Завещание бессмертного Санин Евгений
В сопровождении догнавшего его евнуха Лад пошел по коридорам господского дома.
Протасий обещал ему свою постоянную поддержку и заступничество перед господином взамен сущего пустяка — четырех пятых всего того, что будет давать ему после сбора урожаев Эвдем.
Сколот охотно кивал и думал о том, что лекарь, без сомнения, за золото Эвдема быстро поставит на ноги Домицию и они втроем сегодня же убегут из Пергама. Но главное, он сейчас увидит Домицию!
— Так, значит, договорились? — останавливаясь перед скромной дверью на первом этаже, спросил Протасий.
Сколот снова кивнул, и евнух, отворяя перед ним дверь, обрадовано воскликнул:
— Здесь эта римлянка! Забирай ее, а я пойду собираться в дорогу!
Лад, мгновение помедлив, шагнул в комнату, огляделся и увидел сидящую в углу римлянку.
— Домиция! — обрадовано воскликнул он, но рабыня даже не посмотрела в его сторону.
— Домиция,.. — обеспокоенно повторил сколот, подходя к ней. — Это же я — Лад!
Римлянка неохотно повернула голову и уперлась в Лада большими невидящими глазами.
— Скиф? — наконец, узнала она. — Зачем ты здесь?..
Лад с нежностью смотрел на сидящую в неудобной позе девушку, на ее тонкую шею, слабые руки, отвел глаза от покрытых ссадинами ног и, проглотив комок в горле, ободряюще сказал:
— Я пришел, чтобы отвезти тебя к лекарю, в Пергам! А потом, как только он вылечит тебя, мы убежим. Ты, я и Эвбулид!
— В твою далекую Скифию? — горько усмехнулась Домиция.
— Да! — воскликнул Лад и, спохватившись, с опаской покосился на дверь.
— Туда, где жены лишают себя жизни вслед за мужьями?
— Да…
Лад протянул руку Домиции, намереваясь подхватить на руки, но она отшатнулась и дикими глазами взглянула на сколота.
— Что с тобой, Домиция? — удивился Лад. — Это же я! Ты что, не узнаешь меня?!
Римлянка неожиданно успокоилась и откинулась назад, со стоном закрывая глаза.
Лад, затаив дыхание, следил за каждым ее движением.
—Лучше бы они убили меня! — наконец, со стоном сказала Домиция. — Зачем ты вырвал меня от них? Уйди. Я хочу умереть…
—Ты должна жить, Домиция! — меняясь в лице, выдавил сколот.
— Ради чего? Для кого?
- Ради меня! Я возьму тебя в жены и, как это принято среди людей моего племени, буду самым преданным мужем!
— Уходи! — глухо сказала Домиция. – Оставь меня. Навсегда.
— Но почему?! — воскликнул Лад, с трудом подавляя в себе желание протянуть руку к упавшей на ее лоб пряди.
Домиция не ответила.
— Неужели ты не поняла, что я не могу без тебя. Ты такая хрупкая. Я буду оберегать тебя до самой моей смерти. А когда умру — ты последуешь за мной. Ты ведь так сделаешь, Домиция?
— Нет… — прошептала римлянка.
— И ты не пойдешь со мной на войну, и не будешь рубиться с врагами на равных?..
— Нет!
— И не родишь от меня крепких воинов? — не отступал Лад.
— Нет! Никогда!! — иступлено закричала Домиция и тихо попросила: — Уходи, Скиф. И не смотри на меня так! Ты хороший, сильный, тебя любая девушка полюбит. А я… мое сердце любит другого.
— Того Афинея? — глухо уточнил сколот, и глаза его злобно блеснули.
— Да…
— Этого Феми–стокла? — с трудом выговорил греческое имя Лад.
— Да! — сквозь слезы улыбнулась Домиция.
— А если он умрет?
Римлянка недружелюбно взглянула на сколота, повела плечом, словно отгоняя подобные мысли, и покачала головой:
—Все равно тебе не на что надеяться. Потому, что тогда первой умру я.
—Ты?! — вскричал Лад. — Но я не дам тебе сделать этого!
—А я и не собираюсь у тебя спрашивать! — резко ответила Домиция. — Уходи. Или я позову управляющего.
—А он и так уже здесь! — усмехнулся Лад. — И знаешь, что он сейчас с тобой сделает?
—Что? — удивленно спросила Домиция и вскрикнула от неожиданности.
Лад легко поднял ее на руки и понес к выходу.
— Что ты делаешь? Пусти! — кричала девушка, и Лад даже сквозь полушерстяной хитон чувствовал, как горит ее тело. — Пусти…
— Ты мне сказала никогда, и я говорю – никогда! — решительно ответил Лад, вынося Домицию из дома, где у порога их уже ждала готовая к поездке повозка.
Бережно уложив римлянку на духмяное сено, сколот поправил над ней полог и уверенным голосом, словно всю жизнь проходил в управляющих, приказал пробегавшему мимо рабу:
— Сбегай на кузницу и приведи сюда Эвбулида.
— Какого еще Эвбулида? — не понял раб.
— Да, какого? — бросил подозрительный взгляд на нового управляющего евнух. — Из всех эллинов–рабов в этом имении я знаю лишь одного Афинея!
— Это он и есть, — поняв, что совершил оплошность, ответил Лад и пояснил не сводящему с него глаз Протасию: — В Афинах я был рабом у этого Афинея и до сих пор не могу избавиться от привычки называть его Эвбулидом… Ну, что стоишь? — набросился он на переминающегося с ноги на ногу раба. — Марш выполнять мой приказ!
— А кто же будет тогда работать на кузнице? — забеспокоился евнух, глядя вслед убегающему рабу.
— Это уже твоя забота! — грубо ответил Лад. — Если ты хочешь, чтобы мои четыре пятых были в золоте, а не в меди, то сегодня же пришли сюда приличного кузнеца, а не такого, который только делает вид, что работает, а на самом деле лишь портит заготовки и наносит ущерб нашему господину!
— Вот ты какой, Скил! — удивленно протянул Протасий, глядя на сколота и, не без удовольствия думая, что сэкономит сегодня горсть монет. Разве есть смысл следить за рабом, который с сегодняшнего дня стал господином своего бывшего хозяина?
2. Страх и совесть
Демарх проснулся задолго до рассвета в своем крошечном глинобитном домике на окраине Пергама.
Он долго лежал на сколоченном из грубых досок топчане, глядя невидящими глазами в дочерна закопченный потолок.
Вставать не хотелось. И не потому, что надо было принести из колодца воды и разбудить детей.
Эти два занятия, которые ложились на него каждый раз, когда жена ждала ребенка, всегда были ему в радость. Зачерпывая кувшином воду и неся домой, он с удовольствием глядел на просыпающийся город. А когда поднимал на руки сонных дочерей и сына и, смеясь, наблюдал за тем, как падают их головки ему на плечи, сразу забывались и нищета, и предстоящая на весь день тяжелая работа. Тогда он был вполне счастлив.
Не хотел же он вставать и нарочито медлил, потому что сегодня истекал срок, данный ему Эвдемом.
Слыша, как раздувает огонь в очаге жена, Демарх вздохнул и удобно закинул руки за голову.
Полон Пергам воров, убийц, беглых рабов, с досадой думал он, так нет — подавай Эвдему заговорщиков. Для Эвдема они преступники. А какие же они преступники — носильщик Кабир, купцы Анаксарх, Фархад, Артемидор, ремесленники, воины, да и сам Аристоник? Разве они украли что–нибудь или оскорбили непочтением богов? Да они сами готовы поделиться с другими, чтут богов и особенно Гелиоса, как вряд ли кто еще в Пергаме, а вся их вина в том, что они хотят, чтобы такие, как он, бедные и несчастные люди были счастливы и свободны. И еще — чтобы калиги римских легионеров не загрохотали по улицам Пергама и не топтали земли их вольного царства. Собраться бы с силами сегодня вечером и высказать все свои сомнения Эвдему.
Демарх покачал головой и даже застонал от досады: да разве станет Эвдем слушать об этом? Конечно, размышлял он, этот вельможа спас всю его семью от рабства, и он, Демарх, должен быть благодарен ему за это, и помнить, что поклялся богами слушаться его во всем и не предавать своего всемогущего господина. Но теперь он не мог предать и своих товарищей. Так что же делать? Где выход?..
Демарх знал, что, сломайся он в последнюю минуту, Пергам в эту же ночь лишится своих самых верных защитников. Нет, на это он не пойдет. Но что тогда будет с его несчастной семьей — женой и детьми? Ведь угрозы Эвдема — не пустые обещания.
Он сел, обхватил колени руками. Вспомнил, как вельможа однажды повел его в подвалы своего дворца.
Страх, который он испытал там, снова охватил его. Уже сами проходы подвала, хоть они и были украшены яркими коврами, вызывали желание броситься назад.
Редкие факелы, какие–то хрипы, стоны, словно из–под земли, с каждым шагом только усиливали тягостное ощущение. То и дело он натыкался на странные выступы, делающие проходы еще более узкими. Демарх внезапно налетел на один из них. Эвдем усмехнулся, постучал ладонью по выступу и сказал: «Все, умер. Видишь — ничего не слышно…»
Только тогда Демарх понял, что за стоны и хрипы слышались со всех сторон: каждый выступ, сложенный из массивных серых кирпичей замуровывал живого человека! Ноги его словно приросли к полу, с трудом делал он каждый шаг за идущим, как ни в чем не бывало, Эвдемом. А когда пламя факела высвечивало новый выступ, испуганно обходил его, почти прижимаясь спиной к осклизлой стене.
Ничего более мрачного и жуткого он не видел за всю свою жизнь. Но самое страшное ждало впереди.
Эвдем, отворив одну из железных дверей, прикрикнул на него, чтобы не мешкал, и, когда он остановился в проеме, пораженный тем, что увидел, буквально насильно втолкнул в небольшую комнату с низкими, полукруглыми каменными сводами.
Посередине комнаты, прикованный тяжелыми цепями к потолку, висел окровавленный человек.
Бородатый мужчина — палач, как сразу догадался Демарх, оглянувшись, увидел Эвдема и на немой вопрос вельможи отрицательно покачал головой.
«Жги!» — коротко приказал Эвдем, и Демарх внезапно поймал на себе его пристальный, испытующий взгляд.
Палач приоткрыл дверцу печи, вынул раскаленный докрасна прут и, обойдя мужчину, как бы прикидывая, где ему будет больнее, приложил его плашмя к спине несчастного.
Мужчина дернулся и безумными глазами уставился на своих мучителей. Запахло паленым мясом.
«Ну? — спокойно спросил у него Эвдем. — Тебе и теперь нечего мне сказать?»
«Господин, — завопил пленник. — Я сказал тебе все! Все! Все!»
«Жаль, — покачал головой Эвдем. — Я думал, ты будешь умнее… — И приказал, вопросительно взглянувшему на него палачу: — Поговори–ка теперь с его родственниками, может, хоть это на него подействует!»
Палач угодливо кивнул, сунул прут в печь, подождав немного, вынул его и, убедившись, что он снова стал малиновым, тяжелыми шагами направился к двери, которую Демарх сразу и не заметил.
«Ты не встречал этого человека в лавке Артемидора?» — вывел его из оцепенения Эвдем, кивая на обвисшего на цепях мужчину.
«Нет, — ответил он, стараясь не глядеть на несчастного: — А кто он?»
«Такой же агент, как и ты, только предавший меня и перекинувшийся на сторону заговорщиков!» — с угрозой ответил Эвдем, и Демарх вздрогнул, услышав дикие вопли из приоткрытой двери, за которой исчез палач. Без сомнения, кричали дети и женщина.
«А там мы пытаем его семью, чтобы он лучше понял свою вину передо мной и быстрее разговорился! — объяснил Демарху Эвдем. — Так, значит, ты не знаешь его? Жаль! Тогда пошли наверх, я ведь только для этого и привел тебя сюда!»
Нет, не для этого показал ему вельможа муки несчастного. Эвдем хотел запугать его, показать, что будет с ним и его семьей, если он предаст его или окажется таким же строптивым. И, кажется, добился своего. Тот ужас, который он испытал в том подвале, снова всякий раз охватывал его, едва он слышал голос Эвдема или видел его…
«Что же мне теперь делать?» — в отчаянии думал Демарх. Так ничего не придумав, он встал с постели и отправился за водой.
Проснувшийся город уже не радовал его, как прежде, утренним многоголосьем и пестротой улиц.
— Что с тобой, Демарх? — встревожено спросила жена, которую соседи называли Мелиттой, «пчелой», а он, переиначив ее имя, — Мелитиной, что на эллинском означало «медовая». — Уж не болен ли ты?
— Нет–нет, — поспешил успокоить ее Демарх и похолодел от мысли, что на эти плечи, спину, заметно уже выдававшийся живот может опуститься раскаленный прут палача…
— Может, мне самой разбудить детей?
— Ну что ты! — через силу улыбнулся Демарх. — Они уже такие большие, а тебе не следует больше поднимать тяжести!
Он вошел в отделенную пологом из разноцветных старых лоскутков детскую половину и склонился над широким топчаном. С краю, как всегда, спал его сын, семилетний Дасий1, которого он назвал так потому, что он родился с густыми и черными, на удивление соседей, волосами.
— Дасий… — легко поднимая его, шепнул Демарх, — Вставай!
— Ну, еще немножечко, отец… — пробормотал сын, не открывая глаз.
— Вставай, вставай! Все ребята уже во дворе, тебя дожидаются!
— А сын Арата тоже там? — Сон мигом слетел с мальчугана. — Он должен мне семь альчиков!
— Там–там! — гладя его по взлохмаченным со сна волосам, кивнул Демарх.
— Тогда я побежал!
Пятилетняя Анфиса тоже встала без долгих упрашиваний. Демарх тревожным голосом сказал, что заболела ее любимая глиняная кукла, и девочка побежала в угол лечить ее.
Только самая младшая, Саранта долго капризничала и, роняя сонную головку на плечо отца, никак не соглашалась встать на ноги.
Помня о том, как тяжело далась им с Мелитиной эта болезненная, слабая девочка, собственно, они и назвали ее поэтому таким защитным именем2, Демарх не ругал и не торопил дочь. Наконец, придумав, что сегодня к ним в очаг пришли волшебные искры, на которые Саранта может смотреть сколько ей вздумается, он опустил ее на пол, и девочка радостно побежала к очагу, взглянуть на удивительных гостей.
Все домашние дела были закончены. Пора было выходить из дома: собрания заговорщиков обычно начинались ранним утром.
Демарх наскоро позавтракал куском ячменной лепешки с кружкой кислого, слегка подслащенного медом вина, подбадривающе улыбнулся жене и, оглянувшись на прощание, вышел на улицу.
«Дверь бы надо поправить и крышу переложить…» — вдруг подумал он и, отгоняя мысль, что, возможно, больше никогда не увидит ни этой двери, ни крыши, ни самого дома, махнул рукой и зашагал, невольно замедляя шаг, по знакомой дороге к лавке купца Артемидора.
3. Афинодор? Аполлодор?
Уже больше часа Эвбулид поджидал в повозке Лада после того, как тот, отказавшись от его помощи, отнес девушку на руках в дом лекаря.
Давно ожили улицы Пергама, наполнившись пестрыми потоками спешащих по своим делам покупателей, рабов, озабоченных купцов и важных вельмож.
Уехал, устав ждать, Протасий, приказав Звбулиду передать управляющему Флавию и сразу же возвращаться в имение.
А Лада все не было.
Наконец, он появился, растерянный, один, без Домиции.
— Ну что? — предчувствуя недоброе, встретил его нетерпеливым вопросом Эвбулид, — Что скачал врач?
Лад беспомощно развел свои могучие руки:
— Балий сказал, во всем надо положиться на волю богов…
— И все?
— Нет. Что у нее сильная горячка. Что любой другой лекарь уже посоветовал бы мне отрезать у Домиции прядь волос, но он постарается спасти ее… Эвбулид, — Лад с тревогой взглянул он на грека, — а что это у вас означает — отрезать у больной прядь волос?
— Ничего страшного! — нарочито бодрым голосом поспешил успокоить тот. — Это значит… — замялся он, вспоминая лекаря, который однажды тоже советовал поступить так со старшей дочерью в знак того, что у нее никаких надежд выжить, — что он хотел таким способом умилостивить богов и принести им в жертву прядь прекрасных волос Домиции. Не может Аполлон и его сестра отказаться от такого подарка!
— Да? — недоверчиво взглянул на Эвбулида Лад, ища на лице следы лжи и не найдя их, с облегчением выдохнул: — Тогда мне остается верить в то, что через месяц мы снова заедем сюда и застанем Домицию уже совсем здоровой!
— Как через месяц?! — воскликнул Эвбулид. — Он что, не побоялся оставить у себя рабыню на такой долгий срок?
— Балий смотрел только на золото, которое велел передать ему Протасий! —- пояснил Лад.
— И даже не разрешил тебе заехать раньше, чтобы справиться о ее состоянии?
— Он смотрел на золото… — глухо повторил сколот.
— Когда же мы теперь сможем убежать?!
Лад виновато пожал плечами.
— Лекарь сказал, что если боги смилостивятся над Домицией, то все равно лечить ее надо целый год…
—Целый год?! — вскричал Эвбулид. — Ох, уж эти лекари… Ради золота Эвдема он еще десять лет будет делать вид, что лечит ее!
—И еще, он сказал, что везти ее нужно будет без тряски, в окружении ласковых и преданных слуг. – добавил сколот. Но, Эвбулид, бегство из Пергама будет трудным даже для нас, не то что для нее. И потом, моя родина так далеко, дорога до нее убьет Домицию! Что нам делать?..
Впервые Лад выглядел таким беспомощным и нерешительным.
Эвбулид невольно улыбнулся, видя, что в глазах этого огромного бесстрашного человека готовы вот–вот появиться слезы и, подумав, уверенно ответил:
— Надо искать моего купца. Если мы упросим его выкупить нас троих, то я тут же отправлюсь в Афины, а ты сможешь повезти Домицию к себе на родину, не подвергая ееопасностям, которые на каждом шагу подстерегают беглых рабов!
— Так поехали! — запрыгнул в повозку Лад.
— Куда? — остужая его пыл, спросил Эвбулид. — Надо сначала расспросить прохожих.
Первым купцом, попавшимся им навстречу, был Анаксарх, спешащий на собрание в лавку Артемидора.
Занятый своими мыслями о предстоящей встрече с торговцем, больше года прожившим по приказанию Аристоника в Риме, и каким–то беглецом из Сицилии, он не сразу понял, чего добиваются от него два раба, спрыгнувшие из богатой повозки.
— Афинодор или Аполлодор? — наконец, уяснив, что к чему, переспросил он. — Так у нас в Пергаме одних только Афинодоров не менее ста, и, как минимум, десять из них, торгуют вазами и мегарскими чашами, и сами ваяют из бронзы.
— Всего десять? — обрадовано переспросил его высокий раб с тяжелыми плечами. — Так говори скорее, где они живут!
Анаксарх, с недовольством глядя на восходящее солнце, наскоро объяснил все, что от него требовалось, и пошел скорой походкой дальше, что совсем не шло его грузной, дородной фигуре.
— Ну, так с какого начнем? — усаживаясь в повозку, спросил Лад. — С того, что живет направо или с того, что налево?
— Вообще–то, Протасий велел передать тебе, чтобы мы сразу же возвращались в имение, — замялся Эвбулид. — Стоит ли теперь с ним ссориться? Ведь у нас еще месяц!
— Боюсь, что нам и месяца не хватит, чтобы отыскать твоего подаренного, — проворчал Лад. — Что, если твой купец был подарен не Афине, а какому–нибудь Гелиосу или Деметре?
— Есть еще Посейдон, Гермес, Дионис… — удрученно добавил Эвбулид.
- Вот–вот, — подхватил Лад. — У вас, эллинов, богов не меньше, чем лавок в этом Пергаме, и каждому мог быть подарен твой купец. Тут не то, что месяца — года бы еще хватило! — не без тревоги заметил он и, неожиданно улыбнувшись, показал крепко сжатый кулак. — А Протасия не опасайся, он у меня вот где! Разве он найдет еще такого управляющего, который согласится отдавать ему почти все заработанные у Эвдема деньги?
— Тогда не будем терять времени! — встрепенулся Эвбулид. — Начнем с того Афинодора, который ваяет из воска, как сам Аттал, и часто возит свои товары в Аттику!
4. «Запомните это имя!»
«Так что же мне все–таки придумать? — вопрошал себя Демарх, сидя в самом углу скульптурной мастерской Артемидора. — До назначенной Эвдемом встречи осталось всего несколько часов…»
Он медлил, идя сюда, охотно останавливался для бесед со знакомыми пергамцами, невпопад отвечал на их вопросы, и когда вошел в это помещение, то с упавшим сердцем увидел, что все заговорщики были уже в сборе.
Ждали Аристоника, который должен был приехать из приморского города Левки.
Здороваясь, Демарх невольно опускал глаза перед людьми, которые за короткое время стали ему понятными и близкими.
Наконец в коридоре послышался легкий шум и в сопровождении нескольких вооруженных рабов в мастерскую — полы легкого дорожного плаща враспашку — стремительно вошел Аристоник. Кивком поздоровавшись с собравшимися, он направился к своему любимому месту в углу. Только тут Демарх с ужасом заметил, что сел рядом с высоким креслом побочного брата царя. Ему показалось, что взгляды всех собравшихся устремлены на него.
— Смотри, какой он сегодня решительный! — шепнул на ухо, как всегда подсевший к нему Кабир. — Может, решил дать, наконец, сигнал к восстанию, а?
—Не знаю… — рассеянно пробормотал Демарх, еще ниже опуская голову. — Может быть…
—Может!.. — передразнивая, возмущенно зашипел Кабир. — Да все мы только и ждем этого! Скажи Аристоник одно только слово, призови всемогущим Гелиосом, и весь Пергам поднимется в считанные минуты!
—Да–да, конечно… — не слушая носильщика, кивнул Демарх.
—Что это с тобой? — участливо взглянул на него Кабир. — С женой что? Или опять Саранта заболела?
—Нет, просто не выспался! — вздохнул Демарх и, не желая загрязнять себя ложью, искренне признался: — Честно говоря, даже не хотел идти сегодня сюда…
—И очень многое бы потерял! — Кабир кивнул на сидящего рядом с хозяином лавки худощавого человека в римской тоге и прямым, словно точеным из мрамора, носом. — Видишь этого человека?
— Римлянина?
— Он римлянин только наполовину! — быстро зашептал Кабир, увидев, что Аристоник поднял руку, призывая всех к тишине. — Его отец был изгнан из Рима за кражу скирды хлеба, а мать наша, пергамская. Зовут его Постум, и у него удивительная способность запоминать все, что он увидит и услышит. Под видом квирита он больше года пробыл в Риме и теперь приехал, чтобы рассказать нам о нем…
Кабир перехватив недовольный взгляд Аристоника, приложил ладонь к губам, красноречиво обещая, что будет нем, как рыба.
— Артемидор! — добившись полной тишины, окликнул Аристоник. — Где же наш благородный квирит?
— Вот он! — улыбнулся купец, подталкивая Постума к центру мастерской.
— Здесь! — подтвердил тот, глядя на побочного брата правителя Пергама. — Не узнаешь?
— Да где же тебя узнать! — покачал головой Аристоник. — Накажи меня Гелиос, истинный патриций! И как тебя только не растерзали по пути сюда?
— Да уж могли… — признался «римлянин» и, поправляя складки на тоге, добавил: — Только очень хотелось предстать перед вами во всем этом обличье!
— Боялся, что мы без этого тебе не поверим? — обвел глазами собравшихся Аристоник. — Нет, Постум, нам хорошо известно, скольким опасностям ежедневно ты подвергался в этом проклятом городе, и без всякой тоги поверили бы каждому твоему слову! Верно я говорю?
— Все правильно, Аристоник! — закричал, вскакивая с места, Кабир и подмигнул Демарху.
Со всех сторон послышались одобрительные голоса:
— Верно, верно!
— Говори!
— Не тяни!..
— Начинай, Постум! — с мягкой улыбкой разрешил Аристоник и откинулся в кресле, чтобы удобнее было слушать.
Постум сдержанно кивнул, посмотрел на Аристоника, потом — на Демарха, как показалось тому, прожигая его взглядом до самого сердца, на подавшегося вперед Кабира… Затем обвел всю мастерскую серыми, запоминающими глазами, и спокойно начал:
— Рим переживает сейчас не самые лучшие дни в своей истории…
— Хвала богам! — пробасил Анаксарх,
Постум жестом попросил не перебивать его и продолжил:
— За семь веков его существования вряд ли найдется и трех примеров, чтобы так волновалось население внутри города и так была слаба армия, чтобы столь небезопасно для республики было на ее границах. Вот уже восемь лет Рим не может овладеть крошечной крепостью в Испании — Нуманцией, весь гарнизон которой едва ли насчитывает десять тысяч человек. И даже разрушителю Карфагена Сципиону Эмилиану пока не под силу сделать это, хотя на всех перекрестках Рима только и говорят, что бывший консул вот–вот разрушит стены Нуманции и продаст ее жителей в рабство!
— Проклятые римляне! Будь проклят богами каждый, кто их поддерживает! — прошептал Кабир, стискивая кулаки.
— Не так блестяще обстоят дела у римлян и в Сицилии, — тем временем невозмутимо продолжал Постум. — И хотя нынешний консул Кальпурний Пизон, прозванный за свою честность Фруги…
- Неужели среди римлян можно увидеть хоть одного честного человека? — воскликнул Кабир.
— Да, — обращаясь к нему, кивнул Постум и тут же добавил: — Но только по отношению к своему народу. Этот Пизон, будучи претором в Сицилии, еще до восстания Евна закупил для Рима хлеб ниже нормированных сенатом цен и весь остаток до единого асса вернул в казну! Так вот… хотя они осадил Тавромений, столицу Новосирийского царства, и голодом принуждают его к сдаче, но до окончательной победы ему еще далеко…
— Погоди, Постум! — остановил рассказчика Артемидор и показал на сидящего рядом с ним человека в лохмотьях некогда богатой одежды. — О событиях в Сицилии нам расскажет их непосредственный свидетель, участник штурма Мессаны. Верно, Прот?
Прот, заметно исхудавший, осунувшийся за этот последний год, ловя на себе жадные, заинтересованные взгляды, согласно кивнул.
«Какие люди! Какие люди… — глядя то на Постума, то на Прота, с восторгом думал Демарх. Один проливал кровь за свободу рабов в Сицилии, другой рисковал жизнью в Риме. И что же — выдержав все испытания, они ушли от смерти в чужих краях, чтобы встретить ее здесь, в родном Пергаме?!»
— Хорошо, тогда я не стану касаться событий в Сицилии, — пообещал Постум, и Демарх приготовился слушать, боясь пропустить слово, — Я буду рассказывать о том, что творится сейчас в Риме. Чтобы всем было понятно, коротко объясню то, что предшествовало этим событиям. Еще в ту далекую пору, когда Рим шаг за шагом завоевывал Италию, он по обычаю отбирал у побежденных одну треть их земли. Эта отобранная земля поступала в распоряжение государства и называлась: «общественная земля».
— Распоряжаются чужой землей, как своей собственной! — закричал Кабир, и его голос задрожал от возмущения.
— Проклятые римляне! — заволновались вокруг. — Им нет дела до слез крестьянина, у которого они украли его землю!
— Какие там слезы — кровь! Ведь они наверняка убили этого крестьянина, Разве ты отдал бы так просто свою землю?
— Я — ни за что!
— Вот и он тоже…
Постум подождал, пока утихнет шум, и спокойно продолжил:
— Эту общественную землю римское правительство сдавало в аренду за небольшую плату. Многие знатные семьи столетиями пользовались ею и, в конце концов, стали считать ее своей собственностью. Часть этой общественной земли и захотел передать разорившимся и продавшим свои участки крестьянам ставший недавно народным трибуном Тиберий Гракх.
— Тиберий Гракх? — задумчиво переспросил Аристоник. — Я, кажется, уже слышал где–то это имя. Кто он?
— Очевидно, тебе говорили о его отце, который начал кровавые бойни в Испании и разгромил Сардинию, продав почти всех жителей этого острова в рабство. Он женат на дочери Сципиона Африканского, победившего Ганнибала. От этого брака у них родился Тиберий Гракх — запомните это имя! О нем я и хочу рассказать.
— Ну и семейка… — пробормотал, подергивая плечами, Анаксарх. — Дед и отец — душители целых народов. А что же сын?
— Кажется, я не произносил слова «душители», — с вызовом напомнил Постум. — Да, дед и отец Тиберия пролили немало крови. Но не следует забывать, что Карфаген до того, как склонить свою голову перед Римом, унижал и притеснял не мало государств. А Гракха старшего во время его наместничества в Испании очень уважали местные племена и особенно — Нуманция.
— То–то она восстала против добренького Рима! — усмехнулся Анаксарх и замолчал, присмиренный недовольным взглядом Аристонмка.
— Я присутствовал при первом триумфе Тиберия на Палатинском холме, когда он впервые во время праздника сообщил, что решил бороться за преобразования в государстве,
— сощурившись, словно заново переживая события годичной давности, сказал Постум. — Слышал и другие его предвыборные выступления. Он говорил о доблести римлян, о тех крестьянах, которые, пролив кровь за отечество, возвращались к своим поросшим сорными травами участкам, а потом, разорившись продавали их богатым землевладельцам, оставаясь без земли и уходя в Рим, чтобы жить там на жалкие подачки. Каждый раз, заканчивая свои речи угрозами, что над Римом нависла смертельная опасность, он под одобрительный рев народа выдвигал свои требования: ограничить право пользования общественной землей пятьюстами югерами на самого арендатора и еще по 250 югеров на двух его взрослых сыновей, если они имелись, отобрать у владельцев всю общественную землю сверх этой нормы, и передать ее безземельным и малоземельным крестьянам участками, по тридцать югеров без права продажи за небольшую арендную плату…
— Ай, да Постум! Словно по писаному читает… — восхищенно прошептал Демарху Кабир и вслух спросил: — И что же, избрали его?
— Конечно, — кивнул Постум. — Со всех окрестностей в Рим стали стекаться крестьяне, и Тиберий Гракх в короткий срок стал вождем народного движения. Все до единой трибы проголосовали за него, несмотря на пущенный сенатом слух, что он предложил переделить землю с целью, возмутить народ и внести расстройство в жизнь государства.
Читать бесплатно другие книги:
