Тайна царя-отрока Петра II Алексеева Адель

У гроба императора

…Был конец 1724 года. Пётр I полулежал в креслах, сваленный внезапным недугом. Терпеливый и выносливый, привыкший к болям, он морщился, лицо его передёргивалось, а то вдруг успокаивался, обводя всех тёмными глазами.

Супруга его, рассеянно касаясь белокурых волос двух внуков царя – Петра и Наталии, – не сводила глаз с императора. Иногда он поднимал веки и ясным взором поводил вокруг. Вот они, его сподвижники! И коротко, с перерывами называл их имена, словно желая унести всех с собой…

– Благороднейший из всех – фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, царствие ему небесное!.. Хитрейший из хитрых – минхерц Меншиков… Долгорукие! Древняя фамилия, у них и ума, и злости – в избытке… Князь Черкасский – устроитель моего города Санкт-Петербурга. – Он перевёл взгляд на внука. – Запоминай их, Петруша… Шафиров, Толстой Пётр. А вон тот, каланча в чёрном парике, – учёнейший муж Яков Брюс.

Помолчав, обратился к Брюсу:

– Поспрошай: каково кумекает мой внук, – не ему ли придётся трон наследовать? Были у него два учителя, да только дурни, побил я их батогами и прогнал… Назначил учителем Остермана. Как смотришь на сие, Яков Вилимович?

Брюс кивнул головой, царь вновь перевёл взгляд на мальчика:

– Чё хмуро глядишь на меня? Боишься? Зря! Ну-ка, отойди, встань подале… Да ты дюже велик, отрок… Ну-ка скажи, сколько будет пятью семь?.. А ещё: коли ветер с востока дует, куда корабль надобно вести?

– Не ведаю, государь.

– Эх ты, «не ведаю»…

Пётр I прикрыл глаза и надолго замолк. А Петруша и сестра его Наталия – голубоглазые, белокурые, словно два ангела, на лицах – ни слёзки, ни печали, только недоумение и робость, а ещё, может, страх…

К Рождеству Петру стало легче, священники, простые люди молились за его здоровье. А миновали морозные рождественские дни, подули ветры – улучшения не случилось. Пётр I перебирал бумаги, но как-то вяло…

Слева от смертного одра, чуть поодаль стоял человек с кистями в руках у мольберта – торопился запечатлеть великую минуту: не было ни единого явления, в которое бы не вникал и не вносил своего толкования сей император. Ради поддержания живописцев сделал выставку Андрея Матвеева, а вельможам и сенаторам, князьям и графам повелел покупать те «кортыны». Художник Таннауэр писал картину с особым тщанием, вдохновением, широкой кистью – царь представлялся ему лежащим на плоту, который плывет через реку Стикс, в царство Аида…

Нева в те дни стояла оледеневшая, горбатая, тёмная, словно тоже охваченная трауром. На домах колыхались печальные флаги, а по окраинам всё так же весело выглядывали раскрашенные голландские домики с цветными картинками, парусниками, букетами и даже женскими ликами.

В печаль погрузились стоящие вокруг. В то же время всех мучил вопрос: кто наследует трон? Отчего молчит государь, и как его понять?

Но вот опять приоткрылись веки, блеснули живые тёмные глаза – и вновь помутились… Насовсем или нет?.. Впрочем, один глаз открыт, пугающе открыт… Петруша со страхом смотрит в него. Екатерина рыдает в голос. Меншиков в отчаянии теребит парик. А Новгородский архиепископ, театрально воздев руки, восклицает:

– На кого ты нас оставляешь, благодетель?! Восстань со смертного одра!..

Кирилл Разумовский усмехается: «Восстанет ежели, поглядит, что мы творим, – что скажет?»

Шум и гвалт стоят несообразные с часом… В ужасе, в горестном изумлении пребывают сановники, вельможи, генералы.

Тут же и дети, отроки – Голицыны, Шереметевы, Черкасские, недоросли и отроковицы. «Что станется теперь?» – думает Наташа Шереметева, вспоминая, как пять лет назад вот так же величаво умирал её отец, а потом царь первым шёл за гробом, и плач стоял по всей Невской першпективе.

Марья Меншикова неотрывно глядит в лицо царя – как темны его власы и усы, как бледен лоб, лицо страдающее подёргивается. Отец её любимец императора, но что ждёт их теперь?

Заплакали внуки Петра I – Наталия и Пётр.

Раздалась музыка, послышался тихий хор женских голосов, навевающий мысли о вечном. О вечном – и о завтрашнем дне: кто наследует царя-исполина? Окаменев, вслушиваются в последние его слова. Но услышаны лишь два слова: «Отдайте всё…» И Пётр I испустил дух. Кому отдать всё? На кого надёжа?

Один глаз совсем закрылся, а второй – смотрит грозно и мертво. Неужто Всевышний, сам пославший сего великана на землю, отступился и перекрестил его в последний раз?..

И вот уже восьмёрки лошадей в чёрных епанчах, золотая с чёрным колесница, генералы, сановники, князья и графы двинулись по ровной стрельчатой дороге к Петропавловскому собору. Шествием, как и всей церемонией, распоряжается Яков Брюс. Учёный, изобретатель, знаток политеса, обожающий царя, он не отводит взгляда от мёртвого лица, словно заклинает, словно надеется на воскресение.

У него было написано тридцать листов и двадцать пунктов той церемонии, но вид его ужасен: худой как столб, в чёрном парике, камзол болтается. Бальзамировать царя – тоже его дело. Кому ещё сие по плечу? Он делал чучела, лечил кавалерию, занимался алхимией, говорили, что пришил собаке ногу и чуть ли не оживил женщину, подобно египетской царице Изиде, которая собрала по кускам убитого мужа и воскресила.

Лядащий был февраль 1725 года. Месяц царь лежал на морозе, в гробу, обитом золотым глазетом, серебряными позументами, в камзоле, шитом серебром, при шпаге и с Андреевской лентой. Свидетель тех дней Нащокин писал: «1725 год началом своим зело неблагополучие России оказал… Я не могу от неискусства пера описать, как видим был общий плач… О погребении его великое множество за гробом, и всяк хотел помнить. Везде неутешная печаль стояла. Но распространяться о толикой печали недостаток моего воображения прекращает…»

Похороны состоялись только восьмого марта.

В траур погрузилась ошеломлённая страна. И при дворе не утихали сетования, споры и пересуды: чья теперь очередь? Какая партия возьмёт верх? Сторонники Екатерины, малого Петра или немецкая партия? Многие, воспользовавшись оказией, хотели удалиться «в свои усадьбы и домы». Честолюбцы же, напротив, жаждали укрепиться в новой столице.

Брюс шагал по мощёной дороге, размышляя, как разумно строил свой город император. Планировал вместе с архитектором Трезини и особую роль отводил этой дороге к Петропавловскому собору. На той стороне Невы – увеселения, дворцы, а на этой – тюрьма и Петропавловский собор, место упокоения, доказательство тщеты усилий человечесих. Теперь в этом соборе будет захоронен творец сего града.

Брюсу или, может быть, Остерману пришёл в голову рассказ Лефорта о древнем рыцарском ордене, который исповедовал веру в чашу Грааля, в то, что Христос с Магдалиной ушли к северу, не к югу, и потому надобно там искать чашу Христову и Его кровь. Тайные люди предсказывали: там, среди белых ночей, под бледным солнцем – след чаши Грааля, там не нужен свет, ибо там белая ночь. Не оттого ли Брюс, объехав Европу, изучив десятки языков, навсегда остался именно здесь, в царском граде белых ночей… А ещё тайные люди говорили, что гении, наделённые прозрением и волей, одержимые одной-единственной идеей, доживают лишь до полусотни лет, – так и Пётр I.

Брюс всматривался в помолодевшее лицо Петра. Смерть стёрла следы мучительного вопроса: победит ли он русскую косность, не свернёт ли страна после него на старую дорогу, не возьмут ли верх сторонники первой его супруги Евдокии Лопухиной да изменника-сына? И не выбросят ли дела его на свалку?

Ни о чём таком не догадывались ни Екатерина, ни другой наследник – десятилетний внук Петруша, хотя вокруг – «нестроение», косые пересуды, взгляды…

Завтра соберётся Верховный совет и решит, кому наследовать трон. Члены его: Меншиков, Репнин, Апраксин, Толстой Пётр, Мусин-Пушкин, Василий Долгорукий, Яков Брюс, Дм. Голицын, Юсупов…

Размышления о наследии Петра I

Один великий грек дерзал утверждать, что если ему дадут рычаг, то он перевернёт земной шар, – Архимед был гениальным теоретиком. А на практике, в политике? Россия породила двух человек, которые одной своей волей хотели перевернуть шестую часть суши. Петру это удалось при глухом недовольстве народа. В XX веке идея Ленина обрела силу, масштаб, но – вызвала Гражданскую войну. Увы! – на практике великие замыслы кончаются худо: и тот и другой не дожили до 55 лет – человеческие силы имеют предел.

Спор, начатый у гроба первого императора, шёл много лет, не кончился он и теперь. Одни историки считают Петра I жёстким диктатором, напрасно поколебавшим стародавние законы. Другие видят в нём титана, давшего разбег России и ничуть не изменившего традициям, православию.

Философы говорят: воспитателями Петра были не тихие бояре, а сам Всевышний, который вложил в него одержимость и веру в могущество страны, в то, что Россия станет великой морской державой. Первую свою морскую поездку царь совершил в Архангельск. Потом разузнал о славном городе Амстердаме, богатом оттого, что в порты его пристают парусники и суда с торговыми людьми. А как любил увлекательные рассказы о заморских странах!..

Петра редко видели в Кремле, он, как летучий голландец, носился по европейским городам. «Что за царь у нас? – говаривали в Москве. – Не царь, а дьявол какой-то». Действительно: по южным рубежам Европы отправил он Бориса Петровича Шереметева (был тот старше Петра на 20 лет, знал языки и политес, мог договориться и с поляками, и с римским папой, и с мальтийскими рыцарями) – в предстоящей войне Петру были нужны союзники. По северным рубежам Европы царь отправился сам. Научился там мастерить, познал тайны судостроения, так что вернулся уже вооруженным знаниями мореходного дела.

Ещё раньше, пытаясь взять Азов с суши, потерпел поражение. Однако от поражений царь никогда не терялся, а просто делал выводы. В скором времени, построив корабли, подкрался к Азову с моря – и турки запросили мира.

После Амстердама и Венеции царь загорелся идеей построить город у впадения Невы в море, то бишь на болоте. Со всей страны свезли крепостных, работных людей – несть числа, сколько их трудилось и гибло. Город рос. И Пётр заставил Европу не просто считаться с ним, а уважать Россию. Теперь можно было померить силы и с молодым смельчаком, шведским королём Карлом XII.

Наводя новые, европейские порядки в России, царь повелел стричь бороды (или платить налог), обрезать длинные рукава, потому как они мешают работе…

Одержимый идеей поставить Россию вровень с Европой, он уже грезил увидеть подданных своих грамотными – ведь пока за Уралом только в монастырях умели читать-писать. Воеводам приказал открыть церковно-приходские школы. Якову Брюсу велел учить черчению, математике и навигацкому делу недорослей и способных отроков.

Народ ворчал, ругмя ругал втихую царя, однако солдаты его уже полюбили за характер, энергию, а сподвижники преданно служили (хотя и не без ворчания), и образовалась их целая когорта. Они-то и приводили в действие сложную петровскую машину управления. А человеческие качества его покоряли. Он ел и пил немного – и всё замечал сквозь содержимое бокала.

Умный государь брал себе умных министров. Яков Долгорукий – один из немногих, кто говорил царю в лицо правду, делал упрёки. Когда Долгорукий высказал ему несогласие, Пётр (пишет Ключевский) расцеловал его, сказав: «Благий рабе верный! В мале был еси мне верен, над многими тя поставлю».

Наш крупнейший историк пишет так:

«Несчастье Петра было в том, что он остался без всякого политического сознания, с одним смутным и бессодержательным ощущением, что у его власти нет границ, а есть только опасности. Эта безграничная пустота сознания долго ничем не наполнялась… Недостаток суждений и нравственная неустойчивость при гениальных способностях и обширных технических познаниях резко бросались в глаза…

С детства плохо направленный нравственно и рано испорченный физически, невероятно грубый по воспитанию и образу жизни и бесчеловечный по ужасным обстоятельствам молодости, он при этом был полон энергии, чуток и наблюдателен по природе. Этими природными качествами несколько сдерживались недостатки и пороки, навязанные ему средой и жизнью…

Он умел своё чувство царского долга развить до самоотверженного служения, но не мог уже отрешиться от своих привычек, и если несчастья молодости помогли ему оторваться от кремлёвского политического жеманства, то он не сумел очистить свою кровь от единственного крепкого направителя московской политики, от инстинкта произвола. До конца он не мог понять ни исторической логики, ни физиологии народной жизни. Впрочем, нельзя слишком винить его за это: с трудом понимал это и мудрый политик и советник Петра Лейбниц… Вся преобразовательная его деятельность направлялась мыслью о необходимости и всемогуществе властного принуждения; он надеялся только силой навязать народу недостающие ему блага и, следовательно, верил в возможность своротить народную жизнь с её исторического русла и вогнать в новые берега. Потому, радея о народе, он до крайности напрягал его труд, тратил людские средства и жизни безрасчётно, безо всякой бережливости.

Пётр был честный и искренний человек, строгий и взыскательный к себе, справедливый и доброжелательный к другим; но по направлению своей деятельности он больше привык обращаться с вещами, с рабочими орудиями, чем с людьми, а потому и с людьми обращался, как с рабочими орудиями, умел пользоваться ими, быстро угадывал, кто на что годен, но не умел и не любил входить в их положение, беречь их силы, не отличался нравственной отзывчивостью…»

Мог Пётр кулаком ударить, а мог и крепко расцеловать за добрый поступок. Никогда ранее таких царей на Руси не было.

Церковь? За снятие колоколов, за неисполнение им всех церковных обрядов царя поругивали, однако уважали за молитвенное отношение к Священной истории, к Евангелию, за верность православию (хотя боялись латинства, протестантов, которые окружили царя в Лефортове, в Немецкой слободе).

…Миновали годы, уже не было на свете Петра, но споры о роли его в русской истории продолжались.

В XIX веке историк Погодин доказывал, что сын Петра, царевич Алексей, тоже был «великого ума и сильной воли». Увы! Царевич был слаб, шёл против отцовских новшеств, стоял за старую Русь, не спорил с теми, кто называл его отца антихристом. Нащокин написал книгу «О повреждении нравов в петровские времена», однако и он вынужден был признать: если бы Пётр не сделал такой рывок, Россия ещё 200 лет догоняла бы Европу.

Историк С.М. Соловьёв напоминал: не только простой народ, и не только раскольники, или вообще люди, не терпевшие преобразовательных идей, недовольны были Петром. Именитые дворяне тоже. Они не хотели отправлять своих детей в европейские школы, институты, это было не по нутру боярам-лежебокам. Пётр – не Архимед, но эту-то махину он сдвинул с мёртвой точки.

…И всё-таки, как бы ни изучали учёные-историки эпоху Петра Великого, что-то от них всегда ускользало, и что-то весьма важное. На наш взгляд, ускользало такое чувство, как страсть. Мысли можно прочесть в письмах и документах императора, но чувства!.. Царь жил чувствами, мечтой, страстями. Была у него жена, первая, были возлюбленные, но только в «Катеринушке» нашёл он то, без чего ему трудно было бы жить. Она могла унять его припадки (они начались оттого, что в пятилетнем возрасте на его глазах убивали его дядю), нервное подёргивание лица, внезапную слабость в голове. Наверняка и в любовных утехах они были равны. И оба прощали друг другу увлечения, ибо действительно любили, и страстно любили.

Была и ещё одна замечательная вещь в биографии Петра: он не играл в детстве в игрушки, он сразу начал с настоящих ботиков, с настоящих собственных солдат – своих друзей, мальчишек. И так же играючи взялся за дела государственные: ботик пустить на воду – то же, что соорудить корабль по аглицкому примеру, а вести его мог хоть бомбардиром, хоть капитаном…

ИГРА и СТРАСТЬ – главные свойства Петра I…

Но отчего всё же не назвал он своего преемника? Неужто хотел оставить супругу-немку?.. Или из-за болезни не успел произнести имя?.. Так и осталось сие тайной…

Ваше величество, Екатерина Алексеевна, пожалуйте на трон!

Такие или подобные слова произнёс Меншиков, когда Верховный тайный совет решил провозгласить её императрицей. Первым, впрочем, те слова проговорил глубоко уважаемый Андрей Иванович Остерман. Однако сразу стало очевидно, что в главного советника и фаворита императрицы метит Меншиков.

Вряд ли Екатерина жаждала власти – она была сильна рядом с Петром, а одна? Магнитное поле её уже не питало. Разве осилить ей этакую державу?

Екатерина приняла весть со вздохом, а день тот, вероятно, провела в своей комнате. С чего начинать, что делать? Может быть, вспоминала, как короновал её супруг. 15 ноября[1] 1723 года он издал манифест, в котором написал, что во всех христианских государствах издавна существовал обычай короновать своих жён, отмечал её заслуги в только что закончившейся двадцатилетней войне. Пётр писал: «Она была нашей помощницей и с великим самоотвержением участвовала в походах и военных действиях, одобряла нас и войска мужеством и геройством, переносила все трудности солдатской службы… Того ради данною нам от Бога властию за такие супруги нашей труды решили мы короновать её императорским венцом».

Коронация совершалась в Москве, в Успенском соборе. От красного крыльца к Архангельскому собору были сделаны помосты, покрыты красным сукном… Великое торжество устроил великий её муж. Однако что теперь последует? Будет она царицей, долго ли? Или верх возьмёт другая партия, которая за внука, великого князя Петра?

В Грановитой палате в день коронации устроен был парадный обед, на площади – угощение для народа. Однако слышались недоброжелательные речи: к чему нам немка?

Историк Костомаров отмечал: «В истории всех человеческих обществ мало отыщется личностей с такою странною судьбою, какова была у Екатерины I, второй супруги Петра Великого».

О происхождении Екатерины Алексеевны написал в своих «Записках» Эрнст Манштейн:

«Кажется, что желавшие прикрыть низкость породы Екатерины I, производя оную от лифляндского или польского дворянца, не размыслили достаточно о том, что таковым вымышленным происхождением нимало не усугубляется слава чрезвычайного возвышения её, ибо оным обязана она единственно прелестям красоты и ума своего.

Екатерина родилась в Якобштадте, небольшом городке в Курляндии, принадлежавшем в прежние времена одному командору Тевтонского ордена. Отец её, бывший учителем при школе в Якобштадте, имея многочисленное семейство, нуждался в содержании его. Глюк, лютеранский пастор в Мариенбурге, с которым отец Екатерины находился в дружеских связях, изъявил желание взять к себе одну из дочерей последнего и пристроить её; жребий пал на Екатерину. Пастор принял девицу сию в дом свой, имел попечение о воспитании её и в 1702 году помолвил её за одного шведского унтер-офицера, служившего в квартировавшем в Мариенбурге полку.

Чрез несколько дней по сговоре Екатерины россияне приблизились к Мариенбургу, осадили, покорили оный приступом и всех жителей пленили. По существовавшему тогда обычаю, таковые пленные отсылались внутрь России, как для умножения народонаселения, так и для распространения ремёсл и художеств.

Русские вельможи, возымев отличное мнение о дарованиях лифляндок и шведок, старались помещать их в домоводки и наставницы к детям своим. По покорении Мариенбурга Екатерина досталася в удел генерал-поручику Бауру, но недолго оставалась у него; князь Меншиков увидел её, пожелал иметь у себя и получил согласие г. Баура. Вскоре после сего Пётр Великий, посетив любимца своего, нечаянно встретился с юною, прекрасною Екатериною; восхитясь прелестями её, немедленно спросил, кто сия девица? Кн. Меншиков, рассказав о состоянии Екатерины, превознёс похвалами способности ума и кротость нрава её. Император, пылкий в страстях своих, тотчас решился соединиться с Екатериною. С сего дня разделяла она с государем ложе, хотя чрез долгое время потом не была ещё объявлена супругою императора…»

Итак, Екатерина Алексеевна стала первой русской императрицей. При ней неотлучно находился Меншиков, а указы утверждал Верховный тайный совет. Одним из первых её указов был указ о бородах, а вернее – «Указ императрицы Екатерины I о содержании себя в чистоте и о бритии бород отставным военным чинам».

Меншиков льстиво ввёл такое обращение к Екатерине: «Всепресветлейшая, державнейшая, великая государыня Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская».

В указе о бородах упоминалось и ношение платья: «Штаб– и обер– и унтер-офицерам, капралам и рядовым, которые от полковой службы отставлены и отпущены в домы, вовсе и на время, и кои определены к делам, всем носить немецкие платья и шпаги и брить бороды… А ежели кто по тому указу исполнять не будет… того наказывать, урядников и рядовых батогами, а с офицером править штраф…»

Женщина есть женщина! Пётр I уже совершил такую «операцию», а Екатерина могла лишь повторить своего мужа.

Похоже, она была подавлена свалившейся на неё властью и передоверяла всё Меншикову, а чисто по-женски хотела лишь то поменять моды, то показать важность соблюдения семейных традиций.

Каждый день императрице поступали письма и жалобы. Но каким неприятным делом было разбирать их, вникать, наказывать! – от этого голова болела. Чему порадуешься, коли жалобы идут и идут? К примеру, жалоба на распутного помещика.

«Бьёт челом Зубцовского уезду Отрубского стану бывшего ротмистра Петра Васильева, сына Бахтеярова, дворовый его человек Фёдор Тиханов на означенного своего господина, а о чём моё челобитие, тому явствуют пункты:

1. Оный господин мой женат третьим браком и, забыв страх Божий и не памятуя о смертном часе… как от прежних своих жён, так и нынешней своей жены Марфы, Васильевой дочери, со иными чинит беззаконное прелюбодеяние, а именно: с дворовою своею девкою Нефилою, Афанасьевою дочерью…

2. С другою своею дворовою девкою, Прасковьею, Константиновою дочерью, насильно преблудодейничает, которая от того беззакония обременела, и оную выдал замуж за дворового своего человека Логвина, Архипова сына, поневоле, а он, Логвин, сговорил прежде за себя иную дворовую же ево, Бахтеярова, жёнку, Марфу, Лазареву дочь, которая за то, что за него, Логвина, замуж не выдана, означенную Прасковью отравила мышьяком.

3. Он же, Бахтеяров, крестьянскую жёнку, имя не упомяну, в доме своём запытал и замучил до смерти.

4. Дворовым своим людям и крестьянам он, Бахтеяров, когда кто в хоромы придёт, святым иконам поклониться не велит, да и сам он, чаю что будет близко двадцати лет, к церкви Божией никогда не ходит и на исповеди у священника не бывает и Таин Божественных не приобщается…»

В беседке Летнего сада

Граф Яков Брюс, который так торжественно и чётко руководил в последнем пути своего кумира, поглядев на новое правление, подал в отставку. Екатерина подписала его бумагу о выходе из Верховного совета, наградила орденом – и он уже собирался в путь-дорогу.

Осень была ясная, лёгкая. Брюс прохаживался по дорогим местам, прощаясь с Санкт-Петербургом. Потеплевшими глазами смотрел на летний домик царя. Забрёл в Летний сад, сделанный в европейском виде, там боскеты перемежались с деревьями, кусты – со скульптурами. Античные фигуры – с мужскими торсами и женскими «штуками» грудными. Так их называл непривыкший и стыдившийся обнажённых фигур работный люд. Да и вельможные дамы ворчали на сие петрово новшество.

В саду было малолюдно – уж не протестуют ли обыватели из-за этих грудных «штук»? Такие скульптуры, пожалуй, опаснее стриженых бород и обрезанных рукавов. Да, великий Пётр куда бы ни бросил взгляд – во всё вносил своё. В Сенате приказывал говорить «не по писаному, а своими словами, дабы дурость каждого видна была». Сад украсил обнажёнными «бабами» и амурами. Екатерина велела насадить тут поболе цветов, и это смирило обитателей «умышленного града».

Сидя в беседке, Брюс наблюдал, как цветы и листья перекликаются с нарядами дам, одетых в немецком духе. Как не покрасоваться на виду у важных вельмож и сановников, у моряков на судах, бороздивших Неву? Недурно и посидеть в беседке, посплетничать.

Девочки, а скорее отроковицы лет 12–13, шептались на аллее Летнего сада, скрывшись от гувернанток, их сопровождавших. Две из них – именитые, без которых сие повествование было бы неполным. Это Наталья Шереметева и Катерина Долгорукая. Да и третья, Марья Меншикова, тоже.

Заметив в беседке Якова Вилимовича Брюса, одна шепнула:

– Пойдёмте к нему, пусть погадает. – Долгорукая, подхватив подруг, потащила их к беседке.

Брюс сидел, вытянув длинные ноги, уложив одна на другую, прикрыв немного глаза, словно прислушиваясь к чему-то, одному ему ведомому. Скорбел по любимому императору или чуял в воздухе худые времена? Ещё недавно он чувствовал себя почти вровень с императором, они ценили и уважали друг друга. Брюсовы знания ни с чем не сравнимы, никого в России нет знатнее его в языках и науках, в астрологии и в алхимии. Он – потомок шотландских и ирландских королей. С Лефортом, Остерманом тайно говаривали про старинную легенду о чаше Грааля, о крови Христа, о том, что искать её след надобно не в Европе, а в северных землях.

Однажды провели прямую линию от Шлиссельбургской крепости к месту Петропавловского собора, царю понравилась та идея, и Пётр сам заложил первый камень. Вознёсся шпиль золотым крестом, а крест тот опирался на яблоко, которое есть тайный знак… В Европе они узнали о масонах. Царь, однако, был тем и велик, что не поддавался чужим словесам, брал лишь то, что полезно, любопытно для российского человека. «Знать – не значит подчиняться или исповедовать чужие обряды и законы», – говорил он. Ничем не могли совратить Петра с его православной точки опоры.

«Уж не космогонического ли происхождения сей человек?» – думал Брюс. Он был звездочётом и все земные явления связывал с небесными, знал о Луне и звёздах столько, сколько неведомо никому… В нём было нечто загадочное.

И юные княжны – Долгорукая, Меншикова, Черкасская, Шереметева – предстали перед его беседкой. Катерина, приседая и жеманясь, поклонилась:

– Яков Вилимович, вы знаете тайны земли и неба. Погадайте нам! Что вам стоит? Соблаговолите… Как погадать? Да вы ж по-всякому умеете… По Луне, на ладошках, по звёздам… Уже меркнется… Вы ж чудесник, всезнатный человек!

Брюс повёл глазами от одной к другой девице, помолчал, и в глазах его мелькнуло озорство, смешанное с напускной важностью. Ещё глубже, кажется, стали морщины, они, как шрамы, пересекали его лицо во всех направлениях.

– Ай-яй-яй! Вас ист дас, медхен?.. И вы, никак, желаете, чтоб я сразу всем гадал? Так не бывает. По одной, только по одной. – Он оглянулся вокруг. – Прочие вон с глаз моих, за кусты, за боскеты!.. Ах, медхен, медхен! Девицы, вступившие в пору амурных дел и стыдных мыслей! Сами от себя вы держите в тайне чувствования свои, оттого и решились выведать что-нибудь. Зер шлехт, медхен! Своя голова – царица, а вы… чего ждёте от меня? Света много, Луны не видно, как буду гадать?

– А вы по ладошке, Яков Вилимович, – шепнула Марья Меншикова, лицом совсем не схожая с отцом, ни хитрости в глазах, ни силы, волосы – белым облачком, личико – как пасхальное яичко. Отец хотел её сосватать с юным Петром, а у неё совсем иной человек поселился в сердце. Ничего не поделаешь, надобно отойти, – Катерина уже ручку протянула, и Марья с Натальей и Варей отошли за боскеты.

У Катерины лицо бледное, а глаза тёмные, блестящие, Брюс раскрыл её ладонь, поводил по ней жёстким своим пальцем, перевернул, вбок поглядел – долго молчал и наконец промолвил:

– Кровь долгоруковская так и кипит, так и играет в тебе… Только не всё судьба делает так, как кому хочется… Амур? Глубокая линия любви… Только к чему – или к кому?.. Ветры танцуют посредине… Многие бедствия ожидают тебя, храбрая княжна. Однако и силы твои великие…

– А ещё? Что ещё там? Чего ждать?

– Разве мало я тебе сказал? Прочее – сама уразумеешь… И иди. Ежели дождёшься – покой получишь, – закончил он.

У Катерины горели глаза, она уже знала толк в амурных делах, её «петиметр» – кавалер из австрийского посольства и очень хорош собой. А Брюс уже вынес заключение, что девица сия нравная, привередливая, капризная.

– Высоко взлететь – тяжело падать, – добавил он. – Власть и роскошь убивают чувства… На твоей голове может быть либо корона, либо – железный крест: берегись, красавица, власти, да и себя самой…

– Да почему, почему? – вспыхнула Катерина.

– Das ist фатум, судьба. Иди, – скривив губы, бесстрастно заметил Брюс, отвернулся и произнёс сам для себя: – Чего ждать, чего гадать, коли не стало Петра Алексеевича? Он владел всеми основами знаний, стремился учиться, знал альфу и омегу всякой науки…

Между тем темнело, и на светлом небе обозначился бледный краешек Луны. Брюс поднял подзорную трубу, которую всегда носил с собой. Перед ним стояла Марья Меншикова. Долго молчал, глядел в небо, а сказал коротко:

– Знак твой в Плутонии, а у любезного тебе человека – в Меркурии, и озабочен он практическими делами… Весьма озабочен, кабы не повредило сие тебе. Хаос, хаос!.. Сосна и берёза не растут рядом – знаешь? Любить друг друга – не значит сковать другого… Суженый твой будет далеко…

Брюс знал «любезного» сердцу Марьи человека, даже учил его персидскому языку, и того должны послать в Персию. Звездочёт опустил подзорную трубу.

– А что потом? – вспыхнула Марья.

– Не ведаю. Иди!

Робея, предстала перед Брюсом Наташа Шереметева. Слыхала, что учёному ведомы всякие тайны, даже то, что под землёй, – по травам, камням, расположению угадывает он, где железо, а где медь, серебро, и называют его рудознатцем. Тот начал неожиданно:

– Вот бы кого мне в ученики! – Глядя в её нежное лицо, твёрдым пальцем провёл по ладони. – Среди человеков тоже есть золотые жилы… Таков был твой фатер Борис Петрович Шереметев… Умница, благоразумница, но… ждут тебя испытания. Только всех ближе ты к Небу, к Богу… Ах, медхен… Золото огнём закаляется, а человек – напастями… Но рано или поздно – вы вместе… когда белые птицы поднимут белые крылья… Чем глубже горе – тем больше вместится радости… тем громче звонят колокола.

Яков Вилимович на секунду прижал Наташу к груди и тут же оттолкнул.

– Дай Боже тебе справиться… mit Fatum! – и поднял вверх палец.

Стайку отроковиц позвали гувернантки, и они исчезли. А Брюс остался ждать, когда стемнеет петербургское небо…

Однако скоро заметил знакомый силуэт – высокую, тонкую фигуру в белом парике: неужто внук Петра I, будущий наследник Пётр? У юного отрока был хороший знак рождения – Весы, только не похоже, чтобы жил он в равновесии, покое. Ах, Питер, Питер! А кто это быстрым шагом догоняет его? Да то ж Меншиков! Он поселил у себя царевича и следит за ним…

Не знал Брюс, что Меншиков и на следующий день опять искал царевича.

Остерман советовал отроку подружиться с Петром Шереметевым – и юного Петра приглашали в его Фонтанный дом. Только похоже, что более, нежели к Петру Шереметеву, благоволил он к сестре его Наталье. Как-то она сказала, мол, оба мы без отца, без матери, сироты, и это ему понравилось. А ещё пахнуло чем-то давним от её бабушки Марьи Ивановны. Она вспоминала зятя своего фельдмаршала Бориса Петровича, дружбу его с царём Петром I.

И в тот день, завидев карету наследника на Фонтанке, Наташа выбежала к воротам и летала как ласточка, показывая графские хоромы. А потом они уселись в бабушкиной комнате и слушали её рассказы.

Не выпуская из рук пяльцы, та рассказывала о знатном путешествии Бориса Петровича по заграничным краям. Какие необычайные приключения совершились в той поездке! Обоз был великий, несчётно подвод – там лежало всё, что надобно для долгой дороги, а ещё дары иностранным королям. Польскому Августу, венскому Леопольду, папе римскому и многим, многим… А в Польше случился «рокош» – с мятежами и убийствами. И только знание польского языка да галантность Шереметева спасли от злодейства. А ездил он под именем ротмистра Романова и своей фамилии не называл. В Вене его с почтением принимал королевский двор, и очаровал он всех любезным обращением с дамами и учтивостью…

Пётр I велел искать союзников на юге Европы – оттого пришлось проявить религиозное свободомыслие. «Ротмистр Романов» ради того посетил католический собор. Очень нужна была встреча с римским папой, чтобы, как велел Пётр I, заручиться и его поддержкой в будущих войнах. За Борисом Петровичем в той поездке следили секретные агенты и писали: мол, подозрение вызывает сей московит, желает он посетить остров Мальта, а что думает – неведомо, разгадать его мысли трудно, похвалы его сомнительны… На обратном пути с Мальты – тоже приключения: море так разбушевалось, что они еле живы остались… А всё же дело царское сделано: число наших сторонников прибавилось…

– И государь сказывал, когда они встретились: «Зело благодарен я тебе, ротмистр Романов, то бишь генерал Шереметев!» Вот каков мой зять Борис Петрович, – горделиво повернув голову, сказала бабушка. – Вот и ты, Петруша, да и сестрица твоя, вы сидите близ трона – так про этакое-то запоминайте, авось пригодится.

– Думаете, служить царю и отечеству легко? – продолжала она. – Царь-то молод, скор, словно молния летает. С ним мешкаться – ни-ни. «Не мешкай! Не чини отговорки!» – любимые его словечки… Дал царь приказ: «Взять крепость Мариенбург! Паки и паки!» И всё!..

Взятие Мариенбурга было действительно большой победой Шереметева. Крепость окружена была морем, неприступна, как её взять? Сын фельдмаршала Михаил предложил: пробить брешь в стене и туда устремиться войску. Но на чём плыть? Как доставить снаряды? Пришлось разорить соседнее селение, поломать дома – из брёвен сделали плоты… Осада была долгой. Когда открылись ворота, Шереметев въехал на белом коне, его встречал пастор Глюк, а генерал удивлялся: «Почто так долго не пускали нас? Зачем столько людей погубили?»

– Но была и великая прибыль, – заметила бабушка. – В доме пастора Глюка Шереметев увидал служанку, которая подавала ему кофе, – хороша, услужлива, говорит по-немецки. И Шереметевы (был там и сын Михаил) взяли её к себе, мол, будет «портомоей», солдатские порты стирать… А вот поди ж ты – из портомои-то вышла царю жена, ныне – императрица…

Марья Ивановна не пропускала случая похвалить свой род, поучить уму-разуму будущего наследника и поворчать на выскочку Меншикова.

И тут, словно отзываясь на её мысли, у ворот раздалось лошадиное ржание, гвалт и грубые голоса. Она выглянула из окна. Господи, сам Меншиков!

– Где великий князь? Кто разрешил покинуть мой дворец, ехать в Фонтанный дом?

Пётр Шереметев съежился, сестра его перепугалась, но бабушка поднялась во весь рост – лицо её стало высокомерным – и промолвила хозяйским голосом:

– Что стряслось, Александр Данилович? Отчего такая хлопотня?

– Да вот, – гость снизил тон, – Остерман дожидается Петра Алексеевича, а его нет и нет. Учиться надобно.

– Учиться? – усмехнулась бабушка. – А ты знаешь, что твой Остерман учит только арифметике да греческому, а я – про жизнь истинную сказываю.

Меншикова словно приструнили – притих и ласковым голосом пригласил царевича в экипаж. Камердинер усадил всех, и лошади понеслись на Васильевский остров, к меншиковскому дворцу…

Хитроумный Меншиков и благодушная императрица

Как разглядеть наследника великого Петра, его внука? Жил он недолго, воспоминания разноречивы, окружение – тем более. Художники писали его, но как далеки те портреты от истинного, ещё не сформировавшегося отрока! Лицо правильное, продолговатое, как у отца; большие грустные глаза – в мать; а от деда – ничего. На некоторых портретах проглядывает редкое сочетание мрачности и ангельского выражения. Но нет ни единой приметы бурной энергии титана. И всё же был один портрет, на котором отрок, более похожий на юношу, весь в движении. Только написан тот портрет не современником, а Валентином Серовым в начале XX века: это настоящий Пётр в самую, быть может, лучшую свою минуту! Весь – порыв и страсть. Не оттого ли, что изобразил его Серов рядом с милой ему принцессой Елизаветой, дочерью Петра I, к тому же во время охоты? В жизни же он пока оставался робким, порой капризным отроком.

А каков на портретах Меншиков, который поселил царевича в своём дворце и простёр на него свою власть? Это и хитрый лис, и могучий лев: смелый, отчаянный, мужественный. Подбородок выступает вперёд, на нём глубокая ямка – признак властности. Сын пирожника, мужик из народа, друг царя, светлейший князь Священной Римской империи, он поднялся из низов на самую высокую ступень лестницы.

Мало того: фаворит Петра стал фаворитом Екатерины I. Когда-то она была его подругой, и теперь перед Александром Даниловичем открывались заманчивые перспективы. Редко кто из неродовитых выдерживает такой взлёт.

Историк Костомаров вообще считает, что воцарением на трон Екатерина обязана Меншикову. Дело в том, что после смерти императора образовался заговор, и участники его задумали отправить Екатерину в монастырь. Они делали ставку на армию, находившуюся в Малороссии под командованием Михаила Голицына. Светлейший князь случайно узнал об этом и предотвратил заговор. Но благодушная Екатерина не стала преследовать заговорщиков. Мало того: ради Меншикова Екатерина понизила несколько знатных семейств. Могла ли императрица не выказать благодарности Меншикову?

Костомаров писал: «У Репнина отнял власть Меншиков; канцлер Головкин, при избрании Екатерины заявивший, что не худо было бы услышать об этом голос народа, должен был замолчать, Василий Лукич Долгоруков удален был в Варшаву послом, а Остерман, постоянно державшийся стороны великого князя, вовремя успел притвориться больным и через то впоследствии поставил себя так, что во всё царствование Екатерины продолжал оставаться у дел. Сделавшись самодержавной государыней, Екатерина постоянно оказывала знаки любви и внимания великому князю, и это помогло тому, что её короткое царствование прошло без важных потрясений».

Хитроумный князь возымел целью обручить свою дочь Марью с царевичем Петром. Шёл он к своей цели ловко и ласково и добился своего. Екатерина уже болела (без Петра I она быстро теряла силы, к тому же образ жизни, излишки в еде и питье делали своё дело) – она не процарствовала и полных двух лет. И тогда Меншиков, словно шахматист, сделал хитрый ход: он вдруг стал сторонником царевича Петра, как большинство старинных фамилий.

Ослабевшая Екатерина благословила Петрушу с Марьей Меншиковой, и отец еле скрывал переполнявший его восторг. Теперь надо было учить, воспитывать царевича, но, как пишут современники, светлейший едва выводил своё имя (правда, верится в это с трудом), и тогда в учителя он взял Андрея Ивановича Остермана.

Математика, история России, история Европы, войны Римской империи, галлов, русские летописи – это лишь часть предметов, которыми Остерман жаждал напитать юного царя. Вместе с тем Меншиков боялся влияния сторонников царевича Алексея. Они были живы, они ненавидели Петра I и могли внушить Петруше зловредные мысли!

Остерман знал языки, науки (стоит взглянуть на его портрет работы Таннауэра). У Меншикова ничего этого не было, но он был столь хитёр и памятлив, что, слушая сановников, усваивал, ловил удачные слова и выражения и питался ими, как пчела нектаром с цветков. И умел легко ввернуть удачное выражение в беседе: «Мысль – как птица, любит простор, в клетке из слов не может расправить крылья, потому не надо держать её в себе», «Так делал великий Пётр», «Ученье – свет, неученье – темнота. Знания – пример для народа, от Балтии до Сибири», «Любите семью свою, но не делайте оков из неё».

Мальчик, будущий император, молча слушал, кивал, однако приходила ночь, и в голове его теснились сомнения. Мог ли не вспоминать несчастного отца? Бабушку Лопухину, которая бедствовала в Суздале по воле деда? Народ вспоминал их по-доброму.

Обычно такие ночные видения одерживали к утру победу, а утром отрок делился со своим властителем:

– Александр Данилович, ведь царь может всё? Он самодержец? Так желал бы я, когда стану царём, освободить свою бабушку из наказания…

– Можно, Пётр Алексеевич, отчего же нет? Всё в вашей власти.

Освободить Лопухину – значит выпустить на волю из клетки тех, кто называл деда антихристом. Но Меншиков не перечил. Он не догадывался, что под ангельским ликом скрываются опасные мысли. К счастью, отрок – пока! – не выказывал желания быть главным человеком в стране.

Александр Данилович между тем не догадывался, что отроку в его дворце становится скучно. Даже Брюс отмечал природные способности наследника, однако учился он без рвения. К тому же рядом была Марья, с которой он уже помолвлен, а ему люба совсем другая, дочь Петра и Екатерины – Лиза.

Привелось как-то Петруше наблюдать сцену между Марьей и Катериной Долгорукой (тоже видная девица). «Ах, покажите мне царское кольцо (которое подарено Марье в день помолвки)!» – протянула руку и надела кольцо на свой палец. Марья стояла, словно столб, а лицо у неё было, как у куклы. Катерина топнула ножкой, отвела палец, любуясь бриллиантами. Не с того ли дня стал он всё холоднее с Марьей, и поселилась в нём мысль, чтобы отменить помолвку.

Замечала всё это Дарья Михайловна, жена Меншикова, и горевала, и плакала втихомолку. Утешала её только сестра Варвара: «Погоди, Дарья, что ещё станется со всеми нами. Твой-то ума лишается от власти… А коли императрицы не станет? Ведь худое её здоровье, худое… Светлейшему-то нашему пора бы подумать про то да и ослабить вожжи».

Однако, кто быстро по лестнице вверх поднимается, тот не может остановиться. Уверенный, что станет в родстве с царским родом, Меншиков даже заказал портреты своего семейства для царского альбома…

Белые майские ночи – не лучшее время

Чем больше Яков Вилимович Брюс наблюдал картину жизни верхов без Петра I, тем менее испытывал желания окунаться в сие общество. В первых числах мая белой ночью он бродил по граду Петрову. Не стучался к знатным, а наблюдал…

Меншиковский дворец (всем дворцам дворец!) сиял тысячами свечей. Левый берег Невы застроен от Смольного до Новой Голландии, видны ветряные мельницы. Земля от Мойки до Фонтанки ещё не осушена, грязно, болотисто… Вымощена только набережная вдоль Невы – ещё при государе. Стоят частные дома-мазанки с пристроенными наверху мезонинами, на многих нарисованы диковинные птицы, вырезанные из дерева фигурки, всё больше амуры красного цвета.

Огибая дом Ягужинского, Брюс, как и следовало ожидать, услышал развесёлую музыку. Хозяин был мастер по части новых затей. Видимо, в зале было холодно. Генерал, распоряжавшийся балом и одушевлявший общество, затеял такой танец, что даже дамы с оголёнными плечами скоро сбросили свои душегрейки. Танец тот представлял забавную смесь англеза, польского и штирийского танцев. Красуясь с Головкиной в первой паре, Ягужинский выдумывал разные фигуры, а остальные повторяли.

При дворе появилась новая мода: перемежать танцы с выдумками-выкрутасами. К примеру, кавалеры становились на одно колено и целовали подол платья своей дамы, те делали глубокие реверансы, а вместе они щёлкали в воздухе пальцами. Распорядитель, похоже, объявил «табачную паузу», и все потянулись за табакерками с нюхательным табаком. Головкиной пришло в голову стянуть с кавалера парик – и мужчины вынуждены были обнаружить дурные причёски или, хуже того, лысины… Когда же был поднят тост за танцующих дам – все с особой охотой устремились к столикам, уставленным серебряными чарками.

Приближаясь к долгоруковским хоромам, Брюс увидел высоченную сероватую фигуру в треуголке – и вздрогнул. Фигуру обрисовывала голубая линия. Неужто призрак Петра? Брюс устремился к удивительной фигуре, но не сделал и десяти шагов, как призрак растаял в свете белой ночи.

…А что делается в доме Долгоруких? Там не так многолюдно, семейство, готовое горой встать друг за друга, о чём-то судачит. Им, конечно, поперёк горла Меншиков. Да и Остерман, и он, Брюс, тоже… Для них он иноземец, чужой учёный, да ещё прорицатель, любимец Петра I.

Брюс был человек с любопытством и велел ехать за город: решил заглянуть в какую-нибудь корчму, послушать, о чём там судачат.

…В корчме было жарко и душно, запах табака мешался с сивухой. Работные люди расселись вокруг деревянного выскобленного стола. Явилась хозяйка, принесла жбан с квасом, штофы с водкой, пироги и брюкву, и начались разговоры.

– Сам стоял на карауле, сам видал… идёт это она, еле ноги переставляет… то ль пьянёхонькая, то ль лихоманка её схватила… Баба – она и есть баба, хоть и царица…

– У, с-сатана заморская, жёнка антихристова!.. Какой сам был, такую и нам оставил.

– Лукавой бабы чёрт в ступе не утолчёт… Да ещё и немка.

– На столбе бумагу повесили про болезнь её, может, приберёт Бог… Ляксандра Данилыча – вот кого надоть…

– Э-э-э, на чё нам Меншиков? Пусть царевич Пётр правит, сынок блаженного царевича Алексеюшки-и, и-э-х! Нам старые порядки надобны, православные!

– А верховники тайные – их-то к чему выдумали? Дело это тоже нечистое, антихристово!

Гудела шумная компания, горячилась, воздух стал сизым от табачного дыма, несло сивухой и рыбным варевом.

Хозяйка ловко носила тарелки, кружки, проворно бегала на кухню и обратно и при этом успевала прислушиваться к разговорам, которые вели гости, а за дверью шепталась о чём-то со своим мужем. Никому не приходило в голову, что то, о чём говорили гости, записывал корчмарь, а потом передавал в Тайную канцелярию.

На прощание хозяйка весело улыбнулась Брюсу, открыла дверь и напутствовала: «Гость – гости, а пошёл – прости!» А он подумал: небось, через день-два схватят кого из случайных путников, и невдогад им, кто донёс…

«Эх, болтуны, болтуны! – и наверху, и внизу… Чего только не говорят про Брюса, как не называют! Волшебником, звездочётом, гадателем… Зер шлехт, доннер веттер! Знали бы вы, в чём моя сила… Владею я тайной характера, а характер и есть судьба! Живу долго, гляжу зорко, знаю всех не понаслышке: и верховников, вельмож, князей и отроковиц – вижу, куда нрав сей поведёт… Юный Пётр? Петруша… В нём живёт мечта, да только не знает, как ею распорядиться. Упрям, что его отец, да только сможет ли соединить мечту свою с упорством, как дед?..

Меншиков? Он хотел бы продлить петровские новшества, да ведь честолюбие пожирает, не справиться ему с верховной властью. Да и покажет ещё себя пленённый им Петруша… Катерина Долгорукая – вот у кого нрав сильный, может и победить в дворцовых интригах… Нет, надобно ехать в Москву!»

Отчего всё же император не назвал имя преемника? От болезни ли – или оттого ли, что потерял дар речи? А что, если за этим молчанием скрывается его воля? Не зря при жизни короновал любимую «Катеринушку». В ней чувствовал продолжение своей линии? Ошибся царь – разве может она сравниться с цезарем?! Мыслимое ли дело? – повелела отмечать праздник «первое апреля», введённый супругом, то есть разыгрывать обывателей, устраивать фейерверки, шутить! Ещё года не прошло, ещё не отряхнула пыль со своих ног. С Меншиковым в дружбе, а его, Брюса, боится, – говорят, называла даже нечистой силой.

Боже правый! Государь ценил его вещий дар, способность предсказывать, угадывать судьбы по звёздам и луне. Шутливо просил на ассамблеях: «Я хочу, чтобы в моем окружении не осталось мздоимцев и казнокрадов, Брюс! Погляди на свои звёздочки да передвинь их так, чтобы сбылось моё желание!» – и хохотал во всё горло.

Скоро не станет ослабевшей императрицы, посадят на трон мальчика – вот когда начнутся интриги, распри. Ни один из верховников не захочет отдать и кончика своего мизинца. Меншиков – не худший из всех, однако с характером его, высокомерным тоном не смирятся другие.

Какая злость и беспомощность, какая безобразная сцена разразилась на последнем заседании совета! Все обрушились на Брюса, они хотят удалить его из Верховного совета. Хм! Он сам напишет бумагу об отставке.

Нападают даже на его латинскую веру. «Как ты был, так и остался нерусским!» Знали бы вы, дурни, как ценил знающих людей Пётр! Брюс исполняет православные обряды – что же ещё?.. Но верит в астрологию, и государь его не осуждал за то, ценил его лунный календарь, алхимические опыты, а предсказанья умел обратить в нужную сторону…

Не успел Брюс додумать свою мысль, как на дороге показался бегущий человек, объятый пламенем. Пожар?! Действительно, невдалеке занялся пламенем деревянный дом… В Москве все дома деревянные, потому и еженощные пожары, но здесь, в Петровом граде, на болоте? Небось, по своей дурости или по пьянке уронил свечу, загорелся и бежит мужик, объятый пламенем. Что думать-гадать? Брюс схватил горящего мужика, бросил на землю и стал посыпать песком, из кареты выхватил аптечку и принялся поливать из склянки раны… Крикнул кучеру, веля мчаться к дому, – там были у него особые снадобья. В Москве возле его Сухаревой башни то и дело горели дома, и «шотландский Парацельс» то тушил пожары, то лечил пострадавших.

Завтрашним днём весть о Брюсе, о сгоревшем и спасённом им мужике дошла до Верховного совета. Не умея придумать ничего более дельного, обвинили его в чернокнижии, в колдовстве, а Брюс, разозлившись, тут же написал бумагу об отставке…

Стоял май, город бредил в белых ночах, головы сенаторов пухли от неразрешимых вопросов.

…А в Кускове в те самые майские дни ранним утром послышался звон колоколов – медленные, печальные звуки перепугали жителей. Бабушка Марья Ивановна и Наташа вскочили, прислушались: звонили у Черкасских и в Перове, да так печально! Что стряслось? Беги, Наташа, к Черкасским!

Догадка бабушки оправдалась: звон был особенный. Оказалось: скончалась государыня Екатерина I. В Петербурге и в Москве, во всех прочих городах зазвонили печальные колокола. Всюду читали манифест: «Шестого мая 1727 года около девяти часов пополудни Екатерины Алексеевны не стало».

Неумолчно трезвонили колокола, в растерянности пребывала страна.

И что же? Великий князь Пётр Алексеевич двенадцати неполных лет был провозглашён императором. Значит, править будет «полудержавный властелин» Меншиков?..

Василий Ключевский так охарактеризовал царствование Екатерины:

«Во всё короткое царствование Екатерины правительство заботливо ласкало гвардию… Императрица из собственных рук в своей палатке угощала вином гвардейских офицеров. Под таким прикрытием она царствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала… Между тем недовольные за кулисами на тайных сборищах пили здоровье обойдённого великого князя, а тайная полиция каждый день вешала неосторожных болтунов».

Более подробно осветил события XVIII века историк Сергей Шереметев, знавший всё по семейным документам и пересказам. Он писал:

«Между страшным розыском 1718 года и воцарением Петра II всего 9 лет. Ещё живо всё в памяти, и даже не сняты с Красной площади орудия казни. Современники переживали перелом, чреватый неисчислимыми последствиями… Можно себе представить, что произошло, когда на престол вступил сын царевича Алексея. С Екатериною отходило прошлое, для многих смутительное, и прекратился соблазн, небывалый после великого князя Василия Ивановича: наличность двух жён! Как тогда – Сабурова Соломония в Покровском монастыре Суздальском, а на престоле Елена Глинская, так и теперь Евдокия Лопухина в том же Покровском монастыре, когда на престоле её соперница; с Запада пришли как Елена (Глинская), так и теперь Екатерина. Пётр II являлся примирительным звеном между двух течений, прочно уже установившихся. С одной стороны, как последний Романов по мужской линии, он примыкал по крови Лопухиных к древней Руси и преданиям её. С другой, как внук герцога Брауншвейг-Люнебургского, он не был чужим князьям имперским Германии и тем олицетворял то, к чему стремился Пётр I, всегда искавший брачных сближений с царственными домами Европы».

Российский царский трон переходил к внуку – Петру Алексеевичу Романову.

Царевич Алексей и принцесса Брауншвейгская

Страницы: 12345678 » »»