Темная материя Крауч Блейк

© Перевод на русский язык, С.Н. Самуйлов, 2016

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство Э», 2017

* * *

Для тех, кто хочет знать, какой могла быть жизнь в конце непройденной дороги

Что быть могло и что случилось,

Все сводится к извечному концу.

В памяти эхо шагов

По коридору, в который мы не свернули,

К двери, которую мы не открыли.

Т.С. Элиот «Бернт Нортон»

Глава 1

Люблю четверговые вечера.

Есть в них что-то вневременное.

Такая у нас традиция – семейный вечер, только мы втроем.

Мой сын Чарли сидит за столом, рисует что-то в альбоме. Ему почти пятнадцать. Вырос за лето на два дюйма и уже почти догнал меня.

Я отворачиваюсь от лука, который режу на разделочной доске.

– Можно посмотреть?

Сын поднимает альбом, показывает горный хребет – нечто инопланетное.

– Мне нравится, – говорю я. – Просто так или…

– Домашнее задание. Завтра сдавать.

– Что ж, трудись, мистер В-Последнюю-Минуту.

Довольный и чуточку пьяный, я стою у себя на кухне и даже не подозреваю, что этот сегодняшний вечер – конец всего. Всего, что я знаю, всего, что люблю.

Никто не скажет, что скоро все изменится, что тебя лишат всего-всего. Никакой системы предупреждения о приближающейся опасности нет, как нет ни малейшего указания на то, что ты уже стоишь над пропастью. Может быть, именно поэтому трагедия так трагична. Дело не в том, что случается, а в том, как это случается: удар настигает внезапно, когда ты совсем его не ждешь. Ни увернуться, ни собраться уже не успеваешь.

Светодиодные светильники отражаются на поверхности вина в бокале, и в глазах начинает пощипывать от лука. На старенькой вертушке в кабинете крутится пластинка Телониуса Монка. Аналоговые записи можно слушать бесконечно – в них есть некая сочность звучания, особенно эти щелчки между треками. В кабинете у меня груды редких виниловых дисков, и я постоянно говорю себе, что однажды возьмусь за них и приведу все в порядок.

Моя жена Дэниела сидит на «кухонном островке». В одной руке у нее почти пустой бокал, в другой – телефон. Почувствовав мой взгляд, она улыбается и, не отрывая глаз от экрана, говорит:

– Знаю, знаю. Я нарушаю главное правило семейного вечера.

– Что-то важное? – спрашиваю я.

Дэниела смотрит на меня темными испанскими глазами.

– Ничего.

Я подхожу к ней, мягко забираю телефон и кладу его на столешницу.

– Могла бы приготовить пасту.

– Предпочитаю смотреть, как готовишь ты.

– Вот как? Тебя это заводит, да? – понизив голос, спрашиваю я.

– Не-а. Мне просто больше нравится выпивать и бездельничать.

Ее дыхание отдает сладким запахом вина. На губах она держит улыбку, с архитектурной точки зрения совершенно невозможную. Улыбку, которая до сих пор действует на меня убийственно.

Я допиваю последние капли.

– Откроем еще бутылочку?

– Было бы глупо не открыть.

Пока я вожусь с пробкой, Дэниела забирает свой телефон и показывает мне дисплей.

– Читала в «Чикаго мэгэзин» рецензию на шоу Марши Альтман.

– И как? Благожелательная?

– Да. Практически любовное письмо.

– Она молодец.

– Я всегда думала…

Супруга обрывает предложение, не доведя его до конца, но я знаю, куда ее потянуло. Пятнадцать лет назад, еще до знакомства со мной, Дэниела делала первые шаги и подавала надежды на артистической сцене Чикаго. У нее была студия в Бактауне, она показывала свои работы в полудюжине галерей и готовилась к сольной выставке в Нью-Йорке.

Потом вмешалась жизнь. Я. Чарли. Тяжелая послеродовая депрессия.

Крушение планов.

Сейчас Дэниела дает частные уроки живописи школьникам.

– Не то чтобы я не рада за нее. То есть да, она умница, талант, и она все это заслужила.

– Послушай, – говорю я, – если тебе станет лучше, Райан Холдер только что получил премию Павиа.

– А что это такое?

– Междисциплинарная награда, которую дают за высокие достижения в биологических и физических науках. Райана отметили за работы в области нейробиологии.

– Премия большая?

– Миллион долларов. Признание. Широкие возможности для получения грантов.

– Повышение по службе?

– Истинная ценность награды именно в этом. Он пригласил меня сегодня отметить это дело неформальным образом в узком кругу, но я отказался.

– Почему?

– Потому что сегодня наш вечер.

– Тебе надо сходить.

– Не пойду.

Дэниела поднимает свой пустой бокал.

– То есть ты хочешь сказать, что у нас с тобой есть веская причина напиться?

Я целую ее и щедро наливаю нам обоим из только что открытой бутылки.

– Эту премию мог бы получить ты, – говорит Дэниела.

– А ты могла бы владеть художественной сценой этого города.

– Зато у нас есть это. – Жена делает широкий жест, включающий в себя обширное пространство нашего городского особняка; его я купил еще до встречи с ней на деньги, полученные по наследству. – И это… – Она кивает в сторону Чарли, который полностью поглощен работой. Своей сосредоточенностью наш сын напоминает Дэниелу, когда та с головой уходит в живопись.

Странная это штука – быть родителем подростка. Одно дело – растить ребенка, и совсем другое, когда за умным советом обращается человек, стоящий на пороге взрослости. У меня такое чувство, что дать-то особо и нечего. Подозреваю, есть отцы, которые видят мир в определенном ракурсе, четко и ясно, и они всегда знают, что говорить сыновьям и дочерям. Но я не из их числа. Чем старше становится мой ребенок, тем меньше я понимаю. Я люблю сына. Он для меня – все. И при этом мне трудно избавиться от чувства, что я каким-то образом подвожу его. Отправляю в суровый и жестокий мир всего лишь с крохами моих довольно неопределенных убеждений.

Я подхожу к шкафчику возле раковины, открываю его и начинаю искать коробку с феттуччине.

Дэниела поворачивается к Чарли:

– Твой папа мог бы получить Нобелевскую премию.

Я смеюсь.

– Это, пожалуй, преувеличение.

– Чарли, не верь, – возражает жена. – Он – гений.

– Ты милая, – говорю я. – И немножко пьяная.

– Ты сам знаешь, что это правда. Наука шагнула не так далеко вперед, потому что ты любишь свою семью.

Я только улыбаюсь. Когда Дэниела выпивает, случаются три вещи: у нее начинает проскакивать родной акцент, она становится агрессивно доброй и у нее появляется склонность к преувеличению.

– Твой отец сказал мне однажды ночью – никогда этого не забуду! – что чисто научное исследование требует полного самоотречения. Он сказал… – На какое-то мгновение – и к моему удивлению – эмоции у супруги берут верх. Глаза ее затуманиваются, и она качает головой, что делает всегда перед тем, как расплакаться. Но в последний момент Дэниела все же справляется с собой и продолжает: – Он сказал: «На смертном одре хочу вспоминать тебя, а не холодную, стерильную лабораторию».

Бросаю взгляд на Чарли и вижу, как тот, не отрываясь от работы, закатывает глаза. Наверное, смущен разыгрывающейся на его глазах родительской мелодрамой. Я смотрю в шкафчик и жду. Подступивший к горлу комок рассасывается, и я, взяв пасту, закрываю дверцу.

Дэниела пьет вино.

Чарли рисует.

Трогательный момент проходит.

– Где у Райана вечеринка? – спрашивает жена.

– В «Виллидж тэп».

– Так это ж твой бар!

– И что?

Она подходит и забирает у меня коробку с пастой.

– Иди, выпей со старым колледжским приятелем. Скажи, что гордишься им. И выше голову! Передай мои поздравления.

– Твои поздравления я передавать не буду.

– Почему?

– Ты ему нравишься.

– Перестань!

– Так и есть. С тех самых пор, когда мы жили в одной комнате в общежитии. Помнишь последнюю рождественскую вечеринку? Он только и делал, что пытался заманить тебя под омелу.

Дэниела смеется.

– Когда вернешься, обед уже будет на столе.

– Значит, вернуться мне нужно через…

– Сорок пять минут.

– Что бы я без тебя делал?

Она целует меня.

– Давай даже не будем об этом думать.

Я беру ключи и бумажник с керамического блюда возле микроволновки и выхожу в столовую, задержав взгляд на тессерактовой[1] люстре над обеденным столом. Дэниела подарила ее мне на десятую годовщину свадьбы. Самый лучший подарок.

У передней двери меня догоняет голос жены:

– Будешь возвращаться, возьми мороженое.

– Мятное с шоколадной крошкой! – добавляет Чарли.

Я поднимаю руку и выставляю большой палец.

Не оглядываюсь.

Не прощаюсь.

И мгновение уходит незамеченным.

Конец всего, что я знаю. Всего, что люблю.

* * *

Я прожил на Логан-сквер двадцать лет, и краше всего это место бывает в первую неделю октября. На память всегда приходит строчка из Ф. Скотта Фицджеральда: «Жизнь начинается заново с первой осенней свежестью».

Вечер выдался прохладный, небо ясное, и на нем прекрасно видна рассыпанная пригоршня звезд. В барах шумнее обычного, их заполнили разочарованные фанаты «Кабс»[2].

Я ступаю на тротуар под мерцающей пестрой вывеской «ВИЛЛИДЖ ТЭП» и смотрю в открытую дверь корнер-бара, найти который можно в любом уважающем себя районе Чикаго. Этому бару случилось стать моей местной забегаловкой. К дому он самый близкий – всего-то пара кварталов.

Я прохожу сквозь сияние голубой неоновой вывески перед окном и переступаю порог. Пробиваясь через толпу, киваю Мэтту, хозяину и по совместительству бармену.

– Только что рассказал о тебе Дэниеле, – говорю я Райану Холдеру.

Он улыбается. Для преподавателя-лектора вид у него весьма изысканный и ухоженный – загорелый, в черной водолазке, растительность на лице тщательно подстрижена.

– Чертовски приятно тебя видеть. Тронут. Дорогая? – Холдер трогает голое плечо молодой женщины, сидящей на соседнем табурете. – Ты не уступишь место моему старому другу? На минутку?

Женщина послушно освобождает табурет, и я сажусь рядом с Райаном. Он подзывает бармена.

– Мы хотим самого дорогого, что есть в вашем заведении.

– Райан, не надо… это ни к чему, – пытаюсь я отказаться.

Друг хватает меня за руку.

– Сегодня пьем самое лучшее.

– Есть двадцатипятилетний «Макаллан», – говорит Мэтт.

– Двойной. На мой счет, – заказывает Холдер.

Бармен уходит, и Райан тычет мне кулаком в плечо. Сильно.

За ученого его с первого взгляда и не примешь. В студенческие годы он играл в лакросс, о чем до сих пор напоминают его широкие плечи и легкость движений прирожденного атлета.

– Как Чарли и милая Дэниела?

– Отлично.

– Надо было взять Дэниелу с собой. Я не видел ее с прошлого Рождества.

– Просила передать тебе поздравления.

– У тебя чудесная жена, но это не такая уж новость.

– Каковы шансы, что и ты в ближайшее время остепенишься?

– Почти никаких. Холостяцкая жизнь с ее немалыми преимуществами меня вполне устраивает. А ты по-прежнему преподаешь в Лейкмонт-колледж?

– Да.

– Приличное заведение. Базовый курс физики?

– Точно.

– Значит, преподаешь…

– Квантовую механику. В основном вводную часть. Ничего жутко сексуального.

Мэтт возвращается с нашими напитками. Райан берет у него стаканы и ставит мой передо мной.

– Так ты сегодня празднуешь… – начинаю я.

– Экспромт. Несколько аспирантов организовали. Больше всего им хочется напоить меня и учинить суд.

– У тебя удачный год. Я еще помню, как ты чуть не засыпался на дифференциальных уравнениях.

– И спас меня ты. Не в первый и не в последний раз.

На мгновение под уверенностью и глянцем проглядывает бестолковый студент-весельчак, с которым я полтора года делил отвратительную комнату в общежитии.

– Павиа тебе дали за…

– Идентификацию префронтального кортекса как генератора сознания.

– Точно. Конечно. Я же сам в газете читал.

– И что думаешь?

– Блеск.

Похвала ему определенно по вкусу.

– Сказать по правде, Джейсон, – говорю это без лишней скромности, – я всегда думал, что прорывную работу опубликуешь ты, – признается мой друг.

– Правда?

Холдер изучающе смотрит на меня поверх черной пластиковой оправы очков.

– Конечно. Ты умнее меня. Это все знали.

Отпиваю виски и стараюсь не показать, насколько он хорош.

– Хочу спросить… Ты сейчас кем себя считаешь – ученым-исследователем или преподавателем?

– Я…

– Потому что я, прежде всего и главным образом, считаю себя человеком, ищущим ответы на фундаментальные вопросы. Если люди, которые меня окружают… – Райан кивает в сторону прибывающих студентов, – достаточно умны, чтобы поглощать знания всего лишь за счет близости ко мне… что ж, отлично. Но передача знаний сама по себе меня не интересует. Значение имеет только наука. Исследование.

Я отмечаю в его голосе нотку раздражения или злости, и она крепнет, словно он накручивает себя, готовясь к чему-то.

– Так ты расстраиваешься из-за меня, а, Райан? – Я пытаюсь обратить все в шутку. – Тебя послушать, получается, что я едва ли не подвел тебя.

– Послушай, я преподавал в МТИ[3], в Гарварде, в Университете Джонса Хопкинса – в лучших учебных заведениях на планете. Я знаю самых больших умников по этой части, и ты, Джейсон, перевернул бы мир, если б выбрал нужную дорогу. Если б держался меня. Но вместо этого ты преподаешь базовый курс физики будущим врачам и юристам-патентоведам.

– Не всем же быть мегазвездами вроде тебя, Райан.

– Если б ты сам не поднял руки…

Допиваю виски.

– Ладно, рад, что заглянул. – Я слезаю с табурета.

– Не надо так, Джейсон. Я же в плане комплимента.

– Горжусь тобой, приятель. Серьезно.

– Джейсон…

– Спасибо за выпивку.

Выйдя из бара, иду по тротуару, и чем дальше от Райана, тем сильнее разгорается во мне злость. И я даже не уверен, на кого злюсь.

Горит лицо.

По спине течет пот.

Бездумно, вопреки запрещающему сигналу на пешеходном переходе, ступаю на проезжую часть – и тут же слышу скрип тормозов и визг трущейся о мостовую резины.

Я оборачиваюсь и с удивлением вижу несущееся прямо на меня желтое такси. За приближающимся ветровым стеклом лицо таксиста – усатое, в глазах паника, – напрягшегося в ожидании столкновения.

В следующий момент мои руки уже лежат на теплой желтой крышке капота, и шофер, высунувшись из окна, орет:

– Куда лезешь, придурок?! Жить надоело? Башку из задницы вытащи!

Позади такси уже сигналят остановившиеся машины.

Я отступаю на тротуар, и движение возобновляется.

Водители трех автомобилей столь любезны, что нарочно сбрасывают газ – показать мне средний палец.

* * *

Магазин здорового питания «Хоул фудс» пахнет, как та девушка-хиппи, с которой я встречался до Дэниелы, – свежей зеленью, молотым кофе и эфирными маслами.

Испуг рассеял кайф до стадии отупения, и я просматриваю витрины-холодильники в затуманенном, летаргическом и сонном, состоянии.

На улице, когда я выхожу из супермаркета, похолодало. Зябкий ветер с озера напоминает о скорой, уже ждущей где-то за углом зиме.

Теперь в холщовой сумке у меня мороженое, и маршрут для возвращения домой я выбираю другой. Он на шесть кварталов длиннее, но потеря во времени компенсируется уединением, а мне после разговора с Райаном и стычки с таксистом требуется перезагрузка.

Прохожу мимо стройки (вечером она выглядит заброшенной), а чуть позже – мимо спортплощадки начальной школы, в которую ходил мой сын. Металлическая «горка» поблескивает в свете уличного фонаря, покачиваются под ветром качели…

Есть в этих осенних вечерах некая энергия, пробуждающая внутри меня что-то природное. Что-то давнее, из детства, прошедшего в Западной Айове. Футбольные матчи в средней школе, стадион, игроки в лучах прожекторов. Запах созревающих яблок и кисловатая пивная вонь студенческих попоек в кукурузных полях. Ветер в лицо, красная пыль кружится в свете задних фонарей – я еду в кузове старенького пикапа по проселочной дороге, и вся жизнь расстилается впереди широкой, бесконечной лентой.

Вот это и прекрасно в юности.

Пронизывающая все невесомость. Судьбоносные выборы не сделаны, дороги не выбраны, и развилка впереди предлагает чистый, ничем не ограниченный потенциал.

Мне нравится моя жизнь, но я уже не помню, когда ощущал в себе эту легкость. Разве что нечто отдаленно похожее, в такие вот осенние вечера.

Холодок начинает прочищать голову.

Хорошо, что до дома уже недалеко. А не растопить ли газовый камин? Мы никогда не делали это до Хеллоуина, но сегодня так непривычно холодно, что, пройдя около мили на таком ветру, мне хочется только одного: сидеть у камина в компании Дэниелы и Чарли с бокалом вина.

Улица пересекает линию метро.

Я прохожу под ржавеющей металлической эстакадой.

В моем представлении метрополитен – по-нашему Эл – персонифицирует город даже в еще большей степени, чем знаменитый профиль с небоскребами. Эта часть маршрута – моя любимая, потому что она самая темная и тихая.

И сейчас здесь…

Ни поездов.

Ни огней в обоих направлениях.

Ни шума пивных.

Ничего, кроме далекого рева реактивного лайнера, приближающегося к аэропорту О’Хара.

Подожди-ка…

Что-то есть, что-то приближается… шаги по тротуару.

Я оглядываюсь.

Тень бросается ко мне, расстояние между нами сокращается быстрее, чем я успеваю понять, что происходит.

Первое, что я вижу, – лицо.

Белое, как у призрака.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

….Любовь сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь... /И.С...
Могущественная промышленная империя «Галактических Киберсистем» достигла пика своего развития, когда...
Это должна была быть фантастико-приключенческая книжка про подростков и об Отечественной войне. Одна...
Пианистка Наталия – странный детектив-любитель.Попалось сложное дело?Она садится за рояль. Играет. И...
Люди уже давно знают что три миллиона лет назад в космосе обитало три разумных расы, которых, как сч...
Вы когда-нибудь испытывали страх? Такой, что кровь… нет, не стынет в жилах. Она превращается в вязки...