брачный союз, что с Его пришествием всякое супружество стало беззаконным Утверждать это могут только еретики, которые, между прочими заблуждениями, полагают, что надо разлучать совокупившихся в единую плоть, и тем самым восстают против Бога, Который, извлекши из мужа вещество для создания жены, вселил в них желание соединиться браком. Нигде не читаем мы, что брак запрещен, ибо он сам по себе – благо. Только апостол нас учит тому, что лучше брака Позволяя его, он предпочитает ему воздержание. Он позволяет брак по причине ухищрений искусителя, но предпочитает воздержание ввиду скорого конца света. Рассматривая его доводы, мы видим, что жениться нам позволено лишь в силу необходимости, а так как необходимость обесценивает дозволенное, то и сказано: Лучше жениться, чем разжигаться (1 Кор. 7:9). Спрашивается: подлинно ли хороша вещь, которая предлагается потому только, что предпочитается худшей вещи? Если лучше жениться, то потому только, что разжигаться хуже. Но насколько же лучше не жениться и не разжигаться! Во время гонения лучше, с позволения Господа, бежать из города в город (Матф. 10:23), чем дать схватить себя и из-за пыток отречься от веры. Но бегство хорошо только в сравнении с отступничеством. Словом, все, что позволено, – нехорошо, ибо сомнительна сама причина позволения, ведь хорошее дело в разрешении не нуждается. Предпочитать безбрачие – почти то же, что порицать брак. Не говори, что действие хорошо только потому, что не дурно, и что оно не дурно, потому что безвредно. Истинное добро не только не вредно, но и полезно. Мы должны полезное предпочитать тому, что не имеет другого достоинства, кроме того, что оно безвредно: первое равнозначно выигрышу всего состязания, а последнее может дать передышку, но не победу. Забудем последние слова апостола и станем помнить только первые, если хотим высшей награды. Если он и не вменяет их нам в обязанность прямо, то намекает на это, говоря: Невинная девушка помышляет о Боге, стремясь быть святой и телом, и духом, а у замужней женщины на уме лишь мирское стремление угодить своему супругу (1 Кор. 7:34). Всякий раз, говоря о позволительности брака, он призывает нас следовать его примеру, и поистине блажен тот, кто уподобился Павлу.

4.

Прочитав о том, что плоть слаба, мы привыкли делать себе поблажки. Но там же сказано, что дух вынослив (Матф. 26:41). И то, и другое сказано в одном смысле ведь плоть – от земли, а дух – от неба. Зачем же мы оправдываем себя тем, что в нас слабо, а не опираемся на то, что в нас крепко? Почему земное не уступит небесному? Если дух выносливей плоти, так как он более благородного происхождения, то наша вина в том, что мы выбираем слабейшее. Две человеческие слабости делают брак необходимым: первая и главная – плотское вожделение, а вторая – вожделение мирское. Но ту и другую мы, рабы Божьи, должны отвергнуть, ибо отреклись от роскоши и тщеславия. Плотское вожделение ищет оправдания в возрасте, жаждет наслаждения чужой красотою и кичится собственной дерзостью: оно утверждает, что муж надобен для жены, дабы ей покровительствовать, утешать ее и ограждать от дурных сплетен. Когда ты услышишь от кого-нибудь подобные доводы, приведи ему в пример наших сестер, которые отвергают брак и предпочитают святость: они – Божьи невесты, для Бога – их красота и невинность. С Ним они живут, с Ним беседуют, с Ним проводят и дни и ночи, Ему приносят свои молитвы в приданое и от Него получают, словно свадебный подарок, милость. Они избрали благую участь и, отказавшись от замужества на земле, уже причислены к сонму ангелов. Пусть пример этот укрепит тебя в воздержании, пусть плотская похоть уступит любви божественной, и за временные, преходящие радости ты получишь вознаграждение небесное, вечное.

Мирское вожделение имеет источником своим тщеславие, сребролюбие, честолюбие, недовольство малым: вот что делает часто брак необходимым. Отказываясь от награды небесной, хотят быть госпожами чужого дома, наслаждаться богатствами мужа, пользоваться превосходством своим, чтобы привлекать к себе уважение не по собственным заслугам. Да будут такие мысли далеки от верующих! Они не должны печься о будущем, если только доверяют обещаниям Бога, Который облекает красотой полевые лилии, посылает пропитание птицам небесным, Который запрещает нам заботиться о том, во что одеться и как прокормиться завтра, ибо Он знает, в чем нуждаются рабы его[1]. Это – не тяжесть ожерелий и браслетов, не пышность одежд, не галльские или германские рабы – носильщики, но довольство малым, обычно сопутствующее скромности и целомудрию. Ты ни в чем не будешь нуждаться, если посвятишь себя Господу, и обладая Им, будешь обладать всем. Вспомни о небесных Его милостях, и тебе покажется презренным все земное. Безбрачие, обещанное Богу, нуждается только в одном – в постоянстве.

5.

Есть люди, которые женятся для потомства, из желания иметь детей, желания иногда весьма горького. Но и эта мысль должна быть далека от нас. Зачем желать детей, когда имея их, мы желаем им поскорее покинуть наш злосчастный век и быть принятыми у Господа, как того хотел апостол? Хватит с нас забот о своем собственном спасении, если даже не заводить детей! Нам ли искать обузы, которой тяготятся сами язычники, от которой, даже нарушая законы, они стремятся избавиться? Почему Господь сказал: Горе беременным и кормящим (Матф. 24:19; Лук. 21:23)? Не потому ли, что в день Судный дети будут нам обузой, в которой повинен брак? Вдовы от этого будут избавлены: они восстанут налегке по первому же зову ангельской трубы. Они без труда перенесут гонения, не имея ни в утробе, ни на руках ребенка. Итак, кто женится из плотского или мирского вожделения, либо для рождения потомства, должен понимать, что ни одно из этих побуждений не приличествует христианину. Давайте жениться ежедневно, – и Судный день застигнет нас, как Содом и Гоморру. Вероятно, жители тех городов занимались не только женитьбой и торговлей, но когда Господь говорит: Они женились и покупали (Лук. 17:27 сл.), – Он называет важнейшие плотские и мирские пороки, которые, как ничто другое, отвлекают от служения Богу: первый – жаждой наслаждений, второй – жаждой наживы. Но жители Содома и Гоморры грешили задолго до конца света. Какая же участь ожидает нас, если то, что тогда навлекло гнев Господень, мы станем повторять сейчас? Ведь, как говорит апостол, время близко, поэтому пусть состоящие в браке будут как не состоящие (1 Кор. 7:29).

6.

Если женатые должны забыть о том, что они женаты, то неженатые тем более не должны стремиться к браку. Христианка, потеряв мужа, должна забыть о плотских утехах; так поступают даже жены – язычницы из уважения к памяти покойного мужа. Если кому-то это покажется трудным, то мы приведем примеры еще более трудных вещей. Сколько людей посвятило себя целомудрию сразу после крещения! Сколько супругов с обоюдного согласия отказалось от плотского общения, став добровольными скопцами ради Царства Божьего! Если воздержание возможно для супругов, то тем более оно возможно по расторжении брака. Труднее, я думаю, отказаться от того, что под рукой, чем не хотеть того, что потеряно. Станем ли мы считать тяжким и трудным воздержание христианки, если даже язычницы посвящают сатане свое вдовство и девство? В Риме хранительницы неугасимого огня[2] обязаны блюсти девственность под страхом смерти. В Эгии невинную девушку выбирают в жрицы Юноне Ахейской[3], да и в Дельфах безумствующие пророчицы не знают брака[4]. Африканской Церере прислуживают вдовы[5], которые становятся вдовами странным образом: они покидают живых мужей, подбирая им вместо себя других жен, и настолько воздерживаются от общения с ними, что даже не могут целовать собственных детей, причем такая суровость ограничений не возмещается для них благами нашей святой веры. Вот что придумал дьявол, чтобы переманить на свою сторону христиан тем, что слуги его способны к величайшим жертвам. Он умеет губить людей даже их добродетелями; ему безразлично – губить души посредством похоти или посредством воздержания.

7.

Господь учит нас, что воздержание – это путь к вечному спасению, свидетельство веры и наилучшее приуготовление нашей плоти к тому дню, когда она облечется в нетленность для исполнения последней воли Божьей. Вспомни также, что никто не может уйти из мира вопреки воле Божьей: даже лист с дерева не падет без Его дозволения. Кто произвел нас на свет, Тот и изведет нас из него. И если я умру прежде тебя по воле Божьей, то Сам Бог разрушит брак твой. Зачем же тебе восстанавливать то, что Бог разрушил? Зачем отказываться от дарованной свободы, чтобы наложить на себя новые оковы? Сказано: Ты соединен с женой? Так не ищи развода. Ты свободен от жены? Так не связывай себя браком (1 Кор. 7:27). Хотя повторный брак не есть проступок, он влечет, по словам апостола, телесную скорбь (28). Как же нам после этого не любить воздержание? Так насладимся же им при первой возможности, чтобы чистоту, которой мы не смогли достичь в супружестве, мы могли соблюсти во вдовстве. Нужно приветствовать случай, освобождающий нас от обязанностей, которые нужда на нас возлагала. Какой вред второй брак приносит святости, видно из устава Церкви и предписаний апостола, который позволяет избирать в епископы только мужа единственной жены (1 Тим. 3:2) и допускает к священнослужению только единомужних вдов (5:9), дабы жертвенник Божий пребывал чист и безгрешен. Сами язычники, движимые ревностью дьявола, прославляют святость вдовства. В Риме главному жрецу или первосвященнику запрещено жениться два раза[6]. Насколько воздержание должно быть приятно Богу, если даже враг Его сочувствует воздержанию, не из благих, разумеется, побуждений, но с целью смешать приятное Богу с тем, что Ему неприятно.

8.

Одним словом, реченным через пророка, Господь нам показывает, сколь почетно вдовство: Вдову и сироту не обижайте, иначе предстанете пред Моим Судом, – говорит Господь (Ис. 1:17). Отец наш небесный принял под покровительство два самых беспомощных состояния, которые тем дороже для Его милосердия, чем более презираются от людей. Ты видишь, что Он считает как бы равным себе пекущегося о вдове: вот как Он дорожит тою, ревностным защитником которой объявил Себя. Я думаю, даже девственницы не настолько приятны Ему, хотя и они вскоре увидят лик Божий в награду за свою чистоту и непорочность. Ведь легко не желать незнакомого и избегать того, чего никогда не знала. В воздержании вдовы больше заслуги, потому что она знает, чего лишается. Девственница счастливее, но вдова едва ли не достойнее: первая никогда не совращалась с пути, а другая вновь на него вступает; та венчается благодатью, а эта мужеством и доблестью. Есть небесные милости, а есть и другие, заслуживаемые нашими собственными усилиями. Бог распределяет Свои милости по Своей воле. Человек, получающий некоторые из них делами своими, обязан тем собственной ревности. Стремись к воздержанию и скромности, этой подпоре целомудрия, а также к усердию в добродетели и пренебрежению ко всему мирскому. Общайся только с людьми угодными Богу, помня стишок, освященный авторитетом апостола: Порочные связи только развращают нас[7].

9.

Подруги болтливые, ленивые, пьянствующие, любопытные мешают соблюдать вдовство. Легкомысленной болтовней они смущают стыдливость, от суровости отвлекают нас к лености, склоняют к пьянству, праздному любопытству и распутству. Ни одна из таких женщин не станет говорить о благе единомужия, ибо, по словам апостола, их богом является чрево (Филипп. 3:19) и то, что под чревом. Таково мое завещание тебе, любезная супруга, основанное на словах апостола, но дополненное и моими собственными мыслями. Если придется мне умереть, то, я надеюсь, ты обретешь утешение в чтении моих последних советов.

Книга вторая

1.

В первой части послания моего, любезная моя подруга в служении Богу, я старался объяснить, что приличествует делать христианке, когда брак ее разрушится. Теперь скажу о тех женах, которые, разведясь со своими мужьями, или после смерти их не только отвергают возможность остаться в безбрачии, но и, вступая в новый брак, нарушают даже требование апостола выходить, по мере возможности, за христианина (1 Кор. 7:39). Боюсь, как бы после всех призывов к единомужию и вдовству, упомянув о браке, я не показал тебе лазейку к отступлению от долга. Но если ты меня правильно поймешь, то последуешь тому совету, который полезнее. Поистине, это трудно и сопряжено с неудобствами; тем важнее выдержать это испытание. Я не считал бы нужным напоминать тебе об этом, если бы беспокойство мое не было велико. Ведь чем труднее плотское воздержание для вдовы, тем простительнее кажется его нарушение. Но чем позволительнее выйти за христианина, тем больший грех не соблюсти то, что соблюсти возможно. Ведь и апостол вдовам и незамужним советует оставаться, как они есть, говоря: Я хочу, чтобы все следовали моему примеру (7:7). Но словами «выходить только за христианина» он уже не советует, а прямо приказывает. Советом еще можно безнаказанно пренебречь, так как совет зависит от нашего согласия, но нарушить приказ, данный дарованной ему властью, мы не можем. В первом случае мы употребляем во зло свою свободу, но во втором оказываем прямое непослушание.

2.

Видя, как одна христианка на этих днях вступает в брак с язычником, и вспоминая такие же случаи в прежнем, я удивляюсь их дерзости и лицемерию их советчиков, ибо нигде Писание не позволяет этого. Неужели, спрашиваю я, они обольщаются той главой первого Послания к Коринфянам (7:12–14), где написано: Если какой брат женат на неверующей, и она живет с ним в согласии, то он не должен оставлять ее; точно так – же христианка, состоящая в браке с неверующим, если он живет с ней в согласии, не должна покидать его, ибо неверующий муж освящается верующей женой, как и неверующая жена освящается верующим мужем, иначе дети ваши были бы нечистыми. Это правило некоторые христиане толкуют буквально, понимая как разрешение вступать в брак с неверующими. Но совершенно ведь ясно, что этот текст имеет в виду тех христиан, которые уверовали, уже состоя в браке, что доказывают слова: Если какой брат женат на неверующей. Он не говорит: Взял в жены неверующую. Он хочет сказать, что женатый на неверующей и только что сам обращенный, должен оставаться с женой; иными словами, новообращенные не должны думать, что обязаны расстаться с женами, которые сделались для них чуждыми по вере. Он даже прибавляет обоснование, говоря, что в мире призвал нас Господь, и что верующий может спасти через брак неверующего (15–16). Наконец, это толкование подтверждает концовка: Кого как призвал Господь, тот пусть так и остается (17). А призывают, я полагаю, язычников, а не христиан. Если бы он говорил о тех, кто сделался христианином до женитьбы, то разрешил бы последним вступать в брак с кем угодно, но этому противоречили бы следующие его слова: Жена после смерти мужа свободна, и может выйти за кого хочет, но только за христианина (39). Смысл этих слов не оставляет сомнений: чтобы мы не злоупотребили словами «пусть выходит за кого хочет», он прибавляет: Только за христианина. Итак, святой апостол, который вдовам и незамужним желает безбрачия, и себя ставит нам в пример, дозволяет им снова выходить замуж только за христианина; это – единственное условие, которое он выдвигает. Только за христианина, – говорит он, и слово «только» придает великую силу закону, делая его совершенно обязательным. Слово это повелевает и убеждает, приказывает и увещевает, обязывает и угрожает. Мнение апостола столь же ясно, сколь и строго; оно красноречиво в своей краткости, как и всякое Божественное слово, требующее повиновения. Неужели не ясно, сколько грозит вере опасностей, предвиденных апостолом от запрещенных им браков? Прежде всего, это – опасность осквернить плоть христианина прикосновением к плоти неверующего. «Но, – скажет иной, – между женатым язычником, вступающим в христианство, и неженатым христианином может ли быть такое различие, чтоб они остерегались тут осквернения, чтоб одному запрещалось вступать в брак с неверующею, а другому позволялось жить с женою, которую он уже имеет?» – С помощью Духа Святого отвечу на это: Господь предпочитает, чтобы брак не совершился, нежели допустить его расторжение. Он запрещает развод, кроме тех случаев, когда жена прелюбодействует[8], а воздержание прямо рекомендует. Итак, первый обязан оставаться с женой – язычницей, второй не вправе жениться на язычнице. Согласно Писанию, язычники, уверовавшие в браке, не только не оскверняются союзом с прежними женами, но могут и освящать их; отсюда явствует, что мужчины, уверовавшие прежде брака, не могут освящать язычниц, на которых женятся, ибо благодать Божья освящает только тех, кого застала в браке; чего же благодать не освящает, то нечисто, а нечистое не имеет доли в святыне; оно само ее оскверняет и губит.

3.

Итак, христиане, женящиеся на язычницах, повинны в блуде и должны быть отлучены от общения с верующими, по слову апостола, который с такими даже есть запрещает (1 Кор. 5:11). Осмелимся ли мы предстать пред Судом Господа с таким брачным договором? Назовем ли законным брак, Им Самим запрещенный? Запрещенный союз не есть ли блуд? Неужели храм Божий не оскверняется присутствием в нем язычника, а тело Христово – прикосновением к телу блудницы? Мы не принадлежим себе, но искуплены кровью Божьей. Оскверняя плоть свою, мы Его оскверняем: Бог ясно запретил вам вступать в брак с язычниками, дабы не осквернить плоти Христовой, а добровольный грех особенно тяжек. Чем легче избежать его, тем преступнее ему поддаться. Рассмотрим теперь, какие еще опасности от этого предвидел апостол не только для плоти, но и для духа. Неужели ежедневное общение с неверующими не ослабляет постепенно в нас веры? Если общение с дурными людьми вредит добрым нравам (15:33), то к чему приведет сожительство с ними? Всякая христианка должна угождать Богу. Как же ей служить двум господам: Богу и мужу своему, тем более язычнику? Ведь угождая язычнику, она поневоле сама станет язычницей по внешности, по стремлению украшаться и ухаживать за собой, наконец, по бесстыдной развязности в постели, тогда как настоящие христиане исполняют супружеские обязанности с уважением к самой их необходимости, скромно и без излишеств, словно на виду у Бога.

4.

Как мало подобный муж совместим с обязанностями христианки! В состоянии ли жена исполнять их, имея под боком служителя дьявола, которому тот поручил мешать этим обязанностям? Нужно явиться на бдение? Муж назначит в это время свидание в бане. Придет день поста? Муж именно в этот день пригласит друзей на пир. Случится ли крестный ход? Именно в этот день как никогда много хлопот по дому. Кто позволит жене для посещения братьев обходить деревни, навещая бедные хижины? Какой муж захочет расстаться с ней ночью, чтоб она пошла молиться с братьями во время ночных собраний? Стерпит ли он, чтоб она проводила ночь в праздновании Пасхи? Отпустит ли он ее со спокойной душой на трапезу Господню (1 Кор. 11:20), которая у язычников пользуется дурной славой? Стерпит ли он, чтобы она тайком ходила в темницу целовать оковы мученика? Чтобы лобзанием приветствовала братьев? Подносила воду для омытия ног верующих, разделяла с ними хлеб и вино во время вечери, проводила время в созерцании и молитве? Если придет странник, го какой прием ждет его в чужом доме? Когда надо будет раздать бедным хлеба, двери житницы окажутся заперты.

5.

«Но, – скажет иной, – есть и такие язычники, которые всячески поддерживают христиан». – Тем хуже. Язычники не должны знать о наших добрых делах, и мы не должны творить добрые дела под их покровительством. Покровительствующий знает, что мы делаем; если же мы таимся от него, ибо он нам не покровительствует, то мы его боимся. А так как Писание предписывает то и другое: творить добрые дела, не оповещая других, и без страха, то ты нарушишь либо тот, либо другой запрет: или оповестишь супруга, если он посвящен в твои дела, или будешь бояться его и благотворительствовать со страхом. Не бросайте жемчуг под ноги свиньям, чтобы они не топтали его, а потом, обернувшись, не растерзали и вас самих (Матф. 7:6). А жемчуг ваш – это ежедневно повторяемые христианином действия. Чем больше вы будете их скрывать, тем сильнейшее возбудите любопытство в язычниках. Сможешь ли ты тайком крестить постель и свое тело или же сплюнуть что-нибудь нечистое? Если ты встанешь ночью помолиться, не сочтут ли тебя колдуньей? Неужели муж не заметит, что ты тайком съедаешь перед каждым приемом пищи? А когда он узнает, что это всего лишь хлеб, то что он в своем невежестве подумает о тебе? Не будет ли он жаловаться на подобные тайны и даже подозревать тебя в попытке его отравить? Они поддерживают и покровительствуют? Да, покровительствуют, чтобы потом попрать ногами, чтобы насмеяться над женами, тайну которых хранят только для того, чтобы воспользоваться ею против них же, когда они будут иметь несчастие им не понравиться. Да, покровительствуют, чтобы получить их приданое, которое заставляет их забывать имя христианина и хранить молчание, доколе они не захотят овладеть богатством, предав жен своих следствию и суду. Вот почему многие женщины не хотели верить, пока не испытали это на своем печальном опыте, пока под пытками не отступились от веры.

6.

Служительница Господня должна жить с чужими Ларами[9], справлять языческие праздники и дни рождения царей, глотать дым ароматов в начале года и каждого месяца. Она выходит из дому дверьми, украшенными лаврами и светильниками, словно это притон разврата. Участвуя с мужем в пирах и попойках, она, привыкшая служить христианам, иногда будет вынуждена прислуживать своим противникам. Не воспримет ли она как знак будущего осуждения своего то, что она оказывает знаки внимания тем, кого ей предстоит судить? Из чьих рук она будет принимать пищу? Из чьей чаши отпивать вино? Какие песни они с супругом услышат друг от друга? Это будут театральные, трактирные, кабацкие напевы. Будут ли в них упоминания о Боге, мольбы к Христу, размышления, навеянные чтением Святого Писания, духовное утешение и благословение Божье? В них все – чужое, враждебное, негодное, уводящее от пути спасения.

7.

Все это может случиться и с замужней христианкой, но тогда ее оправдывает повеление Божье не разлучаться с мужем в надежде обратить его к вере. Если Бог мирится с подобным союзом, то наверняка Он поможет преданной ему жене и избавит ее от неудобств ее двусмысленного положения. Возможно, она внушит мужу – язычнику столько уважения к себе, что не найдет в нем ни тирана, ни предателя. Он станет удивляться добрым ее делам, увидит, что она во многих отношениях достойнее его, и усиливающееся в нем почтение к ней, может быть, сделает его новообращенным. Но совсем иное происходит с женщиной, которая сознательно вступает в запрещенный брак. Что не нравится Богу, то оскорбляет Его; а что Его оскорбляет, го приносит несчастья. Притом, никто из язычников не бывает так милостив к христианам, как самые порочные из них. Поэтому находятся такие, которые готовы вступить с ними в брак. Вот лучший довод за то, что союз с язычником не может быть счастливым: дьявол его одобряет, а Бог запрещает.

8.

К тому же спросим себя, не противоречит ли он праву, если мы – истинные почитатели Божьих заветов. Ведь даже у язычников строгие хозяева не позволяют рабам своим жениться на посторонних, чтоб они не развратились, не забросили своих обязанностей, не выбалтывали посторонним господских тайн. Не накажет ли их господин, заметив, что они водят знакомство с чужими рабами, вопреки его запрету? Так неужели земные запреты строже небесных? Если язычница, выходя замуж за язычника, теряет свободу, то неужели христианка, вступая в брак с рабом дьявола, останется свободной? Она, конечно, будет отрицать, что Господь через апостола запретил ей это, но единственная причина здесь – слабость ее веры и готовность к мирским наслаждениям. Чаще всего это проявляется в роскоши: чем больше богачка кичится своим положением, с тем большей алчностью набивает дом предметами роскоши, которые тешат ее тщеславие. Такие внушают отвращение Церкви. Ведь в нашей Церкви мало богатых невест. Что же им делать? Не просить же у дьявола мужа, чтобы выставлять на всеобщее обозрение кресла, мулов и искусных парикмахеров. Ведь христианин, даже богатый, вряд ли им это позволит. Избегай же поступать как многие знатные и богатые язычницы, которые соединяются с людьми бедными и незнатными, чтобы с удобством наслаждаться плодами своего сладострастия. Иные, отбросив стыд, выходят замуж даже за своих отпущенников или рабов, чтобы безнаказанно пользоваться свободой. Впрочем, христианке ли оскорбляться тем, что вступает она в брак с человеком без состояния, который может обогатить ее своей бедностью? Если Царство Божье не принадлежит богатым, то бедные неминуемо должны иметь его своим уделом. Какое же лучшее приданое, какое большее богатство, как не вечное блаженство? Поэтому христианка должна считать себя счастливой, когда признана будет равной в этом мире тому, кому в будущем, может быть, недостойна будет и служить.

9.

Как можно спрашивать, богаты ли тот или та, которых Сам Бог взялся наделить имуществом? Как описать счастье брака, советуемого Церковью, освящаемого ее молитвами, возвещаемого ангелами на небесах, благословляемого Богом – Отцом? Ведь на земле дети не женятся без согласия отцов. Как же приятно должно быть соединение двух сердец в одинаковой надежде, служении и вере! Поистине, они двое в единой плоти: где одна плоть, там и дух один. Они вместе молятся, вместе преклоняют колена, вместе постятся, взаимно одобряют и поддерживают друг друга. Они равны в Церкви Божьей и на трапезе Божьей, равно делят гонения и отдых, ничего друг от друга не скрывают, друг другом не тяготятся. Каждого из них в болезни можно свободно посещать, а если он нуждается, и поддерживать деньгами. Нет им стеснения творить милостыню, нет опасности присутствовать при совершении святых тайн, нет препятствий к исполнению ежедневных обязанностей, нет нужды тайком креститься и шепотом произносить молитвы. Они вместе поют псалмы и гимны, стараясь друг друга превзойти в восхвалениях Бога. Господь радуется, видя их единодушие, посылает мир в их дом и пребывает с ними вместе; а где Он находится, туда не войдет дух злобы. Вот чему учит нас апостол. Подумай обо всем этом основательно, чтобы не следовать примеру некоторых женщин. Верующим не позволено вступать во второй брак, но если бы и позволено было, то они не должны этого делать ради собственной выгоды.

О крещении (Dе Baptismo)

1–3. О природных свойствах воды, чудесно действующих в таинстве крещения

1. Животворно таинство нашей воды[10] ибо, смыв ею грехи вчерашней слепоты, мы освобождаемся для жизни вечной! Рассуждение наше не будет праздным; оно обращено и к тем, кто достаточно искушен в вере, и к тем, кому довольно просто верить, не вникая в смысл предания, кто по невежеству исповедует непросвещенную мнимую веру. И потому – то появившаяся здесь недавно гадюка Каиновой ереси многих увлекла своим ядовитейшим учением, обращаясь в первую очередь против крещения[11]. Ясно, что такова ее природа. Ведь обычно гадюки, аспиды и даже василиски держатся сухих и безводных мест[12]. Мы же, рыбки, вслед за «рыбой» нашей Иисусом Христом, рождаемся в воде[13], сохраняем жизнь не иначе, как оставаясь в воде. Так вот, эта тварь, у которой даже не было законного права учить[14], хорошо поняла, как убивать рыбок – извлекая их из воды.

2. Но как же сильно стремится испорченность расшатать или совсем устранить веру, если нападает на нее с тех самых основ, на которых она зиждется! К тому же ничто не смущает души людей больше, чем явная простота Божьих дел, сопоставленная с величием обещаемого результата. Вот так и здесь. Из-за того, что человек, погруженный в воду с такой простотой, без пышности, без каких-либо особых приготовлений и, вдобавок, без расходов, получает крещение при произнесении немногих слов[15] и выходит из воды немногим чище или вообще не чище, тем невероятнее кажется наследование вечности. Пусть я буду лжецом, если идольские мистерии и празднества, напротив, не создают себе веры и уважения приношениями, приготовлениями и расходами. О, жалкое неверие, которое отказывает Богу в Его главных свойствах – простоте и силе! Что же? Разве не удивительно, что омовением разрушена смерть? Да ведь тем более следует верить там, где именно потому и не верится, что это удивительно! Ибо каковы должны быть дела Божьи, если не сверх всякого удивления? Мы и сами удивляемся, – но потому, что верим. Впрочем, неверие тоже удивляется, но не верит, – удивляется простому как незначительному, а величественному как невозможному. Но пусть будет так, как ты думаешь. По поводу того и другого уже были высказаны Божественные речения: Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрость его (ср. 1 Кор. 1:27), и претрудное у людей легко у Бога (ср. Матф. 19:26). Ведь если Бог и мудр, и могуществен, в чем даже пренебрегающие Им Ему не отказывают, то Он поступил весьма достойно, избрав предметом Своих дел противоположное мудрости и могуществу, – глупость и немощь. Ибо всякая способность ведет свое начало от того, чем она вызывается.

3. Памятуя об этих изречениях как о предписаниях, мы покажем, что не так уж глупо и невозможно быть возрожденным с помощью воды. Отчего же это вещество удостоилось такой высокой чести? Я думаю, нужно оценить важность (auctoritas) этой жидкой стихии. Ведь вода имеется в достатке и, кстати, с самого начала мира. Ибо она – одна из тех стихий, которые в неоформленном виде покоились у Бога прежде всякого благоустроения мира. В начале, – говорит Писание, – сотворил Бог небо и землю. Земля же была невидима и неустроена и тьма была над бездной, и Дух Господень носился над водами (Быт. 1:1–2)[16]. Итак, человек, во-первых, ты должен уважать возраст вод как древнейшей субстанции; затем – их высокое назначение как седалища Духа Божьего[17], – стало быть, более приятного Ему, чем все существовавшие тогда стихии. Ведь и тьма тогда была еще полной и безобразной, без украшения звезд, и бездна печальной, и земля неухоженной, и небо неприглядным. Одна только влага, – вещество всегда совершенное, приятное, простое, само по себе чистое – была достойна носить Бога. К тому же разве не оказалось, что последующее устроение мира дало Богу возможность многообразно использовать упорядочивающее воздействие вод? Ведь чтобы подвесить в середине небесную твердь, Он разделил воды; и отделил воды, чтобы утвердить земную сушу. После того как мир был приведен в порядок из стихийного состояния и ему нужно было дать обитателей, воды первыми получили повеление произвести живых существ. Влага первой произвела живое, дабы при крещении не казалось удивительным, что воды могут оживлять. А разве дело создания самого человека не было окончено при содействии вод? Как материал для этого годится земля, но только влажная и смоченная. Воды были отделены прежде четвертого дня в предназначенное им место, а оставшаяся в земле влага превратила ее в ил. Если бы и далее я проследил все или многое, что мог бы вспомнить о значении этой стихии, о ее силе или благодатности, о том, сколько даров, сколько пользы, сколько помощи приносит она миру, то, боюсь, могло бы показаться, что я собрал скорее похвалы воде, чем доказательства необоримой силы крещения. Но с тем большей уверенностью я смог бы устранить все сомнения относительно вещества, которое Бог заключил во всех творениях и делах Своих, а в Своих таинствах сделал рождающим, – ибо вода, управляя земной жизнью, приносит пользу и в небесной.

4–6. Вода как субстанция крещения и ее энергия

4. Но достаточно было бы остановиться на том, в чем проявляется сущность крещения, – прежде всего на том, что уже тогда предуказывало в действии Духа Божьего образ крещения: Дух с самого начала мира летал над водами, намереваясь задержаться только над водами окрещенных. Но святое, конечно, находилось над святым и последнее получало свою святость от первого. Ибо всякое подчиненное вещество неизбежно перенимает качество от того, которое находится над ним, особенно телесное у духовного, легко проникающего и овладевающего благодаря тонкости своей субстанции. Таким образом, природа вод, освященная святым, и сама получила способность освящать. Пусть никто не спрашивает: неужели и теперь мы крестимся теми же самыми водами, которые были при самом начале мира? Конечно, не теми же самыми, но из того же рода, поскольку род един, а видов много. Тем же, что свойственно роду, изобилует и вид. Поэтому нет никакой разницы, крестить ли в море или в пруду, в реке или в источнике, в озере или в бассейне. И нет различия между теми, кого Иоанн крестил в Иордане, а Петр в Тибре. Неужели тот евнух, которого Филипп крестил по пути в первой попавшейся воде[18], получил больше или меньше благодати? Следовательно, любая вода благодаря преимуществам своего происхождения получает таинство освящения, как только призывается Бог. Ибо тотчас же сходит с небес Дух и присутствует в водах, освящая их Собою, и они, освященные таким образом, впитывают силу освящения. Конечно, здесь есть сходство с обычным действием омовения, только вместо грязи мы покрыты грехами, которые и смываются водой. Но грехи не видны на плоти (никто ведь не носит на коже признаков идолопоклонства, любострастия или обмана), а запечатлеваются в духе, который и есть виновник греха. Ведь дух господствует, а плоть повинуется. Однако и тот и другая делят вину между собой: дух в силу власти, а плоть – из-за служения. Итак, когда благодаря вмешательству ангела воды приобретают целебную силу и дух омывается в водах телесно, плоть в них же очищается духовно.

5. Но язычники, чуждые всякого понимания духовных сил, тем не менее приписывают своим идолам такое же действие. И обманывают себя водами, лишенными силы. Ведь в некоторых мистериях, – например, Исиды или Митры[19], – посвящение также происходит через омовение. И даже богов своих они выносят для омовения. Кроме того, они повсеместно очищают селения, дома, храмы и целые города, обнося вокруг них воду и окропляя ею. И, по крайней мере, во время праздника Аполлона и Элевсинских мистерий они совершают омовение, веря, что делают это для рождения к новой жизни и освобождения от наказания за свое вероломство. Точно так же у древних всякий, кто запятнал себя человекоубийством, искал очистительные воды. Итак, если благодаря одной только своей природе вода (ведь она лучше всего подходит для очистительного омовения) привлекает надеждой на очищение, то насколько больше вероятности, что воды станут производить это действие благодаря мощи Бога, Который и есть Творец всей их природы. Если некоторые считают, что вода исцеляет при религиозных обрядах, то какая же религия (religio) могущественнее религии Бога Живого? Признав Бога, мы здесь распознаем и козни дьявола, соперничающего с делами Бога, когда и сам он упражняется в крещении среди своих. Но что тут общего? Нечистый «очищает», враг «освобождает», осужденный «оправдывает»! Можно подумать, что он сам уничтожает результаты своего «труда», отмывая грехи, которые сам же и внушает.

Все это приведено как доказательство для отвергающих веру, раз они менее всего доверяют делам Бога, а верят подражаниям соперника Его. А разве и вообще без всякого таинства нечистые духи не стремятся в воды, подражая известному деянию Духа Божьего в начале мира? Известны разные мрачные источники, и потоки, которые невозможно перейти, и бассейны в банях, и канавы около домов, или цистерны и колодцы, о которых говорят, что они затягивают, – разумеется, силою злого духа. Ведь бывают и утопленники, и «лимфатики», и «гидрофобы»[20], которых воды или умертвили, или наградили безумием и боязнью. Но для чего мы об этом распространяемся? Чтобы никому не показалось невероятным, что святой ангел Бога присутствует в водах, изменяя их во благо человеку, в то время как злой ангел умножает нечистое применение той же стихии на погибель человеку. Если ангел, входящий в воды, кажется чем-то странным, то вот пример, имеющий значение на будущее. Бассейн Вифезды возмущал, входя в него, ангел. Это наблюдали те, кто жаловался на свое здоровье. Ибо если кто-либо успевал спуститься туда, то после омовения переставал жаловаться[21]. Этот образ телесного исцеления свидетельствует и об исцелении духовном, – согласно правилу, по которому образ телесного всегда предшествует духовному. Таким образом, с умножением в людях Божьей благодати более целительны становятся и воды и ангел. То, что прежде исцеляло болезни тела, ныне врачует дух. Что приводило к преходящему спасению, ныне преображает для вечного. Что освобождало раз в году одного, ныне ежедневно спасает народы, уничтожая смерть смыванием грехов. С устранением вины устраняется и наказание. Так, человек восстанавливается для Бога по подобию (similitudo) того, который прежде был сотворен по образу Божьему[22]. Образ заключается в облике (effigies), подобие – в вечности[23]. Ибо человек вновь обретает того Духа Божьего, которого получил в начале мира от дуновения Его, но затем утратил из-за греха.

6. Нельзя сказать, что в водах мы обретаем Духа Святого, но, очистившись в воде благодаря ангелу, мы приуготовляемся для Духа Святого. И для этого существует прообраз. Ведь так и Иоанн был предтечей Господа, приуготовляя пути Его (Лук. 1:76). Так и ангел, посредник крещения, смывая грехи, направляет пути (ср. Матф. 3:3) для Духа Святого, имеющего снизойти на нас. Это очищение проникнуто верой, скрепленной печатью во имя Отца и Сына и Святого Духа (ср. 28:19). Ведь если при трех свидетелях подтвердится всякое слово (18:16), разве нам тем более не будет довольно (как залога нашей надежды) такого же числа Божественных Имен, – если при благословении они для нас и свидетели веры, и поручители спасения? А если свидетельство веры и обетование спасения утверждаются в присутствии троих, то необходимо присоединить еще и Церковь. Ибо где пребывают все Три, то есть Отец и Сын и Святой Дух, там и Церковь, которая есть тело Трех.

7. Помазание после крещения

7. Затем, выйдя из купели, мы помазываемся благословенным помазанием по старинному наставлению, согласно которому обычно помазывались во священство елеем из рога, – с тех пор, как Аарон был помазан Моисеем и стал именоваться «Христом» от «хрисмы», что означает «помазание»[24]. Оно дало наименование и Господу, превратившись в духовное помазание, ибо Бог Отец помазал его Духом. Как сказано в Деяниях: Ведь собрались на самом деле в этом городе против Сына Твоего, Которого Ты помазал (4:27). Так и у нас помазание протекает телесно, а результат получается духовный, каково и телесное действие крещения, ибо мы погружаемся в воду, но результат – духовный, потому что мы освобождаемся от грехов.

8. Возложение рук после крещения

8. Затем возлагается рука, через благословение призывая и приглашая Святого Духа. Действительно, если человеческой изобретательности позволительно заключать дуновение в воду и, возложив руки, одушевлять соединение духа и воды в чистейшем звуке с помощью другого дуновения[25], то разве Богу не позволительно святыми руками устанавливать духовную высоту в своем органе?[26] Но о возложении рук говорится также и в Ветхом Завете, где Иаков благословил своих внуков от Иосифа – Ефрема и Манассию, возложив им руки на голову и поменяв их крест-накрест[27]. Сложенные крестообразно руки, будучи прообразом Христа, уже тогда предвещали будущее благословение во Христе[28]. И только после всего этого Святейший Дух милостиво нисходит от Отца на омытые и благословенные тела и покоится на водах крещения, словно вспоминая свое старинное местопребывание[29]. Так Он снизошел на Господа в образе голубя, чтобы природа Духа Святого была явлена через живое существо, которому присущи чистота и невинность, ибо даже тело голубя лишено желчи[30]. Потому-то Господь и говорит: Будьте просты, как голуби! (Матф. 10:16). И для этого был свой прообраз. Ведь точно так же после вод потопа, которыми было вычищено древнее нечестие, после, можно сказать, крещения мира, голубь – вестник, выпущенный из ковчега и возвратившийся с оливковой ветвью (что даже у язычников служит знаком мира), возвестил землям о прекращении небесного гнева[31]. Таким же образом происходит и духовное воздействие на землю, то есть на нашу плоть, выходящую из купели после очищения от прежних грехов: подлетает голубь Святого Духа, принося мир от Бога. Выпущен он с небес, где пребывает Церковь, прообразом которой является ковчег. Но мир согрешает вновь, и здесь нельзя сравнивать крещение с потопом. Поэтому мир и обрекается огню, как, впрочем, и человек, который после крещения возобновляет прегрешения. И это также должно быть воспринято как предостережение.

9. Предзнаменования и прообразы крещения

9. Итак, какое покровительство природы, сколько даров благодати, сколько торжественных обрядов, образов, предписаний и молений определили религиозное назначение воды? Прежде всего, когда народ [Израиля], освобожденный и выведенный из Египта, избежал преследования египетского царя, перейдя через воду, самого царя со всеми его войсками погубила вода[32]. Какой еще образ может быть ярче в таинстве крещения? Благодаря воде язычники освобождаются от мира и покидают прежнего своего владыку, дьявола, утопленного в воде. Далее, вода очищается от горечи и становится приятной для питья с помощью жезла Моисея[33]. Жезлом этим был Христос, врачующий Собой отравленные и горькие потоки и превращающий их в целебные воды крещения. Это та самая вода, которая явилась народу из «попутного камня»[34]. Ведь если камень есть Христос (1 Кор. 10:4), то, без сомнения, мы видим, что водой во Христе благословляется крещение. Сколь благодатна вода у Бога и Христа Его для утверждения крещения! Христос никогда не является без воды, да и сам Он водою крестился[35]. Первые свидетельства Своей власти Он, будучи зван на бракосочетание, производит с помощью воды. Во время бесед Он приглашает жаждущих к Своей вечной воде. Поучая о любви (agape), Он одобряет среди дел любви (dilectio) подание чаши с водой нищему. У колодца Он восстанавливает силы, ходит и охотно совершает поездки по воде, прислуживает водой ученикам. Свидетельствовать о крещении Он продолжает вплоть до Своих страстей. Когда Он был предан на распятие, появляется вода. Все знают о руках Пилата. Когда Ему наносят рану, то из бока Его вытекает вода; свидетель тому – копье воина[36].

10. Энергия крещения Иоанна

11. Мы сказали, насколько было позволено нашей посредственности, об основном, что составляет священную сущность (геligio) крещения. Теперь же я коснусь, – тоже насколько смогу, – кое-каких специальных вопросов. Крещение, возвещенное Иоанном, уже тогда вызвало вопрос, самим Господом предложенный фарисеям: небесное это было крещение или только земное?[37] На это они не могли ответить твердо, ибо не понимали, потому что не верили. Мы же, – сколь бы мала ни была наша вера, а значит, и понимание (intellectus), – все же способны определить, что это крещение было Божественным, хотя и не по действенности, а по поручению. Ибо считаем, что Иоанн был послан Господом для исполнения этой обязанности, – впрочем, человеческой по своему существу. Он не совершал ничего небесного, но служил небесному[38], то есть проповедовал покаяние, что вполне по силам человеку. А книжники и фарисеи, не захотевшие поверить, и не нуждались в покаянии. Так что если покаяние есть свойство человеческое, то и крещение Иоанново должно было обладать тем же свойством. Если бы оно было небесным, то даровало бы Духа Святого и отпущение грехов. Но никто не отпускает грехов и не дарует Дух, кроме одного Бога. Даже Сам Господь говорил, что Дух сойдет не прежде, чем Сам Он взойдет к Отцу. А то, чего еще не свершил Господь, конечно, не по силам служителю. Кроме того, мы и в Деяниях Апостолов находим, что принявшие крещение от Иоанна не обрели Духа Святого, о Котором и слыхом не слыхали[39]. Следовательно, не было небесным то, что не являло небесного. Ибо небесное в Иоанне – дух пророчества, – после переноса всего Духа в Господа до того ослабело, что Иоанн к Тому, о Ком пророчествовал, приход Которого возвещал, посылал спросить, не Он ли Тот Самый?[40] Значит, это было крещение покаяния (Деян. 19:4), совершенное как бы в целях приготовления к грядущему отпущению грехов и освящению во Христе. Раз он проповедовал крещение покаяния во отпущение грехов (ср. Лук. 3:3), оно было провозвестием будущего отпущения. Ведь если покаяние предшествует, то отпущение следует за ним. Это и означает: готовить путь (Матф. 3:3). А кто готовит, тот не сам совершает, но заботится для другого. Иоанн сам говорит, что не его дела небесны, но Христа: Кто от земли, от земли говорит; Кто пришел с горних высот, выше всех (Иоан. 3:31). И еще говорит, что он крестит только в покаяние, но скоро придет Тот, Кто будет крестить Духом и огнем (ср. Лук. 3:16), потому именно, что истинная и твердая вера крестится водою во спасение, а мнимая и нетвердая крестится огнем в осуждение.

11. Крестил ли Христос

11. Но вот, говорят, пришел Господь и не совершил крещения. Ибо читаем: И, однако, Он не крестил, а только ученики Его (ср. Иоан. 4:2), – как будто Иоанн и в самом деле предсказывал, что Он, Христос, будет крестить Своими руками. Не следует, конечно, понимать буквально то, что сказано просто по общему обыкновению, как говорят, например: «Император издал указ» или «префект высек палками». Неужели сам издал или сам высек? Всегда говорят, что сделал такой-то, хотя подразумеваются исполнители. «Сам вас окрестит» следует понимать не прямо, а так, что мы будем крещены через Него или в Него. Но пусть никого не тревожит, что Он крестил не собственноручно. Во что Он крестил бы? В покаяние? Но зачем в таком случае Ему Предтеча? Во отпущение грехов, которое Он давал словом? В Самого Себя, Которого сокрыл уничижением? В Духа Святого, Который еще не взошел к Отцу? В Церковь, которую еще не создали апостолы? Итак, крещение совершали ученики Его как помощники, как Иоанн Предтеча, тем же крещением Иоанна. И не может быть иного мнения, ибо не существует иного крещения, чем после Христа. Оно, конечно, не могло быть дано учениками, так как Господь не достиг еще тогда вершин Своей славы, и не сообщил еще действенности крещению страстями и воскресением. Ибо ни смерть наша не могла быть уничтожена ничем, кроме страдания Господа, ни жизнь восстановлена без Его Воскресения[41].

12. Крещены ли апостолы

2. Но так как определено, что никому не достичь спасения без крещения (в наибольшей степени это явствует из речения Господа, который говорит: Если кто не родится из воды, не будет иметь жизни (ср. Иоан. 3:5), – то появляются мелочные, вообще легкомысленные рассуждения. Кое-кто спрашивает: каким образом, согласно этому определению, спасение будет достигнуто апостолами, среди которых мы не находим крещеных в Господа, кроме Павла. В самом деле, так как Павел единственный из них облекся крещением Христовым, то (чтобы определение сохранило силу) прочих, лишенных воды Христовой, нужно считать назначенными к погибели, или, – если даже не крещеным посылается спасение, – определение теряет силу. Бог свидетель, я слышал подобные рассуждения, и пусть никто не думает, что я бесчестно измышляю, повинуясь своему перу, сомнительные для других вещи. Вот и теперь, насколько смогу, я отвечу тем, кто отрицает крещение апостолов. Действительно, если они приняли человеческое крещение Иоанна и пожелали Господнего, то Сам Господь определил крещение как единое, говоря Петру, который пожелал креститься: Кто однажды умыт, тому не нужно вновь (ср. Иоан. 13: 6:9-10)[42]. Этого, конечно, Он не сказал бы некрещеному. И это очевидно свидетельствует против тех, кто даже крещение Иоанна отнимает у апостолов, чтобы опровергнуть таинство воды. Вероятно ли, чтобы путь Господа, то есть крещение Иоанна, не был приуготовлен для тех, которые были назначены открыть пути Господни через весь мир? Сам Господь, не нуждавшийся ни в каком покаянии, был крещен. Неужели грешники могли обойтись без крещения? Правда, другие не были крещены; но то были не спутники Христа, а противники веры, книжники и фарисеи. Отсюда и становится ясно, что если противники Господа отказывались креститься, то последовавшие за ним крестились и не остались в единомыслии со своими противниками, особенно когда Господь, которому они сопутствовали, превознес Иоанна Своим свидетельством, говоря: Нет большего среди рожденных от женщин, чем Иоанн Креститель (Матф. 11:11).

Другие же слишком настойчиво уверяют, что апостолы приняли подобие крещения тогда, когда их, укрывшихся в челноке, заливали волны. Да и сам Петр глубоко погрузился, переходя море[43]. Я же думаю, что одно дело быть обрызганным или застигнутым необузданностью моря, а совсем другое – креститься согласно правилам религиозного учения (disciplina religionis). Впрочем, этот челн представлял собой образ Церкви. «В море» означает «в миру», «волны» – непрестанные преследования и искушения. Господь, благодаря долготерпению, как бы дремлет, пока, наконец, пробужденный молитвами святых, Он не уймет крайние невзгоды века сего и не возвратит Своим покой. Но пусть апостолы были крещены каким-либо образом или остались некрещеными. В любом случае речение Господа о едином крещении (касающееся Петра) относится исключительно к нам. Судить же о спасении апостолов было бы достаточно самонадеянно, потому что для них заменой крещения может быть преимущество первого избрания и затем неразлучной близости. Ведь они, как я полагаю, следовали за Тем, Кто обещал спасение всякому верующему. Вера твоя, – говорил Он, – спасла тебя (Матф. 9:22) и отпускаются тебе грехи (Марк. 10:52), – именно, верующему, а не крещеному. Если бы этой веры не было у апостолов, то я не знаю, по чьей вере, один, пробужденный словом Господа, покинул место сбора пошлин, другой оставил отца, корабль и ремесло, которым поддерживал существование, третий пренебрег погребением отца и высочайшее предписание Господа – кто предпочтет Мне отца и мать, не достоин Меня (ср. Матф. 10:37), – выполнил раньше, чем услышал.

13. Когда вступил в силу закон об обязательности крещения

13. И здесь эти нечестивцы подстрекают к вопросам, а именно: «Крещение, – говорят они, – не нужно тем, кому достаточно веры. Ведь и Авраам был угоден Богу никак не таинством воды, но веры»[44]. [Верно]. Но более позднее во всем имеет силу заключения, а последующее главенствует над предшествующим. Конечно, спасение через чистую веру существовало прежде Страстей и Воскресения Господа. Но как только вера возросла, обратившись на Его Рождество, Страсти и Воскресение, то и таинство получило расширение – печать крещения, своего рода одежду веры, которая до того была нагой, а теперь уже не может существовать без исполнения закона. Ибо закон крещения был дан и форма его была предписана. Идите, – говорит Христос, – учите язычников, крестя их во имя Отца, Сына и Святого Духа (Матф. 28:19). С этим законом согласуется следующее определение: Если кто не был возрожден от воды и Духа, не войдет в Царство Небесное (Иоан. 3:5); оно связывает веру с необходимостью крещения. Таким образом, с тех пор все верующие стали креститься. Тогда и Павел, как только уверовал, был крещен. Вот это и предписал ему Господь при наказании ослеплением: Восстань и иди в Дамаск, там тебе будет явлено, что тебе нужно будет сделать (ср. Деян. 9:6), – то есть креститься. Только этого одного ему не хватало. Всему остальному он уже научился и верил, что Назареянин есть Господь, Сын Божий.

14. Крестил ли ап. Павел

14. Но они опять за свое, теперь уже о самом апостоле, что, мол, он сказал: Ведь Христос послал меня не крестить (1 Кор. 1:17), – как будто таким доводом упраздняется крещение! Почему же он окрестил Гая, Криспа и дом Стефана? Впрочем, хотя Христос и послал его не крестить, но другим апостолам он предписал крестить. Однако и первое написано в послании к Коринфянам сообразно обстоятельствам того времени. Ибо среди них распространялись расколы и разногласия, и одни считали себя сторонниками Павла, другие – Аполлоса. Поэтому миротворец – апостол, дабы не казалось, что [дары благодати] он предписывает себе, говорит, что он послан не крестить, а проповедовать. И вначале была проповедь. Я же полагаю, что позволительно и крестить тому, кому позволительно проповедовать.

15. Крещение единственно и однократно

15. Не знаю, возбуждаются ли еще какие-нибудь сомнения относительно крещения. Пожалуй, я рассмотрю опущенное мною выше, чтобы не показалось, что я ухожу от напрашивающихся мыслей. Крещение для нас вообще одно – единственное – это ясно как из Евангелия Господа, так и из посланий апостола: Ибо, – говорит он, – един Бог, и одно крещение, и одна Церковь на небесах (ср. Эфес. 4:5). Но пусть бы кто-нибудь как следует разобрал, каких правил нужно придерживаться относительно еретиков. Ведь сказанное выше [о едином крещении] сказано для нас. У еретиков же нет ничего общего с нашим учением. Они нам чужие; об этом достаточно свидетельствует то, что они лишены общения. Я не обязан относить к ним то же, что предписано мне. Ибо у нас и у них не один и тот же Бог, и не один Христос, то есть не тот же самый. И не одно крещение, – потому что не то же самое. Если оно у них не по установленному обряду, то его все равно что нет. А то, чего нет, не считается. Значит, они не могут принимать крещение, потому что не имеют его. Но об этом гораздо полнее мы уже сказали на греческом языке. Итак, единожды мы входим в купель, единожды омываются грехи, ибо не следует их повторять. Впрочем, Израиль Иудейский омывается ежедневно, ибо ежедневно оскверняется. Чтобы и среди нас не совершалось то же, определено однократное крещение. Блаженна вода, омывшая единожды; она не служит предметом забавы для грешников и, не будучи заражена нечистотою, не оскверняет вновь тех, которых омыла.

16. Крещение кровью

16. Впрочем, для нас существует еще и второе крещение, также одно-единственное, а именно крещение крови, о котором Господь, когда уже был крещен, говорит: Я должен принять крещение (Лук. 12:50). Ибо Он пришел, как написал Иоанн, водою и кровью (1 Иоан. 5:6), – чтобы водою креститься, а кровью быть прославленным. И затем сделал нас зваными благодаря воде, а благодаря крови – избранными. Эти два крещения Он источает из раны пронзенного бока, поскольку веровавшие в Его кровь омылись водою, а омывшиеся водою пили Его кровь. Это и есть крещение, которое заменяет даже не принятую купель и возвращает утерянную.

17. Право крещения

17. Чтобы закончить обсуждение предмета, остается упомянуть еще о правилах совершения и принятия крещения. Право совершения принадлежит первосвященнику, то есть епископу. Затем идут пресвитеры и диаконы, – однако, не без воли епископа, чтобы сохранялось уважение к Церкви, при соблюдении которого сохраняется и мир. Впрочем, это право дано также мирянам. Ибо что одинаково приемлется, то одинаково может быть и дано. Если нет епископов или хотя бы пресвитеров и диаконов, зовут учеников. Слово Господа не должно быть сокрыто ни от кого. Поэтому и крещение, такое же достояние Божье, могут совершать все. Но у мирян скромность и самообладание должны быть много больше (ибо правом крестить обладают преимущественно вышестоящие), чтобы они не присваивали себе священные обязанности епископа. Ревность к епископскому служению есть мать расколов. Все позволительно, – сказал святейший апостол, – но не все полезно (1 Кор. 6:12). Достаточно, следовательно, чтобы ты пользовался правом крещения при необходимости, если к этому побуждают обстоятельства места, времени или лиц. Ибо настойчивая решительность спешащего на помощь допустима тогда, когда обстоятельства особенно опасны и мучительны. Иначе спаситель станет повинен в гибели человека, если опоздает предложить то, что мог бы свободно сделать. Но дерзость женщины, присвоившей себе право учить, во всяком случае не смеет покуситься на право крестить, если только не явится новый зверь, подобный прежнему[45], – чтобы как один упразднил крещение, так другой своей властью стал его совершать. А если некоторые, основываясь на сочинении, ошибочно приписанном Павлу, приводят пример Феклы в доказательство того, что женщины могут учить и крестить, то пусть знают, что пресвитер из Азии, который сочинил это писание[46], словно вознамерившись увеличить авторитет Павла своим трудом, будучи уличен, сознался, что сделал это из любви к Павлу, и был лишен места. Но может ли оказаться вероятным, чтобы тот, кто определенно не разрешил женщине учиться, дал ей власть учить и крестить? Пусть молчат, – сказал он, – спрашивают дома у своих мужей! (ср. 1 Кор. 14:34–35).

18. Возраст крещения

18. Впрочем те, чьей обязанностью является крещение, знают, что его не следует совершать необдуманно. Всякому просящему у тебя дай! (Лук. 6:30)относится специально к милостыне. Скорее следует принять во внимание следующее: Не давайте святого псам и не мечите бисер перед свиньями! (Матф. 7:6) и: Рук с легкостью не возлагай, чтобы не стать участником чужих грехов! (1 Тим. 5:22). Если Филипп так поспешно крестил евнуха, то вспомним, что здесь было явлено неприкрытое одобрение Господа. Дух предписал Филиппу направиться именно этим путем[47]. Да и сам встреченный евнух не был человеком праздным, который ни с того, ни с сего возжелал креститься, но, погруженный в Священное Писание, направлялся на молитву в храм. Ему надлежало быть обретенным для Бога; а сверх того Бог послал ему апостола, которому опять же Дух приказал приблизиться к колеснице евнуха. Писание вовремя поддерживает его веру, он принимает ободрение Филиппа, Господь является, вера не медлит, вода не заставляет себя ждать, апостол, совершив свою работу, исчезает[48]. – «Но и Павел в действительности был крещен быстро». – Верно. Ибо Симон, хозяин дома, в котором он гостил, быстро понял, что Павлу определено быть сосудом избранным[49]. Божественное внимание предпосылает свои знамения, а всякая «просьба» о крещении может обманывать и быть обманутой. Поэтому, учитывая особенности, характер и даже возраст каждой личности (persona), полезнее помедлить с крещением, особенно маленьких детей. Зачем же, если в этом нет такой уж необходимости, подвергать опасности крестных родителей, которые и сами могут не выполнить своих обещаний, будучи смертными, или могут быть обмануты проявлением дурных наклонностей своих восприемников? Между тем Господь сказал: Не возбраняйте им приходить ко мне! (Матф. 19:14). Значит, пусть приходят, когда повзрослеют. Пусть приходят, когда учатся, когда будут научены, куда идти. Пусть станут христианами, когда смогли познать Христа. Что спешить невинному возрасту за отпущением грехов? В мирских делах поступают осторожнее. Как же доверять небесные дела тому, кому не доверены еще земные? Пусть они научатся просить спасения, чтобы явно было видно, что Ты дал просящему[50]. Не меньше причин отложить крещение и для безбрачных, подверженных еще искушениям: и для взрослых девиц и для безмужних вдов, пока они или не вступят в брак, или не укрепятся в воздержании. Если бы осознали всю вескость крещения, то скорее опасались бы поспешности, чем промедления: непорочная вера не тревожится за свое спасение.

19. День крещения

19. Наиболее подходящим днем для крещения является праздник Пасхи, когда и Страсти Господни, во имя которых мы крестимся, уже исполнились. И без натяжки можно истолковать как знамение, когда Господь, намереваясь совершить последнюю Пасху и послав учеников для приготовления к ней, сказал: Встретите человека, разносящего воду (Марк. 14:13), показав тем самым нужное для празднования Пасхи место. Затем, приятнейшим временем для устроения крещения является Пятидесятница[51], когда и Воскресение Господа было явлено ученикам, и была возвещена благодать Святого Духа, и заложена надежда на пришествие Господа. Ибо тогда по вознесении Его на небеса ангелы сказали апостолам, что Он придет таким же образом, как и взошел на небеса (Деян. 1:11), непременно в Пятидесятницу. Но и Иеремия, говоря: И соберу их с концов земли в праздничный день (31:8), – имеет в виду день Пасхи и Пятидесятницы, которые одни и есть собственно праздничные дни. Впрочем, всякий день есть день Господень; всякий час, всякое время удобно для крещения: если в отношении торжественности и есть различие, то для благодати это не имеет значения.

20. Обряд крещения

20. Тем, кто собирается креститься, нужно к этому приготовиться частыми молитвами, постом, коленопреклонениями, бдением и исповеданием всех прошлых своих грехов, чтобы выразить тем самым суть крещения Иоаннова. Сказано: Крестились, признаваясь в своих грехах (Матф. 3:6). Нам следует радоваться, если ныне мы открыто признаемся в своих несправедливых и постыдных делах. Ведь, смиряя плоть и дух, мы одновременно платим за прежние искушения и возводим укрепления против грядущих. Сказано: Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение (26:41). А искушаемы они были потому, я думаю, что предались сну и оставили взятого под стражу Господа. И даже тот, кто с Ним остался и обнажил меч, также отрекся трижды[52], Впрочем, этому предшествовало речение, что никто не обретет Царства Небесного без искушения[53]. Самого Господа, когда Он после крещения постился сорок дней, тотчас постигли искушения. «Следовательно, и нам, – скажет кто-нибудь, – нужно после крещения больше поститься». А что же этому мешает, кроме необходимости радоваться и благодарить за спасение? Но Господь, насколько я могу судить, иносказательно обратил на Израиль его собственные упреки. Ибо народ, перешедший море и приведенный в пустыню, в течение сорока лет кормился там Божественной пищей, но тем не менее больше думал о желудке и чревоугодии, чем о Боге[54]. А Господь, удалившись после крещения в пустыню и проведя там в посте сорок дней, показал после этого, что не хлебом Божьим живет человек, но словом Божьим, и что искушения, связанные с пресыщенностью и неумеренностью желудка, устраняются воздержанием[55]. Итак, благословенны вы, кого ожидает благодать Божья, когда выходите из этой священнейшей купели нового рождения и впервые молитвенно простираете руки вместе с братьями у Матери Церкви; просите у Отца, просите у Господа, чтобы и вам даны были сокровища благодати, уделены дары. Ищите, – говорит Он, – и дано вам будет (Матф. 7:7). Ибо вы искали и нашли. Вы стучали, и открылось вам (ср. 8). Умоляю только, чтобы, когда вы просите, помянули вы и грешного Тертуллиана.

О молитве

1. Дух Божий, Слово Божье, Ум Божий, Слово ума, Ум слова и Дух их обоих – Господь наш Иисус Христос установил для новых учеников Нового Завета новую форму молитвы. Ибо надлежало и в этом случае новое вино влить в новые мехи и пришить новую заплату к новой одежде (ср. Матф. 9:16–17). А то, что было раньше, либо отменено, как обрезание, либо восполнено, как прочий закон, либо исполнено, как пророчества, либо усовершенствовано, как сама вера. Новая благодать Божья преобразила все плотское в духовное, когда дано было свыше истребившее всю прежнюю ветхость Евангелие, в котором Господь наш Иисус Христос явлен был как Дух Божий, и Слово Божье, и Ум Божий, – как Дух, которым Он был силен, – как Слово, которым учил, – как Ум, через который явился. Так же и молитва, установленная Христом, состоит из трех: из слова, через которое она изрекается; из духа, благодаря которому она столь могущественна; из мысли, которой она учит.

Научил и Иоанн учеников своих молиться, но все Иоанново было приуготовлением ко Христу, покуда с Его возрастанием, – как и предрекал тот же Иоанн: Ему возрастание, а себе умаление (ср. Иоан. 3:30), – все дело Предтечи с Самим Духом не перешло к Господу. Потому и не сохранилось, в каких словах Иоанн научил молиться, ибо земное должно прекратиться небесным.

Сущий от земли, – сказано, – земное глаголет, а приходящий с небес что видит, то и говорит (31). А что из относящегося к Господу Христу не является небесным? Так же небесно и наставление в молитве.

