Сделка с дьяволом Бенцони Жюльетта
Открылась бело-золотая дверь, украшенная медальоном в стиле Буше, и обе женщины присели в реверансе, но вместо шелкового платья перед ними предстала пара сияющих сапог, за ней другая.
– Встаньте, сударыни, – сказал герцог Рейхштадтский. – Позвольте мне представить вам шевалье Прокеш-Остена, моего друга. Без него я не принимаю решений. Он мой учитель и лучший советчик, которого только может желать принц.
– Что не так-то легко, как может показаться на первый взгляд, – сказал тот с улыбкой.
Это был человек лет тридцати пяти, стройный, элегантный, с нервным лицом и глубоко посаженными глазами. Взгляд был одновременно мягким и проницательным. Небольшие усы подчеркивали линию рта. Фелисия и Гортензия поверили ему сразу, этот человек им нравился.
– Я знаю, что вы должны сообщить мне важные вещи, не бойтесь, говорите при Прокеше. Садитесь, пожалуйста, – добавил он, указывая на кресла, занимавшие центр комнаты.
Фелисия минуту помолчала. Ее темные глаза с жадностью разглядывали принца. В них было столько нежности. Гортензия никогда не видела подругу такой.
– То, что я хочу сказать, не займет много времени, монсеньор. Франция в руках лавочника, человека, пошедшего на многие компромиссы, чтобы унаследовать трон после своего кузена. Ему придется согласиться еще очень со многим, если он хочет удержать его. Не такой повелитель нужен народу, который жил при отце Вашего Высочества. О, как бы мы хотели сказать: Вашего Величества! Франции нужен император, принц, умеющий лучше управляться со скипетром, нежели с зонтиком.
Прокеш засмеялся:
– Прекрасное начало, княгиня. Готов поспорить, что вы не любите орлеанцев!
– Я ничего не имею против орлеанцев, когда они занимают то место, которое заслуживают. Но готова признать, Луи-Филиппа я презираю. Не ради него мы сражались в июле.
– Так вы сражались? – спросил принц с удивленной улыбкой.
– На баррикаде бульвара Ган, монсеньор. А госпожа де Лозарг перевязывала раненых у ратуши вместе с художником Делакруа.
– Во Франции есть художник с именем Делакруа? Какое прелестное имя…
– И прекрасный художник. Он побочный сын Талейрана. Я думаю, только он сможет написать вашу коронацию. Он вложит в полотно огонь и страсть, неподвластные Давиду. Вернитесь во Францию, монсеньор. Время пришло!
– Вы так думаете? Маршал Мэзон, которого во что бы то ни стало пытаются мне подсунуть, каждый раз воспевает счастье народа, прекрасно живущего при таком добром и мудром короле.
– Он его посланник, это его работа. Ему за это платят. Разве маршал Мармон говорит вам то же самое?
– Что может говорить человек, предавший моего отца и при Карле Десятом стрелявший из пушек в народ? Он ничего не говорит. Боится допустить ошибку, как я думаю. Но скоро с ним будет кончено.
– Что вы хотите сказать?
– Как только он кончит свой рассказ, а это случится довольно скоро, у меня не будет причин принимать его. Признаю, мне он не очень нравится, но он мне полезен…
– Он может еще пригодиться. Понимаете ли вы, монсеньор, что он может вернуться во Францию только вместе с вами? Это занимает его мысли. Он может быть вам очень предан.
Герцог Рейхштадтский улыбнулся.
– Посмотрим… Но прежде чем вернуть герцога Рагузского, неплохо было бы мне самому вернуться.
– Мы над этим работаем. Могу ли я спросить Ваше Высочество, каковы планы вашего деда на ваш счет?
На этот вопрос им ответил Прокеш:
– Император Австрии очень любит своего внука. Я думаю, что он был бы счастлив увидеть его на французском престоле. В некотором смысле это стало бы гарантией вечного союза между Францией и Австрией. Он бы гордился, если бы знал, что Наполеон Второй всем обязан ему. Но существует Меттерних…
– Здесь ничего нельзя сделать?
– Это бы меня удивило, так как к политическому выбору в этом случае примешивается давняя ненависть к Наполеону.
– Наполеон мертв.
– Есть ненависть, которая не умирает. Меттерних так боялся, пока продолжался полет Орла…
– …что он отказывается выпустить Орленка? Мы здесь, чтобы открыть клетку.
– Ну что же! Поговорим об этом, – нетерпеливо сказал принц. Щеки его порозовели, глаза вспыхнули. – Что вы предлагаете?
Фелисия быстро изложила план бегства. Принц засмеялся.
– Бежать в женском платье? Ехать всю дорогу в облике женщины? Конечно, у нас был карнавал…
– Идея не так уж плоха, – перебил его Прокеш. Лично мне она кажется соблазнительной, но вы уверены, что за вами не следит полиция?
– За нами следили первое время, но с тех пор как герцогиня Саган взяла нас в подруги, слежка прекратилась.
– Да, Вильгельмина действительно наилучшее прикрытие, которое вы могли бы найти. Меттерних все еще влюблен в нее…
Принц заметил:
– Мне не нравится только одно. То, что мне придется занять место госпожи де Лозарг. Я не хочу подвергать ее ни малейшему риску. Это не слишком уж безопасно – возвращаться в мужском костюме вместе с Дюшаном.
– Пожалуйста, не говорите о нем с презрением, монсеньор! – заговорила молчавшая до сих пор Гортензия. – Он был одним из лучших и вернейших солдат вашего отца. С ним я буду в полной безопасности.
– Может быть, вам будет безопаснее со мной? – спросил Прокеш. – У меня в Богемии есть сестра, она приблизительно ваших лет и похожа на вас. Вы можете ехать под ее именем вместе со мной, так как, если монсеньор уедет, я последую за ним…
– Я ждал этого! – воскликнул принц. – Вы же знаете, что без вас я не поеду, ведь я так нуждаюсь в ваших советах. – Он снова обратился к Фелисии: – Ваш план мне кажется заманчивым. Но что я буду делать в Париже?
– Если ваша светлость соблаговолит оказать мне честь и остановиться на несколько дней в моем доме, пока соберутся ваши сторонники, я буду самой счастливой женщиной на свете.
– Где расположен ваш дом? – спросил принц с детским любопытством.
– На улице Бабилон.
– Улица Бабилон! В Париже! Как, должно быть, приятно жить на улице Бабилон в Париже! А сад у вас есть?
– Есть, правда, небольшой, но он полон цветов, а скоро весна. Вы увидите, как красив Париж весной!
– Я знаю. Я еще не забыл каштаны Тюильри и сад, спускающийся к реке… Вновь увидеть Париж!
– Это случится скоро, если Ваше Высочество доверится нам, – негромко проговорила Гортензия.
Некоторое время они еще поговорили о деталях плана, была определена дата побега: 11 марта, день рождения принца и Гортензии.
– Я не забыл, что мы почти близнецы, – сказал сын Наполеона Гортензии. – Если все будет благополучно, вы станете моей сестрой. Я вам дам…
– Только вашу дружбу, и ничего больше. Я привыкла к жизни в провинции, мой дом в Оверни. Но, близко или далеко, я всегда буду верной подданной Вашего Высочества, – ответила Гортензия, приседая в реверансе. Принц протянул ей руку.
– Тогда я приеду в Овернь! – весело сказал он. – Мы оккупируем ваш дом вместе с моим двором. Пусть все знают, как я вас люблю! И что…
Он замолчал на полуслове. Дверь открылась, и на пороге появилась эрцгерцогиня София. Она была прекрасна в платье из голубой тафты под цвет глаз, но казалась очень взволнованной.
– Франц, – сказала она, ответив улыбкой на приветствия и реверансы, – мне кажется, что ваш разговор несколько затянулся. Это уже не похоже на правду…
– …и вы не представляете, о чем бы мы могли говорить столько времени с этими дамами? – закончил за нее фразу принц, целуя ей руку. – Вы, как всегда, правы, но мы уже закончили. Позвольте все-таки представить вам княгиню Фелисию Орсини и графиню Гортензию де Лозарг, крестную дочь моего отца и моей тетки Гортензии.
– Я рада вас видеть, – с улыбкой сказала эрцгерцогиня, протягивая обе руки для поцелуя. – Мне радостно видеть верные сердца вокруг герцога Рейхштадтского. Но, умоляю вас, будьте осторожны! Не подвергайте его опасности!
– Я буду следить за этим! – воскликнул Прокеш. – Ваше Высочество знает, что может мне доверять.
– Вам – да, потому что я вас знаю, вы мудрый человек. Без вас я не стала бы помогать Францу бежать. Я его тоже люблю и желаю ему счастья.
– Ваше Высочество может доверять нам, – сказала Фелисия. – Мы обе готовы пожертвовать всем ради нашего… императора!
– Да услышит вас бог! Пусть он поможет вам! А теперь прощайте!
Фелисия и Гортензия готовы были петь от радости, возвращаясь во дворец Пальм. У герцогини де Саган был приемный день, и Шенкенштрассе была запружена каретами. Картина была прелестная и красочная. Вильгельмина приглашала и своих соседок, но те отказались под предлогом болезни Гортензии. Им трудно было бы разделить свою радость с кем-либо в этом салоне, где Меттерних был желанным гостем, и подруги решили наслаждаться своей радостью в одиночестве.
Впереди у них было две недели. Завтра они предупредят Марию Липон. Дюшана Фелисия предупредит, когда пойдет на урок фехтования. Было условлено, что не следует менять привычки, чтобы у полиции Седлинского не возникло подозрений.
Фелисия предложила выпить шампанского, чтобы отпраздновать событие.
– Сейчас пост, – возразила ей Гортензия, – мы совершим грех.
Это было правдой. После окончания карнавальной недели начался пост. Опустели бальные залы, а церкви заполнились молящимися. Прием у Вильгельмины был всего лишь встречей друзей, но их у нее было столько, что он принял огромные размеры.
– Мы выпьем за веру и надежду. Даже во время покаяния священники добавляют белое вино в чашу…
И они выпили за возвращение во Францию, за воцарение Наполеона II, за исполнение мечты, казавшейся еще недавно несбыточной, за счастье Франции и Италии. А про себя Гортензия добавила: «За мое возвращение в Комбер к тем, кого я люблю».
Следующие несколько дней прошли внешне спокойно, но с глубоким внутренним волнением. Фелисия продолжала свои уроки фехтования и вместе с Гортензией посещала церковь. Дни проходили за днями, слишком медленно, по мнению заговорщиц, но они несли надежду. Много волнений доставило письмо Прокеша с просьбой перенести дату побега на 30 марта. Но эта задержка была связана лишь с тем, что надо было подождать окончания поста, чтобы организовать праздник.
– Мы должны были об этом подумать, – заметила Фелисия. – Если говорить правду, то мы представляем занятную пару заговорщиц.
Но она не говорила, насколько тяжела стала для нее мысль расстаться с Гортензией, даже зная, что она находится в надежных руках Дюшана и Прокеша. Они договорились, что Прокеш приедет вместе с принцем во дворец Пальм, потом вернется в Хофбург с тем, кто будет играть его роль, и приедет обратно за Гортензией, которая временно станет его сестрой.
Все казалось продуманным, но Фелисия все-таки беспокоилась. Говоря откровенно, этот план был единственно приемлемым, он один имел шансы на успех. Может быть, потому, что он был слегка сумасшедшим…
– Вы подвергаете себя риску, – в свою очередь беспокоилась Гортензия, – а я не рискую ничем. Ведь если вас схватят вместе с принцем, вас посадят в тюрьму. Вас могут обоих убить.
– Это было бы для меня большой радостью и большой честью, но не бойтесь за принца. Он слишком ценная фигура. Меттерних его ненавидит, но ему нравится роль человека, от которого зависит судьба Наполеона.
Все это выдавало взаимную привязанность двух женщин и их заботу друг о друге. Но обеим не терпелось действовать… Незаметно подошло 28 марта, понедельник. Это был канун отъезда.
В это утро Гортензия сопровождала Фелисию к Дюшану, чтобы как-то справиться со своим нетерпением. Как только они вошли, у них появилось ощущение, что что-то не ладится. Дюшан давал урок сабельного боя длинному, худому и апатичному молодому человеку, для которого это было явным наказанием. Полковник был явно вне себя, осыпая ученика таким градом ударов и такими проклятиями, что Фелисия забеспокоилась:
– Осторожнее, Грюнфельд, вы отрежете ему уши!
– Не бойтесь, госпожа княгиня! Урок окончен. Но видели ли вы когда-нибудь такого увальня? Я уже несколько месяцев вожусь с ним. Исчезните, сударь!
Молодому человеку не нужно было повторять дважды, он исчез мгновенно. Дюшан вытирал лицо полотенцем с таким мрачным видом, что женщины заволновались.
– Что-нибудь не так?
– Все не так! Наш план провалился. Если бы вы не пришли сегодня утром, я обязательно пришел бы сам.
– Что произошло?
– Шевалье де Прокеш-Остин назначен посланником в Болонье и должен покинуть Вену сегодня или завтра.
– О боже!
Повисло такое тяжелое молчание, что был слышен даже шум дыхания. Резким жестом Дюшан сломал маску и швырнул ее в дальний угол, свалив при этом военный трофей, упавший с громким стуком. Наконец Гортензия решила, что он немного успокоился, и осмелилась спросить:
– Может быть, это всего лишь помеха? Ведь наш план не предусматривал участия шевалье. Я должна была присоединиться к вам и ехать с вами.
Дюшан посмотрел на нее с бесконечной нежностью и нашел в себе силы улыбнуться:
– Я был бы счастлив! Путешествие вместе с вами было моей самой заветной мечтой. Но вы ведь знаете, что принц отказывается ехать без своего заветного друга.
– Какая глупость! – возмутилась Фелисия. – Прокеш присоединится к нам потом. Когда мы победим, он без труда получит пост посланника во Франции. Надо вернуться к нашему первоначальному плану и попытаться поговорить с принцем как можно быстрее.
Дюшан лишь покачал головой и помрачнел еще больше:
– Ходят слухи, что, обеспокоенный волнениями в Модене, император Франц собирается послать туда своего внука, которого, как говорят, соблазняет мысль стать королем в Италии.
– Я могу его понять, – с горечью сказала Фелисия. – Все, что угодно, лишь бы не задыхаться здесь! И все-таки! Трон во Франции или в Модене…
– Один ненадежен. Если другой более вероятен, понятно, почему принц соглашается. Это приблизит его к матери, через нее он сможет править Пармой, а дальше кто его знает? – высказала свои соображения Гортензия.
– Наполеон тоже начал с Италии! – с горящими глазами воскликнула Фелисия. – Может, новости не так уж и плохи, как мы думаем? С полуострова перебраться во Францию…
– Я согласен с вами, – вздохнул Дюшан. – Но должен признаться, что мне с трудом верится в эту историю с Моденой именно потому, что император начал оттуда. Мне трудно представить Меттерниха посылающим своего пленника в этот пороховой погреб.
– Не надо быть таким пессимистом! Вы нам сообщаете новость, а потом сами же ее опровергаете. Давайте лучше приступим к нашему уроку, это вас успокоит.
Несколько минут спустя Гортензия устроилась в кресле у огня и под звон клинков погрузилась в свои думы. Она вдруг почувствовала смутное чувство облегчения, которого тут же устыдилась.
«Видно, никакая я не героиня и тем более не амазонка», – думала она, наблюдая за гибкими движениями Фелисии, напоминавшей черную пантеру.
К чувству облегчения примешивалось и чувство сожаления: ей так хотелось вернуться во Францию!
Однако судьбе было угодно, чтобы это был день плохих известий. Когда женщины вернулись на Шенкенштрассе, они обнаружили, кроме записки с выражением сожаления от Прокеша, который все-таки не терял надежды, и весточку от Марии Липона: «Патрик Батлер воспользовался отсутствием хозяйки дома и бежал. Письма с извинениями или благодарностью за заботу, которой его окружили, он не оставил».
– И это француз! – вздохнула Фелисия. – Хорошо же мы выглядим!
Глава IX
Покушение
Воздух, напоенный ароматами духов и изысканными запахами шоколада, ванили, кофе, сдобных булочек и взбитых сливок, слегка трепетал под взмахами вееров, создавая впечатление, что находишься в кондитерской знаменитого Демеля на Кольмаркге, а не в особняке владетельной герцогини. Но Вильгельмина и ее сестры были известными сладкоежками, поэтому за чаепитием в правом крыле дворца Пальм всегда собиралось множество друзей, предпочитающих коротать зимнее ненастье в компании очаровательных женщин, умеющих к тому же устраивать великолепные приемы. Фелисия и Гортензия с удовольствием принимали участие в чаепитиях, и в этот час их частенько можно было застать в роскошной гостиной, где Вильгельмина принимала гостей.
В этот вечер в особняке у Трех Граций Курляндии было многолюдно, как бывало всякий раз, когда князь Меттерних покидал свою резиденцию в Балхаусплатц и отправлялся с визитом к сестрам. Тогда некий таинственный слушок перебегал из дворца во дворец Вены, извещая их обитателей, что принц-канцлер отправился к герцогине де Саган. Меттерних, одетый в элегантный, строгий костюм, выгодно выделялся среди цветника, который представляло собравшееся общество: Кински, Пальфи, Эстергази, Цихи и прочие, разодетые в бархат, шелк, тафту, тончайшее английское сукно самых разнообразных расцветок, ценнейшие меха, перья и тюрбаны. Гости с интересом прислушивались к теплому глубокому голосу Меттерниха, нанизывающему в разговоре фразу за фразой. С возрастом ему все больше нравилось покорять своим красноречием тех, кого в молодости очаровывал лишь своей красотой, ибо его лицо и тело казались когда-то точной копией статуи Антиноя.
Сидя в кресле с высокой спинкой с чашкой шоколада в руке и скрестив длинные ноги, он вел своеобразный диалог с человеком, представлявшим другой полюс притяжения в салоне. Им был шевалье фон Генц, его давний и надежный советник, о котором говорили, что ему знакомы все европейские секреты. Но боже, какой же незавидной внешностью обладал этот влиятельнейший столп европейской политики! Немощное, постоянно трясущееся тело, согбенные плечи, помятое лицо человека без возраста под рыжим париком. Генц носил темные очки, которые придавали ему уверенность в себе, а также скрывали робкий, редко на ком-нибудь останавливающийся взгляд. Костюм сидел на нем хорошо, хотя и давным-давно вышел из моды. И последнее: фон Генц чрезмерно сильно душился.
Бывший журналист и ярый полемист, редактор Венского конгресса, ему, без сомнения, принадлежало самое беспощадное и ядовитое перо в мире. Французы вообще и Наполеон в частности немало настрадались от Фредерика фон Генца, толкнувшего Пруссию на войну с Францией. Он был человеком странным, любившим деньги и роскошь, молва приписывала ему страсть к юношам, и это в высшей степени странно сочеталось с чувством, которое он питал к танцовщице Фанни Элслер. Девица была на сорок шесть лет моложе, но он, как говорили, творил ради нее настоящие безумства.
Гортензии не понравились тонкая улыбка и взгляд закрытых темными очками глаз.
– Француженка? Француженки редкие гости в Вене, за исключением тех, что привозят сюда последнюю парижскую моду. Что завело юную прелестную барышню так далеко от берегов Сены?
– Музыка, месье. В Вене собираются все меломаны, а я не знаю, что люблю больше – церковные службы или ваши замечательные вальсы…
– Музыка и чревоугодие, – добавила Фелисия, отыскав на подносе, поданном ей слугой, великолепное пралине. – Нигде больше не отведаешь таких вкусных пирожных!
– И чтобы есть их вволю и при этом не испортить талию, вы каждое утро фехтуете, принцесса?
– Вернее верного. Вынуждена констатировать, шевалье, что вы полностью оправдываете репутацию самого осведомленного человека в Европе. Вам надо быть шефом полиции.
– Ну что ж, в этом нет ничего невозможного. Но в данном случае все очень просто: мне недавно рассказал о вас Прокеш. Он бесконечно восхищен вами…
– Он так и сказал? – спросила Фелисия добродушно. – Восхищение такого человека, как он, всегда приятно…
Появление Меттерниха положило конец их беседе. Вместе с остальными гостями Генц подошел к канцлеру и, дождавшись, пока тот поест, завязал с ним непринужденный диалог, к которому с любопытством прислушивались окружающие. Сначала говорили о Франции. Меттерних только что узнал, что Луи-Филипп издал указ, согласно которому Бурбоны старшей ветви подлежали высылке. Слушатели сочли своим долгом возмутиться.
– Эти господа из Орлеана неисправимы, – сказала Вильгельмина. – Если они не голосуют за смерть своих кузенов, то ссылают их. Это вполне в духе их семейства.
– Но Бурбоны старшей ветви уже несколько десятков лет воздерживаются от нападок на своих кузенов, – вмешалась Полин де Гогенцоллерн-Элхинген, ничего так не любившая, как противоречить старшей сестре. – Я познакомилась с этим Луи-Филиппом, когда он сбежал от революции. Очаровашка…
– О! – перебила ее герцогиня де Саган. – Ты и Робеспьера сочла бы очаровательным.
Кто-то повернул разговор на события в Италии, несомненно, волновавшие многих, так как вслед за Моденой и Болоньей Феррара, Равенна и Форли восстали против австрийского господства и в один голос требовали для Италии «короля, восставшего из крови бессмертного Наполеона». В течение нескольких дней в Италии продолжалась резня, текла кровь, и собравшиеся, почти все антифранцузски настроенные, волновались по поводу решения, которое император Франциск собирался принять относительно своего внука. Что касается Генца, то он лишь усмехнулся.
– Не вижу причин для беспокойства. Или я слишком плохо знаю нашего дорогого князя, – он с улыбкой посмотрел на Меттерниха, – или добрые люди в Италии напрасно вопят и убивают друг друга: к ним никогда не пошлют герцога Рейхштадтского.
– А что, разве это плохая идея? – сказала Вильгельмина. – Обрести мир такой ценой. Ребенок воспитывался в Австрии, на австрийский манер, он мыслит и живет как австриец и, говорят, буквально боготворит свою мать. И там, возможно, у него не будет иной заботы, кроме как помогать ей и защищать ее.
– Будьте уверены, – возразил Генц, – если он боготворит мать, то еще больше боготворит своего отца. Мятежные города могут стать для него великолепной опорой, и я не уверен, что он установит там австрийский порядок. Я склонен думать, что он попытается превратить их в плацдарм для новых авантюр в стиле Наполеона, в чем мы нисколько не заинтересованы.
– Но император тем не менее очень любит своего внука, – перебила его графиня Мелани Цихи, которая презирала юного принца так же, как ненавидела его отца. – Даже слишком, как мне кажется. Он испытывает к нему настоящую слабость. Он наверняка пообещал ему трон в ближайшем будущем.
Голубые глаза Меттерниха смотрели на знатную даму холодно и пренебрежительно. Воцарилась тишина, каждый ждал, что скажет канцлер. Тот, казалось, смаковал наступившую тишину, затем вдруг тоном, не терпящим возражений, бросил:
– Герцог Рейхштадтский раз и навсегда лишен какого бы то ни было трона!
Гости удовлетворенно зашумели. Среди оживления раздался спокойный голос Фелисии:
– Никакого трона? Никогда? А как же Парма? Ведь это вотчина его матери. Было бы логично…
– Пармского трона он также не получит. Ничего! Никогда! Во всяком случае, пока я жив… А я собираюсь жить еще долгие годы.
– Мы все на это надеемся, – сказала Вильгельмина и наивно добавила: – Ну… а дальше? Ведь Наполеону только двадцать…
– А мне шестьдесят восемь! Но я, моя дорогая Вильгельмина, обладаю превосходным здоровьем, чего не скажешь о герцоге Рейхштадтском. Он станет полковником, даже генералом нашей армии, если будет вести себя соответствующим образом. Но, будьте уверены, за ним будет надлежащий присмотр. Он сможет показать, обладает ли на этом поприще хоть каким-нибудь талантом, в чем я лично сильно сомневаюсь, – добавил Меттерних презрительно. Гортензия буквально кипела от негодования.
Но уйти, хлопнув дверью, чего ей до смерти хотелось, было невозможно. Взглянув на Фелисию, она увидела, что та побледнела и так вцепилась в черепаховый веер, что хрупкий предмет был готов разлететься на части.
Но тема разговора уже сменилась, и Полин де Гогенцоллерн спрашивала Генца о танцевальном фестивале в Берлине, куда была приглашена Фанни Элслер. Престарелый влюбленный разразился настоящим панегириком танцу вообще и танцовщице в частности, что позволило двум юным женщинам прийти в себя. Но до конца приема гости больше не слышали голоса принцессы Орсини, за исключением обычных изъявлений вежливости.
– Я боялась, что вы сломаете веер, – сказала Гортензия, когда чуть позже они вдвоем сидели в блаженной тиши своей малой гостиной. – Это произвело бы неблагоприятное впечатление.
– Но это нормальная реакция итальянки! Эти люди упивались мыслью о крови, которая льется у меня на родине, чтобы Австрия продолжала господствовать там. Не всегда легко играть роль гостьи, ничего не смыслящей в политике и абсолютно легкомысленной. Гортензия, я приняла решение, лучше которого, несомненно, не придумать. Оно поможет нашему делу.
– Какое же?
– Нужно убить Меттерниха.
Гортензия от изумления не нашла, что сказать. Она с тревогой смотрела на подругу, боясь заметить на ее лице печать безумия. Но красивое лицо римской княжны оставалось таким же спокойным и холодным, как будто она решала вопрос о выборе нового экипажа, а не о смерти человека.
– Фелисия! – мягко сказала наконец Гортензия. – Вы думаете, о чем говорите?
– Я думаю только об этом, Гортензия. Поверьте мне, это единственное разумное решение. Этот несчастный Меттерних – злой гений принца, к тому же он в ответе за смерть моего Анджело. Вы слышали, как он только что прикидывал, а не умрет ли двадцатилетний юноша. Ему мало его унижать, держать взаперти, лишить всего, что тот любит. Теперь он собирается его убить. Именно это, будьте уверены, у него в голове. Только смерть Римского короля излечит Меттерниха от ненависти к императору. А я утверждаю, что только смерть Меттерниха предотвратит это чудовищное злодеяние. Завтра же поговорю об этом с Дюшаном. Думаю, он согласится со мной.
Гортензия склонила голову. Ее смутила безжалостная логика Фелисии. Хотя удивительно, что при ее ненависти к австрийскому правительству такая идея не пришла ей в голову раньше.
– Я согласна с вами, Фелисия! Но я боюсь за вас.
– Не стоит. Господь поможет нам. Понимаете, тогда у нас появится шанс. Избавившись от Меттерниха, старый император смягчится. Вы слышали, что говорила эта женщина? Он любит внука. И потом, есть ведь еще эрцгерцогиня София. Она тоже не выносит Меттерниха. Но поскольку она любит принца, то сделает все, что в ее силах, чтобы ему помочь. О, смерть этого негодяя будет великим днем! Этот день я должна прожить, даже если он будет для меня последним!
Гортензия вдруг разрыдалась.
– Не смейте говорить так, друг мой! Я не хочу, чтобы вы жертвовали собой. Я так вас люблю!
– Я тоже люблю вас, Гортензия, – нежно произнесла Фелисия, обняв подругу за плечи. – Достаточно, чтобы не желать вам ничего, кроме счастья. Моя жизнь не имеет большого значения, ваша же – напротив. У вас есть сын, любимый, давайте не будем забывать об этом. Мы расстанемся. Это лучший выход. Вы возвратитесь во Францию…
– Но как? – гневно воскликнула Гортензия. – И вы забыли о Патрике Батлере! Если он исчез из дома Марии Липона, это не значит, что его вовсе не существует. Вы считаете, что он отказался от своей затеи? Я уверена, что он прячется где-то неподалеку, следит за нами. Я поеду одна, а он свалится мне на голову невесть откуда… и я никогда не вернусь домой…
– Да, необходимо выяснить, что с ним стало, – вздохнула Фелисия. – Дюшан и Паскини искали его во всех гостиницах. Нет его и во французском посольстве. Однако от него надо отделаться. Вы никогда не сможете жить спокойно, пока он будет ходить за вами по пятам. К тому же в данный момент он представляет опасность для всех нас.
– Счастлива это слышать! Поверьте мне, Фелисия, не стоит строить планов, особенно тех, о которых вы упомянули, пока мы не найдем Батлера. Или же вернемся к нашему первоначальному плану: постараемся убедить принца следовать за нами…
– Батлер опасен и в этом случае. Вы вовремя напомнили мне о нем.
В этот вечер Тимур получил приказ тщательно обследовать окрестности дворца Пальм, а также походить по венским кафе в поисках сведений о бретанском судовладельце.
– Я позволил себе заняться его поисками, не дожидаясь твоего приказа, госпожа принцесса, – заявил турок. – Но пока безрезультатно. Но мы быстро его найдем, с его-то огненной шевелюрой.
– Ищи лучше! И подумай: а вдруг он прячет волосы под париком?
В эту ночь сон их был недолог. Ненависть заставила сердце Фелисии биться сильнее обычного. Что касается Гортензии, будущее виделось ей в таком мрачном свете, что она с тревогой думала о нем. Однако у нее теплилась надежда, что Дюшан не одобрит убийственный проект Фелисии и так или иначе воспрепятствует ему.
Но Дюшан не только не воспротивился, но, напротив, заявил, что это грандиозная идея.
– Я сам должен был об этом подумать! Принцесса, вам бы быть мужчиной, а среди мужчин – королем. У вас есть и надлежащий ум, и отвага…
– Зачем вы толкаете ее на это безумство? – простонала Гортензия. – Вы что, не понимаете, ведь она рискует жизнью.
На лице полковника отразилось глубочайшее удивление, смешанное с разочарованием. Он грустно посмотрел на Гортензию.
– Вы так плохо меня знаете? – В его голосе послышалась горечь. – Я сказал, что идея великолепна, но что касается ее реализации… я был бы последним негодяем, если бы заставил женщину пойти на этот шаг, когда я здесь.
– Вы хотите сказать…
– Если кто-то и должен убить Меттерниха, им буду я, и никто другой! И я сделаю это с величайшим удовольствием, черт побери! Вы не имеете права лишить меня подобной радости, – добавил он, – повернувшись к Фелисии.
Она пожала плечами.
– Я подозревала, что вы отреагируете именно так. Не следовало делиться с вами моей идеей.
– Я бы никогда вам этого не позволила, – мягко возразила Гортензия. – Если бы вы не предупредили полковника, это сделала бы я. Он был моей единственной надеждой.
Дюшан молча взял руку Гортензии и поцеловал ее; лицо же Фелисии было мрачнее тучи: ей явно не понравилось, что ее дьявольская затея будет реализована другим.
– Я должна отомстить за своего мужа, – прошептала она.
– А я, – ответил Дюшан высокомерно, – мщу за императора и весь французский народ!
К этому добавить было нечего. Фелисия сдалась, но при условии, что она тоже примет участие в покушении, хотя бы помогая Дюшану скрыться. И не откладывая дела в долгий ящик, они принялись разрабатывать план покушения на эглонского тюремщика.
– Здесь, как и в любом деле, нужна основательная подготовка, – сказал полковник. – Хорошо бы, по возможности, выйти сухим из воды.
На следующий день в Вене одним нищим стало больше. Он слонялся возле церкви миноритов, затем несколько дней околачивался возле Балхаусплатц – императорского министерства юстиции. И этим нищим был, естественно, Дюшан, который наблюдал за перемещениями Меттерниха.
Каждый вечер он покидал свой фехтовальный зал и отправлялся к Пальмире, у которой и раньше нередко бывал, но несколько минут спустя выходил оттуда через черный ход в нищенских лохмотьях и занимал свой наблюдательный пост. За пост этот пришлось заплатить очень влиятельному в Вене братству нищих. Но Дюшану удалось завязать в братстве полезные знакомства, и его приняли за сравнительно небольшую мзду.
Балхаусплац находился неподалеку от дворца Пальм, и Фелисия предложила, чтобы Тимур оберегал Дюшана, но тот отказался – даже переодетый, турок был слишком заметной фигурой. К тому же Дюшану не хотелось, чтобы женщины привлекали к себе внимание полиции. Да и занятие это оказалось вполне безопасным. Нужно было разузнать, в какое время вечером канцлер покидает министерство и один или с сопровождающими направляется в поместье Реннвег – туда Меттерних перебирался с наступлением весны.
Умелый стрелок, полковник решил воспользоваться для убийства пистолетом.
– Я убью его в момент, который сочту наиболее благоприятным, – ответил он как-то утром на вопрос Фелисии о дате покушения. – Его расписание несколько меняется каждый день.
– Должна ли я напоминать, что вы обещали не препятствовать мне помочь вам? Я могла бы обеспечить вам побег.
– Именно этим вы и займетесь, потому что скрываться я намереваюсь у вас, если у меня, конечно, будет время убежать. Но при этом вы не должны быть скомпрометированы.
– Я так и думала! Вы намерены держать меня в стороне. Но я буду защищать вас, невзирая ни на что.
И Тимур получил приказ каждый вечер здоровья ради совершать пешие прогулки под липами на Миноритенплатц, держась поближе к министерству юстиции и при этом не привлекая к себе внимания.
В Вену пришла настоящая весна, голые ветки деревьев покрылись нежной зеленью. Холмы вокруг города благоухали ароматами цветущих яблонь, слив и груш, а хозяева придорожных кабачков чистили столы и стулья, готовясь выставить их в сады под открытое небо. После Пасхи вальсы опять царствовали над городом, отовсюду слышались звуки скрипок.
Венцы с радостью простились с тяготами зимы и Великого поста и с удовольствием совершали пешие прогулки. На женских шляпках перья уступили место цветам. Никто не обращал внимания на прогуливающегося по Миноритенплатц Тимура, за исключением нескольких женщин, которые, привлеченные статью турка, исподтишка улыбались ему за спинами мужей.
Не зная точного дня покушения, Фелисия и Гортензия начинали тревожиться каждый вечер с наступлением темноты. Они не выходили вечером из дома ни на концерт, ни в театр из опасения, что их не будет на месте как раз тогда, когда потребуется их помощь. Они просто оставляли двери открытыми и тихо сидели возле камина. Гортензия с грустью вспоминала свой сад в Комбере, свой уютный дом, не такой роскошный, как их венские апартаменты, но зато удобный и родной. Ей казалось, что она покинула его много лет назад и никогда не вернется туда вновь. Незаметно для нее самой настроение у Гортензии испортилось, даже тревожное воспоминание о Батлере стерлось. Судовладелец предпочел исчезнуть, оставалось надеяться, что навсегда. Полученный суровый урок, возможно, заставил его вернуться домой… Фелисия утверждала, что было бы наивностью так рассуждать, но Гортензия устала от этой истории и предпочитала жить так, как будто человек из Морле никогда не существовал. И вообще, будь что будет…
Больше всего ее беспокоило отсутствие новостей о Жане. На следующий день после неудачной попытки похищения она решилась написать Франсуа Деве и попытаться узнать какие-нибудь новости. Она от всего сердца надеялась, что Франсуа покажет письмо своему другу и Жан нарушит наконец свое тягостное молчание. Но Франсуа прислал лишь коротенькое почтительное письмо, в котором сообщал о здоровье маленького Этьена и обитателей Комбера, о состоянии дел в доме и видах на урожай. И лишь несколько слов о Жане: он жив-здоров, но не был в Комбере после отъезда Гортензии.
Слишком короткое, слегка тревожащее и полное недомолвок, которые Гортензия никак не могла истолковать, письмо. Может, Франсуа и Жан поссорились? И Гортензии все сильнее хотелось вернуться во Францию и снова зажить по-прежнему. Даже благородная цель, которой она посвятила себя вместе с Фелисией и Дюшаном, сделалась невыносимой, поскольку ей не было видно конца.
Принц Франсуа, казалось, забыл об обитательницах дворца Пальм, и с отъездом Вильгельмины в ее поместье де Саган во дворце воцарился покой. Городские сплетники в мельчайших деталях обсуждали жизнь молодого человека. С наступлением весны его здоровье улучшилось, каждый день он совершал прогулки за город на одной из своих лошадей – Мустафе или Рулере, с удовольствием посещал оперу или бургтеатр, присутствовал на приемах, устраиваемых эрцгерцогами, или обедал у них, заказал себе новую карету, тщательно следил за тем, чтобы выглядеть элегантно, и вообще делал тысячу самых разнообразных дел. Но знали также, что принц не посещал больше частные дома, после отъезда Прокеша наблюдение за ним усилилось, и его всюду сопровождала охрана. Даже Мармон не наведывался больше в Хофбург.
– Я все рассказал, – грустно поведал он Фелисии поздним апрельским вечером, заглянув во дворец Пальм проведать своих друзей и выпить с ними чашечку кофе. – Во мне, как видно, отныне не нуждаются. Я ему очень сочувствую. К нему легко привязаться, так же, как к его отцу…
– В таком случае, – прошептала Гортензия, – почему бы не помочь принцу устроить свою судьбу вопреки намерениям Меттерниха?
Он задумчиво посмотрел на молодую женщину.
– Вы полагаете, я никогда об этом не думал? Но что я могу? Один…
– Вы в этом уверены? – спросила Фелисия. – А может, стоит оглянуться вокруг? Вдруг разглядите помощников?
В этот вечер ей не сиделось на месте. Повинуясь некоему предчувствию, она на всю ночь отпустила слуг, и они направились на сельский праздник в Гринцинг. И теперь, скрестив руки на груди, принцесса Орсини вышагивала взад-вперед по гостиной. Великолепное платье из красного шелкового муара и черные волосы, уложенные в золотистую сеточку для волос, придавали ей сходство с принцессой эпохи Возрождения. Мармон глядел на Фелисию с нескрываемым восхищением.
– Возможно, ваша помощь понадобится… – начала она.
И в эту самую минуту звук выстрела, затем другой разорвали ночную тишину; стреляли так близко, что обе женщины тотчас поняли, что произошло. Фелисия резко остановилась и посмотрела на Гортензию.
– Ах! – только и вымолвила она.
Мармон бросился к одному из окон и распахнул его.
– Стреляли будто бы на Миноритенплац?
Обе женщины вышли на балкон, пристально вглядываясь в темноту, более густую в этот вечер из-за разбитого фонаря. Слышались крики, кто-то бежал, кто-то кого-то звал. Фелисию била нервная дрожь.
– Надо пойти посмотреть! – заявила она. И, подхватив подол платья обеими руками, бросилась бегом через гостиную, оставив Гортензию и Мармона одних на балконе.
– На что это она побежала смотреть? – проворчал маршал. – Там явно какая-то потасовка. Ее могут задавить. Пойду-ка я с ней…
– Не стоит! – Гортензия улыбнулась, пытаясь скрыть тревогу. – Она любопытна, как все римские кошки, и обожает бродить в толпе. Будьте уверены, она скоро вернется. Давайте пройдем в гостиную, на улице прохладно.
Но маршал ее не слушал. Перегнувшись через перила, как будто хотел спрыгнуть вниз, он окликнул бегущего по улице человека.
– Эй, месье! Не скажете ли, что там происходит?
Читать бесплатно другие книги:
