Завещание бессмертного Санин Евгений
— Этому скифу известен подземный ход, о котором не знают римляне. В этом весь секрет его удачной вылазки. Но дело в другом. Мне лично приказано казнить его. Но вместо этого я приказываю, нет, прошу: пусть забирает мою Домицию и как можно скорее увозит в свою Скифию. Может хоть это спасет ее…
На прощанье Эвбулид порывисто обнял Лада, печально кивнул Домиции и с тех пор никогда больше не видел их…
Осада, тем временем, продолжалась.
Если бы не Аристоник, римляне голодом выморили бы все население города.
Но Аристоник решил спасти хотя бы немногих…
Эвбулид так и не понял, кем на самом деле был этот последний царь Пергама – преследующим свои цели — Эвменом Третьим или же только первых гражданином государства Солнца. Но в том, что это был человек великой души, — в этом он не сомневался никогда.
Аристоник, взяв с римского консула слово даровать жизнь его подданным, сам, добровольно вышел из крепости.
Одни, воспользовавшись этим, сумели бежать и, скрывшись в горах, продолжили борьбу.
Другие, в числе которых был и Эвбулид, оказались в плену. Сначала их бросили в мрачные подвалы римской тюрьмы, а затем вместе с сокровищами Атталидов провели в триумфе победителей по улицам Рима.
«Ио (ура), триумф! Ио, триумф!» — ревела по обеим сторонам, как казалось ему тогда, бесконечная римская толпа.
Но, как всегда, всему не свете бывает конец.
С триумфа их повели обратно в тюрьму, где в тот же день, по приказанию сената, удавкою палача был задушен Аристоник.
Возможно, та же участь ждала и Эвбулида, как одного из руководителей восстания. Но его неожиданно вытащили наверх и сказали, что он, как раб, отдан в качестве военной добычи одному из героев этой войны, по его настоятельной просьбе…
Эвбулид поднял глаза на своего нового хозяина и не знал радоваться теперь ему или огорчаться.
Это был — Квинт Пропорций…
4
Квинт, как и подобает центуриону, сразу умело определил дистанцию между собой и своим бывшим боевым другом.
— За то, что ты освободил меня из плена, я сохранил тебе жизнь. А вот долг, который ты взял у меня в Афинах, отработаешь в качества раба. Для начала будешь сопровождать меня в небольшом морском путешествии.
Однако неожиданный шторм спутал все планы Квинта и превратил легкую поездку в Сицилию в долгое скитание по морю без парусов и якорей.
Несколько суток, их, изнемогавших от жажды и голода, носили вдали от земли высокие волны.
Все кончилось тем, что они стали легкой добычей киликийских пиратов.
Первым ворвавшись на палубу их корабля они скрутили попытавшегося, несмотря на слабость, оказать сопротивление Квинта. Затем принялись и за остальных.
Почти не удивляясь превратностям судьбы, Эвбулид покорно позволил связать себе руки канатом. Выкупа ему ждать было не откуда. Работать, чтобы освободиться самому, как это некогда сделал кузнец Сосий, он больше не мог. Он хотел броситься в волны, чтобы скорая смерть освободила его он нового рабства, как вдруг звонкий молодой голос заставил его вздрогнуть и неверящим взглядом впиться в стройного юношу, который смотрел на него со страхом и радостью.
«Отец!» — снова, лучшей в мире музыкой, прозвучал этот голос, и тогда он, веря и не веря самому себе, прошептал:
«Д–диокл?..»
Да, это был его сын.
Потом они долго сидели в тени паруса и больше смотрели друг на друга, чем разговаривали. Виной всему был Диокл. Он то и дело отводил глаза и шмыгал носом.
Понимая его состояние, Эвбулид стал оглядываться по сторонам, и вдруг брови его узнавающе дрогнули:
— Постой… — пробормотал он. — А как называется ваш корабль?
— Горгона! – с гордостью ответил Диокл.
— Ну да, конечно!
Эвбулид покосился на капитанский помост и показал глазами на черноволосого пирата со жгучим взглядом:
— А капитаном у вас случайно не Аспион?
— Да! А ты что, знаешь его?
— Мне ли его не знать… Ведь это же он тогда взял меня в плен с нашими рабами–сколотами…
Аспион, разумеется, не узнал в подведенном к нему Диоклом того самого эллина, с которым свела его однажды судьба. Но, услышав, при каких обстоятельствах они познакомились, и кто он, благожелательно заметил:
- Очень хорошо! Знай я это тогда, не то, что выкупа с тебя бы не запросил, а сам еще дал денег за такого сына!
Оказалось, что Диокл, бежав из дома, пристал к пиратам и дважды успел отличиться. Первый раз — в жестоком бою с правительственным флотом, посланном архонтами Афин, тогда он ухитрился перебраться на вражеский корабль и прорубить его дно топором. А второй – спас самого Аспиона, когда того во время шторма смыла за борт крутая волна…
С тех пор главарь души не чаял в Диокле и, как догадался Эвбулид, его сын был здесь вторым, после него, человеком…
- Как сестры, как мать? – вернувшись под тень паруса, принялся пытать он Диокла.
Но Диокл уклонился от прямого ответа и, прижав ладонь к груди, попросил:
- Отец! Расскажи мне лучше про свой триумф!..
- Какой еще триумф? – не понял Эвбулид.
- Тот самый, о котором ты обещал мне рассказать в Афинах, когда убегал догонять рабов! Я столько лет мечтал об этом. И до сегодняшнего дня верил, что это когда–нибудь произойдет!
- Ну, хорошо, ладно…
Эвбулид давно уже забыл о том, что обещал рассказать сыну о своем первом триумфе, в котором они участвовали вместе с Квинтом на правах победителей над Карфагеном. И поэтому начал с другого, что был еще совсем свеж в памяти. Точнее с того, что предшествовало ему…
Чем дольше рассказывал Эвбулид, тем крепче сжимались кулаки Диокла. Наконец, он не выдержал и бросился с ними на Пропорция.
Римлянин даже не сопротивлялся.
Насытив свою месть, Диокл оглянулся и, не скрывая слез, прокричал:
— Отец! Все теперь позади! Отныне он сам станет твоим рабом! Твоим слугою… Нет! Гребцом на «Горгоне»! В моем подчинении! Ты же ведь — добрый!..
- Я давно уже не добрый, сынок! – вздохнув, отозвался Эвбулид. – И, хоть от этого человека пошли все мои беды, заклинаю тебя Небом и Землею. Только не превращайте его в раба. Все, что угодно, только не рабство!..
Диокл долго–долго смотрел на отца. Наконец, глаза его нехорошо блеснули.
- Все, что угодно? Ладно, пусть остается свободным квиритом!
Он прошел к Аспиону и принялся что–то порывисто объяснять ему.
Капитан знакомо для Эвбулида соединил пальцы рук и одобрительно кивнул Диоклу:
- Молодец! Это будет очень хорошо! И – справедливо!..
Не прошло и минуты, как все свободные от матросской работы пираты бросились к побледневшему, но не сделавшему даже шагу назад, Квинту.
Эвбулид закрыл глаза, думая, что они прямо тут, на месте растерзают его.
Но те вместо этого, вдруг попадали на колени и стали ползать перед римлянином по палубе, громко крича:
- Достопочтенный квирит!
- Прости нас за то, что мы осмелились плыть с тобой на одном корабле!
- Мы недостойны такой чести!
- Умоляем тебя, оставь нас!..
Тем временем, Диокл с помощником спустил трап прямо в открытое море и красноречивым жестом показал на него Квинту.
Один из пиратов подтолкнул того:
- Что, благородный квирит, тебе помочь?
- Прочь! — брезгливо передернул плечом Пропорций и, властно глядя поверх голов пиратов, коротко бросил: — Я — сам.
Затем он невозмутимо прошел по образовавшемуся перед ним живому коридору к борту и, с гордо поднятой головой спустившись по трапу, навсегда погрузился в высокие волны…
Эвбулид, в последний раз посмотрев на пустынное море, докончил свой рассказ и снова спросил о жене и дочках.
На этот раз Диокл не стал изменять тему разговора. Он лишь отвел в сторону взгляд и попросил:
- Отец! Забудь про Афины!
- Ты хочешь сказать, что Гедита… — Эвбулид запнулся не в силах вымолвить страшное слово. Но Диокл опередил его:
- Нет! Мать жива, и она… по–прежнему ждет тебя. И сестры тоже, надеюсь, живы. Правда они давно уже не дома… Но, поверь, лучше тебе не ездить туда… Оставайся со мной!
5
Эвбулид прищурившись, оторвал взор от закатного моря и оглянулся на город.
Афины, куда доставил его и сразу же умчался к своим пиратам сын, были как всегда жизнерадостны и многолюдны.
Франты в вызывающе пестрых одеждах и отделанных серебром полусапогах, щеголи с длинными, аккуратно уложенными волосами, лохматые философы, атлеты с короткими стрижками, инвалиды и путешественники в шляпах, рабы с тяжелыми корзинами различных покупок для своих господ, — казалось, все население города было сейчас на улицах. И большинство из них торопились домой с агоры.
Дойдя до района Большого водопровода, Эвбулид остановился, чтобы немного перевести дух. Как долго он ждал этого счастливого мига и вот, наконец, он наступил…
Быстрым шагом он миновал дом позолотчика шлемов Демофонта, не без тревоги отметив, что оттуда не слышен не смолкавший прежде ни днем, ни ночью мелодичный постук молотка.
После, потом он обо всем поговорит с ним!
Сейчас главное – Гедита! Скорей к ней! Как там, что там она?
Однако в родном жилище никого не оказалось.
Эвбулид вернулся к дому соседа и окликнул его.
Навстречу ему вышел слепой человек. Эвбулид содрогнулся, узнав в нем Демофонта. Тот тоже признал его по голосу, но затем пробежал быстрыми, уже умелыми пальцами по лицу, приостановился на лбу, где было клеймо, и недоверчиво прошептал:
- Эвбулид… это ты?
- Да я, я! – с легкой горечью усмехнулся Эвбулид. — А где Гедита?
- Где ж ей еще быть, на агоре, в цветочном ряду!
- Эх, знал бы, сразу пошел бы туда! – огорчился Эвбулид. – Но ничего, я и сейчас ее там найду! Или встречу по дороге домой!..
- Не надо, стой, Эвбулид, она… — попытался объяснить ему что–то Демофонт, но Эвбулида уже нельзя было остановить.
Он рванулся на улицу и только услышал позади себя взволнованный голос соседа, которым тот звал на помощь жену.
Скорее, скорее к ней!..
Эвбулид шел навстречу сплошному потоку людей, уворачивался, толкался и казался щепкой, каким–то чудом плывущей против течения многоводной реки.
Он боялся пропустить Гедиту в таком множестве народа, но опасения его были напрасны.
Его жена еще находилась на опустевшей агоре. Она, уже совершенно одна, стояла в цветочном ряду, на том самом месте, где он когда–то, купив гирлянду, подал щедрую милостыню женщине, у которой погиб муж.
Эвбулид бросился было к жене, но его сердце вдруг сжалось от того, как она изменилась за это время. Опустившиеся плечи, седые, собранные в небрежный пучок волосы, горькие, почти старческие складки у увядших губ…
И все–таки это была она, его Гедита.
Он подошел к ней сбоку, и, тихо позвал:
- Гедита!..
Женщина вздрогнула от неожиданности, и, словно видя перед собой запоздалого покупателя, радостно прошептала:
- Господин, как хорошо, что ты пришел! А то я уже собралась уходить…
- Гедита, это же я… — растерялся Эвбулид.
- Ты, наверное, один из прежних знакомых моего мужа? – еще больше обрадовалась женщина. — Тогда ты непременно купишь мою гирлянду. Я ведь продаю их, чтобы собрать деньги на выкуп его из рабского плена!
Гедита ласково погладила цветы и предложила:
- Выбирай любую!
- Да я куплю у тебя их все! Ты что, правда, не узнаешь меня?! – закричал Эвбулид, и вдруг услышал за спиной задыхающийся после быстрой ходьбы голос соседки:
- Она никого не узнает теперь, Эвбулид.
…Вечером Демофонт с женой рассказали ему, что случилось с Гедитой. После того, как пришедший к ней афинский путешественник сказал, что ее мужа продали в рабство в далекий Пергам, она сразу же начала собирать деньги на выкуп. Однако, вскоре в дом зачастили кредиторы, и забрали все то немногое, что удалось скопить. Не оставили даже денег на жизнь. И тогда Гедита вместе с дочерьми стала плести цветочные гирлянды, выручки от которых им едва хватало на еду. Случайно узнав, что один афинский купец едет в Пергам, она сдала на полгода в рабство Филу и Клейсу и отдала ему все деньги в надежде, что тот найдет и выкупит Эвбулида. Но то ли шторм был тому виною, а может, пираты, пропал и купец, и деньги. Через полгода все те же безжалостные кредиторы перепродали Филу и Клейсу в далекое рабство… Сбежал, бесследно пропав, Диокл… И Гедита, не выдержав всего навалившегося на нее горя, повредилась в уме. Теперь она одна плела гирлянды из цветов, и никого не узнавая, жила только тем днем, когда выкупит Эвбулида, а затем, уже с его помощью — и дочерей…
«Только разве теперь их найдешь? Тех перекупщиков давно уже и след простыл!» – закончил свой грустный рассказ Демофонт, и его жена, утирая слезы, вздохнула: «Хорошо ты хоть вернулся!»
«Да, да! – поспешил согласиться Эвбулид. – И теперь я сделаю все, чтобы Гедита опять стала прежней!»
На следующий день он не разрешил Гедите идти на агору и показал сложенные на столе пирамидками монеты, которые дали ему Диокл с Аспионом.
- Вот, смотри!
- Что это? – недоуменно взглянула на него жена.
- Выкуп!
- Чей?
- Мой! То есть… Эвбулида!
- А… Филе и Клесе?
- Хватит и им! – утаивая вздох, пообещал Эвбулид.
Гедита, совсем как в дни их счастливой молодости, радостно всплеснула руками, затем разом, узнавая мужа, прошептала:
- Эвбулид!..
И обмякла в его объятьях.
Сердце ее не выдержало еще одной тяжести, пусть она и была долгожданным счастьем…
Похоронив Гедиту, Эвбулид слег в сильнейшей горячке.
Вызванный соседями лекарь, несмотря на то, что ему было обещано щедрое вознаграждение, только беспомощно развел руками и сказал, что, в конце концов, в споре между Асклепием и Аидом, всегда побеждает Аид.
Услышав это, собравшийся уже было умирать вслед за женой, Эвбулид вдруг ужаснулся.
Он уже был раз под землей, в Пергаме, добывая серебряную руду, из горсти которой, может, была изготовлена эта монета! И не хотел еще раз идти туда, тем более, теперь уже навечно! Из земного аида еще можно было еще сбежать, хотя бы попав под обвал или другим способом уйдя из жизни. А от этого уже не было никакого спасения!
Однажды появившись, эта мысль не давала ему больше покоя. Она заняла весь ум, оттесняя куда–то жар, боль, слабость и даже подняла его с одра смертельной болезни.
«Как же так? – недоумевал он. – Всю жизнь я старался жить по совести. Однажды принес ей в жертву даже свободу и, как оказалось, всех самых дорогих мне на свете людей! А что в итоге? Так же, как и Луция, Публий, Филагра меня ждет мрачный, серый аид? Разве это справедливо?.. Конечно, за все свои злодеяния они теперь будут мучаться там. Но уже сам аид, вечное пребывание в нем – разве это не мука?.. Зачем же я тогда мучался, страдал, терпел? Зачем тогда вообще жил?..»
Едва выздоровев, он бросился в поисках ответа на этот вопрос.
Был у философов, встречался с архонтами, беседовал с самыми мудрыми людьми Афин и путешественниками из ученой Александрии.
И нигде не находил на него ответа.
«Где же она — правда? – все чаще уходя за город и садясь на облюбованную им скалу, порою сутками напролет размышлял он. – Куда смотрят боги? А впрочем, они всё пьют, едят, на своем Олимпе, мстят, воюют, творят зачастую такое, из–за чего даже детям стыдно рассказывать некоторые истории о них! Да и до человека ли им вообще за своими делами? О, боги… то есть я не знаю теперь к кому и взывать… У кого же искать тогда защиты и справедливости?»
А может быть, правы, были те иудеи, которых он видел в рабстве – многих их сделал рабами сирийский царь Антиох VII, захватив Иерусалим. Все они, как один, утверждали, что придет Бог Спаситель, который выведет души из аида и победит смерть. Помнится, он не поверил им тогда, даже смеялся: как это может помочь один Бог, когда десятки, сотни олимпийских богов не в силах изменить существующий для людей порядок?
Зря посмеялся. Они ведь тогда называли срок, когда Он придет. А он даже не спросил, когда.
Была потом и другая крайность…
Однажды ему указали на человека, о котором сказали, что он не верит в существование богов и посмертное бытие людей. Поначалу он не поверил этому. Как не верит? Все верят и верили всегда! Но, поговорив с ним, убедился, что это действительно так. Этот человек с горящими глазами и упрямо поджатым ртом, очень убежденно доказывал свою правоту. На мгновение Эвбулид даже позавидовал ему. А потом содрогнулся от мысли, ужаснее которой нет, и не может быть ничего. Ведь тогда мыслящего, привыкшего к своему родному «я» человека ждет пустота, забвение, вечный мрак! Только не это! Уж лучше – этот аид…
Лучше? Ну, нет!
Когда–то Эвбулида устраивал раз и навсегда установленный для людей миропорядок. Как и все он думал лишь о земном и старался не касаться того, что будет с ним после смерти, обходя стороной главный вопрос. Ответ на него знали все, и всех он не устраивал. Но никто ничего не мог изменить. Да он как–то и не думал тогда об аиде! Но теперь, всегда уважавший и чтивший богов неожиданно для самого себя поднял против них настоящий бунт.
Нет, он не крушил по ночам статуи и мраморные изваяния. Не высмеивал их в комедиях, хотя и было за что, как некоторые поэты.
Единственное, что он мог сделать, это жить.
И он жил, жил…
Давно умерли Демофонт с женою, предрекавший ему скорую смерть лекарь, философы, с которыми он спорил, атеист, огласивший всю улицу воплями ужаса во время своего ухода…
А он продолжал жить, помня слова про сильную волю, могущую продлить жизнь, которые бесконечно давно сказал ему Аристарх.
«Аристарх…»
Глаза Эвбулида вдруг стали добрыми. Грустная улыбка скользнула по его губам:
«Хотел прожить до ста двадцати пяти лет, да сотни всего не хватило…»
Когда очередной римский консул Маний Аквилий, уничтожая уцелевших в горах гелиополитов, велел отравить колодцы, Аристарх первым понял эту опасность. Он попытался остановить изнемогавших от жажды людей, но те не захотели даже слушать его. Они хотели только одного – пить… И тогда, чтобы доказать, что в колодцах их ждет смерть, он сам зачерпнул отравленной воды и, сделав глоток, умер на глазах у всех.
Эвбулид сокрушенно покачал головой.
«Жаль, конечно, что он так рано ушел. Мог бы помочь своим примером всем людям жить дольше! Только… зачем?»
Ну, проживи он свои сто двадцать пять лет. И даже сто пятьдесят или целую тысячу! Ведь, сколько ни живи, все равно всех ждет навеки серый душный аид! От него не спасётся ни царь, ни воин, ни раб, ни поэт…
Богатый, и бедный, добрый и злой, трудолюбивый слуга, и ничего не делающий господин, верящие в аид эллины и не верящие в него римляне, совершивший подвиг Аристарх и творивший одни злодеяния Луций… Квинт ладно, ему просто ослепила глаза римская гордыня, а Луций делал зло осознанно и с расчетом… Прожившие и живые — всех ждала одна посмертная участь – вечное рабство в подземном царстве…
И его, как ни сопротивлялся он этому, тоже ждал вечный аид!..
Зачем же… зачем… зачем…
Зачем он тогда живет? Для чего жил?..
Кто ответит на этот вопрос?
Может быть, это море?
Но море катило и катило свои волны, словно не видело и не слышало его.
А может, оно пока и само не знало ответа?..
Примечания
Филометор – доcловно, «любящий мать» (греч.).
Аид, согласно греческой мифологии – повелитель царства мертвых, аида.
Тихе — богиня судьбы и случая, символизирующая неустойчивость и изменчивость мира, случайность любого факта жизни.
Филагр — дословно, «любящий деревню, сельскую жизнь» (греч.).
Данаиды — в греч. мифологии — дочери царя Даная, за убийство да приказанию отца своих мужей в брачную ночь должны были в Аиде наполнять бездонный сосуд.
Космет — главный начальник эфебов.
Аконист обучал эфебов метанию копья токсот — стрельбе из лука,афет — обращению с катапультой.
Коттаб — привезенная в Грецию из Сицилии игра, суть которой заключалась в том, что играющий, задумывая или произнося в слух имя любимой особы, выплескивал из бокала остатки вина на стену или весы. Точность попадания или чистота звука означали, пользуется ли он взаимностью.
Диокл — сдревнегреч. — «Зевсов».
Клейса — «славная, прославляющая».
Каллист — с древнегреч. «прекрасный», Асинкрит «несравненный», Викторин — с лат. — «победный».
Ярмо — Особым способом сложенные три копья, под которыми должны проходить побежденные воины, чтобы сохранить себе жизнь.
Дасий — сдревнегреч. «косматый».
Саранта — с древнегреч. «сорок». Древние греки верили, что такое имя поможет слабому новорожденному прожить сорок дней и окрепнуть.
Ателия — освобождение от налогов.
Филоромей – досл. «любящий римлян».
Фемистокл – великий афинский полководец, одержавший в 480 году до н.э. славную победу над персидским флотом у острова Саламин.