Оценим же, благословенные, Его небесную мудрость (sophia) и прежде всего Его наставление молиться тайно, которым Он и требовал от человека веры, чтобы тот не сомневался, что зрение и слух всемогущего Бога и под покровом, и в укрытии присутствуют, и желал скромности веры, чтобы человек Тому Единому принес свое поклонение, Который, как он верует, все слышит и все видит. Мудрость следующего наставления также касается веры и скромности веры, если мы полагаем, что небольшим количеством слов следует обращаться к Господу, Который, как мы уверены, по Собственному почину печется о Своих. Наконец, эта краткость, которая приводит к третьей ступени мудрости, поддерживается всей сутью великих и благих разъяснений: насколько кратка словами, настолько обширна смыслами. Ибо она содержит не только свойства, присущие молитве – поклонение Богу или просьбу человека, – но почти все слово Господа, напоминание всего учения, так что поистине в молитве заключается краткое содержание всего Евангелия.

2. Она начинается со свидетельства о Боге и о заслугах веры, ибо мы и Бога просим, и исповедуем веру, заслугой которой является такая молитва, когда говорим: «Отец, Который на небесах».

Написано: Тем, которые уверовали в Него, дал им власть, чтобы назывались сынами Божьими (Иоан. 1:12). Впрочем, Господь весьма часто именовал нашим Отцом Бога и даже предписал, чтобы мы никого не называли Отцом на земле, а лишь Того, Которого имеем на небесах (Матф. 23:9). Поэтому, молясь так, мы исполняем заповедь. Блаженны те, кто познают Отца. Вот почему укоряется Израиль, о чем Дух свидетельствует небом и землею, говоря: Сыновей родил, а они Меня не познали (ср. Ис. 1:2–3). Мы же, напротив, говоря «Отец», тем самым именуем Бога. Это наименование выражает и наше почтение, и Его власть. В Отце призывается и Сын. Я, – говорит Он, – и Отец – одно (Иоан. 10:30). Не останется без внимания и наша мать – Церковь. Ибо в Сыне и Отце узнается мать, а в ней явно имя и Отца, и Сына. Так, во едином роде, или во едином Имени мы чтим и Бога, и верных Ему, и заповедь вспоминаем, и порицаем забывших Отца.

3. Наименование Бога «Отцом» никому не было открыто. Даже Моисей, спросивший об имени, услышал другое имя[56]. Нам оно открыто в Сыне. Ведь Кто такой Сын? Он – новое Имя Отца. Я пришел, – говорит Он, – во Имя Отца (Иоан. 5:43). И снова: Отец, прославь Имя Твое (42:28). И яснее: Имя Твое Я явил людям (17:6). О нем, следовательно, мы просим: «Да святится». Это не значит, что людям приличествует желать Богу добра, – как будто есть еще кто-то, от кого может исходить благожелание Ему, или Он терпел бы недостаток, если бы мы не выражали благожелания. Однако каждому подобает, конечно, восхвалять Бога во всяком месте и во всякое время, всегда должным образом помня о Его благодеяниях. Но и это совершается в силу благословения. Впрочем, когда Имя Божье не было само по себе свято и не святилось, если само освящает других? К Кому стоящие вокруг ангелы не перестают взывать: Свят, Свят, Свят! (Ис. 6:3; Откр. 4:8).

Поэтому и мы, взыскующие (если окажемся достойными) сообщества ангелов, да научимся уже здесь этому гласу небесному и чину грядущего прославления. Это относится и к Славе Божьей. А что до нашей просьбы, то говоря: «Да святится Имя Твое», – мы молим, чтобы Оно святилось в нас, пребывающих в Нем, а вместе с тем святилось и в других, которых еще ожидает благодать Божья, – дабы мы повиновались и этой заповеди, молясь за всех, также и за врагов наших (ср. Матф. 5:44). Поэтому мы не пользуемся выражением «Да святится в нас», и говорим: «Да святится во всех».

4. Следуя той же молитве, прибавляем: «Да будет воля Твоя на небе и на земле», – не в том смысле, чтобы кто-нибудь противодействовал осуществлению воли Божьей, и мы желали бы Ему исполнения Его воли, но мы просим, чтобы во всем осуществлялась воля Его. Ведь согласно образному пониманию плоти и духа, мы – небо и земля. Впрочем, и при буквальном понимании смысл просьбы остается тем же: чтобы в нас осуществлялась воля Божья на земле для того, чтобы, конечно, она могла осуществляться и на небе. Но чего Бог желает, как не того, чтобы мы поступали сообразно Его учению? Мы просим, следовательно, чтобы Он внушил нам сущность и свойство Его воли, чтобы мы были спасены и на небе, и на земле, ибо вершиной Его воли является спасение тех, кого Он усыновил. Есть и такая воля Божья, которую Господь осуществил, проповедуя, действуя, страдая. Ведь если Сам Он изрек, что Он творит не Свою волю, но волю Отца (ср. Иоан. 6:38), тогда, без сомнения, то, что Он делал, являлось волей Отца, к чему теперь и мы по Его примеру призываем, – проповедовать, совершать и терпеть до самой смерти. Чтобы мы могли исполнить это, необходима воля Божья. Кроме того, говоря: «Да будет воля Твоя», – мы тем самым, конечно, желаем себе добра, ибо в воле Божьей нет ничего дурного, – даже когда нечто определяется ею сообразно заслугам каждого. Значит уже этими словами мы побуждаем себя к терпению. И Господь, ввиду приближения страдания, пожелал показать немощь плоти уже в Своей плоти. Отец, – сказал Он, – пронеси чашу сию, и опомнившись: Не Моя воля, но Твоя да будет (Лук. 22:42). Он Сам был волей и силой Отца и, однако, для доказательства необходимости терпения предал Себя воле Отца.

5. «Да приидет Царство Твое», – относится к тому же, что и: «Да будет воля Твоя» – то есть к нам. Ибо когда же Тот не был Царем, в руке Которого сердце всех царей (Притч. 21:1)? Но чего бы мы себе ни желали, к Нему обращаем наше чаяние и Ему приписываем то, чего от Него ожидаем. И если осуществление Царства Господнего стоит в связи с волею Божьей и нашим неопределенным состоянием, то как же иные желают прозябания в веке сем, когда Царство Божье, о пришествии которого мы молимся, направляется к исполнению века? Мы желаем поскорее царствовать, а не подольше рабствовать. И если бы в молитве не было заповедано просить о пришествии Царства, мы сами собой издали бы этот глас, спеша к свершению нашего упования. Вопиют к Господу упрекающие души мучеников под жертвенником: Доколе не мстишь, Господи, за нашу кровь насильникам на земле (Откр. 6:10)?

Ибо отмщение за них безусловно стоит в связи с окончанием века. Воистину да придет, как можно скорее, Господи, Царство Твое, чаяние христиан, смятение язычников, ликование ангелов, ради которого мы страдаем, – нет, лучше сказать: за которое мы молимся.

6. Однако Божественная мудрость столь искусно установила порядок молитвы, что после небесного, то есть после Имени Божьего, воли Божьей и Царства Божьего, она дает место прошению и о земных нуждах. Ибо и Господь изрек: Ищите прежде Царства, и тогда вам и это приложится (Матф. 6:33). Впрочем, слова «Хлеб наш насущный дай нам на каждый день» мы должны понимать скорее духовно. Ибо Христос есть наш хлеб, так как Христос – жизнь и хлеб жизни. Я, – говорит Он, – хлеб жизни (Иоан. 6:35), и немного выше: Хлеб есть Слово Бога Живого, Которое сходит с небес (33), а поскольку Тело Его подается в хлебе, Он прибавляет: Сие есть Тело Мое (Матф. 26:26; Лук. 22:19). Итак, прося о хлебе насущном, мы испрашиваем постоянного пребывания во Христе и неотделимости от Тела Его. Но поскольку это выражение может быть истолковано плотским образом, оно должно сопрягаться с благоговением и духовным учением. Ибо Христос заповедует просить о хлебе, который только верующим необходим, а прочего язычники ищут (ср. Матф. 6:32). То же самое Он и примерами внушает, и притчами растолковывает, когда говорит: Неужели отец отнимет хлеб у детей и даст псам? (ср. 15:26). Также: Неужели сыну, просящему хлеба, даст камень? (7:9). Он показывает, таким образом, чего от отца ожидают дети. Да и тот, стучавший в ночи, просил хлеба (ср. Лук. 11:5). И справедливо Он добавляет: Дай нам на каждый день, так как предпослал: Не думайте о том, что вам есть завтра (ср. Матф. 6:11;34). Это Он изъяснил и в притче о том человеке, который при обилии уродившихся плодов помышлял о расширении житниц и о долгом благополучии, но в ту же ночь умер[57].

7. Отсюда следовало, чтобы, отметив Божью щедрость, мы просили о Его милосердии, ибо что пользы в пище, если мы предаемся ей, поистине, как бык на заклание? Господь ведал, что только Он один без греха. Поэтому и учит нас просить: «Оставь нам долги наши». Просьба о милости есть полное признание вины, ибо кто просит о милосердии, тот сознает грехи. Тем самым показывается, что покаяние угодно Богу, ибо Он более желает его, нежели смерти грешника (ср. Иезек. 33:11). Долг же в Писании есть обозначение греха: он точно так же подлежит суду, и с него спрашивается, и не избежит он справедливого взыскания, пока не отдаст взыскиваемого. Да и тому рабу Господь простил долг. Ведь именно таков смысл всей притчи. Ибо то, что раб, отпущенный господином, не щадит таким же образом своего должника, а вследствие этого, приведенный к господину, предается истязателю до тех пор, пока не выплатит последний квадрант, то есть наималейший долг (ср. Матф. 5:25–26), – это означает, что и мы должны исповедовать прощение грехов нашим должникам. Так же и в других местах, как и в этой молитве: Отпустите, – сказал Он, – и отпустится вам (Лук. 6:37). И когда Петр вопрошал, до семи ли раз нужно отпускать брату, Он сказал ему: Даже до семидесяти по семь раз (Матф. 18:21–22), чтобы, таким образом, усовершенствовать закон, по которому – согласно Книге Бытия – за Каина отмстится семь раз, за Ламеха же семьдесят раз по семь (ср. Быт. 4:24).

8. Для полноты столь простой молитвы Он присовокупил, дабы мы молились не только о прощении грехов, но и о полном их отвержении: «Не введи нас во искушение», то есть не допусти нас претерпеть от того, кто искушает. Впрочем, да не возникнет мысли, что Господь искушает, – как будто Он не знает веры каждого или радуется падению. И неверность, и злоба принадлежат дьяволу. Ведь и Аврааму Он повелел принести сына в жертву не для искушения, а для испытания, чтобы через него явить пример Своей заповеди, которую собирался впоследствии дать: и близкие не дороже Бога[58]. И Сам, искушаемый дьяволом, указал покровителя и творца искушения[59]. Это Он подтвердил и впоследствии, говоря: Молитесь, чтобы не впасть в искушение (Лук. 22:46). А находились в искушении оставить Господа те, которые более предавались сну, нежели молитве. Этому соответствует и заключение, разъясняющее, что означает: «Не введи нас во искушение», – именно: «Но избави нас от лукавого».

9. К этим кратким, немногим словам сколь много примыкает изречений пророков, евангелистов, апостолов, бесед Господа, притч, примеров, заповедей! Сколько раскрывается здесь обязанностей! Почитание Бога – в Отце; свидетельствование веры – в Имени; приношение послушания – в воле; напоминание надежды – в Царстве; прошение жизни – в хлебе; исповедание грехов – в мольбе о прощении; беспокойство перед искушением – в просьбе о защите. Что удивительного? Только один Бог мог научить, как Он желает, чтобы Ему молились. Следовательно, Им Самим установлено служение молитвы, и она, одушевленная Его Духом уже тогда, когда исходила из Божественных уст, по Его постановлению, восходит на небо, передавая Отцу то, чему научил Сын.

10. Поскольку, однако, Господь есть Промыслитель человеческих нужд, Он, после сообщения учения о молитве, специально указывает: Просите и получите (Матф. 7:7; Лук. 11:9), и так как существуют просьбы, соответствующие обстоятельствам каждого, мы, положив в основание установленную и обычную молитву, обретаем право добавить желания, превосходящие обычные прошения, – помня, однако, о заповедях.

11. Чтобы мы не оказались далеко и от заповедей, и от Божьего слуха, память о заповедях прокладывает молитвам путь к небу; из них главнейшая та, чтобы мы не прежде приступали к алтарю Божьему, чем разрешили разделяющий нас с братьями какой-нибудь раздор или обиду[60]. И как можно приступать к миру Божьему – без мира? К прощению долгов – с их сохранением? Каким образом умилостивит Отца гневающийся на брата, когда всякий гнев нам изначально воспрещен? Ведь и Иосиф, отпуская братьев с тем, чтобы они привели отца, говорит: И не гневайтесь в пути (Быт. 45:24). Он, надо думать, наставлял нас, ибо и в других местах наше учение называется «путем». Поэтому, стоя на пути молитвы, да не приступим к Отцу с гневом. И Господь, возвышая Закон, ясно приравнивает гнев на брата к убийству. Он воспрещает отплачивать даже дурным словом[61]; если же необходимо гневаться, то не далее захождения солнца, как наставляет апостол (ср. Эфес. 4:26). В самом деле, разве не безрассудно или день проводить без молитвы, медля идти навстречу брату, или разрушить молитву, упорствуя во гневе?

12. Не от гнева только, но от всякого вообще смятения душевного должно быть свободно молитвенное настроение, проникнутое тем же духом, каков Тот Дух, к Которому она устремляется. Ибо не может быть познан дух оскверненный – Святым Духом, как не познается печальный – радостным, стесненный – свободным. Никто не воспринимает противоположного себе, а всякий допускает только родственное себе.

13. Далее, какой смысл приступать к молитве хотя и с омытыми руками, но с нечистым духом, когда и самим рукам необходимо духовное очищение, чтобы они воздевались чистыми от лжи, убийства, жестокости, колдовства, идолослужения и прочих скверн, которые, зачавшись в духе, совершаются делами рук? Вот истинное очищение, а не то, о котором многие суеверно заботятся, приступая к воде при всякой молитве, хотя бы даже после омовения всего тела. Когда я осведомлялся точно и доискивался причины, то узнал, что это воспоминание об умывании рук Пилатом при предательстве Господа. Но мы Господа чтим, а не предаем, и конечно же, нам не надо следовать примеру предателя, а потому не надо умывать рук. Разве что следует отмыть, по совести, некоторую нечистоту человеческого общения, а в остальном достаточно чисты руки, которые мы со всем телом однажды омыли во Христе.

14. Пусть Израиль ежедневно омывает все члены, однако никогда он не будет чистым. Без сомнения, его руки всегда нечисты и навеки обагрены кровью пророков и Самого Господа. И поэтому не осмеливаются они воздевать руки свои к Господу, сознавая наследственную вину отцов, – дабы не восклицал Исайя[62] и не отвращался Христос. Мы же не только воздеваем их, но и распростираем, подражая страсти Господа, и, молясь, исповедуем Христа.

15. Но так как мы коснулись одного из видов пустой обрядности, то, вероятно, не покажется излишним отметить и прочее, за что, по справедливости, суета должна быть обличаема, ибо это совершают, не утверждаясь на авторитете какой-нибудь Господней или апостольской заповеди. Следует считать, что это относится не к религии, а к суеверию Подражательное, притворное и скорее смешное, нежели связанное с разумным служением, оно хотя бы потому должно быть устранено, что уподобляет нас язычникам. Таков обычай некоторых творить молитву, сняв плащ, ибо подобным образом приступают язычники к идолам. Во всяком случае, если бы нужно было так поступать, апостолы, учившие о способе молитвы, разъяснили бы это. Разве только кто-то полагает, что Павел оставил у Карпа свой плащ именно при совершении молитвы[63]. Выходит, Бог не слышит одетых в плащ, – а ведь Он услышал трех святых, молящихся в пещи вавилонского царя в своих шароварах и тиарах[64].

16. Точно так же не вижу смысла в обычае некоторых людей, совершив молитву, садиться, – если только этого не пожелают дети. Если бы тот Герма, сочинение которого обычно называют «Пастырь», по окончании молитвы не сидел бы на ложе, а делал что-нибудь иное, неужели мы тоже требовали бы соблюдать это? Конечно, нет. Ибо в данном случае только по ходу повествования, а не в целях поучения сказано: «Когда я помолился и воссел на ложе»[65]. А иначе выходило бы, что молиться можно только там, где имеется ложе. Мало того, против Писания поступил бы тот, кто сидел бы в кресле или на скамейке. Далее, так как подобным образом поступают язычники, – садятся, помолившись своим истуканам (sigillaria), – уже потому у нас заслуживает порицания то, что совершается перед идолами. К этому присоединяется еще и грех нечестия, который должны бы понимать и язычники, будь они разумны. Ибо нечестиво сидеть перед взором того, кого больше всего уважаешь и чтишь; и насколько же нечестиво делать это в присутствии Бога Живого, когда еще и ангел молитвы стоит. Может, еще укорим Бога за то, что молитва нас утомила?

17. Молясь со смирением и уничижением, мы лучше вверим Богу мольбы наши, – не воздевая рук как можно выше, а воздевая их умеренно и благоговейно; и взор наш не должен быть дерзостно устремлен вверх. Ибо тот мытарь, который не только в мольбе, но и в самом внешнем виде явил смирение и уничижение, отошел более праведным, чем надменный фарисей[66]. Нужно, чтобы голос звучал приглушенно. А иначе какая гортань потребовалась бы, если бы нас слышали за силу звука? Бог ведь слышит не голос, а сердце, и его же наблюдает. Демон Пифийского оракула изрекает: «И немого понимаю, и молчащего слышу»[67]. Уши ли Господни ожидают звуков? Как же тогда молитва Ионы из самого чрева кита, из внутренностей столь великого зверя, из самих глубин, через великое протяжение моря, могла взойти на небо? Достигают ли те, кто громко молится, большего, чем беспокойства ближних? Или лучше: разглашая свои прошения, не добиваются ли они тем столь же мало, как если бы молились на площади?

18. Распространился уже и другой обычай. Постящиеся, по окончании молитвы с братьями, воздерживаются от поцелуя мира, который является знаком окончания молитвы. Но когда же более должен обнаружиться мир с братьями, как не тогда, когда молитва сильнее восходит и поэтому участвующие в нашей молитве могут с ее помощью передать брату от полноты своего мира? Какая молитва при отречении от святого поцелуя может быть непорочной? Кому, исполняющему служение Господа, препятствует мир? Каково жертвоприношение, от которого возвращаются без мира? Какова бы ни была молитва, она не может отменить соблюдения заповеди, которой предписано нам скрывать наш пост[68]. А ведь по отказу от поцелуя узнают, что мы постимся. Но если и есть какое-то основание отказаться от поцелуя, все же (чтобы не провиниться в нарушении указанной заповеди) лучше, пожалуй, воздержаться от него дома, где нельзя скрыть своего поста. Но в любом другом месте, где можно скрыть его, нужно помнить о заповеди: так ты удовлетворишь и требование учения, и домашний обычай. А в день Пасхи, когда пост есть общая и как бы общественная религиозная обязанность, мы по праву воздерживаемся от поцелуя, нисколько не заботясь скрывать то, что совершаем вместе со многими.

19. Равным образом многие не считают нужным в дни постов (stationum diebus) присутствовать при молитве Св. Даров, ибо по принятии Тела Господня пост был бы нарушен. Так что же, Евхаристия освобождает от должного служения Богу или же, напротив, более привязывает к Богу? Не будет ли более торжественным твой пост, если ты станешь у алтаря Божьего? Если ты примешь Тело Господне и сохранишь Его, тогда будет соблюдено то и другое: и участие в священнодействии, и исполнение обязанности. Если пост получил свое наименование от воинского примера (ибо мы являемся и воинством Божьим)[69], то ведь никакая радость или печаль, случающаяся в воинских лагерях, не нарушает солдатской службы. Ибо радость сделает исполнение дисциплины более приятным, а печаль – более рачительным.

20. Разнообразие обычая побуждает нас, людей, не занимающих никакого положения, дерзостно рассуждать вслед за святым апостолом об одеянии женщин, а не дерзостно мы можем рассуждать, только следуя апостолу. Ведь о скромности одеяния и украшения есть прямое наставление Петра, воспрещающего теми же словами (ибо и тем же Духом), что и Павел, и роскошь одежд, и надменность золота, и соблазнительное убранство волос[70].

21. Но следует рассмотреть то, что в церквях соблюдается по случаю, как нечто не установленное твердо, а именно: должны девы носить покрывало или нет[71]. Дозволение девам не покрывать головы опирается, видимо, на то, что апостол прямо повелел носить покрывало не девам, а женам, разумея, якобы, не пол – иначе он говорил бы о «женщинах» (feminae), – но известное его состояние, так как говорит о «женах» (mulieres). Говоря о «женщинах», он имел бы в виду пол и всякую без исключения женскую особу. Однако называя одно только состояние пола, он тем самым молчаливо исключает другое. Ведь мог же он, говоря, специально назвать и дев, или сказать о «женщинах» вообще.

22. Сторонники этого мнения должны поразмыслить о значении самого слова. Что означает «жена» с первых же строк Священных Писаний? Уже там они обнаружат, что это обозначение пола, а не его состояния. Ведь Еву, еще не знавшую мужа, Бог называет «женою» и «женщиною»: «женщина» обозначает пол в целом, «жена» – особое его состояние. Стало быть, Ева, тогда еще не замужняя, именуется «женою» и, значит, это наименование есть общее и для девы. Неудивительно, если апостол, водимый тем же Духом, что и все Божественное Писание, а равно и Книга Бытия, пользуется тем же словом «жена», которое, по примеру незамужней Евы, прилагает и к деве. И остальное лишь согласуется с этим. Ведь тем самым, что апостол не назвал дев, – как и в другом месте, где учит о браке, – он достаточно показывает, что речь идет о всякой жене и обо всем поле, и не делает различия между женой и девой, ибо последнюю вообще не называет[72]. А ведь в другом месте он не забывает указать различие, – там, разумеется, где оно требуется (а различает, обозначая то и другое состояние особыми словами)[73]; и если не делает различия и не называет того и другого состояния, значит, не желает в этом случае усматривать никакого различия. Что еще? В греческом языке, на котором писал апостол, принято говорить скорее «жена», нежели «женщина», то есть , а не . Следовательно, если это слово часто используется для наименования пола и в переводе означает «женщина», то он, говоря , имел в виду пол. А этот пол включает и деву. Но и само речение ясно. Сказано: Всякая жена, молящаяся и пророчествующая (1 Кор. 11:5). Что означает «всякая жена», как не жена любого звания и состояния? Никого из женщин он не исключает, говоря «всякая», равно как никто из мужчин не освобождается от непокрытия своей головы, ибо сказано также: всякий муж (4). Следовательно, как и в мужском поле, обозначаемом словом «муж», воспрещается покрываться даже холостым, так же и в женском поле, именуемом словом «жена», предписывается покрываться и деве. В том и другом поле младший возраст равно следует дисциплине старшего, и если бы не носили покрывала девы женского пола, то покрывались бы девственники мужского пола, которые прямо не упомянуты. Если «женщина» и «дева» означает разное, то различались бы также «муж» и «холостяк». Без сомнения, из-за ангелов, – говорит апостол, – следует покрываться (10), ибо ангелы из-за дочерей человеческих отпали от Бога. Кто же будет утверждать, что одни только «жены», то есть уже замужние и лишенные девства, разжигают похоть, и отрицать, что и девы блистают красотой и находят почитателей? Напротив, посмотрим, – не одни ли девы вызывают вожделение, ибо Писание говорит о дочерях человеческих (Быт. 6:2; 4), тогда как оно могло назвать жен человеческих, или, безразлично, женщин. Говоря: И брали себе в жены (там же), – оно указывает, что берутся в жены те, которые ими не были. Тех же, которые были замужем, он назвал иначе. А свободными от супружества бывают как вследствие вдовства, так и девства. Наименовав пол в целом «дочерьми», Писание в родовое понятие включает и виды.

Равным образом, когда апостол говорит, что сама природа, наделившая жен волосами вместо покрова и украшения, учит (ср 1 Кор. 11:14–15), чтобы женщины употребляли покрывало, неужели он не предписывает и девам такое же одеяние и такое же украшение головы? Если жене позорно быть обритою (6), то и деве. Следовательно, от тех, чьи головы имеют одинаковые свойства, требуется и одинаковый внешний вид головы; то же самое относится и к тем девам, которых защищает их отроческий возраст, – ибо с самого начала речь идет о «женщине» вообще. Так, наконец, поступает Израиль. А если бы он и не соблюдал этого, то наш закон – более широкий и полный – сделал такое добавление. Следовательно, накидывающий покрывало и на дев оправдывается. Только возраст, не знающий еще своего пола, пользуется преимуществом простоты. Ибо когда познание коснулось Евы и Адама, они тотчас же прикрыли то, что познали.

Несомненно, что те, для кого отрочество уже прошло, должны исполнять обязанности природные и нравственные, налагаемые возрастом. Ибо и по телосложению, и по обязанностям они причисляются уже к женам. Та, которую можно окутать свадебным покрывалом, с тех пор уже не дева, ибо возраст обручил ее мужу, то есть времени. Но иная посвятила себя Богу. Она уже и прическу после этого изменяет, и во всем внешнем виде уподобляется женам. Да сохранит же она всю серьезность и все целомудрие девы. Что она ради Бога утаила, то пусть совершенно скроет. Важно для нас, чтобы содеянное благодатью Божьей мы вверяли знанию единого Бога. Да не будем вознаграждены от людей тем. что уповаем получить только от Бога. Для чего ты обнажаешь перед Богом то, что перед людьми закрываешь? Или на площади ты будешь стыдливее, чем в церкви? Если есть благодать Божья и ты принял, что хвалишься, – говорит апостол, – как будто ты не принял? (1 Кор. 4:7). Для чего осуждаешь других, выставляя себя напоказ? Или своим прославлением ты побуждаешь других к добру? Но ведь и сама ты, если хвалишься, рискуешь потерять все, и других подвергаешь той же опасности. Легко исторгается то, что принимается под действием тщеславия. Носи покрывало, дева, если ты дева, ибо иначе ты должна стыдиться. Если ты дева, не желай сносить на себе многочисленные взоры. Пусть никто не дивится твоему виду, пусть никто не чувствует твоего обмана. Хорошо, если выдаешь себя за замужнюю, покрывая главу. Ты нисколько не кажешься лгущей, ибо сочеталась со Христом, Ему вверила свою плоть. Поступай сообразно учению твоего Супруга.

Если чужим супругам Он повелевает покрывать голову, то чем более – Своим. Но не вздумай нарушать повеление наставника. Многие приносят в жертву чужой привычке свое благоразумие и постоянство. Пусть они не понуждаются носить покрывало, однако добровольно покрывающих себя тем более не следует удерживать. Я допускаю, что те, кто не может отрицать, что они – девы, тешатся тщеславием в ущерб своей совести перед Богом. Но о тех, которые именуются обрученными, могу, в меру своего авторитета, твердо говорить и свидетельствовать, что они должны носить покрывало с того дня, как впервые затрепетали перед мужем, – при поцелуе или рукопожатии. Ибо у таких всеподготовлено к обручению: и возраст – зрелостью, и плоть – годами, и дух – знанием, и стыдливость – опытом поцелуя, и надежда – ожиданием, и ум – волей. Достаточным примером является Ревекка, которая, как только показался жених, наложила покрывало, поняв, что она должна быть обручена ему[74].

23. И о соблюдении коленопреклонения при молитве возникает разногласие из-за тех немногих, которые в субботу воздерживаются от согбения своих колен. Так как это отступление упорно защищается в церквях, то да подаст Господь Свою благодать, чтобы они или оставили это обыкновение, или следовали своему мнению, не вводя в соблазн других. Мы же (как для нас установлено) в один лишь день Господня Воскресения должны воздерживаться не только от этого, но и от всякого рода беспокойства и обязанности, отлагая будничные дела, чтобы не дать места дьяволу. Так же поступаем и во время Пятидесятницы, которая отличается той же торжественностью настроения. Как бы то ни было, кто усомнится ежедневно преклониться перед Богом, по крайней мере, при первой молитве, которой встречаем день? В пост же и в бдении никакая молитва не может быть совершаема без коленопреклонения и прочих обрядов, выражающих смирение. Ибо мы не только молимся, но и просим о помиловании, и воздаем Господу Богу нашему. О временах молитвы ничего иного не предписано, кроме как молиться во всякое время и во всяком месте.

24. Но как же во всяком месте, когда нам воспрещается молиться прилюдно (ср. Матф. 6:5)? Во всяком месте, – говорит апостол (1 Тим. 2:8), – которое предоставит благоприятный случай или необходимость. Ибо не может быть сочтено нарушением заповеди совершенное апостолами, которые в темнице молились и воспевали Бога, и стражи это слышали, или Павлом, совершившим на корабле перед всеми Евхаристию[75].

25. Что же касается времени молитвы, то не будет излишним внешнее соблюдение известных часов – тех, разумею, общеизвестных часов, которые обозначают промежутки дня: третий, шестой, девятый, которые и в Писании указаны как самые важные. Прежде всего, Дух Святой сошел на собравшихся учеников в час третий. Петр в тот день, когда усмотрел в некоем сосуде видение общения, в час шестой взошел на верх дома для молитвы.

Он же с Иоанном в час девятый восходил в церковь, когда возвратил здоровье паралитику[76] Хотя они действовали просто, без всякого намерения дать правило для исполнения. однако хорошо будет установить некое предварительное правило, которое упрочивает побуждение к молитве, и по временам, как некий закон, исторгает нас от будничных дел для выполнения этой обязанности. Это, как читаем, было соблюдаемо и Даниилом, сообразно, конечно, обычаям Израиля, – именно, чтобы мы молились ежедневно не менее трех раз[77], будучи должниками Трех – Отца, Сына и Святого Духа. Исключаются, понятно, обычные молитвы, которые без какого-либо увещания нам надлежит творить при наступлении дня и ночи. Но верующим подобает и пищу принимать, и омовение совершать не прежде, чем будет предпослана молитва. Ибо сначала освежение и питание духа, а не плоти, и прежде небесное, а не земное.

26. Брата, пришедшего в твой дом, не отпусти без молитвы (ты видел, – говорит, – брата, видел Господа твоего[78]), – в особенности пришельца, который может оказаться ангелом[79]. Но и сам, принятый братьями, не предпочитай телесного освежения духовному. Ибо тотчас же будет судиться вера твоя. И как скажешь, согласно заповеданному: Мир дому сему (Матф. 10:12; Лук. 10:5), если находящимся в доме не воздаешь взаимного мира?

27. Более усердные в молении имеют обыкновение присоединять к молитвам «Аллилуйя» и псалмы таким образом, чтобы на их заключительные слова отвечали присутствующие. Бесспорно, прекрасным установлением является все то, что служит восхвалению и прославлению Бога, чтобы принести Богу совершенную молитву как наилучшую жертву.

28. Это и есть та духовная жертва, которая упразднила прежние жертвоприношения. Что Мне, – сказано, – множество жертв ваших? Исполнен всесожжении овечьих, и тука агнцев; и крови волов и козлов не желаю. Ибо кто требовал этого из рук ваших (Ис. 1:11–12)? Значит тому, чего Бог желал бы, научит Евангелие. Настанет час, – сказано, – когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине (Иоан. 4:23). Ибо Бог Дух есть (2 Кор. 3:17), и, следовательно, Он ищет подобных поклонников. Мы – истинные поклонники и истинные жрецы, которые, молясь духом, в духе приносим молитву Богу, как подобающую и приятную Ему жертву, которую Он, конечно, искал и которую для Себя предвидел Эту жертву, от всего сердца посвященную, верой упитанную, истиной очищенную, невинностью сохраненную, непорочностью чистую, любовью увенчанную, со множеством добрых дел, псалмами и гимнами, мы должны возносить на алтарь Божий, и все нам будет даровано от Бога.

29. Ибо что отвергнет в молитве, исходящей от духа и истины, Бог, Который требует такой молитвы? Мы читаем, слышим и узнаем множество свидетельств ее действенности. Хотя ветхозаветная молитва избавляла и от огня, и от зверей, и от голода, она, однако, получила свой вид не от Христа Насколько же действеннее молитва христиан! Она не призывает ангела, низводящего росу среди пламени, не заграждает уста львов, не приносит голодным деревенской еды, не устраняет чувство страдания ниспосланной благодатью, но научает терпению страждущих, терпящих, скорбящих, умножает благодать добродетелью, дабы вера знала, что она получает от Бога, разумея и то, что она претерпевает во Имя Божье. Молитва некогда испрашивала наказания, обращала в бегство полки врагов, удерживала благодатный дождь. Ныне же молитва праведная отвращает всякий гнев Божий, печется о врагах и молится за гонителей. Удивительно ли, что она в силах источать воды небесные, если могла и огонь низвести? Одна только молитва оборяет Бога. Но Христос желал, чтобы она не творила никакого зла. Он сообщил ей всю силу производить добро. Поэтому молитва не знает ничего другого, как призывать души усопших даже с пути смерти, слабых – восстанавливать, больных – исцелять, одержимых – очищать, запоры темницы – отверзать, узы невинных – разрывать. Она же искупает грехи, отстраняет искушения, прекращает гонения, утешает малодушных, услаждает великодушных, путеводит странствующих, утишает волны, обессиливает разбойников, питает нищих, руководит богатыми, поднимает павших, поддерживает падающих и укрепляет стоящих. Молитва – оплот веры, наш щит и меч против подстерегающего повсюду врага.

Итак, да не ходим никогда безоружными. Днем будем помнить о бдении, а ночью о бодрствовании. С оружием веры да сохраним знамя нашего Водителя, будем в молитвах ожидать трубы ангельской! Ибо молятся и все ангелы, молится все творение, молятся домашние и дикие животные, и преклоняют колени, и, выходя из своих стойл и логовищ, не напрасно взирают на небо, подавая по-своему голос. Да и птицы, поднявшись утром, устремляются к небу, распростирают вместо рук крылья, наподобие креста, и восклицают нечто, что кажется молитвою. Но к чему еще говорить об обязанности молиться? Молился и Сам Господь, с Которым да пребудет Слава и Сила во веки веков.

О плаще

I 1. Мужи карфагеняне, вечные властители Африки, знатные своей древностью, счастливые своей новизной! Я радуюсь, что вы столь процветаете во времена, когда имеется приятная возможность обращать внимание на одежду. Ибо это – досуг мира и благополучия. Благо снисходит от властей и от небес. Однако и у вас вид туники некогда был иным. По крайней мере, как гласит молва о вашем пристрастии к ткани, выбору цвета и длины одежды, туники не опускались ниже голени, не доходили бесстыдно до колен и не были узки в плечах и руках. Не было в обычае и разделять складки поясом; напротив, они своей квадратной симметрией отлично сидели на мужах. Верхней же одеждой был плащ – паллий; и сам четырехугольный, отведенный назад с обеих сторон, он покоился на плечах, стянутый на шее укусом пряжки.

I 2. Подобным образом одевается сегодня жречество вашего Эскулапа. Так в самое недавнее время одевалась и община – сестра, а если взять какое-либо иное место в Африке – Тир. Но когда повернулась урна с вековыми жребиями, и Бог стал более благоволить к римлянам, то община – сестра, скороспелая в своем стремлении ко всему римскому, по собственному почину поспешила преобразиться, дабы уже самим своим обликом поприветствовать приплывшего Сципиона. А вам, после благодеяния, данного взамен нанесенной несправедливости, – вам, у которых была отнята старческая слабость, а отнюдь не слава, – после всех непристойностей Гракха и насильственных издевательств Лепида, после троекратных алтарей Помпея и долгих промедлений Цезаря, когда Статилий Тавр воздвиг стены, а Сентий Сатурнин произнес торжественную речь, когда согласие принесло радость, была поднесена тога. О, сколь долгий путь совершила она от пеласгов к лидийцам, а от лидийцев к римлянам, чтобы карфагеняне смогли одеваться с плеча куда более высокого народа!

I 3. С тех пор вы вешаете на себя удлиненную тунику, как того требует мода, и попираете изобилие стройного плаща дощатым соединением; но если даже прежде всего вас одевает условность, достоинство или прихоть времени, все-таки паллий, и не помня о том, вы называете своей одеждой. Я не удивляюсь этому по причине предшествующего доказательства. Ведь и барана, не того, которого Лаберий называет «гнуторогим, шерстокожим и носящим мошонку», но осадную машину с бревном, которая крушит, воюя, городские стены и которую еще никто не приводил в движение до тех пор, пока тот самый Карфаген, а «был он богат и в битвах бесстрашен», не построил ее первым из всех, как качели для висячего натиска, заимствовав силу оружия от ярости животного, защищающего себя головой. Однако, когда подходили к концу времена отечества, и уже римский таран дерзал крушить свои некогда стены, тотчас изумились ему карфагеняне как новому иноземному изобретению. Поистине, «Могут все изменить бесконечно долгие сроки!». Вот и плащ точно также не признают своим.

II 1. Поговорим теперь о другом, чтобы пуниец не краснел и не страдал среди римлян. Разумееется, изменять свой облик есть привычная обязанность всей природы. Соблюдает ее и этот мир; мир, который мы населяем. Пусть увидит Анаксимандр, если считает, что миры множественны, пусть увидит где угодно кто-либо другой вплоть до Меропов, как Силен наполняет своей болтовней уши Мидаса, пригодные для еще больших басен. Но и тот мир, который признает Платон, отображением коего является, якобы, наш мир, даже он неизбежно также изменяется. Ведь, если мир будет состоять из различных субстанций и свойств, он окажется устроен по образу здешнего мира. Поистине, нет мира, отличного от этого. Противоположные начала в одном являются противоположными благодаря изменению, а чреда изменений примиряет в едином союзе раздор противоположностей. Таким будет всякий мир, который соединен в одно тело противоположностями и поддерживает гармоничность своей организации непрестанной полосой изменений.

II 2. Действительно, – и это видно даже с завязанными или вообще «гомеровскими» глазами, – все отмеренное нам является переменчивым. День и ночь попеременно сменяют друг друга. Солнце изменяется в своих годичных положениях, а луна – в месячных ритмах. Разнообразное сочетание созвездий временами что-то отвергает, а временами вновь вызывает к жизни. Ширь неба то блещет своей открытостью, то грязна от туч; то хлещут дожди, то обрушиваются какие-либо осадки с дождями, отсюда возникает влажность и – вновь сухая погода. Так и в море есть пресловутая «надежность», пока оно «честное» от спокойствия ровно меняющихся ветров и умеренное от штиля, но и оно внезапно становится беспокойным от сильного ветра. Если же ты обратишь внимание на то, что и земля любит по временам облачаться в покровы, то, чего доброго, помня ее зеленой, станешь отрицать, что это та же самая земля, когда видишь ее золотисто – желтой, а вскоре узреешь и белой. Также и прочие ее украшения разве не возникают путем изменения одно из одного, а другое из другого? Хребты гор сбегают вниз, и кипят жилы источников, и русла рек засыпаются землей.

II 3. Изменился некогда и весь мир, со всех сторон окруженный водами. До сих пор по горам странствуют простые и витые раковины, стремящиеся доказать Платону, что даже кручи гор были покрыты волнами. Но, выплыв из вод, мир снова изменился в своем облике, став другим и оставшись тем же самым. И ныне в отдельных местах меняется его вид: когда разрушается земная твердь; когда меж островов уже нет никакого Делоса, а Самос – пески, и Сивилла не лжива; когда в Атлантическом океане ищут землю, равную Ливии или Азии; когда берег Италии, некогда перехваченный посредине ударами Адриатического и Тирренского моря, образует в качестве оконечности Сицилию; когда все это место разлома, обращая вспять своими ущельями бурное схождение морских вод, вспитало новое зло моря, которое не выбрасывает, а пожирает обломки кораблей.

II 4. И твердь земная страдает от небес, либо по собственным причинам. Посмотри на Палестину! Там, где река Иордан является владыкой границ – огромное запустение, и осиротелое царство, и бесплодное поле. А прежде здесь были города, многочисленные народы, и славилась почва. Но поскольку цензором выступает Бог, а нечестивость заслужила огненные дожди – только до тех пор был Содом, и нет уже никакой Гоморры, и все впоследствии стало прахом, а лежащее поблизости море, равно как и суша, живет смертью. Вот из такого рода тучи и в Этрурии были сожжены древние Вольсинии, а чтобы Кампания больше уповала на свои горы, у нее были отняты Помпеи. Однако, не дай Бог такого! О, если бы и Азия уже могла не бояться оседания почвы! О, если бы и Африка смогла однажды насытить пропасть, искупленная потерей одного военного лагеря! Немало и других подобных бедствий привело в движение и обновило облик мира.

II 5. Войнам также было позволено чрезвычайно многое в этом обновлении. Но перечислять грустные события не менее неприятно, нежели чреду Царств: сколько уж раз и сами они переменились, начиная от Нина, потомка Бела, если, конечно, Нин правил первым, как то утверждают невежественные предшественники. Перо почти не имеет обыкновения заходить у вас дальше: вероятно, лишь от ассирийцев открываются для вас века истории. Мы же, кто читает божественную историю, владеем знанием мира от самого его рождения.

II 6. Но я хочу говорить о радостных вещах, ибо и они подвержены изменениям. Если что-то размыло море, выжгли небеса, увела вниз земля, истребил меч – все это, как бы взятое в долг, возвращается в другом месте. Ибо и в начале земля была пустынна и свободна от людей на большом пространстве, и если где-нибудь занимало место какое-то племя, оно было единственным для самого себя. Итак, род человеческий, если только ты подразумеваешь в одних местах большое число людей, а в других незначительное, позаботился о том, чтобы все обрабатывалось, пропалывалось и исследовалось, так что затем, словно из пахотных борозд и посадок, стали взрастать по всему свету народы от народов и города от городов. Перелетели на другие места вереницы изобиловавших своей численностью племен. Скифы производят в изобилии персов, в Африку изрыгаются финикийцы, фригийцы порождают римлян, в Египет выводится семя халдеев, а когда оно оттуда исходит – это уже племя иудеев. Так, равным образом, и потомки Геркулеса под предводительством Темена продвигаются вперед, захватывая Пелопоннес; так и ионийцы, спутники Нелея, застраивают Азию новыми городами; так и коринфяне во главе с Архием закладывают Сиракузы.

II 7. Но к чему уже древность, когда наши ристалища перед нами. Насколько изменился мир в этом веке! Сколько городов или вывела, или возвеличила, или возвратила тройная доблесть нынешней власти! А в то время как Бог благоприятствовал стольким Августам, сколько было проведено переписей населения, сколько народов вновь обрели чистоту, сколько сословий обрели достоинство, сколько варваров было отражено! Земля действительно стала обработанной усадьбой этой империи, когда с корнем выдрана всякая волчанка вражды, вырваны артишок и ежевика коварной дружбы, и прекрасен мир над яблоневым садом Алкиноя и розами Мидаса. Итак, хваля меняющуюся вселенную, что придираешься ты к человеку?

III. 1. И животные меняют облик в соответствии со сменой своего одеяния. Хотя бы и у павлина одеждой, и притом из числа дорогих, служит перо более багряного цвета, чем любой пурпур в том месте, где цветет его шея, с большей примесью золота, чем в любой обшивке там, где сверкает спина, и свободнее всякой сирмы там, где лежит его хвост – перо многоцветное и пестрое, никогда не бывающее одинаковым, всегда иное, хотя и когда иное – всегда то же самое, и столько раз, наконец, ожидающее изменений, сколько раз оно будет приведено в движение.

III 2. Хотя и после павлина, но следует упомянуть и змею. Ведь и она изменяет то, что получила по жребию – кожу и век. Лишь только она почувствует старость, как забивается в тесное место и, одновременно входя в нору и тотчас от самого порога выходя из кожи, обновленная, разворачивает свои кольца. Вместе с чешуей же отбрасываются и годы. Гиена, если ты обратишь внимание, в течение года имеет один пол, становясь поочередно то самцом, то самкой. Обхожу молчанием оленя, поскольку и он является хозяином своего возраста. Съев змею, он возвращает себе с помощью ее яда юность.

III 3. Существует и «четырехногая, медленноходная, в поле живущая, малого роста, с бугристой спиной». Ты думаешь о черепахе Пакувия? Речь здесь не о ней. Принимает этот стих и другое животное из весьма незначительных, однако имя его величественно. Если ты услышишь о хамелеоне, не зная о нем прежде, то, верно, в страхе подумаешь, что это нечто значительное, вроде льва. Но когда встретишь его в винограднике, почти целиком помещающегося под виноградным листом, тотчас усмехнешься смелости греческого названия, поскольку в теле его нет даже сока, каковой в большом количестве подобает иметь мелким тварям. Хамелеон живет своей кожей. Голова у него выходит непосредственно из спины, поскольку отсутствует шея. У хамелеона сильно отступающие назад, но выпуклые для кругового обзора глаза, даже зрачки вращаются. Вялый, бессильный, он едва держит свое тело над землей. Стоя неподвижно, замышляет движение и ведет тело вперед. Свой шаг он более демонстрирует, нежели совершает. Он постоянно голоден, но не слабеет. Кормится, разинув рот, и, раздуваясь как мех, пережевывает свою жвачку. Пища у него от ветра. Однако и хамелеон может изменять себя как никто другой. Хотя собственный цвет у него и один, когда к нему что-либо приближается, он, подстраиваясь, заливается тем же самым цветом. Это свойство, которое обычно называется «играть своей кожей», дано одному хамелеону.

III 4. Многое следовало сказать, чтобы, предварительно подготовившись, добраться до человека. Его вы также застаете в начале – наг и гол стоял он перед своим Создателем – гончаром. Лишь после человек овладел, – что было ему еще не позволено – мудростью, оказавшейся, таким образом, похищенной. Тогда же, спеша, покрывает он то, что еще не было подвержено стыду в новом теле, фиговыми листьями. И вот, с того времени, как Бог за совершенное преступление изгоняет его из места происхождения, человек, одетый в шкуру, отдается миру и металлу.

III 5. Но это – вещи тайные, и не всем дело их знать. Давайте поговорим теперь о вашем, – о том, что рассказывают египтяне, излагает Александр и читает африканец, – о времени Осириса, когда к тому приходит из Ливии богатый овцами Аммон. Итак, как утверждается, Меркурий, прикоснувшись к барану и восхитившись его мягкостью, ободрал с него шкуру и, пока, продолжая тянуть шерсть, испытывал, что ему подсказывает легкость этой материи, он вытащил нить и соткал ее наподобие веревки, которую некогда сам же свил из полос лыка. Но вы предпочли разделение шерсти и устройство ткацкого станка Минервы, хотя мастерство Арахны куда более изысканно.

III 6. Теперь о материи. Я веду речь не о милетских, сельгийских или альтинских овцах, и не о тех овцах, одаренных от природы цветом, которыми славен Тарент или Бетика, поскольку одевают людей и растения, и зеленый цвет льна после вымачивания становится белым как снег. Но было бы недостаточно только «сажать» и «сеять» тунику, если бы не удалось удить одежду как рыбу. Ведь и из моря происходит шерсть, где ее снабжают ворсом раковины, роскошные своей мшистой шерстистостью. Отнюдь не является тайной, что существует и гусеница – шелкопряд, которая лучше, чем пауки, плетет свои сети; разжижая, она растягивает по воздуху нити, а затем, поедая их, выпускает впоследствии из своего чрева. Поэтому, если ты умертвишь ее, будешь вить нить из пряжи.

III 7. Итак, разум выявил столь многочисленные способы изготовления тканей, во-первых, чтобы одеть человека, как того требует необходимость; а затем, чтобы украсить и даже придать пышность там, где этого требует тщеславие. Тем самым он сделал известными различные виды одежды. Часть из них служит одеянием отдельных народов и не является общей для других, часть же повсюду полезна для всех, как этот вот плащ, хотя в большей степени и греческий, но по языку уже принадлежащий Лацию. Вместе с названием в употребление вошла и одежда. И даже тот, кто считал, что грекам не место в городе, – сам Катон, изучивший их литературу а язык уже старцем, – освободив на некоторое время плечо от своего судоговорения, был тем не менее благосклонен к грекам за их манеру одеваться в паллий.

IV. 1. Отчего же ныне, если римская власть и культура являются спасением для всякого человека, вы нечестивым образом настроены по отношению к грекам? Или, если дело обстоит по-иному, откуда в провинциях более суровых, которые природа приспособила скорее для войны с пахотным полем, не выходящие из употребления и впустую изматывающие силы занятия в палестре? Откуда умащение глиной, катание в пыли и изнурительное питание? Откуда у некоторых нумидийцев, еще носящих султаны из конского хвоста, остриженные вплоть до кожи волосы, так что лишь макушка головы остается свободной от бритвы? Откуда у людей взъерошенных и лохматых столь ценная смола для заднего места и столь хваткие щипцы для вырывания волос с подбородка? Удивительно, что это происходит без плаща! Ведь все это – дело славной Азии. Что у тебя общего, Ливия и Европа, с одеждами, предназначенными для атлетических упражнений, которые ты и надевать-то не умеешь? И действительно, почему лучше по-гречески выщипывать волосы, чем по-гречески одеваться?

IV 2. Перемена одежды близка к проступку только в том случае, если изменяется не привычка, а природа. Существует достаточная разница между тем, что чтит время, и религией. Пусть привычка доверяет времени, а естество – Богу. Потряс природу Лариссейский герой своим превращением в деву, – он, вскормленный мозгом и внутренностями зверей (отсюда и связь с именем, – ведь губы его были свободны от вкуса сосцов); он, прошедший суровую школу подле грубого лесного чудовища – воспитателя; он, терпевший диких зверей, как ребенок терпит заботу матери. Уже определенно повзрослевший, уже определенно тайно выполнивший по отношению к кому-то роль мужчины, он продолжает облачаться в столу, укладывать волосы в прическу, придавать нужный вид своей коже, смотреться в зеркало, разглаживать свою шею, превращенный в женщину и своими проколотыми ушами. Все это сохраняет его статуя в Сигее.

Позднее он вполне стал воином, ибо нужда возвратила ему его пол. Зазвучал сигнал к сражению и – оружие не далеко. Сам меч, – говорит он, – притягивает к себе мужа. Впрочем, если бы он и после такой приманки продолжал оставаться девой, то смог бы и замуж выйти. Итак, вот вам перемена. Двойное, по крайней мере, чудовище: из мужа женщина, затем из женщины муж, хотя в противном случае не нужно было бы ни истину отрицать, ни в обмане признаваться. И тот, и другой вид изменения плох: один – против природы, другой же – во вред спасению.

IV 3. Похоть еще отвратительнее изменила облик мужа с помощью одежды, нежели какие-либо опасения матери. Но все же почитается у вас тот, которого должно стыдиться, тот «дубинострелошкуроносец», который весь жребий своего прозвища свел на нет женской одеждой. Столь многое было позволено таинственной Лидии, что Геркулес был выставлен как продажная женщина в лице Омфалы, а Омфала – в лице Геркулеса. Где Диомед и кровавые стойла? Где Бусирис и погребальные жертвенники? Где триждыединый Герион? Палица Геркулеса желала издавать зловоние от их мозгов еще и тогда, когда ее оскорбляли благовониями. В то время как роскошь брала верх, уже удалялась пемзой старая кровь Гидры и кентавров на стрелах, для того, быть может, чтобы после уничтожения чудовищ эти стрелы скрепляли венок. Также и плечи благоразумной женщины или какой-нибудь благородной девы не решились бы войти под шкуру столь большого зверя, если только шкура эта не была размягчена, ослаблена и надушена, что, я думаю, и было сделано у Омфалы бальзамом или телином. Полагаю, что и грива претерпела гребень, дабы львиная шкура не обожгла нежную шею. Пасть набита волосами, собственные волосы оттенены среди львиных, спадающих на лоб, – вся поруганная львиная морда заревела бы, если б могла! Немея, если и правда имелся бы у местности какой-нибудь гений, определенно стонала: ведь тогда только она, оглянувшись вокруг, заметила, что потеряла льва. Каков же был знаменитый Геркулес в шелках Омфалы, представила Омфала, облеченная в шкуру Геркулеса.

IV 4. Но и тот, кто сначала принял на себя труд жителя Теринфа, а после, в Олимпии, перестал быть мужчиной, – кулачный боец Клеомах, битый внутри своей кожи и, более того, достойный венка среди новианских «Фуллонов», – он, по заслугам упомянутый мимографом Лентулом в «Жителях Катины», как поместил на место следов, оставленных кестами, кольца и браслеты, так и грубую шерсть эндромиды сбросил с себя с помощью одежды из тонкой ткани.

IV 5. Следует обойти молчанием Фискона и Сарданапала, которые, если бы не были известны своей похотью, вообще бы не были иначе никому известны, как цари. Однако следует молчать, дабы и те не возмутились насчет некоторых ваших цезарей, столь же постыдных; чтобы не было вменено с собачьей настойчивостью указывать на цезаря – Нерона, более нечестивого, нежели Фискон, и более изнеженного, чем Сарданапал.

IV 6. Не теплее для мужа в здравом уме и сила пустой славы, заключенная в изменении одежды. Всякое стремление есть зной. Но когда это стремление превращается в горячую страсть, тогда из жажды славы возгорается пламя. И вот ты видишь великого царя, пылающего от этого трута, царя, уступающего только славе. Он победил индийское племя, и. сам был побежден мидийской одеждой. Отбросив триумфальные доспехи, он ушел в покоренные восточные ткани. Свою грудь, испещренную царапинами от покрывавших ее доспехов, все еще тяжко дышащую от трудов войны, он обнажил роскошным одеянием и угасил мягко овевающим шелком. Македонянин не был бы достаточно спесив душой, если бы не услаждал его также пышный наряд. Да и сами философы, я полагаю, стремятся к вещам такого рода.

IV 7. Однако я слышу, что и в пурпуре занимались философией. Если в пурпуре, то почему не в плетеных сандалиях? Обуваться если не в золото, то в пурпур, менее всего подобает греческому образу жизни. Впрочем, некто вышел и в пурпурных тканях, и обутый в золото. Но он вышел, по крайней мере, достойно – с кимвалом, дабы что-нибудь было созвучно его вакхическим одеяниям. Поэтому, если бы в тех местах лаял из бочки Диоген, он не попрал бы его измазанными глиной ногами, что испытали на себе пиршественные ложи Платона, но без сомнения отнес бы всего Эмпедокла в храм Клоацины, чтобы тот, кто в безумии вообразил себя небожителем, сначала приветствовал своих сестер, а затем людей.

IV 8. Итак, пусть будет справедливо пронзать острием, показывать пальцем и кивать на такие одежды, которые изменяют природе и скромности. Одним словом, если кто с Менандровой роскошью будет тащить красивую одежду по земле, то пусть, как и комический поэт, услышит около себя: «Какую хламиду губит этот безумец!». Но, поскольку уже давно упразднена цензорская строгость, сколь много предоставляет путаница для наблюдательного взора: вольноотпущенники в одежде всадников, поротые рабы в одежде свободных людей, сдавшиеся на милость победителя в одежде благородных, деревенщина в одежде столичных горожан, шуты в одежде для форума, язычники в одежде воинов; могильщик, сводник, ланиста одеваются вместе с тобой.

IV 9. Обрати внимание и на женщин. Ты можешь видеть, как Цецина Север авторитетно запечатлел в сенате, чтобы матроны не появлялись на публике без столы. Наконец, по постановлению авгура Лентула, той женщине, которая таким образом впадет в непотребство, было назначено наказание за бесстыдство, поскольку доносчики и поборники достоинства одежды как препятствия к распространению сводничества, старательно отучали от некоторых вещей. А ныне, занимаясь сводничеством по отношению к самим себе, женщины, дабы облегчить к себе доступ, торжественно отреклись и от столы и нижней туники, и от сандалий и высокой прически; отреклись также от носилок и кресел, в которых они по-домашнему и тайно находились даже на публике. Но один гасит свои светильники, другой зажигает чужие. Посмотри на проституток – торжище публичной похоти! Посмотри на лесбиянок! А если для тебя предпочтительнее отвести глаза от такого позора убитой прилюдно чистоты, взгляни тогда на дам высокого света: ужо увидишь «матрон»!

IV. 10. И всякий раз, когда шелковая ткань овевает надсмотрщиков общественных уборных и утешает ожерельями их шею, которая еще грязнее их рабочего места, и нанизывает на руки, – свидетельницы всех постыдных дел, – браслеты, которые даже сами матроны неразумно присвоили себе из подарков храбрых мужей, а нечистую голень облекает в чистый или красной кожи сапог, – почему ты не смотришь также и на эти одеяния, или на те, которые обличием своей новизны ложно выставляют напоказ религиозные чувства? Когда люди оказываются посвящены Церрере на основании совершенно белого одеяния, служащей особым признаком повязки и привилегии меховой шапки; когда из-за противоположенного стремления к черной одежде и мрачной овчине на голове другие люди бегут на горы Беллоны; когда одеяние с широкой пурпурной полосой и накинутые сверху красноцветные галатийские покровы прославляют Сатурна; когда этот же самый плащ, лишь более причудливо одетый, и сандалии на греческий манер лестны для Эскулапа; насколько больше, пожалуй, ты станешь уличать и осаждать своими взорами пресловутый паллий – ответчика хотя и за легкий и непринужденный; но все же предрассудок? Однако поскольку он впервые облек и ту мудрость, которая отвергла пустые предрассудки, именно паллий – воистину священная одежда; жрец, вознесенный превыше всех одеяний и пеплосов, превыше всех вершин и титулов. Я убеждаю: опусти глаза и почти одежду – обличительницу твоего единственного заблуждения.

V.I. Итак, говоришь ты, стало быть, от тоги к паллию? А что, если и от диадемы со скипетром? Разве иным образом изменился Анахарсис, когда царству Скифии предпочел философию? Пусть в целом и нет специфических признаков у человека, перешедшего к лучшему, но есть эта одежда, которая вполне может считаться таковым признаком.

Прежде всего обрати также внимание на его простое надевание, которое, как известно, не вызывает отвращения. Нет нужды и в умельце, который бы накануне для начала сформировал складки, потом перевел бы их на липовые лубки и все строение стянутого умбона поручил бы стражам – щипцам; который бы затем, с рассветом, прежде охватив поясом тунику, которую было бы лучше выткать более умеренного размера, снова приведя в порядок умбон, а также, если что-то растрепалось, вновь придав форму, спустил бы одну часть слева, а ее охват, из которого рождается пазуха, отвел бы, предварительно убрав дощечки с лопаток; после этого же, оставив свободной правую руку, свел бы этот охват на левую сторону вместе с другим подобным дощатым настилом, предназначенным для спины, чтобы таким вот образом поклажа одевала человека.

V 2. Наконец, я спрошу твою совесть: как, прежде всего, ты чувствуешь себя в тоге, одетым или нагруженным? Имеешь ли ты на себе платье или работаешь носильщиком грузов? Если ты будешь отрицать очевидный ответ, я последую за тобой домой и увижу, что прямо с порога ты поспешишь сделать. В самом деле, сложение никакой другой одежды не приветствуется людьми так, как снятие с себя тоги. Мы уж ничего не говорим о башмаках – свойственном тоге пыточном орудии – защите ног грязнейшей, но вместе с тем и ложной. Ибо кому, пожалуй, не полезнее мерзнуть и в жару и в холод с босыми ногами, нежели со скованными обувью? Большую поддержку для ходьбы – сапоги из сыромятной кожи – предусмотрели для изнеженных людей сапожные мастерские Венетии!

V 3. Но все же нет ничего удобнее плаща, даже если он двойной, как у Кратета. Никогда не возникает никакой задержки при одевании, ибо все его предназначение – облекать без труда. Одеться можно одним обертыванием, которое ни в каком месте, по крайней мере, не оказывается бесчеловечным. Так паллий облекает все части человеческого тела. Он, по желанию, открывает или закрывает плечо; вообще же – плотно к нему прилегает. Он нисколько не жмет, нисколько не тянет, нисколько не заботится о надежности складок, легко управляет собой, легко приводится в прежний порядок. Даже когда его снимают, он не вверяется назавтра никакому мучению. Если имеется какая-нибудь нижняя рубашка, плащ свободен от пытки пояса. Если надеваются башмаки – отлично, но босые ноги определенно более мужественны, нежели обутые.

V 4. Это, между тем, – в защиту паллия, раз уж ты вызвал его по имени в народное собрание. Впрочем, вот он уже и сам выступает с апелляцией по своему делу. «Я, – говорит плащ, – ничего не должен ни форуму, ни Марсову полю, ни курии. Я не бодрствую по обязанности, не занимаю наперед ростры, не охраняю преторий. Я не чувствую запаха сточных канав, не признаю ограды, не ломаю скамьи, не нарушаю права, не лаю судебные речи, не сужу, не служу, не правлю. Я удалился от народа. Моя забота – во мне самом. Я не забочусь ни о чем другом, кроме того, чтобы не иметь заботы. Лучше наслаждаться жизнью в отдалении, чем на виду.

Но ленивого ты станешь бранить: разумеется, надо жить для родины, власти и дела! Было когда-то такое высказывание: «Никто не рождается для другого, кто умрет для себя». Однако, когда речь доходит до Эпикуров и Зенонов, ты всех наставников безмятежности, которые освятили ее именем высочайшего и единственного наслаждения, называешь мудрецами.

V 5. Впрочем, мне также будет позволено приносить чуть ли не общественную пользу. Я имею обыкновение где-нибудь, с края или возвышения, произносить целительные для нравов речи, которые скорее, чем твои труды, принесут выздоровление общественным делам, городам и странам. Ибо если мы вместе с тобой коснемся острых вопросов, то выяснится, что тога причинила больше бед государству, нежели панцирь. Я же, напротив, не льщу никаким порокам, не щажу никаких старческих болезней, не даю пощады никакой парше. Я выжигаю клеймо на тщеславии, по причине которого Марк Туллий купил за пятьсот тысяч сестерциев круглый стол из лимонного дерева, Азиний Галл за стол из той же самой Мавритании выложил вдвое больше (О, сколь дорого оценили они пятна на древесине!), а Сулла замышляет блюдо весом в сто фунтов! Я серьезно опасаюсь, как бы не оказалось слишком маленьким коромысло весов, когда раб Клавдий Друзиллан строит поднос в пятьсот фунтов, необходимый, быть может, для описанных выше столов. Если для этого подноса была построена мастерская, то должен был быть построен и триклиний.

V 6. Равным образом я погружаю скальпель в ту жестокость, движимый которой Ведий Поллион бросал своих рабов на съедение муренам: вот вам и новое развлечение жестокости – наземные хищники без клыков, когтей и рогов! Из рыб ему было угодно делать свирепых зверей, во всяком случае, из тех, которые тотчас должны были быть сварены, с тем, чтобы он мог отведать в их внутренностях куски тел своих рабов. Я перерезаю глотку, побуждаемый которой оратор Гортензий смог первым убить ради удовлетворения своего чревоугодия павлина, а Ауфидий Люркон первый обезобразил тела этих птиц откормкой, добившись путем принудительного питания неестественного вкуса. Азиний Целер заплатил за блюдо из одной краснобородки шесть тысяч сестерциев. Актер Эзоп приготовил кушанье из птиц такой же стоимости, некоторые из которых были певчие и говорящие, в сто тысяч сестерциев, а его сын и после такой закуски смог жаждать чего-либо еще более дорогостоящего. Он вкушал жемчужины, которые уже самим названием стоят дорого, для того, полагаю, чтобы обедать не беднее отца.

V 7. Я молчу о Неронах, Апициях и Руфах. Я прощу порочность Скавра, игру в кости Курия, пьянство Антония. Однако помни, что они в числе многих других были одеты в тогу. Каковых людей нелегко найти под плащом. Кто же извлечет и превратит в пар этот гной общества, как не речь, облеченная в паллий?»

VI 1. «Ты убедил меня, – продолжает он, – своей речью, самым мудрым снадобьем. Но даже если язык молчит, или отнятый немотой, или удерживаемый робостью, – ведь философия довольствуется и безъязыкой жизнью, – звук издает само одеяние. Так, в конце концов, философа слышат, пока его видят. Уже своим приходом я повергаю наземь пороки. Кто не страдает всякий раз, когда видит своего обличителя? Какой противник может своим взором победить того, кого не может победить своим разумом? Велико благодеяние плаща, в размышлении о котором даже дурные нравы заливаются краской.

VI 2. Пусть ныне философия увидит, что полезно. Конечно, не только она со мной. Есть у меня и другие искусства, полезные в общественной жизни. В меня облачается и первый создатель письменности, и первый истолкователь речи, и первый математик, и грамматик, и ритор, и софист, и медик, и поэт, и тот, кто ударами по струнам извлекает музыку, и изучающий астрономию, и занимающийся магией. Все свободные искусства покрываются четырьмя моими концами. Уж конечно, будет возмутительно: «От тоги к паллию!»

Но это говорит плащ. Я же добавлю к этому связь с божественным образом мыслей и учением. Радуйся, плащ, и ликуй! Тебя удостоила лучшая философия с тех пор, как ты начал одевать христианина.

О плоти Христа (De Carne Christi)

1–2. Еретики (Маркион, Валентин, Апеллес) отрицают плоть во Христе, стремясь опровергнуть воскресение; но не может быть воскресения без плоти

1. Те, которые стремятся поколебать веру в воскресение (несомненную до появления этих родичей саддукеев[80]), отрицая притом что подобная надежда относится и к плоти, – конечно, своими утверждениями сводят на нет и плоть Христову, ибо полагают, что ее или вовсе не было, или же она, во всяком случае, не была человеческой. Ведь если бы она была признана человеческой, они осудили бы сами себя: то, что воскресло во Христе, несомненно воскресает. Стало быть, нам нужно укрепить чаяние плоти тем же, чем они их разрушают. Рассмотрим телесную сущность (corporalis substantia) Господа, ибо о духовной (spiritualis) нет сомнений. Зададим вопрос о подлинности ее и ее свойстве – была ли она у Него, откуда и какая. Разъяснение всего этого придаст законность и нашему воскресению.

Чтобы отвергнуть плоть Христа, Маркион отрицал Его рождение; или, чтобы отвергнуть рождение, отверг и плоть, – для того разумеется, чтобы они не свидетельствовали взаимно в пользу друг друга: ибо нет рождения без плоти и нет плоти без рождения. Хотя сам он мог бы по своему еретическому своеволию либо отвергнуть рождение, допустив плоть (как Апеллес, его ученик, впоследствии покинувший его), либо, признав и плоть и рождение, иначе их истолковать (как соученик Апеллеса и тоже отступник, Валентин). Впрочем, тот, кто утверждал, что плоть Христа мнима, равно мог выдать и рождение Его за нечто призрачное, – а тем самым и зачатие, и тягость, и роды Девы, и все события Его детства приравнялись бы к мнимости[81]. Всем этим были бы введены в заблуждение те же глаза и те же чувства, которые обмануло ложное мнение о плоти.

2. Рождение Христово ясно возвещается Гавриилом[82], – но что Маркиону] до ангела Создателя? И зачатие происходит во чреве Девы, – но что ему до Исайи, пророка Творца[83]? Промедления ненавистны тому, кто разом низводил Христа с небес[84]. «Долой – говорит он, – вечно тягостные цезаревы переписи, тесные постоялые дворы, грязные пеленки и жесткие ясли. Пусть не утруждают себя сонм ангельский, почитающий Господина своего ночью. Пастухи пусть лучше стерегут свой скот. И волхвы пусть не утруждают себя дальней дорогой: я отдаю им их золото[85]. Ироду надо быть лучше, чтобы не прославился Иеремия[86]. Но и младенца не нужно обрезать, чтобы не причинять боли; не нужно приносить его в храм, дабы не обременять родителей расходами на это. Не нужно отдавать его на руки Симеону[87] дабы не печалить старца, которому назначено было затем умереть. Пусть молчит и упомянутая старуха[88], чтобы не сглазить младенца».

Вот такими, думаю я, советами, ты, Маркион, осмелился уничтожить столь многочисленные изначальные свидетельства о Христе, чтобы нельзя было утверждать существование Его плоти. Однако, спрашиваю я тебя, каким же авторитетом ты руководствуешься? Если ты пророк, то предскажи что-нибудь; если апостол, – проповедуй принародно; если апостольский муж, – будь единодушен с апостолами; если ты только христианин, – веруй в то, что передано. Если ты ничто из этого, – я с полным правом сказал бы: умри. Ведь ты уже мертв, ты, который не христианин, ибо не веришь в то, что, будучи принято с верой, делает людей христианами. И ты тем более мертв, чем более ты не христианин; хоть ты и был им, но отпал, отказавшись от того, во что прежде веровал: ты и сам признаешь это в каком-то письме, твои этого не отрицают, а наши подтверждают[89]. Итак, отвергая то, во что ты верил, ты отверг уже не веруя; но, отказавшись верить, ты поступил недостойно. Ибо, отвергая то, во что ты верил, ты показываешь, что прежде вера твоя была иной. Она была иной, ибо отвечала преданию; в свою очередь, то, что было передано, было истинно, потому что передано теми, кому дано было наставлять. Значит, оставив переданное, ты оставил истинное, на что у тебя не было никакого права. Впрочем, подобные возражения против всех ересей мы уже весьма обильно использовали в другом месте[90]. После них нам сейчас излишне повторяться, доискиваясь, почему ты счел, что Христос не рожден.

3–5. Плоть не умаляет величия Божьего. В ее воскресение нужно верить, не пытаясь понять великую тайну слабым разумом

3. Раз ты думаешь, что это зависело только от твоего решения, вполне естественно, что ты счел рождение Господне или невозможным, или не подобающим Богу. Но для Бога нет ничего невозможного, – кроме лишь того, чего Он не желает. Давай посмотрим, угодно ли было Ему родиться – ведь если Он желал этого, то мог родиться и родился. Скажу кратко. Если Богу не угодно было бы родиться (все равно по какой причине), Он не явил бы Себя в человеческом облике. Кто же, увидев человека, стал бы отрицать, что этот человек рожден? Поэтому: чем Он не пожелал быть, тем, конечно, не пожелал бы и казаться. Ведь если что-тоне нравится, всякое представление о нем отвергается; и даже если кажется, что оно существует, – хоть на самом деле это и не так, – нет никакой разницы, есть оно или нет. Но очень важно, чтобы то, чего в действительности не существует, не создавало ложного впечатления. «Но, – говоришь ты, – Ему довольно было Самому знать об этом. Пусть люди и считают Его рожденным, если видели человека». Стало быть, насколько же достойнее и приличнее было Ему, действительно рожденному, принять человеческий облик, – если Он, по-твоему, намеревался принять тот же облик и не будучи рожден, с уроном для совести Своей? Она, по-твоему, допускала, что Он, не будучи рожденным, сносил вопреки ей, что Его считали рожденным. Объясни, чего же ради Христос, сознавая, кем Он был, выдавал Себя за того, кем не был? Ты не можешь сказать: «Если бы Он был рожден и действительно принял облик человеческий, то перестал бы быть Богом и, потеряв то, чем был, стал бы тем, чем не был». Ведь для Бога в положении Его нет никакой опасности. «Однако, – говоришь ты, – я потому отрицаю, что Бог поистине обратился в человека (так, чтобы Он и родился, и воплотился телесно), ибо необходимо, чтобы Тот, Кто не имеет предела, был также неизменяемым; а обращение в нечто есть конец прежнего состояния. Стало быть, не подобает обращение Тому, Кому не подобает предел».

Разумеется, закон природы изменяемого таков, что оно не пребывает в том, что изменяется в нем], и поскольку не пребывает, то погибает, раз вследствие изменения утрачивает прежнее свое бытие. Но нет ничего равного Богу: Его природа отлична от тварности всех вещей. Если, стало быть, все отличное от Бога, или то, от чего Он отличен, изменяясь, прекращает быть тем, чем было, то в чем же будет отличие Божества от прочих вещей, как не в противоположном свойстве]: то есть, в способности Бога превращаться во все и вместе с тем оставаться, каков Он есть? А иначе Он будет ровней тому, что, изменившись, утратило прежнее свое состояние. А если Бог уж подавно не равен с ним во всем, то не равен и в исходе превращения.

Ангелы Создателя принимали облик человеческий, – это ты когда-то прочел и поверил, что они имели подлинное тело, что ноги их омыл Авраам, что их руками был восхищен из Содома Лот и что ангел, боровшийся с человеком очень крепким телесно, возжелал освободиться от того, кто крепко держал его[91]. Значит, то, что дозволено было ангелам, стоящим ниже Бога, – именно, обратившись в телесность человеческую, остаться, тем не менее, ангелами, – это ты отнимаешь у Бога, более могущественного? Как будто бы Христос не мог, поистине облекшись в человека, оставаться Богом! Неужто и эти ангелы являлись как телесные призраки? Но этого ты не посмеешь утверждать. Ведь если у тебя ангелы принадлежат Творцу, как и Христос, то Он будет Христом того же Бога, что и ангелы, а они будут таковы же, каков Христос. Если бы те книги Писания, которые противоречат твоему мнению, ты в одном случае не отвергал бы так усердно, а в другом не подделывал, тебя смутило бы здесь Евангелие Иоанна, где говорится, что Дух, снизошедши в теле голубя, пребыл на Господе (1:32; Матф, 3:16). И хотя это был Дух, но голубь был столь же действительным, сколь и Дух, и Он не погубил свою сущность (substantia), приняв сущность чужую. Однако ты спрашиваешь, где же осталось тело голубя, когда Дух был вновь восхищен на небо, а равным образом и тело ангелов. Оно было восхищено таким же образом, каким было явлено. Если бы ты видел, как оно создавалось из ничего, ты знал бы, как оно уходит в ничто. Если начало его было невидимым, то таков же и конец. Однако в то время, как оно было видимо, оно обладало телесной плотностью. Невозможно, чтобы не существовало того, о чем говорит Писание.

4. Итак, если ты не в силах отвергать воплощение (corporatio) ни по причине его невозможности, ни по причине его опасности для Бога, то тебе остается отвергнуть и обвинить его как недостойное. Ну, что же, начни, пожалуй, с самого рождения и подробно перечисли нечистоту всего, что порождает во чреве, – отвратительные сгустки влаги и крови, плоть, которая должна питаться этими нечистотами девять месяцев. Опиши, как чрево день ото дня набухает, становится тяжким, тревожным, беспокойным даже во сне, колеблющимся между отвращением к пище и обжорством. Напустись еще на трепет роженицы, который достоин почитания из-за опасности ее положения или по природе священен. Ты, конечно, ужасаешься при виде младенца, появившегося на свет увитым своими пеленами. Ты, конечно, погнушаешься им – ведь он омыт, он завернут в лоскутья, его смазывают маслом, над ним ласково воркуют.

И это-то почтение, Маркион, ты отказываешься воздать природе? А как ты сам родился? Ты возненавидел рождающегося человека, – но любишь ли ты вообще кого-нибудь? Себя ты уж точно невзлюбил, раз отпал от церкви и веры Христовой. Однако если ты сам себе не нравишься или по-другому родился, – это твое дело. Христос, по крайней мере, возлюбил человека в его нечистоте. образовавшегося во чреве, появившегося посредством срамных членов, вскормленного с прибаутками. Ради него Он сошел с небес, ради него проповедовал, ради него подверг Себя уничижению даже до смерти, и смерти крестной (Филипп. 2:8). Конечно, Он возлюбил того, кого искупил такой ценою. Если Христос – от Творца, то Он возлюбил Свое, как и подобает. Если же Он – от другого Бога, то Он явил еще большую любовь, ибо искупил чужое. Стало быть, с человеком Он возлюбил и рождение его и даже плоть его. Ничто нельзя любить без того, что делает его тем, чем оно является. Устрани рождение – и покажи, где тогда человек; убери плоть – и представь того, кого Бог искупил. Если все это – человек, которого искупил Бог, то ты понуждаешь Его стыдиться того, что Он искупил, и считаешь недостойным того, кого Он не искупил бы, если бы не возлюбил. Преобразовав первое наше] рождение небесным возрождением, Он спас плоть от всякого мучения – пораженную проказой очистил, слепую сделал зрячей, расслабленную – исполнил силы, бесноватую – усмирил, мертвую воскресил – и нам стыдиться этой плоти? Если бы в самом деле Он пожелал произойти от волчицы, от свиньи или от коровы и, облекшись плотью зверя или домашнего скота, проповедовал бы Царство небесное, то, я думаю, твой строгий суд возразил бы Ему, что это позорно для Бога, и недостойно Сына Божьего, а потому глуп тот, кто в это верит. Будет явно неразумно, если мы станем судить о Боге, руководствуясь нашим здравым смыслом. Но поразмысли, Маркион, о таких словах], если ты не устранил их: Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых (1 Кор. 1:27). Что же это за «немудрое»? Обращение человека к почитанию Бога истинного? Отречение от заблуждения? Учение справедливости, стыдливости, терпения, милосердия и невинности? Нет, все это, конечно, не есть «немудрое». Попробуй, стало быть, понять, что сказал апостол]; и если тебе покажется, что ты понял это, тогда что будет столь же «глупо», как веровать в Бога рожденного, и притом от Девы, и к тому же во плоти, Который «погряз» во всех этих бесчестиях природы? Кто-то может сказать, что это вовсе не глупо, и есть еще кое-что, избранное Богом для покорения мудрости мира сего. И тем не менее, эта «мудрость» легче верит тому, что Юпитер стал быком или лебедем, чем Маркион тому, что Христос поистине стал человеком.

5. Есть, конечно, и другие «немудрые» вещи, которые относятся к поношениям и страстям Господним. Или, может быть, скажут, что распятый Бог – это рассудительно? Это устрани, Маркион, и прежде всего это. Ибо что недостойнее для Бога, что постыднее для Него – родиться или умереть? Носить плоть или крест? Быть обрезанным или пригвожденным? Вскормленным или погребенным? Положенным в ясли или сокрытым во гробе? Ты станешь еще мудрее, если не поверишь и этому. И, однако, ты не будешь мудрым, если не станешь немудрым для мира и не уверуешь в немудрое Бога. Не потому ли ты оставил Христу его мучения, что Он, подобно призраку (ut phantasma), не испытывал от них человеческих ощущений? Прежде мы уже сказали, что так же легко Его можно было подвергнуть мнимому позору рождения и детства.

Но теперь, губитель истины, ответь мне на следующее. Разве не воистину распят Бог? Разве не воистину Он умер, потому что был распят? И разве не воистину воскрес, – потому что действительно умер? Значит, Павел ложно установил, чтобы среди нас знали только Иисуса распятого (1 Кор. 2:2)? Ложно вещал о погребении? Ложно внушал о Воскресении? Тогда, значит, ложна вся вера наша и призрачна надежда на Христа? Ты преступнее всех людей, ибо оправдываешь убийц Бога. Если Христос вправду ничего не претерпел, Он ничего не претерпел и от них. Пощади единственную надежду целого мира. К чему ты устраняешь позор, необходимый для веры? Все, что недостойно Бога, для меня полезно. Я спасен, если не постыжусь Господа моего. Кто, – говорил Он, – Меня постыдится, того и Я постыжусь (Матф. 10:33). Кроме этих, я не нахожу причин для стыда, которые показывали бы, что я, презрев стыд, счастливо бесстыден и спасительно глуп. Сын Божий распят – это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий – это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес – это несомненно, ибо невозможно.

Но как все это было в Нем истинно, если Сам Он не был настоящим, если и впрямь не имел в себе такого, что распиналось, умирало, погребалось и воскресало, – то есть плоти, пропитанной кровью, утвержденной костями, пронизанной нервами, оплетенной жилами, которая способна была родиться и умереть? Плоти без сомнения человеческой, ибо от человека рожденной? Поэтому она должна быть смертна во Христе, ибо Христос есть человек и Сын человеческий. Ибо как же Христос человек и Сын человеческий, если в Нем нет человеческого и Он не от человека? Разве только человек есть нечто иное, нежели плоть, или плоть человеческая происходит откуда-то еще, а не от человека; или Мария есть нечто иное, нежели человек, или человек – это Маркионов Бог[92]. В другом случае Христос не назывался бы человеком – без плоти, – не назывался бы и Сыном человеческим – без родительницы человеческой. Равно Он не назывался бы Богом без Духа Божьего, а Сыном Божьим – без Бога-Отца.

Итак, свойство той и другой природы (substantia) явило нам человека и Бога: здесь – рожденного, там – Нерожденного, здесь – телесного, там – Духовного, здесь слабого, там – Пресильного, здесь – умирающего, там – Живущего. Эти свойства обоих состояний, Божественного и человеческого, вне сомнения, с равной достоверностью засвидетельствованы для обеих природ – и для духа, и для плоти. Чудеса засвидетельствовали Дух Божий, страсти – плоть человеческую. Если чудодействия не без Духа, то и страсти не без плоти; если плоть со страстями ее была воображаемая, то и Дух с его чудодействиями не был настоящим. Что же ты разделяешь Христа надвое своей ложью? Он был истинен в цельности Своей. Поверь, Он предпочел родиться, нежели обманываться в чем-то и прежде всего в Себе Самом: носить плоть, прочную без костей, сильную без жил, кровоточащую без крови, покрытую без кожи, алчущую без голода, едящую без зубов, говорящую без языка, так что речь ее являлась слуху как призрак от воображаемого звука. Тогда, значит, Он был призраком и после Воскресения, когда предложил ученикам осмотреть руки и ноги Свои, говоря: Взгляните, вот Я; ибо дух не имеет костей, а вы видите, что Я имею (Лук. 2 4:39). Это, без сомнения, руки, ноги и кости, которые имеет не дух, но плоть. Как объясняешь ты эти слова, Маркион, ты, выводящий Иисуса от Бога наилучшего, простого и только благого? Взгляни-ка: Он обманывает, заблуждает и затуманивает очи всех, чувства всех, которые подходят и осязают. Уж по этой причине тебе следовало бы выводить Христа не с неба, а из какой-нибудь шайки шарлатанов, представлять Его не Богом помимо человека, а просто человеком, магом, не жрецом спасения, а театральным актером, не воскресителем мертвых, а губителем живых. Но Он все же родился – даже если и был просто магом.

6–9. Плоть Христова не призрачна и не происходит со звезд. Рождение Христа от плоти человеческой засвидетельствовано Писанием

6. Однако кое-какие ученики сего Понтийца, мнящие себя умнее наставника, допускают во Христе действительность плоти, – не переставая, впрочем, отрицать Его рождение. «Он, – говорят, – мог иметь плоть, но отнюдь не рожденную». Значит, как обычно говорится, попали мы из огня да в полымя, от Маркиона к Апеллесу, который, покинув учение Маркионово, пал плотью к женщине, а потом был вознесен духом до девицы Филумены, и ею был побужден проповедовать действительность плоти Христовой, но без рождения. И этому ангелу Филумены апостол ответствовал бы теми же самыми словами, коими уже тогда предвозвестил его, говоря: Если бы ангел с неба благовествовал вам иначе, чем мы благовествовали, да будет анафема (Галат. 1:8).

Возразим мы и на то, что они измышляют сверх этого. Они признают, что Христос действительно имел тело. Какова же его материя, если не того свойства, в каком она являлась? Откуда тело, если тело – не плоть? Откуда плоть, если она не рождена – ведь она должна родиться, дабы стать тем, что рождается. «От звезд, – отвечают они, – и от субстанций вышнего мира Он получил плоть»; и при этом добавляют, что не нужно удивляться телу без рождения, ибо и у нас ангелам можно было являться во плоти без участия чрева. Мы признаем, что говорят и такое; но как быть с тем, что при этом вера одного толка заимствует свои доказательства у другой веры, на которую нападает? Что общего с Моисеем у того, кто отвергает Бога Моисеева? Если Бог другой, то и дела Его будут другие. Но пусть все еретики пользуются Писанием Того, чьим миром они также пользуются. Против них будет и то свидетельство суда, что свои поношения они воздвигают на собственных Его примерах. Истине легко одержать верх, даже и не выдвигая против них таких возражений. Итак, те, которые рассуждают о плоти Христа по примеру плоти ангелов, говоря, что Он не рожден, хотя имеет плоть, – те пусть сравнят причины, по каким являлись во плоти Христос и ангелы. Ни один из ангелов никогда не сходил для того, чтобы быть распятым, чтобы претерпеть смерть и от смерти воскреснуть. Если никогда не было подобной причины для воплощения ангелов, то вот тебе и объяснение, почему они получали плоть, не рождаясь. Они не приходили, чтобы умереть, значит, и не для того, чтобы родиться.

А Христос, Который действительно послан был для смерти, должен был поэтому обязательно и родиться, чтобы Он мог умереть. Умирает обыкновенно лишь то, что рождается. У рождения со смертью взаимный долг. Назначенность к смерти есть причина рождения. Если Христос умер по закону того, что умирает, а умирает то, что рождается, то отсюда следовало или, лучше сказать, этому предшествовало, что Он и родился по закону того, что рождается; ибо и умереть Он должен был по закону того самого, что умирает именно потому, что рождается. Негоже было бы не родиться по тому самому закону, по какому подобало умереть. «Но тогда между двумя ангелами Сам Господь явился Аврааму во плоти, но без рождения»[93], – а вот на это как раз была другая причина. Впрочем, вы не признаете этого, ибо не признаете того Христа, Который уже тогда и обращался к роду человеческому, и освобождал, и судил его в облике плоти, которая не была еще рождена, ибо не была назначена к смерти прежде, чем возвещено было о Его рождении и смерти.

Итак, пусть они [маркиониты] докажут, что ангелы эти получили плотскую сущность (substantia) от звезд. Но если не могут доказать, – об этом ведь нет ничего в Писании, – то не оттуда и плоть Христова, к которой они приноровляют пример ангелов. Понятно, что ангелы носили не собственную плоть, поскольку это духовные субстанции и, если имеют тело, то особого рода; на время, впрочем, они способны преображаться в человеческое тело, дабы могли являться людям и общаться с ними. Поэтому, раз не сказано, откуда они получили свою плоть, то нашему разуму (intellectus) не пристало сомневаться, что это свойство ангельского могущества – принимать телесный облик, но не из материи. «Но, – говоришь ты, – сколь более подходит им брать его из материи!» Однако об этом ничего не известно, ибо Писание сего не указывает. Впрочем, если они способны делать себя тем, чем не являются по своей природе, то почему они не могут создать себя не из материи (ex nulla substantia)? Если они становятся тем, чем не являются, почему не из того, что не существует? Однако то, что не существует, если и возникает, то из ничего (ex nihilo). Поэтому не спрашивается и не показывается, что сталось после с их телами. То, что возникло из ничего, в ничто и обратилось. Те, которые могут обратить самих себя в плоть, способны и само ничто обратить в нее. Изменить природу есть большее дело, чем создать материю. Но если бы даже ангелам необходимо было заимствовать плоть из материи, то, конечно, более вероятно, что из земной материи, нежели из какого-нибудь рода небесной субстанции: ведь эта плоть оказалась до того земного свойства, что питалась земною пищей. Могло, конечно, статься, что и звездная плоть, хоть и не была земной, питалась земною пищей таким же образом, каким земная плоть питалась пищею небесной, хотя и не была небесной. Ведь мы читали, что манна была пищей для народа: Хлеб ангелов, – говорит Писание], – ел человек (Пс. 7:7:25). Этим, впрочем, отнюдь не умаляется совершенно особое свойство плоти Господней, которая имела другое предназначение. Тому, Кто намеревался быть действительным человеком вплоть до самой смерти, подобало облечься в ту плоть, которой свойственна смерть; но плоти, которой свойственна смерть, предшествует рождение.

7. Впрочем, всякий раз, как заходит спор о рождении, все отвергающие его на том основании, что оно предрешает действительность плоти во Христе, настаивают, что Господь Сам отрицает Свое рождение, ибо сказал: Кто мать Моя, и кто братья Мои? (Матф. 1 2:48). Поэтому пусть и Апеллес выслушает то, что мы уже ответили на это в той книге, где опровергли его евангелие[94], а именно – следует рассмотреть основание этого изречения. Прежде всего, никто никогда не сообщил бы Ему, что мать и братья Его стояли вне дома (ср. 46–47), если бы не знали наверное, что у Него есть мать и братья, именно те самые, о которых сообщили и которых либо знали прежде, либо узнали тогда в том месте (допустим, что ереси удалили это из Евангелия); ибо люди, удивлявшиеся учению Его, говорили, что прекрасно знают и мнимого отца Его – Иосифа плотника, и мать Марию, и братьев, и сестер Его. «Но они ради искушения сообщили Ему о матери и братьях, которых Он не имел». – Об этом Писание не говорит, хотя во всех прочих случаях не умалчивает о том, что делалось против Него ради искушения: Вот, – говорит оно, – встал законоучитель, чтобы искусить Его (Лук. 1 0:25), и в другом месте: И приступили к Нему фарисеи, искушая Его (Матф. 19:3). И здесь никто не препятствовал указать, что это было сделано ради искушения. А что ты привносишь от себя помимо Писания, того я не принимаю. Затем, должна наличествовать и основа для искушения. В чем думали они искусить Его? В том, конечно, был Он рожден или нет, Если бы Своим ответом Он отверг это, искуситель непременно сообщил бы об этом.

Но никакое искушение, стремящееся узнать то, в сомнении о чем искушает, не возникает столь внезапно, чтобы ему не предшествовал вопрос, который, внося сомнение, возбуждает искушение. А если рождение Христово никогда не составляло вопроса, для чего же ты тщишься доказать, что они путем искушения захотели узнать то, в чем никогда и не сомневались? Добавим сюда еще и следующее: даже если бы нужно было искусить Его относительно рождения, то искушали бы Его, конечно, не так – не сообщением о тех лицах, которых могло не быть, даже если Христос родился. Все мы рождаемся, но не все имеем братьев или мать. К тому же, можно скорее иметь отца, чем мать, и дядей, чем братьев. Искушение о рождении и не было разумно потому именно, что рождение могло быть известно и без упоминания матери и братьев. Более вероятно, что они, хорошо зная, что у Него есть мать и братья, скорее стали бы искушать Его относительно божественности: знает ли Он, находясь внутри дома], что происходит снаружи, не изобличится ли Он в ложном указании на присутствие тех лиц, коих на самом деле не было. Но в таком случае, – не говоря уж о том, что само искушение не хитро, – могло выйти, что о тех, кто, как Ему возвестили, стоит снаружи, Он уже наверное знал, что они отсутствуют, – или по здоровью, или по делам, или задержались в пути. Никто не искушает, зная, что может навлечь на себя позор этим искушением.

Поскольку, стало быть, нет никакого основания для искушения, то подтверждается истинность сообщения, что на самом деле мать Его и братья Его пришли раньше. Но пусть теперь Апеллес узнает и причину, по которой Господь в Своем ответе отказался от присутствовавших матери и братьев. Братья Господа не верили в Него (Иоан. 7:5), как сказано в Евангелии, изданном до Маркиона. Не показано и то, что мать Его пребывала с Ним в постоянном общении; напротив, Марфа и Мария совершали это часто[95]. Как раз здесь и проявляется их неверие: когда Он учил пути жизненному, когда проповедовал Царство Божье, когда старался исцелять недуги и пороки, – тогда родные оставляли Его, в то время как чужие были с Ним. Наконец, они приходят и останавливаются снаружи, и не входят, и, видно, не думают о том, что делается внутри, – во всяком случае, не дожидаются Его, как будто пришли с чем-то более необходимым, нежели то, чем Он тогда особенно был занят. Но больше того, они Его прерывают и хотят оторвать от столь великого дела. Спрашиваю тебя, Апеллес, или тебя, Маркион, – если бы как-нибудь тебя, сидящего за игральной доской[96], бьющегося об заклад в игре актеров или состязании колесниц, отвлекли подобным сообщением, – неужто ты не воскликнул бы: «Кто мать моя?» или «Кто братья мои?». А Христу, проповедующему и доказывающему Бога, исполняющему Закон и Пророков, рассеивающему мрак прежнего века, – Ему недостойно было воспользоваться такими словами для порицания неверия вовне стоящих или для осуждения неблаговременно отрывающих Его от дела? Кроме того, для отрицания рождения больше подошли бы и другое место, и другое время, и другой способ выражения – не тот, которым мог бы воспользоваться всякий, у кого есть мать или братья, – ибо возмущение не отрицает родителей, а порицает их. Потому-то Он поставил других выше и указал основание для такого возвышения – внимание к Его словам, – и тем ясно дал понять, в каком смысле отверг Он мать и братьев. Ибо по какой причине Он усыновил тех, которые прилепились к Нему, по той же отринул тех, кто удалился от Него. Христос обыкновенно Сам исполняет то, чему учит других. Поэтому, каково было бы, если бы Он, поучая не ценить мать и братьев столь же высоко, сколь и Слово Божье, Сам оставил бы Слово Божье после сообщения о матери и братьях? Следовательно, Он отверг родственников Своих, как и учил отвергать их ради дела Божьего.

А с другой стороны, в удаленной матери Его можно видеть фигуральное выражение синагоги, а в неверующих братьях – иудеев. В их лице снаружи стоял Израиль; а новые ученики, слушавшие Его внутри, веровавшие во Христа и приближенные к Нему, обозначали Церковь, которую Он нарек лучшей матерью и более достойным братством, отрекшись от Своего плотского рода. В этом именно смысле ответствовал Он на возглас женщины], – не отрекаясь от сосцов материнских и чрева, но представляя более счастливыми тех, кои внимают слову Божьему (Лук. 11:27–28).

8. Одних лишь этих мест (ими, кажется, более всего вдохновлены были Маркион и Апеллес), истолкованных согласно истине подлинного и неповрежденного Евангелия, должно было вполне хватить для доказательства человеческой плоти во Христе через обоснование рождения Его. Но если и последователи Апеллеса особенно настаивают на позорности плоти, будучи убеждены, что она дана соблазненным душам от известного огненного владыки зла[97] и потому недостойна Христа, а Ему подобала субстанция от звезд, – то я должен побить их их же собственным оружием. Признают они некоего знаменитого ангела, который устроил этот мир и после устроения его впал в раскаяние. Об этом мы тоже говорили в своем месте – есть у нас небольшая книга против них[98] о том, совершил ли нечто достойное раскаяние тот, кто имел дух, волю и могущество Христа для такого дела, – ибо они представляют себе ангела в виде заблудшей овцы. Стало быть, сотворенный мир есть преступление, – как о том свидетельствует раскаяние Творца его, – если признать при этом, что всякое раскаяние есть признание преступления (confessio delicti), ибо имеет место только в преступлении.

Если мир есть грех, поскольку он сам и его члены суть тело, тогда грехом будет и небо и с ним все небесное. Но если небесное греховно, тогда греховно все, что оттуда заимствовано и оттуда произошло: ибо дурное дерево неизбежно приносит и плоды дурные (Матф. 7:17). Стало быть, плоть Христова, если она образована из небесных субстанций], состоит из элементов (elementa) греха, грешница по грешному своему происхождению, и будет равна уже той, то есть нашей субстанции, которую они, по грешности ее, не считают достойной Христа. Итак, нет никакой разницы в бесчестии, – измышляют ли те, кому нелюбезна наша материя, другую, более чистого вида, или признают ту же самую, то есть нашу, – потому что небесная никак не могла быть лучше. Ясное дело, мы читали: Первый человек из персти земной, второй человек – с неба (1 Кор. 15:47). Это, впрочем, не относится к различию материи, но просто прежней земной субстанции (плоти первого человека, то есть Адама) апостол противопоставляет небесную от Духа субстанцию второго человека, то есть Христа. Именно поэтому он относит небесного человека к Духу, а не к плоти: отсюда ясно, что те, кого он сравнивает с Ним, в этой плоти земной становятся небесными благодаря Духу. Ведь если бы Христос и по плоти был небесным, то к Нему не приравнивались бы те, которые по плоти своей не небесны. Значит, если они, становясь небесными, как и Христос, носят земную субстанцию плоти, то этим еще раз подтверждается, что и Сам Христос был небесным во плоти земной, каковы те, кто приравнивается к Нему.

9. Добавим к этому следующее: то, что возникает из другого и в силу этого является иным по сравнению с тем, из чего возникло, не может быть иным до такой степени, чтобы не сохранить ничего от источника своего возникновения. Никакая материя не лишена свидетельства своего происхождения, даже если изменяется в новое качество. Во всяком случае, тело наше, – а что оно образовано из глины, это истина, которая проникла даже в предания язычников[99], – выдает свое происхождение из двух элементов: плотью – из земли, а кровью – из воды. Ибо, – хоть по свойствам оно будет иметь иной вид, а именно потому, что из одного сделалось другим, – что, в конце концов, есть кровь, как не красная жидкость? Что есть плоть, как не земля, принявшая определенные формы? Рассмотри отдельные свойства: мускулы подобны глыбам земли, кости – скалам, даже вокруг сосцов есть какие-то небольшие уплотнения; взгляни на крепкое сплетение жил – оно напоминает отростки корней, взгляни на густые разветвления сосудов – они словно извилины ручьев, на поросли пуха – они как мхи, волосы – словно стебли: наконец, само сокровенное хранилище костного мозга – словно рудоносные жилы плоти. Все эти знаки земного происхождения были и у Христа, и как раз они-то скрыли Его как Сына Божьего: ибо Его считали просто человеком, имеющим человеческое же тело.

Или вы укажите в Нем что-нибудь небесное, испрошенное у звезд Медведицы, у Плеяд или Гиад. Ибо все, что мы перечислили, свидетельствует в Нем о земной плоти, подобной нашей. Но ничего нового, ничего чужеродного я в Нем не замечаю. Вообще же люди удивлялись только словам и делам, учению и добродетели Христа как человека. Если бы замечалась в Нем какая-то телесная необычность, это также вызвало бы удивление. Но в Его земной плоти не было ничего примечательного; она лишь показывала, сколь достойны удивления прочие Его свойства, – ибо говорили: Откуда у Него это учение и эти чудеса? (Матф. 13:54). Это говорили даже те, кто с презрением взирал на Его облик, настолько тело Его было лишено человеческого величия, не говоря уже о небесном блеске. Хотя и у нас пророки умалчивают о невзрачном Его облике, сами страсти и сами поношения говорят об этом: страсти, в частности, свидетельствуют о плоти человеческой, а поношения – о ее невзрачности[100]. Дерзнул бы кто-нибудь хоть кончиком ногтя поцарапать тело небесной красоты или оскорбить чело оплеванием, если бы оно не заслуживало этого? Что же ты называешь плоть небесной, не зная ни одного свидетельства небесного ее происхождения? Почему ты отрицаешь ее земную природу, доказательство чего налицо? Он голодал при дьяволе, жаждал при самаритянке, проливал слезы над Лазарем, трепетал пред смертью; ибо, говорит Он, плоть слаба (Матф. 26:41; Марк. 14:38). Наконец, Он пролил кровь Свою. Все это, полагаю, знаки небесные. Но как, спрашиваю еще раз, Он мог подвергнуться поношению и страданию, если бы в Его плоти сверкала хоть малая часть небесного величия? Из этого мы делаем вывод, что плоть Его не имела ничего небесного, ибо Он был доступен поношению и страданию.

10–12. Плоть Христа не душевна, а душа – не плотского характера; как утверждают еретики

10. Теперь я обращаюсь к другим, которые тоже себе на уме и утверждают, что плоть Христова душевна (animalis), потому что раз душа стала плотью, то и плоть стала душою, и как плоть душевна, так душа – плотская. И здесь тоже я доискиваюсь причин. Если Христос, чтобы спасти душу, принял эту душу в Себя, – ибо она не могла быть спасена иначе, как через Него, – то я не вижу причин, почему, облекшись плотью, Он должен был сделать и плоть эту душевной: как будто Он не мог спасти душу иначе, чем сделав ее плотской. Но если Он спасает наши души – не только не плотские, но и отделенные от плоти, то сколь легче было Ему спасти ту душу, которую Он принял Сам, хоть она и не была плотской! Далее, поскольку они полагают, что Христос пришел избавить не тело, но одну лишь душу, то крайне странно, прежде всего, что, намереваясь избавить одну только душу, Он сделал ее телом такого рода, которое и не собирался спасать. Затем, если Он намеревался освободить наши души с помощью той, которую принял, то эта последняя должна была уподобиться нашей, то есть принять нашу форму; а сколь бы таинственной по облику своему ни была наша душа, она во всяком случае не имеет плотского вида. Кроме того, если Он имел душу плотскую, Он не спас нашу душу, ибо наша душа не плотская. Далее, если Он спас не нашу душу, ибо спас душу плотскую, то нам не доставил ничего, потому что спас не нашу душу. Но та душа, которая не наша, и не должна была приуготовляться к спасению именно как душа плотская. Ведь она не подвергалась бы опасности, если бы не была наша, то есть неплотская. Однако хорошо известно, что она спасена. Значит, она не была плотской; и она была нашей, той, которую надлежало спасать, потому что ей грозила опасность. Итак, если во Христе душа не была плотской, то и плоть не могла быть душевной.

11. Теперь мы приступим к другому их доводу и рассмотрим, почему представляется, что Христос имел плотскую душу, если Он принял душевную плоть. Дело в том, говорят они, что Бог пожелал представить душу видимою для людей и сделал ее телом; а прежде она пребывала невидимой и по природе своей сама ничего не видела, даже саму себя, так как плоть ей мешала. Поэтому-де еще вопрос – рождена душа или нет, смертна она, или нет][101]. Для того, значит, душа во Христе стала телом, чтобы мы могли видеть ее при рождении и при смерти, а также (что гораздо важнее) при ее воскресении. Но как, однако, могло быть, что посредством плоти душа, которую нельзя было распознать из-за плоти же, являлась бы себе самой или нам, и, чтобы так являться всем, она становится тем, от чего была скрыта, то есть плотью? Значит, она приняла тьму, чтобы светить?

Итак, сначала нам нужно разобрать, должна ли была душа являться подобным образом, и представляют ли они ее совершенно невидимой до этого; далее, представляют ли они ее бестелесной или же имеющей какой-то род собственного тела.

Они хоть и называют ее невидимой, представляют ее телесной, но обладающей свойством невидимости. Ибо как может называться невидимым то, что не имеет в себе ничего невидимого? Но ведь она и существовать не может, не имея того, благодаря чему существует. Но поскольку она существует, то необходимо обладает тем, благодаря чему существует. А если она имеет нечто такое, благодаря чему существует, то это будет ее тело. Все, что существует, есть своего рода тело; бестелесно лишь то, что не существует[102]. Поэтому, раз душа имеет невидимое тело, Тот, Кто решил сделать ее видимой, поступил бы, вне сомнения, более достойно, сделав видимым в ней то, что считалось невидимым, ибо и здесь не приличествуют Богу ни обман, ни слабость; однако был обман, – если Он представил душу не тем, что она есть, и была слабость, – если Он не смог показать душу тем, что она есть.

Никто, желая показать человека, не надевает на него шлем или маску. А именно это сделалось с душой, если она, превратившись в плоть, приняла чужой облик. Но и если бы душа считалась бестелесной, так что была бы некой таинственной силой разума, а все, что есть душа, не было бы телом, – это точно так же не было бы невозможно для Бога и более сообразовалось бы с Его намерением представить душу в новом, телесном виде, отличном от общеизвестного и требующем уже другого представления; у Него была бы какая-то причина сделать душу видимой из невидимой, такой, что она давала бы основание для подобных вопросов, ибо в ней сохранилась бы человеческая плоть. Но Христос не мог быть зримым среди людей, если Он не был человеком. Поэтому верни Христу Его честность: если Он желал явиться как человек, то являл и душу человеческого свойства, – не делая ее плотской, но облекая ее плотью.

12. Допустим теперь, что душа открывается через плоть, если будет сохранено утверждение, что она вообще должна была каким-то образом обнаружиться, не будучи известна ни себе, ни нам. В последнем случае, впрочем, различение напрасно, – можно подумать, что мы существуем отдельно от души, в то время как все, что мы есть, и есть душа[103]. Одним словом, без души мы – ничто, даже не люди по названию, а просто трупы. Поэтому, если мы не знаем души, то и она себя не знает. Значит, остается исследовать лишь, действительно ли до такой степени душа не знала саму себя, что желала стать известной любым способом.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга Елены Семёновой «Честь – никому» - художественно-документальный роман-эпопея в трёх томах, пов...
Книга четвертая.Страсти накаляются. Правда все ближе. Враги все опаснее. Обещания нужно сдержать, но...
Если бы год назад кто-то сказал московской студентке Анне, что вместо обычной поездки к бабушке она ...
Неспокойно в Иллихейской Империи…Из запредельных областей мира в нее все чаще проникают наваждения, ...
Анна Северова, совершившая путешествие во времени из современного мира в 1941 год, в советском прошл...
Как обуздать свои эмоции и научиться принимать верные решения? Как изменить свою судьбу и осуществит...