Конь в малине Романецкий Николай

32

Прежде чем отправиться на встречу с Баклановым, я заехал на проспект Тореза и все-таки отвалил прилизанному хлыщу, чьим именем сегодня уже не раз назывался, шестьсот рублей. За все в этом мире приходится платить. За любовь – верностью, за надежду – испытаниями, за веру – героической смертью. А за уверенность в собственной безопасности – хотя бы шестью сотнями в наличке…

– Вы приняли правильное решение, – сказал Андрей Воронов перед тем, как познакомить меня с работой портативного – размером с диктофон – искателя.

– Я никогда не ошибаюсь, – соврал я в ответ.

Он сделал вид, будто поверил. Клиент во всем прав! Даже в самонадеянности…

Возле километрового столба с табличкой «6» я остановился за пятнадцать минут до назначенного времени. Закурил, равнодушно оглядывая проезжающие мимо машины, еще раз все обдумал. Менее опасного варианта не было.

Через десять минут подкатила голубая «хонда» – похоже, Бакланов, как и я, придерживался правила: лучше приехать на пять минут раньше, чем на минуту опоздать. Потому и получил два «Золотых пера»…

Когда он выбрался из машины, я прежде всего потребовал удостоверение. Пластиковый прямоугольник подтвердил, что передо мной именно Сергей Бакланов, репортер «Телевизионной криминальной службы».

– Пойдемте в лес? – спросил Бакланов, когда я вернул удостоверение.

Тут мы были на «вы».

– А не опасаетесь, что пущу вам пулю в затылок?

– Была такая мысль, – улыбнулся репортер. – Но интуиция говорит, что вы не убийца.

Первая пара моих ночных спасителей теперь бы так не сказала, подумал я.

Мы углубились в лес, подальше от посторонних глаз и ушей. Мобильник и сумку я предусмотрительно оставил в салоне «забавы».

– Так что же вы хотели мне предложить? – спросил Бакланов, когда мы удалились от дороги метров на сто. – Надеюсь, материал серьезный и я не зря тратил бензин.

Я достал искатель и быстро провел его рамкой вдоль тела репортера. Индикатор налился красным светом.

– Вытряхивайте всю свою аппаратуру!

Он вытащил из нагрудного кармана диктофон, выключил его. И не дожидаясь повторной проверки, по собственной инициативе, сдал крошечную булавку, заколотую в отворот куртки.

– Серьезный вы мужчина! – В голосе репортера не было и намека на разочарование.

– Жизнь, знаете ли, заставляет! – Я положил диктофон под сосенку, присовокупил к нему «булавку». – Давайте-ка отойдем в сторону.

Мы удалялись от звукозаписывающего арсенала, пока я не посчитал расстояние достаточным.

– Слышали о некоем Виталии Марголине? – спросил я, закуривая.

– Это доктор, которого нашли убитым в подвале собственной клиники. А на улице, рядом с клиникой, еще четыре трупа.

– И пятый неподалеку, в сером «фольксвагене»… Что вы думаете обо всей этой истории?

Бакланов пожал плечами и тоже достал пачку сигарет.

– Я о ней уже не думаю. Информации никакой. Менты, когда их расспрашиваешь, сразу становятся неразговорчивыми. Говорят, в интересах следствия начальство запретило распространяться. Даже о существующих версиях молчат. – Он прикурил. – А вы каким боком к этому делу прислонились?

Я ответил на вопрос вопросом:

– Но у вас, наверное, есть собственная версия?

Он хмыкнул:

– Версия-то есть. Но я не из РУБОП. Меня интересуют громкие дела. На которых можно сделать убойный материал. А здесь скорее всего наркотики. Нет смысла тратить время.

Это был откровенный цинизм, но иного я и не ожидал. В конце концов, девяносто процентов журналистов – циники. Грязь, в которой они копаются, к романтизму не располагает.

– А если Марголина грохнули вовсе не из-за наркотиков? А если шансы на убойный материал есть?

Он сразу подобрался:

– Что вы имеете в виду?

– К примеру, торговля младенцами. Или больше того – человеческими органами.

– Человеческими органами?! – Он фыркнул. – Кому нужны сердца или почки младенцев? Что-то я не слышал, чтобы новорожденным делали пересадки…

– А если кто-то овладел технологией, позволяющей вырастить из младенческого сердца полноценный донорский материал? В сокращенные сроки, понимаете?

– Понимаю, разумеется… – Он задумался, делая быстрые затяжки, одну за другой, одну за другой. Потом затушил окурок о подошву и подытожил: – Мы ходим вокруг да около. Какой в этом деле интерес у вас?

Наживка была проглочена, и теперь следовало подсекать. И я подсек – рассказал ему, что знал. Без истории с Арчи Гудвином, разумеется, и только до того момента, как меня похитили. Не упомянул я о своем нанимателе и кое о чем другом: должно же что-то остаться и на потом. Хрустальные шкатулки тоже оказались за пределами моего рассказа.

У Бакланова, помимо репортерского цинизма, была и репортерская интуиция.

– Да, тут может быть не только убойный материал, тут может родиться сенсация. Да еще с выходом за кордон! – Его серые глаза подернулись поволокой мечтательности: он уже видел себя известным не только в масштабах северной столицы, он получал «Пулитцеровскую премию». – Но каковы гарантии?

– А гарантий нет. – Я развел руками. – Могу только сообщить вам, что не стану претендовать на дележ гонорара. Все лавры общественной известности достанутся вам. Мне, при моей работе, они противопоказаны.

Он вновь задумался. Я терпеливо ждал.

– Слушайте, – сказал он наконец, – на кого вы работаете? Только не надо мне лепить горбатого, будто осерчали на злых дядек из-за бедных несчастных малюточек!

– На кого я работаю, это секрет. Пока секрет… В интересах вашей же безопасности. А что касается злых дядек… Подумайте сами, с чем мы останемся, если у нас начнут отнимать еще и наших детей.

Эта фраза пробила даже репортерский цинизм. Кто из нас не мечтает оказаться в спасителях человечества?

– Вы романтик. – Это прозвучало так, будто он сказал: «Вы педераст!» – Но иногда мне нравится романтизм. В тех случаях, когда добро имеет кулаки. Я готов начать расследование. Сегодня же поеду в клинику…

– Э-э, нет! – оборвал я его. – Ни в какую клинику, друг мой, вы не поедете! Ни сегодня, ни завтра… Мне надо, чтобы наши действия были согласованы.

Он усмехнулся:

– Иными словами, чтобы Бакланов не рыпался и выполнял исключительно ваши указания.

– Иными словами – да!

– А если я пошлю вас к черту?

– Посылайте. Я обращусь к другому криминальному репортеру, более сговорчивому. Думаю, долго искать не придется.

– А я расскажу о вас всем моим друзьям. Что у вас крыша поехала, что вы одержимы маниакальной идеей, что вас разыскивают психиатры.

Я пожал плечами:

– Валяйте, рассказывайте! Хоть один желающий все равно отыщется. Возможно, он окажется менее опытным, чем вы, репортером. Возможно, мы с ним потерпим поражение… Что ж, по крайней мере, когда-нибудь вы убедитесь, что именно из-за вас преступление осталось ненаказанным. – Я старался сдерживаться, но последние фразы, помимо воли, звучали, как обвинения. – Вы узнаете это, когда ваш сын или ваша дочь родят вам якобы мертвого внука!

– У меня нет детей, – сказал он.

– Значит, это будет внук вашего брата. Или ваших друзей. Или знакомых. Земляков, наконец!

Бакланов крякнул и опять задумался.

Над нами шумели сосны. Сквозь могучие кроны проглядывало голубое небо, в котором застыли островки перистых облаков. Мне отчего-то стало вдруг тоскливо: словно я видел эту картину в последний раз.

– Вы ведь далеко не все рассказали. – Репортер смотрел на меня с усмешкой.

– Далеко не все, – согласился я. – Но у вас есть шанс узнать все и довольно скоро. Поверьте, это в интересах вашей же безопасности. Бакланов, в отличие от меня, слишком заметная фигура!

– Так почему же вы не продолжите расследование сами? Кишка тонка или?

– Или!.. Я его продолжаю. – Пора было сделать еще одну подсечку. – Дело в том, что я мертв. И мне бы не хотелось, чтобы кое-кто узнал, что я выжил.

Он не сделал больших глаз и не разразился удивленными восклицаниями. Он просто спросил:

– Вас все еще интересует ночной пожар на даче в Елизаветинке?

– Меня интересует, кто является фактическим хозяином сгоревшей дачи. Антон Величко, скорее всего, – просто подставное лицо.

Он кивнул:

– Скорее всего… Но мы этого уже не узнаем. Дело в том, что Величко убит. Застрелен киллером прямо на улице. Информация об этом пришла, когда я выезжал на встречу с вами.

Я вздохнул: кто-то обрезал еще одну ниточку. Но если для этого «кто-то» я мертв, то зачем обрезаются ниточки. От моих ночных спасителей?..

– Вы, вижу, не удивлены.

Я промолчал: слишком бы откровенно прозвучало в моем голосе разочарование.

– Хорошо, я согласен на ваши условия, – сказал Бакланов. – Какие будут первые указания?

Я с трудом сдержал вздох облегчения.

– Вот что надо сделать, – начал я. И вдруг понял: выводить его на Ингу рано. Если бы спросили, почему я так решил, у меня бы не нашлось ответа. Просто интуиция…

Бакланов ждал, покуривая очередную сигарету. Не было ни ухмылки, ни понимающих взглядов. Этот парень нравился мне все больше и больше. Но спешка никогда и никому не приносила пользы. В особенности – фиктивным мертвецам. Если Инга – та, за кого я ее принимаю, фиктивный мертвец быстро сможет стать реальным трупом.

Я вытащил из кармана блокнот, открыл страницу с данными Пискуновой и Савицкой.

– Вот адреса и телефоны двух женщин. Перепишите их.

Бакланов переписал.

– Нужно очень осторожно узнать, как у них прошли роды. Сами к ним ни в коем случае не суйтесь. Придумайте что-нибудь. К примеру, наймите частного детектива. Пусть поспрашивает у соседей. Максимум осторожности, иначе несчастных женщин может ждать судьба Величко.

Репортер кивнул. Глаза его стали очень серьезными.

– К сожалению, денег я могу дать вам только две тысячи. У мертвецов мало путей к добыванию средств. Разве лишь выйти на большую дорогу и грабить проезжающих…

– Ваши деньги мне не нужны, у меня достаточно собственных средств. К тому же, должен что-то и я вложить в наше совместное предприятие.

– Тем не менее возьмите. – Я вытащил из кармана два куска. – Буду очень вам благодарен, если вы приобретете мне пистолет с глушителем.

Я думал, Бакланов встанет сейчас на дыбы, но он лишь оттолкнул мою руку:

– Могу дать свой.

– Нет, ваш зарегистрирован. Нужен пистолет с черного рынка. Лучше всего «етоев». И с полсотни патронов. – Я запихал два куска назад. – Если дело закончится благополучно, деньги верну, не сомневайтесь.

– Я и не сомневаюсь… Когда потребуется оружие?

– Вчера!

– Вчера не обещаю. И завтра – тоже. Но через два дня будет точно. У меня имеются кое-какие каналы.

– Очень хорошо, – сказал я. – Соблюдайте предельную осторожность. На черном рынке у тех, против кого мы играем, вполне могут быть осведомители.

– Имен ваших противников вы так и не назовете?

– Нет! Пока нет… И последнее. Мне потребуются услуги квалифицированного хакера. Чтобы мог сломать любую защиту. Или проследить цепочку фиктивных адресов.

– Есть у меня такой знакомый. Я вам дам телефон. Спросите Щелкунчика. – Репортер достал записную книжку и продиктовал номер. – Правда, без моего предварительного звонка он разговаривать с вами не станет. Вечером я с ним свяжусь, если он дома. Звякните мне завтра в девять утра.

На этот раз я облегченного вздоха не сдержал.

– Удачная я находка, верно? – тут же отреагировал Бакланов.

– Верно, – согласился я. – Встретимся завтра, в три часа дня, на этом же месте. – Я протянул ему руку. – Теперь ступайте, я здесь еще погуляю… Да, подберите свой шпионский арсенал. А завтра не забудьте оставить его в машине. Все равно проверю.

– Как мне с вами связаться? Если потребуется…

– Никак. Звонить буду только я. Назовусь Вороновым.

Он кивнул и ушел. А я нашел полянку с травой погуще и прилег. Мне чертовски не хотелось возвращаться в Питер.

33

В город я, разумеется, вернулся. Но прежде еще раз продумал все намеченные планы.

Особенно меня волновала Инга. И тут я словно бы раздваивался. Ум говорил мне, что я глупец, что она всего-навсего выполняла задание своего хозяина, что моя «смерть» не вызвала у нее никаких переживаний. Но сердце соглашаться с такими выводами не хотело. А если она и в самом деле влюбилась, это для нее могло закончиться плохо. Влюбленная женщина вообще способна на многое. Особенно, если у нее убили бойфрэнда и она знает, кто убийца. Особенно, такая женщина как моя Инга.

Я просмаковал предпоследнее слово. Моя. МОЯ! Меня совершенно не интересовало, с кем она спала раньше. Пусть даже с самим Поливановым. Во всяком случае, я бы этому не удивился. Такая женщина просто обязана с кем-то спать. Но сейчас она была моя. И нам было хорошо. И уверен, что нам бы еще долго было хорошо.

Может, послать письмо? Два слова. «Я жив». И без подписи. И не по месту работы, а домой. И не два слова, а пять. «Я жив. Сожги эту записку»… Нет, писем посылать нельзя. Но домашний адрес узнать надо. Съездить туда, к ее дому. Подежурить вечерок. И убедиться, что она тоже жива. Чем черт не шутит, Пал Ваныч вполне мог взяться за обрубание концов. И убрать даже ту, с кем спал… Можно, конечно, и позвонить. Молча послушать голос. Да только, боюсь, поймет она, кто это молчит в трубку. И от неожиданности наделает глупостей. Влюбленная женщина вполне способна на глупости. Даже такая, как моя Инга. Нет, звонить нельзя. Но увидеть – надо!

Вот после этого решения я и отправился в город. До вечера имелся еще вагон времени, но моя правая нога все время старалась поглубже вдавить педаль газа. Ей не терпелось, она хотела коснуться шелковистого Ингиного бедра. И мне приходилось периодически сбрасывать скорость, потому что вся дорога от Сертолова до Поклонной горы была оборудована автоматическими камерами с радаром-скоростемером – антирад предупреждал об этом недвусмысленно.

В конце концов я решил переключить охваченное сексуальным влечением тело на удовлетворение другого основного инстинкта и отправился обедать. В первую же попавшуюся на пути забегаловку. Рестораны теперь были не для моего кармана. Кто знает, какие еще расходы ждут впереди!..

Стоя у высокого круглого стола, я жевал политые кетчупом хотдоги и разглядывал окружающих. Я не был среди них белой вороной, но мой джинсовый костюм выглядел поприличнее их затрапезных одеяний. Судя по всему, этой забегаловкой пользовались безработные. Мрачные лица с тяжелым взглядом, нечесаные волосы, дрожащие руки… Полная гармония с давно не помнившими ремонта стенами и столь же давно просящимися на свалку столами.

– Не возражаете? – Ко мне приблизился тип, только что осчастливленный порцией хотдогов.

– Прошу! – Я пододвинул к себе стакан, будто боялся, что тип завладеет моим компотом.

Несколько дней назад я бы на такой компот даже не взглянул, не то что стал пить. Как быстро все-таки мы привыкаем к переменам! Потому и выживаем… А кто не в силах приспособиться, тому остается прыгнуть с Бруклинского моста. Или из окна квартиры, когда в дверь звонят судебные исполнители…

– Недавно без работы, брат? – спросил тип.

У него было исхудалое лицо с глубоко запавшими серыми глазами, но взгляд оказался на удивление живым.

– А как ты определил? – поинтересовался я, расправляясь с очередной сосиской.

– Костюмчик необтёрханный. И глаза еще не потеряли уверенности.

– У тебя глаза тоже в гроб не смотрят.

Он улыбнулся открытой и даже отчасти какой-то восторженно-наивной улыбкой:

– А зачем им туда смотреть? Жизнь прекрасна, брат!

– Чего же в ней прекрасного, брат? Без денег ведь долго не протянешь!

Он опять улыбнулся:

– Я-то тяну. Уже десять лет тяну. Не вообще без денег, но без больших – точно. Много ли мне надо? Кусок хлеба. – Он глянул в тарелку. – Крыша над головой. – Он перевел взгляд на потолок.

Я вспомнил слова Шерлока Холмса из «Собаки Баскервилей». «Много ли мне надо? Кусок хлеба! Чистый воротничок!» Хорошо ему жилось, в девятнадцатом веке! Великий сыщик не нуждался в хакерах. И ему нечего было избегать инспектора Лестрейда – через того бы никогда не вышел на Шерлока очередной профессор Мориарти…

– Честно скажу тебе, брат – продолжал мой сотрапезник, – я счастливее многих толстосумов. Мне не надо бояться, что лишусь богатства. Мне незачем прогибаться перед хозяином в опасении, что останусь без работы. Мне не приходится лгать жене в страхе, что потеряю семью. А мир не без добрых людей, всегда помогут. Да и я никогда никому не откажу в помощи. Кроме всех этих «купи-продай»… – Он с удовольствием располовинил вилкой сосиску, с удовольствием обмакнул в соус и с удовольствием схрумкал. Только что не сожмурился от наслаждения.

Мне аж завидно стало.

– Так ведь без «купи-продай», брат, вся наша жизнь рухнет, – сказал я.

Он посмотрел на меня с сожалением:

– Не рухнет, брат! Ты отравлен их философией. Поэтому они делают с тобой, что хотят. Они покупают и продают твое тело. Они покупают и продают твою душу и твой мозг. Они покупают и продают твою супругу и твоих детей. А ты бегаешь на выборы и снова и снова голосуешь за них. Суета это, брат! Суета, недостойная свободного человека. Бери пример с меня! Через денек-другой я возьму ноги в руки и отправлюсь на юг, туда, где синеет море за бульваром, каштан над городом цветет. На дорогах тоже много добрых людей, подвозят. И от ментов спрячут. Я как перелетная птица, брат. Зимой – в теплые страны, летом – в родные края. Кабы не вся эта Кавказская заваруха, отправлялся бы и подальше. «Где растут банановые пальмы, где под солнцем зреет ананас», – пропел он неожиданно красивым дискантом.

Я вдруг понял: передо мной был дервиш, один из тех, кто проповедует философию бродяжничества. Их много развелось в последние десять лет, и называют они себя словом, обозначающим нищенствующих мусульманских монахов.

А я откуда-то обо всем этом знал.

– Что с тобой, брат? – сказал дервиш. – Ты как будто себя потерял. Пойдем со мной, и ты обретешь и себя, и много-много друзей. Ведь в этой жизни у тебя друзей нет. Одни коллеги да приятели. Это потому, что все вы друг другу что-то должны. Либо деньги, либо ответную помощь. Купи-продай… А друг – тот, кто тебе ничего не должен и кому ты ничего не должен. Друзья помогают друг другу, не думая о долге, а потому что иначе не могут.

Конечно, в его словах было зерно истины. И немалое зерно. Иначе бы у подобного образа жизни не было столько приверженцев. И насчет купли-продажи он во многом был прав. Что жратва? Что шмотки? Теперь покупают-продают даже смерть детей…

Но если отбросить красивые слова, в основе его философии лежало одно – жизнь за чужой счет. Проехаться, если подвезут. Поесть, если покормят. Поработать, если в охотку и работодатель нравится. Трахнуть попутчицу, если не откажет. Но когда где-то чего-то нужно добиваться, прошибать лбом стену, бороться с людьми и обстоятельствами, он шарахнется как черт от ладана. Своего рода философия «лишнего человека»… Жизненная позиция хронического неудачника…

Я не стал ему всего этого говорить. Он несомненно был образован – чувствовалось по речи. Но он бы не понял. Потому что не захотел бы понять. Потому что понять не значит упростить. Потому что понять значит простить. Без «у»… А на это большинство людей не способны. Они делят всех на наших и не наших. На грешников и праведников. На правоверных и неверных. На своих и чужих. Они – большевики; свои для них червонное золото, а чужие – дерьмо на палочке. Чужих можно ненавидеть. Или презирать. Но никогда нельзя – прощать…

Я опомнился. Эка меня занесло! Не бывает в мире ничего однозначного. Но есть люди, которых прощать нельзя по определению. Я не большевик, но если мне стало известно, что рядом живет человек, способный отнять жизнь у младенца, чтобы продать его тело… Ей-богу, мне ближе шлюха, которая сделала аборт и плачет: «Ребенка жалко!». Потому что ей действительно жалко, а этот человек воспользовался ее жизненными обстоятельствами, чтобы…

Я снова опомнился.

Куда это меня сегодня заносит. Ведь все гораздо проще! Есть закон и есть люди, преступающие его! И есть, в конце концов, твой долг!

Правда, слово это в последнее время затерли до основания, превратили в эвфемизм, который для одних означает источник средств существования, для других – оправдание собственной лени и трусости, для третьих – дополнительную возможность вымочить соперника в сортире, но само слово в этом не виновато. Долг был, есть и будет, чтобы там ни утверждали разного рода проходимцы. Долг – как любовь, честь и совесть; он вечен…

Я доел жухнущую на глазах сосиску, подобрал хлебной корочкой остатки кетчупа и проглотил теплый компот, больше смахивающий на помои, чем на фруктовый напиток. По-видимому, повар считал, что для обитателей дна и такое сойдет…

– Что, брат, не удалось тебя убедить? – спросил дервиш все с той же улыбкой.

– Не удалось, брат, – ответил я. – Есть долги, которые должны быть отданы. И мне нет пути с тобой, пока я не отдам кое-кому кое-какой долг.

Он протянул ладонь:

– Я уважаю чужую убежденность, брат. Прощай!

– Прощай, брат! – Я пожал сухую прохладную пятерню. И вышел из забегаловки.

34

Передо мной снова был стол с компьютером.

На этот раз я поехал в другое ателье, на Богатырский проспект. По принципу «Пуганая ворона куста боится!» Я, правда, считаю иначе. Лучше вырыть семь могил противнику, чем одну себе…

Компьютер не сообщил ничего стоящего.

В Петербурге насчитывалась масса женщин с фамилией Нежданова. Но ни одной Инги Артемьевны среди них не оказалось. Лиц женского пола по имени Инга Артемьевна было тоже не счесть – имена-то в последние двадцать лет весьма популярны. Но среди них не было ни одной с фамилией Нежданова. Поначалу я удивился. Человек может жить и работать под чужим именем. Но имя это все равно где-то должно засветиться. Потом я вспомнил, что есть лишь одно-единственное место, где оно засветилось, – моя память. Но ей сейчас веры было меньше комариного носа. Моя любовь могла быть Ингой Артемьевной только для меня. И для своих сослуживцев в моем присутствии. А в другое время и в других местах она могла носить совсем другое имя.

Подобное, кстати, могло происходить и с Пал Ванычем Поливановым. Только что же я за птица, если передо мною разыгрывают такие спектакли? Ведь частному детективу проверить базу данных адресной службы – раз плюнуть! Но почему-то Арчи Гудвин и не подумал проверять. Да и сейчас я занялся этим делом только в силу чрезвычайных обстоятельств… А может, Арчи Гудвин и не должен был проверять; может, ему это недолжествование изначально в память заложили? А что же еще туда заложили? Ведь могли – что угодно! К примеру, отыскав убийцу и представив доказательства, Арчи должен застрелиться из личного стерлинга. Возможно такое? Вполне! Или еще что-либо подобное… Нет, парни, как ни крути, надо выходить на гипнотизера и трясти его как грушу. А для этого требуется раскрыться перед Ингой… Да-а, обложили бирюка флажками – куда ни сунься, везде охотник. Лежит себе на матрасике, кофеек из термоса попивает, а в стволе – жакан!..

Я все-таки запросил данные на Павла Ивановича Поливанова. Таковых числилось целых полтора десятка, но все они были моложе тридцати лет.

Тогда я расплатился за арендованное время и покинул ателье.

Волки не прыгают через флажки, но я-то человек, я-то могу и преодолеть свой страх.

35

К семи часам пачка закончилась, и пришлось открыть новую. Сигареты оказались сыроватыми, но не идти же за другими!..

Ингина «забава» стояла через шесть машин. Ближе было не припарковаться, да, собственно, и не стоило – я хорошо видел дверь Поливановского офиса. За три часа, что я тут прохлаждался, туда никто не вошел и оттуда никто не вышел. Будто и не работает контора… Зверски хотелось отлить. В конце концов я не выдержал. Переполненный мочевой пузырь порой становится пупом земли. И уже не важно, что тебя загребут менты за нарушение общественного порядка. Или узнают те, кто полагает, что ты умер. Или, бегая, упустишь ту, кого столько времени ждал. Переполненный мочевой пузырь – это вещь в себе, это для мужчины нечто вроде любимой женщины; бывают моменты, когда ни о чем больше думать не можешь.

Я и не стал. В смысле – думать. Я вытащил из сумки бороду и парик, приобретенные несколько часов назад в магазине театрального реквизита. Как мог изменил внешность. И дробной рысью рванул в ближайшую арку. В смысле – пошел, пританцовывая от нетерпения.

Слава богу, во дворе не оказалось прогуливающихся мамаш с чадами. Равно как и отдыхающих на скамеечке дамочек пенсионного возраста. Зато нашлась лесенка о четырех ступеньках, заканчивающаяся дверью в подвал. К этой двери я и пристроился.

Струя из переполненного мочевого пузыря сродни струе спермы. Ни ту, ни другую усилием воли не остановишь. Поэтому, когда сзади раздался визгливый голос: «Что вы делаете, молодой человек! Как вам не стыдно!» – я продолжил свое черное дело. И лишь испытав несказанное чувство наслаждения, застегнулся и явился на свет божий.

В двух шагах от лесенки стояла бабуля. Из тех самых дамочек пенсионного возраста, которым всегда и до всего есть дело. С такими лучше не связываться. Я буркнул: «Пардон!» – и проскользнул мимо, под арку. Мне повезло: обладательница визгливого голоса следом не побежала.

К счастью, Ингина «забава» оставалась на своем месте. Я вздохнул – еще раз повезло! – скользнул в свою машину, закурил и пропел:

– Все стало вокру-у-уг голубым и зеле-о-оным…

И тут же увидел мою любовь – она выходила из родного офиса. Оглянувшись по сторонам, села в машину. Я подождал, пока «забава» тронется, вставил ключ в замок зажигания и… замер.

Следом за Ингиной тронулась еще одна машина из стоящих впереди – зеленый «олдос» образца две тысячи девятнадцатого года. А еще секунд через двадцать от тротуара отвалил голубой «москвич». Похоже, за Ингой шел хвост, да не простой, а двойной. То есть за хвостом еще один хвост.

Я подождал чуть-чуть и покатил следом. На перекрестке они все проследовали прямо. А я свернул налево, на Малый проспект. Проехав два квартала, вновь припарковался, рядом с таксофонной будкой, в которой торчала необъятная дамочка в брючном костюме. Вылез из «забавы» и явился под дамочкины очи. То ли дамочка оказалась неболтливой, то ли не выдержала моего пристально взгляда, но через полминуты будка освободилась. Я снял трубку, набрал знакомый номер и прикрыл микрофон носовым платком.

– Слушаю!

Это был ее голос, любимый и долгожданный. Очень и очень нерадостный.

– За вами следят, – сказал я. – Зеленый «олдос». И голубой «москвичонок».

– Знаю, – ответила она. – А вы кто?

– Ангел-хранитель! – Я повесил трубку. Сел в машину. И отправился в родную меблирашку.

36

Утром я позвонил своему новому помощнику. Как и договорились, в девять, и опять из таксофона.

– Это Андрей Воронов, из «Ведомостей».

– Привет, Андрей Воронов из «Ведомостей»! – Голос Бакланова по-прежнему был жизнерадостным. – Я поговорил с тем парнем, который тебе нужен. Свяжись с ним в два часа. Раньше он, к сожалению, не просыпается. А если разбудишь – пошлет далеко и надолго.

– Понял, – сказал я. – Это все?

– Подожди… Встречу переносим на завтра. Сегодня не успеваю. Дела…

– Дела? В воскресенье?

– Выходные у журналистов бывают от случая к случаю. Пора бы это знать! Сегодня мне не повезло. Все, пока! – В трубке раздались губки.

До двух я, как мог, убивал время. Позавтракал все теми же жухлыми хотдогами и похожим на помои компотом, купил несколько ежедневных газет, вернулся в меблирашку и устроился в родном номере.

На Закавказском фронте шли позиционные бои. Доблестные генералы заверяли в скорой победе. Мусульмане обвиняли доблестных генералов в карательных действиях против мирного населения и заверяли, что джихад будет продолжаться, пока жив последний правоверный… Комплексная марсианская экспедиция, осуществляемая Международным агентством космических исследований при ЮНЕСКО, взялась за постройку второго подземного убежища. Теперь, когда закончено первое, работы пойдут быстрее… В Косово продолжается тлеющий конфликт. Вновь произошли стычки между сербами и косоварами. Имеются убитые и раненые. Международные силы по поддержанию порядка, увы, бессильны (Силы – бессильны! Каково, а?)… Социал-демократическая партия обвиняет федеральное правительство в постоянных уступках естественным монополиям… Прошлогодняя мисс «Россия» сегодня выходит замуж за владельца корпорации «Сахалиннефть». Свадебное платье обошлось жениху… В Санкт-Петербурге произошел целый ряд беспричинных, на первый взгляд, убийств. Начальник местного управления по борьбе с организованной преступностью уверяет, что убийцы будут быстро найдены и понесут заслуженное наказание… Страна вновь представлена в Лиге чемпионов тремя футбольными клубами – московским «Спартаком», питерским «Зенитом» и воронежским «Факелом»…

Без четверти два я отложил газеты, спустился по лестнице и сел в машину. А в два часа вновь вошел в будку таксофона, правда, расположенную на другой улице.

– Слушаю, – ответил сонный голос.

– Добрый день! Хотелось бы поговорить со Щелкунчиком.

– Вы с ним говорите. Дальше!

– Я звоню вам по рекомендации Сергея Бакланова.

– А, да-да! – Голос оживился. – Он предупреждал. Слушаю вас!

– Хотите заработать пять сотен?

Голос оживился еще больше:

– Дурацкий вопрос!.. Что я должен сделать?

– Определить, куда попадают сообщения, отправляемые по известному мне электронному адресу.

– Сеть какая?

– «Интернет».

– Адресату позволительно знать, что его вычислили?

– Ни в коем случае!

– Лады! Давайте наводку.

– Что?