Город Брежнев Идиатуллин Шамиль

1. Право на крепость

Школа была современного проекта, с асфальтовой площадью перед главным входом и натуральным бетонированным плацем у другого входа, еще более главного, с широченной, в полфасада, лестницей. Этот вход и был открыт, видимо, по случаю каникул и по хозяйственным нуждам, и топать до него приходилось в обход обширного двора – если не знать, конечно, о проделанной напротив дырке в сетчатом заборе.

Марина не знала, но обход совершила не без удовольствия, любуясь окнами во все стены, бело-голубым блеском мелкой плитки и высаженными вкруг асфальта с бетоном березками да кленами, едва успевшими перерасти Марину.

Откровенная юность не спасла школу от ремонтной оккупации: коридоры и гулкие рекреации перекрыты заляпанными дощатыми козлами, высоченные окна затейливо изрисованы меловыми потеками, виски давит сладкий запах краски. Тетки в замызганных комбинезонах рассекали туда-сюда, деловито перекрикиваясь через коридор, как в лесу, и не обращая внимания на дипломированных молодых специалистов, десятую минуту пытавшихся отыскать приемную директора. Специалистов в единственном изможденном лице чуть не сшибли перетаскиваемой стремянкой, едва не выбили из рук папочку с документами и пару раз попытались – хочется верить, что нечаянно, – мазнуть толстенной кистью с белилами. Прямо по шикарному гэдээровскому костюму, бежевому, с узкими отворотами и строгой юбкой. Идиотки.

Школа, которую закончила сама Марина, была двухэтажной, и там кабинет директора забился в конец верхнего коридора. Поэтому Марина, отчаявшись выдавить ответ из маляров, сперва уцокала на второй этаж, потом на третий, чуть не сломала каблук на дощатых щитах, зачем-то набросанных на пол, расчихалась от запаха известки, плюнула – по-настоящему, сразу устыдившись столь вульгарного и непедагогичного поведения и замаскировав след преступления, как уж получилось, – да вернулась на первый этаж. Там, к счастью, нашлась техничка, зычно объяснившая, что директор сидит на втором этаже возле лестницы прямо, только не этой, а вон той, и сейчас ее нет, Тамары Максимовны в смысле, но Оленька, секретарь-то, на месте, ага.

Секретарю ее имя очень подходило – была она светленькая, пухленькая и очкастенькая. Оленька, одно слово. Вроде толковая. Она внимательно выслушала Марину, разглядывая ее откровенно, но без снисходительности, зависти или неодобрения, отличающих мадамочек в присутственных местах и учреждениях народного образования, кивнула, улыбнулась и подтвердила, что да, учитель немецкого очень нужен и из роно по вашему поводу уже звонили, так что мы вас давно уже ждем. Но все кадровые вопросы проходят через Тамару Максимовну, лично и первым делом, а ее сегодня, к сожалению, нет и до вечера уже не будет: поехала насчет ремонта ругаться, потому что ну вы сами видите, – Оленька сморщила малозаметный нос, с трудом удерживающий дешевенькие очки, и повела рукой по сдвинутым шкафам и окну, заклеенному газетами. Газеты, судя по дыркам в полях, были из позапрошлогодней подшивки школьного комитета комсомола, с портретами Брежнева и лозунгами «Решения ХХVI съезда КПСС – в жизнь!». Чего в жизнь, Марина никогда не понимала, Брежнев, судя по вечно озадаченному виду, тоже.

– Да вы не переживайте так, – сказала Оленька. – Тамара Максимовна завтра с утра будет и сразу все сделает и распорядится. Вы только документы не забудьте – и направление, и диплом, весь пакет, в общем. А если хотите, можете ее сами сегодня найти – она сейчас в жилсоцуправлении, а с трех до четырех в роно совещание, она там будет. Это где райисполком, в семнадцатом, знаете?

Марина, стараясь не мотать головой от обилия ненужных чисел, объяснила извиняющимся тоном:

– Нет, спасибо, мне еще в общежитие устраиваться. Я вчера только приехала, а все лето в камазовском лагере вожатой.

– Надо ж, с корабля на бал и опять на бал, – удивилась Оленька, кажется, вполне искренне.

Марина, растрогавшись, чуть не ударилась в подробности по поводу досрочной сдачи и защиты, а также вызова от комитета комсомола КамАЗа, в сотый раз напомнила себе, что это вообще никому не интересно, а учителям восторженные рассказы просто не к лицу, и, стараясь быть милой и доброжелательной, но не более, рассказала, что лагерь ей предложили как приятное с полезным – чтобы и попрактиковаться, и дожить до момента, когда достроят положенное ей общежитие. Надеюсь, достроили, сейчас оформляться пойду.

– А где общежитие?

Марина поспешно, чудом не выдрав веревочные завязки, извлекла из папочки направление и растерянно сказала:

– А тут улица не указана, только дом.

Оленька снисходительно улыбнулась:

– Какой?

– Один дробь девятнадцать.

– Один-девятнадцать, рядышком совсем, значит удачно, – одобрила Оленька. – Через дорогу буквально. Хотя девятнадцать… Что-то не соображу, где это, за иностранной гостиницей, что ли? А, поняла – это новостройки ближе к Московскому проспекту, там как раз общаги и малосемейки в основном. Вы не удивляйтесь, у нас тут улиц никто не знает, все по комплексам: первый комплекс, тридцатый, сорок третий и так далее. Мы сейчас в восемнадцатом, восемнадцать-двадцать – то есть двадцатый дом восемнадцатого комплекса. А что почтовый адрес проспект Мира, семьдесят семь, никто и не знает, наверное.

– А… зачем так?

Оленька пожала плечами:

– Ну, получилось так. Сперва строительные номера были, город-то, считайте, меньше десяти лет строится, и сразу на триста тысяч человек, улиц не напасешься, да и не запомнишь. А с комплексами удобно – да вы сами убедитесь. Первый комплекс, наверное, самый старый, поэтому и первый, от него сюда добираться удобно, да и вообще недалеко, можно хоть пешком.

– Да тут везде пешком, наверное, можно.

– Ой не-ет. Знаете, сколько в длину новый город? Тридцать с чем-то километров.

– Ой. А есть еще старый?

– Ну да, ГЭС – поселок ГЭС, в смысле. Это в ту сторону ехать. – Оленька махнула рукой.

– Сильно старый? – уточнила Марина.

– Да лет двадцать уже.

Марина хихикнула, а Оленька вдруг добавила:

– На ГЭС вам не надо, да и в Новом городе пешком тоже не надо бы. Особенно вечером.

Марина удивилась, но уточнять не стала и распрощалась до завтра.

– Марина Михайловна, вы к восьми приходите, лучше ровно, – предупредила Оленька напоследок. – Тамара Максимовна не любит, когда опаздывают.

Как можно опоздать к неназначенному часу, чуть не спросила Марина, но решила придержать язык. Мама многое объясняла ей про секретарей, всего Марина не запомнила, но то, что всякий секретарь – это правая рука, левый глаз и оба уха начальника, уяснила.

Первый комплекс впрямь оказался недалеко, в двадцати минутах неспешного хода – спешный на таких каблуках и по такой жаре и не давался, – вдоль широченного проспекта, а потом под проспектом по гулкому переходу. Все встречные впрямь прекрасно понимали язык непростых цифр. Один-девятнадцать, правда, не знал никто. Марина догадалась упомянуть иностранную гостиницу – и грузная тетка с перманентной завивкой объяснила дорогу довольно толково, хоть при этом странновато поглядывала на костюм и туфли Марины, а напоследок сообщила, что иностранцы, вообще-то, съехали давно.

Марина не сразу сообразила, к чему это уточнение, потом вспыхнула и развернулась, чтобы врезать старой дуре, – но та уже уковыляла, покачивая головой.

Марина, переминаясь, покатала в голове злые шершавые мысли и решила, что пусть тетка вредная, но не настолько, чтобы специально подсказывать неправильную дорогу. Растерянно ухмыльнулась вслед жирной спине – и пошла указанным путем, так, чтобы крупное обещание сдать в 1983 году сколько-то там квадратных метров жилья, установленное на далекой, но хорошо различимой отсюда крыше одной из множества одинаковых белых и явно очень длинных девятиэтажек, всегда оставалось чуть справа. Марина наконец-то поняла логику города и согласилась с Наташей из комитета комсомола, утверждавшей, что заблудиться в Брежневе не смог бы даже топографический кретин.

Она, правда, сделала неплохую попытку: срезала пару слишком прямых углов и сместилась с полупустых тротуаров, прорезавших кварталы бежевых высоток, в совсем пустые просторные дворы, по которым ветер, посвистывая в ярких свежевыкрашенных железных скелетах детских площадок, гонял песочек вперемешку с цементной пылью. Расцветка домов была странно веселенькой – пятиэтажки канареечные, девятиэтажки бело-голубые, шестнадцатиэтажные дома белые с зеленым пояском понизу. За цвета отвечала глазурованная плитка, на солнце она бликовала и подмигивала так, что хотелось подмигнуть в ответ – например, чтобы смахнуть слезы. И не было бликующим стенам конца: Марина сворачивала за угол, ожидая выйти наконец к площади с фонтанами, про которые говорила Наташа, а оказывалась в новом пустынном дворе с железным скелетом посередке.

Даже старушек у подъездов не было. Лавочки есть, вернее, лавищи, основательные такие, по две толстые доски, вдетые в бетонные плиты, – а старушек нет.

Это было совсем не похоже на Волжск, в котором Марина выросла, – да и вообще не было похоже на нормальный город с нормальными улицами, домами и обитателями.

В четвертом дворе Марину совсем затопило и приостановило ощущение, что она ходит в дурном сне и должна или проснуться, или сделать что-нибудь нетипичное для сна. Марина решила войти в один из подъездов, позвонить в дверь и спросить короткую дорогу до общежития – а заодно убедиться, что в веселеньких блестящих домах хоть кто-то живет. Желательно люди, конечно, но Марину уже устроил бы практически любой вариант.

Двери подъездов были жирно покрыты грязно-серой краской, которая очень не сочеталась с блестящими стенами. Еще и от козырька падала тень – на таком солнце куцая и почти черная. Марина осмотрела окна на первом этаже, потом выше. Занавески, пара горшков с цветами, ни движения, ни человека, ни кошки. Марина тряхнула головой и пошагала дальше. Надпись про сдачу метров жилья по-прежнему справа, впереди на стене написано 1/12 – значит первый комплекс, значит правильно иду.

Шла она и впрямь правильно. За углом очередного дома распахнулась огромная площадь, выложенная бетонными плитами. По плитам наконец-то шагали разморенные тетки с авоськами и девицы с детскими колясками. Коляски катались вокруг странного широченного фонтана, даже нескольких. Водички там было чуть, и она не била, как положено – фонтанчиком то есть, – а вяло лилась по отдельным извивам толстенных, в три обхвата, бетонных щупалец, облепленных всегдашней глазурованной плиткой, правда совсем уж диких цветов и в диких сочетаниях. Бортики у фонтанов тоже были высокими и в плитке.

Спрашивать, что это такое – замаскированное оружие инопланетян или последствия автокатастрофы с участием двадцати бетономешалок, которые дешевле было изукрасить как получится да и оставить, чем убрать, – у Марины не было ни сил, ни охоты. Она подошла к бортику, с опаской смочила ладошки и провела ими по щекам и лбу. Вода была прохладной и довольно чистой. Хотелось сесть на бортик и поболтать горящими ногами – за лето совсем от каблуков отвыкла, – но было неудобно. Да и следки с туфлями на мокрые ноги надевать жалко, а ждать, пока высохнут, – долго. К тому же мимо вразвалочку прошел странный то ли мальчик, то ли парень – невысокий, стриженный налысо, в очень широких штанах и олимпийке, – посмотревший на Марину так, что она поспешно выпрямилась и одернула юбку. Парень неприятно ухмыльнулся и прошаркал потерявшими цвет замшевыми «адидасами» мимо.

Марина прицельно осмотрелась, выбирая, у кого спросить дорогу, чтобы не нарваться опять на слишком остроумную дурынду, увидела на горизонте застывшую стрелу башенного крана и, мысленно застонав, направилась в ту сторону. И уже через пять минут разглядела метку 1/19, крупно намалеванную белой краской на одной из новеньких шестнадцатиэтажек, осененных крановой стрелой. Гордись, Данилова, что не Сусанина.

Общага была пустой и гулкой, и пахло в ней не общагой, то есть мусором и подкисшим супом, а штукатуркой и краской. И комендант, в отличие от нормальной общаги, нашелся сразу, за первой же дверью от входа. Вернее, комендантша, довольно молодая, довольно миловидная, довольно полная и довольно недовольная тетенька слегка за тридцать, в джинсовом платье-комбинезоне и перманенте. Перманент был ужасным, костюмчик тесноватым, но вроде фирмовым, а комендантша толковой. Она быстро просмотрела документы Марины, заставила ее подписаться в паре тетрадей и предложила выбрать между комнатой на шестом с половиной или десятом этаже. Марина честно попыталась найти скрытый подвох, ничего не придумала и спросила про открытый – про лифт. Лифт не работал, и Марина уверенно предпочла шестой этаж.

– Ну пойдемте, – сказала комендантша, вроде как не глядя выдернула из ящика стола пару ключей на колечке и повела Марину к первому в жизни собственному и единоличному жилью. Она ковыляла по лестнице вперевалочку и не очень быстро, и Марине одновременно хотелось придать пухлому заду ускорение легким пинком – и ухватить джинсовый подол, чтобы мощные белесые ноги не вели к мечте слишком быстро.

Марина давно придумала, как будет выглядеть ее первая комната – совсем ее, Марины, без сестры, без соседей и без права входить туда посторонним, будь они хоть мамой с папой. Комната придумалась светлой, с прильнувшей к потолку люстрой, репродукцией Сальвадора Дали на стене, диванчиком, узким столом, узким шкафом при ростовом зеркале – и кучей свободного места. Чтобы можно было быстро входить и выходить, размашисто примерять самые просторные плащи, заниматься йогой – и вообще чувствовать себя хозяйкой, а не одним из предметов мебели, осторожно перемещающимся относительно других предметов.

Мечта формировалась в общаге педа, но здешняя общага – вернее, малосемейка, как ее называли и в роно, и в комитете комсомола, – выглядела совсем по-другому. Хотелось перепридумать комнату и потом радоваться угаданному и неугаданному, но времени не осталось. Комендантша остановилась перед обыкновенной белой дверью, подышала, клацнула замком и вошла первой. Марина не слишком расстроилась, хотя думала, что ей распахнут дверь и сделают приглашающий жест – и она станет первой, кто шагнет сюда после строителей. Пусть будет комендантша, нам не жалко. Потом она уйдет, а я сяду на стул или даже прямо на пол, закрою глаза и почувствую, что это вот мой дом. Мой самый первый дом, только мой и больше ничей. Моя крепость. Маленькая, но очень гордая. И праздничная: на шестом этаже даже двери лифта заслонены красным щитом с лежащими на боку огромными белыми буквами «в жизнь» – очевидно, финальным фрагментом крагисного лозунга про решения уже неактуального съезда партии.

Комната оказалась светлой, не слишком большой, но и не маленькой – ровно как надо, – с микронабором мебели из шпонированной ДСП: каркас кровати, тумбочка, шкаф – все узкое и новенькое. Широкое замызганное окно смотрело на проспект с редкими машинами. Пахло строительной пылью и краской. Было хорошо.

Комендантша дважды щелкнула выключателем – под потолком зажглась и погасла заляпанная белилами лампочка, – быстро прошла по периметру, открыла и закрыла шкаф, покачала лакированную спинку кровати и сделала ожидаемый жест.

– Ну вот, здесь и будете. Кухня общая на весь блок, в блоке восемь комнат, туалет и душ тоже общие. Электроприборами пользоваться нельзя, будут проверки, имейте в виду – ну, шкафчик у вас есть. Мусор лучше не копить, и вот, кстати: пищевые отходы в мусорку не бросайте, на кухне будет отдельный бачок для них, имейте в виду. Это указание такое специальное. Хорошо?

Марина поковыряла носком туфли закапанный бежевой краской линолеум, кивнула с улыбкой и спросила:

– А тряпку и ведро где-то можно попросить?

– Уборщица в сентябре выходит, но лучше свои заведите. Пока у соседей можете взять.

– Соседи уже въехали?

– В процессе. В вашем блоке пока только в шесть-один-один и шесть-один-три заселились, молодые семьи, тоже по линии роно, но вроде не в школе работают. Но так-то уже все комнаты расписаны, к первому числу все въедут, еще и не влезет человек десять. А, да – дверь запирайте, вахтера внизу пока нет, да и народ разный, не все семейные. Хотя некоторые семейные еще и похуже холостых будут.

– Ага, – рассеянно сказала Марина. – А матрас тоже у соседей брать?

Комендантша глянула на нее неласково:

– Бельевую к завтрему доделают, пока матрасы и простыни в малосемейке литейки хранятся, это один-двадцать, напротив, ну вон то здание, видите? Вечером народ с работы придет, я кого-нибудь из ребят попрошу, чтобы вам помогли донести.

– Да я сама, – сказала Марина, стараясь не смеяться.

– Да? Ну смотрите. Сперва, кстати, есть смысл в паспортный стол зайти, прописаться, а то талонов не получите.

– Каких талонов?

– Хм. На масло и мясо.

– Ой, – сказала Марина. – А зачем они?

– Масло и мясо покупать, – терпеливо объяснила комендантша. – Вы откуда вообще? А, в Ульяновске учились. Понятно.

А мне непонятно, подумала Марина почти в панике и спросила:

– А без этих талонов нельзя, что ли, масла даже купить?

– Ну почему. Подсолнечное можно, хоть цистерну, и на рынке можно – хоть масло, хоть барашка целиком, но будет раза в два дороже, чем в магазине, – рублей пять, а то и семь. Не знаю точно, я там не беру.

– А в магазинах барашек дешевле? – уточнила Марина. – Ну, по талонам, в смысле.

Комендантша посмотрела на нее с подозрением и сухо ответила:

– В магазинах в основном свинина, говядина тоже бывает. Кости и жир, понятно, но можно и хороший кусок взять, если постараться. На человека два с половиной килограмма в месяц, или кило вареной колбасы, или полкило копченой.

– И копченая бывает? – изумилась Марина.

Комендантша отрезала:

– Не слежу. В общем, паспортный стол в два-ноль семь, это длинная такая «сороконожка» за бульваром Энтузиастов, ну, с фонтанами, видели, наверное. ЖЭК в один-семнадцать, это ближе к проспекту Мира. Кстати, вы про лифт спрашивали – поаккуратнее с ним, на шестом двери не фиксируются, обещали доделать, конечно, а пока фанерой прикрыли, вы туда не суйтесь. Матрас… Ну, справитесь и сами, наверное. Там, в принципе, не больно какая тяжесть, неудобно разве что.

Особых неудобств Марина не ощутила. Она уверенно пересекла засыпанный сорным песком двор, обходя обломки бетонных панелей с торчащими арматуринами, не подвернула ногу на квадрате, выложенном пухлым рыжим керамзитом, – похоже, будущей стоянке железных скелетов, как во дворах, по которым она сегодня блукала, – решительно подошла к высокому широкоплечему парню в джинсах и футболке и с очень короткой светлой стрижкой, который задумчиво курил, изучая установленный у подъезда стенд «Одиннадцатую пятилетку – в три года!».

– Простите, вы не знаете, где здесь бельевая? – спросила Марина.

Парень повернулся, и Марина с визгом бросилась ему на шею, едва не впечатав Виталика глупой стриженой башкой в одиннадцатую пятилетку.

2. Сахар без талонов

– Дурик, ты зачем усы сбрил?

Виталик засмеялся:

– Чего это я дурик?

– А кто еще? Взял делся куда-то, ни до свиданья, ни привета. Я как та дура…

– Как дурик.

– Это из кино, что ты как шпион-то.

– А. Я кино как бы не очень.

– А что ты как бы очень? Ой. Опять? Виталик, ну перестань. Хватит, ну пожалуйста. Стоять!

– Стою.

– Вижу. Все-все-все. Говори, гад, куда делся среди смены?

– Блин, Паша тебе вообще ничего не сказал, что ли?

– Ну так, смутно. Рассказывай.

– Было б чего рассказывать. Он, короче, совсем заблажил насчет местных – как бы будут страшно мстить, выслеживать и нападать все такие с кастетами. Давай, значит, меня ховать, чтобы я им на глаза не попался. Сперва на тот съезд клоунов отправил, ну, как бы спартакиаду лагерную, с тем пареньком, Артуриком, помнишь, да? Ну вот. А потом, значит, Федоров приехал – это из технической дирекции КамАЗа. У него там большая поездка была по всему побережью и краю вообще, Новороссийск, вся Тамань, Краснодар сам, Армавир и Гулькевичи даже. Порты, терминалы, заводы, базы индустрии. На поезде и электричке задолбаешься кататься, да они и не везде ходят. Местные ему машину с персональным водителем выделили, а он в аварию попал, машина, значит, в хлам, сам в больнице. Больше нет ничего. Они такие: «А-а!», нашли рафик, а водителя нет, все в отпусках. А сам он, ну Федоров, на рафике не умеет – ну и вообще не слишком умеет. Вот Паша меня и попросил – помоги, говорит, водила нужен, говорит, ты же умеешь и местность как бы изучил. Я сперва не понял вообще, с какой это стати я-то, но Паша просил очень – вот и…

– Ой, а ты рафик умеешь? – восторженно изумилась Марина.

– Я, Марин Михална, многое умею. Вот смотри, например.

– Виталий Анатольевич, немедленно… Ай! Уйди, я сказала! Я щас тебя чайником!

– Во. Чайником это будет круто вообще.

– Могу и всмятку.

– Экая вы, Марина Михална, шалунья. Я с вас просто торчу.

– Наглец. Ничего, поторчи пока. Рассказывай, чего Федоров этот.

– Вот ты любопытная. Ну чего Федоров. Ничего. Поездили, посмотрели. Нормальный мужик, в принципе, нудный только.

– За советскую власть агитировал?

– Вроде того. Лечил, скорее.

– На тему?

– Да как всегда: хороший парень, нам такие нужны, только образования не хватает. Иди учись, будешь ухх, все такое.

– Ну, Виталь, он прав, учиться надо.

– Еще одна.

– Так а если правда? Как уж не учиться. Без диплома тяжело.

– А с дипломом легко.

Марина пожала плечами:

– По крайней мере, накормит.

– А я есть не хочу, – сообщил Виталик, явно собираясь продемонстрировать, чего хочет.

Марина поспешно отползла, одновременно подтыкаясь простыней с максимального количества сторон, и невинно уточнила:

– А пить?

– Смотря что.

– Что-что. Чай, что.

– Ну давай чай, если ничего другого нету.

– Нахал, – сказала Марина, встала, деловито замоталась и пошла делать чай.

Электрочайник у нее был свой, огромный, еще от сестры. Не чайник даже, толстый стальной цилиндр с пластмассовой крышкой, который не умел самостоятельно выключаться, зато быстро вскипал и вмещал в себя не только два с половиной литра воды, но и небольшую куриную тушку или полкило пельменей. Сестра рассказывала про такие особенности с гордостью. Маринка проверять не спешила, но и не зарекалась.

Чай нашелся в вещах – серовато-черный брикет, осыпающийся бурой пылью. Тоже подарок с богатого сестриного плеча. Марина не могла исключать, что Вероника вырыла брикет в одном из курганов – выглядел он вполне антично или даже по-скифски. Впрочем, тот, кому чай предназначался, смотрелся примерно так же.

Он, оставшись без прикрытия, смутился лишь на миг, а потом закинул руки за голову, скрестил ноги и принялся оглаживать Марину взглядом, от которого простынь нагревалась сразу вся. Марина держалась почти полминуты, потом все-таки посмотрела на Виталика и покраснела. Она не очень хорошо представляла себе, что такое порнография, но, наверное, сейчас скромная девичья кровать стала фоном для полновесного образца. Совсем молоденького без усов, гладенького, мускулистого, загорелого и возмутительно бело-рыжего посредине. Моего, хищно подумала Марина, почему-то представила Веронику, которая такому богатству позавидовала бы горячо и страстно, представила чуть дальше – и задохнулась от возмущения.

– Вот ты наглец все-таки, – гневно сказала она и бросила в Виталика халатом.

Тот медленно сполз на пол, огладив то, за что зацепился было. Наглец даже не шевельнулся. Лежал и смотрел. Без усов и белесых кудрей он был все-таки не накачанный грек с амфоры, а американский артист из старого «Спутника кинозрителя». Или, наоборот, герой плаката, ударник пятилетки или отважный защитник Отечества, нарисованный к очередному празднику в три краски: голубые глаза, желтая прическа, желто-коричневое лицо, юное, но с обозначившимися мужественными складками. Брови чуть темнее челки, а ресницы почти черные и длинные, как у девушки.

Не с плаката, в общем, а с картинки из девичьего блокнотика. Принц, одно слово. Принц Страны хулиганов. Умеющий ловко хватать, нежно давить, растопыривать и тащить по потоку совершенно неприличного и совершенно необходимого наслаждения. И не обращающий внимания на то, что нос Марины длинноват, а бедра полноваты.

Марина забурчала, подобрала халатик и подошла к Виталику, чтобы укрыть его как следует. Тут он Марину и поймал: ловко подхватил под коленку и повалил на себя, на тонкую загорелую кожу, плотные мышцы, твердые кости, упругие ребра, черные ресницы, в сладкий запах пота и всякого другого.

Чайник, конечно, весь выкипел. Пришлось влезать в халатик и бежать на кухню за водой. На это Марина решилась не сразу – подозревала, что выглядит как достойная пара той порнографии, что невозмутимо разглядывала ее с кровати. В голове шумело, лицо горело, искусанные губы ныли, а руки-ноги тряслись. Советский педагог, картина маслом. Марина старалась не кричать, Виталик тоже, но кровать гремела и лязгала, наверное, на весь этаж. Ничего, сойдет за отделочные работы.

– Я нормально выгляжу? – озабоченно спросила Марина.

Виталик приподнялся на локтях, нахмурился, переложил голову с плеча на плечо и сообщил:

– Обалденно.

– Да ну тебя. – сказала Марина, поеживаясь. – Зеркало завтра куплю, без него совсем…

– Во, точно! – оживился Виталик. – Здоровое такое, и на потолок присобачить.

– Как на потолок-то, упадет ведь, да и зачем? – не поняла Марина, сообразила и протянула: – Вот ты дура-ак.

– Что дурак-то, я в кино видел. Там, короче…

– Тьфу на тебя, – пресекла эти глупости Марина, выпинывая из-под кровати тапки, заслуженные, пережившие две общаги и три смены в лагере.

Она выскользнула в коридор и только тут сообразила, что все это время дверь была незапертой. Ой кошмар, подумала она. А с другой стороны, чего кошмар – я дома, вообще-то, взрослый самостоятельный человек, что хочу, то и делаю. Пусть сами запираются.

Решительную демонстрацию уверенности Марина предпочла отложить до следующего раза: осмотрелась, шмыгнула на кухню, быстро наполнила чайник теплой и белой то ли от напора, то ли от хлорки водой и вернулась в комнату никем не замеченной. Соседи то ли так до сих пор и не въехали, то ли сидели тише мыши, напуганные скрипом и вздохами. Марина и не слышала, чтобы по коридору кто-нибудь ходил, – правда, последнюю пару часов было не до прислушиваний, но в общагах, в которых ей пришлось жить, посторонняя жизнь лезла в уши, глаза и поры, чем бы ты ни занималась. А здесь только Челентано нашептывал откуда-то с лестницы про то, что Сюзанна мон амур.

Зато в ее новой комнате жизнь сразу лезла в нос – ее, Марины, жизнь, – и такой сладенькой стороной, что не ошибешься. Марина, покраснев, поспешно открыла окно и лишь потом бухнула чайник на тумбу, воткнула провод в разъем и отметила:

– Вечером постираться надо.