По обе стороны правды. Власовское движение и отечественная коллаборация Мартынов Андрей
Ген. Краснов: “Андрей Андреевич требует единого командования и безоговорочного подчинения ему казачества. Об этом можно говорить, когда Андрей Андреевич станет главнокомандующим всеми русскими национальными силами и когда будет единый фронт. Но пока такового нет. Сейчас РОА только формируется, тогда как казаки уже давно ведут борьбу на боевом фронте и подчинены немецкому командованию. При таком положении я не имею права отдать приказ о снятии их с боевого участка и передаче Андрею Андреевичу”.
Ген. Власов: “Говоря об едином командовании, я не ставил такого условия, так как отлично сознаю, что оно невыполнимо”»{841}.
Власова поддержал не только Трухин, подчеркнувший моральное значение единоначалия, но и Поляков («единство командования для меня это — азбука»). Трухин также отметил важность формальной унификации войска (единства уставов и обучения). Поляков, обращаясь к Краснову, выразил надежду, «что такая форма может быть вами приемлема. Кроме того, было бы возможно приступить к немедленному формированию казачьей бригады или дивизии в составе РОА. В этом отношении большую помощь оказал бы генерал Шкуро, дав для этой цели казаков из запасного полка, нашлось бы достаточно и офицеров». Но Краснов не уступал: «“Я опасаюсь, что казаки растворятся в РОА, их начнут сотнями придавать к разным войсковым единицам, появятся неказачьи начальники, что у казаков вызовет справедливый ропот”.
Ген. Власов: “Делать этого я не собирался, но, разумеется, что по ходу военных действий, иногда будет необходимо придать ту или иную казачью единицу к частям РОА конечно, не нарушая ее единства”.
Ген. Краснов: “А кто же будет при едином командовании назначать высших казачьих командиров?”
Ген. Трухин: “Конечно главнокомандующий”.
Ген. Краснов: “Это неприемлемо. Казаков вы не знаете и при таком порядке, на положении начальников дивизий или бригад, могут оказаться лица, совершенно несоответствующие”.
Я: “Решение этого вопроса я бы предложил в иной форме, а именно: назначение и утверждение по всей казачьей линии на разные должности осуществляется генералом Красновым. Только в отношении начальников дивизий и командиров бригад, таковые назначаются генералом Красновым, а утверждаются главнокомандующим”»{842}.
Следующим спорным вопросом стал текст присяги. Казаки присягали на верность Гитлеру — «вождю Новой Европы и германского народа Адольфу Гитлеру верно служить и буду». Власовцы клялись служить во имя «блага… народа, под главным командованием генерала Власова». Гитлер в присяге упоминался (по настоянию немцев), но лишь как союзник{843}.
Разночтения в присяге Краснов активно использовал как причину отказа объединения с РОА. Так, выступая перед слушателями курсов казачьих пропагандистов в Потсдаме (атаман не мог в свете политических расхождений и все нарастающей личной конфронтации пользоваться услугами власовской школы в Дабендорфе){844}, он мотивировал свое утверждение тем, что казаки уже «принесли присягу на верность фюреру и Германии»{845}.
«Ген. Краснов: “Андрей Андреевич настаивает, чтобы казаки принесли ему присягу. Я такого распоряжения отдать не могу, считая, что они уже раз присягали Гитлеру”.
Ген. Власов: “Это, безусловно, необходимо”.
Я: “Быть может, вы, Андрей Андреевич, удовлетворитесь половинчатым решением? Учитывая, что и вы будете подчинены Гитлеру как верховному главнокомандующему и что казаки уже раз ему присягали, распространить ваше требование лишь на тех казаков, каковые будут входить в новые формирования”.
Ген. Власов: “Это надо обдумать. Текст присяги у нас готов”.
Ген. Краснов: “Он мне знаком, но для казаков он не подходит, надо несколько видоизменить”.
Ген. Трухин: “Это легко совместно выработать, не меняя основного смысла нашего текста”.
Ген. Власов: “Петр Николаевич намеревается поддержание постоянного контакта между РОА и казачеством осуществить установлением при мне Зимовой станицы (здесь: открытие представительства казачьих войск при ВС КОНР. — А. М.) во главе с Иваном Алексеевичем. Это предложение я приветствую и уверен, что оно послужит залогом нашей дружбы, и все вопросы будут разрешаться по взаимному согласию. И, конечно, Иван Алексеевич войдет в состав Комитета Освобождения России”.
Ген. Краснов: “Как таковой, он может сделать это в любой момент, и я не могу ему препятствовать. Но, когда мы окончательно придем к соглашению и при вас будет Зимовая станица, то он, вступив в Комитет, явится единственным законным представителем казачества. Пока же такового у вас нет. Известные вам донские генералы казачества собой не представляют”. Затем генерал Краснов стал настаивать на необходимости, чтобы генерал Власов, став главнокомандующим, дал бы официальное письменное заверение, что в случае возвращения на Родину за казаками будут сохранены в неприкосновенности все казачьи территории, недра их, права и весь быт казачьей жизни. Генерал Власов соглашался, но при условии, что таковое не должно быть опубликовано, дабы не вызывать нареканий со стороны других национальных группировок. Наступившую затем длинную паузу я нарушил словами:
— Мне кажется, Петр Николаевич и Андрей Андреевич, что все основные вопросы затронуты и, в известной степени, по ним достигнуто принципиальное согласие. Теперь дело начальников штабов выработать окончательное письменное соглашение, в форме, приемлемой обеими сторонами. Если это так, то остается только пожать друг другу руку и заложить прочное основание дружной дальнейшей работе.
При этих словах, генерал Власов поднялся и сказал:
— Пожать руку мало, я очень высоко ценю сотрудничество Петра Николаевича и в знак этого хочу его расцеловать.
В этот момент, маленькая фигура Петра Николаевича совершенно утонула в широких объятиях Андрей Андреевича, который поцеловал его три раза. Казалось, более удачного конца и ожидать нельзя было. Мы радостно стали взаимно пожимать друг другу руки и сердечно поздравлять с успешным исходом этого свидания»{846}.
После завершения переговоров состоялся банкет, организованный хозяевами. Поляков вспоминал, что «первый, короткий, но необычайно красивый тост в честь генерала Власова, сказал генерал Краснов, показав полностью свой огромный талант блестящего оратора. Он удивительно мастерски оттенил, что на РОА сейчас устремлены взоры, чаяния и упования всех национально мыслящих русских и что он убежден, что под мудрым водительством генерала Власова эта армия успешно выполнит свою задачу и поможет русскому народу сбросить с себя ненавистные ему советские оковы. Эти слова Петра Николаевича произвели особо сильное впечатление на генерала Власова.
— Дорогой Петр Николаевич, — сказал он, подойдя к нему, — позвольте мне за вашу блестящую оценку РОА и ваши искренние и добрые пожелания успеха в моем деле обнять и поцеловать вас.
И при общих аплодисментах и криках “ура”, он, чокнувшись бокалом, расцеловал Петра Николаевича. Столь же яркий по форме и содержанию был и ответ генерала Власова, а затем и другие гости стали соревноваться друг с другом в ораторском искусстве. Не были забыты генерал Трухин и я. И Петр Николаевич, и Андрей Андреевич тепло и сердечно благодарили нас, отмечая, что мы много положили труда, чтобы добиться единения в русском национальном деле»{847}.
Вместе с тем на банкете стало ясно, что противоречия между двумя генералами сохранились. Игорь Новосильцев вспоминал, как Краснов сказал: «Андрей Андреевич, вы идите… а мы будем у вас как бы на фланге. Все-таки мы быстрее добьемся протектората Германии»{848}. Поэтому, несмотря на столь внешне благоприятный исход встречи, Власов, судя по всему, по отношению к Краснову иллюзий не питал. Трухин позже говорил Новосильцеву, что уже в машине по пути домой генерал сказал ему: «Ничего, Федор Иванович, мы будем продолжать свое дело, а на этого актера даже нечего рассчитывать»{849}. Нельзя исключить, что разочарование в Краснове произошло у Власова раньше. В уже упоминавшемся письме фон Лампе к Архангельскому от 23 мая 1943 года отмечал: «мой собеседник после его (атамана. — А. М.) ухода определил его довольно правильно, что делает честь его человекознанию»{850}. В июне того же года в разговоре с Николаем Старицким Власов подчеркнул, что пронемецкая, не учитывающая национальных интересов России политика Краснова («генерала К.») для него неприемлема. «Нет, мы не хотим быть ни рабами Сталина, ни колонией немцев. С людьми таких убеждений нам не по пути»{851}. В любом случае, дальнейшие события лишь подтвердили опасения командующего ВС КОНР.
На следующий день Иван Поляков был у Петра Краснова. Разговор шел, естественно, о переговорах с Власовым. На вопрос гостя «генерал… ответил, что результатом вчерашней встречи он вполне доволен. Однако он далек еще от мысли преждевременно строить радужные иллюзии. Он признавал сначала необходимым, чтобы генерал Власов был назначен главнокомандующим, затем надлежало письменно оформить соглашение, подписать таковое и опубликовать. Что касается генерала Власова, то, по его словам, в разговоре с ним наедине, последний предъявил ему совершенно невыполнимые требования, каковые, конечно, принять он не мог. Но каковы были эти требования и в какой ультимативной форме они были ему предъявлены, Петр Николаевич не сказал. Не пришлось мне никогда об этом слышать и от Андрей Андреевича. Особенно тепло вспомнил Петр Николаевич генерала Трухина, сказав, что последний произвел на него самое лучшее впечатление выдержанного, умного и весьма дельного начальника штаба, с которым Семену Николаевичу будет очень легко работать». В ответ Поляков дипломатично заметил, что рассматривает вчерашний приезд Власова в первую очередь как его визит к Краснову, ибо он приехал на свидание туда, где находился атаман.
— Если это расценивать так, — сказал я, — то возникает вопрос — не ответить ли вам тем же Власову. Я уверен, что такой акт в отношении него, как будущего главнокомандующего, будет там истолкован только в вашу пользу. При вашем согласии, надо это сделать сегодня или завтра, дабы придать вашему посещению смысл ответного визита{852}.
Немного подумав, Краснов согласился и просил генерала организовать новую встречу «на следующий день, около 10 с половиной часов утра. Согласно желанию Петра Николаевича, его должны были сопровождать С.Н. Краснов и я». Через Трухина Власов сообщил, что «передает генералу Краснову сердечный привет и будет рад видеть его у себя в назначенное время»{853}.
Встреча состоялась 9 января 1945 года. Иван Поляков вспоминал, что в тот день перед самой поездкой получил из рук Петра Краснова «письменный набросок соглашения с Власовым». Из чтения машинописи[178] с правкой атамана «уже с первых строк мне было ясно, что содержание этого документа находится в полном противоречии с тем, что было уговорено при свидании», на что генерал не замедлил обратить внимание.
