Сырок Александров Борис

Любые показания на следствии все равно использовали против подсудимого, поэтому давать их не имело смысла.

Позже народовольцы дополнили пункт следующими словами: «Всякий член Исполнительного комитета, против которого существуют у правительства неопровержимые улики, обязан отказаться в случае ареста от всяких показаний и ни в каком случае не может назвать себя членом Комитета. Комитет должен быть невидим и недосягаем. Если же неопровержимых улик не существует, то арестованный член может и даже должен отрицать всякую свою связь с Комитетом и постараться выпутаться из дела, чтоб и далее служить целям общества». Это, однако, не спасло организацию от предателя, завербованного жандармами. Сергей Дегаев выдал властям многих народовольцев, после чего организация ослабла.

Революционеры использовали еще один прием: если тебя арестовали и ты оказался в тюрьме, смирись с тем, что ты отсюда никогда не выйдешь, и тогда тебе значительно проще будет принять ситуацию. Не надо ни оправдываться, ни дергаться. Ты здесь — и все! Ты знаешь, что тебе не вырваться, и это знание — залог правильного поведения. Потому что арестованный человек, думая, как ему выйти, размышляет в том числе и о предательстве.

Позже я, глубже изучив историю, понял, что корень этой идеи — в восточных боевых искусствах. Некоторые мастера практиковали перед боем такой подход: представить, что ты уже мертв. Значит, тебе нет смысла бояться смерти, и тогда ты бьешься изо всех сил, не думаешь о смерти и не боишься погибнуть. Ты полностью занят боем, и это дает возможность его выиграть.

Хотя в сражении возможна и другая стратегия. Как в старом анекдоте. Змей Горыныч деревни разорял и народ обижал. Решили тогда люди позвать Илью Муромца: «Один ты, Илюша, сумеешь с ним справиться. Помоги нам!» Подходит Илья Муромец к пещере, где сидит Змей Горыныч, и кричит: «Выходи, говно зеленое! Выходи, червяк, сейчас порублю!» Тот не выходит. Илья посидел-посидел и ушел. Тут Змей выползает и говорит: «Ну и что, что говно? Ну и что, что зеленое? Зато живой!»

В тюрьме часто люди сами себя сдают. Один из основных приемов, использующихся, чтобы сломать человека, такой: «Ты нам не нужен, нам нужен твой руководитель (или еще кто-то)». И люди начинают рассказывать. Может, одного из десятерых и отпустят, а остальных тоже посадят. Потому что если ты один идешь по делу — это часть первая статьи, а если группой — автоматически часть вторая. Часть первая, допустим, от трех до восьми лет, а вторая — от восьми до пятнадцати. Как только ты начинаешь рассказывать, тут же переходишь во вторую часть.

Поэтому не надо сознаваться, паниковать и рассказывать про свое дело в камере: там есть стукачи. И не надо никого сдавать, совершать подлость. У каждого должен быть стержень. Нельзя предавать и продавать. Как только ты продал, ты сам пошел по наклонной. Из людей, обманувших меня, никто не стал успешным.

Что-то ломается внутри человека, совершающего подлость. Какие благородные оправдания ни придумывай, подлость остается подлостью, и особенно плохо, если к ней не принуждали. Когда человека бьют или пытают, любой может сломаться, в том числе и я. Но если ты сдался до того, как тебя вынудили, значит, ты подлец. А абсолютное большинство именно так и ломается.

От тюрьмы и от сумы не зарекайся. Это советская и российская жизнь.

Еще один совет: надо понимать, что такое воровская каста. Это люди, свое призвание видящие в воровстве. Нас с вами они за людей не считают. Все мы для них — лохи или фраера. Обмануть нас — праздник победы.

Самый первый пример — это Сонька Золотая Ручка, знаменитая преступница XIX века. Она одной рукой подавала милостыню женщине, стоящей на паперти с ребенком, а другой крала у нее все остальное. И очень гордилась тем, что обманула фраера.

Поэтому нельзя ни с кем ссориться, но нужно четко знать, что воры нас, особенно бизнесменов, за людей не считают. Имейте в виду, что мошенники так умеют подойти к человеку, втереться в доверие, что им начинаешь по-настоящему верить. А верить не надо.

Бутырку я вспоминаю с позитивом, так как это время использовал для саморазвития. Во-первых, там я прочитал гигантское количество книг. В тюрьмах хорошие библиотеки из конфиската. Тебе давали списки, и ты заказывал любую книгу (из разрешенных в советское время) и читал, читал, читал. Тебе могли и в посылке прислать, читай — только не ленись. Развиваться можно везде, все зависит от желания че­ловека.

Во-вторых, я изучал психологию разных типов людей: бомжей и наркоманов, воров и спекулянтов. Тюрьма — скопище интересных персонажей: кто-то из них не смирился с обстоятельствами, кто-то оказался слаб. Много сидело бомжей, закончивших по два-три института. Они не выдержали сложностей жизни, но оставались талантливыми, ра­зумными, начитанными людьми. С ними мы часами разговаривали на любые темы. Всех этих персонажей очень любопытно анализировать, на мой взгляд.

Единственное, что в тюрьме сильно напрягает, — отсутствие женщин.

Я ни разу не пожалел, что занялся бизнесом (сначала контрабандой, а потом водкой), из-за чего и попал в тюрьму. Просто по-другому не умею. Моя натура такая, что я всегда должен что-то делать. Я не могу смириться с нищетой, не могу смириться с тем, что дома нечего жрать. А какой был выбор? Мог идти по врачебной линии и стать профессором. К сожалению, для такой карьеры потерял много времени из-за работы в Сахалинском морском пароходстве.

Жена с маленьким ребенком жила у дяди в двухкомнатной квартире, а у него там еще было двое своих детей. Получить квартиру я мог бы через 25 лет в лучшем случае, если встать на очередь. Может предприимчивый человек смириться с таким будущим?

В Бутырке, однако, подобные рассуждения не имели никакого смысла. Так бы я и сидел неизвестно сколько, но в деле появились новые показания. Милиционеры задержали мою жену Таню в момент, когда дочка Наташа болела с температурой 39 градусов. Тане сказали, что отпустят к дочке, если она даст показания на меня (мол, я гнал спирт и разливал водку дома), а иначе дочка умрет, так как никто за ней не ухаживает.

Я эти показания увидел позже, когда готовился к суду и читал материалы дела. Сама Таня на свиданиях о них не рассказывала. Пожалуй, первый тяжелый день в моей жизни, очень сильный удар: жена, близкий человек, и вдруг так… Меня предали, причем я старался именно для семьи.

Когда милиционеры вели меня в суд, Таня стояла на лестнице, белая как бумага.

На процессе я продолжал отпираться. В итоге осудили меня уже в другом суде из-за следующей истории.

Чтобы меня освободили, мой родной брат Костя, о сложных отношениях с которым я расскажу позже, решил дать взятку судье. Напрямую на судью было выйти нельзя, но он договорился передать деньги через знакомого главного врача СЭС. Но так получилось, что главврача арестовали за махинации в Железнодорожном районе. Допустим, та или иная комната протекает или имеет другую проблему. Он, как главный врач СЭС, давал заключение, что помещение непригодно для жилья, и людей переселяли в другое место. А потом он с сообщниками освобожденную квартиру ремонтировал и продавал кому-то.

Естественно, в его кабинете провели обыск, вскрыли сейф, нашли пару тысяч рублей — по тем временам громадные деньги. А он сказал, что эти деньги мой брат передал для судьи.

Приходят к судье и говорят: на вас подозрение во взяточничестве. Естественно, меня срочно перевели в другой суд. И там, видно, уже сказали, что надоел этот Александров, два года на следствии, пора осудить — и все. Суд был чисто символический: за пять минут я получил пять лет и поехал на липецкую зону.

Позже, поднимая архивы, я увидел, что изначально сдал меня тот самый Феликс, которого я считал своим другом. Однажды по пьянке я похвастал, как зарабатываю, и даже сказал, в каком магазине реализую водку. Когда его арестовали за спекуляции кроссовками, он, рассчитывая на снисхождение, навел ОБХСС на меня.

Глава 4. Жизнь на зоне

В чем заключалась специфика «красных зон» в СССР

Почему на зоне мне не разрешили работать в медсанчасти

Какой неприятный сюрприз ожидал меня после возвращения в Москву

Выжить на липецкой зоне мне помогли два случая: оба раза я помогал людям, и добро мне вернулось. Но обо всем по порядку.

Не знаю, как сейчас, но тогда отношение к москвичам было отрицательное. Про нас (хотя родом я из Уфы) то ли в шутку, то ли всерьез говорили: «Прилетели к нам грачи…» — а дальше нецензурно.

Москвичей старались распределить в тяжелые цеха. Самым неприятным считался цех обработки корпусов тракторных моторов. Корпуса — такие чугунные штуки, куда вставляется мотор, — отливали на Липецком тракторном заводе, привозили на зону и здесь очищали. Из-за чугунной пыли за три-четыре месяца зек мог заработать туберкулез.

Меня распределили именно туда, но, к счастью, это продлилось недолго. Избежать туберкулеза удалось потому, что еще в Бутырке я помог одному липецкому гармонисту. Все гармонисты любят поддать. На какой-то свадьбе он с товарищами пил, пока не кончилась водка. Ночью они пошли к директору сельского магазина, бабе Мане. Попросили ее открыть магазин и продать водку. А она им: да пошли вы… Ну а выпить очень хотелось. Ребята поддели амбарный замок, вынули штырь, зашли в магазин, взяли три бутылки, положили девять рублей и закрыли дверь. Баба Маня утром видит на снегу следы, понимает, что магазин вскрыт, — и в милицию. К ним сразу пришли и полупьяных забрали в КПЗ.

Когда гармонист протрезвел, у него началась белая горячка — такое бывает у пьяниц, которым не дают выпить. Из-за психоза он стал шуметь, и дежурный офицер, начальник этого КПЗ, зашел его угомонить. А тот в невменяемом состоянии оторвал доску с двумя гвоздями от нар, ударил начальника и убил его. И вместо обыкновенной «трешки» за бутылки получилась очень тяжелая статья — убийство милиционера при исполнении служебных обязанностей.

В подобных случаях арестованных обычно направляли на обследование в Институт судебной психиатрии имени Сербского. И вот подследственный приезжает в Москву, попадает в нашу камеру, где заключенные начинают ему советовать, как лучше косить под невменяемого. Но я-то с медицинским образованием и знаю, что полуграмотный мужик не обманет опытных врачей. Я ему тогда сказал:

— Не надо косить. Расскажи, что действительно произошло, и они поймут, что ты был в состоянии невменяемости или аффекта.

Гармонист меня послушал, и его признали невиновным. Три года за свои бутылки он отматывал в той же зоне, что и я, работая бригадиром грузчиков. Он меня узнал и в качестве благодарности старому знакомому забрал к себе в бригаду, вытащив из проклятого цеха. Гос­поди, спасибо!

От вредной работы удалось избавиться, но от голода на первых порах — нет. Повара основную еду давали местным, липецким. Например, клали в миску своим кусок мяса, а сверху кашей заливали, чтобы скрыть. А нам по остаточному принципу: или простой черпак каши, или миску супа, где плавали всего два капустных листочка. Короче говоря, за пару месяцев я потерял 16 килограммов. До такой степени исхудал, что мама, приехавшая меня навестить, кричала: «Сволочи! Фашисты! Концлагерь!»

У нас была так называемая «красная зона». Власть держали не воры, а мужики-здоровяки, назначаемые администрацией бригадирами или старостами. Установить с этими ребятами хорошие отношения мне тоже помог случай.

На новый 1985 год бригадиры сварили брагу из того, что имелось под рукой: сахара и хлеба. Когда они изрядно набрались, их потянуло на секс. В каждой колонии есть отряд для гомосексуалистов. Они живут в специальном бараке, не контактируют с обычными заключенными, едят за отдельными столами. Туда селят как настоящих гомосексуалистов, так и «опущенных». Например, на зоне такой закон: если украл у своих — тебя опустят. И опущенный переселяется в отдельный барак. У своих воровать нельзя. Как бы ни было голодно, чужое брать права нет.

И вот бригадиры выдернули из этого барака одного мужика — Катькой его звали — и заразились от него венерической болезнью. О том, чтобы признаться администрации, речи не шло, так как боялись разбирательства — тогда действовала статья 121 Уголовного кодекса РСФСР «Мужеложство». В соответствии с ней «половое сношение мужчины с мужчиной (мужеложство) наказывается лишением свободы на срок до пяти лет», а «мужеложство, совершенное с применением физического насилия, угроз, или в отношении несовершеннолетнего, либо с использованием зависимого положения потерпевшего, наказывается лишением свободы на срок до восьми лет».

Все они знали, что я врач, и прибежали ко мне: «Боря, спаси!» А как спасти? Надо делать анализы. Мы вырезали предметные стекла, на которые берут мазок. Я взял мазки, сверху проложил двумя спичками, накрыл вторым стеклом и завернул. У бригадиров всегда свои ходы из зоны и на зону, и они эти мазки отправили в Москву к моей маме, врачу-дерматовенерологу. Она поставила диагноз, купила лекарства и заслала на зону.

Я всех проколол, пролечил и оказался «в шоколаде». Меня поставили на выпуск продукции — отличная работа. Когда с Липецкого тракторного завода заходила машина, сначала ее обыскивали солдатики, а потом она подъезжала к моему маленькому кабинету с окошком. Я выходил и пересчитывал продукцию. Например, убеждался, что действительно привезли 40 корпусов для мотора, после чего выдавал пропуск. Пропуск подписывал, конечно, не я, это делала моя руководительница, но целый день ей дежурить не хотелось.

Поскольку я стоял первый на входе, через меня шел весь грев. Что такое грев? Все водители на зоне подрабатывали: привозили колбасу, чай. Покупали в магазине и продавали в несколько раз дороже.

Чтобы не поймали, я придумал следующий ход. Рядом с моим кабинетом стояла приваренная урна. В ней я сделал что-то вроде двойного дна. Внизу под вкладышем складывался грев, а сверху лежали окурки, и я еще туда специально мочился. Для солдат считалось «в падлу» подойти к этой урне. У меня и полы, и стулья вскрывали, но найти ничего не смогли. Так что на зоне я стал уважаемым человеком, и меня ни разу не поймали, хотя регулярно проводили обыски.

Наладилось и с питанием. Во-первых, стали регулярно поступать передачи с воли. Во-вторых, лучше кормили повара. Когда освоишься, тебя начинают принимать за своего. При этом я никогда шума не поднимал. Что толку? Дадут тебе по башке — и точка. Ум-то проявляется в том, чтобы вопрос решить, а не в том, чтобы шум поднять.

Возможно, я бы устроился на зоне еще лучше, но мне не разрешили работать врачом, так как я выплачивал алименты после развода со второй женой Ольгой, мамой дочки Кати, родившейся еще во время работы в пароходстве. Если ты платил алименты, то нельзя было работать там, где нет оплаты, например в медсанчасти. А я мог бы перевязки делать, помогать врачам.

Моя мама приходила к бывшей жене и вставала на колени:

— Оля, откажись от алиментов, тогда Боря сможет работать врачом.

— Не откажусь.

— Я тебе дам в десять раз больше, только разреши, чтобы он здоровье не угробил.

— Не надо мне больше. Отказываться не стану.

Ольга очень обиделась из-за того, что я стал встречаться с Татьяной, Наташиной мамой. В качестве мести она так и не отказалась от алиментов. Упрямая. Украинка! У меня же две жены из Украины: и Катина мама, и Наташина. Кажется, ни одна из них по-украински не говорит — только по-русски, но вот эта упертость у них — украинская.

Кстати, Таню за те показания на меня я простил. Сначала было очень грустно, но на зону она приехала с моей мамой, и я долго не мог дождаться, когда мама уедет, ведь все жили в одной комнате. Мама, поплакав, уехала, а я простил Таню. Всякое бывает, да и передачи не помешают…

***

Липецкая зона занимала, наверное, гектаров десять. У каждого отряда свой барак. Нас утром выстраивали на специальном плацу, делали перекличку и вели за забор, на рабочую территорию, где я поначалу вкалывал в том страшном цеху с чугунной пылью. В середине дня — обед, а потом снова в цех.

Если не считать голода и опасных работ, жизнь на зоне казалась вполне терпимой. Командиром отряда у нас был старший лейтенант. С ним служил помполит — помощник по политической части. Абсолютно разумные офицеры. С одним из них я играл в шашки, и хоть играю хорошо, почти всегда ему проигрывал.

Единственное жесткое правило на зоне — все должны работать. Если кто-то не хотел, его заставляли, хотя никто никого не бил. Администрация через бригадиров и звеньевых добивалась порядка. Таких историй, чтобы кто-то из воровских принципов отказывался от работы, не припомню: на зонах общего режима идут заключенные по первой ходке, никаких блатных, рецидивистов, а тем более воров в законе.

Воровская романтика ни минуты меня не прельщала. На любой зоне есть люди, делающие татуировки за чай. И некоторые из зеков, особенно деревенские, заказывали себе наколки: «Не забуду мать родную» и тому подобные фразы. Все зависит от уровня развития. Сколько я ни сидел с образованными людьми, например директорами магазинов, ни один из них наколок не делал. И мне даже в голову не приходило. Я ведь уже не пацан, а взрослый человек.

По моим наблюдениям, по первой ходке сидели в основном обычные люди. В Советском Союзе приходилось выживать. Если ты недоволен своей зарплатой, хочешь жить получше, надо что-то придумывать. Люди придумывали — их сажали.

Многое из того, чем они занимались, теперь называется предпринимательством, а раньше считалось хищением социалистической собственности.

Вот вам одна из причин развала той системы: уравниловка, когда все получали одинаковые зарплаты, приводила к тому, что люди работали плохо. Какой смысл надрываться, если зарплата у всех одинаковая? А проявления предприимчивости считались противозаконными.

На зоне с нами регулярно проводили политическую работу. Командир отряда читал лекцию о том, что надо становиться на путь исправления. Никто с ним не спорил. Иногда затевали какие-то исторические разговоры, например про Петра Первого, а вот антиправительственные беседы вести в те времена не следовало.

Чтобы разнообразить жизнь на зоне, я поступил там в школу и окончил 10-й класс, хотя, конечно, этого не требовалось, так как у меня за плечами остались и школа, и медицинский институт. Но никто не препятствовал, хочешь в школу — иди. Там со мной занимались преподаватели, и весь вечер я был почти свободен. Сидишь читаешь в светлом, чистом помещении, а не в отряде, где 30–40 человек.

Из зоны меня перевели «на химию». Так называется облегченный режим отбывания наказания. На первом этапе химии ты живешь в общежитии в комнате по два-три человека. Допустим, в восемь утра уходишь на работу на Липецкий тракторный завод. Потом приходишь и отмечаешься в общежитии у милиционера. Можешь отпроситься у него погулять, и милиционер решает, отпускать или нет.

А на втором этапе химии я уже снял квартиру, но продолжал отмечаться в общежитии. Квартиру я арендовал у деда — бывшего кулака, и мне там приглянулась одна цыганка — крупная, красивая баба. У тамошних женщин выбор маленький: на заводе пьяницы одни, а раз пьяница, значит, импотент.

Мы с этой цыганкой стали встречаться. Деду, крепкому мужику лет шестидесяти, она тоже приглянулась. Однажды цыганка вышла в туалет на улицу, и он полез к ней целоваться. Уговаривал: зачем тебе с зеком общаться, у меня дом свой, давай вместе жить.

Дед, кстати, разумный оказался. Он рассказывал, что кулаки до войны так удобряли свои участки земли, что аж до 80-х годов на их участках рожь росла лучше, чем на всем колхозном поле. Вовремя поняв, что будут раскулачивать, он устроился на завод. Работал сначала грузчиком, потом в доменном цеху, прилично получал и отстроил себе добротный дом. Потом жена умерла, и он стал засматриваться на молодых.

Поскольку меня посадили надолго, срок, после которого я мог попасть под условно-досрочное освобождение, еще не подошел. И моя дорогая мама дошла аж до Верховного суда, в итоге отправившего дело на пересмотр. Тогда уже начались новые веяния, касавшиеся в том числе и свободы предпринимательства, поэтому появились неплохие шансы.

Наверное, на судью определенное впечатление произвели мои слова в суде:

— Вот смотрите: меня посадили. Я отсидел три года. И чего добились? Семьи нет, ребенок — сирота… Вся жизнь развалилась, нужно все начинать по новой. Я никакой не уголовник, а врач. Чего добились-то?

В общем, в 1986 году меня оправдали, сняв судимость, что в дальнейшем очень помогло. Спасибо судье огромное за это. Надо бы ее найти и как-то отблагодарить.

Когда я приехал домой, Таня была на работе, а служила она тогда официанткой в кафе. Встретили меня теща и четырехлетняя дочка Наташа, светлая, тоненькая девочка.

Они жили в трехкомнатной коммунальной квартире. В первой комнате обитала одна старушка, вторая комната была нашей, а третья — временно свободна, так как женщина, которая там жила, умерла, но никого другого государство (а тогда все жилье принадлежало государству) еще не вселило.

Мы с дочкой подружились, стали играть, видно было, что я ей понравился. И вечером она спросила:

— Папа, а где ты будешь спать? Со мной в комнате?

— Нет, доченька, я буду спать с мамой.

— А с мамой спит дядя Леша…

Я молча встал и пошел собираться. Чемодана не имелось, взял обычную простыню, завернул в нее немногочисленные вещи: рубашку, трусы и носки — и уехал к маме.

Вечером я напился, заперся в ванной и рыдал. Когда мать постучала в ванную, я сказал, что все в норме, просто отравился. Рыдания сами рвались из меня.

Глава 5. Перестройка

Почему мне удалось заработать серьезные деньги на издании детективов Агаты Кристи

Чем закончился мой опыт с созданием медицинского кооператива

Как меня обманул аферист Леня, рассказывавший басни про американских партнеров

Я знаю —

Время даже камень крошит.

И ты, старик,

Когда-нибудь поймешь,

Что, даже лучшую

Впрягая в сани лошадь,

В далекий край

Лишь кости привезешь…

(Сергей Есенин, «Письмо деду»)

Первое время на душе кошки скребли, я даже встретился с «дядей Лешей» и наговорил ему всякой ерунды.

Пережить предательство мне помогла женщина по имени Надя, с которой я познакомился до отсидки. Хотелось душу отвести, я позвонил, и мы стали встречаться. Я сразу предупредил: если предложу выйти замуж, пусть отказывается хотя бы год, потому что предложение будет от обиды. Она эту просьбу выполнила, тем более что и сама была замужем.

С Надей мне очень повезло. Такая веселая, умная, хорошая женщина, и, наверное, любила меня. С ней я немножко успокоился. Мы не поженились, но она помогла пережить ту ситуацию.

А что с Таней? Мы почти не общались с тех пор, хотя я регулярно виделся с дочкой Наташей. Помню только случайную встречу, когда Наташа уже поступила в институт. Я периодически давал дочке деньги на учебу и жизнь, и однажды она пришла ко мне на московский завод. Рядом с ним, в лесочке у родника, у меня намечалась деловая встреча. Попросил: Наташа, подожди, я на десять минут отъеду.

Туда меня довез водитель, а обратно объезжать долго: я вылез из машины и побежал через лес. Бегу и вижу — стоит какая-то женщина и смотрит на меня пристально. Я на всякий случай произнес: «Здрасьте» — мало ли, знакомая, которую не распознал. А она:

— А ты что, меня не узнаешь?

— Нет…

— Я Таня.

— Какая Таня?

— Наташина мама.

— А-а-а. Ну ладно, привет!

И дальше побежал. Она потом несколько лет говорила: неужели я так постарела, что меня Боря даже не узнал?

С «дядей Лешей» она давно рассталась, еще в 80-х. Сейчас Таня одна, звонила мне недавно поздравить с днем рождения Наташи и сказала, что всю жизнь любила только меня. Я засмеялся: «Таня, не говори всякую ерунду».

Ну, у нее с деньгами не очень хорошо. И тут вспоминается старое циничное утверждение: «Мужчины, не ищите женщин, ищите деньги. Тогда женщины сами вас найдут».

Странным образом все мои бывшие жены признаются мне в любви. Я думаю, это связано во многом с тем, что у женщин в старости нет особого материального обеспечения. И конечно, хочется на кого-то опереться. Поскольку я стал богатенький, то, как ни цинично и смешно, факт налицо: сейчас все меня сильно любят.

К этому надо относиться философски, помня старый анекдот. Богатый пожилой мужчина встает утром с постели, в которой лежит молодая девчонка, подходит к зеркалу, а у него морщины, отеки… И говорит: «Ну как же сильно можно любить деньги!» Примерно так и у меня.

Актриса Софи Такер, сделавшая большую карьеру в США, приехав еще до революции из Российской империи, говорила так: «С рождения до 18 лет девушке нужны хорошие родители. С 18 до 35 лет она должна хорошо выглядеть. С 35 до 55 лет ей надо быть хорошей личностью, а после 55 лет — обладать хорошим кошельком».

И еще анекдот. Умирает мужик и завещает все свое состояние трем женщинам, которых никто не знает. Его спрашивают: зачем ты это делаешь? А он: они когда-то отказались выйти за меня замуж и позволили мне всю жизнь прожить счастливым.

На этом экскурс в будущее заканчиваю и возвращаюсь во вторую половину 80-х, когда я без средств к существованию, без профессии оказался в Москве, где только-только стартовала горбачевская перестройка.

Перестройка начиналась и в моей жизни. Врачебная деятельность на Сахалине давно прошла, три года лишения свободы закончились, но желание жить хорошо никуда не пропало. Я вернулся в Москву без денег, без квартиры, без машины. И без специальности. Если врач несколько лет не поддерживает свою квалификацию, вернуться в профессиональную деятельность удается очень редко. Тем более тяжело возвращаться в хирургию. Да и в загранплаваниях я большей частью решал простые врачебные задачи и не мог развиваться как спе­циалист.

Чтобы подтянуть до современного уровня мои врачебные знания, требовалось два-три года. А жить на что-то надо. В голове бешено крутилось: нужно что-то предпринимать, нужно зарабатывать деньги.

Начались новые веяния. Выяснилось, что хозрасчет, конкуренция, кооперация — это явления, которые должны вывести экономику СССР из застоя. Слова «бизнес», «предпринимательство» постепенно переставали быть табуированными. 19 ноября 1986 года приняли закон «Об индивидуальной трудовой деятельности».

Какое-то время я занимался иридодиагностикой (постановка диагнозов по радужной оболочке глаза) и аурикулодиагностикой (по уху). Я привлекал врачей, владевших методикой, и находил организации, готовые платить за обследование сотрудников. Например, заключал договор с трестом парикмахерских или с профсоюзом парикмахеров. В день мы обслуживали две-три парикмахерские, в каждой из них работали, допустим, 10–15 человек. Неплохие деньги удавалось зарабатывать, благо тогда у государственных предприятий появились и деньги, и большая самостоятельность в вопросе, как их тратить.

Я взял на работу Сашу, с которым познакомился на зоне. Способный человек, окончил два института, но имел слабость к алкоголю и сидел за то, что по пьянке избил жену.

Симпатичный здоровый Саша умел договариваться с коллективами госпредприятий. Придет в кинотеатр, договорится с директрисой, и вот мы уже обследуем всех сотрудниц кинотеатра. На широкий поток это дело поставили, занимались им больше года, но потом Саша запил. Так диагностика и сошла на нет. Пьяница не способен нормально договориться и держать слово. Пару рюмок выпивает и уходит в никуда. Потом Саша сторожем в зоопарке работал, насколько я знаю.

Ну а 26 мая 1988 года вышел закон «О кооперации в СССР», и занятие бизнесом стало легальным. И началось движение от социализма к капитализму. Чем отличаются эти два строя? При социализме, как ни работай, все равно получишь определенное вознаграждение, но много заработать официально практически нельзя. При капитализме наоборот: если плохо работаешь, то и сам как бизнесмен не заработаешь, и на хорошую работу другой собственник тебя не возьмет.

При капитализме перед любым человеком более жестко стоит задача заработать денег на жизнь. Я постоянно думал, как это сделать, перебирал все возможные варианты. Если я не смогу стать лучшим врачом, то почему не организовать работу других? И вместе с моим другом Юрием Александровичем Изачиком, подробно о котором я расскажу позже, мы создали врачебный кооператив «Надежда».

Товарищи, с которыми я учился, имели нормальную работу, а людей достаточно тяжело сорвать с привычного места в такое рискованное плавание, как собственное дело.

А меня просто жизнь заставила создать кооператив. Толчком стала элементарная потребность в деньгах. Потом уже смотришь, идет или не идет бизнес. Если нет, нужно суметь вовремя соскочить, чтобы не потратить все свои деньги. Когда у нас кончились деньги на аренду, пришлось закрыть «Надежду» и пробовать что-то новое.

Первым бизнесом, принесшим мне серьезные деньги, стало книго­издание. После перестройки книги оказались в жутком дефиците. Покупали их с помощью талонов, вырученных за сдачу макулатуры, ассортимент государственных издательств был скудный. И я нащупал эту нишу.

Так, детективы Агаты Кристи пользовались бешеной популярностью, а их не хватало. И я решил издать «Третью девушку». Как сейчас помню, на обложке красовалась девушка, простреленная автоматной очередью.

Для тиража требовался миллион рублей. Где его взять? Я пошел к маме и уговорил ее заложить в банке квартиру. Она принесла деньги домой, а когда пришла пора везти их в типографию, наступил конфуз: деньги пропали. Потом выяснилось, что мама, отлично зная мой аферистичный характер, испугалась и зашила деньги в матрас. Ее можно понять: если бы я прокукарекал деньги, она осталась бы без двухкомнатной квартиры, на которую работала всю жизнь.

Я все-таки убедил маму, что риска нет, спрос на книги огромный, мы распороли матрас и благополучно напечатали тираж. Арендовал ларек у товарища, директора магазина, рядом с метро «Октябрьская». Книги завозили машинами. Выстроилась такая очередь, что ко мне подбежал милиционер и попросил развернуть машину в другую сторону, так как очередь мешала заходить в метро.

Мы отлично отторговали, издали книгу три раза и заработали по тем временам громадные деньги. Я уже точно не помню цифры, но если со ста тысяч экземпляров наварить по рублю, уже получалось сто тысяч рублей.

Но свято место пусто не бывает. Книжный бизнес — это время, пара месяцев на издание, пара месяцев на продажу. На три книги я потратил год. Люди увидели, какие доходы приносят книги, ринулись в этот бизнес, и он перестал быть таким прибыльным. Типографии стали сами печатать книги. Зачем я им нужен? Рынок наводнялся книгами, очереди исчезли. Ажиотаж всегда быстро проходит, кто первый — того и тапки. Остальным остается биться за место под солнцем.

По опыту с книгами я понял: первое, что отличает предпринимателя, — способность достать деньги и рисковать всем. Много ли людей способны заложить свою квартиру? Ведь никогда нельзя быть полностью уверенным, что бизнес «выстрелит». Говорят, даже у Суворова была присказка, которую Л. Н. Толстой использовал в «Песне про сражение на реке Черной 4 августа 1855 г.», «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги» — при том, что великий полководец за свою жизнь не проиграл ни одной битвы.

Венчурные капиталисты считают: если один из шести проектов сработал — это уже хорошо. То есть вероятность составляет 16,7 процента.

Нужен рисковый характер, особенно на первом этапе. Тогда человек, наверное, способен заниматься бизнесом. Если авантюрности нет, всегда найдутся причины, почему что-то «невозможно» сделать.

***

Леня (не помню уже фамилию), рекомендовавший заняться книгоизданием, подкинул еще одну идею. Кто-то из его родственников работал в большой страховой компании в Нью-Йорке, и он придумал издавать справочник лучших предприятий для вложения денег. Идея состояла в том, чтобы узнавать у министров, какие предприятия в отрасли передовые. Например, про клиники берем интервью у министра здравоохранения, про металлургические заводы — у министра металлургии. И на выходе имеем справочник для инвесторов.

Мы взялись за справочник, объехали министров — тогда это не составляло труда. Приходишь к секретарше, даешь ей коробку конфет и бутылку шампанского, говоришь: мы написали, какие заводы заслуживают внимания, пусть нам министр подпишет. Она несла документ на подпись, министр подписывал или корректировал, и мы получали информацию, одобренную министром. Никакой тайны информация не составляла, за исключением секретных предприятий.

И мы посчитали примерно так: у американцев 100 тысяч клиентов. Справочники они собирались продавать по 40 долларов. Наша часть была 25 процентов, то есть мы рассчитывали заработать миллион долларов.

Мы проверили, есть ли у Лени родственник в Нью-Йорке, специально звонили. Выяснилось, что есть и что он действительно работает в страховой компании.

Но сомнения меня не покидали. Мы приехали к Лене в офис — дом на Беговой. А там — рожи бандитские. Я Лене сказал, что не буду вкладывать деньги, пока сам с этим родственником не познакомлюсь.

Через какое-то время он сообщил: родственник приезжает из США и просит 10 тысяч долларов для начала работ по справочнику. И вот сижу я в «Метрополе» с деньгами и спрашиваю: «Леня, а где родственник-то?» Отвечает, мол, он в Кремле, задерживается. Сидим час, два, три, потом я уже не выдержал, отдал ему деньги и поехал по делам. Ни Лени, ни денег я больше не видел.

Потом я слышал, что он попал в зависимость от бандитов, которые назначили сумму выкупа, и занимался тем, что разводил других на деньги, в том числе и меня. Говорили, что он крутил какую-то аферу с зерном, а потом исчез. Скорее всего, плохо кончил.

Глава 6. Великий ковровый путь

Какие ковры пользовались спросом у состоятельных москвичей в начале 90-х

Почему готовность выполнять тяжелую работу свидетельствует о надежности человека в делах

Как мы переходили от ковров к продаже продуктов питания

Когда мы занимались книгами, через брата я познакомился с Сашей Соколовым — именно он сдал мне в аренду точку для продажи книг около метро «Октябрьская». Как и мой брат Костя, Александр работал директором магазина с советских времен. Ему принадлежали магазин с выходом на Люсиновскую улицу, улицу с высокой проходимостью, и обменный пункт стеклопосуды на Шаболовке.

Директора советских магазинов привыкли работать в условиях дефицита и не смогли успешно торговать, когда на рынке появилась конкуренция. На этом погорели и мой брат, и Саша. Брат потерял деньги на закупке болгарских сигарет, о чем я расскажу позже, а Саша неудачно вложился в сыры.

Все привыкли, что сыр в дефиците, поэтому он занял в банке деньги и купил сразу несколько фургонов сыра в Голландии. Когда сыр пришел в Москву, выяснилось, что возил его не только Саша. На рынке образовался избыток, сыр завис, банк стал требовать погашения кредита.

Я тогда заработал на книгах и предложил Саше:

— Саш, я тебе дам деньги, чтоб погасить долг, но давай взамен долю в бизнесе.

— Боря, нет, я долю не дам, возьму в долг в другом месте и рассчитаюсь потом.

Соколов оказался жадноват и не хотел отдавать долю в бизнесе. Чтобы рассчитаться с банком, он взял взаймы у каких-то бандюков и совсем немного — у меня. Естественно, отдать долг он не смог, и бандиты забрали у него магазин. Со мной Саша рассчитался, отдав пункт стеклопосуды на Шаболовке. Это была первая точка, с которой мы начали работать. Я использовал ее для торговли продуктами, а потом для продажи ковров.

В 1992 году мой брат Костя потерял свой магазин и пристраивал сотрудников. Он позвонил и спросил, смогу ли я принять на работу двух человек. Марина Сергеевна у него работала заведующей отделом заказов, а Валентина Алексеевна Кшенникова — старшим продавцом. Брат обратился в подходящий момент: я как раз поймал двух сотрудников пункта стеклопосуды на воровстве. Выгнал их и поставил посменно работать Марину Сергеевну и Валентину Алексеевну. Мы организовали маленький магазинчик, где торговали маслом, яйцом, пивом, водкой, а также принимали пустую посуду. Вскоре, правда, выяснилось, что водкой торговать нельзя, так как меньше чем в ста метрах находилась вечерняя школа.

Марина Сергеевна постарше меня и Валентины Алексеевны, и ее коробило, что она должна на меня работать. У руководителя отдела заказов в советские времена в руках находился весь дефицит, все хотели с ней дружить, она отлично зарабатывала. А кто я такой? Да бывший докторишка, несопоставимая величина. На таких торговые работники в СССР смотрели свысока. И вдруг я начинаю ею командовать…

Поначалу она терпела — деваться некуда, — а потом нелегкая попутала. Два таксиста решили открыть магазин неподалеку, получив разрешение на продажу водки. Наладить торговлю они пригласили Марину Сергеевну, и она обрадовалась: вот теперь заживет! Но не учла важный момент. Я-то с маленького магазинчика деньги почти не получал, все на зарплату отдавал, а таксисты открыли магазин, чтобы самим зарабатывать. В итоге она им все раскрутила, а ее посадили на маленькую зарплату. Кончилось тем, что она ушла обиженная и мыкалась потом по разным местам.

А Валентина Алексеевна работает со мной до сих пор. Она очень поспособствовала успеху нашего бизнеса. Какое-то время мы занимались водкой, и именно тогда я понял, что надежнее человека не найдешь. К нам каждый день приходила фура с тысячей деревянных тяжеленных ящиков, в каждом по двадцать бутылок водки. Нанимаешь грузчиков, а они все богодулы, пьяницы. Приходилось постоянно за ними следить, чтобы в машине или на складе ничего не украли. Могли незаметно бутылку открыть, а через полчаса их самих уже выносить нужно. Бывало, мы их выгоняли и вдвоем с Валентиной Алексеевной разгружали фуру.

Это для меня проверка человека. Если от такой работы не отказался, то и дальше не подведет. Я проникся и понял, что на Валентину Алексеевну можно положиться, любое дело она доведет до конца.

***

После неудачи со справочником Бог послал мне следующую тему — ковры. Дочка подруги моей знакомой знала китайский язык и работала в Китае. Она подсказала: Советский Союз заключил с китайцами договор на поставку турбин для строительства двух электростанций на реках Хуанхэ и Янцзы. А схема практиковалась такая: за турбины рассчитывались товарами народного потребления. Руководство предприятия, поставившего турбину, ехало в Китай и закупало на оговоренную в контракте сумму товары. Обычно ездили директор, секретарь партийной организации, главный бухгалтер. Например, за турбину могли получить несколько вагонов кед под маркой «Два мяча». Они пользовались огромной популярностью и ценились как сейчас бренд Versace — признак того, что ты «король».

А мы однажды договорились везти не кеды, а ковры. Наш коммерческий директор Нелли Евелевна Храпунова, с которой мы работаем до сих пор, обнаружила, что в Китае есть тканые ковры — новинка для России. Бизнес оказался на редкость выгодным. Метр шелкового ковра в Москве стоил 300 долларов (по крайней мере, по такой цене продавали мы) — относительно недорого по местным меркам. А обходились нам ковры раз в десять дешевле. Однозначно интересный бизнес, просто довольно опасный и требующий постоянного внимания.

В самом начале ковровой эпопеи произошла следующая история. Мы закупили два вагона ковров. Через Китай они прошли нормально — там почти не воровали. Проблемы начинались на нашей территории, на перевалочной станции Забайкальск. Местные бандиты срослись с милицией и, по сути, с ее ведома занимались безнаказанным воровством из вагонов. Перевозчики терпели огромные убытки, и руководство железной дороги придумало заменить местную военизированную охрану на приезжую (из Воркуты, Красноярска или других городов) и регулярно ее менять, чтобы она не успевала «спеться» с бандитами.

Когда мы приехали за коврами, на переговорном пункте я познакомился с начальником охраны из Красноярска и договорился с ним о выделении пары ребят, свободных от дежурств, для сопровождения состава на 50-километровом перегоне через степь.

Мы пришли на перрон к поезду, который должен был по расписанию отправляться в час ночи. Полпервого — поезда нет. Час — поезда нет. Два — поезда нет. Я побежал узнавать, где поезд. Выяснилось, что он ушел уже. Злоумышленники специально отправили поезд пораньше, чтобы остановить его в степи и разграбить.

Действовали они так. Заранее засовывали в колесо паклю. Когда поезд начинал двигаться, из-за трения пакля через 10–15 километров возгоралась, шел дым. По правилам техники безопасности дымящиеся вагоны везти не полагалось, их отсоединяли. А потом в степи беспрепятственно грабили.

Мы срочно нашли машину и поехали вдогонку за поездом. Километров через двадцать в степи увидели наши вагоны, уже отцепленные от состава. Как только мы залезли в вагон, то заметили, что к нам приближаются три грузовые машины. Значит, всю операцию заранее хорошо спланировали — от досрочного отправления поезда до вывоза наворованного.

Что делать? Командую охранникам: «Стреляйте в воздух!» Они сделали пару выстрелов из автоматических винтовок. Машины остановились и через некоторое время отправились восвояси. Они же не знали, что в вагонах нет пулемета, а есть всего лишь пара винтовок. Так мы сохранили ковры и остались живы.

Вагоны с коврами снова прицепили к поезду, и опасный путь продолжился. На отдельных станциях знали, что у нас ценный груз, и думали, как бы его вытащить. Кажется, в Омске проверяющие прикопались к колесам нашего вагона (мол, их надо отладить) и загнали вагон в ангар для ремонта. Ангар ночью не охраняется, и я понял, что опять возникла нездоровая ситуация. Пошел к диспетчеру, сидевшему в высокой будке, и договорился, чтобы он присоединил нас к ближайшему поезду.

Но поезд задержался, диспетчер сменился. Поезд должен скоро уходить, а нас не цепляют. Я иду к другому диспетчеру и требую, уже на нервах: «Присоедини!» Он отказывается. Тут я понимаю, что нас здесь никто не знает, захотят — убьют просто, и никто искать не станет. Тогда я пошел ва-банк и пригрозил диспетчеру: «Давай так. Я выхожу отсюда, подпираю дверь, выливаю спирт и зажигаю. Можешь вагон отправлять, а можешь не отправлять». Он струхнул, прицепил нас к ближайшему поезду, и мы отправились.

На одной из станций решили купить игрушечные пистолеты. Поняли, что едем по бандитской стороне, вполне может понадобиться кого-то припугнуть в крайней ситуации. Времена лихие, беззаконие. Вот так, постоянно на нервах, опасаясь, что ограбят и убьют, и продвигались. И не поспать толком! Теплушка (это такой вагон для перевозки людей и животных), где мы ехали, без груза беспрестанно подпрыгивала. Ляжешь в середине вагона и, как червяк, начинаешь ползать от движения рессор. Плюс монотонный стук колес. Ни капли покоя за девять суток.

Слава богу, наконец довезли мы два вагона ковров до Москвы и принялись ими торговать. Продавали через точку на Шаболовке — правда, пришлось ее немного расширить. Вместе со мной коврами занимались Андрюша Иванов, Серега Калинин, мой сын Костя и Нелли Евелевна. В 1992 году к нам в качестве продавца присоединилась Валентина Алексеевна Кшенникова, ставшая в будущем директором нашего московского завода молочной продукции.

Рельефные китайские ковры пользовались популярностью у обеспеченных людей. Даже представители бомонда — Олег Газманов, Екатерина Шаврина и другие знаменитости — приезжали к нам за коврами.

Раньше ковры изготавливались стандартные: либо два на три метра, либо три на четыре, а по форме — прямоугольные, квадратные или круглые. Мы же предоставили покупателям возможность заказывать ковры любого размера. Трудоемкий процесс: один ковер ткали чуть ли не полгода. Но затраты себя оправдывали. Некоторые просили на ковре изобразить свои портреты вместе с семьей и любимой собакой.

Во время одной из первых закупок ковров нам очень понравилась китайская мебель: с полудрагоценными камнями, ширмами, ящичками. Старая коммунистка товарищ Хэ, поившая нас с утра до вечера, предложила посетить фабричный склад, а там — батюшки, мебель красоты необыкновенной. Мы в Советском Союзе ничего подобного никогда не видели, не удержались и договорились купить вагон этой мебели.

На приемку остался мой сын Костя. То ли Костя с помощниками загуляли, то ли познакомились с местными девушками, но когда китайцы приехали грузить мебель в вагон-теплушку, никто их не встретил, и они просто поставили ящики в вагон, не закрепив их внутри. Поскольку ящики поставили неплотно, при движении поезда те стали падать.

Вместо шикарной мебели нам привезли сплошные дрова. Целый вагон, 40 тонн, на гигантскую сумму денег! Я ребятам так сказал: «Сами прокукарекали, сами и восстанавливайте». Они пригласили мастеров с фабрики, где делали пианино и лакированную мебель, и те собрали обломки обратно в мебель. Мы хоть и потеряли деньги, но уже небольшую сумму. Больше мы с мебелью не связывались, предпочитая ковры — они, по крайней мере, не ломались.

Занимались коврами лет пять, примерно до 1995 года. За это время завезли и продали около двадцати вагонов. Учитывая, что один ковер в среднем стоил тысячу долларов — сумасшедшие деньги по тем временам, — зарабатывали и жили очень неплохо, особенно на фоне нищеты, в которую попала страна после развала СССР.

Из-за гиперинфляции начала 90-х люди потеряли свои сбережения в Сбербанке. Высокооплачиваемую работу было не найти, поэтому народ выживал за счет своих шести соток. Расцвел бандитизм, постоянно убивали бизнесменов, в ход вошло слово «киллер». Тяжелые времена.

Как всегда бывает, постепенно доходность коврового бизнеса стала снижаться. Другие бизнесмены тоже занялись коврами, дефицит исчез. Кроме того, ковры — товар сезонный. Они хорошо продавались осенью, неплохо весной, а перед Новым годом вообще улетали на ура. Я стал думать, чем занять команду летом и в январе-феврале, когда спрос на ковры резко падал.

Поскольку я очень люблю сладкое, мы с коллегами решили попробовать торговать конфетами, зефиром, мармеладом. Закупали сладости в основном на фабрике «Ударница» и продавали в контейнере около метро «Юго-Западная». Выяснилось, что летом сладости идут плохо, потому что люди переходят на фрукты и овощи. Начали думать, как расширить ассортимент. Одним из вариантов оказались кукурузные палочки, продававшиеся в больших мешках. Мы заподозрили своего поставщика в мелком воровстве и, когда он заболел, самостоятельно поехали на склад, чтобы закупить эти палочки. Склад находился на Таганском мясомолочном комбинате.

Мы с Валентиной Алексеевной приехали в обеденный перерыв, пришлось немного подождать в машине, пока склад откроется. Сидим и видим, что к заводскому магазину неподалеку выстроились люди. К середине 90-х очереди уже пропали, поэтому нас заинтересовало: что же пользуется таким повышенным спросом? Выяснилось, что там недорого продавали творог, яйца, сметану и что люди, которые ездят по деревням закупать мясо, там же берут молочные продукты и привозят в свой магазин. Получается немного дешевле, чем в обычных гастрономах, что для трудящегося человека имеет немалое значение. Тогда мы спросили себя: почему бы не заняться продажей молочки?

Мы с Валентиной Алексеевной поехали на Тульский молочный комбинат, взяли с собой колбасы, конфет — московских гостинцев для тульских молочников. Приехали в восемь утра, думая, что самые умные, а там уже стоит очередь человек в сто. Естественно, к обеду вся молочка закончилась и нам ничего не досталось.

И тут спускается, дай бог ей здоровья, сотрудница комбината (потом выяснилось, что это заведующая отделом сбыта Нина Ефимовна), мы к ней подбегаем с колбасой, мол, так и так, москвичи, хотели бы с вами наладить сотрудничество. Она говорит: так все раскупили. Мы ей все равно отдали колбасу, «зря, что ли, везли». В итоге она «поскребла по сусекам» и нашла нам бидон сметаны и бидон творога.

На Тульском комбинате мы совершили небольшое преступление. Комбинат выпускал очень вкусное шоколадное масло. Естественно, производители никому не показывали, как его делают, в цеха не пускали. А мы смотрим — цех открыт, люди на обеденном перерыве. Дай, думаем, подглядим, что у них там происходит. Идем по цеху, а сотрудницы прямо там сидят и обедают. Удивленно на нас смотрят, надо как-то выкручиваться. Я на ходу сообразил: «Девочки, извините, пожалуйста, мы московские корреспонденты, затерялись немножко, хотели взять интервью. У вас предприятие такое передовое». Ну, они нам и рассказали кое-какие секреты.

Так мы стали торговать молочкой. Ровно через год вся продукция Тульского молочного комбината шла в Москву через нас. Сначала помимо нашего на рынке у метро «Юго-Западная» работало еще десять контейнеров с молочкой. Каждое утро мы обходили другие контейнеры и разведывали цены на молоко. Если у них три рубля, мы ставили два девяносто пять. Конкуренты к обеду опомнятся, снизят до двух девяноста пяти, а мы — два девяносто. За несколько месяцев путем такой ценовой борьбы мы всех вытеснили и открыли еще четыре контейнера.

Валентина Алексеевна раскрутила нам бизнес на «Юго-Западной». Она — человек, способный работать круглосуточно. Если в контейнере нужно было сидеть 24 часа, она сидела 24 часа. Неоценимый работник и надежный человек. Мало того, кристально честный. Придерживается того же правила, что и я: если человек один раз обманул, это значит, что он начал движение по наклонной и процесс уже не остановить. Она рассказывала, что как-то в годы ее молодости в кассе образовался неучтенный излишек в 15 рублей и она решила его забрать себе. Взяла, а потом ходила сутки вся на нервах и в итоге вернула деньги назад. Спокойная совесть важнее, чем деньги, полученные нечестным путем. Жаль, не все это понимают.

Украинец дядя Игорь

Дядя Игорь, младший брат папы, женился на украинке тете Свете и всю жизнь прожил в Киеве. Папа тети Светы был очень известным врачом-гинекологом. Он оставил большую квартиру на Пушкинской улице рядом с Крещатиком в наследство ее сестре, а тетя Света и дядя Игорь вертелись в маленькой комнатке с кухонькой. У них рос сын Сашка, мой двоюродный брат.

Активный и жизнерадостный дядя Игорь работал заместителем директора фабрики швейных машин. Он всегда мог достать машину или запчасти и в советское время был уважаемым и обеспеченным человеком.

Я приехал к нему в гости перед развалом СССР. Ни с того ни с сего дядя Игорь завелся:

— Да пора Украине отделяться. Хватит вас, москалей, кормить!

— Стой-стой, дядя Игорь, а ты-то вообще какое имеешь отношение к Украине? Живешь с украинкой — и что, тоже стал украинцем? — спросил я.

— Да если не мы… Да мы вас…

— Понятно все с тобой.

В следующий раз я навестил дядю Игоря в середине 90-х, через несколько лет после отсоединения Украины. Застал его за пришиванием подошвы одного ботинка к другому.

— Я, — грустно сказал он, — на свою пенсию могу купить три бутылки водки. Вот ремонтирую ботинки, чтобы немного подзаработать.

Достал он из холодильника, чтобы меня угостить, картошку и капусту, выращенные тетей Светой на даче. Потом мы пошли на базар рядом с Крещатиком; я накупил мяса, сметаны, огурцов, лука. Когда вернулись, тетя Света слепила пельмени. Сели за стол, налили по рюмке, и тут дядя Игорь заплакал…

Никогда он не ожидал, что придется жить в таком унижении. Он думал, как и многие на Украине: стоит отсоединиться, и все нормально будет — ведь они же всех кормят! А получилось, что живут намного беднее, чем в России.

Дядя Игорь долго не выдержал и умер. Хорошо, не дожил до того, когда украинцы и русские начали стрелять друг в друга. Разве в голову кому-то могло прийти такое?

В связи с недавними украинскими событиями я стал вспоминать историю разрушения империй, почитал книжки про развал Древнего Рима, Османской империи, Великобритании. Происходило много схожего с сегодняшней ситуацией. В составе империй люди долго чувствовали себя единой нацией, но быстро начинали ненавидеть друг друга и стрелять. Я не знаю, были тогда политтехнологии или нет, но натравить один народ на другой легко.

Так и евреи жили и в Германии, и в Литве много сотен лет, приспособились к местной культуре, учились в немецких университетах, но именно в XX веке, когда, казалось, пришла цивилизация, удалось посеять ненависть, приведшую к убийству миллионов людей.

Глава 7. Первые шаги в производстве

Как можно использовать вязальные спицы в пищевом производстве

Каким образом мы умудрялись вручную делать 60 тысяч глазированных сырков в сутки

Чем нам помог жестокий экономический кризис 1998 года

По мере роста продаж мы стали задумываться о собственном производстве. Прикинули, что если творог как базовый продукт подвергать дальнейшей обработке, можно зарабатывать больше. На рынке хорошо шла творожная масса, с нее и решили начать, благо производство несложное: нужно смешать творог, сливочное масло, изюм и сахар.

С Валентиной Алексеевной мы поехали к ее сестре Галине Алексеевне Макаровой, работавшей сестрой-хозяйкой в детском садике и обладавшей отличными кулинарными способностями. Она подтвердила, что делать творожную массу в домашних условиях нетрудно.

В первый раз Галина Алексеевна использовала маленький килограммовый миксер. Масса оказалось отличной — даже вкуснее той, что продавали на рынке. Дальше — больше. Мы купили 30-килограммовый миксер итальянского производства, и я притащил его домой к Галине Алексеевне. Единственным местом, где удалось разместить шумный миксер, оказалась спальня. Вынесли все из спальни, сбили деревянный поддон, чтобы уменьшить звук и вибрацию, и поставили на него миксер.