Молодые и красивые. Мода двадцатых годов Хорошилова Ольга
Но трудности были преодолены, Мария Павловна набрала новых работниц, о «Китмире» заговорили в Париже, Лондоне, Берлине и Нью-Йорке. В модных журналах появилась реклама, рисунки, фотографии моделей, положительные рецензии критиков. И лишь в 1928 году Мария Павловна вынуждена была продать свое дело, так как русские промыслы и вышивки почти уже не интересовали публику, уставшую от пестрой этнографии.
Впрочем, «Китмир» – лишь один из многих примеров успеха русских эмигрантов на поприще европейской моды и стиля. Хорошо продавались превосходные дневные и вечерние наряды от «Итеб», «Поль Каре», «Мария Новицкая», «Тао», «Арданс»[15]. Принадлежавший француженке «Мырбор» прославился своим сотрудничеством с русскими художниками, в частности Натальей Гончаровой.
Великая княжна Мария Павловна в блузе, вышитой в «Китмире»
2-я половина 1920-х годов.
Архив О. А. Хорошиловой
В этом доме № 7 на улице Монтень располагался дом вышивки «Китмир»
Фотография О. А. Хорошиловой, 2014.
Королева Румынии с дочерьми в вышитых платьях в крестьянском стиле
1920-е годы.
Архив О. А. Хорошиловой
Великая княжна Мария Павловна на борту лайнера «Париж», держащего курс на Нью-Йорк
1932 год. Архив О. А. Хорошиловой
Образцы вышивок, созданных в «Китмире»
1920-е годы.
Архив О. А. Хорошиловой
Титульная страница воспоминаний великой княжны Марии Павловны с ее автографом
Нью-Йорк, 1931.
Архив О. А. Хорошиловой
Основательницы и хозяйки Дома моды «Тао», слева направо: княгиня Мария Сергеевна Трубецкая, княгиня Любовь Петровна Оболенская и Мария Митрофановна Анненкова
Париж, 2-я половина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Реклама Дома моды «Итеб»
Журнал Vogue (Paris), 1926. Архив О. А. Хорошиловой
Княгиня Ирина Александровна Юсупова в Нью-Йорке
Начало 1930-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Княгиня Ирина Александровна Юсупова в вечернем наряде от «Ирфе»
Париж, начало 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Реклама модного Дома «Ирфе»
Журнал Vogue (Paris), 1926. Архив О. А. Хорошиловой
Княгиня Ирина Александровна Юсупова
Конец 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Одним из самых популярных был Дом моды «Ирфе», основанный князем Феликсом Юсуповым и его красавицей женой, великой княжной Ириной Александровной. Было много заказов, много клиентов, и не последнюю роль в успехе сыграла личность Феликса. Первостепенные модницы Европы и Америки наведывались сюда, прежде всего, чтобы увидеть «того самого русского принца, убившего Распутина». Опьяненные его обаянием и русскими историями, они оставляли в «Ирфе» свои сердца и свои состояния.
Княгиня Ирина и князь Феликс Юсуповы
Начало 1930-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Реклама модного Дома «Ирфе»
Благодаря русским эмигрантам в моду вошли меха, особенно в сочетании с шелками, вышиванки, шляпки-«кокошники» и пестрые платки в павловопосадском стиле, которые завязывали под подбородком «a’la babouchka», каракулевые токи, черкески, кникер-бокеры-шаровары. Поль Пуаре, влюбившийся в «дикую» Россию во время своего знаменательного турне 1911 года, сделал популярными «русские» сапожки, белые со многими складками.
Манекенщица Вера Ашби (Шумурун) в свадебном кокошнике работы Дома моды «Молино»
Париж, 1922.
Фонд А. А. Васильева
Манекенщица княгиня Мери Эрнстова, урожденная княжна Шервашидзе
Париж, 1929.
Фонд А. А. Васильева
И конечно, двадцатые немыслимы без русских манекенщиц и фотомоделей, обладавших тонкой акварельной красотой, которую так старательно формировали природа и генетика многие-многие столетия и которая теперь почти не встречается в России.
Джаз и «негро»
Африканская культура флиртовала с европейской модой задолго до Века Джаза. Алжир, куда так стремились французы еще во времена Бонапарта, подчинился им в 1830 году. В интерьерах и костюме стали актуальны североафриканские мотивы, орнаменты, вышивки. В честь зуавов, смуглых воинов, вставших под ружье французского монарха, назвали куртки и шаровары. Африкой бредили художники, гашишисты и поэты-символисты. Увлечение Древним Египтом, балет «Клеопатра» в сценографии Бакста, стремительное развитие пароходных компаний и ежегодные потоки туристов в Каир и Гизу упрочили присутствие Африки в «белой» культуре эпохи модерна.
Еще на заре стального века в Соединенных Штатах баловались блюзом. Продвинутые чикагцы легко отличали одну регтайм-тему от другой, кое-что слышали о Скотте Джоплине, местном чернокожем пианисте, очень эффектном. Но даже они мало знали о коренной джазовой культуре, о мощных новоорлеанской и чикагской школах, которые отсиживались в подполье до 1917 года.
Джаз, как многое другое в США, начался с рекламы. В феврале 1917 года компания Victor Talking Machine записала сочные вещи ансамбля The Original Dixieland Jazz Band. Пластинки разошлись вмиг. И неважно, что композиции были приглаженными и слишком стройными, неважно, что джаз-банд состоял из «белых» музыкантов. Главное было сделано – джаз сыгран, записан, раскуплен. В новый, обещающий стать прибыльным, бизнес включились другие компании. Отличную рекламу негритянской музыкальной культуре сделала Okeh Records – раскрутила «коренных» исполнителей, в том числе неподражаемую Меми Смит, познакомила американцев с лучшими подпольными хитами ударных чернокожих джаз-бандов и доказала всему прогрессивному человечеству, что блюз – это веселая музыка. Знаменитый рекламный призыв – «Хочешь быть счастливым, покупай блюз» – стал главным слоганом Века Джаза.
Издатели звукозаписывающих компаний быстрее других почувствовали приближение перемен. «Белое» общество желало веселиться. Его либеральная часть плевала на традиции и светские правила, такие старомодные, такие нелепые в новом послевоенном мире. К черту границы, к черту различия. Пусть белое смешается с черным. Да здравствует хаос, да здравствует новый мир и новый человек! Люди, вновь родившиеся в 1919 году, были эмпириками. Ни во что не верили. Познавали мир на ощупь, кожей, устами, телом, чувствительными подушечками пальцев. Им было всё разрешено. Запреты и условности остались в 1914 году. Им хотелось хорошей клубной встряски после встряски траншейной. И джаз им помог. В нем было столько природного, хтонического, сексуального буйства, и в нем был блюз – извечная непонятная душевная тоска, равнозвучная «белому» послевоенному сплину. Он был сложным, противоречивым, черно-белым – джаз был таким же, как двадцатые годы.
Это было время Меми Смит, Перри Бредфорда, Луи Армстронга, Кида Ори, Джо «Кинга» Оливера. Это была эпоха звукозаписывающих компаний, радиостанций, дансингов и ярких музыкально-танцевальных ревю.
Если джаз официально появился на свет в 1917 году, то годом рождения негритянских джазовых шоу принято считать 1920-й, а местом – Филадельфию. Там произошла судьбоносная встреча четырех афроамериканских парней – композитора Нобла Сиссла, пианиста Юби Блейка, артиста Флурноя Миллера и либреттиста Обри Лайлса. Они присутствовали на заседаниях Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и, явно увлеченные идеей продвижения афроамериканской культуры, задумали некое театрально-музыкальное шоу в бродвейском духе с забавной историей и крепкими джазовыми хитами. Средства на постановку с трудом, но выискали, и в мае 1921 года мюзикл «Shuffle Along» был впервые представлен на сцене нью-йоркского театра Daly’s, что на 63-й улице. Публике понравилось всё – костюмы и гримасы, негры, вымазанные для убедительности черной краской, варварская пляска с резкими выпадами и пьяным шатанием, песни с откровенно сексуальным контекстом и хор шестнадцатилетних «крошек» в атласных фраках и цилиндрах. Раззадоренные пунцовые зрители покидали театр, как задумали авторы – напевая запомнившиеся мелодии. И вскоре им захотелось сюда еще.
Композитор Нобл Сиссл
1950-е годы.
Библиотека Конгресса (Вашингтон), номер: LC-USZ62-131764
То, что происходило вблизи театра Daly’s за полчаса до шоу, журналисты называли «пробками начала спектакля». Сюда, на 63-ю улицу, в хромированных глянцевитых без устали гудящих автомобилях, отражающих бег неоновой рекламы, стремился весь фешенебельный Нью-Йорк, в том числе богатые продюсеры, охотившиеся за талантливыми безымянными актерами. «Shuffle Along» превратился в компактную фабрику бродвейских звезд. В нем дебютировали Джозефина Бейкер, Аделаида Холл и Пол Робсон, главные шоумены джазовых двадцатых.
Нобл Сиссл и Юби Блейк времени не теряли. В 1924 году сочинили новый хит – мюзикл «Chocolate Dandies». Тогда же прогремели другие афроамериканские постановки – «Honey», «Runnin’ Wild» и «Dover Street to Dixie». В 1925 году в парижском Театре на Елисейских Полях впервые давали мюзикл «Revue negre», кульминацией которого стали дикие пляски почти обнаженной Джозефины Бейкер. Всеобщее экстатическое увлечение новыми негритянскими ритмами, наконец-то обретшими свободу после стольких лет подполья, повлияло на колорит и стилистику клубов, в которых звучал разухабистый, порой грубоватый, но родной, настоящий негритянский джаз.
И лучшие клубы находились в Нью-Йорке.
Жирно отмеченные на его глянцевых night life картах, они роились красными точками у Гарлема и южнее – у Верхнего Ист-Сайда, Центрального парка, возле престижных западных пятидесятых улиц. Самые крутые (американцы именовали их tough clubs) были закрытыми. Туда попадали по специальным пригласительным или через знакомых – по рекомендациям. Отправлялись в эти заведения, как стемнеет, в закрытых авто, в полном молчании, будто ехали грабить банк. Машины вместе с водителями предусмотрительно оставляли на соседних улицах, чтобы не привлекать внимания полисменов, и, достучав каблучками до нужного дома, тихонько скреблись в дверь (а иногда выстукивали условленный ритм), шмыгали в тусклый предбанник, закамуфлированный под табачную или книжную лавку. Там ждал вышибала – громадный цветной с выпученными от страха или собственной значительности глазами, которыми несколько раз без стеснения проводил по гостям, хорошенько сканируя. «Пальто и шляпы сюда», – командовал он. Разоблачились. «Платим за вход». Заплатили. «Следуйте за ним», – вышибала указывал на юркого улыбчивого негритенка-проводника. Сначала вниз по узкому сырому коридору, чуть не задевая макушкой единственную унылую лампочку, вверченную в потолок. Потом вперед до маслистой облапанной портьеры, за ней – нелегальный бар, эдакое чистилище. Смутное, вонючее, душное. Здесь очищали кошельки гостей и хорошенько «чистили» их на предмет неблагонадежности. «Кругом все тряслось, – вспоминала Лоис Лонг, – раздавались чьи-то крики, потолок и стены вибрировали от музыки, доносившейся откуда-то сверху, и ей в такт вибрировали наши стаканы, наполненные черт знает чем»[16].
Не сказать, что в баре было приятно – испачканные стены, заплеванный липкий пол в ошметках еды и бумаги, густо обсаженные невесть откуда взявшимися насекомыми картонные абажуры над облитыми пойлом столами и крайне недружелюбные чернокожие бармены, зыркавшие на гостей, бросавшие им рюмки с напитками и бесстыдно обманывавшие со сдачей. Но таковы правила чистилища – заказывай невозможный алкоголь, делай вид, что пьешь, и молчи. Только так можно было попасть выше – в клуб.
Реклама негритянских джазовых ансамблей
Журнал Vogue (Paris), 1926.
Национальная библиотека Франции
Рекламная листовка мюзикла «Runnin’ Wild»
Середина 1920-х годов. Частная коллекция
Немой кивок менеджера мальчишке-проводнику означал, что нужно встать и двигаться вверх по дрянной липкой лестнице. Зал, куда попадали гости, был на удивление маленьким – груда столиков с одной стороны, сценка – с другой, посередине тесный танцпол, какие-то комнатки по бокам, отделенные драпировками, пара-тройка прожекторов и полное отсутствие окон и кислорода. Всюду люд – дамочки в платьях и дамочки в брюках, юркие девочки в чем-то жемчужном, вальяжные толстяки в жарких тройках, тихо оплывающие в кожаных креслах, какие-то гангстеры во влажных рубашках и почему-то в шляпах нервно покусывают сигары и громко шлепают танцующих мимо негритянок, снуют туда-сюда чернокожие в майках, вкусно лоснятся от духоты и щедрых чаевых. Гогот, визг, пот и грудные звуки животного удовольствия висят в тяжелом воздухе, и хлопковый сутаж сигаретных дымков прошивает плотный воздух, словно ватное одеяло.
Девушка в круговороте джазовой ночи
Рисунок из журнала Femina, 1925. Архив О. А. Хорошиловой
На джазовой вечеринке
Рисунок из журнала Vogue (London), 1922.
Архив О. А. Хорошиловой
Вдруг какое-то оживление, стаканы зазвучали веселее, общий одобрительный гул – откуда-то сбоку, из-за плотной пелены дыма появляется белое пятно, еще одно и еще, и ловко минуя столики, с короткими остановками, плывут к сцене. Осветитель, уже порядочно обмякший, как-то неуверенно навел прожектора в место белесой туманности. И лишь тогда все ясно увидели чернокожих джазменов в белых тройках и белых ботинках. Быстро по привычке расселись, приободрились шуткой. Концерт начался. Впрочем, он мало напоминал те фешенебельные, в оперном золоте и бархате, в цветных электрических лучах, тихие тактичные концерты, которыми славились «Ритц-Карлтон», дансинг «Роузленд», театр «Либерти». Здесь истошно били цимбалы, зверино ревел саксофон и вспотевший трубач, вытирая бритую голову и золотой раструб, вдруг вставал и пел, пел и рыдал, и снова вытирал лицо, и его сценический плач вновь накрывала золотая волна горячего африканского джаза. Публика ревела вместе с оркестром, и клубная полутьма оживала и хаотично двигала буграми влажных склеенных тел. Иногда звучали выстрелы, означавшие, что кто-то ошибся партнершей. Попадали редко. Пули впечатывались в стены клуба свинцовыми знаками качества – значит, здесь все свои и вечер вполне удался. Потом как-то добирались до авто, бросали последние доллары всегда трезвому умнице-провожатому и тряслись на заднем сиденье, полностью доверившись всё понимающему водителю. И так постигали джаз.
Подобных закрытых клубов было немало. В Нью-Йорке самым модным считался Cotton Club, которым владел известный гангстер Оуни Медден. Там выступал Дюк Эллингтон. Чикагские тусовщики шумно и пьяно проводили время в Sunset Cafe, принадлежавшем Аль Капоне. Там иногда играл Луи Армстронг.
Ни одна модная вечеринка не обходилась без чернокожего исполнителя. Лондонские антрепренеры боролись за Лесли Хатчинсона, «Хатча», звезду кабаре, которому посвящали свои капиталы и свои сердца первые бледнолицые аристократки Британии – Таллула Бенкхед и Эдвина Маунтбаттен. Парижские владельцы кабаре переманивали щедрыми гонорарами джазмена Генри Кроудера, а красавицы свободного Левого берега пытались переманить его у Нэнси Кунард, но, кажется, безуспешно.
Интерес к джазу подогревали не только кабаре и клубы. Более пятисот радиостанций по всем Соединенным Штатам транслировали хиты и новые оркестровые записи. Когда не могли пригласить джазменов, просто включали приемники и танцевали под скрипы и шорохи блюзовых радиоволн. И танцевали особенно – по-джазовому.
Дороти Себастиан, Джоан Кроуфорд и Анита Пейдж исполняют горячий джазовый танец
Конец 1920-х годов.
Частная коллекция
Ломаные ритмы и необычный для традиционной «белой» музыки свинг дали начало данс-культуре, азы которой фанаты джаза постигали в специальных школах или на вечеринках.
Джаз овладевает Парижем
Карикатура из журнала Femina,
1927. Архив О. А. Хорошиловой
Генри Кроудер. На его плечах видны руки с африканскими браслетами, принадлежащие Нэнси Кунард
Конец 1920-х годов.
Центр Жоржа Помпиду (Париж)
В 1925 году все вдруг заболели чарльстоном, забавным и очень сексуальным, скопированным с подвижных негритянских старлеток из мюзиклов. Танец назвали в честь города Южной Каролины и одноименной песни, звучавшей в «Runnin’ Wild». Вечеринки обычно начинались с «плоского» чарльстона – коленки вместе, коленки врозь, ногу вправо, а потом влево. В общем, как в старшем классе элитной школы. Основательно подзарядившись коктейлями, переходили ко второй его части, сочиненной, кажется, специально для алкоголически бодрого состояния. Ограничений не было. Девушки вольно разбрасывали ноги, бешено крутили руками, закидывали стриженую голову и содрогались всем телом, красиво взбивая бисер и бахрому короткого джазового платья. Мужчины, особенно во фраках, выглядели рядом с этими «джазовыми крошками» чопорными директорами консерваторий.
В 1926–1927 годах в моду ворвался парный блэк-боттом, название которого официально переводят как «черное дно». Но bottom на клубном сленге тех лет означал седалище человека, а в совокупности с цветом становился дружеским эвфемизмом, означавшим афроамериканца. Танец обыкновенно исполнялся парами и напоминал чарльстон, хотя дамы чаще и активнее крутили бедрами и разбрасывались бахромой платьев. Но блэк-боттом не выходил за рамки светского приличия. Острые геометрические движения – шаг вправо, притоп, шаг влево, назад и снова вперед – напоминали танец двух хорошо смазанных ножниц.
Модель демонстрирует ослепительное вечерне-танцевальное платье
Журнал Femina, 1924. Архив О. А. Хорошиловой
Мадам Безансон-Вагнер в джазовом платье от Дома моды Drecoll
Журнал Femina, 1927. Архив О. А. Хорошиловой
Модель в ансамбле для безумных джазовых вечеринок
Журнал Femina, 1927. Архив О. А. Хорошиловой
Стилем «негро» и джазом, кажется, бредили все – продюсеры, интеллектуалы, звезды кино, журналисты, политики, художники и любители прекрасного. В 1922 году в Париже прошла выставка французского колониального искусства, и зрители увидели, многие впервые, маски, текстили, скульптуру, утварь африканских племен. Коллекционеры и арт-дилеры зачитывались книгой Карла Эйнштейна «Негритянская пластика», вышедшей в 1915 году и ставшей хитом в двадцатые. В Европе и США складывались крупные собрания африканского искусства. Интерьеры режиссировали в стиле «афро»…
Джазомания проникла в костюм. Кутюрье, не сговариваясь, одновременно усекли низ платьев, отхватили рукава, рассекли декольте, словом, сделали одежду максимально удобной для ночных экстатических плясок. В 1925–1926 годах, когда африканская культура наполнила клубы, дансинги, светские журналы и головы тех, кто их читал, вечерние наряды резко сократились. Они обнажали больше, чем скрывали. И производителям нижнего белья не оставалось ничего другого, как подчиниться. Сорочки теперь шили из более тонких тканей и ровно такими, чтобы даже в алкоголических припадках чарльстона их не было видно.
Иллюстрация, объясняющая, как танцевать блэк-боттом
Журнал Vogue (Paris), 1927. Национальная библиотека Франции
Уже в 1923 году обозреватели моды четко разделяли платья на вечерние и вечерне-танцевальные. Первые шили длинными, с драпировками и царственными тренами и всей сопутствующей елочной мишурой, вторые, легкие и полуприлегающие, обыкновенно не имели рукавов, отличались смелым декольте, ловко закамуфлированным тюлем телесного цвета, и держались на бретельках и честном слове девушек не обнажаться окончательно. Низ платьев редко опускался ниже колен и чаще их не достигал. Для большего удобства (чарльстон и блэк-боттом требовали максимального раскрепощения) юбки шили с плиссировками, которые позволяли женщинам молодецки закидывать ноги и даже давать ими отпор слишком прилипчивым джентльменам.
Модницам хотелось быть видными даже в дымной смутной сутолоке ночных клубов. И они заблистали бисером, стразами, фальшивыми жемчужинами, металлизированными тканями, ярко и остро отзывавшимися на свет прожекторов. И если девушки гибко и легко исполняли сложнейшие трюки негритянского танца, они становились королевами вечеринки, ГойнингенТюне и Ребиндер снимали их для светской хроники. А потом «джазовые крошки» выискивали свои личики в фотоотчетах модных журналов и визжали от восторга узнавания. Так делают и сейчас. Все-таки мы очень похожи на людей двадцатых.
Резкие и резвые танцы, выпады, прыжки, верчение бедрами удавались женщинам в платьях с длинной бахромой, шелковой или бисерной. Получалось эффектно – туфельки барабанят ломаный ритм, руки летят в одну сторону, бахрома в другую, сверкают коленки, бусы, глаза, и всё быстро хаотично вертится. Некоторые афроманки, насмотревшись книг о негритянской культуре и ревю о Гарлеме, являлись в дансинги одетыми в платья со страусовыми перьями. И если они правильно трясли бедрами, так, как это делала Джозефина Бейкер, то преображались в жриц вуду и такими производили приятное впечатление на белое, но изрядно раскрасневшееся общество, возбужденное напитками и этими «непристойными» танцами.
Юная тусовщица Элис Моррис в танцевальном вечернем платье
Нью-Йорк, 1925. Архив О. А. Хорошиловой
Джазовое платье, расшитое стеклярусом и пайетками
1927 год. Национальная галерея Виктории
Платье, вышитое стеклярусом и бисером
1927 год. Частная коллекция. Фотография с сайта: materialcultures.com
Джазовое платье из коллекции Бетти Колкер
2-я половина 1920-х годов.
Музей искусства в Цинциннати (США)
Реклама крема для депиляции Dr. Mylius
Журнал Die Dame, 1926. Архив О. А. Хорошиловой
Укоротившиеся юбки и джазовые танцы требовали максимально ухоженных ног, которые с таким удовольствием разглядывали мужчины в клубах. Производители предложили женщинам быстрый способ избавления от волос – электрические эпиляторы. Один из них рекламирует Бетти Андерсон (справа) на косметическом шоу в Нью-Йорке
1926 год. Архив О. А. Хорошиловой
Модница в танцевальном платье
Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Джаз и стиль «негро» повлияли на текстиль. В моду вошли пестрые ромбы, овалы, треугольники, спирали, то есть вся та исконная геометрия, которой славились национальные африканские ткани. Синкопированный ритм переводили в ломаные авангардные линии художники Рауль Дюфи и Соня Делоне. А джазовый свинг пытались изображать дизайнеры рекламы. Лучший пример – свингующий на страницах журналов Дом моды Люсьена Лелонга. Популярность Африки вывела на подиум диких зверей и дикие шкуры. Многие, к примеру Джози Бейкер и маркиза Казати, обзавелись пантерами, оцелотами и прыгучими обезьянками. Самыми модными стали шубы из шкур тигров, львов, зебр и леопардов, которые предлагала среди прочих меховая компания Н. D. Porter & Cie. Звезды Бродвея и Голливуда предпочитали автомобильные пальто из кожи рептилий от Alpina.
Шкуры диких, в том числе африканских, животных предлагала компания Н. G. Porter
Реклама из журнала Vogue (Paris), 1927.
Национальная библиотека Франции
Реклама Дома моды Люсьена Лелонга в свингующем стиле
Журнал Vogue (Paris), 1926. Национальная библиотека Франции
Реклама компании Alpina, поставлявшей кожу рептилий
1926 год. Архив О. А. Хорошиловой
Джазовые туфли 1920-е годы.
Коллекция Музея Виктории и Альберта: vam.ac.uk
Появились джазовые туфли – на приземистом каблуке и с обязательными перепонками, благодаря которым они не спадали с ног во время танцев. Все стремились обзавестись украшениями в африканском стиле – громоздкими звонкими браслетами (моду на которые начала Нэнси Кунард), тяжелыми круглыми или треугольными серьгами, которые предлагала компания Cartier.
Певица и танцовщица Шугар Марсель в манто из шкуры леопарда
Нью-Йорк, конец 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Глава 5
Спорт и мода
Мир устал сидеть в окопах. Пять лет одно и то же. Стылая скользкая жижа под ногами, дождь, визжащие комья крыс, кислый запах прелых шинелей, бесконечные ломаные коридоры серых траншей из кошмаров Отто Дикса.
Джон Хеннесси на Уимблдонском турнире 1925 год.
Архив О. А. Хорошиловой
Черствый дерн, мертвые поля, ядовитый туман, исцарапанный стальной проволокой, и постоянные, ежедневные, ежеминутные обстрелы, надсадный вой шрапнелей, разрывы, вопли, стон, брань, ужас. Целых пять лет. Без перемен. На Западном фронте. Весной 1919 года началось, как пишут историки, возвращение к мирному сосуществованию. Это означало восторженную суматоху, хмельное головокружение, безудержное вселенское веселье в искрах, цветах и конфетти, которые щедро разбрасывала новая, мирная жизнь, увлекавшая победителей в еще более радостное, беззаботное будущее, в серебро и роскошь двадцатых.
Весенне-летние ансамбли для средиземноморских курортов
Журнал Femina, 1927.
Архив О. А. Хорошиловой
После пяти окопных лет всем как-то сразу захотелось путешествовать, глазеть на фасады мира, устав от его трепаной мундирной подкладки, дразнить мускулы, испытывать жилы, проверять свои чувства на прочность, ведь кругом было столько красоты, что легко сойти с ума.
Дальние расстояния не пугали, карты покупали самые точные. Составляли маршруты вместе с услужливыми туроператорами. И ехали, ничего не боясь, почти не ощущая границы между штатами и землями, легко перемахивая через горы, озера, моря. И даже Атлантика не казалась преградой – ее пересекали на цеппелиновых дирижаблях и великолепных черно-белых лайнерах, напоминавших расфранченных министров Его Величества.
Путешественники двадцатых могли дать фору кабинетным ученым. Они знали, когда ждать муссонов в Индокитае, как звучат древние ледники Гриндельвальда, умели забраться в заснувший вулкан Аризоны и отлично выкупаться в тропическом водопаде. Они помнили все до одной баркаролы сицилийских матросов, могли живо описать цветение сакуры в изумрудно-мшистом Киото и сочно пересказывали уморительный торг с беззубым шоколадным бербером, продавцом сомнительных перстней фараона.
Двадцатые были веком не только сверхскоростей, но и сверхчеловеков. Спорт стал необходимостью. Тело опускали в сероводородные кадки и подставляли испепеляющему солнцу, трясли на электрических тренажерах и взбивали на боксерских рингах, растягивали в гимнастических залах, подбрасывали на батутах, скручивали, выгибали, мучили массажами. Супергерой Великой войны был одет в стальные латы. Супермен двадцатых имел стальную мускулатуру. И лучше держал удар. Словно бы его готовили не к матчам и дансингам, а к новой военной сверхагрессии…
Прогулки и путешествия
Врачи советовали больше гулять на свежем воздухе, за городом и подальше – на спокойных европейских курортах. Их наставления публиковали светские журналы вперемежку с рекламой оздоровительных комплексов в Тукете, Довиле, Биаррице, Женеве, Бад-Гастайне и сопровождали подробными рисунками нарядов для неспешных, но долгих променадов.
Летом – легкие светлые платья, простые и с волнами драпировок, блузы и юбки, светлые кашемировые с затейливой вышивкой жакеты с отложным воротником и удобными карманами, шляпы-сомбреро или шляпы-«клош». К этому комплекту художники добавляли обычно три-четыре варианта косыночек с марокканским узором, перчатки, мягкие туфли и ботиночки, скопированные с мужских «Оксфордов».
Весенне-летние ансамблидля средиземноморских курортов
Журнал Femina, 1927.
Архив О. А. Хорошиловой
Для осени рекомендовали удобные и простые вещи из шерсти – удлиненные жакеты, юбки, кардиганы с меховой горжеткой, манто, каучуковые макинтоши и габардиновые «непромокайки» от Burberry, перчатки и массивные трости, моду на которые еще в начале двадцатых ввели маркиза Казати и герцогиня Сфорца. Зимой на курорты отправлялись в драповых манто на меху, каракульчовых шубках или широких пальто из шотландского пледа.
Плащи-непромокайки
Каталог Au Bon Marche, 1920–1921 годы. Архив О. А. Хорошиловой
Актриса немого кино русская эмигрантка Наталья Кованько в демисезонном наряде для путешествий
Калифорния, 1926.
Архив О. А. Хорошиловой
Herms и Louis Vouitton предлагали разнообразные аксессуары – от маленьких сумочек-конвертов до саквояжей. Они же были главными поставщиками кофров и чемоданов для дальних вояжей.
Американские дети на капоте семейного авто
1927 год. Архив О. А. Хорошиловой
Любительницы больших скоростей перед «фордом»
Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Даже самые дорогие автомобили часто ломались
2-я половина 1920-х годов. Библиотека Конгресса (Вашингтон),
номер: LC-DIG-ggbain-33505
Автомобили
В американских и европейских семейных альбомах, почти во всех, есть такие снимки – разомлевшие от солнца, достатка и счастья дамы и господа сидят на подножке дородного олдтаймера, дети на крыльцах, собака в окне. Автомобиль был предметом одушевленным, практически членом семьи, его без устали мыли, полировали, лелеяли, бесконечно ремонтировали – он часто капризничал и ломался. И с ним, возле него, в нем любили фотографироваться.
Реклама модели «Скиф-торпедо» компании Анри Лабурдета
Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Реклама марки «Опель»
1926 год.Архив О. А. Хорошиловой
Реклама марки «Рено»
1926 год.Архив О. А. Хорошиловой
Писатель и светская львица Анна Мария Шварценбах за рулем авто
Конец 1920-х годов. flickr.com
В модных журналах часто публиковали рисунки дам, ездящих и чинящих автомобили. Мужчины, однако, считали их карикатурами
Журнал Femina, 1925. Архив О. А. Хорошиловой
Позирование на подножке авто – пожалуй, самый удобный вид его эксплуатации. Машина сложно поддавалась дрессировке, часто не слушалась руля, разбивала вдребезги дороги, саквояжи и нервы шоферов. В 1927 году правительство Соединенных Штатов внедрило новую программу реконструкции трасс. Их укрепили и расширили. Теперь ездить стало не так опасно, количество аварий уменьшилось. Но неудобства оставались.
Реклама марки «Виллис-Найт»
1928 год. flickr.com
Вуали и шляпкидля автомобильных прогулок
Журнал La Mode Illustree, 1923. Архив О. А. Хорошиловой
Женщины обожали авто. Наверное, больше мужчин. Ведь оно было символом двойного освобождения – от условностей географических и половых. Крепко давя носочком туфельки на газ, а каблучком – на присмиревшего мужа, дама лихо вела свою жизнь по отлично асфальтированному идеально ровному шоссе своей мечты навстречу золотому рассвету новой эры, и в его забрезживших лучах отлично читалось: «Покупайте Renault Sport – быстрее аэроплана!»
К примеру, до конца двадцатых большинство авто имели тканевый откидной верх, который не спасал от ливней, холода и дикой жары Дикого Запада. Однако инженеры придумали специальные грелки для ног и охладители воздуха, что сделало путешествие комфортнее. С багажом тоже было непросто. Его крепили сзади к полочке каучуковымистропами или складывали в специальный отсек. Но от любого сильного толчка багаж неистово прыгал, издавая мучительные высокие ноты бьющегося стекла, а иногда отстегивался и валился на дорогу.
Но всё было нипочем. Скромный потрепанный «Форд Т» и роскошный лазоревый «паккард» давали ни с чем не сравнимое чувство свободы, которую так высоко ценили, особенно в Америке. Нью-йоркские «светские цыгане», великие гэтсби и другие тусовщики рычащей толпой мчали на Род-Айленд, жители Запада с удовольствием вертелись по серпантину океанского побережья, а парижские «шофёз» (так называли фанатичных дам за рулем) мчали в Канны и Монако, прожигали бензин и жизнь.
Женщина влияла на оформление и «начинку» автомобилей. Стальные корпуса преобразились: вместо скучного мужского черного – практически весь спектр оттенков. Авто подбирали под цвет модной помады или резинового редингота или недавно купленного авангардного пальто. Учитывали и то, куда едет дама: «Для поездки по городу нет ничего более подходящего темной окраски, – комментировал французский Vogue, – синий прусский, синий королевский, глубокий зеленый, темно-коричневый… За город лучше всего отправиться в авто природных оттенков: светло-зеленом, желтом, маисовом, древесного цвета и так далее»[17]. Тем, кому хотелось выделиться во что бы то ни стало, предлагали «бугатти» и «ситроен» в пестрых ромбах, квадратах и молниях – эксклюзивные образцы по проектам модельера Сони Делоне.
Костюмы для авто
Журнал Vogue (Paris), 1918. Архив О. А. Хорошиловой
Обивка – с ней нельзя было ошибиться. Интерьеры авто для путешествий затягивали добротной кожей, лучше свиной. Городские машины обивали изнутри дорогим шелком теплых оттенков, чтобы капризная шофёз чувствовала себя как дома. Дизайнеры той поры вообще стремились превратить авто в будуар на колесах. Здесь было всё для красивой светской жизни – модный клуб для одной, максимум двоих. Небольшой выдвижной бар с ловкими хрустальными бокалами для шампанского, ликеров и коньяков, отделение для канапе и льда, милые рожки для цветов, ящички для парфюмерии, которой дамы пытались перебить пролетарский запах солярки, место для перчаток, платков, записной книжки и почтовых открыток, электрической зажигалки, дорожных карт, шляпок, грелки для ног, а также «милые тайники, занимающие почетное место в будуаре хорошенькой парижанки». Самыми вместительными считались в первой половине двадцатых американские авто, к примеру, компаний National, Reo, Apperson, Cole. Удобными, вместительными и относительно безопасными багажными отделениями славились машины La Fayette.
Журналы настоятельно рекомендовали не жалеть средств и вещей, чтобы произвести надлежащий эффект на светское общество, особенно если машина была открытой. Зимой дамы надевали шубы и меховые манто, чтобы не промерзнуть. Осенью предпочитали наряды из плотного английского твида, драпа, сукна. Весной – легкие жакеты и накидки, теплые блейзеры, плащи из габардина. Летом – что-то нежаркое, из льна, хлопка, фланели.
Почти в каждом номере Vogue публиковали подробные описания тех костюмов, в которых были замечены аристократки и старлетки за рулем своих «рено», «паккардов» и «хорьхов». Мисс Эльси де Вульф видели в элегантном черном шевиотовом пальто, отороченном мехом, мадам Гонзалес Морено – в светло-сером полушубке из дивной каракульчи, герцогиню Валломброзу – в черном драповом манто с отделкой из белки.
Самым главным атрибутом «шофёз» были вещи из кожи и каучука, перекочевавшие в их богатый гардероб из цейхгаузов военных шоферов Великой войны. Носили плащи типа «макинтош», однобортные или двубортные, с ремнями и отлетными кокетками, и высокими воротниками, защищавшими от неизбежного ветра, любили также кожаные и каучуковые жакеты чуть ниже бедер и юбки до середины щиколотки (иногда вместо них носили кожаные или шерстяные бриджи). И конечно, к такому наряду полагались аксессуары – перчатки с крагами а-ля мушкетер, шарфы из меха, трикотажа или кожи, а также короткие горжеты, застегивавшиеся на шее кнопками или булавкой, автомобильные шлемы с массивными очками, каскетки, береты или шляпки с вуалеткой, которые прекрасно удавались Herms и Сюзанне Тальбо.
Реклама женского костюма для автомобиля от Deux Claudine
Журнал Уogue (Paris), 1925. Архив О. А. Хорошиловой
Реклама мыла Kaloderma, которое рекомендовалось использовать любителям езды в открытых авто
Журнал Die Dame, 1926. Архив О. А. Хорошиловой
Путешествия в авто были настолько популярны, что некоторые модели повседневных костюмов даже получили названия известных марок машин. К примеру, дом Aviotty в 1923 году представил пальто «Fiat» из плотной шерсти с лаконичным геометрическим орнаментом.
Автомобили не только повлияли на моду. Они изменили нравы. Сознательные девушки-эмансипе получали водительские права и становились таксистами, одевались по-мужски, но вели машины аккуратно и почти не матерились. Флапперы, особенно американские, облюбовали задние сиденья, на которых, словно в кинотеатре, неистово целовались с парнями. Back seat (заднее сиденье) стало одним из символов культуры двадцатых, таким же, как и подножка автомобиля для семейного фото в альбом.
Певица Ханна Вальска (слева) и баронесса Фредерикс в кожаных манто для прогулок в автомобиле
1928 год. Архив О. А. Хорошиловой
Муаммер Ханим, первая турецкая женщина-таксист. Она одевалась по-мужски и водила «форд» в центральной части Стамбула.
На втором плане снимка отчетливо видна мечеть Айя-София
1930 год. Архив О. А. Хорошиловой
Самолеты
Этот вид туризма только набирал обороты. Еще боялись летать. Аппараты еще были примитивны. Но всем мечталось о поднебесье. Всем хотелось гигантских трансатлантических перелетов – и кругленьким туроператорам, и профессиональным пилотам с молодецкими квадратными подбородками, и дамам-эмансипе, стремившимся поскорее променять свои шестицилиндровые «бентли» и «рено» на ревущих трехмоторных монстров.
«Современные женщины бьются не только за миллионеров, но и за молодых красавцев пилотов», – сообщал Vogue. Пилоты действительно были в моде. В газетах – портреты красавчика с арктическими глазами Чарльза Линдберга, впервые пересекшего Атлантику, лейтенанта Джеймса Дулиттла, совершившего отчаянный континентальный перелет за 24 часа, улыбчивого француза Жана Мермоза, парившего над тихой сиреневой ночью Южной Америки. В модных журналах публиковали снимки женщин-пилотов – Амелии Эрхарт, совершившей трансатлантический перелет в 1928 году, русской эмигрантки Любови Галанчиковой, замечательно управлявшей трехмоторным «Фоккером», красавицы Рут Элдер, тщетно пытавшейся в 1927 году перелететь Атлантику, первой женщины-пилота Турции Сабихи Гёкчен. Тогда много писали и о любителях – отчаянной семейной паре виконтов де Сибур, облетевших вокруг света за десять месяцев, эксцентричной шестидесятилетней герцогине Бедфордской, начавшей заниматься авиаспортом, чтобы избавиться от утомительного звона в ушах.
Успехи и даже трагические случаи волновали воображение, возбуждали пересуды и провоцировали тенденции в моде. Профессиональные костюмы пилотов, сформировавшиеся еще в период Великой войны, появлялись на страницах Vogue и других изданий редко – авиаторов среди читательниц почти не было. Но много писали о костюмах для пассажиров, путешествующих, скажем, из Парижа в Лондон по воздуху. Самыми популярными были шерстяные теплые двойки – жакеты и юбки (или бриджи), поверх которых рекомендовалось надевать специальный авиационный плащ или манто из прорезиненного кашемира. Были и варианты, сродни автомобильным – длинные кожаные или каучуковые куртки с пухлыми карманами и ремнем, галифе с коаными гетрами. Неизменные аксессуары – авиационный шлем с очками, плотные перчатки с раструбами и компактные геометрические саквояжи для всего самого необходимого. Эти костюмы предлагали многие известные кутюрье – Поль Пуаре, Коко Шанель, Эльза Скиапарелли, Жан Пату.
Читать бесплатно другие книги:
