Стальной царь Муркок Майкл
Нам не удалось остановить атаку казаков, хотя натиск ее ослаб. Когда мы вернулись к аэропарку, я узнал вторую часть нашего плана. В предместьях огромные транспорты высадили свой «груз».
Множество солдат выпрыгнули из большой гондолы на тонких крыльях.
Десантники опускались на землю, направляя свой полет шелковыми парусами. Оказавшись на земле, они складывали крылья в чехлы и направлялись к заранее приготовленным окопам. Затем на больших парашютах приземлились артиллерийские орудия. Они были установлены на подготовленных позициях. Когда казачьи сотни приблизились к предместьям, их внезапно встретила артиллерийская канонада. Я слышал треск винтовок и автоматов, гром гаубиц и больших орудий.
Пильняк сказал мне:
– Хотел бы я быть там, внизу, среди них.
Лично я хотел лишь одного: быть как можно дальше от Екатеринослава.
– Возглавляет ли Стальной Царь свои атаки? – спросил я. Вероятно, я отчаянно надеялся, что этот человек падет жертвой собственного безумия.
– Говорят, – Пильняк скроил гримасу. – Но кто может знать наверняка? Я предполагаю, что он уже довольно старый человек.
– Бог ты мой, и как это грузинский священнослужитель мог стать атаманом казаков? Для меня это загадка, – сказал я. – А вам это не кажется довольно-таки странным?
– Он жил здесь довольно много лет. Казак не принадлежит к какой-либо определенной расе или национальности. Своих предводителей, как я вам уже рассказывал, они избирают. Атаман должен обладать мужеством, быть сильной личностью. Кроме того, я предполагаю, Джугашвили сумел чрезвычайно удачно воззвать к гордости этого народа. Центральное правительство унизило казаков, которые хорошо знают, что без их поддержки революция бы провалилась. Исток демократической революции 1905 года там, где зарождались все наши восстания. Здесь, на юге, в пограничных областях (то есть на Украине). Революция могла выродиться в обычный мятеж с погромами и массовыми убийствами, но царское правительство скверно обращалось с казаками, в войне с Японией царь терпел сплошные неудачи, так что казаки встали на сторону социалистов и внесли свой вклад в созвание действенного парламента, нашей Думы, которая и свергла с престола царя Николая. Именно казаки возвысили Керенского, сделали его президентом. Именно казаки заменили царские портреты образом Керенского.
– Вы и ваши святые иконы… – начал я, но Пильняка уже было не остановить.
– Разумеется, казаки чувствуют себя глубоко униженными Керенским. Они привели его к власти и требовали себе независимости в качестве награды. А он предал их, посягнул на их свободы. Когда он в октябре 1905 года стоял перед Думой и казачьими ордами, он говорил о «вечной вольности» казаков. Теперь же он совершает в точности ту же ошибку, что и царь Николай, – и платит за это сполна.
– Вы, как мне кажется, не слишком тверды в своей верности правительству, – упрекнул я его.
– Я верен нашим социалистическим идеалам. Керенский стар. Может быть, он уже плохо соображает, я не знаю.
Полный сожалений, я взглянул на поле битвы. Удивительно! Эти дикие всадники, живой анахронизм, могли оказывать такое большое влияние на течение современной истории! Если они действительно требовали лишь признания своих свобод и не стремились к политической власти как к таковой, то отнюдь не удивительно, что они чувствовали себя униженными тем, кого некогда поддержали. В истории немало подобных примеров.
– Джугашвили обещает возвратить им все их былые вольности, – горько сказал Пильняк, – но единственная свобода, которую он им пока что действительно дал, – это свобода умирать. В его сердце засел чугунной задницей необразованный и хитрый крестьянский поп. Из-за этих чернорясых проклятье лежит на России. Что-то в них, в крапивном семени, есть такое, чему русский народ не может противостоять.
– Надежда? – спросил я сухо.
– Когда-то – несомненно да. Но сегодня? Наша страна почти поголовно грамотна, а наше бесплатное здравоохранение простерло свою сеть на весь мир. Наш уровень жизни выше, чем в большинстве других стран. Мы зажиточны. Почему они продолжают нуждаться в «старцах»?
– Они ожидают небес. Вы сами это говорили. Но ваша социалистическая Дума, кажется, подарила им только землю. А такая действительность, пусть даже в улучшенном виде, слишком им хорошо известна.
Пильняк кивнул:
– Мы, славяне, вечно надеемся на большее. Но до Керенского мы вечно получали намного меньше. Что же может сделать для нас Стальной Царь?
– Он может освободить вас от личной ответственности, – сказал я.
Пильняк рассмеялся:
– Это никогда нас не вдохновляло. Это вы, англосаксы…
Я никак не отреагировал на укол. Оценив мою сдержанность, Пильняк продолжал уже более дружелюбно:
– В известной степени нами все еще управляет наша церковь. Мы – народ, который пострадал от нашей религии, ее последствия и воздействия куда сильнее, чем другие. Вероятно, своим мессианским социализмом Стальной Царь предлагает нам еще одну религию. Вы, англичане, никогда не испытываете такой потребности в боге. Слишком часто обрушивались на нас иноземные захваты и горькая нужда, чтобы мы могли полностью его игнорировать, – он пожал плечами. – Старые привычки, мистер Бастэйбл. Религия – вот средство залечивать раны. У нас большая склонность рядить наши беды в мистические и утопические одежды.
Я начинал понимать его.
– И ваши казаки готовы убивать ради воплощения мечты, вместо того чтобы принять философию компромисса, идеологию Керенского?
– Чтобы быть точным, они готовы также умирать за эту мечту, – сказал он. – Они как дети. В этом смысле они – истинно верующие. Еще недалеко то время, когда все русские были детьми. И если пойдет так, как хочет Джугашвили, то скоро они снова станут детьми. Ошибка Керенского была в том, что он отказался от роли патриарха – или, как вы говорите, роли святого образа, иконы, – он улыбнулся. – Социализм петербургского образца кажется казакам холодным; они лучше будут обожествлять личность, нежели восхвалять идею.
Я поддержал иронию:
– Вы говорите о них так, точно они американцы.
– Это кроется во всех нас, мистер Бастэйбл; особенно в трудные времена.
Теперь крейсер приблизился к мачте и приготовился стать на якорь. Капитан Леонов напомнил нам о нашем долге, и мы заняли наши места на мостике.
Но причалить нам было не суждено.
Когда солнце начало снижаться над степью и ландшафт озарился неподражаемым мягким российским светом – не то сумерек, не то предрассветной мглы, – Пильняк взволнованно указал на восток.
– Корабли, ваше высокоблагородие! – крикнул он капитану. – Примерно десять!
Они стремительно приближались: военные корабли средней величины, черные от верха до гондолы, без каких-либо знаков различия или надписей. Они открыли огонь.
У нас оставались только легкие корабельные орудия; бомбы и торпеды были израсходованы полностью. Черные корабли, очевидно, выжидали, не нападая до тех пор, пока мы не расстреляем все свои боеприпасы.
Один из наших крейсеров стал мишенью массированного обстрела и завалился на бок, когда его тросы были уже привязаны к мачте. Он попытался снова поднять нос, но разрывные снаряды с чудовищной силой ударили в гондолу и машинное отделение. Один или два его орудия открыли огонь, но на их выстрелы враги мгновенно ответили еще более яростным огнем. Должно быть, наши враги попали крейсеру в баки, полные горючего, потому что из гондолы вырвалось пламя. Корабль вздрогнул, как загарпуненный кит, ударился о мачту и бессильно осел на землю. Команда наземного обслуживания быстро побежала к кораблю, чтобы одолеть огонь и, если возможно, спасти экипаж.
Капитан Леонов поспешно отдавал приказы нашим бортовым стрелкам.
– Чьи это корабли? – прокричал я Пильняку.
Он покачал головой:
– Не знаю, но это явно не японцы. Они сражаются за казаков.
Капитан Леонов стоял у рации и разговаривал с флагманом Краснова, который, как мы могли наблюдать, подвергался сильному обстрелу. Черные корабли, казалось, скоро возьмутся и за наш крейсер. Леонов быстро говорил по-русски:
– Да… Да… Я понимаю…[3] – затем: – Высота шестьсот метров, штурман! Полный вперед.
Это означало, что сейчас придется хвататься за голову и желудок, чтобы не потерять их, когда корабль взметнется в высоту.
Мы вцепились в перила. При взлете мы попытались повернуть свое безоткатное тридцатифунтовое орудие в сторону черных кораблей. Этот великолепный образчик воздухоплавательного искусства был вознагражден почти на месте, когда нам удалось тотчас же дважды удачно попасть в ведущего вражеских кораблей. Хотя голова у меня шла кругом, я испытал ликование. Ради таких секунд и стоило служить в армии!
Два вражеских корабля вырвались из общего строя и взяли курс к нам, однако не проявляя той быстроты, грации, маневренности и исключительной ловкости, какие отличали «Вассариона Белинского». В тот момент у нас оставалась на вооружении одна только наша личная убежденность, потому что оружия у них было больше и они превосходили нас по численности. Мы поднимались выше, однако медленнее, чем наши враги. Мы все еще продолжали обстреливать оба черных корабля, которые неуклонно взмывали ввысь, как акулы, почуявшие кровь.
Мы ворвались в облачный слой.
– Вполсилы вперед! – приказал капитан Леонов штурману. Он был теперь совершенно спокоен, улыбка застыла на его лице. Очевидно, он предпочитал такой вид борьбы, каким бы опасным он ни был, тому, в котором мы прежде были вынуждены участвовать.
– Стоп машина! – приказал капитан. Теперь мы дрейфовали под защитой облаков, незаметные для наших врагов.
– Атакуем их, ваше высокоблагородие? – осведомился Пильняк.
Леонов сжал губы:
– Думаю, нам не остается ничего другого, лейтенант Пильняк. Но я хотел бы сделать наши преимущества как можно более существенными. Два градуса левее, штурман!
Корабль медленно повернулся.
– Еще два, – сказал капитан. Его глаза были холодными и жесткими, когда он вглядывался в облака.
– Еще два.
Мы совершили почти полный поворот.
– Полный вперед! – приказал Леонов.
Наши дизели взвыли, когда мы снова ворвались в открытое небо. Оно было бледно-серым, облака висели под нами, а над нами сгущалась темнота. Ночью мы могли сражаться так же хорошо, как днем, поскольку использовали прожектора, чтобы выслеживать противника.
До рассвета мы играли в прятки с черными кораблями. Капитан Леонов великолепно владел такой тактикой и теперь пытался выиграть время. Тем временем наш самый тяжелый противник развил такую же тактику. У нас не было большого выбора, потому что в прямом столкновении мы были полностью бессильны.
– Стоп машина!
Мы снова легли в дрейф. Ветер рвал наши кабели так, что они начали петь. Над нами постепенно загорались звезды.
Пильняк вздрогнул.
– Такое ощущение, как будто мир перестал существовать, – пробормотал он.
Затем мы увидели черные громады под нами и примерно в восьмистах метрах впереди.
Они тоже увидели нас и быстро стали подниматься.
– Полный вперед!
Снова заревели наши дизели.
– Три градуса лево руля, штурман!
Мы повернулись, так что теперь черные корабли приближались к нам сбоку.
– Все орудия – огонь!
Мы развернулись к ним бортом и провели, на мой взгляд, шедевр артиллерийского искусства. Мы отправили целый шквал снарядов в направлении обоих кораблей, которые летели вплотную друг к другу.
Один был серьезно нами подбит, у него были повреждены моторы, потому что он начал поворачиваться на ветру и полностью потерял управление. У нас не было больше разрывных снарядов, и вывести из боя второй вражеский корабль мы могли только прямым попаданием, что возможно лишь на очень ближнем расстоянии; так что мы сосредоточились на пропеллерах высоты и моторах. Большего мы сделать не могли.
Второй корабль начал искать укрытия в нижних облаках, и мы видели, что он связался по беспроволочному телеграфу со своим спутником, потому что, когда поврежденный корабль отступил, еще два новых присоединились к первому. Наших же кораблей мы не видели и вынуждены были предположить, что они либо отступили, либо сбиты.
Гондола сильно закачалась, и я почти потерял опору, когда неожиданно в нас попал снаряд.
– Быстро снизить высоту! – приказал наш капитан.
Мы камнем пролетели по небу, пока не оказались под вражескими летательными аппаратами. Мне показалось, что сейчас мы грянем о землю.
Затем мы помчались над опустевшей степью. Ни города, ни казаков нигде не было видно. Капитан Леонов сам выбирал себе поле битвы.
Черные корабли преследовали нас, пытаясь имитировать нашу тактику. Один из кораблей не смог вовремя взмыть вверх. Он с чудовищной силой ударился о землю. Гондола и все, кто были на борту, должно быть, были разнесены в клочья. Разбитый корабль несколько раз подскочил вверх, и мы видели, как он теряет обломки.
Леонов мгновенно заметил свой шанс.
– Мы используем его в качестве прикрытия. Заходите за него, штурман.
Как раз когда мы подплывали к разрушенному кораблю, заговорили орудия кораблей сопровождения. Они попали в корпус, затем выстрелы загремели ниже, однако нам досталось мало. Мы высунулись из-за прикрытия, дали залп из всех стволов, и нам удалось повредить пропеллер и машину ближайшего к нам вражеского корабля.
Было темно. Неожиданно нас ослепил прожектор. Капитан Леонов в ответ включил наше бортовое освещение. Таким образом, мы хотя и были видны врагу, но по меньшей мере не были полностью ослеплены.
– Подпустите их ближе еще на один корпус! – сказал капитан Леонов спокойно.
Наши орудия искали источник прожекторов, и мы увидели, как последний из черных кораблей поднимается выше. Вероятно, он хотел пригласить нас преследовать его.
Капитан Леонов улыбнулся мрачной знающей улыбкой и покачал головой:
– Поднимаемся.
Мы взлетели перед нашим врагом снова в облака. На меня произвела очень большое впечатление выдающаяся тактика нашего капитана.
Пильняк непроизвольно пришел в экзальтированное настроение.
– Так покажем им, какой должна быть настоящая битва, – сказал он и хлопнул меня по плечу. – Что вы думаете об этом, мистер Бастэйбл?
От природы я не способен так открыто выражать свои чувства, как этот русский, но повернулся к нему, улыбнулся и тряхнул его руку.
– Ничего подобного я еще не видел, – признался я.
Черный корабль потушил свои прожектора и исчез.
– Я думаю, нужно ждать рассвета, – сказал капитан Леонов. – Благодарю вас, господа. Вы великолепный экипаж.
Теперь показалась половина луны, которая казалась огромной на черном небе. Капитан опять отдал приказ остановить машины. Русские хитрили и давили друг друга. Они совершенно выходили из себя, когда речь шла о почти невозможной победе над превосходящим по численности врагом.
Прошло два или три часа, пока мы отдыхали, обсуждали события утра, а наш радист пытался получить сообщения из Екатеринослава, и когда это не удалось, – из Харькова. Затем внезапно корабль содрогнулся от сильного толчка.
Сначала мы думали, что в нас попал снаряд, но корабль продолжал двигаться в воздухе и ни на дюйм не потерял высоты. Если уж говорить точно, мы даже немного выиграли.
Мы недоумевали, что произошло, когда капитан Леонов выскочил из своей каюты и поглядел наверх. Казалось, он один понимал, что случилось.
– Об этом я не подумал, – сказал он. – Они лучше, чем я подозревал.
– Что же случилось, сэр? – спросил я.
– Старая тактика, мистер Бастэйбл. Все это время они следовали за нами, маневрируя только для того, чтобы оставаться рядом с нами. И точно так же дрейфовали, как мы.
– Но что же произошло, сэр?
– Захват, мистер Бастэйбл. Они сидят на нас. Их гондола на нашей камере. Как огромный проклятый паразит.
– Мы в ловушке?
Он скорчил гримасу.
– Я думаю, это скорее нечто вроде изнасилования, мистер Бастэйбл.
Он потряс головой, провел пальцами по губам.
– Это моя вина. Это был единственный вариант, которого я не предусмотрел. Если они заберутся в наши инспекционные люки… – он отдал несколько приказов по-русски. Из нашего крошечного арсенала были извлечены ружья и пистолеты, и каждый сжимал теперь в руке оружие.
– Все к люкам! – крикнул Пильняк. – Отразим абордаж!
Я никогда еще не слышал, чтобы это слово употребляли в реальной жизни.
Теперь над нами взвыли моторы вражеского корабля – нас потащили вперед.
– Все машины полный назад! – приказал капитан. Он повернулся к нам. – Это может разорвать нас и их. Но боюсь, другого выбора у нас нет.
Корабль задрожал, как будто страдал от чудовищного приступа желудочных колик.
Мы побежали по качающимся трапам к люкам, внимательно прислушиваясь к звукам, доносившимся из камеры. Их могли производить только люди, которые медленно спускались нам навстречу. Стрелять внутри инспекционных ходов означало потерять сжатый газ и задохнуться в его облаках. Менее половины наших монтеров были вооружены противогазами, потому что «Вассарион Белинский» никогда не предполагал, что ему придется быть взятым на абордаж.
– Придется стрелять, если они появятся, – сказал Пильняк. – Может быть, это наш единственный шанс.
Я сжимал револьвер, пять или четыре вооруженных ружьями механиков стояли в узком проходе прямо позади меня, а корабль трясся и вздыхал в усилии вырваться из захвата.
– Они идут на тот же риск, что и мы, их корабль может разрушиться точно так же, как наш, – сказал я.
Пильняк снова улыбнулся мне – как умеют улыбаться только русские.
– Вот именно, – сказал он.
Крышки люков начали подниматься.
Мы приготовили оружие.
Глава пятая
Социализм? Анархизм? «изм»?
В хмуром лунном свете, пробивавшемся сверху через открытые люки, невозможно было разглядеть фигуру, спустившуюся вниз первой. Пильняк по-русски приказал сложить оружие, поскольку мы немедленно откроем огонь. Но затем мы заметили болтающийся на палке кусок простыни. Белый флаг. Они хотели вести с нами переговоры.
Пильняк растерялся. Он сказал захватчикам, чтобы они стояли на месте, пока он не получит новых указаний. Один из механиков помчался по коридору назад, к рулевой палубе.
Люди в люках откровенно веселились и отпустили пару-другую шуточек, которых я не понял, а Пильняк, как мне показалось, нарочно пропустил мимо ушей. Для меня, однако же, не было сомнений в том, что ни один из захватчиков не хочет сражаться. Слишком немногие уцелели бы после такого боя.
Полагаю, капитану Леонову это тоже было ясно, потому что он вернулся вместе с механиком. Пильняк объяснил ему, что происходит. Он повернулся к человеку с белым флагом:
– Вы знаете, что ситуация для нас обоих сложилась неразрешимая. Кто ваш предводитель?
Коренастый невысокий человек подался вперед и иронически отсалютовал капитану Леонову.
– Пусть буду я, – заявил он.
– Вы их предводитель?
– У нас нет предводителей.
– Следовательно, вы будете говорить от их имени.
– Полагаю.
– Я капитан Леонов, командир этого корабля.
– Я Нестор Махно, борец за дело великой анархии.
Я был поражен. Прежде, чем я успел взять себя в руки, у меня вырвалось:
– Махно!
Тот самый человек, с которым я сидел в японском плену! Никогда бы не подумал, что мне доведется вновь увидеть его. Я не имел ни малейшего представления о том, что он имеет какое-то отношение к воздушным кораблям.
Он узнал меня и улыбнулся:
– Добрый вечер, мистер Бастэйбл. Похоже, вы снова угодили в плен.
– Да и вы не без того, – заметил я.
Он улыбнулся. Ироническая, почти ласковая улыбка.
Он был одет в богато разукрашенную старую казачью шинель с множеством зеленых и золотых нашивок, крестьянскую рубаху с поясом, шаровары и высокие сапоги. Астраханская шляпа набекрень кокетничала на его голове. Он выглядел точно как картинка романтического казака из книжки, и у меня сложилось впечатление, что он сознательно культивирует этот образ. На боку у него висела настоящая казачья сабля, а рукой он играл с рукоятью автоматического пистолета, заткнутого за шитый серебром пояс.
– Предполагаю, вы служите бунтовщику Джугашвили, – сказал наш капитан. – Вы пытаетесь сейчас вести мирные переговоры?
– Я отказываюсь говорить о мире, – заявил Махно. – Дело безнадежное. Говорят о мире и в то же время каждый пытается застрелить другого или упрятать его в тюрьму. Кроме того, я не служу никому, кроме тех людей, кто меня избрал. Но в этой войне мы решили встать на сторону Джугашвили. Мы не поддерживаем его идеологию, но защищаем Дух Восстания, Дух Истинного Казачества. Мы – анархисты. Мы отказываемся признавать правительства или деспотов – любого пошиба.
– Неужели вы станете отрицать, что Стальной Царь – настоящий деспот? – спросил я.
Махно ответил на мой вопрос коротким кивком.
– Абсолютный. Наш девиз: «Ни раб, ни господин!» Вот так-то, мистер Бастэйбл.
– Только хаос, – насмешливо бросил Пильняк.
– Анархия означает «никакого правительства», а вовсе не «неразбериха», – отреагировал Махно на замечание Пильняка. – И она не имеет ничего общего с так называемым «социализмом образца Джугашвили». Мы поддерживаем не его, как я вам уже сказал. Мы поддерживаем Дух Восстания.
Капитану Леонову вся эта информация показалась в высшей степени невнятной.
– Как же нам тогда вести переговоры? Чего вы хотите?
Махно сказал:
– Вы наши пленники. Мы не хотим кровопролития. Мы лучше захватили бы ваш корабль.
Капитан Леонов помрачнел:
– Я не отдам вам судно.
– Выбор у вас невелик, – сказал Махно и выглянул в иллюминатор.
Мы все последовали за ним. На подвижных стальных тросах, свисавших с черного корабля, вооруженные люди подбирались к нашим машинным отделениям.
– Через несколько минут ваши машины будут остановлены, капитан.
Он еще говорил, когда наши моторы замолчали. Один за другим стихали они. Снаружи сквозь вой ледяного ветра доносились ликующие вопли.
Капитан сунул руки в карманы.
– Что теперь? – спросил он с убийственным хладнокровием.
– Вы же видите, что полностью находитесь в нашей власти.
– Я вижу, что вы пират с большим опытом.
– Не зарывайтесь, капитан! Это не пиратство. Мы с вами вели бой. И этот бой выиграл я.
– Вы бандит и захватили корабль, который представляет правительство Союза Славянских Республик. Что является пиратством чистой воды. Пиратством, мятежом и предательством. Мы действительно находимся в состоянии войны, капитан Махно. Предполагаю, если у вас еще не окончательно отшибло память, вы сможете припомнить, кто наш враг. Это Япония.
– Война между двумя авторитарными системами, а не война между народами, – упрямо возразил Махно. – Что же вы за социалист, в таком случае, капитан?
Леонов уставился на него мрачно.
– Я вообще не социалист. Я лояльный российский подданный.
– Ну, а я – не лояльный российский подданный. Я анархист и, поскольку вас, кажется, интересует мое происхождение, – украинец. Мы против всех и всяческих правительств и особенно – против петербургского. Во имя народа, капитан Леонов, мы требуем от вас передать нам этот корабль.
Леонов попал в затруднительную ситуацию. Он не хотел бессмысленно жертвовать жизнью своего экипажа, но и с чистой совестью сложить с себя командование тоже не мог.
– Могу предположить, что вы демократ? – заметил Махно.
– Разумеется!
– Тогда предоставьте решать своим людям, – просто предложил анархист. – Чего они хотят: жить или умереть?
– Ладно, – отозвался Леонов. – Я спрошу их, – он повернулся к нам: – Господа!
– Мы будем сражаться, – заявил Пильняк. – Если они победят, то пусть соскребают нашу кровь с палубы.
Ни один из нас не возразил.
Махно, казалось, не ожидал ничего иного.
– Я даю вам возможность обдумать ситуацию, – сказал анархист и забрался наверх в люк. – Вы больше не можете летать. Мы доставим вас на нашу главную квартиру. Если кто-нибудь из вас решит примкнуть к нашему делу, мы примем его с радостью, как брата.
Капитан Леонов не отдал нам приказа стрелять. Мы смотрели, как анархисты уходят, закрывая за собой люки. Только теперь мне стало ясно, что мы попались на обходной маневр. Во время переговоров мы не следили за тем, что происходит снаружи корабля. Я думаю, Леонов тоже это заметил. Когда мы возвращались в рулевую рубку, было очень хорошо видно, что в этот момент капитан был далеко не лучшего мнения о себе. Как воздушный тактик он не имел себе равных. Но в дипломатии он действовал куда менее успешно. Похоже, Махно выиграл эту шахматную партию, не потеряв ни одной жизни ни с одной стороны (потом я узнал, что это было в его обыкновении).
Мы беспомощно смотрели, как навстречу нам проплывают звезды и облака, в то время как корабль анархистов тащил нас на свою базу.
В рулевой рубке капитан Леонов сделал попытку связаться с Харьковом, попытался получить инструкции и обрисовать наше положение. Наконец радист отодвинул рацию.
– Они вырвали антенну, ваше высокоблагородие. Мы не можем ни передавать, ни принимать сообщения.
Леонов кивнул. Он поглядел на Пильняка и меня:
– Итак, господа, ваши предложения?
– Мы полностью во власти Махно, – сказал я. – Если мы не ворвемся на его корабль через те же люки, нам его не остановить.
Леонов наклонил голову, как бы размышляя. Когда он снова взглянул на нас, он уже полностью взял себя в руки.
– Я думаю, мы могли бы немного вздремнуть, – заметил он. – Я сожалею, что не мог предусмотреть эту специфическую проблему, господа, и что у нас нет приказов на случай подобной ситуации. Думаю, лучше мне заявить здесь и сейчас, что я складываю с себя полномочия.
Его речь показалась мне весьма своеобразной, почти экзотической. Но вместе с тем я стал куда лучше понимать русскую душу, чем еще несколько месяцев назад. Несмотря ни на что, я поражался выдержке Леонова. Это был человек чести, который считал, что не выполнил своего долга. Он дал нам полную свободу действовать так, как каждый из нас считает приемлемым лично для себя.
Не менее сильное впечатление произвел на меня диалог между Махно и Леоновым. Хотя они и были противниками, оба обладали одним и тем же чувством долга, который побуждал их действовать. И поскольку Леонов утратил в собственных глазах компетентность, он не считал больше возможным определять курс для остальных. У меня было впечатление, что и Махно и, вероятно, множество других казачьих атаманов обладают точно таким же чувством долга. В противоположность многим политическим или военным вождям, они не предпринимают никаких попыток оправдать свои ошибки и не хватаются мертвой хваткой за свои посты. Для них власть означает огромную ответственность и дается только на время. Я понял, как я думаю, одну или две основополагающие вещи из важнейших вопросов русской политики. Нечто, не поддающееся точному описанию обычными словами. Эти вопросы оказались одновременно проще и сложнее, чем я предполагал.
Пильняк отдал честь:
– Благодарю, ваше высокоблагородие.
Мне не оставалось ничего другого, как последовать примеру Пильняка. Леонов ответил нам салютом и затем медленно возвратился в свою каюту.
Неожиданно одна мысль пришла мне на ум:
– Боже милосердный, Пильняк, а он не собирается застрелиться?
Пильняк поглядел вслед удаляющемуся капитану:
– Не думаю, мистер Бастэйбл. Это было бы трусостью. Он снова возьмет на себя командование, если мы его попросим об этом. А пока он отпускает нас, чтобы мы могли сделать то, что позволило бы нам сохранить наши жизни, оставаясь отдельными личностями, а не экипажем. В известной степени мы простодушный народ, мистер Бастэйбл. Как индейцы. В определенном смысле. Когда наши военные вожди терпят поражение, они тотчас же отступают, покуда мы не начнем вынуждать их возвратиться к делам. Это воистину демократический социализм.
– Я не политик, – сказал я ему. – Я вообще ничего не понимаю в различии между одним «измом» и другим. Я простой солдат, о чем часто говорил.
Читать бесплатно другие книги:
