Обреченный на любовь Романецкий Николай

И случилось. Словно кто-то держал Калинова в смирительной рубашке и вдруг распустил завязки. Тело Калинова вырвалось из узды, тошнота исчезла, и он окунулся в наслаждение.

— И я люблю тебя, — прошептал он. — А все остальное было каким-то наваждением.

Их тела слились так, как ни сливались с самой юности — неистово, но не без страха. Словно в первый раз…

Как я люблю тебя, мой милый, подумала Вита.

А я тебя, подумал Калинов. Боже, мы опять слышим мысли друг друга! Как тогда, помнишь?

Помню, подумала Вита. И мы научим этому Маринку… Теперь мы сумеем.

А потом их мысли умерли, потому что они растворились друг в друге.

Когда все завершилось, Вита, одеваясь, подумала:

— Ты не обращал внимания? Когда мы занимаемся этим, наши позы порой напоминают распятие.

Наверное, любовь всегда кончается распятием, подумал Калинов, застегивая пуговицы комбинезона.

Наверное, согласилась Вита и прильнула к нему.

Так, в обнимку, они и очутились в джамп-кабине. А когда открыли дверцу, увидели серую поверхность Ладоги и привычное солнце на небе.

Едва они исчезли, Джос сказал:

— Что ж, теперь можно и нам уходить. Уж коли он прорвался к ней через твое заклятие, миру, пока они живы, ничего не грозит!

— Не согласен, — сказал Медовик. — Миру всегда что-нибудь грозит. Но теперь есть надежда.

Он снова взглянул на вершину холма. Там, устремленный в небо, стоял большой белый крест.

— Это твоих рук дело, Иешуа? — Медовик глазами показал Джосу на крест.

Джос поднял голову:

— Нет… Но пусть стоит. Amor omnia vincit.[19]

Перед тем как покинуть тело, Джос еще раз оглянулся на холм. Крест ярко выделялся на фоне сиреневого неба и казался похожим на обнаженную человеческую фигуру.