Записки экспедитора Тайной канцелярии Рясков Олег

Глава VII,

о панталонах, париках и сердечном трепете

Варенька Белозерова не считала себя красавицей: плечи узковаты, шея не так чтобы очень длинна, носик курносый, как у простолюдинки. И щеки слишком бледны. Правда, бледность нынче в моде, но все же румяная, озорная, златокудрая сестрица Сонечка всегда казалась ей куда как милее. Однако смотреть на себя в зеркало Варя любила, особенно нравилось ей неспешно приглаживать волосы гребнем, следя при этом, как рассыпаются они после пушистой темной волной по плечам. Вот и теперь сидела она, простоволосая, в полумраке спальни и задумчиво глядела на свое отражение, медленно расчесывая густые пряди. Соня между тем никак не могла утихомириться: еще утром не сумела она сыскать голубых лент, что так шли к ее волосам, пришлось вплести белые, а это выглядело совсем уж блекло, и теперь, перед сном, она снова принялась все осматривать и нетерпеливо выворачивать, а вдруг где и отыщутся. Но ленты все не находились, Соня собралась было звать на помощь служанку Стешку, как дверь в комнату распахнулась и обнаружила за собой тетку важного вида, которая не преминула войти и строго оглядеть своих подопечных. За теткою вкатился ворох тряпья (девка-прислужница едва видела, куда несет пышные господские платья и разнообразное нижнее белье), каковой, впрочем, был тут же бережно возложен на кресла.

– Вот новые платья, что для ассамблеи привезли. Примерьте, – тетка явно не слишком одобряла эту затею, однако миссию свою считала важной и следовала ей с достоинством. Еще раз смерив сестер суровым взглядом, она покинула комнату. Стешка осталась, готовая прислуживать. Однако ее так и распирало. Не выдержав, она схватила лежащие сверху панталоны и расхохоталась:

– Я не знаю, прям как ни крути, а суть – штаны мужицкие!

– Уймись ты, носят так нынче в Европах, – Варя сердито выхватила панталоны.

Тяжелые шаги за дверью заставили всех встрепенуться: в комнату стремительно вошел Белозеров, красное одутловатое лицо коего не предвещало ничего хорошего. Отец, так и не принявший сердцем петровских перемен, всегда крепко серчал, когда ему напоминали, что родовые привилегии его остались в прошлом, а старые добрые времена навсегда канули в Лету. И нынче холоп давешний ему, столбовому боярину, указывает, и поди не подчинись! Заступиться некому. Платья прислал, мол, обряжай, как велено!.. А еще девицы на выданье, пристроить надо. Вот и приходится на старости лет изворачиваться, любезничать да кланяться, спины не жалея, себя не помня, лишь бы при дворе удержаться.

Белозеров грузно опустился в кресло.

– Опять свои бесовские сборища Алексашка устраивает! «Послезавтра извольте на ассамблею». и тряпок прислал, будто без него мы голые ходим, – старик скривился, передразнивая посыльного: – «А это для дочерей ваших!» Опять холопы в париках, что из грязи да в князи, будут вокруг тереться. Тьфу! – Поднял глаза на притихших девиц, смягчился: – Что молчите? Рады, небось? Вижу, рады. Эх, стало быть, придется на воскресение к. Меншикову ехать…чтоб его! Прости Господи.

Он еще раз хмуро глянул на дочерей, тяжело поднялся и вышел, стукнув дверью. Сестры весело переглянулись и прыснули.

– Это же через два дня! – Соня одними пальцами взяла верхнее платье и, пританцовывая, направилась к зеркалу. Варенька задумчиво теребила панталоны:

– Интересно, кто там будет?

– Ну, Долгорукие, как обычно. Рамадановский младший будет точно. Погоди-ка, а ты кого там увидеть хочешь? – Софья резко развернулась, с удовольствием наблюдая, как затрепетали воланы на платье.

– Да никого!

– Ну-ка, посмотри на меня, – Сонечка подбежала к сестре и обеими руками развернула к себе, заглядывая в глаза. – А я знаю кого! Никак того солдатика с улицы, такой. «честь имею представиться!»

– Он не солдатик, а сержант, – вспыхнула Варя.

– Меня не обманешь, я все вижу! – На лице младшей уже вовсю играла озорная усмешка.

– Ах, ты так?

И размахивая все теми же панталонами, старшая кинулась догонять расшалившуюся сестрицу. Та – от нее. Топот башмачков, шорох платьев, стук упавшего стула, звонкий смех – все это прекратил окрик внезапно появившейся тетки:

– Эй! Ну-ка! Уж о венце думать пора, а все как дети малые! Ну-ка, спать!

Оценив произведенное впечатление, тетка важно удалилась, Стетттка скорчила потешную гримасу и поспешила за ней. Сей эскорт окончательно развеселил сестер: звонко смеясь, они ринулись за ширмы к постелям.

Глава VIII,

в коей спаситель, сам того не желая, оказывается пленником

Хоть ночь окончательно вступила в свои права, но светло было словно днем. Полная луна, как назло, озаряла небосвод, не оставляя шансов пробраться к пленникам незамеченным. Самойлов лег, накрывшись плащом, так, чтобы быть лицом к сидящим у столба иноземцам, и начал ждать подходящего случая.

Иван сызмальства запомнил любимую охотничью поговорку отца. Тот часто ее повторял, уверяя, будто обучился ей у самого Петра, бывавшего в Европах и тамошние порядки уважавшего. Звучала она для русского уха непривычно – «Фестине ленте», но означала вполне понятную для каждого охотника вещь: «Поспешай медленно», проще говоря «Поспешишь – людей насмешишь». Но Иван привык именно так «Фестине ленте» – все-таки отцова школа всего надежнее. Да и не к чему на охоте спешить, выдержку иметь надо – тогда и трофей тебе обеспечен. А коль горяч ты и нетерпелив, тогда дома сиди да баб топчи – так поучал его батюшка. Зачем баб надо топтать, мальчонка не понимал, а вот остальную отцову науку превзошел, и не раз она его из беды выручала.

Вот и сейчас терпение Самойлова было вознаграждено. Лагерь постепенно затихал. Едва последний казак, сидевший на ночном посту у костра, смежил веки, опершись на ружье, Иван бесшумно рванул к нему. Маневр он рассчитал до мелочей – времени было хоть отбавляй, да тут еще и темное облако накрыло диск луны. Воспользовавшись сим благом, Иван наотмашь ударил часового по голове, тихонько опустил его обмякшее тело на влажную траву, взял ружье и оглянулся на пленников.

Встретившись с девицей взглядом, он прижал палец к губам:

– Тсс!

Пленница кивнула головой в знак согласия. Самойлов разрезал веревки, стягивающие руки у нее за спиной, затем освободил ее компаньона и показал обоим направление побега. Пригибаясь, «тайные» визитеры стали выбираться из разбойничьего лагеря. Иван огляделся – вокруг было по-прежнему тихо. И вдруг до его слуха донеслось знакомое ржание – без сомнения, это был его конь, он почуял хозяина и призывал того к себе. «Да, на лошадях-то мы враз уйдем», – мелькнуло в голове у нашего героя.

Пригнувшись, он пробрался к гнедому жеребцу. Подтянув подпругу, Иван бросил прощальный взгляд на лагерь, повернулся к лошади, чтобы сделать прыжок в седло, но не тут-то было. На него в упор смотрели блестевшие ненавистью глаза Яцуры. Калмык положил руку на спину лошади и приставил клинок к горлу Самойлова:

– Хитрый. Шайтан!

Тем временем две легкие фигуры быстро удалялись от монастыря. Девушка и ее спутник вмиг забыли о затекших от неподвижности ногах и устремились к свободе с приставшей случаю скоростью. Луна услужливо освещала поляну, отделявшую монастырь от леса, и позволяла различить среди деревьев силуэты спасителей и их лошадей.

Здесь я ненадолго прерву повествование, дабы пояснить читателю, что же за загадочная персона обрела нынче свободу с помощью нашего героя.

Мари, а полностью ее звали Мари Ан Доменик де Корвель, была седьмым ребенком в семье, да в придачу еще и младшим. Умирая, отец только погладил ее по голове и улыбнулся. Надежды, что он, обедневший дворянин, оставил в саду зарытый сундук с сокровищами, Мари не питала, а потому, как только ей исполнилось семнадцать, собрала свои пожитки в котомку и отправилась в путь. Она решила во что бы то ни стало добиться аудиенции у своего двоюродного дяди. Тот занимал какую-то должность в Ватикане, и Мари рассчитывала на его помощь. Однако чаяния сии не оправдались – ее даже не пустили на порог. Служка протянул ей пару экю и тут же захлопнул заслонку окошка на двери. Вот так она и оказалась с дядюшкиной подачкой в кармане в ближайшей харчевне. Увидев юную красавицу, подвыпившие посетители задумали позабавиться, но не тут-то было: единственное, чему научил своих детей старый мсье де Корвель, так это держать шпагу в руках, да не только держать, но и неплохо с ней управляться. Остудив пыл обидчиков, юная Мари наконец села за стол в надежде утолить голод, но тут на ее плечо легла чья-то рука. Девушка вскочила, вновь выхватив шпагу, но человек тот продолжал спокойно смотреть на нее. Повременив немного, он вкрадчивым голосом произнес:

– Я не мог принять тебя, так как мое положение обязывает не видеться ни с кем, кроме избранных, но помочь тебе – мой долг. Судя по всему, ты одинока и храбра. Это то, что нужно. Никаких привязанностей и обязательств. Я как раз искал такого человека.

Так Мари попала к масонам, став членом той части братства, которая выполняла различные опасные поручения. Она бы и сейчас не допустила оплошности, если бы не внезапность, с которой шайка налетела на их карету. К тому же она и ее спутник задремали, утомившись от долгой тряской дороги. Но оправдания излишни, когда жизнь висит на волоске.

Вернемся же к моменту побега. Вот уже совсем близки фигуры спасителей.

– Давай сюда, давай! – выступившие из темноты драгуны с готовностью скрыли запыхавшихся иноземцев за своими спинами, позволяя им отдышаться и высматривая, нет ли погони.

Маслов, правда, тут же всполошился о товарище:

– А Ванька где?

Мари хотела ответить, но никак не могла перевести дух – холодный ночной воздух сдавил горло. В сию же минуту со стороны лагеря раздался шум. Вожжов поднял зрительную трубу и сразу понял, что дело худо: разбойники повскакивали с мест, Ивана уже скрутили и вели к главарю.

– Взяли нашего Ваньку! Ох, уходить надо, пока не поздно.

Маслов замер, так вглядываясь вдаль, словно Иван должен был подать ему знак, верно ли решение. Вожжов же круто развернулся и направился к лошади, но его остановил неожиданно властный голос спасенной иноземной девицы:

– Ви хотеть бросать ваш друг там?! – глаза Мари грозно сверкали.

Драгун несколько смутился, но тотчас совладал с собой:

– Я хочу спасти вас от гибели. Или вы желаете вернуться обратно?

– Ca ne te suffit pas? Tu en veux encore? – обрел, наконец, дар речи Ла Шанье, второй спасенный.

– Тебе этого мало? Ты еще чего-то хочешь?

Девушку, однако, это не остановило. «Один в

поле не воин» – она слыхала эту русскую пословицу. Знал ее, наверное, и тот молоденький офицер, что попался теперь, и все же не побоялся в одиночку отправиться вызволять их из плена. Такая отвага заслуживала уважения. То обстоятельство, что смелый русский был еще и весьма хорош собою, Мари отметила уже после, хотя в ее решении оно определенно сыграло не последнюю роль. Вот почему оставить своего спасителя на верную погибель она никак не могла.

– Je n’abandonnerai pas celui qui m’a sauve![1] – заявила француженка, быстро подошла к лошадям и достала пистолет из кобуры. – Если кто готов мне помогать, то я жду пьять секунд.

– Вот это баба! – вполголоса пробормотал Вожжов. – Ну ладно, коли так, повоюем.

– Н-да! – озадачился Маслов. И тут же, приняв ситуацию, подошел к девушке и взял ее за руку. – Ежели вы, барышня, хотите пострелять, курок надобно взвести.

Ла Шанье с явной неохотой достал из седельной кобуры вторую пару пистолетов и, буркнув «Bien!», присоединился к маленькому отряду.

Глава IX,

о блеске металла и звоне злата

«Дурачина! – ругал себя Самойлов. – С конем тебе расставаться жалко было. Что ж, теперь с головой расстанешься!» Лагерь бандитов гудел, как улей.

– Ворон ворону глаз не выклюет, говоришь? «Товар» зачем отпустил мой?! – все больше горячился главарь, выказывая недовольство поведением незваного гостя.

Самойлов сплюнул кровь с губы:

– Чтоб не испортился.

– А-а, – протянул поляк и добавил: – Ну вот с утра на кол сядешь! Ребята, свяжите его, – приказал он и отправился спать.

Не пожелал ночью руки марать. Это и хорошо. Вон птица с ветки слетела, значит, не оставили его товарищи, рядом где-то, удобного случая ждут. Ну и он подождет. Куда теперь спешить? А пока он подставил руки довольному победой калмыку, тот связал их с усердием, и Самойлов занял место у столба, от которого еще недавно вызволил иноземцев.

Но не успел наш Ваня смежить глаза – день все-таки выдался не из легких, а вздремнуть все никак не удавалось, – как на опушке леса показались четыре фигуры, грохнули выстрелы. Трое бандитов покатились по земле, скорчившись от боли. Оставшиеся оказались не из пугливых, схватились за оружие, чтобы достойно встретить нападавших.

Но отряд, спешивший на подмогу Самойлову, и не думал отказываться от столь «теплой» встречи. Мари одним выстрелом уложила бегущего на нее с шашкой в руках казака и, выхватив у него из-за пояса нож, метнула в злополучный столб. Самойлов от неожиданности сначала опешил, но потом догадавшись, к чему сей ловкий маневр, начал резать путы на руках.

Другой бандит прицелился в хваткую французскую девку, но был опрокинут навзничь метким выстрелом Ла Шанье. Мари выхватила у убитого шпагу, но тут же пуля ожгла плечо, она осела от боли, и в этот миг за ее спиной снова выросла фигура Ла Шанье с двумя пистолями в руках. Его выстрелы задержали бандита, рванувшего к Мари, чтобы добить раненую шашкой.

Помощь шевалье дала ей время, чтобы, собрав остаток сил, броситься на нападавшего с клинком в руках. Фехтовала она отменно, казак не ожидал такой прыти от хрупкой девицы, да к тому же раненной в плечо, и начал отступать. Прижав его несколькими выпадами к монастырской стене, Мари нанесла решающий укол в живот.

Едва Самойлову удалось перерезать веревки, как он увидел перекошенное лицо калмыка с занесенной над головой саблей. «Ну что ты будешь делать? Вот же привязался!» – мелькнуло в голове у Ивана, пока он уворачивался от удара Яцуры. Но калмык разошелся не на шутку, так что пришлось схватить первое, что подвернулось под руку. Это был внушительных размеров кол. Стрелять он не стрелял, но своему хозяину служил верно – Яцуре никак не удавалось добить вожделенную жертву.

Вожжову достался главарь. Две мощные фигуры сошлись в смертельной схватке, силы были равными, но товарищи Вожжова уже вышли победителями – слишком внезапным для бандитов стало их нападение. Они окружили сражавшихся. Главарю ничего не оставалось, как прекратить бой и прижаться спиной к единственному оставшемуся в живых соратнику – калмыку Яцуре. Но даже в такой не самой выгодной для себя ситуации разбойники не думали сдаваться. Они держали оружие наготове и ждали нападения, как ощетинившиеся тигры. Порядком подуставшие драгуны не спешили начинать схватку. И тут раздался гортанный крик вожака:

– Уходим!

Яцура словно только и ждал этого приказа: он опрокинул Мари на руки Маслова и одним рывком бросился к лошади, да столь быстро, что Вожжов так и застыл от калмыцкой наглости, не в силах ничего ей противопоставить. Так бы и ускакал Иванов недруг, если бы не меткий выстрел француза. Он-то и вышиб Яцуру из седла. Гибель верного слуги на миг остудила горячность главаря, но буквально через мгновенье он опять был готов к схватке. Ивану тоже не терпелось поставить последнюю точку в затянувшемся поединке. Он сделал несколько колющих выпадов, заставляя соперника пятиться, а в конце атаки отвесил поляку боковой удар тыльной стороной эфеса.

Тот оттер кровь с разбитых губ и кинулся на Ивана с удвоенной яростью. Отбив острие, он поднырнул под клинок и нанес бы Самойлову смертельный удар, не отшатнись тот в сторону. Клинок, на который он при этом оперся, сломался – сталь не выдержала веса тела. Иван спас себя, но лишился оружия. Он огляделся: поблизости валялся лишь обломок древка казацкой пики. Самойлов, не мешкая, подобрал его. Парируя сыпавшиеся удары противника, он с каждым разом укорачивал остаток копья – сабля главаря делала свое дело. И вот она разрубила то, что когда-то было опасным оружием, надвое. Два обрубка в руках драгуна не оставляли ему шансов на победу. Но сызмальства наш Ваня был обучен биться до конца. И он исхитрился-таки: отбив обрубком древка, зажатым левой рукой, саблю противника в сторону, он правой, которой держал другой обрубок с наконечником, дотянулся до цели. Острие воткнулось главарю в живот. Могучий поляк проковылял несколько шагов и упал на колени. Держась за живот и роняя кровь изо рта, он судорожно хватал воздух.

Вожжов усмехнулся и спрятал клинок в ножны. Француз зааплодировал:

– Bravo!

Едва первый луч позолотил верхушки деревьев, Самойлов велел своим спутникам собираться в дорогу. Вожжов начал седлать лошадей, прислушиваясь между делом к гортанному языку иноземцев. Надо же, как вороны каркают и при том друг друга понимают, чудно, право слово.

– Presque tout est la, l’essentiel, c’est qu’on ait de nouveau les letters. Tiens ton arme![2] – Ла Шанье передал Мари веер.

Вроде бы обычная приправа к дамскому туалету, но как-то не вязалась она с мужским дорожным платьем Мари, кое к тому же после давешних происшествий за карнавальный наряд совсем уж выдать не удалось бы. Ну допустим, по приезде в столицу эту оплошность можно поправить, кринолин ей, верно, тоже пойдет, размышлял Иван. «Хороша девка!» – вертелись в его голове слова главаря-поляка, пока он украдкой следил, как красивая нездешней красотой Мари, которую не портили трудности дальнего путешествия, развернула и свернула веер.

И все-таки смекалка Ивана не подвела: не для праздных увеселений предназначен был сей предмет. Веер служил ножнами изящному кинжалу. Его металл на миг отразил утренние робкие лучи, а потом снова скрылся в необычном футляре. Да, по всему видно, что бумаги, сохранность коих первым делом проверил Ла Шанье, имеют немалую ценность для визитеров князя Меншикова, раз они так прекрасно вооружены. Хорошо, что хоть письма сии сохранить удалось.

– А с этими что будем делать? – услышал Иван голос Маслова. – Может, похороним?..

– Ага, щас я им крестов понаделаю и памятник поставлю! – привычно заворчал в ответ Вожжов.

– Негоже их здесь бросать-то. – Маслов был прерван на полуслове одиноким выстрелом, отозвавшимся многократным эхом в древних стенах.

Очнувшийся главарь сделал свое черное дело: драгун лежал бездыханный на сырой земле. Несмотря на тихий и мягкий нрав, отваги Маслову было не занимать. Не раз он шел в атаку на басурманов за землю русскую, за царя-батюшку, в каких передрягах только не был, но всегда хранил его Господь. А здесь, в стенах древнего монастыря, не уберег. Злодей, накануне проигравший в честном поединке, отмстил столь низко – выстрелом в спину, но тут же получил по заслугам: Мари прострелила ему голову из миниатюрного пистолета, который только что вернула себе.

Пришлось Вожжову все-таки копать могилу, правда, для Маслова. И крест поставил. Вот только не было времени горевать, надо было сполнять службу государеву, а она, как известно, промедлений не терпит.

Отряд продолжил сборы. И когда Самойлов уже подтягивал подпруги у своей лошади, чтобы вскочить в седло и двинуться в путь, Мари подошла к нему:

– Ты есть настоящий храбрец! – начала она с сильным акцентом. – Я буду все говорить твой начальство. Merci.

– Да какой там храбрец?! Попался, как дитя малое.

– Вы сослужили кароший служба мне и французский корон, – прервал его Ла Шанье. – Это вам, – он протянул Самойлову кошелек. – Если вы готовы и дальше служить, я буду вам еще платить всякий раз.

– Месье. – попытался возразить Самойлов.

– Шевалье Ла Шанье! – отрекомендовался француз.

– Вот что я вам скажу, шевалье, службу я свою не исполнил. Мне сказано было встретить карету, внутрь не заглядывать и в разговоры с вами не вступать. Сопроводить вас до столицы. А вот как вышло!.. Так что оставьте ваши деньги при себе.

Но тут не выдержал Вожжов:

– Это что ж это получается, ты за всех все решил? А то, что мы рисковали головой, вызволяя их из плена, об этом ты запамятовал?

Упрек попал в цель. Головой рисковали все. Но поручение было их главной целью, а пока выходило, что они его не выполнили, как было приказано. Все это промелькнуло в голове у Ивана.

– Мы нарушили приказ, – спокойно объяснил он Вожжову свой поступок. – Карету мы не встретили, а посланников отбили у разбойников. И слава богу! И вообще решения здесь принимаю я, на правах старшего, – он впервые напомнил своему товарищу о субординации. Но Вожжова это напоминание лишь еще более задело, и он в сердцах крикнул Ивану:

– Ах да! Совсем забыл! Прости дурака! Ты об этом Маслову, покойнику, расскажи. Значит, как рисковать головой – тут все мы горазды, а как только получить заслуженную награду, вот тут у нас с головой беда какая-то происходит! Может, тебе юродивым заделаться, честный ты наш?!

Может, Вожжов и покрепче бы выругался, но присутствие дамы сдерживало сей порыв. Дама тем временем улыбнулась:

– Мне кажется, ми это можем исправить!

– Что? – переспросил Иван.

– Ми снова сядем в карету, ваш друг может править. А вашему начальству ми говорить, что наш кучер заболел по дороге.

Все замерли в ожидании ответа. Самойлов вздохнул, казалось, он колебался. Посмотрел на девушку, она ему улыбнулась. «Сейчас он сдастся», – подумала про себя Мари. Иван перевел взгляд на Вожжова. Наконец, махнув рукой, произнес:

– Ладно. Карету мы, допустим, заложим, и доставить вас – доставим.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Ла Шанье, подбросив на руке кошелек.

Вожжов довольно ухмыльнулся. Самойлов тоже повернулся к лошади, еще раз подтянул подпругу и закончил мысль:

– Только по приезде я обо всем доложу, как оно было.

– Тьфу ты, неладная, прости господи! – плюнул в возмущении Вожжов.

– Я за каретой, а вы пока собирайтесь, – сухо проговорил Иван, вскочил в седло и, взяв вторую лошадь под уздцы, поскакал к лесу.

Лишь только Самойлов скрылся, Вожжов обернулся к французам:

– Вы давеча говорили, что вам верный человек нужен.

Ла Шанье посмотрел на него и переглянулся со спутницей.

Глава X,

о том, что в России слово incognito может быть истолковано весьма вольно

Карета катилась по российским просторам, преодолевая версты и мили, трясясь на ухабах, покрываясь пылью и грязью того, что на Руси зовется дорогами, а по всей Европе бездорожьем. Везла карета иноземцев, не первых и не последних решившихся заглянуть вглубь столь загадочной для чужого ума страны, отважных в своей решимости и наивных в своих притязаниях, ибо понять и полюбить сию державу можно только сердцем. Пройдут годы, и Великая русская государыня заграничного происхождения покажет всему миру, как можно любить чужую родину. А пока у кормила власти стоит ее тезка по православному имени, товарищ по причудливо обернувшейся судьбе быть единовластной правительницей чужого государства, но совсем другая по замыслам, чаяниям и делам императрица. И именно в эти дела, точнее, в дела ее именитых придворных, намерены были вмешаться подопечные нашего героя, так заботливо им оберегаемые.

Мари с любопытством разглядывала из-за занавесок кареты открывавшиеся пейзажи. «Эти русские», о которых она так много слышала от земляков, были ей странны и непонятны. Изучая язык с помощью православного попа, которого ей приставили в Ватикане, она подолгу выговаривала незнакомые слова, пока, наконец, не уловила их мелодику. То ли у нее были способности, то ли учитель попался толковый, но уже через пять недель она вполне бегло изъяснялась, хоть и с чудовищным акцентом. Первый же встреченный русский (если не считать разбойников, каковые везде схожи) показал примерную доблесть и покорил ее своим бесхитростным благородством. Его твердый отказ принять заслуженную награду вызвал у Мари уважение. А стремление поведать начальству всю правду без прикрас убедило, что перед ней простой служака. «Может, таков и есть «русский нрав», но этому «медведю» надо все-таки дать понять, что мы не простые курьеры, а важные персоны. Вдруг образумится? А то заладил: «Расскажу все, как было». Невдомек, что это пятно не только на его репутации. Ведь попались, как дети, в лапы этих головорезов!» Поразмыслив еще, она все же решила не вмешиваться в план Ивана: в конечном счете обаять Светлейшего князя не составит труда. В своих женских чарах Мари ни минуты не сомневалась, хотя ее спутника они и не трогали, правда, по иным причинам: Ла Шанье все больше заглядывался на бравых гвардейцев.

Дорога была долга и утомительна, пережитые тяготы давали о себе знать, клонило в дрему, но когда въехали в столицу, девушка вновь встрепенулась: столь интересен ей был вид и устройство такого молодого, но уже весьма знаменитого града Петрова.

Мари вслушивалась в окрики и обрывки фраз, долетавшие до нее. До сумерек было еще далеко, улицы были полны, особенное оживление царило возле торговых рядов. Иван, правивший каретой, пустил лошадей шагом, дабы ненароком кого не затоптать, посему молодая француженка хорошо могла различить лица и одеяния торговцев, простолюдинок, пришедших за товаром, солдат, прочего разносортного люда.

Ла Шанье, напротив, не мог дождаться окончания путешествия. Едва потянулись лавки, в нос ударил резкий запах вяленого мяса. Француз брезгливо прикрылся батистовым платком и не отнимал руки от лица весь путь по городу. Внезапно процессия остановилась – дорогу преградили военные. Суровый офицер перехватил поводья и, не давая править лошадьми, провозгласил:

– Именем Императрицы, следуйте за нами!

Сидевший на козлах Самойлов сразу понял, что справиться силой ему не удастся: гвардейцев при офицере было с десяток, все с ружьями. Иван решил вступить в переговоры:

– Я имею указание доставить сих гостей к князю Меншикову!

Но у служивых, видать, были четкие инструкции.

– Арестовать их!

Эта команда побудила солдат вскинуть ружья, а нашего героя спешно искать пути к бегству. Однако диспозиция в ту же минуту вновь резко изменилась: раздался негромкий, но властный окрик «Стойте!», подтвержденный для убедительности парой хлопков в ладоши.

И хоть сказано то было, повторюсь, негромко, на сии слова оглянулись все участники драматической сцены, окромя, разве что, лошадей. Военные расступились, обнаружив на заднем плане, у торговых рядов, важного вида вельможу, беспечно похрустывавшего соленым огурчиком. Оценив произведенное впечатление, Ушаков (а это был он) неспешно направился к карете.

– Раз это гости князя, дело совершенно меняется, – вкрадчиво заговорил вельможа. – Они не могут быть государственными преступниками или шпионами.

При таких словах Мари невольно бросила взгляд на Ла Шанье. Ушаков же бесцеремонно заглянул в окно кареты, сделался еще более довольным и продолжал:

– Ну, что я говорил? Здесь барышня и важный господин сидят. Они, видать, еще и простужены – ишь, платок какой большой. Эх ты, – обернулся он к Туманову – офицеру, что возглавлял отряд. – Обознался ты, братец! Сопроводить к князю!

Гвардейцы опустили ружья, Туманов хмуро посторонился и приготовился следовать за каретой.

– Вот тебе и тайные посланники, – пробормотал мрачный Вожжов, который ничего доброго от этой миссии уже не ожидал.

Самойлов оглядел Ушакова, солдат и тронул лошадей. Вскоре, теперь беспрепятственно, вкатились они в ворота уже знакомого нашему герою меншиковского дворца.

Глава XI,

в коей Иван попадает из огня да в полымя

Следуя за Тумановым по анфиладе дворцовых залов мимо придворных и различных просителей, Самойлов представлял, как будет докладывать о своей неудаче. На душе было черно: первое ответственное поручение от ТАКОГО сановника и с ТАКИМ треском проваленное. Стук сапог их многочисленного отряда, эхом повторенный под лепными потолками, насмешливо подтверждал, что визитеры прибыли как нельзя более «инкогнито». Со стороны, однако, наш герой выглядел спокойным, что несколько удивило Мари.

– Ви все еще не передумали? – спросила она, пытаясь понять, что стоит за сей бесстрастностью.

– И в мыслях не было, – твердо ответил Самойлов.

– А если это поставит под удар ваш карьер? – не унималась француженка.

– Чему быть – того не миновать! – отрезал Иван.

Разговор завершил Вожжов, который не мог и не хотел сдержать своего негодования и страха:

– У него сознание помутилось! От излишнего рвения! Ага! Всех нас под топор подведет!

За сими речами осталось незамеченным мелькнувшее среди придворных удивленное лицо Фалинелли, явно не ожидавшего встречи с такой процессией. Спохватившись, итальянец поспешил скрыться, пока его не обнаружили.

Уже на пороге кабинета Меншикова визитеры, к досаде своей, опять были остановлены Ушаковым, который был теперь не один, а в компании иного важного вельможи – графа Толстого. Андрей Иванович непременно хотел увидеть, как граф оценит «тайных» Алексашкиных гостей и каковое лицо будет у Светлейшего князя, когда тот поймет, что интрига его с треском провалена.

Толстой, как и ожидалось, остался весьма доволен:

– Надеюсь, что ваше опасное приключение закончится на пороге этого дома. Для нас была бы большим несчастьем потеря таких важных гостей.

Ла Шанье и Мари переглянулись, после чего француз проговорил:

– Благодарю вас, сударь! Мы понимаю, что живы благодаря вам и вашим людям, – отменная выдержка позволила ему не показать и тени досады.

Двери кабинета со стуком распахнулись, и сам Меншиков шагнул навстречу процессии. Нечего сказать, отнюдь не такой состав визитеров думал он лицезреть. Провал, полный провал всей затеи, пойман с потрохами, теперь придется выкручиваться. Знать бы еще, что этим сыскным ястребам удалось разведать! А Самойлов-то хорош, следопыт-охотник, называется! Он за дичью тоже с таким парадом отправляется? Эх, простота служивая! Подвел-таки. А эти хищники – Толстой с Ушаковым – прямо впились глазами. Нет уж, не доставим вам удовольствия!

– Ну! Что скажете, господа, о сем деле?

– Ваша светлость, – решился начать Иван, – приказали встретить карету и доставить инкогнито некую персону..

– Встретили?

– Нет, ваша светлость! Карета была перехвачена лихими людьми, коими дороги в тех местах изобилуют!..

– Значит, не встретили? – безжалостно оттягивал развязку Александр Данилович. Он почтительно поклонился Толстому и Ушакову, на Самойлова же не смотрел, отчего наш герой совсем потерял надежду на милость бывшего отцовского друга.

Но тут в разговор вмешалась Мари:

– Позвольте мне! Ваша светлость! Ваш люди и вправду не могли выполнять приказ!

Девушку нимало не смущали те обстоятельства, что говорит она с фактическим правителем государства, что на ней мужской костюм и что с дороги да после плена она выглядит не слишком отлично от весьма потрепанных драгун. В том, что распущенные по плечам черные локоны делают ее еще более обворожительной, она не сомневалась, посему тон ее был полон достоинства и самоуверенности.

– Не могли? – Меншиков насупился.

– Совершенно верно! Карета был захвачен до того, как прибыли эти господа! Мы им благодарны за то, что они вырвали нас из плен! И бог знает, где бы ми были теперь, если не доблесть этих людей!

– Ладно! Коли так, – князь продолжал хмуриться.

– Но если вы цените верную службу, дайте им наград, так как от нашей благодарности они отказались. Мы живы только благодаря их храбрости.

– Награду, говоришь? Ладно, будет им награда, – Меншиков кивнул, наконец, Самойлову с Вожжовым и отрезал: – Ждите, вас оповестят!

Затем посторонился, пропуская французов в кабинет, и решительно поставил точку в сей некстати разыгранной комедии, обратившись к Толстому и Ушакову:

– Ко мне?

Толстой замахал руками:

– Не смею обременять, мы лишь хотели убедиться, что ваши гости доставлены в целости и сохранности, – и поняв, что представление окончено, поспешил удалиться.

Ушаков последовал за ним, а наш герой с товарищем остались ждать своей участи. Двери кабинета затворились.

Глава XII,

о плюсах и минусах

Оставим теперь Ивана в тягостном ожидании и заглянем в кабинет князя, где неудавшиеся «инкогнито» оказались, наконец, наедине с тем, к кому они якобы были вызваны в эту далекую страну.

Меншиков теперь уже дал волю досаде.

– Вот тебе и тайная миссия! Дурачье солдатское!

– Не гневайтесь на них, Ваша светлость, – поспешила унять бурю Мари. – Это скорее плюс, чем минус.

– Какой к черту плюс? Вон Толстой с Ушаковым здесь объявились, чую, неспроста!

– Все, что ни делается, все к лучшему, – вступил в разговор Ла Шанье. Пора было переходить к делу, лирическое отступление слишком затянулось. – Ваши преференции по отношению к Ордену в случае успеха нашего дела будут в силе?

– А у вас есть сомнения? – Меншиков явно уходил от ответа.

Ла Шанье решил, что князь еще потерян и расстроен неудачей, а посему настал удобный момент для некоторого на него нажима. Он вынул из-за пазухи несколько листов, свернутых вместе.

– Надо поставить подпись на этих бумагах.

Меншиков поднял руку, взял листы и потянулся было за пером, но передумал, усмехнулся и кинул бумаги на стол:

– После вашего сегодняшнего «тайного появления» я, пожалуй, с подписями повременю, – Светлейший смерил гостей взглядом, обретшим наконец привычный задор. – А пока давайте придумаем правдивый повод вашего приезда.

Французы молча переглянулись.

Тем временем другие важные участники событий были весьма довольны результатами своих действий.