Расшифрованная жизнь. Мой геном, моя жизнь Вентер Крейг

Но поскольку каждый конец последовательности секвенировался отдельно, для обеспечения четкой работы этого метода сборки нужно было вести тщательный учет – для абсолютной уверенности, что мы смогли правильно соединить все пары концевых последовательностей: ведь если хотя бы одна из ста попыток приведет к ошибке и не найдется соответствующая пара для последовательности, все пойдет насмарку и метод не сработает. Один из способов избежать этого – использование штрих-кода и датчиков для отслеживания каждого этапа процесса. Но в начале работы у лаборантов не было необходимого программного обеспечения и оборудования для секвенирования, поэтому приходилось делать все вручную. В Celera небольшая команда, менее двадцати человек, каждый день обрабатывала рекордное количество клонов – 200 тысяч. Мы могли предвидеть некоторые ошибки, например неправильное прочтение данных из 384 лунок, а затем использовать компьютер для нахождения явно ошибочной операции и исправить положение. Конечно, еще оставались отдельные недочеты, но это только подтверждало мастерство команды и уверенность, что мы можем устранять ошибки.

Несмотря на все сложности, мы сумели за четыре месяца прочесть 3156 миллионов последовательностей, всего около 1,76 миллиарда нуклеотидных пар, содержащихся между концами 1,51 миллиона клонов ДНК. Теперь настала очередь Джина Майерса, его команды и нашего компьютера – нужно было сложить все участки вместе в хромосомы дрозофилы. Чем длиннее становились участки, тем менее точным оказывалось секвенирование. В случае дрозофилы последовательности насчитывали в среднем 551 нуклеотидную пару, и средняя точность была 99,5 %. Если иметь 500-буквенные последовательности, почти любой может определить места совпадений, передвигая одну последовательность вдоль другой до тех пор, пока не обнаружатся совпадения.

Для секвенирования Haemophilus influenzae у нас было 26 тысяч последовательностей. Для сравнения каждой из них со всеми остальными потребовалось бы проделать 26 тысяч сравнений в квадрате, или 676 миллионов. Геном дрозофилы, с его 3,156 миллиона прочтений потребовал бы около 9,9 триллиона сравнений. В случае человека и мыши, где мы произвели 26 миллионов прочтений последовательности, требовалось около 680 триллионов сравнения. Поэтому не вызывает удивления, что большинство ученых весьма скептически относились к возможному успеху этого метода.

Хотя Майерс и обещал все наладить, у него постоянно возникали сомнения. Теперь он работал дни и ночи напролет, выглядел измученным и как-то посерел. К тому же у него были проблемы в семье, и он стал большую часть свободного времени проводить с журналистом Джеймсом Шривом, который писал о нашем проекте и как тень следил за ходом исследований. Пытаясь как-то отвлечь Джина, я взял его с собой на Карибы – расслабиться и походить под парусом на моей яхте. Но и там он часами сидел, скрючившись над ноутбуком, нахмурив черные брови и щуря свои черные глаза от яркого солнца. И, несмотря на невероятные трудности, Джин и его команда сумели за полгода сгенерировать более полумиллиона строк компьютерного кода для нового ассемблера.

Если бы результаты секвенирования были стопроцентно точными, без повторяющихся ДНК, сборка генома была бы относительно несложной задачей. Но в реальности геномы содержат большое количество повторяющихся ДНК разного типа, разной длины и частоты. С короткими повторами, состоящими из менее пяти сотен пар нуклеотидов, справиться относительно легко, с более длинными повторами – сложнее. Для решения этой проблемы мы использовали метод «нахождения пары», то есть секвенировали оба конца каждого клона и получали клоны разной длины для обеспечения максимального количества совпадений.

Алгоритмы, закодированные в полумиллионе строк компьютерного кода команды Джина, предполагали поэтапный сценарий – от самых «безвредных» действий, например простого перекрывания двух последовательностей, до более сложных, например использования обнаруженных пар для слияния островков перекрывшихся последовательностей. Это было похоже на сложение головоломки, когда небольшие островки собранных участков составляются вместе и образуют большие острова, а затем весь процесс повторяется снова. Только вот в нашей головоломке было 27 миллионов фрагментов. И было очень важно, чтобы участки брались из последовательности высокого качества сборки: представьте себе, что будет, если вы собираете пазл, а цвета или изображения его элементов нечеткие и размытые. Для дальнего порядка последовательности генома значительная доля прочтений должна быть в виде совпадающих пар. Учитывая, что результаты все еще отслеживались вручную, мы с облегчением обнаружили, что 70 % имевшихся у нас последовательностей именно такие. Специалисты по компьютерному моделированию объяснили, что при меньшем проценте собрать нашего «шалтая-болтая» было бы невозможно.

И теперь мы смогли использовать ассемблер Celera для секвенирования последовательности: на первом этапе результаты корректировались для достижения самой высокой точности; на втором этапе программа Screener удаляла загрязняющие последовательности из ДНК плазмиды или E. coli. Процесс сборки может быть нарушен всего-навсего какими-то 10 парами оснований «чужой» последовательности. На третьем этапе программа Screener проверяла каждый фрагмент на соответствие известным повторяющимся последовательностям в геноме плодовой мушки – данным Джерри Рубина, который их «любезно» нам предоставил. Местоположение повторов с частично перекрывающимися участками записывалось. На четвертом этапе другая программа (Overlapper) обнаруживала перекрывающиеся участки, сравнивая каждый фрагмент со всеми остальными, – колоссальный эксперимент по обработке огромного объема числовых данных. Ежесекундно мы сравнивали 32 миллиона фрагментов с целью обнаружить по крайней мере 40 перекрывающихся пар оснований с менее 6 % различий. При обнаружении двух перекрывающихся участков мы объединяли их в больший фрагмент, так называемый «контиг» – набор перекрывающихся фрагментов.

В идеальном случае этого бы вполне хватило для сборки генома. Но нам приходилось бороться со статтерами и повторами в коде ДНК, а это означало, что один фрагмент ДНК может перекрываться с несколькими различными участками, создавая ложные соединения. Чтобы упростить задачу, мы оставляли только однозначно соединенные фрагменты, так называемые «унитиги». Программа, с помощью которой мы выполняли эту операцию (Unitigger), по существу удаляла всю последовательность ДНК, которую мы не могли с уверенностью определить, оставляя лишь эти унитиги. Этот шаг не только дал нам возможность рассмотреть другие варианты сборки фрагментов, но и существенно упростил задачу. После редукции количество перекрывающихся фрагментов сократилось с 212 миллионов до 3,1 миллиона, и проблема упростилась в 68 раз. Детали головоломки постепенно, но неуклонно вставали на свои места.

А затем мы могли использовать информацию о способе спаривания последовательностей одного и того же клона, используя «каркасный» алгоритм. Все возможные унитиги со взаимно перекрывающимися парами оснований объединялись в специальные каркасы. Для описания этого этапа в своих лекциях я провожу аналогию с детским игрушечным конструктором Tinkertoys. Он состоит из палочек разной длины, которые можно вставлять в отверстия, расположенные на деревянных узловых деталях (шариках и дисках), и составить так объемную конструкцию. В нашем случае узловые детали – это унитиги. Зная, что парные оследовательности располагаются на концах клонов длиной в 2 тысячи, 10 тысяч или 50 тысяч пар оснований – то есть как бы находятся на расстоянии определенного количества отверстий друг от друга, – их можно выстроить в одну линию.

В результате тестирования этой методики на последовательности Джерри Рубина, составлявшей примерно одну пятую генома плодовой мушки, мы получили всего лишь 500 пробелов. Проведя в августе испытания на наших собственных данных, мы получили в результате более 800 тысяч небольших фрагментов. Существенно большее количество данных для обработки показало, что методика работала плохо – результат оказался противоположным ожидаемому. В течение нескольких следующих дней паника нарастала, а список возможных ошибок удлинялся. С верхнего этажа корпуса № 2 адреналиновый раж просачивался в комнату, шутливо называемую «Безмятежными покоями». Однако никакого покоя и безмятежности там не ощущалось, особенно в течение по крайней мере пары недель, когда сотрудники буквально кругами слонялись в поисках выхода из создавшегося положения.

В конце концов проблему решил Артур Делчер, работавший с программой Overlapper. Он заметил нечто странное в 678-й строке кода из 150 тысяч строк, в том месте, где пустяковая неточность означала, что важная часть совпадений не записана. Ошибка была исправлена, и 7 сентября у нас было 134 клеточных каркаса, покрывавших действующий (эухроматический) геном плодовой мушки. Мы были в восторге и с облегчением выдохнули. Пришла пора объявить всему миру о нашем успехе.

Конференция по секвенированию генома, которую я начал проводить несколько лет назад, предоставляла для этого прекрасную возможность. Я был уверен, что найдется большое количество жаждущих удостовериться, сдержали ли мы свое обещание. Я решил, что рассказывать о наших достижениях, и прежде всего о процессе секвенирования, сборке генома и значении этого для науки, должны Марк Адамс, Джин Майерс и Джерри Рубин. Из-за наплыва желающих приехать на конференцию мне пришлось перенести ее из Хилтон-Хеда в более вместительный отель «Фонтенбло» в Майами. На конференции присутствовали представители крупных фармацевтических и биотехнических компаний, специалисты по геномным исследованиям со всего мира, довольно много обозревателей, репортеров и представителей инвестиционных компаний – все были в сборе. Наши конкуренты из компании Incyte потратили немалые средства на организацию приема после окончания конференции, корпоративную видеосъемку и прочее – делали все, дабы убедить публику, что именно они предлагают «самую подробную информацию о геноме человека».

Мы собрались в большом конференц-зале. Выдержанный в нейтральных тонах, украшенный настенными светильниками, он был рассчитан на две тысячи человек, но народ все прибывал, и вскоре зал заполнился до отказа. Открытие конференции состоялось 17 сентября 1999 года, и на первом заседании с сообщениями выступили Джерри, Марк и Джин. После небольшого вступления Джерри Рубин объявил, что собравшимся предстоит услышать о лучшем совместном проекте известных компаний, в котором ему когда-либо довелось участвовать. Атмосфера накалялась. Аудитория поняла, что он не стал бы говорить так высокопарно, если бы у нас не было заготовлено что-то действительно сенсационное.

В воцарившейся тишине Марк Адамс начал подробно описывать работу нашего «производственного цеха» в Celera и наши новые методы секвенирования генома. Однако при этом он ни слова не сказал о собранном геноме, словно поддразнивая публику. Затем вышел Джин, поведавший о принципах метода дробовика, о секвенировании Haemophilus, об основных стадиях работы ассемблера. С помощью компьютерной анимации он продемонстрировал весь процесс обратной сборки генома. Отведенное на выступления время заканчивалось, и многие было уже решили, что все ограничится элементарной презентацией с использованием программы PowerPoint, без предъявления конкретных результатов. Но тут Джин с ехидной улыбкой заметил, что аудитория, наверное, захочет все-таки увидеть реальные результаты и не удовольствуется имитацией.

Невозможно было представить наши результаты яснее и выразительнее, чем это сделал Джин Майерс. Он понял, что сами по себе результаты секвенирования не произведут должного впечатления, поэтому для большей убедительности сравнил их с результатами кропотливого исследования Джерри традиционным методом. Они оказались идентичными! Таким образом, Джин сравнил результаты нашей сборки генома со всеми известными маркерами, картированными на геноме плодовой мушки десятки лет назад. Из тысяч маркеров только шесть не совпадали с результатами нашей сборки. Тщательно исследовав все шесть, мы убедились, что секвенирование в Celera было верным и что ошибки содержались в работах, выполненных в других лабораториях старыми методами. Под конец Джин сообщил, что мы только что приступили к секвенированию ДНК человека, и с повторами здесь наверняка будет меньше проблем, чем в случае дрозофилы.

Последовали громкие и продолжительные аплодисменты. Не прекращавшийся и во время перерыва гул означал, что мы своего добились. Кто-то из журналистов заметил участника государственного проекта генома, сокрушенно качающего головой: «Похоже, эти мерзавцы действительно собираются все сделать»{147}. Мы покинули конференцию с новым зарядом энергии.

Оставалось решить две важные проблемы, и обе были нам хорошо знакомы. Первая – как публиковать результаты. Несмотря на подписанный с Джерри Рубином меморандум о взаимопонимании, сотрудники нашего бизнес-отдела не одобряли идею передачи ценных результатов секвенирования дрозофилы в GenBank. Они предлагали разместить результаты секвенирования плодовой мушки в отдельной базе данных в Национальном центре биотехнологической информации, где ими сможет пользоваться каждый при одном условии – не в коммерческих целях. Вспыльчивый, постоянно курящий Майкл Эшбернер из Европейского института биоинформатики был крайне этим недоволен. Он считал, что компания Celera «всех надула»{148}. (Он писал Рубину: «Что, черт подери, происходит в Celera{149}) Коллинз тоже был недоволен, но что гораздо важнее, недоволен был и Джерри Рубин. В конце концов я все-таки отослал наши результаты в GenBank.

Вторая проблема касалась дрозофилы – у нас были результаты секвенирования ее генома, но мы совершенно не понимали, что они означают. Нужно было проанализировать их, если мы хотели написать статью, – так же, как четыре года назад в случае с Haemophilus. Анализ и описание генома мушки могли занять более года – а у меня такого времени не было, потому что теперь следовало сосредоточиться на геноме человека. Обсудив это с Джерри и Марком, мы решили вовлечь в работу над Drosophila научное сообщество, превратив это в увлекательную научную задачу, и таким образом быстро продвинуть дело, устроить из скучного процесса описания генома веселый праздник – наподобие международного скаутского слета. Мы назвали его «Геномное Джамбори» и пригласили ведущих ученых со всего мира приехать в Роквилл примерно на неделю или дней на десять – проанализировать геном мушки. На основе полученных результатов мы планировали написать серию статей.

Идея всем понравилась. Джерри начал рассылать приглашения на наше мероприятие группам ведущих исследователей, а специалисты по биоинформатике Celera решали, какие компьютеры и программы понадобятся, чтобы сделать работу ученых максимально эффективной. Мы договорились, что Celera оплатит им расходы на проезд и проживание. Среди приглашенных были и самые мои суровые критики, но мы надеялись, что их политические амбиции не повлияют на успех нашей затеи.

В ноябре к нам прибыло около 40 специалистов по дрозофиле, и даже для наших недругов предложение оказалось слишком привлекательным, чтобы от него отказаться. Вначале, когда участники поняли, что им предстоит проанализировать более ста миллионов пар оснований генетического кода в течение нескольких дней, ситуация была довольно напряженной. Пока вновь прибывшие ученые спали, мои сотрудники круглые сутки трудились, разрабатывая программы решения непредвиденных проблем. К концу третьего дня, когда оказалось, что новые программные средства позволяют ученым, как сказал один из наших гостей, «за несколько часов делать потрясающие открытия, на которые раньше уходила чуть ли не вся жизнь», обстановка разрядилась. Ежедневно в середине дня, по сигналу китайского гонга все собирались вместе – обсудить последние результаты, решить текущие проблемы и составить план работы на следующий раунд.

С каждым днем дискуссии становились все увлекательнее. Благодаря Celera, у наших гостей появилась возможность первыми заглянуть в новый мир, и то, что открывалось взору, превосходило ожидания. Скоро оказалось, что нам не хватает времени обсудить все, что хочется, и понять, что все это значит. Марк устроил праздничный ужин, который продолжался очень недолго, так как все быстро устремились обратно в лаборатории. Скоро обеды и ужины поглощались прямо перед экранами компьютеров с выведенными на них данными о геноме дрозофилы. Впервые были обнаружены долгожданные семейства рецепторных генов и одновременно удивительное количество генов плодовой мушки, аналогичных генам болезней человека. Каждое открытие сопровождалось радостными воплями, свистом и дружескими похлопываниями по плечу. Как это ни удивительно, но среди нашего научного пиршества одна пара нашла время для помолвки.

Было, правда, некое опасение: в ходе работы ученые обнаружили всего около 13 тысяч генов вместо ожидаемых 20 тысяч. Поскольку в «непритязательном» черве C. elegans порядка 20 тысяч генов, многие полагали, что у плодовой мушки их должно быть больше, так как у нее в 10 раз больше клеток и даже есть нервная система. Существовал один простой способ удостовериться, что в расчетах нет ошибки: взять 2500 известных генов мушки и посмотреть, сколько их удалось найти в нашей последовательности. После тщательного анализа Майкл Черри из Стэнфордского университета сообщил, что он обнаружил все гены, кроме шести. После обсуждения эти шесть генов были отнесены к артефактам. То, что гены были выявлены без ошибок, воодушевило нас и придало уверенности. Сообщество тысяч ученых, посвятивших себя исследованию дрозофилы, потратили десятки лет, отслеживая эти 2500 генов, а теперь целых 13 600 были перед ними на экране компьютера.

Во время неизбежной фотосессии в конце работы наступил незабываемый момент: после традиционного похлопывания по плечу и дружеских рукопожатий Майк Эшбернер встал на четвереньки, чтобы я увековечил себя на фотографии, поставив ногу на его спине. Так он хотел – несмотря на все свои сомнения и скептицизм – отдать должное нашим достижениям. Известный генетик, исследователь дрозофилы, он даже придумал соответствующую подпись под фотографией: «Стоя на плечах гиганта». (Он отличался довольно тщедушной фигурой.) «Отдадим должное тому, кто этого заслуживает», – написал он позже{150}. Оппоненты наши пытались представить накладки в передаче результатов секвенирования в общедоступную базу данных как отступление от наших обещаний, но и они вынуждены были признать, что слет внес «чрезвычайно ценный вклад в общемировые исследования плодовой мушки»{151}. Испытав, что такое подлинная «научная нирвана», все расстались друзьями.

Мы решили опубликовать три большие статьи: одну по секвенированию всего генома, где Майк будет первым автором, другую – по сборке генома, где первым автором будет Джин, и третью – по сравнительной геномике червя, дрожжей и генома человека с Джерри в качестве первого автора. Статьи были сданы в редакцию Science в феврале 2000 года и опубликованы в специальном выпуске от 24 марта 2000 года, – меньше чем через год после моей беседы с Джерри Рубином в Колд-Спринг-Харборе.{152} Перед публикацией Джерри организовал для меня выступление на ежегодной конференции по исследованиям дрозофилы в Питтсбурге, на которой присутствовали сотни самых видных специалистов в этой области. На каждое кресло в зале мои сотрудники положили компакт-диск, содержащий весь геном дрозофилы, а также оттиски наших статей, опубликованных в Science. Джерри очень тепло представил меня, уверив собравшихся, что я выполнил все взятые на себя обязательства и что мы прекрасно работали вместе. Мое выступление заканчивалось сообщением о некоторых исследованиях, сделанных во время слета, и краткими комментариями к данным на компакт-диске. Аплодисменты после моего выступления вызвали у меня такое же удивление и были так же приятны, как пять лет назад, когда мы с Хэмом впервые представили геном Haemophilus на съезде микробиологов. Впоследствии статьи по геному дрозофилы стали наиболее часто цитируемыми статьями в истории науки.

Несмотря на то, что тысячи исследователей плодовой мушки всего мира были в восторге от результатов, мои критики быстро перешли в наступление. Джон Салстон назвал попытку секвенирования генома мушки неудачей, хотя полученная нами последовательность была более полной и более точной, чем результат его кропотливой десятилетней работы по секвенированию генома червя, завершение которой потребовало еще четырех лет после публикации чернового варианта в Science. Коллега Салстона Мейнард Олсон назвал последовательность генома дрозофилы «безобразием», в котором «по милости» Celera придется разбираться участникам государственного проекта генома чело века. В действительности же команда Джерри Рубина сумела быстро закрыть оставшиеся пробелы в последовательности путем публикации и сравнительного анализа уже расшифрованного генома менее чем через два года. Эти данные подтвердили, что мы допустили 1–2 ошибки на 10 тысяч пар оснований во всем геноме и менее 1 ошибки на 50 тысяч пар оснований работающего (эухроматического) генома.

Однако, несмотря на всеобщее признание проекта Drosophila, летом 1999 года напряженность в наших отношениях с Тони Уайтом достигла апогея. Уайт никак не мог смириться с вниманием, которое пресса уделяла моей персоне. Каждый раз, приезжая в Celera, он проходил мимо развешанных на стенах в коридоре, рядом с моим кабинетом, копий статей о наших достижениях. А тут мы увеличили одну из них – обложку воскресного приложения газеты USA Today. На ней, под заголовком «Удастся ли этому АВАНТЮРИСТУ совершить величайшее научное открытие нашего времени?»{153} был изображен я, в синей клетчатой рубашке, закинув ногу на ногу, а вокруг меня парили в воздухе Коперник, Галилей, Ньютон и Эйнштейн – и никаких признаков Уайта.

Каждый день его пресс-секретарь звонила узнать, нельзя ли Тони принять участие в кажущемся бесконечным потоке интервью, проходящих в Celera. Он немного успокоился – да и то ненадолго, когда на следующий год ей удалось добиться, чтобы его фотографию поместили на обложке журнала Forbes как человека, который смог увеличить капитализацию компании PerkinElmer от 1,5 миллиарда долларов до 24 миллиардов долларов{154}. («Тони Уайт превратил бедолагу PerkinElmer в высокотехнологичного ловца генов».)

Тони не давала покоя и моя общественная активность. Примерно раз в неделю я выступал с докладом, соглашаясь на малую толику из огромного количества приглашений, которые постоянно получал, потому что мир хотел знать о нашей работе. Тони даже жаловался в совет директоров PerkinElmer, переименованную к тому времени в PE Corporation, что мои поездки и выступления нарушают корпоративные правила. Во время двухнедельного отпуска (за свой счет), который я провел в своем доме на Кейп-Код, Тони вместе с финансовым директором Деннисом Уингером и главным юрисконсультом Applera Уильямом Соучем полетел в Celera, чтобы опросить моих ведущих сотрудников насчет «эффективности руководства Вентера». Они надеялись собрать достаточно грязи, чтобы обосновать мое увольнение. Уайт был поражен, когда все сказали, что если я уйду, они тоже уволятся. Это вызвало огромную напряженность в нашей команде, но и одновременно сплотило нас теснее, чем когда-либо. Мы готовы были праздновать каждую победу, как последнюю.

После публикации последовательности генома мушки – к тому времени это была самая большая расшифрованная последовательность в истории – Джин, Хэм, Марк и я подняли тост за то, что выдержали Тони Уайта достаточно долго и добились признания наших успехов. Мы доказали, что наш метод будет работать и при секвенировании генома человека. Даже если бы на следующий день Тони Уайт прекратил финансирование, мы знали – наше главное достижение останется с нами. Больше всего на свете я хотел уйти из Celera и не общаться с Тони Уайтом, но поскольку еще больше я хотел секвенировать геном Homo sapiens, мне приходилось идти на компромисс. Я старался, как мог, ублажить Уайта, только бы продолжить работу и завершить задуманное.

Глава 14

Первый геном человека

Перспектива того, что тебя опередят в научной гонке, обычно вызывает отчаяние и безумную надежду – а вдруг повезет, и твой конкурент завтра помрет. Иной раз хочется просто все бросить, но тогда годы тяжелого труда будут потрачены впустую… Вот почему так трудно избежать соблазна перенять методику у более удачливого соперника.

Но даже если вы отстаете, еще не все потеряно – будьте чуть умнее его, и вы победите. Ну, а ваш конкурент тогда сойдет с ума от злости.

Джеймс Уотсон. Страсть к ДНК. Гены, геномы и общество

Задолго до начала работ по секвенированию первого человеческого генома, еще не имея никаких гарантий успеха, мы развлекались, обсуждая, чьей ДНК выпадет уникальная честь стать первой, расшифрованной от начала до конца. У кого окажется достаточно любопытства и уверенности в себе, чтобы отважиться на секвенирование своего собственного генома? И кто решится выложить его в Интернете, когда большинство людей, запуганное генетическими детерминистами, боится, что так обнажатся все их биологические тайны?

Вставали и технические проблемы, во многом сводящиеся к вопросу о большем (за счет полового размножения) генетическом разнообразии человека по сравнению с микробами, по-старомодному размножающимися бесполым путем. Для секвенирования геномов бактерий мы в свое время отобрали идентичные клоны, которые обеспечили нас однородным образцом ДНК. В случае дрозофилы вариативность ДНК сводилась к минимуму за счет применения инбредных штаммов. Однако, когда дело дошло до генома человека, мы столкнулись с числом генетических вариаций, равным количеству людей на Земле.

Поскольку по своей структуре человеческая ДНК представляет собой двойную спираль из двух взаимодополняющих цепочек, то какую из них выбрать – не имело значения. В то же время имелось и определенное осложнение. Каждая из наших 23 пар хромосом образована 23 хромосомами от матери, включая Х-хромосому, и 23 от отца. 23-я пара хромосом включает хромосому Х и хромосому Y, причем женщины обладают двумя X-хромосомами, а мужчины – одной Х и одной Y-хромосомой.

Возникал вопрос: какую ДНК выбрать для секвенирования – мужскую или женскую? Преимущество образцов, взятых у мужчины, состояло бы в наличии и Х-, и Y-хромосомы, а недостаток – в том, что на долю каждой из них приходилось бы в два раза меньше ДНК, чем для каждой из 22 парных хромосом. При выборе ДНК женщины мы располагаем двойной дозой X-хромосом, но Y-хромосома отсутствует. Если изучать геном одного человека, кого выбрать: некоего усредненного субъекта или выдающуюся личность, скажем, президента Клинтона? С какой ответственностью и риском столкнется этот человек? Даст ли он свое согласие?

Уже на ранних этапах работы выяснилось, что наш выбор не имеет особого значения, поскольку с учетом огромного разнообразия геномов человека, и несомненно, с развитием соответствующей технологии очень скоро будет проведена масштабная работа по секвенированию многочисленных геномов других людей. В то же время большой научный и коммерческий интерес имело выявление последовательностей, связанных с заболеваниями, что означало необходимость обеспечить высокую степень генетического разнообразия образцов, то есть исследование ДНК нескольких доноров для расшифровки геномной последовательности, представляющей не конкретное лицо, а некий сплав геномов человечества, то есть усредненный геном.

Джин Майерс и члены его группы подсчитали, сколько доноров можно привлечь, учитывая имевшиеся у нас компьютеры. Для построения усредненной модели потребовалось ограничиться пятью, максимум шестью человеками. Мы решили составить смесь мужской и женской ДНК, отражающую определенное этническое разнообразие.

Использование образцов человеческой ДНК включало длительные и сложные процедуры получения «обоснованного согласия» (согласие на основе полной информации). Поскольку и Хэм, и я стремились начать работу как можно скорее, решение проблемы было очевидно. На всей нашей планете трудно было найти людей, которые бы осознавали риск, связанный с секвенированием и публикацией их геномов, лучше, чем мы сами. Ни Хэм, ни я не верили в примитивный генетический детерминизм, согласно которому человек целиком зависим от своих генов и любую судьбу можно точно предсказать, прочитав геном. В то же время нам очень хотелось узнать, каковы они, наши гены. Здоровью нашему ничего не угрожало. Правда, можно было ожидать нападок от недоброжелателей, если бы они узнали об использовании нашей собственной ДНК.

Итак, мы оба решили представить для библиотеки легко получаемый и богатый источник ДНК в виде спермы (и вскоре начали шутить о том, кому из нас понадобится большая пробирка, а кому – маленькая). В конце концов мы договорились использовать стандартные стерильные пробирки на 50 мл, а потом замораживали их содержимое. Хэм мог легко приносить образцы прямо на работу, не сообщая лаборантам об их источнике. Однако мое появление в лаборатории с пробирками, которые я вручал бы своим сотрудникам, могло вызвать определенные подозрения. Я нашел выход: экспресс-почта FedEx почти ежедневно доставляла нам коробки с замороженными реагентами от Applied Biosystems, и я брал одну из открытых коробок с сухим льдом, помещал туда мой образец и нес коробку в лабораторию, а большинство сотрудников считало, что образец поступил от Ханкапиллера или Уайта. Эту уловку пришлось повторять несколько раз, поскольку первичные эксперименты требовали большого расхода ДНК.

После того, как работа в Celera пошла полным ходом, вопрос о количестве ДНК для секвенирования встал, как мы и опасались, очень остро. Юристы давали самые разнообразные рекомендации. Для управления процессом я привлек Сэма Бродера, бывшего директора Национального института онкологии, а ныне главного медицинского специалиста компании Celera, и собрал комитет из известных ученых со стороны. Я сразу сообщил Сэму, что у нас уже имеется два образца ДНК, и что именно они используются на начальных этапах секвенирования, чтобы «запустить» программу Celera. Открыв страшную тайну, что в качестве доноров выступаем мы с Хэмом, я объяснил, что группа остальных доноров должна включать женщин и отличаться максимально возможным этногеографическим разнообразием. Вопрос о том, сообщать ли членам комитета об уже ведущемся секвенировании человеческой ДНК от двух доноров, я оставил на усмотрение Сэма. Он считал, что делать этого не стоит, а следует разработать процедуры, подобные тем, что мы с Хэмом уже использовали.

Посмотри мне в глаза

В популярных статьях и книжках о генетике нередко утверждается, что ДНК определяет все особенности организма, от восприимчивости к болезням до IQ (что бы под этим ни подразумевалось) и цвета глаз. На уроках по всему миру детей учат, что если один из родителей передает вам ген, отвечающий за доминантный признак, то именно этот признак вы и унаследуете. Таким образом, если у одного из родителей карие глаза (доминантый признак), то они будут и у всех его детей, а у пар с голубыми глазами (рецесивный признак) почти всегда рождаются голубоглазые дети.

Предположим, вы никогда меня не встречали и не видели моего портрета на обложке этой книги. Вы решили узнать, какого цвета у меня глаза, изучив мой геном. Хорошей отправной точкой может стать один из его томов, а именно хромосома 15. В ней вы обнаружите ген под названием OAC2. Этот ген действует в особых клетках, именующихся меланоцитами и образующих глазной пигмент меланин. Цвет моих глаз, как и любых других, зависит от распределения и содержания меланоцитов, хотя это и сложнее, чем принято считать{155}.

Согласно исследованиям, более 600 людей с нормальной пигментацией, маловероятно, что только этот ген определяет, окажутся ли глаза серыми или голубыми. (Люди с неголубым и несерым цветом глаз обладают парами оснований A/T или T/T в одном варианте и A/G или G/G в другом, либо сочетанием обоих вариантов.) В соответствии с этими данными мой геном указывает на то, что мои глаза с большей вероятностью будут голубыми/серыми: вместо «несерого/неголубого» варианта мой геном содержит два других варианта – один с парами С/С и А/А, а другой – с G/G и А/А. И действительно, глаза у меня голубые. На самом деле цвет глаз зависит от нескольких генов, и у голубоглазой пары изредка могут рождаться дети с карими глазами. Более того, несмотря на преобладание голубого и карего цвета глаз у представителей белой расы, они вполне могут иметь глаза серые, зеленые, темно-коричневые и всех промежуточных оттенков. Упрощенное и упрощенческое толкование генетической заданности цвета глаз в учебниках несправедливо по отношению к Природе.

Членов комитета волновали два серьезных вопроса. Во-первых, у доноров ДНК при оглашении их имен могут возникнуть проблемы с медицинской страховкой, если в их геноме обнаружатся гены, определяющие предрасположенность к каким-то болезням. Наличие мутаций, связанных с нежелательными чертами характера или расстройствами личности, также могло бы повредить донорам. В конечном итоге мы приняли правило, согласно которому, с целью избежать ответственности и защитить интересы наших доноров, Celera будет хранить в тайне их имена. Второй серьезный вопрос касался секвенирования геномов лиц различного этнического происхождения. Моя единственная встреча с членами комитета была связана именно с «расовой» проблематикой. Многие опасались, что полученные данные будут использоваться определенными кругами с целью оправдания расизма. Секвенирование генома пяти белых мужчин, которые якобы отражали все человечество, особенно если учесть, что на генетическом уровне все мы чрезвычайно похожи, казалось мне серьезной ошибкой. Услышав этот аргумент, комитет быстро согласился со мной. Дабы найти около 20 потенциальных доноров, мы поместили объявление в Washington Post, а также расклеили объявления вблизи Celera и Applied Biosystems. И свою ДНК нам тут же предложили два журналиста, один из которых впоследствии написал статью о поиске доноров для Celera{156}.

Каждый из доноров, включая меня и Хэма, обязан был пройти инструктаж по возможным рискам и по процессу получения обоснованного согласия, а затем подписать соответствующие соглашения. Когда Бродер выдал нам проект документа о согласии, подготовленный совместно с консультативной группой, я пошутил, что донор, способный на эякуляцию после прочтения всех тридцати страниц этого сложного правового документа, нам не нужен, потому что наверняка окажется юристом.

Каждый донор получал за предоставленный образец 100 долларов. Женщины сдавали кровь из вены, а мужчины – кровь и сперму (хотя на сдачу спермы согласились не все). (Одна известная общественная деятельница, услыхав об этом процессе, пожаловалась: «Логично! Мужчинам платят за оргазм, а женщин колют иглой!») Полученным образцам присваивался кодовый номер, причем шифр личности донора был известен только Бродеру.

Из донорского материала мы пытались вырастить клеточные линии и создать библиотеки, а затем проводили пробное секвенирование. Группа моих ведущих специалистов, в том числе Бродер, отобрали пять финалистов на основе анонимной информации, включавшей кодовый номер, пол и расу. В число финалистов вошли мы с Хэмом и три женщины – афроамериканка, китаянка и латиноамериканка. Я до сих пор не знаю имен этих дам. Хотя многие доноры, включая журналистов, впоследствии говорили о своем участии в проекте, не имелось никакого способа установить связь между ними и секвенированной ДНК без повторного анализа полученных от них образцов. Опубликованная в конечном итоге структура представляла собой сочетание данных по всем пяти донорам, причем сам факт, что нам удалось составить подобную сборку из полученных последовательностей, доказывает сходство людей на уровне ДНК по всей планете.

Участники государственной программы при выборе генома для секвенирования столкнулись с еще более серьезными трудностями. Коллинз и его коллеги с гордостью говорили о том, что пользовались смесью ДНК от 15–20 человек, и полученная геномная последовательность, таким образом, представляет собой некоего анонимного «всеобщего человека». На основе образцов, полученных от энтузиастов – аспирантов, сотрудников лабораторий и так далее, с годами сформировались многочисленные библиотеки ДНК бактериальных искусственных хромосом (BAC), причем это произошло задолго до того, как люди начали задумываться об этических проблемах геномики. После того, как несколько доноров раскрыли свои имена, эти библиотеки были уничтожены, что вновь затормозило реализацию государственной программы. В результате все данные государственной программы по геному человека были получены на образцах от одного или двух доноров (этот факт чрезвычайно долго скрывался).

Сразу после секвенирования последнего фрагмента генома дрозофилы Celera начала полномасштабное наступление на геном человека. Оно началось 8 сентября 1999 года. В результате напряженной работы наших инженеров и фирмы ABI частота отказов секвенаторов, ранее достигавшая 90 %, сократилась до 10 %; в любой день отключалось для ремонта по крайней мере 30 устройств (каждая стоимостью в 300 тысяч долларов), однако остальные 300 секвенаторов обладали достаточной мощностью для расшифровки генома человека менее чем за один год.

Тогда же, однако, возникла необходимость поторопиться. Руководство государственной программы сообщило, что ее сотрудникам уже удалось секвенировать около четверти генома. Кроме того, мои соперники вновь изменили свою политику, заявив, что намерены вначале получить лишь «черновую» версию генома, причем сделать это к будущей весне, несомненно, организовав презентацию для прессы. Основные различия между работой Celera и модифицированной государственной программой сводились к стандартам и стратегиям, к противостоянию стохастического анализа всего генома и традиционного подхода «клон-заклоном». Я знал, что у нас выигрышная стратегия, и даже при наличии таких же или более высоких секвенаторных мощностей государственные лаборатории могли бы соперничать с нами, лишь переняв нашу тактику.

За год до начала нашего проекта, в сентябре 1998 года, официальная государственная политика исследований стала сводиться к тому, чтобы получить черновой вариант генома раньше, чем Celera, и завершить работу к 2003 году, к пятидесятилетней годовщине открытия двойной спирали Уотсоном и Криком. Наши коллеги теперь старались с максимальной скоростью загружать максимальное количество сырых результатов в общедоступные базы данных. Мои соперники – пять оставшихся центров по исследованию генома, называвшие себя «группой пяти», – убедили себя в том, что таким образом лишают меня возможности запатентовать геном и первым завершить его расшифровку. Эта логика представлялась мне глупой и детской. В то время, как мои многочисленные критики на все лады обсуждали вопрос о публикации данных Celera, государственные лаборатории бездумно сбрасывали информацию о последовательностях ДНК в общедоступные базы данных, откуда их каждый вечер радостно скачивали фармацевтические компании, чтобы оформить патенты. Таким образом, наивная политика противников патентования генома человека приводила к обратному: заявки на патентование генов подавались в более ранние сроки, причем почти все они были основаны на данных, полученных не Celera, а государственными лабораториями.

Благодаря тонкой работе с общественностью, никто, кажется, не понял, что высокая цель – секвенирование генома человека с помощью высокоточного и полного анализа одной хромосомы за другой – была заменена получением «чернового варианта», далеко уступающего результатам Celera по тщательности и полноте. Исходный лозунг «Качество прежде всего» оказался забытым. Забытыми оказались и недостатки модели секвенаторов 3700, занимавшей центральное место в работе Celera. В статье группы Салстона, опубликованной в журнале Science{157}, утверждалось, что поскольку это устройство секвенирует более короткие фрагменты («риды»), у него нет преимуществ перед уже существующими приборами. Эта статья вызвала падение курса акций как Celera, так и ABI. По иронии судьбы, мои конкуренты, проигнорировав недостатки секвенаторов 3700, толпами ринулись приобретать эти не до конца проверенные машины. За год после создания Celera объем продаж компании ABI составил около миллиарда долларов. Только Wellcome Trust потратил на модель 3700 больше средств, чем Celera, поставив перед своим Институтом Сенгера задачу секвенировать всего 25–30 % генома человека. Тем временем Массачусетский технологический институт предоставил Эрику Ландеру заем на покупку даже большего количества машин, чем готово было профинансировать государство, рассчитывая на погашение кредита за счет грантов от Фрэнсиса Коллинза (они до сих пор составляют более 40 миллионов долларов в год). Таким образом, лаборатория Ландера стала крупнейшей в консорциуме, финансируемом государством.

Изменения в стратегии «группы пяти» были чрезвычайно выгодны для моего начальства. Ханкапиллер и Уайт с восторгом обеспечивали государственную программу, которая теперь предусматривала покупку секвенаторов модели 3700 и различных реагентов на миллионы долларов. Они напоминали торговцев оружием, начавших войну для того, чтобы продавать свой товар обеим сторонам. Признаться, обидно было потратить столько усилий на сплочение коллектива Celera, а потом наблюдать, как наш деловой «партнер» снабжает оборудованием наших соперников быстрее, чем нас.

Итак, мы и наши конкуренты использовали одни и те же приборы, но при этом наши стратегии различались. «Секвенирование» для большинства людей означает фактическую сборку пар оснований генетического кода в правильном порядке. И действительно, высыпать кусочки пазла на стол еще не означает собрать его. Тем не менее, поскольку государственные лаборатории работали над тысячами мини-проектов расшифровки генома, по одному секвенируя BAC, у них имелись тысячи мини-пазлов для упорядочения, ориентирования и сборки, а у нас – всего один, но огромный. Никогда бы не подумал, что они будут претендовать на осуществление сборки бактериальных клонов или хромосом, располагая только кусочками пазла. Я рассчитывал на честную победу, надеялся на наших программистов, наши программы и наш мощный компьютер, которые обеспечили бы нам победу в соревновании с куда более крупным соперником в лице государственной программы.

Для сборки ДНК по результатам секвенирования методом дробовика требуется определенный минимальный охват последовательностей. Так, однократный (1Х) охват бактериального клона, состоящего из 100 000 пар оснований, означает, что вам удалось генерировать 100 тысяч пар оснований из последовательности ДНК. Это не означает, однако, что вы по одному разу секвенировали каждую букву последовательности. Тонкость состоит в том, что мы имеем дело со случайно генерированными фрагментами. (Если разорвать 50 газет на 50 отдельных страниц каждую, перемешать их в коробке и наугад вынуть 50 страниц, вряд ли у вас получится целиком какая-нибудь газета). Если объединить случайные фрагменты, то, согласно статистическим прогнозам, однократный охват фактически отражает состав лишь около 66 % ДНК клона. (Некоторые фрагменты будут дублироваться, некоторые – отсутствовать.) Для отражения структуры 96 % ДНК требуется троекратный охват (3Х). Метод сборки ДНК, принятый в государственной программе, требует охвата от 8Х до 10Х для того, чтобы упорядочить и сориентировать все участки и, таким образом, реконструировать бактериальный клон. Когда-то мы считали, что и нам необходим подобный уровень. После успешной расшифровки генома дрозофилы, однако, я понял, что нам удастся достичь охвата хромосом человека 99,6 % и выше, прилагая намного меньше усилий. Благодаря нашей стратегии спаренных концов, которая предусматривала секвенирование ДНК с обоих концов клонов, состоявших из 2, 10 или даже 50 тысяч пар оснований, оказалось, что для получения последовательности ДНК с правильным порядком и ориентацией требовался лишь пятикратный охват.

Соревнование с Celera помогло нашим соперникам. Когда начались первые работы по расшифровке генома человека, многие мелкие лаборатории заявляли, что могут секвенировать хромосомы и их фрагменты, еще до получения финансирования, оборудования и специалистов. К сентябрю 1998 года речь уже шла о расшифровке целого генома, однако не все, кто застолбил свой участок, работали достаточно быстро, используя высокопроизводительные секвенаторы. Обладая гораздо большими ресурсами, чем Celera, государственная программа в целом находилась под угрозой срыва из-за дефицита картированных клонов BAC.

Неудивительно, что Эрик Ландер, недовольный подобным положением дел, в октябре 1998 года предложил отменить соглашение о разделе генома на участки для анализа и заняться секвенированием клонов, случайно отобранных из библиотеки, охватывающей весь геном. Эта идея грозила подорвать неустойчивое единодушие участников государственного проекта. В ноябре, однако, Ландер согласился на компромисс, согласно которому Салстон и Уотерстон гарантировали поставки картированных клонов для нужд программы. К марту 1999 года консорциум, вызвав «восторг» у вице-президента Ала Гора, объявил, что намерен к весне 2000 года, «значительно ранее, чем планировалось», представить по меньшей мере 90 % генома человека в виде «рабочего черновика»{158}. В ускоренной государственной программе доминировали четыре крупные лаборатории, что вызывало раздражение и обиду более скромных участников; более того, Коллинз даже хладнокровно высказался за исключение «отстающих центров», «к большому негодованию их руководителей»{159}. Брюс Роу, один из первых ученых, занимавшихся секвенированием ДНК, весьма точно сформулировал эти чувства, заявив, что Коллинза «хорошо обработали вазелином в НИЗ»{160}.

Хотя Ландер прекрасно понимал, что участникам государственной программы не удастся собрать последовательности генома человека без использования моего подхода, он так и не признал преимуществ или хотя бы полезности нашего метода, а предпочел взять его на вооружение тайком, продолжая при этом свои публичные нападки. Более того, Коллинз и другие попытались использовать деньги налогоплательщиков для финансирования коммерческого конкурента Celera, фирмы Incyte Genomics из Пало-Альто. По этой договоренности фирма поставляла бы спаренные концы последовательностей ДНК для лабораторий, финансируемых государством, и получала бы поддержку от консорциума SNP (то есть фактически от Wellcome Trust и группы фармацевтических компаний). Они собирались выявлять случаи однонуклеотидного полиморфизма (снипы). Этот проект не только расширил бы возможности государственной программы сборки генома, но имел бы и полезный побочный эффект в виде генерирования «бесплатных» снипов, что фактически удвоило бы число снипов, имевшихся в распоряжении фармацевтических компаний консорциума, и избавило бы их от необходимости сотрудничать с Celera. Используя услуги SNP, Коллинз получал также возможность отрицать, что «он» (то есть НИЗ) финансирует Incyte для облегчения конкуренции с Celera. Кроме того, консорциум не обязан был публиковать полученные им данные, поскольку на него не распространялись правила, установленные государством или Wellcome Trust. Отрицая использование нашей стратегии спаренных концов, они могли блокировать Celera доступ к их результатам. Об этих попытках Коллинза с возмущением рассказал мне один из членов консорциума Аллен Роузис из Wellcome. Как утверждал Коллинз, «мы не можем допустить, чтобы исследователи по всему миру, стремящиеся решить серьезные медицинские проблемы, хотя бы на одни сутки лишались свободного и открытого доступа к получаемым данным»{161}. В то же время и он, и центры по исследованию генома выявили миллионы случаев однонуклеотидного полиморфизма, которые по сей день остаются опубликованными лишь в качестве компонентов сборки.

Тим Френд, сотрудник газеты USA Today, в конечном итоге полностью разоблачил схему привлечения фирмы Incyte к государственному проекту в статье «Федеральные власти, возможно, пытались финансировать картирование генов с нарушением законов»{162}. Коллинз пришел в бешенство, а его директор по стратегии, как сообщалось, клялся набить Френду морду{163}. Суть дела, однако, остается неизменной, и заключается в том, что деньги налогоплательщиков с помощью третьей стороны использовались для покупки у главного конкурента Celera данных, которые я мог бы предоставлять бес платно.

К тому времени соревнование по чтению генома уже завладело воображением публики. Кто будет победителем? Этот вопрос волновал всех. Лаборатории, участвующие в государственном проекте, стремились доказать политикам, что они заслуживают дальнейшего финансирования. Что до Celera, то, будучи акционерным обществом, она опиралась на поддержку инвесторов.

Коллинз создал пресс-группу по сотрудничеству со СМИ, Вармус занимался этим самостоятельно, а в каждой лаборатории, участвовавшей в проекте, работал один или несколько пресс-секретарей. Печать, тем не менее, неустанно возвращалась к одной и той же теме, а именно к роли Крейга Вентера в качестве аутсайдера, одинокого борца с коллективной мощью истеблишмента. Под его, Вентера, руководством Celera приняла вызов от официального проекта «Геном человека» с бюджетом в 3–5 миллиардов долларов и крупными исследовательскими центрами в Великобритании, Франции, Германии, Японии и США.

Если членам моей группы нравилась эта история про Давида и Голиафа, то Коллинз и его коллеги жаловались, что проигрывают из-за моих «решающих преимуществ в организации пиара»{164}, «умелой кампании в прессе»{165}, которая управлялась «пиар-машиной»{166} (разумеется, «хорошо смазанной»){167}. Расстраивали его и неуважительные статьи о соперничестве в области расшифровки генома, где я красовался на мостике своей яхты, а он горбился рядом на мотоцикле («Что за пустая болтовня!»{168}). Салстон стонал, что «все труднее становится уговорить журналистов публиковать более сложные результаты, которые, по нашему мнению, игнорируются»{169}. Мои «достойные советники» использовали «безжалостное манипулирование»{170} и «всепроникающую, беспощадную мощь пиар-механизмов Celera»{171} для привлечения мировых СМИ на свою сторону. В конечном итоге, впрочем, сам Салстон признавал, что государственная программа «не одержала особых побед на пиар-фронте»{172}.

Нытье участников государственного проекта по поводу сплоченных рядов моих пропагандистов и манипуляторов общественным мнением изрядно развлекало коллектив Celer a, поскольку наша «пиар-армия» состояла лишь из одного «солдата» – юной Хизер Ковальски, которая в ноябре 1999 года уволилась с должности пиар-агента в Университете Джорджа Вашингтона, чтобы помогать нам. Хотя опыт у нее был скромнее, чем у других кандидатов, что-то в ней мне решительно нравилось. А вскоре она стала моим мудрым советником и постоянным спутником в поездках.

Хизер знала, что существует всего один способ налаживания отношений со СМИ: завоевать их доверие честностью и открытостью. И ей удавалось справляться даже с самыми недружелюбными журналистами. Хизер обладала незаурядным чувством здравого смысла, что помогало мне не только экспромтом отвечать на вопросы, но и отбивать почти ежедневные атаки журналистов. Она никогда не упрекала репортеров в критике Celera. Более того, она порой не скрывала своего мнения о моих собственных глупостях или заблуждениях. Она стала ценным членом нашей команды, и дошло до того, что мои коллеги просили ее сообщать мне плохие новости, когда боялись делать это сами.

А между тем наша работа продолжалась. Секвенирование 3 миллиардов пар оснований человеческой ДНК шло даже успешнее, чем в случае дрозофилы. Мы производили уже от 50 до 100 миллионов пар оснований ДНК в сутки, причем последовательности отличались весьма высоким качеством. Новые программы были написаны, система считывания штрих-кодов – запущена, так что расшифровка спаренных концов стала рутинной операцией. Правда, у нас по-прежнему не было уверенности в том, что ассемблер справится с данными, по объему почти в 10 раз превышающими данные для дрозофилы.

При желании мы могли бы также пользоваться данными, которые ежедневно публиковались участниками государственной программы в общедоступной базе GenBank. В конце концов, мы вносили свой вклад в финансирование этой работы, как и другие налогоплательщики. Фармацевтические компании скачивали эти данные каждый вечер, причем Incyte не скрывал, что использует GenBank для создания базы данных, чтобы конкурировать с нами. Фрэнсис Коллинз не возражал против подобного открыто коммерческого использования, более того, применял его в качестве дополнительного доказательства ценности федеральной программы. Тем не менее, когда я поднял вопрос о сотрудничестве с государственным проектом, финансируемым за счет налогоплательщиков, путем включения его данных в нашу сборку, зазвучали возмущенные голоса протеста.

«Группа пяти» предложила заблокировать доступ Celera к своим данным, хотя ранее заявляла, что расшифрованные последовательности бесплатно предоставляются всем желающим. Звучали даже обвинения в научной недобросовестности, например, когда Салстон заявил BBC, что работы Celera – настоящее «жульничество»{173}. Для использования данных из GenBank я поручил Джину Майерсу и его сотрудникам разработать второй вариант алгоритма сборки генома. Этот вариант был назван «Гранде», в честь грандиозных количеств кофе, выпитых Джином во время отладки программы.

Главная цель Celera состояла в том, чтобы собрать высококачественную последовательность человеческого генома для создания новых медикаментов и методов лечения. Наша рабочая гипотеза гласила: качество сборки определяется объемом данных по последовательностям. Задача заключалась в разработке наилучшей, наиболее полной версии генома человека, которая способствовала бы научным открытиям, выявлению генов, отвечающих за различные болезни, а также созданию новых способов терапии. Пациентам с онкологическими и другими заболеваниями было все равно, кто секвенировал геном человека. Им просто хотелось выздороветь…

Ученым Celera оказалось нелегко согласиться с моим прагматизмом. Майерсу совершенно не понравилась идея зависимости от общедоступных данных непредсказуемого качества, в то время как качество наших собственных данных неизменно было высоким. Когда мы закончили сборку генома, данные государственной программы еще не охватывали весь геном, причем объем информации по одним участкам был значительно выше, чем по другим. Имелись и другие проблемы, связанные с неправильной маркировкой и химерическими BIC (искаженными последовательностями). В течение следующих 6 лет участники государственной программы преодолели эти трудности, однако низкое качество имевшихся на тот момент данных могло осложнить реализацию нашей стратегии и понизить качество сборки{174}.

Покуда продолжался этот спектакль, сражения в прессе становились все более утомительными. Совещания «группы пяти» омрачались, как выразился один из участников, «подростковой задиристостью» и непрестанным очернением автора этих строк. В один прекрасный день, однако, появилась новая возможность для перемирия: Уайт сообщил мне по телефону, что они с Ханкапиллером беседовали с Ландером (на тот момент – своим главным заказчиком), который выразил готовность вновь рассмотреть мою идею о сотрудничестве.

На первый взгляд, государственная программа гораздо больше выигрывала от сотрудничества, чем я, поскольку у меня уже имелся доступ к ее данным в GenBank. Я подозревал, что главным предметом обсуждения станет не геном человека, а Ландер и способы предоставления ему дополнительных преимуществ. Коллеги Эрика по государственной программе также были настроены скептически, однако он считал сотрудничество единственным способом помешать мне стать победителем в соревновании по расшифровке генома.

Сомневаясь, я все же решил дать идее кооперации еще один шанс. Предложение также весьма заинтересовало членов моего научно-консультационного совета. Мы с Майком собирались поехать в Бостон на совещание и согласились пообщаться с Ландером, который работал неподалеку, в кембриджском Институте имени Уайтхеда. Наша встреча произошла в бостонской гостинице – Ландер просил сохранить ее в тайне.

В беседе с ним я подчеркнул, что в свете всей накопившейся враждебности считаю вряд ли возможным полноценное сотрудничество, однако готов рассмотреть вопрос об обмене данными и публикацию результатов анализа генома либо в одной совместной статье, либо в двух статьях одновременно. Мы были готовы предоставить видеодиск с кодом любому ученому для его личного использования при условии, что эта информация ни под каким видом не будет подлежать купле-продаже.

Однако нам показалось, что единственный вопрос, волновавший Эрика, касался его включения в число соавторов публикаций Celera о структуре генома, будь то одна или две статьи, поскольку мы планировали использовать данные, опубликованные им и его коллегами в базе GenBank.

Согласно научной традиции, мы намеревались надлежащим образом указать происхождение всех исходных данных. Я возразил, что тогда, согласно логике Ландера, я тоже должен быть соавтором любых статей, публикуемых участниками федеральной программы, поскольку они, как и любой исследователь генома человека, используют те многочисленные данные, которые я внес за прошедшие годы в GenBank.

Мы согласились в ближайшее время вернуться к этому разговору, причем Эрик подчеркнул, что даже если мы придем к соглашению, он отвечает только за себя и не уверен в поддержке других государственных лабораторий. Сомневаясь, что наши переговоры приведут к какому-либо результату, я, однако, надеялся, что они, по крайней мере, будут способствовать охлаждению горячих голов и успокоят прессу. Группа ведущих специалистов Celera встретила мой рассказ о встрече с Ландером скептически. После всех атак и оскорблений они пылали жаждой «попинать ногами» федеральные лаборатории, и считали, что в данный момент было бы «абсолютно неправильно сдаваться».

Беседы с Ландером шли в течение всего ноября, а 10 октября он даже принял участие в заседании научно-консультативного комитета Celera, состоявшемся в том же комплексе Уай-Ривер в Мэриленде, где за год до этого президент Клинтон пытался добиться сдвига в переговорах между Израилем и Палестиной. После телеконференции с Ландером у ведущих научных сотрудников Celera и других членов совета сложилось впечатление о существенном прогрессе, достигнутом на переговорах о сотрудничестве с федеральной программой на приемлемых для Celera условиях. Вскоре нам предстояло узнать, однако, что Ландер в этих обсуждениях представлял только самого себя, как он и предупреждал ранее.

12 ноября 1999 года Эрик решил сообщить о своем предложении Фрэнсису Коллинзу. По его словам, он намеревался кратко изложить уже согласованные моменты, подчеркнув, что «имеется достаточно точек соприкосновения, чтобы рассчитывать на успех переговоров, и настало время для начала дискуссий между ними (Крейгом, Арни Левином и, возможно, Майком и Уайтом) и нами (вы, Харольд, я и любые другие необходимые участники)». Уже тогда, однако, он почувствовал неладное. Когда речь зашла о таком важном вопросе, как состав участников переговоров, Коллинз не пригласил Эрика, заменив его активными противниками Celera – Салстоном, Уотерсоном и Мартином Боброу. Присутствовали также Вармус и, разумеется, сам Коллинз. Один из немногих представителей федеральных властей, с которым у меня сложились добрые отношения, Ари Патринос из Министерства энергетики, приглашения не получил. Тони Уайт, как и Ханкапиллер, настояли на своем присутствии, поскольку Коллинз и компания уже стали их крупнейшими заказчиками и за последние недели внесли в GenBank миллиардную единицу кода, а также завершили работу над хромосомой 22, что эквивалентно 2 % генома. Я предчувствовал катастрофу.

Готовясь к совещанию, Коллинз составил проект документа, в котором заменил все термины, согласованные на переговорах с Ландером. Документ именовался «Согласованные принципы», хотя их придерживались только члены его команды. И вот, предчувствуя худшее, 29 декабря я неохотно отправился в аэропорт.

Коллинз и Боброу начали с обычной политической риторики, представляя себя святыми за свою ежевечернюю загрузку необработанных данных в GenBank, а нас – грешниками, которые в конечном итоге помогают фармацевтическим компаниям, стремящимся вернуть сотни миллионов долларов, вложенных в разработку лекарств на основе этих данных. Когда, наконец, начал обсуждаться вопрос о слиянии наборов данных и, возможно, совместных публикациях, «согласованные принципы» быстро оказались чем-то совершенно иным. Камень преткновения состоял в том, что наши оппоненты ждали от нас передачи данных, методологии и прав первооткрывателей, не давая ничего взамен. Уотерстон заявил, что Celera должна опубликовать свои данные немедленно, а вопрос об их использовании Incyte или иным конкурентом Celera его не заботит. Уайт был взбешен, и стало ясно – встреча завершена, и все это будет иметь далекие последствия.

Несмотря на свой отказ идти на уступки, группа Коллинза могла теперь утверждать, что проводила встречу с нами в духе истинного братства и сотрудничества, зато Тони Уайт выступил с чрезмерными и необоснованными требованиями. (Уайт действительно требовал, чтобы данные были закрыты для использования другими учеными на срок от 3 до 5 лет; это условие, порожденное разочарованием из-за упрямства участников государственного проекта, стало настоящим подарком любому, кто хотел обвинить Celera в срыве переговоров.)

Настаивая на публичном доступе к данным и их неограниченном использовании в коммерческих целях, члены группы Коллинза, тем не менее, очень переживали, что мы также сможем опираться на эти данные. Джеймс Грив сравнивал нас с чудовищами из посредственного научно-фантастического фильма 50-х годов, «которые поглощают энергию снарядов и ракет, направленных на их фланги, и только увеличиваются в размерах при попытке их уничтожить»{175}. Однако позже Коллинз украдкой вновь попросил меня принять ученых его группы в соавторы публикаций Celera!

Участники той встречи впоследствии изложили свой взгляд на позицию Celera в четырехстраничном письме, которое я получил 28 февраля 2000 года. При неполучении ответа до 6 марта, уведомляли меня, его авторы будут считать, что мы потеряли интерес к обсуждению вопроса о совместной работе. Когда письмо пришло в мой офис (я был за границей), моя помощница Линн Холланд сообщила Коллинзу, что я отвечу через две недели, после возвращения. После этого Wellcome Trust начал давить на меня грубо и открыто. В воскресенье 5 марта он опубликовал это письмо (снабженное пометкой «конфиденциально») в газете Los Angeles Times. Коллинз полностью отрицал свою причастность к этой утечке информации. К тому времени им было недовольно его собственное руководство, поскольку вся эта история могла повредить ожидаемому двукратному увеличению финансирования НИЗ. Как отметил один из ученых государственного проекта, «участие в подобной утечке информации стало бы для НИЗ политической катастрофой»{176}.

Тим Хаббард, сотрудник Института Сенгера, 5 марта направил Салстону, Моргану и другим адресатам служебную записку, в которой объяснялись мотивы организации утечки:

Многократные заявления официальных представителей Celera о своих благородных намерениях широко освещались в прессе. Из данного письма, как и из других опубликованных документов (см. журнал «Форбс») явствует, что в реальности их подход весьма циничен [sic!] и заключается в стремлении к наибольшей прибыли независимо от последствий для мировых медицинских исследований. Существует всего один геном человека, и они, очевидно, стремятся заблокировать доступ к максимально возможному объему данных, невзирая на то, что это затормозит как научные, так и коммерческие исследования и разработки.

«Может быть, мы просто завидуем Celera после ее успехов с геном дрозофилы? – риторически спрашивалось в записке. – Разумеется, нет: сотрудники Celera необоснованно преувеличивают свои достижения».

Коллинз и члены его группы нередко снабжали информацией двух журналистов Los Angeles Times, Пола Джейкобса и Питера Госселина. В данном случае их оповестили о письме от Wellcome Trust заблаговременно, что дало возможность написать статью и опубликовать ее на первой странице{177}. Они процитировали слова Тони Уайта о нарушении доверия, которое может сорвать любые дальнейшие переговоры о совместной работе: «Публикация этого письма в печати – чистая гнусность». На следующий день, когда меня попросили дать комментарии, я выразил то же мнение, подтвердив, что публикация этого письма, в лучшем случае предвзятого, а в худшем – искажающего действительность, была организована таким образом, что лишила меня возможности ответить на него в срок.

На следующий день газета Washington Post написала: «Если публикация этого письма должна была усилить давление на Celera, то она потерпела неудачу… Исследования Celera ведутся исключительно успешно, и, пользуясь своими данными в сочетании с информацией, полученной в рамках государственного проекта, компания рассчитывает опубликовать полную последовательность человеческих генов в текущем году, то есть на три года раньше срока, установленного для проекта “Геном человека”. Это означает, что честь одного из величайших достижений современной науки выпадет на долю Celera, а не ученых, потративших годы жизни на участие в официальном проекте расшифровки генома»{178}. В тот же день я вновь подчеркнул, что Celera по-прежнему заинтересована в сотрудничестве, и что в упомянутом письме «радикально искажена» наша позиция по вопросу о защите прав интеллектуальной собственности.

Через несколько дней нас поддержал также Джерри Рубин, заявивший газете The New Times, что представители НИЗ, возможно, оказывали на нас слишком жесткое давление: «Не думаю, что директор компании, котирующейся на бирже, может позволить себе отдать всё, что у нее имеется. В ходе расшифровки генома дрозофилы Celera и лично я полностью соблюдали дух и букву заключенных соглашений». По словам Джерри, требования к Celera о публикации ее данных звучат странно, поскольку она уже обнародовала гораздо больше информации, чем ее конкуренты{179}. Один из журналистов отметил, что «проект расшифровки генома человека, предположительно одно из благороднейших начинаний человечества, все больше и больше напоминает вольную борьбу в грязи»{180}. Наконец, кое-что понял и Джон Салстон: «Многие обвиняли меня в забрасывании противника грязью, в ревностной охране своей территории… Я вступил в мир политики»{181}. Он также согласился с тем, что утечка письма была серьезной ошибкой.

А чуть позже выяснилось, что у Коллинза и Моргана имеется еще одна козырная карта, однако и она была бита. К тому времени благодаря росту цен акций, а возможно, и публикации данных о хромосоме 22, акции Celera резко подорожали. Действуя через Нила Лейна и сэра Боба Мэя (в настоящее время – лорда Мэя Оксфордского), научных советников соответственно президента Клинтона и премьер-министра Тони Блэра, Морган вел активную лоббистскую работу, добиваясь, чтобы оба главы государств выступили с совместным заявлением о правах интеллектуальной собственности на гены человека. После тщательной редактуры и нескольких отсрочек, в период, небогатый новостями, Белый дом решил организовать пресс-конференцию с участием Коллинза и Лейна. И вот на церемонии присуждения Национальных медалей в области науки и техники президент Клинтон заявил следующее:

В этом соглашении с максимальной недвусмысленностью говорится о том, что наш геном, то есть книга, в которой записана вся человеческая жизнь, принадлежит каждому представителю человечества. Проект “Геном человека”, финансируемый Соединенными Штатами и Великобританией, требует от получателей грантов, чтобы они публиковали расшифрованные последовательности в течение суток. Я призываю все остальные страны, ученых и корпорации следовать этой политике и уважать ее дух. Прибыль от исследований генома человека должна измеряться не в долларах, а в степени улучшения жизни людей.

Сэр Боб считал эти слова «обычным заявлением о принципах», которое может «повлиять на моральный климат» и «скорее укрепить, а не ослабить рынок». Лейн соглашался, что оно всего лишь подтверждает существующую политику: «Никто не размахивал флагами, никто не сказал, что это заявление – указание на неверный курс…»

Однако после встречи с представителем Белого дома Джозефом Локхартом у журналистов сложилось другое впечатление. На утреннем брифинге для прессы он сообщил, что президент намерен ограничить патентование результатов генетических исследований; об этом упоминалось и в интервью радиостанции CBS, и на неофициальной встрече с шумной компанией репортеров, набившихся в офис Локхарта. Этот шаг рассматривался как тяжелый удар по биотехнологическим компаниям, включая Celera.

Когда фондовый рынок, находившийся тогда на пике «необъяснимой активности», резко отреагировал на эту новость обвалом курса акций, Белый дом немедленно попытался загнать разрушительного джинна обратно в бутылку. В обеденное время Лейна неожиданно вызвали на брифинг для прессы. Еще не зная о драматических событиях на фондовом рынке, он заявил: «Хочу с полной однозначностью подчеркнуть, что заявление президента никак не связано с продолжающимися переговорами между государством и частным сектором»{182}. Присутствовавший на брифинге Коллинз воспользовался возможностью и сообщил представителям прессы, что государственная программа реализуется с опережением графика и в рамках выделенных ассигнований. С явным злорадством он признался: «Я счастлив находиться здесь в знаменательный день, когда руководители свободного мира выразили поддержку важнейшему принципу свободного доступа к последовательностям человеческого генома»{183}.

На пресс-конференции прозвучала тема «скандала с ребятами из Celera», и один из репортеров спросил, состояла ли цель заявления в том, чтобы «способствовать возвращению Вентера и компании Celera за стол переговоров, а также заключению формального соглашения о доступе к их информации». Лейн ответил, что совместное заявление «касается всех», а Коллинз повторил знакомое заклинание: «Речь идет не только о патентовании, но об оперативной публикации данных».

Когда какой-то другой журналист указал на «происходящее на глазах стремительное падение акций», Лейн ответил, что «не видит никаких причин» связывать это с теми или иными выступлениями. «Насколько мы понимаем, Celer a поддерживает данное заявление, – добавил он, однако через несколько секунд признал: – Я не знаю, известили ли Celera заранее о его содержании». В заключение он сказал нечто, вряд ли тогда успокоившее акционеров: «Мы стремимся к повышению жизненного уровня людей, и в заявлении изложены принципы, которые, на наш взгляд, способствуют достижению этой цели».

Заверения Лейна и Коллинза не возымели никакого действия, и на следующий день курс акций продолжал падать. Только Celera за два дня потеряла почти 6 миллиардов долларов оценочной стоимости, а весь рынок биотехнологических компаний – около половины триллиона долларов. Сегодня сэр Боб утверждает, что в заявлении «говорились разумные вещи», а рынок отреагировал на него «извращенным способом… [он] давно искал предлога для корректировки». Нил Лейн назвал реакцию рынка примером того, как «сравнительно мелкие события, происходящие в Белом доме, могут иметь серьезнейшие последствия».

Я находился на пути к тому, чтобы стать первым миллиардером от биотехнологии, однако стоимость моих акций уже в первые часы падения сократилась более чем на 300 миллионов долларов. Год назад я продал свою яхту, поскольку был слишком занят исследованием генома и она была мне не нужна, однако вел переговоры о покупке прекрасной сорокаметровой шхуны на юге Франции, предвкушая возможность вскоре выйти в море под парусом. Я даже организовал покраску мачт. Судно требовало наличия команды в 12 человек, само оно стоило около 15 миллионов долларов, а его эксплуатация обошлась бы мне еще в 2–3 миллиона в год. Владелец шхуны, родом из Германии, следил за рынком и повел себя порядочно, когда я сообщил, что вряд ли смогу позволить себе эту покупку. За нарушение контракта мне пришлось заплатить 30 тысяч долларов.

Сам я терял деньги, существовавшие только на бумаге, и на которые никогда не рассчитывал. В то же время за одну ночь испарились сотни миллиардов долларов, предназначенные для финансирования исследований и разработок новых лекарств. Пострадали и инвесторы, верившие в меня. Не обошлось и без юридических последствий: одна из адвокатских фирм подала на нас в суд от имени акционеров. Ее аргументы сводились к тому, что правительство наказывало Celera за срыв переговоров с Коллинзом и другими их участниками и за то, что Celera никому не сообщила о проведении этих важных переговоров. Юристы и впрямь живут в параллельной вселенной: нам предъявили иск за сокрытие факта сотрудничества, в которое мы никогда не вступали.

В условиях утечки миллиардов долларов с фондового рынка Белый дом оказался под интенсивным давлением. Через день после своего выступления президент Клинтон опубликовал поправку, в которой разъяснялось, что его заявление не должно оказывать никакого воздействия ни на патентуемость генов, ни на биотехнологическую отрасль. Но ущерб уже был нанесен, а Коллинзу и Моргану удалось привести Белый дом в большое замешательство. После обвала рынка и публикации письма в Los Angeles Times президент приказал Нилу Лейну закончить геномную войну. «Наведите там порядок… заставьте этих ребят работать вместе»{184}.

Лейн, захваченный геномным конфликтом врасплох, с удовольствием подчинился и передал это распоряжение Коллинзу. Первым ощутимым последствием стало сокращение нападок на Celera, которое Джон Салстон назвал «затыканием ртов». Он заявил: «Наступившее молчание Фрэнсиса стало важным успехом компании Celera»{185}. Я считал, что для науки наступили ужасные времена, если бесконечное очернение оппонентов может прекратить только вмешательство президента Соединенных Штатов. Тем не менее после всех встреч с представителями правительства я усвоил: лишь круглый дурак полагает, что сумеет остаться выше политики. Я опасался маневров Коллинза, призванных заставить Белый дом создать впечатление, что правительство и Wellcome Trust – единственные участники секвенирования генома, даже если они не завершат проект первыми. Триумфальная радиопередача Коллинза из Роуз-Гардена, поддержанная президентом США и премьер-министром Великобритании, оказалась бы куда действеннее любых усилий моей пиар-армии составом в одну слабую женщину.

В какой-то момент мне даже показалось, что президент начал ко мне прислушиваться. В марте 1998 года мы ужинали с Клинтонами после второго «Вечера в честь нового тысячелетия», а затем посетили их в Белом доме. Мы сидели за полночь, попивая диетическую «кока-колу», вино и пиво, и обсуждая все на свете, от лекции Стивена Хокинга до того, что президент слишком быстро застилает постель (Хиллари считала, что белье должно немного «подышать»). А потом перешли к более серьезным вопросам. Так, Хиллари выразила свое недовольство Коллинзом, заметив, что он, будучи федеральным служащим, поступает неправильно, смешивая науку с религией.

Когда, однако, мы вышли на последний этап геномной гонки, именно Коллинз сидел рядом с первой леди во время выступления президента с докладом «О положении страны», а я, видимо, утратил ее расположение. С приближением восьмого «Вечера в честь нового тысячелетия» предполагалось, что с лекцией о геноме буду выступать я, однако потом лектором назначили Ландера, а я даже приглашения не получил.

В октябре 1999 года в Белом доме Ландер выступил с докладом «Взаимодействие информатики и геномики»{186} и, как обычно, подчеркнул необходимость публикации получаемых результатов. («Информация о геноме человека, бесспорно, должна бесплатно предоставляться любому человеку в мире.») Клинтона особенно поразил тот факт, что все люди генетически идентичны более чем на 99,9 %, и президент задумался «обо всей той крови, которая пролита… людьми, а ведь разделяет нас лишь эта десятая доля процента»{187}.

О том, что я стал персоной нон-грата, моя помощница, когда-то работавшая в Белом доме, узнала от одного из своих тамошних знакомых. Причины этой перемены мы поняли не сразу. Месяцем раньше, на конференции по секвенированию и анализу генома в Майами-Бич, состоялось специальное пленарное заседание, посвященное ДНК-технологиям. Кто-то из фирмы Applied Biosystems порекомендовал пригласить некую сотрудницу ФБР для обсуждения секвенирования ДНК в судебно-медицинских целях. Встретившись с ней перед самым началом заседания, я с изумлениям узнал, как за год до этого она побывала в Белом доме для получения образца ДНК от президента Клинтона – тогда как раз шло расследование его связей с Моникой Левински.

Представляя эту даму, сотрудницу ФБР, участникам конференции, я неуклюже упомянул о деле Левински, муссировавшемся в печати к тому времени уже более года{188}. Я напомнил собравшимся, что во время нашей последней встречи президент в последний момент, извинившись, отказался от приглашения выступить в качестве ведущего докладчика. Причина этого теперь известна, сказал я: у него была назначена встреча с нашим следующим докладчиком. Если бы на этом дело завершилось, сомневаюсь, что от Белого дома последовала бы какая-нибудь реакция, однако сотрудница ФБР не только начала свое выступление с обсуждения «Моникагейта», но и продемонстрировала слайды с пресловутым синим платьем с кружками, обведенными вокруг трех самых знаменитых образцов ДНК в мире. Она рассказала, сколько ДНК ей удалось выделить из каждого пятна, а также о том, что все эти пятна содержали значительное количество спермы. Затем она описала, как 3 августа 1998 года брала у президента образец крови для анализа ДНК и как сравнивала результаты с образцом из пятен на платье. Она демонстрировала слайд за слайдом, показывавшие поразительные совпадения, а затем пояснила, что вероятность случайного совпадения в случае представителей белой расы составляла один шанс из 7,87 триллиона. Завершающий слайд изображал президентскую печать, составленную из сперматозоидов, как они выглядят под микроскопом.

Я был просто поражен: сотрудница ФБР столь подробно рассказывает о таком деликатном деле! Не знаю, как описывалась моя роль в том заседании, когда о нем доложили в Белом доме. Но вскоре я обнаружил, что чрезмерно бдительные сотрудники администрации решили закрыть мне доступ к президенту, обвинив меня в организации выступления агента ФБР. Мне не хотелось становиться жертвой «эффекта бабочки», когда взмах ее (агента ФБР) крыльев вызывает ураган недоброжелательности. Но я уже видел, как сгущаются над нами грозовые тучи.

4 мая мне позвонил Ари Патринос, мой знакомый из Министерства энергетики. В этом звонке не было ничего необычного, мы связывались часто, как правило – каждое воскресенье. Однако тем вечером он мимоходом сообщил мне нечто, заставившее призадуматься. Он пригласил меня к себе домой в Роквилл на стаканчик-другой и добавил, что к нему может ненадолго заглянуть и Фрэнсис Коллинз, который жил в том же комплексе таунхаусов практически через дорогу от Ари. Учитывая горький опыт, я по понятным причинам не проявил большого энтузиазма. Осуществление программы секвенирования в Celera шло великолепно и явно близилось к завершению. Celera рассчитывала закончить секвенирование генома первой, с результатами куда более высокого качества, чем у государственной программы. Кроме того, после нашей последней милой беседы с Фрэнсисом мне выставили групповой судебный иск, и я потерял сотни миллионов долларов.

Согласно рассказу Фрэнсиса о состоявшейся встрече, именно он сделал важный и благородный жест и взял на себя роль миротворца, решив прекратить войну, забыть о вражде и протянуть мне оливковую ветвь мира{189}. Однако эта идея принадлежала Ари. Он вспоминает, что ему «стоило куда меньше труда уговорить Крейга прийти на ту тайную встречу, чем Фрэнсиса, который месяцами отнекивался, ссылаясь на необходимость получить разрешение от своего начальства в НИЗ».

Позже я узнал, что Ари руководствовался не приказом президента «заставить этих ребят работать вместе», а своим пониманием того, что мы оба настолько изолированы от реальности окружением, коллегами и советниками, что любая попытка примирения обречена на неудачу, если она не будет вырвана из напряженной атмосферы официальных встреч. (Как сказал сам Ари, «их следует извлечь из коконов и поместить в среду, где они смогут стать самими собой».) В то время я объяснял предложение Ари тем, что Коллинз и участники государственной программы опасаются, что Celera объявит о завершении расшифровки генома раньше, чем это сделают они.

Эта тревога, разумеется, имела определенные основания. Подкомитет конгресса по энергетике и окружающей среде организовал слушания по вопросу о проекте «Геном человека» и пригласил меня выступить 6 апреля. При поддержке моих коллег я занял откровенную и прямую позицию. Я тщательно объяснил разницу между секвенированным геномом, для которого последовательность пар оснований генетического кода известна полностью (над чем и работала Celera), и получением последовательностей для искусственных бактериальных клонов хромосом, большинство из которых неупорядочены и не подвергаются сборке (государственная программа расшифровки генома). Мы с Хизер считали, что слушания дают отличную возможность объявить о наших успехах. Мы опубликовали пресс-релиз («Лаборатория Celera Genomics завершила фазу секвенирования генома одной человеческой особи»), дабы участники государственной программы поняли, насколько мы близки к цели. Коллинз ворчал, что пресса неверно истолковала смысл нашего пресс-релиза, однако мы не блефовали, и я знал, что он это понимает. Равным образом я осознавал, что поддержка со стороны президента вывела бы наши достижения за рамки научных перебранок и обеспечила бы им место в учебниках истории.

Ари вновь заверил меня в том, что гарантирует неофициальный характер любых обсуждений между ним, Коллинзом и мною. Я подумал, а вдруг это поможет мне улучшить отношения с Белым домом, и согласился к нему заехать.

Ари жил в типичном трехэтажном таунхаусе с комнатой для семейного отдыха, где уже дожидался Фрэнсис. Хозяин сразу стал потчевать нас пивом, но атмосфера была неспокойна. Разговор начинался медленно и был посвящен банальностям, словно наша встреча действительно была случайной. После нескольких порций спиртного беседа приняла более серьезный характер. Мы затронули возможность совместного объявления о расшифровке генома в Белом доме или, по крайней мере, с привлечением президента. Обсуждалась также целесообразность совместной публикации в журнале Science. Никто не принимал на себя никаких обязательств, кроме обещания сохранить эту встречу в тайне. После еще нескольких порций спиртного мы с Фрэнсисом ушли вместе, причем шутили, что в кустах наверняка притаился фотограф.

Когда я рассказал о произошедшем Клэр, она резко ответила, что принимать участие в подобных дискуссиях – чистое безумство. Дискуссии, тем не менее, продолжались, и Клэр была не единственной их противницей. Хизер, ставшая моим другом и одним из главных советников, так сердилась на меня, что либо просто орала, либо вообще отказывалась говорить на эту тему. Я, однако, продолжал гнуть свою линию, чувствуя, что у Коллинза теперь нет иного выбора, кроме как отнестись к моей позиции всерьез.

Несмотря на то, что Коллинз не обсуждал своих планов ни с руководством Wellcome Trust, ни с Уотерстоном и Ландером, мы поставили перед собой простую задачу: сделать совместное заявление с участием президента Клинтона в Белом доме, когда Celera завершит первую сборку генома человека. При этом участники государственной программы выступят с докладом о своих работах, и мы объявим о намерении опубликовать совместную статью в журнале Science. Мы зашли настолько далеко, что даже связались с Дональдом Кеннеди, главным редактором журнала, чтобы узнать, как он отнесется к будущим статьям и, разумеется, к требованию Celera тем или иным образом ограничить доступ своих коммерческих конкурентов к скачиванию и перепродаже ее результатов. (В Европе этой трудности бы не возникло, поскольку там уже были приняты новые законы, устанавливающие авторское право на уникальные базы данных. Конгресс США до сих пор сражался с этой проблемой, и никакой резолюции пока не предвиделось.) Кеннеди очень воодушевился возможностью первым опубликовать статью об историческом научном достижении.

Вопрос о сохранении секретности вскоре стал еще более острым. Ведущие специалисты моей компании, разумеется, выступали против того, чтобы Celera жертвовала своим преимуществом, своими шансами получить награду. Хизер считала, что я сошел с ума. Хэм и Джин чувствовали себя неловко и по-прежнему не доверяли государственной программе – что, в сущности, было неудивительно, если вспомнить обо всех испытаниях, выпавших на нашу долю. Как и я сам, они опасались, что битва за пиар с государственной программой «Геном человека» украдет у нас время, необходимое для рассортировки полученных данных, проверки их качества и анализа их значения. По иронии судьбы нам теперь требовалось больше времени для решения этих задач, поскольку данные государственной программы отличались неодинаковым качеством.

Возможность компромисса вызывала неприятие не только у моих коллег, но и у моих друзей. На одном ужине в ресторане «Ла-Хойя» с Ричардом Лернером, руководителем Научно-исследовательского института Скриппса, мы заговорили о заключительной фазе гонки за расшифровку генома. Услышав, что я размышляю о совместном заявлении с участниками государственного проекта, он пришел в ярость и сравнил ситуацию с олимпийским марафоном, в котором опередивший всех бегун остановился бы перед самым финишем, чтобы позволить следующему спортсмену догнать себя, а потом взяться за руки и пересечь линию финиша вместе. Он считал, что НИЗ и правительству следует преподать урок за их высокомерие, и своей уступкой я подведу тысячи сторонников, ожидающих от меня мести правительству за его несправедливость по отношению к научному сообществу.

Представители Белого дома спросили меня, когда я надеюсь завершить первую сборку и сделать публичное объявление. Обсудив сроки с Джином Майерсом и группой биоинформатики, я сообщил свою оценку, добавил к ней щедрый, как мне казалось, резервный период. Однако эта конкретная дата уже занята, и мне предложили другую, на несколько недель раньше, что только усилило панику моей команды. По мере продолжения дискуссий в гостиной у Ари (его жена и дети уже обижались на то, что их выгоняют оттуда каждый раз, когда приходим мы с Фрэнсисом) выкристаллизовалась окончательная дата – 26 июня. Наличие крайнего срока заставило моих ребят работать еще интенсивнее, хотя они выбивались из сил и до этого. Имелась реальная опасность, что мы истощим всю свою энергию, не завершив исследований. В разговорах с Ари и Фрэнсисом за пиццей и пивом мы решили, что председателем на церемонии должен быть президент Клинтон, а Тони Блэр примет в ней участие по видеосвязи из Лондона. Вначале будет говорить президент, за ним – Блэр, затем Коллинз, а после этого – я. Каждый оратор выступит с примерно десятиминутным заявлением, тексты будут распространяться заранее. Хотя церемония меня вполне устраивала, я по-прежнему беспокоился о том, какие слова на ней прозвучат и как будет освещаться работа Celera, ведь вслед за последним публичным выступлением Клинтона и Блэра по данному вопросу курс ее акций упал более чем на 100 долларов. Не хотелось бы, чтоб снова произошло нечто подобное.

За неделю до знаменательного события «высокопоставленные работники администрации» сообщили прессе, что мы с Коллинзом выступим с заявлением об окончательной расшифровке последовательности генома, возможно, в присутствии президента Клинтона{190}. Газета The Wall Street Journal отмечала: «Совместное заявление о завершении расшифровки в Белом доме послужит мощным сигналом того, что государство и частный сектор способны вместе вести работу над столь важными проектами, подчеркнул представитель администрации, добавив, что соглашение о совместном заявлении стало результатом нескольких недель переговоров»{191}. В статье далее указывалось, что «совместная церемония совпадет с другими переговорами, направленными на координирование публикаций научных статей каждой из групп в конце года, хотя нет никаких гарантий, что такое соглашение будет достигнуто».

По мере приближения назначенной даты напряжение росло, но к тому времени процесс уже стал необратим. После того, как я согласился на ничью, мы стремились объявить об этом в Белом доме как можно скорее, не дожидаясь вполне возможного возобновления взаимной вражды. Либо Патринос, либо Лейн каждый день спрашивали меня по телефону, завершилась ли сборка. Я заверял их, что ждать осталось недолго, и чуть ли не ежечасно проверял ход вычислений. Мы использовали новейшие чипы компании Compaq, которые, тем не менее, едва справлялись с выпавшим на их долю объемом вычислений. Перегруженные компьютеры часто отказывали, и их приходилось перезапускать. Джин и его сотрудники проводили бессонные ночи, проверяя каждую стадию сборки. Первоначальная сборка, завершившаяся за несколько недель до моего выступления, основывалась не на полном геноме, а на так называемой методологии отсеков, то есть проводилась не в один этап для всего генома, а путем организации кластеров данных в сотни небольших фрагментов, которые затем помещались на правильный участок генома с помощью общедоступных данных по картированию. Поскольку эти данные отличались неполнотой, мы по-прежнему стремились выполнить процесс расшифровки всего генома. Момент, когда мы поняли, что используемый для этого алгоритм действительно может справиться с поставленной задачей, наступил всего за день или два до запланированного выступления.

Убедившись, что нам и впрямь удастся завершить первую сборку генома человека в срок, я переключился на подготовку речи в Белом доме. Я знал, что президент, премьер-министр и Коллинз пользуются услугами профессиональных спичрайтеров, однако в нашу работу было вложено столько сил, что я хотел сам написать каждое слово в этом выступлении. Нам сообщили о широком освещении предстоящего события в прессе (реальность превзошла все ожидания) и о том, что оно будет передаваться в прямом эфире по ряду телеканалов мира, включая CNN и ВВС. Мы разволновались еще больше, когда узнали, что передача о научном открытии из Белого дома организовывается впервые в истории. Тем временем я получил черновик выступления Клинтона. Слова президента были столь благородными и вдохновляющими, что я почувствовал себя полным бездарем. На следующий день пришел текст речи Коллинза, который также, признаюсь, произвел на меня глубокое впечатление. Я уже начинал жалеть, что не пользуюсь помощью спичрайтера. Каждую ночь я засиживался допоздна, а написать удавалось лишь пару предложений или абзац. А между тем Белый дом все настойчивей требовал текст моего выступления. Но тут я получил речь Тони Блэра и пришел в бешенство. Написанная сэром Бобом Мэем, главным научным советником премьер-министра, она была настолько тенденциозной, что я начал подозревать Wellcome Trust в причастности к ее подготовке.

В расстройстве позвонив Ари, я сказал, что если Блэр выступит с этой речью, я бойкотирую церемонию в Белом доме и проведу собственную пресс-конференцию. Ари попытался меня успокоить, обещал немедленно позвонить Нилу Лейну и попросил не делать ничего необдуманного (в сущности, не делать ничего вообще) до звонка от него самого или от Нила. Тот, наконец, позвонил мне и предложил вместе пройтись по речи Блэра строчка за строчкой, дабы выяснить конкретные причины моей обиды. Когда я закончил, он уже ясно понимал мою позицию и отнесся к ней с сочувствием, однако не мог ничем мне помочь. «По вашей просьбе я бы изменил что угодно в речи Коллинза и даже президента, но вы просите внести поправки в выступление главы иностранного государства. Это просто невозможно».

Его отказ напомнил мне маневры Коллинза во время наших дискуссий в доме Ари, когда он, как раньше Ландерс, подчеркивал, что не может отвечать за своих коллег, и полностью отрицал свою причастность к передаче письма в Los Angeles Times, обвиняя в этом Wellcome Trust. Если ты поверил обману однажды, в этом виноват лжец, если дважды – ты сам. Я не мог допустить, чтобы ложь второй раз звучала в прямом эфире из Белого дома, и занял жесткую позицию: если выступление прозвучит в своем нынешнем виде, я не приду. Нил умолял меня подождать, пока он по крайней мере не попытается добиться изменения текста.

Будучи оптимистом, я продолжал работать над своим выступлением, сидя за компьютером дома в кабинете. После полуночи раздался телефонный звонок. Нил с облегчением уверил меня, что мои возражения всеми поняты и речь Тони Блэра будет переписана. Соглашусь ли я теперь участвовать в церемонии? Зная Нила, как человека честного и прямого, я поверил ему, и разговор быстро перешел на тему моего выступления. Я обещал передать текст к 6 утра, а пока ознакомил его с важнейшими положениями речи. Она ему явно понравилась. Наша следующая встреча должна была состояться утром в Белом доме. Нам предстояло раскрыть перед миром тайны генома человека…

Глава 15

Белый дом, 26 июня 2000 года

Долгая история развития человечества (да и животного мира тоже) показывает, что побеждают те, кто умеют сотрудничать и успешно импровизировать.

Чарлз Дарвин

Иногда достичь желаемого результата за короткое время возможно, лишь объединив усилия. Две светлые головы всегда идут к цели разными путями. И если у тебя есть деньги и ты хочешь быстро получить результат, никогда не следует полностью полагаться на интуицию только одного человека.

Джеймс Уотсон. Страсть к ДНК. Гены, геномы и общество

В ту ночь, перед важнейшим днем в моей жизни, я не смог заснуть ни на минуту, ведь главам двух – даже не одного, а двух! – государств предстояло обнародовать результаты крупнейшего совместного исследования в биологии. Для многих предстоящее событие стало самым значительным за всю историю науки{192}. Несмотря на все свои угрозы его бойкотировать, я все-таки решил, что это будет «мой день». После разговора с Нилом Лейном я продолжил оттачивать свое выступление, заменяя отдельные слова то в одном, то в другом месте – вычеркивал предложения, менял местами абзацы. Снова и снова я звонил или писал по электронной почте Хизер и другим друзьям, чтобы узнать их мнение, не давая им спать до поздней ночи. Мое выступление должно было быть абсолютно безупречным.

К 6 часам утра, как и обещал, я отправил по имейлу текст своего выступления в Белый дом. Затем принял горячий душ и надел темно-синий костюм с официальным красным галстуком. Впереди был длинный и знойный вашингтонский день. За нами приехала машина с водителем, и мы с Клэр отправились в Белый дом. Мы жили в доме на Потомаке, и поездка заняла 25 минут. В последнее время наша супружеская жизнь была довольно напряженной из-за моей практически непрерывной работы над геномом, так что мы почти не разговаривали, а я снова и снова перечитывал свою речь.

По прибытии в Белый дом мы быстро прошли досмотр и присоединились к Коллинзу, его жене и Лейну. Вскоре появился крепко сбитый, щеголеватого вида Ари Патринос, и официальный фотограф Белого дома начал съемку. На нескольких фотографиях я, Ари и Фрэнсис держим в руках по экземпляру журнала Time, на обложке которого Фрэнсис и я стоим плечом к плечу, но мне было приятно, что я оказался немного впереди. Запечатлеть нас обоих вместе на фотографии потребовало не меньше усилий, чем завершить монументальное исследование, поскольку за всем этим стояло немало закулисных интриг.

Time освещал «геномную историю» почти с самого начала – в основном, благодаря репортажам научного обозревателя журнала Дика Томсона (сейчас он работает в Женеве, во Всемирной организации здравоохранения). Представители Белого дома и мы с Фрэнсисом и Ари согласились предоставить журналу права на эксклюзивные материалы по теме. Имелись в виду секретные интервью со всеми ключевыми игроками и ночные фотосессии, главная из которых проходила после полуночи в НИЗ. Перед началом мероприятия в Белом доме мне сообщили из Time, что редактор решил поместить на обложку только мою фотографию, но высокопоставленный чиновник из Белого дома настаивал, чтобы на обложке обязательно был и Фрэнсис. Однако Time заявил, что это «моя» обложка, и они не собираются ее менять. Но на следующий день Коллинз позвонил мне по телефону и стал умоляющим тоном говорить, что если на обложке будет изображен только один из нас, это будет неверно истолковано. Я нехотя согласился и позвонил Дику Томпсону – хотел быть великодушным и считал, что так будет правильно.

К счастью, в тот великий день разногласия были забыты, и все остро переживали чувство причастности к великому, историческому свершению. В Белом доме нас любезно приветствовали Фрэнсис и его жена, вокруг царила атмосфера напряженного ожидания – казалось, все буквально наэлектризованы предчувствием чего-то необыкновенно значительного. Президент Клинтон, вышедший поприветствовать нас, тоже был в приподнятом настроении и выглядел весьма воодушевленным. Позже он отвел меня в сторону и сказал, что у нас есть хороший общий знакомый – Томас Шнайдер. Его жена Синтия, посол в Голландии, оказалась горячим поклонником генетических исследований и уже раньше обращала внимание президента на мои достижения.

Вот что сам Клинтон написал позднее обо мне и Коллинзе: «Мы с Крейгом были давно знакомы, и я просто постарался свести их вместе»{193}. Когда президент, Фрэнсис и я проходили из холла в Восточный зал Белого дома, оркестр грянул традиционный марш, звучащий при появлении президента. Зал встретил нас бурей оваций. Я сел справа, а Фрэнсис – слева от президентской трибуны. В задней части зала на специальной платформе сгрудились со своими камерами телевизионщики. На двух огромных плазменных экранах шла прямая трансляция из резиденции премьер-министра Великобритании Тони Блэра на Даунинг-стрит, 10. Было видно, как собравшиеся в Лондоне откровенно посмеивались, обращая внимание на разительный контраст между помпезной церемонией в Белом доме и одиноко стоявшим на подиуме перед камерой Блэром.

Я осмотрелся вокруг и заметил среди присутствовавших в зале министров, сенаторов, членов конгресса, послов Великобритании, Японии, Германии и Франции, «сильных мира геномики», в том числе сидевшего в первом ряду Джима Уотсона в белом костюме, рядом с членами моего консультативного совета Нортоном Зиндером и Ричем Робертсом. Там же, рядом с женой Коллинза, была Клэр и, конечно, моя команда из Celera – Хэм Смит, Грейнджер Саттон, Марк Адамс, Хизер Ковальски и Джин Майерс – в на удивление стильном костюме. Пожалуй, единственной хмурой фигурой в этой радостной, возбужденной группе был изысканно одетый Тони Уайт. Впрочем, по ту сторону Атлантики ему вторил Джон Салстон. Ему казалось, что наше торжество не очень уместно и заслуженно: «Мы просто собрали вместе все, что было, аккуратненько все упаковали и сообщили, что все готово. Да, мы просто-напросто кучка шарлатанов»{194}{195}. Но даже он в конце концов прочувствовал важность происходящего. А я – я испытал прилив гордости и ликования, когда президент начал свое выступление о грандиозном проекте «Геном человека», сравнив наши достижения с созданием великой карты человечества:

Почти два столетия тому назад, в этом зале, прямо здесь на полу, Томас Джефферсон и его доверенный помощник развернули великолепную карту – карту страны, которую Джефферсон мечтал увидеть при своей жизни. Помощником его был Мериуэзер Льюис, а карта была итогом его бесстрашного путешествия через всю Америку до самого Тихого океана. Эта карта определила контуры страны и навсегда раздвинула границы нашего континента и нашего воображения.

Я усмехнулся и подумал, что сказал бы президент, если бы знал, что Льюис, возможно, был моим дальним родственником. Но моя улыбка быстро погасла, и я вновь задумался о том, какой длинный путь я проделал со времен вьетнамской войны. В своем выступлении я собирался упомянуть, сколько энергии и решимости придала мне служба в армии на благо моей страны. Я заволновался, боясь потерять самообладание, как это нередко случалось со мной, когда дело касалось той страшной войны.

От Мериуэзера Льюиса президент перешел к генетической картографии:

Сегодня здесь, в Восточном зале, к нам присоединяется весь мир, дабы увидеть карту еще большей значимости. Мы собрались, чтобы отпраздновать завершение расшифровки генома человека. Вне всякого сомнения, это самая важная, самая удивительная карта в истории нашей цивилизации.

Воздав должное тысяче исследователей из шести стран, создавших эту замечательную карту, и, конечно, Крику и Уотсону – в связи с приближающимся пятнадцатилетним юбилеем открытия ими двойной спирали, президент упомянул Господа:

Успешное завершение расшифровки генома – нечто большее, чем эпохальное торжество науки и человеческого разума. Когда-то Галилей, обнаружив, что с помощью математики и механики можно понять движение небесных тел, почувствовал, говоря словами одного выдающегося исследователя, “что узнал язык, на котором Господь сказал о сотворении Вселенной”. Сегодня мы познаем язык, на котором Господь сказал о создании жизни, и ощущаем все большее благоговение перед сложностью, красотой и чудом самого божественного и священного Божьего дара.

Религиозный глянец показался знакомым: с президентским спичрайтером явно поработал Коллинз{196}. Это заставило меня кое о чем задуматься. В Америке подобные фразы являются политической необходимостью, но желание связать гигантский прогресс в рациональном постижении таинств жизни с определенной религиозной системой принижало значение колоссальной работы – моей и целой армии исследователей генома.

Как и президент, я, разумеется, верю, что наука объясняет чудеса в нашей жизни, но мысль о том, что я являюсь саморазмножающимся мешком химических соединений, появившимся на свет в результате 4 миллиардов лет эволюции, кажется мне значительно более поразительной, чем то, что меня, щелкнув пальцами, собрал воедино «космический часовщик». Впрочем, вскоре эти еретические мысли прошли, а президент вернулся к реальности, напомнив нам, что усилия были в действительности направлены на изучение не замысла Господа, а генетических причин таких заболеваний, как болезни Альцгеймера, Паркинсона, диабет и рак.

А потом неизбежно настало время упоминания о многочисленных битвах, которые я вел на протяжении многих лет. Президент говорил о «разумной и здоровой конкуренции, приведшей нас к этому дню», о том, что участники и государственной программы, и частного проекта теперь намерены одновременно опубликовать результаты своих геномных исследований «на благо исследователей в каждом уголке земного шара». В этот момент я занервничал, поскольку знал, что пришла очередь выступления Тони Блэра. Хоть я и добился некоторых уступок и рассчитывал, что он внес определенные изменения в свое выступление и удалил язвительные замечания в адрес Celera, я точно не знал, что именно он скажет.

На плазменных экранах крупным планом возникло лицо премьер-министра. После пары слов о своем маленьком сыне и других обычных банальностей, он, к моей радости и облегчению, особо отметил меня: «Кроме того, я хотел бы также упомянуть яркую творческую работу, проделанную Celera, и доктора Крейга Вентера, который в лучшем духе научной конкуренции способствовал более быстрому завершению этого блестящего исследования». В тот момент до меня еще не дошло, что речь Блэра вызовет вполне понятное негодование в Великобритании из-за того, что он НЕ сказал: как он мог упомянуть Celera и ничего не сказать о Сенгере?

Знамя государственной программы подхватил Фрэнсис Коллинз, начавший свое выступление с трогательного упоминания о состоявшихся накануне похоронах невестки. Она слишком рано умерла от рака груди, не успев воспользоваться результатами новых достижений в этой области. Фрэнсис, считавший сам акт прочтения генома поводом для поклонения, рассказал, «какой честью и каким волнующим событием было впервые заглянуть в “руководство по эксплуатации человека”, ведомое ранее лишь одному Богу», а затем сделал щедрый комплимент мне и Celera{197}. «Я поздравляю Вентера и его команду с проделанной работой. В Celera используют элегантные и инновационные методы, прекрасно дополняющие стратегию государственной программы. Уверен, мы многое узнаем при сравнении результатов наших проектов. Я счастлив, что сегодня единственная борьба, которую мы ведем, – это борьба во имя человечества».

В заключение Фрэнсис любезно представил меня публике, охарактеризовав как «человека, никогда не довольствующегося статусом-кво, всегда ищущего возможности применить новые технологии, новые методы, когда старые больше не работают» и «четко выражающего свои мысли, успешно стимулирующего работу коллег и никогда не останавливающегося на достигнутом». Оказывается, я «внес большой вклад в развитие геномики». Как ни приятны были его слова, в этот момент я не мог не почувствовать некоторого сожаления. Как же сильно выиграл бы геномный проект, если бы отношение руководства государственной программы к Celera было таким с самого начала!

И вот настала моя очередь говорить. Сотрудник Белого дома сделал небольшой шаг назад, я подошел к кафедре, которую ему пришлось опустить в соответствии с моим ростом, и начал со скромного комментария, что я несколько ниже, чем два предыдущих оратора, а затем произнес речь, работе над которой отдал немало времени и сил.

Господин Президент, господин премьер-министр, члены Кабинета, уважаемые члены конгресса, господа послы и гости. Сегодня, 26 июня 2000 года – один из важнейших дней в истории человечества. Сегодня мы объявляем, что наш биологический вид впервые может прочитать химические буквы своего генетического кода. В 12:30, на пресс-конференции совместно с представителями государственной программы по исследованию генома, Celera Genomics предоставит описание первой сборки генетического кода человека из полного генома методом дробовика. Всего 9 месяцев назад, 8 сентября 1999 года, в 18 милях от Белого дома, небольшая группа ученых во главе со мной, Хэмилтоном Смитом, Марком Адамсом, Джином Майерсом и Грейнджером Саттоном приступили к секвенированию ДНК человека с помощью нового метода, впервые использованного той же командой исследователей 5 лет назад в Институте геномных исследований TIGR.

Celera определила генетический код пяти индивидуумов. Мы расшифровали последовательности генома 3 особ женского пола и 2 мужского пола, латиноамериканцев, монголоидов, европеоидов и афроамериканцев. Мы сделали эту выборку из уважения к разнообразию, которое и есть Америка, и чтобы проиллюстрировать, что понятие расы не имеет генетической или какой-либо иной научной основы. По геномам этих 5 человек невозможно отличить один этнос от другого. С точки зрения социального поведения и медицины все люди уникальны, и демографическая статистика в данном случае неприменима. Я хотел бы отметить и поздравить Фрэнсиса Коллинза и наших коллег из государственных центров по исследованию генома в США, Европе и Азии за их огромный вклад в создание чернового варианта генома человека. Я также хотел бы отдельно поблагодарить Фрэнсиса за его личное участие в моей работе по укреплению сотрудничества в геномном сообществе, и за вклад в наши совместные усилия ради приближения этого исторического момента и его последующего влияния на будущее человечества.

Я также хотел бы поблагодарить президента за его поддержку идеи сотрудничества государственных и частных компаний, благодаря чему этот день навсегда войдет в историю. Совершенно очевидно, что наши успехи были бы невозможны без усилий тысяч ученых всего мира, которые многого добились до нас в своем стремлении лучше понять жизнь в ее первооснове. Красота науки состоит и в том, что все важнейшие открытия строятся на открытиях других. Я продолжаю черпать вдохновение в новаторских достижениях ученых, работающих в самых разных направлениях науки. Особо отметить хотелось бы присутствующих здесь Чарлза Делизи из Министерства энергети ки и Джима Уотсона из Колд-Спринг-Харбора за их дальновидность и помощь в организации геномного проекта. Завершение сборки чернового варианта генома человека не получилось бы без постоянных инвестиций правительства США в фундаментальные исследования. Я приветствую усилия президента и работу конгресса в течение последних нескольких лет, направленные на самое большое финансирование фундаментальной науки.

При этом нельзя обойти вниманием также частные инвестиции в научные исследования в США. Сегодняшнее событие не случилось бы, если б компания PE Biosystems не влоила более миллиарда долларов в Celera и в разработку автоматизированного секвенатора ДНК, который использовался для секвенирования последовательности генома и в компании Celera, и сотрудниками государственной программы. Следует также отметить, что и некоторые другие частные инвестиции в науку были сделаны под влиянием государства.

33 года назад, будучи молодым человеком, я служил в медицинском корпусе во Вьетнаме. Я не понаслышке узнал, что такое смерть. Этот опыт пробудил во мне интерес к изучению взаимодействия триллионов клеток нашего организма для создания и поддержания человеческой жизни. А увидев своими глазами, как после страшных ранений одни люди выживали, а другие сдавались и погибали от, казалось бы, незначительных ран, я понял, что сила человеческого духа не менее важна, чем физиология. Мы, люди, безусловно, нечто гораздо большее, чем просто сумма генов, точно так же, как общество – гораздо больше, чем совокупность людей. Наша физиология основана на сложных и бесконечных взаимодействиях между генами и окружающей средой, так же, как наша цивилизация основана на взаимодействии между всеми людьми. Одно из самых замечательных открытий, которое я и мои коллеги сделали, расшифровывая ДНК более двух десятков видов живых существ, от вирусов до бактерий, растений и насекомых, а теперь и человека, – это то, что мы все связаны общим эволюционным развитием генетического кода. У человека множество общих генов с каждым из видов на Земле, и мы не так уж сильно отличаемся друг от друга. Возможно, вы удивитесь, узнав, что ваши генетические последовательности больше чем на 90 % совпадают с последовательностями других животных. Я убежден, что знания, которые мы передаем миру, будут иметь колоссальное влияние для понимания природы человека, лечения болезней и определения нашего места на Земле.

Расшифрованная последовательность генома представляет собой новую отправную точку для фундаментальной науки и практической медицины, открывая пути излечения многих болезней. Возьмем для примера онкологические заболевания. Каждый день в Америке от рака умирает около 2 тысяч человек. Исследование генома, результаты которого сегодня утром были представлены доктором Коллинзом и мной, а также вдохновленные ими последующие исследования, позволяют надеяться на появление, по крайней мере, потенциальной возможности снижения количества смертей от рака до нуля еще в течение нашей жизни. Разработка новых методов лечения потребует новых государственных инвестиций в фундаментальную науку и даст возможность биотехнологической и фармацевтической промышленностям использовать эти открытия в современной медицине.

Однако, как и многие из вас, я обеспокоен, что найдутся люди, которые захотят использовать новые знания как основу для дискриминации. В программе CNN-Time сегодня утром сообщалось, что 46 % опрошенных американцев считают, что успешное завершение проекта генома человека отрицательно скажется на жизни общества, вот почему мы должны вместе работать для повышения уровня научных знаний людей и обеспечения разумного использования результатов наших исследований.

Из личного общения с президентом в течение последних нескольких лет и из его сегодняшнего выступления я знаю, что генетическая дискриминация – одно из его главных опасений в связи с геномной революцией. Несмотря на неизбежное поражение сторонников генетического редукционизма, нам необходимы новые законы для защиты от генетической дискриминации.

Некоторые говорят, что расшифровка генома человека приведет к исчезновению таинства возникновения жизни. Поэты утверждают, что секвенирование генома подобно стерилизующему редукционизму, который лишит их вдохновения. Все как раз наоборот! Загадка невероятных хитросплетений и чудесных превращений неодушевленных химических соединений нашего генетического кода, ведущих к непредсказуемости человеческого духа, могут стать источником неисчерпаемого вдохновения для поэтов и философов на тысячелетия вперед.

Президент поблагодарил меня за «это замечательное выступление» и добавил: «Когда все это заработает, и мы будем жить до 150 лет, молодые люди все так же будут влюбляться, старики – спорить о проблемах, казалось бы, решенных 50 лет назад, мы все – делать наши обычные глупости, и тогда мы станем свидетелями необыкновенного благородства, на которое по-прежнему будет способен человек. Сегодня поистине великий день»{198}.

Сразу после выступлений в Восточном зале в пресс-центре Белого дома состоялся брифинг, а затем все перешли в отель «Вашингтон Хилтон», где должна была состояться главная пресс-конференция. За час до этого все участники геномных исследований могли отдохнуть и подготовиться к пресс-конференции в специально отведенных помещениях.

К тому моменту атмосфера стала действительно праздничной, и все сотрудники Celera были на седьмом небе от счастья – то есть, почти все. Хизер отвела меня в сторону и сказала, что Тони Уайт очень недоволен. На самом деле, он был в ярости, чрезвычайно раздражен и разобижен. Его никто не встречал на входе в Белый дом. Его не пригласили выступить перед собравшимися с рассказом о том, как он выписал чек, «запустивший» компанию Celera. Ему даже не дали возможности встретиться с президентом! Я, конечно, мог бы от его имени похлопотать о пропуске, но это было обязанностью его пресс-секретаря. В любом случае, только Белому дому решать, кому дать шанс поговорить с президентом, а то, что Тони не раз обливал Клинтона грязью, было не в его пользу. Позже, когда мы с Коллинзом направились на пресс-конференцию, события продолжали развиваться для Тони далеко не лучшим образом. Мы шли, по дороге отвечая на вопросы одного репортера, а в это время нас снимали операторы телевизионной программы «Шестьдесят минут». Пятясь назад, трое операторов одновременно наткнулись на Тони и сбили его с ног.

Пресс-конференция была не похожа ни на одну из тех, на которой я когда-либо бывал, – ни до, ни после. Она проходила в банкетном зале, в который набилось около 600 человек и вдобавок невероятное количество телеоператоров и фотографов. Наши лица озаряли десятки вспышек. Джин Майерс и Марк Адамс, в немалой степени заслуживавшие внимания, присоединились ко мне на сцене и вместе с финансируемыми правительством учеными отвечали на многочисленные вопросы. К всеобщему удивлению, общий тон оставался положительным, полным единодушия и сердечности. Мы все были одной большой и счастливой «геномной семьей». И, тем не менее, мы ни на минуту не переставали гадать, продлится ли перемирие, когда мы вернемся в свои лаборатории? Сохранится ли этот дух великодушия и сотрудничества и появится ли наша общая статья?

Глава 16

Публикуйте – и убирайтесь к черту[7]

Ученый не должен иметь ни желаний, ни привязанностей, – только сердце из камня.

Чарлз Дарвин

Перемирие с нашими конкурентами оказалось недолгим. Мы хотели опубликовать подробности проделанной работы, чтобы продемонстрировать нашим коллегам и критикам расшифрованный геном человека во всей его красе. И самое главное – впервые рассмотрев «руководство по эксплуатации человека», представить миру результат нашего анализа этого «документа». И все это мы планировали сделать в престижном журнале Science.

Но теперь противоречия стали столь глубокими, что об этом можно было только мечтать. Уже через несколько недель после того знаменательного дня в Белом доме, руководство государственной программы начало активную закулисную борьбу против публикации нашей статьи. Появилась серия провокационных писем. Одно из них, направленное в Science, гласило: «Приняв под видом научной статьи оплаченное рекламное объявление, вы понизили уровень знаменитого журнала до уровня воскресного газетного приложения»{199}. В среде исследователей генома циркулировало электронное письмо с призывом бойкотировать Science.

Я был уверен, что все это – месть, направленная против Celera и меня лично за то, что мы похитили приз, на который претендовали другие. Но это давление на мою команду было в действительности довольно мягким, а настоящее зло исходило от наших инвесторов, вложивших миллионы долларов и справедливо рассчитывавших, что использование данных конкурентами Celera не повредит их бизнесу.

С редактором журнала Science Доном Кеннеди и его сотрудниками мы работали над наилучшим вариантом текстов, которые бы позволили ученым получить свободный, открытый и неограниченный доступ к полученным Celera результатам, ограничивая, в то же время, возможность использовать наши данные коммерческими компаниями. Но мои критики стремились вообще блокировать наши публикации. К моему изумлению, они заявляли, что если наши конкуренты не смогут использовать наши результаты, то и научное сообщество тоже не будет иметь такую возможность. Меня позабавило, что эту «вывернутую наизнанку» философию поддержал Фрэнсис Коллинз – тот самый, который придумал трогательную «народную песенку» про то, что геном принадлежит всем на свете.

Дон Кеннеди подробно информировал меня обо всех критических замечаниях. Ирония заключалась в том, что человеком, осуществлявшим массированное лоббирование, был Эрик Ландер, или, как его прозвали мои сотрудники, Эрик Сландер[8]. Из своего опыта по организации компаний и консультировании биотехнологических фирм он несомненно знал, что Celera не может позволить другим компаниям бесплатно использовать свои результаты и тем самым подорвать ее собственный вполне процветающий бизнес по созданию базы данных. Тем не менее в ноябре 2000 года Ландер убедил Вармуса и других подписать письмо Кеннеди, требуя не публиковать статью Celera. Дон Кеннеди стойко оборонялся, а Ландер и Коллинз за кулисами делали все, чтобы блокировать выход статьи. Тем временем мы с Доном получили поддержку от президента Национальной академии наук Брюса Альбертса, нобелевского лауреата Дэвида Балтимора и президента Калтеха в Пасадене.

В качестве последней уловки Ландер и Коллинз пригрозили, что если Кеннеди не откажется печатать нашу статью, они не будут публиковать в Science свою статью по геному, а вместо этого передадут ее журналу Nature. Возможно, они забыли, как в 1994 году Уотсон пытался заблокировать мою статью в Nature о каталоге генома человека, пригрозив, что ни один исследователь генома в Соединенных Штатах никогда больше не будет публиковаться в этом журнале.

Наконец мы достигли соглашения с Доном Кеннеди и журналом Science о предоставлении любому ученому полной копии DVD с результатами секвенирования, а также доступа к бесплатному веб-сайту, где все желающие смогут проводить в геноме человека широкий поиск совпадающих последовательностей. Кроме того, Celera обязалась обеспечить подписку академическим учреждениям и биотехнологическим и фармакологическим компаниям и предоставить данные обо всех расшифрованных геномах (включая геном мыши), а также вычислительные мощности для проведения исчерпывающего анализа геномов.

К январю 2002 года база данных Celera приносила более 150 миллионов долларов дохода ежегодно, сделав этот бизнес рентабельным меньше чем через три года. Подписчиками стали большинство крупных университетов и академических учреждений разных стран, от Калифорнийского университета до Гарварда и Каролинского института в Стокгольме, и даже НИЗ! Научный мир вовсю использовал наши результаты секвенирования (за исключением, разумеется, Wellcome Trust, который не разрешил подписку получателям своих грантов), а Коллинз, Ландер и Салстон настойчиво повторяли, что результаты Celera недоступны.

Пока новые битвы продолжали бушевать, моя команда круглые сутки трудилась над анализом последовательностей генома человека. Работу возглавляли Марк Адамс, Джин Майерс, Ричард Мьюрал, Грейнджер Саттон, Хэм Смит, Марк Янделл, Роберт Холт и я. Статья в Science претерпела более ста редакций, но в результате получился исчерпывающий обзор генома и его генов. Все мы понимали, что история будет судить о нас по качеству этой работы, то есть по качеству нашего анализа и по тому, что этот анализ говорит о природе человека. Я хотел, чтобы исследование полученных данных было выполнено скрупулезно и представлено с максимальной достоверностью.

Наша статья вышла 16 февраля 2001 года. Это была очень необычная работа: 283 автора, 47 страниц (в десять раз больше, чем в обычной статье), а еще она включала цветную складную карту генома длиной полтора метра и сообщала читателям об огромном количестве дополнительных данных на веб-сайте Science{200}. Самым удивительным было небольшое количество обнаруженных нами генов. Компании Incyte и HGS утверждали, что с помощью моего метода EST они выделили и запатентовали 200 тысяч генов человека. Временами они говорили, что существует более 300 тысяч генов человека. Несколькими годами ранее я опубликовал статью, где указал, что число генов значительно меньше, где-то 50–80 тысяч. В действительности оказалось, что их самое большее 26 тысяч.

Вывод о большем количестве генов (50–80 тысяч) мы сделали, предположив, что гены распределяются в геноме равномерно, но мы ошиблись. В действительности в геноме оказались области (мы назвали их «пустынями»), которые содержали миллионы нуклеотидов генетического кода, но очень мало генов, если они вообще там были, как, например, на хромосомах 13, 18 и X-хромосоме. В отличие от этих областей, другие участки или хромосомы, например хромосома 19, были плотно «укомплектованы» генами. Для меня такое распределение генов было поразительным и тут же вызвало вопрос, что это означает с точки зрения эволюции человека. Возможные ответы подсказывало сравнение с геномом дрозофилы.

У нас, людей, и у дрозофилы имеется много одинаковых генов, а гены, которые не являются таковыми, дают массу сведений о 600 миллионов лет эволюции – у нас ведь общие предки. Именно эти гены сделали нас уникальными существами. Это огромное число генов, присущее только человеку, связано с приобретенным иммунитетом, внутриклеточной и межклеточной сигнализацией, а более всего – с формированием центральной нервной системы. Увеличение количества генов происходило преимущественно в тех областях, где они расположены плотно, в основном за счет дуплицирования генов данной категории. Например, гены, связанные с межклеточным взаимодействием, воспроизводятся снова и снова, могут мутировать и включать новые функции. Пустынные области чаще связаны с более древними функциями нашего кода, с самим процессом поддержания жизни.

Никогда я не был так счастлив, как после публикации нашей статьи в Science. Такого глубокого удовлетворения я раньше не испытывал. Несмотря на склоки, всякую ерунду и разные неважные мелочи, несмотря на постоянные сетования, что наше дело безнадежно, невозможно и невыполнимо, мы победили! Я расшифровал геном человека не за 15 лет, а за 9 месяцев, я «творил историю» вместе с лучшими учеными, когда-либо собравшимся поработать вместе в одной команде!

Когда стало ясно, что наша статья появится в Science, как и планировалось, руководство государственной программы выполнило свою угрозу бойкотировать журнал и опубликовало свои результаты в британском Nature. Меня это вполне устраивало. Правда, некоторые сотрудники Science по сей день переживают, что Ландер и Коллинз продолжают публиковать работы по геному только в Nature.

К сожалению, мои конкуренты не оставляли попыток подорвать репутацию Celera. Их следующим «залпом» была статья в журнале PNAS, в которой они утверждали, что результаты нашего секвенирования ни в чем не превосходят результаты государственного «Генома человека», на которых наша работа, по их утверждению, основана{201}. Салстон заявлял, что вопреки нашим утверждениям, метод дробовика не сработал при расшифровке генома человека – и это несмотря на то, что Ричард Дурбин из Института Сенгера признал, что результаты Celera «в некотором отношении лучше наших»{202}. Ландер даже назвал наши данные «полным провалом»{203} и «геномным салатом»{204}. Для опровержения наших результатов они использовали математические доводы, хотя и сами не верили, что это всерьез может повредить нашей работе. Более других был задет, возмущен и оскорблен Джин Майерс. Хотя мы и думали обратиться в суд, но все же решили, что лучше ответить на эти нападки качественными публикациями в научных журналах. Я хорошо помнил слова своего учителя Ната Каплана: «Истину не скроешь».

А тем временем в Сан-Франциско должна была состояться ежегодная Конференция американской ассоциации по развитию науки (AAAS). Поскольку AAAS – издатель журнала Science, было вполне естественным обнародовать статью именно там. И тогда же группа ученых, финансируемых государством, опубликовала свою статью в Nature. Коллинза и меня пригласили сделать на конференции доклады. Нам обоим аплодировали стоя. После выступления меня окружили толпы поклонников и желающих получить мой автограф.

В тот вечер Celera устроила праздничный ужин в санфранцисском Центре дизайна. Подавали устрицы, икру и охлажденную водку. На этот раз Майк Ханкапиллер тоже принял участие в банкете; прием в Белом доме ему пришлось пропустить – он тогда заболел ветрянкой. Та вечеринка – пожалуй, самая приятная в моей жизни, хотя она и была омрачена отсутствием Клэр, которая, якобы, слишком устала и не приехала в Калифорнию. Я танцевал с несколькими дамами, больше всего с Хизер. Она никогда не сомневалась во мне и продолжала верить в меня, несмотря на все баталии последних лет.

Вслед за расшифровкой генома человека мы приступили к секвенированию генома мыши. Когда я предлагал исследователям из государственной программы заняться геномом мыши, пока я секвенирую геном человека, это вызвало бурю возмущения, хотя моя идея была вполне рациональной. Расшифровка генома мыши, занявшая всего шесть месяцев, дала Celera большие преимущества в работе по сравнительному изучению геномов{205}. На этот раз из-за отсутствия иных данных по геному мыши мы использовали только собственные данные секвенирования методом дробовика. Не загрязняя наш геном менее качественными результатами, мы получили значительно лучший результат сборки, чем в случае генома человека. Сравнение геномов мыши и человека впервые показало, что у всех млекопитающих 90 % генов являются общими и располагаются они на хромосомах в основном в одинаковом порядке.

Все это однозначно доказывало эволюционное родство на генетическом уровне. Получив гранты от НИЗ, мы перешли к секвенированию геномов крысы и комара Anopheles, переносчика возбудителя малярии.

К этому времени в Celera были разработаны новые программы, в том числе для выяснения функций генов и поиска вакцины против рака. Я также приобрел фармацевтическую компанию в Саут-Сан-Франциско, занимающуюся малыми молекулами, и работал с Майком Ханкапиллером над созданием компании Celera Diagnostics. Я чувствовал, что развиваю Celera в правильном направлении, от простого прочтения генома к использованию его для разработки новых тестов и методов лечения.

Вскоре наша работа получила признание мирового научного сообщества. Сначала я отправился в Саудовскую Аравию получать Международную премию имени короля Фейсала (вместе с известным энтомологом, биологом и писателем Эдвардом Уилсоном), затем в Вену, где мне вручил Международную премию в области здравоохранения бывший президент Советского Союза Михаил Горбачев. Мне присвоили множество почетных степеней лучшие университеты мира, я получил премию Пауля Эрлиха и Людвига Дармштедтера, высшую научную награду Германии. Япония дала мне премию Такэда, Канада – премию Гарднеровского фонда. Однако политика вторглась и сюда. Поддерживаемые государством ученые попытались воспрепятствовать нам в получении Гарднеровской премии, возражали, чтобы мне присудили премию Эрлиха одному и были против того, чтобы Американское общество генетики человека представило меня к награде за «исследования, которые нигде не были опубликованы и результаты которых никто не видел»{206}.

К этому времени моя команда была совершенно измучена. Джин, Марк, Хэм и я понимали, что достигли такой вершины, какую редко кому удается покорить за всю свою жизнь, и повторить подобный успех практически невозможно. Джин и Марк начали поиски новых проектов. Я стал задумываться о возвращении в TIGR и о других направлениях научных исследований. Я бы остался в Celera, если бы компания была независимой, но мне становилось все яснее и яснее: я не могу и не хочу продолжать работать с Тони Уайтом.

Однако в ход нашей жизни вмешалась трагедия.

11 сентября 2001 года, прочитав накануне лекцию в Сан-Франциско, я направлялся в аэропорт. В этот момент весь мир узнал о самолете, врезавшемся в одну из башен Всемирного торгового центра. Как и все, я с ужасом наблюдал, как второй самолет пронзил вторую башню. Тогда казалось, что такие атаки возможны по всей стране, и я решил ехать в Мильбрэ, где жили моя мать и отчим. Я остановился в отеле «Хайятт» и застрял там на несколько дней.

По мере того, как становились известными масштабы трагедии, у меня, как и у каждого американца, возникло желание хоть чем-то помочь своей стране. Понимая, что тысячи людей погибли в аду пожара и при обрушении башен, я решил, что лаборатории Celera могут быть использованы для идентификации жертв по ДНК. Выполнять такую работу в обычных лабораториях трудно. Учитывая состояние останков, целесообразнее всего было исследовать митохондриальную ДНК. Я позвонил Майку Ханкапиллеру, поскольку знал, что ABI производит наборы для секвенирования при судебных разбирательствах, широко используемые криминалистами. Майк предложил позвонить Тони Уайту, и Тони поддержал нас, дав добро.

Я уже встречался с руководителем нью-йоркской судебно-медицинской лаборатории Робертом Шейлером несколько месяцев назад, после своей лекции в Музее естественной истории. И вот теперь я рассказал ему о своих планах. В то время все авиаперелеты были прекращены, но, используя корпоративный самолет Тони Уайта и получив специальное разрешение, я отправился в Нью-Йорк вместе с Рондой Роби, заведующей в ABI судебно-медицинским отделом. Наш самолет был первым невоенным воздушным судном, получившим разрешение лететь через всю страну, и, чтобы нас не сбили, каждые 30 минут мы сообщали о наших перемещениях в Командование воздушно-космической обороны Северной Америки (NORAD).

При посадке в Нью-Йорке нас с Рондой встретили представители полиции штата и обеспечили сопровождение до центра города. В отделе расследований царил настоящий хаос, атмосфера была крайне напряженной. Мы увиделись с Бобом и с руководителем нью-йоркского судебно-медицинского отдела и выяснили, что нужно сделать, чтобы Celera получила сертификат лаборатории судебной экспертизы. Нас спросили, не хотим ли мы попасть на место теракта. Я сказал, что хочу, – в частности потому, что офис моего брата находился на третьем этаже первой башни (я с облегчением узнал, что никто из его сотрудников не пострадал). Когда Ронда и я, вместе с заведующим криминалистической лабораторией полиции штата, вышли из полицейской машины, я был потрясен увиденным, запахом места трагедии и его размерами. В судебно-медицинских палатках нам показали найденные останки жертв. Сердце. Части тела. Мелкие кости, другие фрагменты. В целом предстояло идентифицировать примерно 20 тысяч индивидуальных образцов. Вид останков и запахи перенесли меня во Вьетнам, во времена наступления Тет, когда надо было решать, кому из тяжело раненых я должен помочь выжить, а кого оставить умирать. Но в этих палатках спасать было не кого…

Вернувшись в Celera, мы поняли: для получения сертификата лаборатории судебной экспертизы придется пройти довольно долгий путь. Ронда и Ю-Ху Роджерс (сейчас он глава Института Крейга Вентера по секвенированию генома) создали группу, которую мы назвали «Командой парящих орлов». Все работали с невероятным напряжением, чтобы получить необходимые документы от ФБР и администрации штата Нью-Йорк. Однако время шло, первоначальный энтузиазм Тони Уайта улетучился, и он стал настаивать на возвращении к коммерческим исследованиям. Под давлением ABI Celera была вынуждена прекратить всю подготовительную работу. Ронду отозвали в Фостер-Сити. Я был разочарован и растерян – ведь я дал слово Бобу Шейлеру, что в этой страшной трагедии мы будем приносить пользу, помогать, а не зарабатывать.

Напряженные отношения между мной и Уайтом накалились до предела на встрече с инвесторами в Сан-Франциско. Я произнес стандартную деловую речь в довольно бессвязной форме – мне редко разрешали говорить по существу. Когда начались вопросы, Тони и начальник финансового отдела Applera встали по обе стороны от меня, подобно двум послушным кэгэбэшникам из бывшего Советского Союза. Сразу после совещания я уехал, взяв с собой Хизер, прилетевшую вместе со мной на эту встречу. Я решил прокатиться на машине и показать ей одно из моих любимых мест. Это было нечто вроде подведения итогов моей жизни, долгого пути из Милбрэ в Celera. Я поехал в Президио, туда, где был похоронен мой отец. Мы бродили среди старых развалин на месте орудийных окопов для защиты города. В школьные годы мне очень нравилось бывать здесь. Потом мы отправились в Саусалито, куда я ходил под парусом и где проводил уикенды. Там мы поужинали с Дином Орнишем, славным парнем, с которым встречались на приемах у президента Клинтона. Дин разработал диету с низким содержанием жиров в сочетании с определенным образом жизни и медитацией, как средство снижения риска сердечных заболеваний, и теперь пытался сделать нечто такое же для снижения риска заболевания раком. Сидевшие с нами за столом люди из его группы поддержки больных раком простаты были совсем не похожи на Тони Уайта и Эрика Ландера и им подобным. Они вдохновляли! Поздно вечером, по дороге в город, я понял, что мне теперь нужно делать.

У меня никогда не получалось держать язык за зубами, поэтому я поделился с двумя членами совета директоров Applera, что собираюсь уходить, но так, чтобы не причинить вреда Celera (иными словами, не навредить друзьям и коллегам). Я очень хотел уйти благородно. Однако мне следовало догадаться, что когда дело касается Тони Уайта, сведение счетов неизбежно. При разрыве отношений всегда становится ясно, в чьих руках власть и кто контролирует ситуацию. В январе 2002 года совет директоров компании Applera провел заседание прямо рядом с моим кабинетом. Среди присутствующих был Майк Ханкапиллер, человек, с которого началась эта глава моей жизни, и президент компании Celera Diagnostics Кэти Ордоньез, пришедшая в компанию из Hoffmann – La Roche. В 16 часов руководство компании прислало ко мне адвоката Билла Соуча: итак, я был уволен.

Оставалось всего несколько дней до того, как я мог получить четвертую часть (775 тысяч долларов) моих биржевых опционов. Теперь я все это терял. На продажу моих акций мне дали тридцать дней. У Соуча было заготовлено два заявления для прессы, один на случай моего согласия, другой – если я его не дам. 22 января читатели прочли первый вариант. Итак, корпорация Applera объявляла о моем уходе с поста директора Celera Genomics Group. Тони Уайт, временно занявший эту должность, поздравлял меня с «невероятными достижениями», и сообщал, что в настоящее время компания переходит к разработке новых лекарств: «Совет директоров нашей компании, Крейг и я – все согласны, что на данный момент наилучшим решением в интересах Celera будет уступить место новым высокоэффективным руководителям, более опытным в фармацевтических исследованиях и развитии производства». Далее из того же заявления я узнал, что «благодаря этому решению, Celera получит наилучшие возможности и впредь делать историю». Я уходил из компании, завершив секвенирование геномов дрозофилы, человека, мыши, крысы и комара, создав прибыльную профессиональную базу данных, систему протеомного анализа и оставив в казне Celera миллиард наличными.

Даже когда вы знаете, что конец близок, практически невозможно к нему подготовиться. Да, я хотел уйти из Celera, – но хотел иметь время, чтобы попрощаться и поблагодарить свою команду за их невероятную целеустремленность и личный интерес каждого к нашей работе. Они выложились на 110 %. Вместо этого мне пришлось тотчас же собирать свои пожитки. Мой талисман – высушенная кожа морской змеи – никогда не подводил меня, но сейчас я быстро упаковал его вместе с копиями своих статей и разными «вентеровскими» сувенирами. Обратно меня не впустят. Не дадут попрощаться со своими ведущими сотрудниками, ни с кем из более тысячи человек, которых я принял на работу. Линн Холанд, мой личный помощник с первых дней работы в TIGR, и Кристина Вуд, еще один член моей офисной команды, – обе были в слезах.

В тот вечер меня пригласили в качестве почетного гостя в Экономический клуб в Вашингтоне, где я должен был выступить с важной речью. Я пошел домой переодеться в смокинг и позвонил Клэр, но она была так подавлена последними событиями, что не могла даже говорить со мной. В клубе я произнес импровизированную речь – Хизер до сих пор считает ее моим лучшим выступлением. На следующий день я начал осознавать, что произошло. Клэр была очень расстроена, понимая, что я хочу, как и было запланировано, вернуться в TIGR. А она тогда больше всего на свете хотела остаться его директором. Я тоже испытывал острое чувство потери, потому что только теперь понял, как важна была для меня моя команда, с которой мы вместе с таким трудом создавали Celera.

Депрессия

Нападки и неудачи, которые я переживал годами, для многих обернулись бы глубокой депрессией. Не могу сказать, что временами я не бывал в пониженном тонусе, но мне везло: в большинстве случаев я избежал клинической депрессии. Какую роль в этом сыграли мои гены? Группа ученых под руководством Кэй Вильгельм из Клиники Св. Винсента в Сиднее и Университета Нового Южного Уэльса в Австралии обнаружили, что депрессия значительно чаще развивается у тех, кто унаследовал от обоих родителей на хромосоме 17 короткую версию гена 5-HTTLPR, регулирующего перенос серотонина.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Японский ниндзя пробирается в замок германского императора. Татарский нойон участвует в рыцарском ту...
Люди непохожи друг на друга, и это часто приводит к конфликтам и душевным страданиям. Понимание прир...
В книге представлена точка зрения инвестиционных аналитиков на то, каким образом специалисты и финан...
Автор бестселлера «Еда и мозг» раскрывает мощное влияние кишечных бактерий на состояние вашего мозга...
Изложены основные понятия, определяющие инновационный процесс. Рассмотрена его общая структура, опис...
У вас в руках долгожданное продолжение конспекта лекций Русской Школы Русского языка, уникального пр...