Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

Почувствовав его дыхание, Саша открыла глаза. Она обняла его и поцеловала. Губы Ильи, сухие и теплые, дрогнули и остались неподвижны.

Саша посмотрела удивленно.

– Думай что хочешь, – вдруг сказал он, сел и отвернулся, уставясь вниз. – В конце концов… я пытаюсь быть честным. И перед тобой, и перед собой…

Он замолчал.

Саша лежала, бледная, зажмурясь, и крепко сжав губы.

Он закурил. Услышав спичку, Саша села и взяла сигарету из пачки. Закурила и отодвинулась.

С озера донесся стрекот мотора. Они проводили глазами лодку, подскакивающую на волне.

– Все ты врешь. – Саша подняла голову и взглянула Илье в лицо. – Ты о ней думаешь, и тебя совесть мучит.

– А тебя совесть не мучит? – сказал Илья.

– Ты только с виду не такой, как все. И нагадить, и чистеньким остаться – вот ты чего хочешь! Нет, не мучит меня совесть, ни вот столечко не мучит! – Голос Саши срывался от гнева. – Ты хочешь, чтобы я мужа от жены увела и ее пожалела? Да я ее ненавижу! Плевать я хотела, какая она там на самом деле, хоть сто раз хорошая! А доброй выглядеть не собираюсь… Ты ее жалеешь? Пожалел волк кобылу! Что же ты ее раньше не пожалел?

Илья усмехнулся криво и вдруг закричал:

– А ты о чем раньше думала? А теперь, значит, побегала, побило тебя мордой об стол, и просветление наступило?

– Мстишь, что ли? За старые обиды?

– Ничего не мщу, глупости! – вскипел Илья. – Хищница ты, Сашка, стала. Озверела от неудач, решила – хоть этот, а мой будет! И вцепилась мертвой хваткой!

Саша, словно поперхнувшись, опустила голову. Подбородок ее дрожал. Она помолчала, сдерживаясь.

– А ты еще ко всему – дурак, – спокойно сказала она. – Хотя бьешь больно, знаешь куда… Неудачница, правда. Не вышло из меня никого. Может, и не должно было выйти…Показалось маменьке с папенькой, а я и уши развесила… А хищница… – Она вдруг улыбнулась открыто, почти весело. – Да что же в тебе такого, чтобы вцепляться мертвой хваткой? Ради чего? Красавец ты, что ли, такой? Или денег у тебя много? Квартира, машина, тряпки из-за границы возишь? Нет же ни черта! Или мужчина ты бог знает какой? Смотри, как ты себя ценишь… Да какая же корысть за тебя замуж выходить?

Илья слегка оторопел.

– Давай кончать эту волынку, а то мы бог знает до чего договоримся… Ты не бойся, я с собой ничего не сделаю. Ничего страшного. Ну, не вышло… Просто то, что ты затеял, тебе не по силам. Зачем такие страдания?

Илья угрюмо смотрел в одну точку.

– Вчера-то, что ж, не в себе была? – пробормотал он с усмешкой. – От любви помирала…

– Давай-ка собираться, поздно уже.

Саша собрала сумку, загасила головешки.

– Ничего не забыли? – сказала она, оглядываясь.

Илья стоял растерянный, притихший.

– Я не могу без тебя жить, Сашка, – сказал он. – Я никогда не встречал такой, как ты.

Он говорил негромко и так серьезно, что Саша невольно смутилась…

У дома они увидели колесный трактор Эдика. Сам Эдик сидел на кухне со сковородой в руке, жевал картошку с салом и беседовал с краснолицым бригадиром в потертой шляпе.

– А вот горбатого тебе, – говорил Эдик. – Сам ехай.

– А это мы поглядим, – спокойно отвечал бригадир, прогуливаясь к печке и оборачиваясь на стукнувшую дверь.

Они поздоровались и прошли в комнату.

Бригадир поднял с полу гвоздь, осмотрел его и положил на подоконник.

– Свое добьешь – и к Серегину. Уберешь серегинскую – тогда гуляй. – Он наклонил ведро и черпнул воды со дна. – И отдыхающие вон у тебя. Деньгу гребешь, а все бузу порешь.

– Горбатого тебе, – однообразно отвечал Эдик, жуя без остановки.

Напившись, бригадир вылил остатки в горшок с цветами и повесил ковш на место.

– Ты поаккуратней, с горбатым-то, – посоветовал он. – Вода у тебя на исходе, сбегать надо…

Когда за ним захлопнулась дверь, Саша зашла умыться. Эдик вдруг сорвался с табуретки и закричал в окно:

– Затычку нашли! Ты бы лучше Михалева своего посадил! А я тебе не железный, за каждого сачка ишачить! – И пнул табуретку ногой.

– Ты чего буянишь? – сказал Илья.

– А Дуся где? – спросила Саша.

– Где, где… – буркнул Эдик, кивая на Илью. – Угнал сам в больницу с Танюхой… Сижу вот, холодное кушаю.

– Давайте разогрею, – сказала Саша.

– Да ладно! Съел уже…

В комнате Саша надела халат, порылась в сумочке, нашла таблетки. Проглотила одну, запила молоком из банки.

На кухне Эдик стаскивал сапоги и кряхтел.

– У тебя часы есть? – спросил он.

– Есть.

– Толкни минут через двадцать, а?

– Чего ты шумел? – сказал Илья.

– А! – Эдик махнул рукой и растянулся на топчане. – За горло берет, зараза! У Ступакова Гришки баба девку опять принесла. А у него их и так три штуки. Четвертая выходит! А я – труби за него!

Он зевнул и отвернулся к стенке, ворча:

– От кукурузы от этой из ушей дым идет…

Илья разбирал сумку.

– Спросить хотел, – повернулся Эдик. – Чего такое волюнтарист?

Илья усмехнулся:

– Ну, это…

– Шпана, что ль?

– Да нет, – рассмеялся Илья. – Это человек, который действует вопреки объективным законам природы… Своевольничает, в общем.

– А…

– Стакан вина выпьешь?

– Вина? Ну, давай…

Илья уловил неуверенность и хмыкнул:

– А может, не стоит?

Эдик мучительно поворошил в затылке.

– Ладно, хрен с ним… И так спать охота. – Он вздохнул и закрыл глаза. – Вечерком если…

Илья зашел в магазин.

Женщины, толпившиеся у прилавка, замолчали и повернулись к нему. Он неуверенно поздоровался. Ему ответили – кто сдержанно, кто весело. Звонко хихикнула какая-то бабка.

Чувствуя, что смущается, Илья спросил, кто последний, и стал за девушкой в тулупе, от которого шел сильный кислый запах овчины.

Очередь двигалась неторопливо. Здесь все были знакомы друг другу, и продавщица и покупатели, все по-северному окали и вместо “да” говорили “ну”. Говорили быстро и отрывисто – Илья не понимал половины.

Наконец он оказался у самого прилавка. Продавщица подняла голову в ожидании, а женщины, искоса поглядывавшие на Илью, примолкли.

Молчал и Илья.

– Чего вам? – терпеливо спросила продавщица.

Непонятная робость вдруг сковала ему горло.

Он тупо смотрел на зеленый платок продавщицы, не произнося ни слова, одеревенев, и краска разливалась по его лицу.

И продавщица смутилась.

– Брать чего будете, ну? – повторила она грубым голосом и нахмурилась.

Илья оттолкнул соседку, выскочил из магазина и побежал по улице…

– Опять я заснула? Господи, что это со мной! Который час?

– Четверть третьего.

– Кошмар! Перед Дусей неудобно… Вставать надо, да?

– А все равно льет, носа не высунешь.

– Ты небось с голоду умираешь? А вообще, чего я переживаю, правда? Могу я хоть раз в жизни поваляться?

Вода за окном бормотала на разные голоса. Поток скатывался по желобу с крыши, бил в ржавую железную бочку, мокнувшую на углу дома.

– Саш, – сказал Илья, – может, позвонишь? Попросишь еще хоть пару дней? Шестнадцатое уже.

Она покачала головой.

– Заболей. Бюллетень сочиню.

– Конец квартала, Илюша, такая запарка. У меня отпуск за свой счет, не как некоторые…

– Я четыре года в отпуске не был.

– Меня ждал, что ли?

– Тебя.

Она взяла ладонь Ильи и легла на нее щекой.

– Сашк… – Он смотрел на нее и улыбался. – Сколько у тебя было мужиков?

– Что за глупости? – с досадой, сердито сказала она. – А если я скажу – сто? Ты оденешься и уйдешь? Так, что ли?

Илья принужденно рассмеялся.

– Чего же раньше не поинтересовался?

– Вот взъелась… Ладно тебе!

– Все-таки как ты изменился, Илья! – покачала головой Саша. – Если бы ты меня не окликнул в этой самой пельменной – в жизни не узнала бы. Другой человек… А какой ты был хороший! Ты когда на меня смотрел, у тебя лицо было совершенно идиотское. – Она выпучила глаза и приоткрыла рот. – Вот такое! Смешной… И уши торчали.

– Сроду не торчали.

– Тогда торчали. Ты же лысый был, стригли вас в школе…

– А у тебя зато коленки красные были…

– Запомнил! Они у меня и сейчас не лучше… Ты был такой милый…

– То-то замуж за Олега вышла.

– Всю жизнь поминать будешь?

– Милый… – Илья усмехнулся. – Так бы и помер в девках. Славку Розанова помнишь? Вот он меня уму-разуму и научил. Ты, говорит, книжек поменьше читай, комплиментик какой-нибудь про глазки, про ушки – и свет вырубай!

– Фу, гадость какая!

– Да… Я уже в институте учился, а все таскался со своей невинностью как с писаной торбой… Другой раз вижу – понравился. Сама придет, рядышком сядет, послушает, послушает, а там глядишь – она в коридоре с тем же Славкой целуется… И с горя вспомнил Славкину науку. Такую ересь понес! Но уж все по правилам – и про ушки, и про ножки. И пошли дела на лад прямо на глазах…

Саша умирала со смеху.

– …И оказалось, есть у тебя душа или нет – не важно. Важно знать сумму приемов. Как во французской борьбе.

– И со мной, значит, сумма приемов?

Илья ухмыльнулся хитро, а Саша швырнула в него подушку.

День застыл и не кончался, тягучий, уютный.

Временами комнату заливал сумрак, казалось, что вечереет. Потом налетал на озеро ветер, стекло дребезжало в окне, и скоро опять светлело. Ночь все не наступала.

Ни на минуту не смолкал дождь, вода звенела о край бочки.

Саша пила молоко в кровати, обложившись подушками и завернувшись в одеяло. Когда Илья молчал, она скучала.

– Чего не ешь? – спрашивала она нетерпеливо.

Илья в трусах и свитере скрючился у окна с приемником в руках. Менялись голоса, мелодии, захлебывалась чья-то морзянка.

– Опять страдания?

Он усмехнулся.

– Врач, а натощак куришь, – сварливо сказала Саша.

– Я на себя злюсь, – отозвался он. – На то, что раньше не ушел. Чего ждал? Все ясно было… другой раз дня за три слова не скажем. Молчим. Молчим – и все. А увижу, что она помириться хочет – нарочно какую-нибудь грубость ляпну. Чтобы всякое желание отбить.

Саша слушала отчужденно.

– А зачем терпела?

– Любила, наверное.

– За что?

Он пожал плечами:

– А полегче можно вопрос?

Прикончив молоко, Саша отставила банку и потянулась за сигаретами.

– Не надо, я сама, – раздраженно сказала она, когда Илья хотел подать ей пачку.

Прикурив, устроилась поудобнее, подоткнула одеяло.

– Я одного не пойму, – зачем тут я затесалась? Пришла, змея, семью поломала…

– Не было семьи. Ломать нечего… Пыжились вначале – не вышло. Ну и ладно, все довольны. У нее своя жизнь, у меня – своя…

Вкрадчивый французский голос плыл по избе, по темным бревнам к почерневшей матице, к березовым веникам, развешанным вдоль печи на просушку.

– А я всегда люблю за что-нибудь, – сказала Саша. – И знаю, за что. Или придумаю… А терпеть вот так – не стала бы. Собрала манатки – только бы ты меня и видел.

– Это сказать легко.

– А я однажды так и сделала. И не жалею. Ну, тряпки подешевле… Зато сама каждую копейку заработала.

– А родители?

– Родители за свои деньги захотели в мою жизнь вмешиваться. Мне это ни к чему.

– Нельзя так, Сашка. – Илья покачал головой. – Чем ты хвастаешься? Все ниточки пообрываешь… Что ты всех своей меркой меряешь?

Саша смотрела на него враждебно.

– Что ты понимаешь? – презрительно сказала она. – Ты думаешь, я не могла замуж выйти опять? Охотников хватит. Могу поделиться, кому надо… Вон один, два года за мной ходит… физик. Ему сорок, а он мне стихи пишет дурацкие. Скажу – не могу сегодня, он и не рыпается, до утра не звонит. Пришел бы проверил – может, я с другим? Приревновал бы. Скандал устроил! Где там… Как телевизор. Включишь – работает, повернул ручку – он и замолк… Я себя уважать хочу хоть за что-нибудь. Я лучше от первого встречного ребенка рожу, а лишь бы мужа мне не надо!

Илья развеселился.

– Выходит, тебе мало, что любят, – засмеялся он. – Тебе надо, чтобы любили так, как тебе хочется.

– А как же! – Она с яростью хлопнула по одеялу. – На кой черт тогда все эти книжки? Все эти Наташи Ростовы и Настасьи Филипповны? Если в жизни ничего этого нету? Господи, чего я только не делала, чтобы эта проклятая обыденность между нами не влезала! Я не про обед – я целый полк накормлю и обстираю играючи. Было бы ради чего! А Олег мне говорит: “Ты хочешь, чтобы мы сто лет прожили вместе и дрожали при виде друг друга, как в первый раз. Так не бывает”. Почему не бывает? Да зачем же я на свет родилась? Женщина я или нет? Если ни один не способен за меня глотку перегрызть! Не все! Один только человек! – Голос ее задрожал, но Саша сдержалась. – А не бывает – так я и одна помру…

Илья подошел и обнял ее. Саша уткнулась ему в плечо.

– Я ведь знаю, – хмуро сказала она. – Небось, думаешь, спектакль устроила, цену себе набивает… Я себя твоей женой не считаю. И то, что у нас происходит, ни к чему тебя не обязывает, запомни. И меня тоже…

Ночью Саша встала напиться.

Накинув халат, она ощупью бродила в сыром холоде сеней, наступила впотьмах на кота, и он с пронзительным визгом взмыл у нее из-под ног, а Саша отлетела к двери и наткнулась на ведро, которое искала.

Хозяева не проснулись. Донесся до нее только тихий издевательский смех Ильи.

Напившись, Саша вернулась в комнату.

– Я думала, у меня инфаркт будет.

– Не знаю, как у тебя, а у кота – наверняка, – прошептал Илья.

Румяная луна стояла посреди черного небосвода. Давно и незаметно перестал дождь. Все за окном переливалось и блестело глянцем – озеро, и мокрая земля, и мокрые лодки на берегу, и сосны на той стороне.

– Ну, где ты там? – проворчал Илья.

Саша спросила:

– Ты бы мог покончить самоубийством?

– Терпеть не могу покойников, – сказал он.

– А как же ты анатомию проходил? У вас же их там режут?

– И чего тебя к ночи на всякую мерзость тянет?

Саша рассмеялась.

– Чего ты?

– Мне с тобой очень хорошо, Илюша.

– Ну и слава богу… Иди ко мне, чего ты там не видела?

– Сейчас…

Она взяла щетку и стала расчесывать волосы, глядя в окно.

– У тебя раскладушка-то есть? – спросил Илья.

– Дома? Нету.

– А на чем я спать буду? На полу?

– У меня диван есть.

– Короткий небось… Давай раскладушку купим.

– Диван как диван.

– А потом ты родишь мне троих детей, – сказал он.

– На раскладушке?

– Ну, двоих. Сколько захочешь, столько и родишь. Ты еще не беременна?

– Иди к черту!

– У нас все будет по-человечески, да, Сашка?

– А любить меня будешь, как раньше?

– Как раньше не буду.

– Почему?

– Раньше я думал, что у тебя под платьем крылышки…

Саша сняла халат и скользнула к Илье под одеяло. Пружины отозвались нежным стоном.

– О господи, ну и кровать!..

После дождя похолодало.

Прямо из леса они пришли на почту. Пока ждали, Саша перебирала грибы в корзине.

Белобрысая девочка лет шестнадцати, сидевшая за загородкой, украдкой рассматривала Сашу.

Илья вставал, шагал от стены к стене, изучал на стенах плакаты, в которых объяснялось, как писать адреса и посылать фототелеграммы. Потом возвращался к Саше, брал ее за руку.

Зашла еще одна девушка, приодетая. В руках она держала туфли на каблуках. Девушки шептались, склоняясь на барьер.

– Долго еще? – громко спросил Илья.

– В течение часа, – сказала белобрысая и покраснела.

За окном тянулось стадо, позвякивали ботала. Коровы неторопливо месили размокший проселок. Они мычали, приближаясь к дому. Из ноздрей у них вырывался пар.

Зазвонил телефон.

– Ленинград!

– Я подожду на улице, – сразу поднялась Саша и вышла.

Илья взял трубку.

– Лора? Это я. С приездом… С приездом, говорю!

Девчонки у барьера делали вид, что заняты открытками.

– Так вышло… – негромко, ровным голосом говорил Илья, и пятна медленно выступали под его скулами. – Все нормально, приеду, расскажу. Как ты отдохнула?..

За забором, к которому прислонилась Саша, росла рябина. Поднявшись на цыпочки, Саша сорвала гроздь. Дерево обдало ее брызгами. По рту от ягод становилось горько и свежо.

На ветку уселась синица и тоже стала лакомиться.

Илья вышел и сразу закурил.

– Иди домой, – сказал он. – Иди. Я приду.

Он посмотрел ей в глаза.