«В ответ на это я услышал: “Вы правы, у нас нет времени, мы должны сейчас ехать”, а затем, обратившись к Семену Николаевичу, генерал Краснов добавил: “Возьмите, на всякий случай, его с собой”»{854}.
Гостей встретили Власов и Трухин. В комнате «генерал Краснов занял место у письменного стола с Андрей Андреевичем, а мы втроем сели в углу, в глубине комнаты. Сначала наш разговор касался общей военной обстановки и критического положения Германии. Затем мы перешли на циркулирующие слухи о каком-то новом, тайном немецком оружии, применение которого только и могло изменить положение Германии». Неожиданно «Семен Николаевич вынул, почему-то, пресловутое “соглашение” и также передал его Трухину. Чем руководился он, поступив так, я не мог понять, тем более, что генерал Краснов сказал ему взять этот документ только на всякий случая. Я был вне себя от досады и внутренне обвинял его в этом необдуманном поступке, могущим иметь весьма неприятные последствия[179].
Генерал Трухин, быстро пробежав его, сделал недоуменное лицо и вопросительно взглянул на меня. Поняв его без слов, я сказал: “Я полагаю, что это лишь схематический набросок, подлежащий основательной переработке вами с Семен Николаевичем. Не правда ли, Семен Николаевич?” Последний ответил: “Конечно, кое-что можно там изменить”.
— Я дам прочитать Андрей Андреевичу, — сказал Трухин и, подойдя к генералу Власову, передал ему бумагу».
Окончив чтение, «Власов, передавая бумагу генералу Трухину, сказал довольно сухо: “В такой форме соглашение немыслимо, в нем почти ничего нет того, о чем мы при свидании условились”. Оба генерала Красновы — молчали. Чтобы сколько-нибудь сгладить неприятное впечатление, я сказал: “Ведь это лишь черновой набросок, а окончательную и приемлемую форму должны будут выработать начальники штабов, не так ли, Петр Николаевич?” Только теперь последний прервал свое молчание и поддержал меня словами: “Конечно, там можно кое-что изменить”.
— Не кое-что — а очень многое, — сделал примечание генерал Власов. Вне всякого сомнения, что загорелся бы горячий спор на эту тему, если бы не появился адъютант, который доложил генералу Власову, что к нему, кажется от Гиммлера, приехал немецкий полковник и просит его срочно принять. Генерал Власов решил пригласить его к столу», тем самым переговоры с Красновым за-вершились{855}.
Не совсем понятна цель встречи. Ведь не о «чудо-оружии» («оружии возмездия» (Vergeltungswaffe), согласно нацистской терминологии, или «динамитных метеорах», как называли в коллаборационисткой периодике ракеты V–1 и V–2{856}, хотел поговорить Петр Краснов с Андреем Власовым. Если, конечно, не предположить, что главной задачей атамана было оттянуть подписание соглашения, в надежде, что в итоге именно ему удастся возглавить процесс объединения или хотя бы сохранить полновластный контроль над казачьими формированиями.
Вот как описаны эти две встречи со слов Семена Краснова Вячеславом Науменко: «Краснов виделся на первый день с Власовым. Сначала они говорили с полчаса наедине, потом позвали Полякова и Трухина… потом его, Семена Краснова. Власов говорил о своей единоличной власти, но его сдерживал Трухин. После, за завтраком, или с легкой закуской, опять продолжали разговор. Как будто бы было достигнуто соглашение о совместной работе… Даже поцеловались Краснов и Власов, а Семену он (Власов. — А. М.) сказал, называя его на “ты”, что дальше пусть они говорят с Трухиным. Краснова он проводил до автомобиля.
Вернувшись домой, Краснов набросал проект соглашения, в котором прежде всего обосновывал, почему казаки должны быть самостоятельны (история казачества, Декларация германского правительства о правах казачьих, приказ об организации Главного управления (казачьих войск. — А.М.), борьба казаков на фронте и прочее), дальше сказал о совместной борьбе с большевиками под общим германским командованием и о посылке Зимовой станицы.
9 января он в сопровождении Семена поехал на квартиру к Власову. Тот встретил его очень радушно и после короткого разговора пригласил к столу. Сам не пил, Краснов тоже.
За столом он прочел проект Краснова. Все время говорил, что согласен, но когда дошел до того места, где говорится о совместной борьбе под германским командованием, то сказал, что с этим решительно не согласен, что казаки, Главное управление и сам Краснов должны быть подчинены ему. Дальше он развивал эту тему и стучал по столу кулаком.
Краснов с ним не соглашался и сказал, что пока о подчинении говорить рано, что он еще не главнокомандующий, на это Власов ответил, что скоро будет таковым.
На этом деловой разговор и окончили, решив, что продолжение будет после объявления Власова главнокомандующим. Дальше говорили еще с полчаса, собственно не говорили, а слушали Власова, который больше говорил о себе.
Таким образом, никакого соглашения пока не достигли и, как мне кажется, не достигнут»{857}.
Следует отметить, что столь далекое от мер приличия поведение Власова не было досадным недоразумением. Командующий 14-й дивизией СС «Галиция» генерал-лейтенант Павел Шандрук вспоминал, что, стремясь подчинить себе украинские вооруженные силы, Власов в ходе разговора, происшедшего 30 января 1945 года в Далеме, использовал и подкуп (обещание «личных перспектив»), и прямые угрозы («я разобью вас и ваш народ»), что, правда, не помешало в итоге договориться о военном и политическом сотрудничестве{858}.[180] Похоже, такт и чувство меры, о которых вспоминали протопресвитер Александр Киселев и Игорь Новосильцев, нередко изменяли главе РОА. Впрочем, о последнем писал и фон Лампе. Когда Власов рассказывал о встречах с высшим партийным начальством, то генералу вспомнился «довольно бесталанный, но хлестко написанный роман Первухина (Михаил Первухин, писатель-эмигрант. — А. М.) “Пугачёв победитель”! Человек, конечно, невоспитанный, но умный и, видимо, с волей»{859}. Хотя нельзя исключить и элементарного властолюбия, которое, как и в случае с Каминским, принимало тоталитарные или про-тототалитарные культы Власова и Краснова, моделирующиеся их окружением. Интересно, что не избежал аналогичной тенденции, правда уже в эмиграции, и Борис Хольмстон-Смысловский[181].
Кромиади приводит дополнительные детали еще одной, а возможно, какой-либо из описанных ранее встреч. По мнению руководителя личной канцелярии командующего, атаман к этому времени подвергался сильному давлению со стороны собственных казаков. Поэтому Краснов «приехал к Власову и предложил ему совместную борьбу против коммунистов, с условием, что казаки останутся автокефальными, а он учредит при Власове постоянную сотню для связи»{860}.
28 января 1945 года Власов официально вступил в должность главнокомандующего ВС КОНР, что усилило его позиции в отношении Краснова, в возможность союза с которым он, похоже, более не верил.
31 января Краснов испытал новый моральный удар: в состав ВС КОНР вошел Русский охранный корпус на Балканах, в том числе и казачий полк имени генерал-майора Виктора Зборовского. Позже, 25 марта он был de jure подчинен генерал-майору Антону Туркулу, возглавлявшему Зальцбургскую группу власовской армии{861}.
В целом, по утверждению Хоффманна, «казаки в массе своей горячо поддерживали объединение с общерусским освободительным движением» генерала Власова еще до публикации Пражского манифеста{862}. Так, вскоре после того как «появились слухи» о зарождении власовского движения, казаки в своем штабе в Кривом Роге открыли отделение по регистрации всех желающих вступить в РОА{863}. Ученик 1-го юнкерского казачьего училища Казачьего стана (открыто 6 декабря 1944 г. в Вилла Сантино в Италии){864} Георгий Круговой вспоминал, как из-за РОА «во время второго посещения училища Красновым (я тогда уже пребывал в отпуску по болезни в татарско-ставропольской станице) между ним и юнкерами произошло словесное столкновение. Генерал уехал, заметно расстроенный. Разгневанный полковник Н.Н. Краснов, инспектор училища, обозвал юнкеров “варварами” и “скифами”. Это были два самых крепких слова в его распекательном словаре»{865}. Одновременно росло раздражение политикой самого атамана Краснова. Ранее упоминавшийся офицер штаба походного атамана полковника Сергея Павлова Петр Донское отмечал, что Краснов никак не участвовал в возрождении казачества, он так и «не прислал… нам казачьих офицеров из-за границы и сам не приехал… Казачеству, собирающему свои силы на борьбу с большевиками, пришлось бороться на многих внутренних фронтах. Надо было бороться и с деморализующим влиянием писем генерала Краснова, зовущих на борьбу с большевиками, ради безоговорочного подчинения и служения немцам»{866}.
В то же время немецкий персонал казачьих частей был настроен иначе. Казак 6-го Терского полка 15-го Казачьего кавалерийского корпуса Дмитрий Кодов вспоминал, что «немцы, которые были в эскадроне, ругали Власова. Однако мы этому не придавали никакого значения, да и немцы нам не говорили, за что его ругают»{867}. Подполковник ВС КОНР Георгий Пшеничный подтверждал слова Кодова: «мысль об объединении побуждала казаков к налаживанию связи с комитетом генерала Власова, чему, однако, немцы всячески препятствовали»{868}. Возможно, антивласовская пропаганда была частью сепаратистской концепции Розенберга. По мнению Кононова, еще «в дивизии немцы через великих полудурков распространяют пропаганду Розенберга, направленную на расчленение России. Они стараются внушить казакам, что их главный враг — русский народ, якобы поработивший казачество, и прочую чушь. Эти идиоты льют воду на мельницу Сталина»{869}.
Слова Донскова и Кодова подтверждают воспоминания Данилевич, в конце войны оказавшейся в Казачьем стане: «Действительно, в толще казачьей нарастало недовольство и брожение умов — как гул подземный — желание соединиться с армией генерала Власова. Атаман Доманов с ближайшим окружением, конвульсивно держась за власть, не торопились с выполнением воли большинства. Возможно, тормозили объединение и немцы»{870}.
Выступления в пользу союза с Власовым обернулось беспорядками у кубанцев и терцев{871}. Данилевич, в частности, писала, что 4 мая «вечером у терцев вспыхнул бунт, они требовали немедленного продвижения вперед и соединения с армией ген. Власова. В полночь по приказанию Походного Атамана его заместитель генерал Силкин (генерал-майор «дроздовец» Дмитрий Силкин. — А. М.) и начальник училища выехали на место происшествия. С трудом, но терцев удалось успокоить увещеванием»{872}.
Усиление собственных позиций и стойкое нежелание атамана выполнять первоначальные договоренности заставили Власова в феврале 1945 года (по некоторым сведениям, решение было принято еще 17 декабря 1944 года на заседании Комитета) начать организовывать параллельную структуру. При штабе ВС КОНР было сформировано Казачье управление (Совет), в которое вошли лояльные генералу атаманы{873}. От Донского войска атаман генерал-лейтенант Григорий Татаркин (председатель), от Кубанского атаман генерал-лейтенант Вячеслав Науменко, а также начальник штаба Совета казачьих войск полковник Е. Карпов{874} (см. Приложение 2). По мнению Ленивова, текст приказа был подготовлен Власовым и Науменко{875}.
Окончательно Положение об Управлении было утверждено Власовым 25 марта 1945 года.
По остроумному замечанию Петра Краснова, этот документ стал «купчей крепостью о продаже казачьих войск»{876}.
Сам же Науменко вспоминал, как вместе с генерал-майором Михаилом Гетмановым и своим штаб-офицером для поручений полковником М. Зарецким 8 февраля «вечером в 5.30… были у Власова, на этот раз в его квартире. Дом хороший, с отличной обстановкой. Говорили мы часа полтора. Правда, мы больше слушали, но это и лучше. На всех нас он произвел хорошее впечатление. После примерно двадцатиминутного общего разговора, я сказал Власову о причине нашего посещения.
Я сказал, что у нас происходит непонимание между главным управлением и казаками. В частности, в вопросе подчинения ему (Власову. — А. М.). Что большинство казаков с ним. Что я тщетно старался повлиять на Краснова и сейчас, исчерпав все меры, решил, что дальше оставаться в управлении не могу и поэтому подаю прошение об освобождении меня от исполнения должности члена Главного управления.
По получении сообщения об освобождении, я готов сотрудничать с ним…
Затем я дал ему прочесть проект приказа о моем подчинении, который он прочел и в месте, где я сказал, что подчиняюсь генералу Власову, который признает за нами — казаками все наши права, он сказал: “Конечно, и даже больше”.
В дальнейшем разговоре он высказался, что предоставляет казакам организоваться, как хотим сами мы, что признает Войска и атаманов, что желал бы, чтобы при нем был организован Казачий совет, что должны быть самостоятельные казачьи части и командный состав по назначению войсковых атаманов»{877}.
Многим власовцам Науменко понравился. Тихон Туманов в своих мемуарах подчеркивал, что «особо приятное впечатление оставил о себе… Науменко. Высокий, худощавый и умный казак, он правильно оценивал ситуацию того момента и отнесся к генералу Власову вполне лояльно»{878}. В то же время не все подчиненные кубанскому атаману казаки разделяли его взгляды и надежды в отношении Власова и КОНР. 18 000 кубанцев осудили поступок атамана, заявившего 22 марта о своем подчинении и подчинении Кубанского войска генералу. Они утверждали, будто «Власов расстреливал сотнями казаков и казачек с их семьями, детьми и стариками станицы Уманской на Кубани в 1930 году во время коллективизации. Власов, убежденный коммунист-кацап, является врагом для казачьего народа, а генерал Науменко навязывает Власова на шею кубанцам, заставляя подчиняться вчерашнему коммунисту и палачу Кубани — Власову»{879}. Руководствуясь их письмом, генерал Краснов в приказе № 12 Казачьим войскам от 28 марта 1945 г. обвинил генерала Науменко в самозванстве и недействительности его производства в Войсковые атаманы Кубанского казачества в 1920 году. В заключение он писал, что «за 25 лет своего заграничного сидения генерал Науменко настрочил много приказов. Теперь он призывает вас на другой, также “единственно правильный путь”. Завтра он снова вас будет призывать и отдавать вам приказы иные и для иных. Весь опыт его заграничного сидения показал его полную политическую бесхребетность». И предостерегал: «Казаки, проходите мимо всех самозванных “атаманов” — и их преступных приказов, но стойте твердо и неизменно на своем казачьем пути!»{880}. Здесь, правда, возникает один вопрос, почему за все годы эмиграции, а затем весь период почти годичного сотрудничества в ГУКВе атаман Петр Краснов ни разу не поставил под сомнение легитимность избрания Вячеслава Науменко Кубанским атаманом. Хотя нужно отметить действительно двусмысленный статус Науменко, так как, судя по всему, атаман решил присоединиться к Власову в последний момент (вероятно, в середине февраля). До этого вопрос о его включении в состав ВС КОНР мыслился некоторыми власовцами сомнительным{881}. Не было лишено оснований и обвинение в «бесхребетности» — какое-то время Науменко успел побывать сторонником «независимой казакии». Хотя, и об этом будет сказано далее, определенное заигрывание с казаками-сепаратистами имело место быть и у Краснова.
Сразу же после того, как Науменко сообщил Краснову о своем желании выйти из Главного управления казачьих войск, атаман ответил ему письмом от 18 февраля 1945 года:
«Ваше превосходительство, глубокоуважаемый Вячеслав Григорьевич, ваше решение оставить службу члена Главного управления казачьих войск в самый решительный момент жизни казачества меня очень огорчило. Тем более, что я не вижу особых причин, мешавших вам работать…
Ваше ходатайство я должен поддержать, так как понимаю, что через силу вы не можете работать.
Вы можете приехать на Казачью землю, когда то будет угодно вам, но не как кубанский атаман, но как всеми почитаемый кубанский казак, генерального штаба генерал-майор Науменко. Тут сложились такие отношения, при которых никакое двоевластие не может быть допущено. Оно вызывает волнение умов, в данное время особенно недопустимое. Атаман всех казачьих войск, здесь находящихся, — один — генерал-майор Доманов. Атаман кубанских станиц — полковник Лукьяненко. Никакой другой власти над казаками не может быть без потрясений основ нашего здесь нелегкого и непростого существования. Все распоряжения по станицам идут от атамана отдела и, когда нужно, скрепляются Походным атаманом. Ваше присутствие как кубанского атамана вызовет ряд недоразумений, невольного вмешательства в работу атамана отдела и работу походного атамана…
Еще раз высказывая вам свое сожаление по поводу вашего ухода и от лица службы принося вам благодарность за вашу работу в Управлении в течение 11-ти с лишним месяцев, прошу вас принять уверения в своем совершенном уважении, с коим остаюсь П. Краснов»{882}.
Правда, не только статус Науменко вызывал споры. Не все сторонники Власова среди казаков были в восторге и от факта создания альтернативного управления. Уже неоднократно упоминавшийся генерал-майор Иван Поляков видел в новом проекте «двуличную игру»{883}.
Впрочем, имели место и обратные переводы. Поручик РОА и военный журналист Николай Давиденков (литературный псевдоним «Анин») при посредничестве Краснова, чьим «юным оруженосцем» он стал{884},[182] перешел в ведомство ГУКВа, где выступал, правда, с умеренной критикой казаков, присоединившихся к ВС КОНР{885}. По мнению Данилевич, Давиденков, «ревностный искатель России — учуял еле уловимое биение ее сердца именно в организации казаков и утверждал, что в Казачьем Стане как нигде в то время — “Русью пахнет”»{886}.[183]
Тем не менее чаще происходили переходы все же от Краснова к Власову.
Федор Богатырчук вспоминал, как «в марте в Карлсбад (Карловы Вары — место эвакуации КОНР. — А. М.) зачастили представители казачьих войск, которые, наперекор своему главному атаману генералу Краснову, хотели объединиться с нашими дивизиями в последних их усилиях»{887}.
Парадоксально, но, казалось бы, такой верный соратник Краснова, как Андрей Шкуро, благоволил Власову, одновременно стремясь, как и Поляков, смягчить противостояние двух генералов. Вот что писал по этому поводу Науменко: «Был в штабе Шкуро и с ним разговаривал. Еще 3 февраля… он был против включения нашего к Власову, а вчера (7 февраля. — А. М.) у него…
Говорит, что Власов предложил ему в роли Походного атамана, возглавить всех казаков… Но, говоря это, просил меня, поддержать перед Власовым его кандидатуру в Походные атаманы»{888}.
Думается, что в разговорах с Вячеславом Науменко Андрей Шкуро немного лукавил. Ведь он еще в марте 1944 года встречался с лидером РОА. Генералы обсуждали возможность подчинения 15-го казачьего кавалерийского корпуса Гельмута фон Паннвица Власову.
В ходе встречи 7 февраля Шкуро пообещал помочь восстановить знакомство Власова и Кононова, с которым генерал познакомился в Могилеве в начале январе 1943 года{889}. Через него можно было прозондировать отношение к РОА и непосредственного начальника Кононова — батьки Паннвица. Власову искренне не хотелось получить в лице командующего корпусом второго Краснова.
8 марта в Дабендорфе Шкуро начал формировать отдельный казачий корпус. Командиром 1-й дивизии был назначен другой белый офицер, генерал-майор Сысой Бородин{890}.
Вместе с тем сопротивление Краснова заставляло Власова идти на уступки. Так, в договоре между правительством Германии и КОНР отдельным пунктом фиксировалось, что «Казакам предоставляется широкое самоуправление. Их будущее государственное устройство подлежит особым договорам»{891}.[184]
Причины личного неприятия Власова Красновым пытался объяснить и Евгений Балабин, которого Власов рассматривал в качестве потенциального руководителя ГУКВ и одного из членов президиума КОНР{892}. Генерал сожалел о факте, что «Петру Николаевичу Краснову А.А. Власов почему-то не нравился, и он несколько раз говорил мне: “Как вы можете верить вчерашнему большевику”»{893}. По мнению Штрик-Штрикфельдта, все неприятие Власова Красновым и рядом других эмигрантов (например, Бискупским) объясняется тем, что они «подчистую придерживались линии: “Что доброго может быть из Назарета?” (то есть из Советского Союза)», а потому «не принимали “красного генерала” как руководителя движения»{894}.[185] Богатырчук недоумевал: «всем нам поведение генерала Краснова не было понятно. Конечно, убежденному монархисту Краснову нелегко было заключать союз с бывшим коммунистом Власовым. Однако, с одной стороны, у обоих была общая цель — способствовать благу народов России и, с другой стороны, у обоих был общий беспощадный враг и одни и те же судьи, когда они попали в руки к Сталину»{895}. В цитировавшемся письме Николаевскому Кононов в привычной ему разговорной манере вспоминал: «в его (Краснова. — А. М.) идеал никак не могло вложиться, как это так, чтобы он и казаки попали под командование генерала Власова, вышедшего из среды Советского Союза, да еще плюс в прошлом члена коммунистической партии»{896}. Поляков приводил слова Краснова, подчеркивавшего, что Власов, «человек, выросший в коммунистической среде, своим высоким положением всецело обязанный этому режиму»{897}. Последнее напоминало другие слова атамана о главе КОНР, что он «в сердце остается большевиком»{898}. Науменко вспоминал, как будучи в гостях у Краснова 31 января 1945 года, хозяин откровенно высказался ему о председателе ВС КОНР. «О Власове он очень нелестного мнения, что Власов говорит в глаза одно, а за глаза другое. Дошел старик до того, что обвиняет Власова в намерении уничтожить казачество, послав его в передовые линии, а сзади заградительные отряды!»{899},[186]
Парадоксально, но схожие слухи ходили и по Красной армии. В Данциге (Гданьске) боец народного ополчения, а после войны профессор, доктор физико-математических наук Виктор Залгаллер увидел, что «на входящей в город аллее повешены на деревьях, вверх ногами, немецкие солдаты с распоротыми животами и надписью: “За измену фюреру”. Говорят, это делают заградотряды из власовцев»{900}.
А вот Власов, скорее всего до первых встреч, к Краснову относился с симпатией. Науменко свидетельствовал, «в разговоре заметно было, что Власова особенно волновало отношение к нему генерала П.Н. Краснова… О Краснове он сказал, что очень его уважал, познакомившись с ним по его романам[187], что при свидании Краснов был с ним особенно любезен и говорил ему много приятных вещей… Говорил Власов, что он имел в виду высоко держать авторитет Краснова, что теперь, хотя он держится в отношении его нехорошо, но он зла ему не желает и воевать с ним не собирается… Он считает, что казачество должно иметь то, что оно заслужило своей кровью и службой Родине»{901}. Поляков вспоминал, что при знакомстве с Власовым последний был раздражен противодействиями и интригами со стороны Краснова. Тем не менее генерал признавал, что атаман «большой знаток человеческой души, человек широко образованный и огромного государственного ума… он его глубоко уважает и склоняет свою голову перед его мудростью и огромным житейским опытом»{902}. Думается, несмотря на такие оценки, Хоффманн ошибался, когда писал о «взаимном уважении» генералов{903}.
В противостоянии Власов — Краснов следует учитывать не только отличное отношение к нацизму, о котором писалось ранее, но и стратегическое расхождение в выборе союзников. Для Власова англичане и американцы были потенциальными партнерами, когда еще он находился в Винницком лагере военнопленных. И по мере эволюции освободительного движения они становились все более приоритетными. Возможно, впрочем, в этом выборе не последнюю роль играло ясное понимание обреченности нацистской Германии. Краснов же еще в Гражданскую войну не скрывал своего германофильства (вероятно, связанного с тем, что генерал был женат на обрусевшей немке Лидии Федоровне Грюнайзен), и оставался в этом вопросе последователен. Как-то начальник личной канцелярии Власова Константин Кромиади имел неосторожность возразить Краснову: «Петр Николаевич, ведь немцы эту войну проиграют. — Это только вы так думаете. — Последовал возмущенный ответ»{904}. И здесь имело место не недоверие к визави, Краснов верил Кромиади, так же как и Попову, а элементарное непонимание обстановки. Позднее подобное произошло в ходе «общественной беседы с офицерами» атамана в Толмеццо в апреле 1945 г. Присутствовавший на ней капитан ВС КОНР Борис Ширяев вспоминал: «Все кончается, и война кончится… — сказал генерал Краснов… Говорил красиво, спокойно и по-старчески мудро. Но главного, о чем все думают, не сказал. Он упирал на честь, долг, духовные ценности, а физически… что нам делать? Большинство уходило с беседы разочарованными»{905}. Последнее опровергает утверждение Алексея фон Шлиппе, что «никакого германофильства у Краснова не было»{906}. Штрик-Штрикфельдт вспоминал, что «старый джентльмен», как он именовал Краснова, «витал в облаках». Между «дикими фантазиями стареющего казачьего генерала» и КОНР была бездонная пропасть, и ее так и не смогли преодолеть Власов и Трухин, которые «приложили все свои силы, чтобы прийти к какому-нибудь реалистическому соглашению с Красновым»{907}. Схожую оценку Краснову давал и Фрелих. По мнению гауптштурмфюрера СА, столь неуступчивая позиция была «вызвана его возрастом»{908}.
Имели место и чисто тактические расхождения. Для атамана, идеализировавшего Дон, была характерна мысль о том, что русские земли, в отличие от казачьих, оказались более подвержены коммунистической идеологии, была характерна для атамана. Еще в 1942 г. Краснов писал: «голодный, истощенный, затравленный и запуганный русский стал “советским”. Он дает себя избивать, он покорно, гонимый жидами-комиссарами, идет на верную смерть не из храбрости, а из рабской трусости перед поработителями»{909}. Поэтому освобождение России от большевизма должно начаться с казачих земель. Кромиади вспоминал, как однажды «во время нашего сидения на Кибетцвег, я рассказал Власову о взглядах, высказанных Петром Николаевичем, и Андрей Андреевич их в корне раскритиковал, говоря: “Во-первых, трудно сказать, какая часть населения России больше и какая меньше коммунистическая при настоящем смешении населения, во-вторых, коммунизм надоел всему населению, но есть и люди, устроившие свое благополучие на порядках коммунистов, и те будут бороться за него. Что касается наступления с юга на север, — это битая карта Белых армий времен Гражданской войны. Казаки бесспорно прекрасное войско, но и ими и центр, и север России не покоришь! Иначе говоря, голой силой коммунистическую власть в России не уничтожим. Для этого нужно, чтобы население центра и севера, как и южане, было уверено, что в борьбе против коммунистов творится его воля. Немцы во время этой войны своим обманом многому нас научили”»{910}. Нельзя не отдать должное точной критике Власовым как стратегических, так и тактических ошибок Краснова (в чем-то их заочный спор напоминает реальный спор Власова и Хольмстона-Смысловского). Ведь и основная причина поражения белых заключалась в том, что они вели Гражданскую войну как военную кампанию, в то время как их противник мыслил ее как военно-политическую. В принципе это понял только генерал-лейтенант Петр Врангель, когда для его Русской армии было уже слишком поздно. Да и южное направление, удаленное от основных промышленных и индустриальных центров, а также от основной системы путей сообщения, позволяло обороняющимся как подготовить глубоко эшелонированную оборону, так и мобильно оперировать собственными резервами, обрекая противника на растягивание собственных коммуникаций, чем большевики успешно воспользовались в годы Гражданской войны.
Константин Кромиади задавался риторическим вопросом — «чего добивался Краснов: сепаратизма, ухода казаков от России? Зная генерала Краснова очень хорошо, я отвечу — нет! Краснов бесспорно был одним из очень больших патриотов России… Причины его работы с Розенбергом нужно искать в том, что он был не только русским, но и казаком, и казаком Всевеликого войска донского, которое не только любил, но и обожал. Для него, Краснова, седой Дон с его укладом жизни, вековыми традициями, с его историей, богатой подвигами казаков на полях сражений являлся не просто родиной, а целым мировоззрением, без чего он жить не мог»{911}. Любовь к Дону заставила атамана совершить довольно двусмысленный поступок: приказом № 15 от 17 сентября 1944 г. в целях «полного объединения и дружеской работы всех казачьих войск» Краснов объявил войсковой праздник Войска Донского Покрова Пресвятой Богородицы 1 (14) октября войсковым праздником всех казаков{912}.
Поэтому неудивительно, что часть мемуаристов и исследователей считали Краснова сепаратистом. Алексей фон Лампе, видел в лице атамана «возрождение недоброй памяти казачьего сепаратизма. Не того гнусного, что проповедовали казачьи самостийники в Праге, но достаточно неприятного теперь»{913}. В свою очередь Александр Даллин прямо отождествлял Краснова и сторонников казачьей государственности («самостийников»), сплотившихся вокруг Глазкова{914}. По мнению Петра Крикунова и Юрия Цурганова Краснов считал, будто Россия, которой следовало служить, «погибла безвозвратно», и казачество («среднеевропейское казачество»), в отличие от населения северных областей, «оказалось почти не восприимчивым к коммунистической заразе», а потому должно существовать самостоятельно. Необходимо «спасать здоровое, жертвуя неизлечимо больным»{915}. Вместе с тем в письмах к Балабину (от 24 ноября 1943 г.) Краснов казачьих сепаратистов называл «накипью, которая образуется, когда варят суп, и которую выбрасывают потом в помойное ведро»{916}. Вероятнее всего, атаман был вынужден лавировать между «самостийниками» и их противниками. Так, в июле 1944 года он вел с ними переговоры{917}.
16 марта 1945 года в газете «Казачья Земля» Краснов публикует «Открытое письмо генералу Власову».
В нем он, в частности, писал: «Глубокоуважаемый Андрей Андреевич!
7-го и 9-го января я имел с вами серьезные беседы о взаимном отношении и общей работе против большевизма возглавляемых вами русских вооруженных сил и казачьих войск.
Военные обстоятельства и необходимость, как вам, так и мне, уехать в инспекторские поездки, помешали нам закончить переговоры…
Если бы военные обстоятельства не прервали наших переговоров, мы с вами договорились и пошли бы, как и надлежит идти, и как всегда шли русский солдат с казаком»{918}.
Краснов выражал сожаление, что большевики, «через своих агентов и заблудших казаков авантюристов… сеют смуту, говоря, что:
— казакам следует отойти от своих вождей и начальников, идущих с немцами, и перейти к вам, делающему русское дело без немцев.
Они возбуждают ненависть к немцам, подрывают доверие к германской армии, рассказывают разные небылицы.
Они говорят, что в штабе казачьих войск и в станицах засели заскорузлые старики, которые только и думают подвести казачество под протекторат Германии и составить казачье самостоятельное государство под протекторатом Германии. Одновременно они распускают волнующие казаков слухи об успехах вашей армии, подошедшей к самой Москве!»{919}.
Одновременно атаман «для успокоения русских и казачьих умов» просил Власова ответить открытым письмом на несколько вопросов:
«1) Вооруженные силы Комитета освобождения народов России являются частью германской армии, Германией содержимой и вооружаемой, как это в казачьих частях или они — самостоятельная, независимая от Германии — часть, как о том болтают безответственные люди, противопоставляя ее — казакам, “продавшимся немцам”?
2) Признаете ли вы за казаками те права, которые уже признала за ними Германия? (Декларация германского правительства к казакам от 10 ноября 1943 года)?
3) Можете ли вы и Комитет, вами возглавляемый, оказать казакам на родной земле, необходимую помощь, защиту и покровительство, без помощи Германии?
4) Когда Германия, и вы с нею, освободите Россию от большевиков, предоставите ли вы казакам, как они ушли всем народом, так всем народом и вернуться на кровью предков политые и более чем пятисотлетнюю борьбою завоеванные казачьи земли или предложите им селиться где угодно, на всех просторах России?
5) Не считаете ли вы ошибочным и вредным в теперешнее смутное время раскалывать казаков созданием параллельного Управления казачьих войск, независимого от Главного управления казачьих войск? (во главе с ген. от кавалерии П.Н. Красновым)?»{920}.
Представляется, что письмо не достигло нужного атаману эффекта. Не в последнюю очередь это было обусловлено многочисленной адресацией письма. Как следствие те обещания и гарантии, которые Краснов требовал от Власова (а по сути, обещал лично, противопоставляя себя ему), оказывались в противоречии между интересами тех групп, к которым он обращался. Вряд ли так уж русским и казакам было приятно осознавать, что после войны «Россия останется под наблюдением и покровительством Германии»{921}. А немцы, и в частности Розенберг, в свою очередь испытывали добрые чувства от обещания будущего возрождения России.
Сомнительно, что казаки с удовольствием читали пассаж, будто они «ничего не имеют против того, чтобы те, кто жили и живут теперь на их землях, там и оставались жить равноправно с казаками»{922}. Нелюбовь казаков к «иногородним» (не казакам, живущим в казачьих областях) была известна еще до переворотов 1917 года.
Содержало письмо и прямое противоречие. Краснов писал, что большевики распространяют слухи: «говорят, что в штабе казачьих войск и в станицах засели заскорузлые старики, которые только и думают подвести казачество под протекторат Германии и составить казачье самостоятельное государство под протекторатом Германии», но при этом выше в том же письме говорил о подобном протекторате («покровительстве»)
Не лишено было «Открытое письмо» и откровенной глупости. Совершенно не имел смысла вопрос о том, «предоставите ли вы казакам, как они ушли всем народом, так всем народом и вернуться на кровью предков политые и более чем пятисотлетнюю борьбою завоеванные казачьи земли или предложите им селиться где угодно, на всех просторах России». Ведь если казакам можно селиться по их собственному усмотрению, то к таковым, естественно, относятся и их родные земли. Также вызывало недоумение утверждение Краснова о распространяемых коммунистами слухах про стоящую под Москвой РОА.
Помимо собственного краткого ответа командующего РОА, в котором он подчеркивал, что «всегда уважал все традиции народов и бытовых групп наших народов»{923}, в печати («Казачий стан» 28 марта 1945 года) публикуется ответ на «Открытое письмо Краснову», подписанное атаманами Науменко, Татаркиным и рядом других. В нем, в частности, утверждалось: «по целому ряду затронутых вами, господин генерал, вопросов, имеются уже совершенно точные, не допускающие кривотолков, официальные разъяснения, закрепленные в основном документе Освободительного Движения — в Манифесте…
В Манифесте КОНР сказано, что в настоящий момент единственной реальной силой, могущей поддержать антибольшевистское движение народов России, является Германия. Исходя из этого, Комитет ОНР идет на союз с Германией, но на союз равноправный, не затрагивающий ни чести, ни независимости нашей многострадальной Родины…
Ваш вопрос в том, идем ли мы с Германией или без нее, самостоятельно? Мы никогда не скрывали, что находимся в союзе с Германией, но мы всегда не уставали подчеркивать, что мы равноправные союзники, что мы боремся за независимую Родину, которая не может быть ни под чьим протекторатом или покровительством, в то время как вы берете на себя смелость от лица казачьей массы утверждать, что после победы над большевизмом Россия “останется под покровительством и наблюдением Германии”.
Вы пишите, что внутри антибольшевистского лагеря не может быть почвы для размолвок, тем не менее, зная, что такие размолвки имеются, говорите о них неуверенно, точно сомневаетесь в них и боитесь открыто признать их существование. Не проще ли сразу вскрыть их, чтобы покончить с ними? Мы считаем, что казачество уже давно не едино! Не едино, несмотря на общность целей нашей борьбы, на общность союзнических отношений с Германией. Здесь, прежде всего, следует упомянуть деятельность крайних “самостийных” элементов. Эти люди считают казаков не выходцами из среды русского и украинского народов, приобретших в силу некоторых особенностей жизни специфические черты и поэтому образовавших особую бытовую группу в нашем народе, а самостоятельным казачьим народом! Эти люди с серьезной миной говорят о некоей самостоятельной Казакии. Казачья же масса всегда считала себя плотью русского народа, всегда героически отстаивала национальные русские интересы, понимая, что разъединение с русскими может быть только интересно врагам казачества.
Казачество хочет получить в собственность свои земли, хочет свободно трудиться на своей земле, хочет иметь самоуправление, отвечающее казачьим традициям в быту. Это вполне законные требования, но казаки, трезво разбираясь в современной ситуации, сознают, что в России сегодня не может быть восстановлено самодержавие и какие-то сословные привилегии. Россия уже не та, и казаки уже не те. Вы, господин генерал, очевидно, неясно представляете себе, что говорят сейчас казаки, пришедшие из Советской России, если до сего часа мечтаете о восстановлении старых порядков, от имени казачьей массы утверждая, что казаки мечтают зажить “той жизнью, которой они жили до прихода к власти большевиков”. Не порождает ли эта точка зрения лишних разногласий в среде казаков?
Таковы причины наших разногласий. В настоящий момент вокруг КОНР собираются те казаки, которые, зная действительное настроение казачьей массы, объединяют ее для борьбы за те идеи, которые изложены в Манифесте КОНР. Мы считаем организацию при КОНР Казачьего управления своевременным, полезным, собирающим казачьи силы организационным мероприятием»{924}.
Сложно судить, было ли это письмо инспирировано самим Власовым в традиции советских «открытых писем», или же оно возникло по инициативе переметнувшихся к нему атаманов, а генерал лишь санкционировал его печать. По мнению Кирилла Александрова, имела место санкция{925}. В любом случае текст передавал определенную тенденцию, имевшую место в Комитете освобождения народов России. И в этом плане письмо-ответ важно в двух аспектах. С одной стороны, невольной критикой нацистского руководства и, в частности, Розенберга с его позиционированием казаков, как остготов, то есть арийского этноса. С другой стороны, любопытна оговорка в письме по поводу русской и украинской наций. С начала казаки объявляются «выходцами из среды русского и украинского народов». А чуть позднее они утверждают, что «казачья же масса всегда считала себя плотью русского народа, всегда героически отстаивала национальные русские интересы».
Отдельно стоит рассмотреть слова, подчеркивающие равноправие коллаборантов в союзе с немцами. В официальных документах («Смоленское воззвание», «Пражский манифест») и власовской периодике всегда подчеркивались равноправные, партнерские отношения с Германией. Зачастую оно объяснялось «исторической необходимостью сотрудничества русского и немецкого народов»{926}. Думается, в этот период подобное заявление не должно было способствовать напряжению в отношениях с нацистами. В ситуации потери оккупированных территорий, а вместе с ними и союзников-марионеток, появление нового якобы «независимого» союзника в виде власовского КОНРа, для Германии было благом.
Создав административную базу в виде Казачьего управления, Власов послал для переговоров с Казачьим станом Кононова.
14 апреля 1945 года генерал-майор Иван Кононов прибыл на север Италии в Толмеццо (провинция Фриули), где располагался штаб походного атамана генерал-майора Тимофея Доманова со специальным поручением. Кононов предъявил письменные полномочия, заверенные печатями и подписями Власова и Трухина, согласно которым он являлся особоуполномоченным главы РОА в ведении переговоров о подчинении Казачьего стана руководству КОНРа.
Судя по всему, Доманов был удивлен и не знал, что делать. Возможно, здесь сказалась его зависимость от Петра Краснова. В свое время он стал походным атаманом при довольно сомнительных обстоятельствах. В ходе незначительной контрпартизанской операции 17 июня 1944 года его предшественник атаман Сергей Павлов погиб в бою. После его гибели походным атаманом Казачьего стана назначается 25 июня Доманов, бывший до этого начальником штаба казачьих войск и заместителем Павлова по хозяйственной части. Петр Донсков в одном из писем Николасу Бетеллу прямо обвинял Краснова «в подготовке убийства Павлова с целью завоевать доверие немцев и стать атаманом»{927}. Следует отметить, что Павлов действительно довольно критично оценивал деятельность Краснова, который поддерживал экономическую деятельность оккупационных властей, направленную против интересов казаков. Он утверждал, в частности, что в красновских письмах казакам «даже не указана отдаленная перспектива восстановления самостоятельности Дона… Его письма разрушают долгожданные надежды казачества»{928}. Последнее, впрочем, не мешало Павлову печататься в прокрасновской эмигрантской периодике. Так в журнале «На казачьем посту» он опубликовал несколько очерков по истории и современным проблемам казачества, в которых довольно комплементарно писал о Краснове{929}.
Правда, есть и другие версии. Александр Ленивов, считая, что непосредственный убийца атамана сотник Дмитрий Богачев (расстрелян по приговору казачьего военно-полевого суда 3 июля 1944 года) был завербован советскими агентами, тем не менее, отрицал непосредственную причастность к смерти Павлова Доманова, видя в нем «косвенного виновника убийства»{930}.
Визит Кононова вызвал экстренное совещание совета старшин, которое было созвано в помещении штаба. Они единогласно отклонили требование Власова, несмотря на давление эмиссара Власова.
Совет мотивировал отказ тем, что глава КОНРа не предоставил казакам формальных и полноценных гарантий, аналогичных Декларации правительства Германии от 10 ноября 1943 года, а потому притязания власовцев «не имеют никакого нравственного права». Также совет не считал требование сдачи полномочий походного атамана законным, поскольку последний назначается по приказу начальника Главного управления казачьих войск. Имели место голоса, отрицающие вообще легитимность статуса Власова.
В итоге заседание, длившееся четыре часа, закончилось скандалом. Третий адъютант походного атамана подъесаул Бутлеров, попросив слово, в очень резкой форме высказал все, что он думает по поводу требования Власова и лично Кононова. После этого Бутлеров, быстро расстегнув кобуру, направил кольт на генерал-майора. Показав другой рукой на дверь, он произнес: «Вот — Бог, а тут и порог. Вон». Не видя другого выхода и вполне разумно полагая свою миссию оконченной, Кононов возвратился к Власову{931}.
Возможно, сопротивлению Доманова придала силы оппозиционно настроенная КОНР часть казаков. В частности, тех, что ранее осудили переход Пауменко в состав власовской армии.
Вероятно, удачное для Краснова разрешение Домановым конфликта привело к тому, что атаман информировал казаков приказом №4 от 12 февраля 1945 года, предоставив всю власть походному атаману. Как вспоминал Поляков, говоря о генерале Т. До-манове, как походном атамане… он (Краснов. — А.М.) дал ему, в полном смысле слова, блестящую аттестацию, как талантливого и умного человека, прекрасного организатора, честного и всецело ему преданного»{932}. Тем не менее Краснов сохранил за собой руководство ГУКВ. Последнее опровергает утверждение Науменко, полагавшего, что именно в феврале атаман «отошел от официального возглавления казачества, уединился и занялся литературным трудом»{933}. Но, в стремлении к единоначалию, более, правда, похожему на печально знаменитый fhrerprinzip, он действительно самоустранился. Краснов писал: «Главное управление казачьих войск, чтобы не создавать вредного двоевластия, устранилось от работы в Казачьем стане, предоставив все походному атаману. Им ведется огромная работа созидания. Всякое вмешательство в эту работу, тем более критика этой работы, недопустимы»{934}.[188] Спустя два месяца потеря атаманской должности обернулась для Петра Краснова окончательным поражением.
Спор между атаманом и генералом разрешился вполне в традиции тоталитаризма, а именно административным решением. Еще в начале февраля в Берлине прошли переговоры между уже упоминавшимся офицером связи Власова оберфюрером СС Эрхардом Крегером и Гельмутом фон Паннвицем. Крегер говорил о необходимости вхождения корпуса в состав ВС КОНР. При этом Паннвиц сохранял за собой должность командующего. Стеенберг писал, что «Паннвиц подтвердил, что казаки хотят соединится с РОА, а он лично ничего против не имеет»{935}. Об этой встрече мало что известно в связи с желанием коллаборантов позиционировать себя «жертвами» СС{936}. Тем не менее, похоже, именно эти переговоры, возможно, не столь быстро, как это хотелось власовцам (по утверждению Крегера, протесты Краснова и Розенберга приостановили процесс объединения), повлияли на последующий ход событий{937}. По крайней мере, их можно рассматривать как причину (или, по крайней мере, одну из причин) объединения ВС КОНР и казаков, произошедшим полтора месяца спустя.
24 марта 1945 г.[189] в Вировитице состоялся съезд казачьих фронтовиков, постановивший войти под общее командование Власова и требовавший «ликвидации» ГУКВ как отжившего органа{938}. На съезде Кононов[190] изложил программу, которая сводилась к следующему: немедленное подчинение всех казачьих частей главнокомандующему Вооруженными силами КОНРа генералу Власову; удаление всех немецких офицеров, которые не понимают устремлений казаков; роспуск ГУКВ и отставка генерала Краснова; установление связи с генералом Драга Михайловичем, военным министром югославского правительства в изгнании и командиром отрядов четников; сведение всех казачьих формирований в районе Зальцбург-Клагенфурт с целью создания ударной армии; опубликование на всех языках Декларации о военных целях казаков{939}.
Интересно, что, как и в случае с организацией при КОНР альтернативного управления казачьих войск, часть сторонников Власова, из подчиненных Краснову структур, отнеслась к организации съезда и его решениям довольно скептически. Так, Вячеслав Науменко писал: «в марте 1945 года действительно был съезд казаков корпуса Паннвица. Может быть, они назвали свой съезд всеказачьим, но это не давало им право решать и выносить постановления от имени казаков вообще»{940}. В свою очередь Иван Поляков, называвший события в Вировитице «бутафорией», прямо сказал Кононову, что считает «этот съезд уродливой пародией на таковой, а его резолюции от имени казачества незаконными… Его постановления, как, например, выбор немца[191] в походные атаманы или ликвидация лавного управления казачьих войск, а значит, и устранение генерала Краснова, я никак не могу оправдать. — “Для чего это сделано и кому нужно было так жестоко и незаслуженно обидеть старейшего, популярнейшего, пользующегося общей любовью и уважением атамана генерала П.Н. Краснова”». Поляков не без основания, отмечал, что всеказачий съезд, созванный на основе чинов 15-го казачьего кавалерийского корпуса, никак не учитывал интересы Казачьего стана{941}. Всего в работе съезда приняло участие около 300 человек{942}. Правда, Поляков считал, что Власов принял это решение не самостоятельно, а под влиянием ветерана Гражданской войны, первопоходника генерал-майора Бориса Полозова, ставшего в ВС КОНР инспектором по военной подготовке и обучению казаков{943}.[192]
Впрочем, о съезде довольно двусмысленно отзывались и некоторые власовцы. Так, Андрей Алдан вспоминал: «в середине марта “Всеказачии съезд” принял решение о вхождении всех казачьих частей в РОА. Походным атаманом съезд “избрал” генерала фон Паннвица». Полковник обращал внимание, что о результатах съезда «было объявлено в частях РОА только 21-го апреля, то есть месяц спустя после того, как состоялось это “решение”»{944}.
Несколько иначе дает трактовку событий офицер корпуса Борис Ганусовский. Он писал, что «из штаба РОА пришло распоряжение о том, что наш казачий корпус должен войти в состав РОА. Мы все этому чрезвычайно обрадовались. У нас не было никаких сомнений в том, что все чины корпуса стоят за это. Однако из Берлина пришло распоряжение о том, что следует сначала выяснить, хотят ли казаки войти в состав РОА или хотят остаться независимыми… Было решено устроить… съезд. От каждой сотни должны были приехать выбранные казаки, по два рядовых и одному офицеру… Съезд единогласно проголосовал за соединение с РОА и передал это решение представителю генерала Власова полковнику Бочарову»{945}.
Решения съезда в Вировитице, организованного «батькой» Кононовым, власовцы использовали для подчинения обоих казачьих корпусов в Югославии и Северной Италии, которое, впрочем, было номинальным, так как эти части оставались в оперативном подчинении немцев. Апеллировали к нему и в ходе ликвидации ГУКВ. 18 апреля 1945 года Главное управление казачьих войск было распущено. Спустя два дня Власов подписал приказ о включении всех казачьих войск в состав ВС КОНР, а 28 апреля рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер санкционировал его. В итоге Казачий стан был подчинен командиру 15-го казачьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенанту Хельмуту фон Паннвицу (см. Приложение 3).
Парадоксально, но командир 15-го казачьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Хельмут фон Паннвиц, который благодаря инициативе Кононова и так формально подчинялся РОА, только 30 апреля официально подтвердил свое вхождение в состав ВС КОНР (см. Приложение 4).
На допросе 28 ноября 1946 года на вопрос: «Расскажите о планах совместной борьбы против Советского Союза совместно с так называемой армией Власова» Паннвиц показал: «В марте 1945 года казачий съезд в Вировитице (Югославия) избрал меня походным атаманом казачьего войска. В это же время между генералом Красновым и Власовым происходили переговоры об объединении РОА и белоказачьих воинских формирований. Ввиду того, что переговоры Власова с Красновым затянулись, командир бригады казачьего корпуса Кононов, с моей санкции, собрал казачий съезд, который высказался за объединение с РОА и, как я уже показал, избрал меня походным атаманом.
Я связался по телеграфу со штабом Гиммлера и просил указаний — как мне отнестись к этому избранию и следует ли вступать в сношения с Власовым. Обергруппенфюрер СС Бергер ответил, что я должен принять должность походного атамана и войти в подчинение командования РОА, то есть в подчинение Власова.
Бергер мне сообщил, что сложившаяся обстановка требует передачи Власову всех добровольческих формирований, и дал указание мне как построить взаимоотношения с Власовым. Таким образом, с марта 1945 года мой корпус числился в армии Власова, а я состоял в подчинении командования РОА»{946}. Также, по словам Даллина, «фон Паннвиц, немецкий командир казаков, официально заявил, что несмотря на то, что для его войск заветным желанием являются сепаратистские традиции, это не политический сепаратизм и большинство видят во Власове своего вождя»{947}.
Правда, Поздняков писал, что еще до съезда в корпусе была получена радиограмма от 13 марта, подписанная начальником генштаба Гудерианом и начальником Главного казачьего управления — генералом Красновым. В ней отмечалось: «Командир 15-го казачьего корпуса генерал-лейтенант фон Паннвиц назначается одновременно и походным атаманом всех казачьих войск, сражающихся против большевиков». По мнению мемуариста, «видимо, немцы боялись, что казаки выберут себе другого походного атамана и решили предупредить это»{948}. Впрочем, никаких документальных подтверждений словам Позднякова не обнаружено{949}. Да и вероятность появления подписи Краснова под подобным документом более чем сомнительна.
Следует отметить, что это была не первая попытка Паннвица войти в подчинение к Власову. Согласно утверждению Романа Днепрова (со слов Константина Кромиади), ранее атаман предпринял шаги в этом направлении сразу же после провозглашения Пражского манифеста. Его телеграмма на имя Власова вызвала раздражение в германском руководстве. Среди казаков ходили слухи о вероятности расстрела батьки, но все ограничилось несколькими днями домашнего ареста{950}.
Возвращаясь к Доманову, следует отметить, что он, несмотря на энергичные протесты Краснова, подчинился приказу (еще одно подтверждение ошибочной информации Позднякова){951}.[193] Глава стана заявил представителю генерала Власова при казачьих частях «примиренчески настроенному», как его характеризовал Фрелих, полковнику Алексею Бочарову о признании руководителя РОА{952}.
Бочаров специально вылетел по приказу председателя КОНР из окруженной союзниками гавани Лориан (Франция) для переговоров сначала с Паннвицем, а затем с Домановым. В данном контексте представляется ошибочным утверждение Хоффманна, что решение Доманова было связано со стремлением предотвратить «открытый мятеж, назревавший в его полках, недовольных враждебной политикой командующего в отношении Власова»{953}. Судя по всему, смена резкой реакции руководства стана в отношении Кононова на принятие требований Бочарова показывает, что ресурс антивласовской оппозиции среди подчиненных походному атаману казаков был исчерпан. Также выглядит ошибочным утверждение Никонова, будто Доманов, подчиняясь Власову, заручился поддержкой Семена Краснова, как, впрочем, и слова Ленивова, будто в КОНР хотели заменить Доманова на Семена Краснова{954}. Действия Краснова с «наброском» соглашения между казаками и КОНР свидетельствовали об отсутствии у него провласовских симпатий.
Теперь на помещении штаба походного атамана наряду с символикой Донского казачьего войска (олень, пронзенный стрелой) появилась (правда, не совсем правильно нарисованная) и символика РОА{955}.
По поводу подчинения Доманова Власову, Евгений Балабин (под началом которого в ВС КОНР служил упомянутый в предыдущих главах Митрофан Моисеев) с сожалением писал, что, не веря «вчерашнему большевику» Власову, Краснов, «вчерашнему большевику Доманову… верил, как себе»{956}. Так, делегирование власти главы ГУКВ походному атаману обернулось против самого Краснова, который, по справедливому замечанию Станислава Ауски, «в результате своего сопротивления… оказался в апреле 1945 года изолированным и покинутым большинством белых казачьих генералов и атаманов»{957}.[194]
Несмотря на конфликт с Кононовым, а ранее высылку из расположения стана провласовски настроенных офицеров, в частности генерал-майоров Сысоя Бородина и Бориса Полозова, подполковника А.И. Дмитриева, Тимофей Доманов сохранил свою должность и звание{958}.[195] Возможно, здесь сыграло роль личное письмо, направленное главе КОНР, в котором «объявлял о передаче Стана в его подчинение и о готовности выполнять любые его указания»{959}. Возможно, вновь помогли личные дипломатические способности. По свидетельству некоторых очевидцев, атаман всегда был «достаточно спокоен… никогда не слыхали, чтобы он сказал кому-либо резкое слово, независимо от чина. Простой в общении, терпелив, чем многие злоупотребляли. Всегда с приветливой улыбкой»{960}. Правда, Петру Донскову посетивший его первый раз Доманов не понравился: «Серая шевелюра, серый костюм, серые глаза, крадущиеся движения… все впечатления в целом формулируются словами: серый в сером — серый волк. Посетитель ушел, оставив неясное впечатление о себе, о своих намерениях, вызвав какое-то неприятное ощущение, подобное тому, как испытываешь, глядя на хищника, идущего тайными тропами к намеченной жертве»{961}.[196] Столь резкая оценка, вероятно, была обусловлена не только довольно сильным субъективизмом автора мемуаров, но и «знанием» последующих событий и роли в них походного атамана.
Вместе с тем, сохраняя в должности Доманова, Власов не питал в отношении него каких-либо иллюзий. «Сегодня они продают Краснова, а завтра меня», — говорил он Полякову о походном атамане Казачьего стана и его окружении{962}.
Сложно сказать, насколько после подчинения казаков Власову изменились отношения между Красновым и Домановым. Согласно некоторым свидетельствам, «генерал Краснов и генерал Доманов нередко навещали друг друга и их отношения были самые дружеские: оба они беззаветной любовью любили казачество. Никогда не было слышно, что между ними происходят разногласия, наоборот, все важные решения генерал Доманов согласовывал с П.Н. Красновым»{963}. Последнее подтверждается таким фактом: после ультиматума 28 апреля со стороны итальянских партизан[197], требовавших от казаков сдачи оружия и ухода в Австрию, был созван военный совет под председательством Краснова. Совет постановил, «отвергнуть ультиматум, как предложение, не соответствующее казачьей чести и славе… Прорвать с боем, если таковой будет необходим, кольцо партизанского окружения, согласуя это решение с действиями германского военного командования»{964}. Также Краснов настоял на неприемлемости предложения Бочарова разоружать части вермахта и ваффен СС по ходу движения в Австрии{965}. Наконец, именно от Краснова исходила инициатива сдаться англичанам (можно было сложить оружие перед американцами){966}. Вместе с тем, как вспоминал Поляков, отношения Доманова с Красновым «приняли довольно странную и ненормальную форму». Бывшего донского атамана он просто не замечал, хотя генералы жили на одном этаже. «Небольшой контакт… скорее полуофициальный, поддерживал Семен Николаевич, временами разговаривая с Домановым»{967}. Тогда, согласно воспоминаниям внучатого племянника генерала Николая Краснова, Краснов «находился при частях Доманова на беженском положении»{968}. Забегая вперед, следует сказать, что отношения вновь изменились после депортации в советскую зону. Здесь «Доманов, игравший большую роль пока мы были под крылышком коварного Альбиона, сошел здесь совершенно на нет… С вопросами он обращался только к деду, называя его с каким-то надрывом “дорогой Петр Николаевич”»{969}.
Правда, в оперативное подчинение Власова походный атаман так вступить и не успел. В конце апреля — начале мая он под давлением партизан отступил из Северной Италии, организовав переход Казачьего стана, состоящего по разным данным от 21 500 до 35 954 человек[198], включая беженцев, через перевал Плокенпасс (Плоукен-Пасс) в провинцию Каринтия. Там в районе реки Драва между Лиенцем и Обердраубургом 6 мая атаман капитулировал перед английскими войсками{970}. Сдался британцам и прорвавшийся из Югославии корпус фон Паннвица, расположившийся в итоге в районах Альтхофен, Ноймаркт и Фельдкирхен, личный состав которого, по разным сведениям, составлял от 17 700 до 35 000 человек{971}.
Как и в случае с 1-й РНА Хольмстона-Смысловского, возникли проблемы со снабжением сдавшихся. Так, 15 мая на человека приходилось ежедневно 150 гр. галет, 120 гр. консервированного мяса, 60 гр. сахара, 50 гр. масла, а также сухие бобы и макароны. Но уже через полторы недели рацион существенно увеличился: 400 гр. галет, 180 гр. консервированного мяса, 110 гр. сахара, 70 гр. масла и т.д.{972} Впрочем, в отличие от армии Хольмстона-Смысловского, все они были насильственно депортированы в Советский Союз. Вместе с казаками добровольно поехал и Гельмут фон Паннвиц{973}. Из других командующих «восточными» формированиями, по некоторым сведениям, добровольно сдался командир 162-й пехотной дивизии генерал-майор риттер Оскар фон Нидермайер{974}.
Отдельно сдались и были переданы НКВД несколько частей 15-го корпуса: 5-й Донской генерала Кононова полк, части 1-го дивизиона полковника Константина Вагнера и ряд других соединений{975}. Интересно, что 6-й терский полк, прикрывавший отход корпуса, был отрезан от основных сил частями болгарской армии. Не желая сдаваться последним, он капитулировал перед английскими солдатами из располагавшегося неподалеку лагеря военнопленных{976}.
Зная о готовящейся англичанами выдаче, Доманов, тем не менее, активно сотрудничал с союзниками. Последнее подтверждается свидетельством офицера связи русского полка СС «Варяг», дочери контр-адмирала Ивана Степанова, Ариадны (Ары) Делианич. Она случайно услышала разговор двух англичан о выдаче казаков. «Сильно нервничая, я точно передала весь разговор офицеров в танке, знаменательную фразу об “исключенной возможности сопротивления”, о частях, которые со специальной задачей прибыли из Италии… Генерал Доманов вспыхнул:
— О какой выдаче вы говорите? Что за бабьи сплетни! Я запрещаю вам об этом говорить! Подобные ложные слухи будируют людей. Это — провокация! Сдача оружия — неизбежное условие, предъявляемое военнопленным. Меня как раз сегодня утром заверил майор Дэвис (офицер связи при стане. — А.М.) о самом благоприятном решении нашего вопроса… А если я узнаю, что вы еще где-либо повторили эти провокационные россказни, я прикажу вас арестовать. Понятно?
У меня в душе бушевало. Оскорбительные слова генерала и его недоверие казались просто возмутительными»{977}.
Позже, в Шпиттале, в ночь перед депортацией, между Домановым и Красновым произошел разговор, который также свидетельствует о том, что походный атаман был заранее проинформирован о готовящейся акции. Племянник Петра Краснова Николай Краснов-младший позже вспоминал: «В наше помещение буквально ворвался Доманов. У него ходуном ходили щеки, дрожали губы. На его плечах не было погон, которые он сам снял, несмотря на категорическую просьбу деда, обращенную ко всем офицерам[199].
— Петр Николаевич, дорогой! — всхлипывая, вскричал он. — Завтра утром нас всех отправляют в Юденбург, и там произойдет поголовная выдача Советам!..
Дед встал с койки и, опираясь на палку, сделал несколько шагов по направлению к Доманову.
— Откуда вам это стало известно? Может быть, вы не поняли… может быть, вы ошибаетесь! Ведь это же предательство, ложь, обман!
— Ошибки быть не может. Мне это еще раз в весьма твердой и определенной форме сообщили англичане, сейчас… за ужином…
Я встретился взглядом с отцом (полковником Николаем Красновым. — А.М.). Сейчас? За ужином? Еще раз сообщили? Значит, Доманов знал об этом и раньше. Почему же он молчал? Почему? Где и когда ему было сообщено впервые? В Лиенце? По дороге? Подлец! Он не имел права скрывать это страшное известие от офицеров. Он должен был их предупредить, подготовить! Он мог открыться хотя бы перед старейшим офицером, георгиевским кавалером Петром Красновым»{978}.
Данные факты опровергают слова апологетов Доманова, утверждавших, что он был человеком, «болезненно переживавшим судьбу казаков и их семей»{979}.
Причина столь странного поведения Доманова не ясна. Возможно, ответ кроется в словах походного атамана, данных им во время следствия. Согласно его показаниям, именно по заданию НКВД Доманов был оставлен на Дону с целью организации подпольной работы, направленной в том числе и на уничтожение коллаборантов. Но на связь от НКВД к нему никто не вышел{980}. Вместе с тем в письме к Вячеславу Науменко от 18 февраля 1956 г. Николай Краснов-младший довольно эмоционально отрицал версию сотрудничества Доманова с коммунистами: «О связи Доманова с Советами — ерунда! Нужен козел отпущения, ну, его и нашли — Доманов! П.Н. <Краснов>, во всяком случае, сказал бы ему в глаза, перед всеми, а не молчал бы! А слухи — ну, мало ли слухов… Виноваты все в штабе Доманова. П.Н. прав — разведки не было… О предателях — мы говорить не можем! Нужны факты, — а их нет!.. Говорят многое, но факты, факты где?»{981} В любом случае, данный вопрос требует дальнейшего изучения.
28 мая в 11.00 Доманов собрал в своем штабе всех старших офицеров и объявил о том, что все они обязаны спустя два часа собраться перед штабом для отправки на конференцию[200] в Шпитталь, для встречи с высшим британским командованием, в частности с фельдмаршалом Харольдом Александером. Интересно, что с Александером несколько раз неудачно пытался связаться и Паннвиц, послав в числе прочих полковника Эверта фон Рентельна, знакомого фельдмаршала еще по службе в Северо-западной армии Юденича.
Приказ от англичан был доставлен все тем же майором У. «Расти» Дэвисом, «искариотским»{982}, как его называли впоследствии казаки. В тот же день 2461 (по другим данным, от 2201 до 2756) офицера перевезли в шпиттальский лагерь, и на следующий день передали в Юденбурге советскому командованию{983}.[201] 3 человека из числа депортируемых были сразу же по приезде освобождены советской администрацией как офицеры-разведчики{984}. В последующей мифологии их число не только увеличилось, но и дополнилось историями о «вкраплении большевиками в беженскую среду», помимо провокаторов, еще и неких «парашютисток»{985}.
Схожим способом были депортированы и чины 15-го казачьего кавалерийского корпуса. Борис Ганусовский вспоминал, как «28 мая командиру нашей бригады полковнику Борисову было передано распоряжение английского командования подготовить всех офицеров к 8 часам утра 29 мая к… перемене мест пребывания!
— Ситуация немного переменилась и всех вас отвезут в один, специальный, офицерский лагерь на севере Италии, где вы сможете решить свою судьбу: либо переселиться в заокеанские страны, либо вступить добровольно в ряды наших оккупационных войск, либо… вернуться на вашу родину — в СССР! Много вещей с собой не берите. Они вам не понадобятся… Женщин и детей, поскольку они находятся при частях, тоже с собой не брать. Они будут отправлены отдельным эшелоном». Как и среди офицеров Казачьего стана у однополчан Ганусовского возникло беспокойство, «казалось бы гладко и логично и вместе с тем, какая-то фальшь и обман скрывались в этих словах». И лишь клятва британского капеллана развеяла сомнения казаков{986}.
По утверждению Стеенберга, ссылающегося на супругу генерала Лидию Краснову, возможно, перед отъездом ее муж хотя и не знал о выдаче, но ощущал «неизбежность катастрофы»{987}. Впрочем, в письме от 6 ноября 1947 года, опубликованном в «Часовом», Краснова вспоминала, что именно она, а не супруг, «чуяла, что грядет что-то большое, ужасное. Такая мучительная, беспредельная тоска налегла на сердце» (Приложение 5).
В то же время, по мнению полковника Б. Степного, атаман и сопровождающие его лица «радушно пригласили» в свою машину английского офицера. «“Я верю в Бога и Его милость”, — произнес генерал Краснов, отъезжая». Николай Краснов также утверждал, что атаман до признания Доманова не верил в возможность депортации в СССР{988}.
По некоторым свидетельствам, из казачьего руководства действительно опасался выдачи генерал-лейтенант Андрей Шкуро{989}.[202]
Рядовой состав стана и гражданские лица (на 23 мая их число, по некоторым сведениям, возросло до 40 325 человек) были насильственно депортированы 31 мая — 3 июня{990}. Общее число выданных составило примерно 35 000 человек: 20 000 из стана и 15 000 казаков Паннвица{991}.[203] После войны Дэвис в письме к Бетеллу признавался, что «это и вправду был дьявольский, кровавый план»{992}.
Войсковой старшина Павел Назаренко позже вспоминал, что «из документов, то есть моего лагерного дела… я видел, что соглашение о передаче нас властям СССР, было сделано 15 мая 1945 года. С этого числа и срок мой начался»{993}.[204] То есть срок содержания казаков под стражей начал исчисляться до их физической передачи сотрудникам советских спецслужб, произошедшей 28 мая и в последующие дни. 15 мая, очевидно, было подписано соглашение о месте и порядке депортации коллаборантов и перемещенных лиц.
Впрочем, некоторые казаки подвергались репрессиям и в последующем. Так, в 1968 году на Ставрополье выездная сессия Северо-Кавказского военного округа осудила шестерых военнослужащих полка Юнгшульц, входившего в 15-й кавалерийский казачий корпус. В данном случае их поиск и последующее наказание были обусловлены совершенными ими в годы войны преступлениями{994}.
Интересно также, что никто из других участников заседания, которое прервало сообщение Ариадны Делианич, не стал распространяться о скорой сдаче или не предпринял каких-либо попыток спастись, несмотря на то, что, по словам мемуаристки, «было заметно, что мои слова произвели крайне тягостное впечатление на присутствующих»{995}. Равно как не вызвало массовых попыток побега и то, что офицеры, поехавшие на «конференцию», не вернулись, хотя в последнем случае нужно учесть, что охрана стана к этому времени усилилась.
16 января 1947 года Тимофей Доманов был повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР вместе с Петром Красновым, Хельмутом фон Паннвицем и рядом других лидеров казаков (см. Приложение 6).
КАЗАКИ!
Казаки никогда не признавали власти большевиков. Старшие Войска — Донское, Кубанское (бывшее Запорожское), Терское, Уральское (бывшее Яицкое) — жили в давние времена своей государственной властью и не были подвластны Московскому Государству. Вольные, не знавшие рабства и крепостного труда казаки закалили себя в боях.
Когда большевики захватили Россию, казаки с 1917 по 1921 г. боролись за свою самобытность с врагом, во много раз превосходящим их числом, материальными средствами и техникой.
Вы были побеждены, но не сломлены. На протяжении десятка лет, с 1921 по 1933 г., вы постоянно восставали против власти большевиков. Вас морили голодом, избивали, ссылали с семьями на Крайний Север, вам приходилось вести жуткую жизнь гонимых и ждущих казни людей.
Ваши земли были отобраны, ваши войска уничтожены. Вы ждали освобождения. Вы ждали помощи. Когда доблестная Германская Армия подошла к вашим рубежам, вы появились в ней не как пленные, но как верные соратники. Вы всем народом ушли с германскими войсками, предпочитая ужасы войны и кочевую жизнь — рабству под большевиками. Все, кто только мог сражаться, взялись за оружие. Второй год вы плечом к плечу сражаетесь вместе с германскими войсками.
В воздании ваших заслуг, в нынешнюю величайшую войну совершенных, в уважение прав ваших на землю, кровью предков политую и полтысячи лет вам принадлежащую, в основание ваших прав на самобытность считаем долгом нашим утвердить за вами, казаками, и теми иногородними, которые с вами жили и доблестно сражались против коммунизма:
1) Все права и преимущества служебные, каковые имели предки ваши в прежние времена.
2) Вашу самобытность, стяжавшую вам историческую славу.
3) Неприкосновенность ваших земельных угодий, приобретенных военными трудами, заслугами и кровью ваших предков.
4) Если бы боевые обстоятельства временно не допустили бы вас на земли предков ваших, то мы устроим вашу казачью жизнь на востоке Европы, под зашитой фюрера, снабдив вас землей и всем необходимым для вашей самобытности.
Мы убеждены, что вы верно и послушно вольетесь в общую работу с Германией и другими народами для устроения новой Европы и создания в ней порядка.
Да поможет вам в этом Всемогущий!
Начальник Штаба Германского Верховного командования КЕЙТЕЛЬ
Peuxcминиcmp Восточных областей РОЗЕНБЕРГ
Источник: Крикунов П. Казаки. Между Гитлером и Сталиным. С. 299–300.
Утверждаю.
Главнокомандующий ген. лейт. ВЛАСОВ.
25 марта 1945 года.
ПОЛОЖЕНИЕ ОБ УПРАВЛЕНИИ КАЗАЧЬИМИ ВОЙСКАМИ
1. ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ.
1) Казачество никогда не признавало большевистскую власть и на протяжении всех лет ее существования не прекращало антибольшевистской войны.
С большевиками Казачество боролось, борется и будет бороться до конца. Большевизм есть антинародное явление, но организованная сила, победа над которой будет достигнута лишь вооруженным путем, при условии единства антибольшевистских сил, под руководством одного политического и военного центра, объединяющего все народы России и руководящего борьбой этих народов.
Вместе с другими народами России казаки участвуют в активной борьбе за свержение большевизма и построение новой России, на основе свободного содружества всех народов, населяющих территорию исторически сложившегося русского государства.
Казачество, являясь одной из составных частей России, в целях борьбы с большевизмом до победного конца, входит в полное подчинение Главнокомандующему вооруженными силами и Председателю Комитета Освобождения Народов России генерал-лейтенанту Власову, управляясь во внутренней войсковой жизни на основании Положений об Управлении Войсками.
На это время все Казачьи Войска объединяются и возглавляются советом Казачьих Войск в составе Войсковых Атаманов Донского, Кубанского и Терского Казачьих Войск, одного Заместителя Войсковых Атаманов всех остальных Казачьих Войск и начальника Штаба Совета Казачьих Войск.
Ввиду безвестного отсутствия Терского Войскового Атамана, Заместитель его намечается наличными Войсковыми Атаманами из числа Терских казаков и утверждается в должности Главнокомандующим вооруженными силами КОНР.
Заместитель Войсковых Атаманов остальных восьми Казачьих Войск (Оренбургского, Уральского, Астраханского, Сибирского, Семиреченского, Забайкальского, Амурского и Уссурийского) так же намечается наличными Войсковыми Атаманами из числа казаков, одного из названных Войск и утверждается Главнокомандующим вооруженными силами КОНР.
В случае отсутствия соответствующего кандидата из этих Войск, временным Заместителем Атаманов, может быть назначен казак другого Войска.
Старший из Войсковых Атаманов по выслуге лет на этой должности, является Председателем Совета Казачьих Войск, а его Заместителем по старшинству выслуги Войсковой Атаман.
Примечание: Первым Председателем Совета Казачьих Войск является ранее утвержденный в этой должности Атаман Войска Донского, как первый из Войсковых Атаманов, вошедших в подчинение Главнокомандующему вооруженными силами КОНР.
2) Все Члены Совета Казачьих Войск и его Председатель утверждаются каждый в отдельности Главнокомандующим вооруженными силами КОНР, а начальник Штаба, Инспектор по военным делам назначаются Главнокомандующим ВС КОНР (Вооруженные силы Комитета Освобождения Народов России) по представлению Председателя Совета Казачьих Войск.
3) Все Члены Совета Казачьих Войск входят в состав КОНР в качестве казачьей секции, которая участвует во всех заседаниях Комитета с правом решающего голоса каждого из них по всем вопросам, обсуждаемым на заседаниях КОНР.
4) Совет Казачьих Войск, осуществляя политическую и военно-административную власть объединенных Казачьих Войск, формирует и комплектует воинские казачьи части и соединения по Войсковым казачьим территориальным признакам и руководит через свой Штаб боевой подготовкой в соответствии с указами, инструкциями и уставами для ВС КОНР.
Командный состав воинских частей и учреждений укомплектовывается исключительно казаками соответствующих Войск. Организует временные казачьи поселения по Войсковым признакам в местах, предоставленных германскими властями, заботится о материальном обеспечении казачьих поселений и об удовлетворении их нужд в санитарном и культурно-просветительском отношении, и их духовных и бытовых запросах.
5) В казачьих войсковых частях и учреждениях чины казачьи: казак, приказный, урядник, вахмистр, хорунжий, сотник, аудит-майор, войсковой старшина, полковник и далее чины, как во всей армии.
Условия для производства офицеров воинских частей и учреждений в следующие чины на общих основаниях для ВС КОНР.
Назначение на должности в казачьих воинских частях и учреждениях, входящих в состав ВС КОНР, осуществляется Главнокомандующим по кандидатским спискам Войск, предоставляемых начальником Штаба Казачьих Войск.
6) Казаки, состоящие в рядах ВС КОНР, имеют свои отличительные знаки на рукаве.
Казаки степных Войск (Донского, Уральского, Астраханского, Сибирского, Семиреченского, Амурского, Забайкальского и Уссурийского) имеют погоны, папахи, фуражки и лампасы по Войскам.
Казаки Кавказских Казачьих Войск имеют право носить вне строя черкески.
7) Все Отделы и учреждения Совета Казачьих Войск организуются и комплектуются по штатам, утвержденным Главнокомандующим ВС КОНР.
Читать бесплатно другие книги:
