День независимости Орехов Василий

Соне нужна хорошая школа, решили они, чтобы она могла перейти из нее в еще лучший колледж. Их первые дети учились в местных школах с мексиканцами, желтокожими и шпаной в куртках-бомберах – и что из этого вышло? Старший сын Джо, Симус, уже отсидел срок за вооруженное ограбление, покантовался в трех клиниках для наркоманов и был признан необучаемым; дочь в шестнадцать лет выскочила за байкера и давно уже не давала о себе знать. Еще один мальчик, Федерико, сын Филлис, служил в армии. Имея за спиной столь трезвящий, поучительный опыт, Маркэмы, что вполне понятно, желали для Сони чего-нибудь, позволяющего надеяться на большее.

И потому они стали искать город, где и школы наилучшего качества, и жить было бы приятно, и до нью-йоркского рынка, куда отправлялись работы Джо, было бы недалеко, – и Хаддам занял первое место по всем трем категориям. Джо засыпал город и его окрестности письмами и резюме и отыскал в Хайстауне, в новом издательстве учебной литературы, «Ливридж Букс», работу, которая позволяла использовать его математические и компьютерные познания. Филлис обнаружила, что в городе имеется несколько любительских групп, занимающихся изготовлением бумаги, и возможность построить, обновить или арендовать студию, в которой Джо сможет лепить свои горшки и отливать скульптуры, чтобы затем рассылать их вместе с ее впечатляющими брошюрами, – все это подтолкнуло Маркэмов к попытке начать новую жизнь в нашем солнечном, не замаранном наркотиками краю, где и школы хороши, и улицы безопасны.

Их первый визит пришелся на март, когда, как они совершенно правильно полагали, «все» выставляется на продажу. Спешить им не хотелось, они думали изучить весь спектр предложений, принять тщательно обдуманное решение и к первому мая купить дом, а четвертого уже поливать свою лужайку. Они понимали, конечно, Филлис Маркэм сама мне об этом сказала, что им придется «ужаться» в тратах. Пока они барахтались в Вермонте, мир изменился, и во многом. Деньги подешевели, теперь их требовалось больше, чем прежде. Хотя в общем и целом Маркэмы считали, что в Вермонте они жили правильно, сумели отложить кое-что за последние годы, а во всем, что с ними случилось, – разводы, одинокая, бесцветная жизнь, неприятности с детьми – вели себя совершенно как один человек.

Они решили при первой же возможности продать свой новый, собственными руками построенный дом и быстро нашли молодого кинопродюсера, который пожелал купить его с небольшой скидкой и рассрочкой на десять лет. Им хотелось, сказал мне Джо, создать ситуацию, из которой не будет обратной дороги. Они перенесли всю мебель в сухой сарай каких-то своих друзей, заняли домик других, уехавших отдыхать, и в одну субботнюю ночь выехали на своем «саабе» в Хаддам, чтобы в понедельник утром явиться в какое-нибудь агентство в качестве покупателей.

Они не ведали, что отправляются на встречу с самым большим потрясением их жизни!

Было совершенно ясно, ради чего Маркэмы вышли на рынок жилья, и желания они питали – о чем я им и сказал – более чем оправданные: им требовался скромный, но привлекательный дом с тремя спальнями и, может быть, несколькими симпатичными деталями, не вступающими, однако ж, в противоречие с принятой ими этикой, основу коей составляло «ужаться» и «образование превыше всего». Дом с паркетными полами, лепниной под потолком, маленьким резным камином, простыми лестничными перилами, венецианскими окнами и, пожалуй, с банкеткой у одного из них. И с маленьким участком земли позади, примыкающим к кукурузному полю какого-нибудь брюзгливого фермера или же к пруду либо ручью. Построенный до войны или сразу после нее. Лужайка с крепким кленом посередке или с давними насаждениями, пристроенный к дому гараж, возможно нуждающийся в переделке. Гарантийное письмо или финансирование владельца, что-то в этом роде, с чем жить, вообще-то, можно. Ничего нарочитого, претенциозного, просто дом для небольшой здравомыслящей, недавно образовавшейся семьи, вступающей в третью четверть жизни с малым ребенком на руках. Скажем, в районе 148 тысяч, около трех тысяч квадратных футов, поближе к средней школе и чтобы до продуктового было рукой подать.

Единственная проблема состояла и состоит в том, что дома наподобие этого – те, о которых Маркэмы продолжают мечтать, переваливая хребет Таконик, выискивая в лунном свете плывущие мимо, затаившиеся в лесах низкие крыши и домики с замшелыми, заросшими плющом каменными стенами на деревенских улочках, что, изгибаясь, уводят воображение к домостроительным чудесам, – такие дома стали достоянием истории. Древней истории. И цены, о которых помышляют Маркэмы, ушли в небытие примерно в то время, когда Джо распрощался с Мелоди и занялся пухленькой, круглогрудой и бойкой Филлис. Году, скажем, в 1976-м. Поживите-ка сейчас в доме за четыреста пятьдесят тысяч, если, конечно, найдете такой.

Возможно, я и смог бы подобраться поближе к мечте этих покупателей, если бы они так не спешили и не падали в обморок, когда по оценкам банка стоимость дома оказывалась на тридцать тысяч ниже запрошенной, его продавец требовал 25-процентного задатка, а о концепции, именуемой «финансирование владельца», и слыхом не слыхивал.

Дома, которые я мог бы им показать, до мечтаний Маркэмов здорово недотягивают. Сейчас средний дом в районе Хаддама стоит 149 тысяч, за эти деньги можно купить стандартное, колониального стиля жилище, почти достроенное и находящееся в не таком уж и близком к городу Мэллардс-Лэндинге: 1900 квадратных футов, гараж, три спальни, две ванные; камин, подвал и ковры отсутствуют, дом стоит на участке размером 50 на 200 футов, «сгруппированном» так, чтобы сохранить образ открытого пространства, из окон открывается вид на «пруд» с дном из стеклопластика. Все это погружает Маркэмов в бездну уныния и после трех недель осмотров лишает желания даже вылезать из машины и обходить большую часть тех домов, у которых я назначаю им встречи.

Помимо этого я познакомил их с чередой старых сельских домов, не выходящих за рамки их ценового окошка, – чаще маленьких, темных, с двумя спальнями, неопределенно греческими фасадами, изначально построенных на пороге нашего века для слуг богатеев, а ныне принадлежащих потомкам сицилийских иммигрантов, которые приезжали в Нью-Джерси, чтобы трудиться каменщиками на строительстве церкви Библейского института, а то еще работникам сферы услуг, владельцам магазинчиков или неграм. Дома эти представляют собой запущенные, ужатые версии более импозантных городских особняков – я знаю это, потому что, переехав сюда восемнадцать лет назад, мы с Энн снимали один такой, – квадратные комнаты с несколькими окнами и низкими потолками, как-то несуразно соединенные, отчего чувствуешь себя в них задыхающимся и нервничаешь, как в приемной дешевого хиропрактика. Кухни там всегда на задах, больше одной ванной комнаты встречается редко (разве что дом перестраивали, однако в таких случаях он и стоит вдвое дороже), фундаменты отсырелые, давно попорченные термитами. Это нерешаемые архитектурные головоломки с чугунными, подозрительными по части свинца трубами, требующей расшифровки проводкой и двориками размером с почтовую марку. Вы платите за все эти радости полную цену и получаете возможность слушать, как пукают ваши соседи. Продавцы – это всегда последняя линия обороны в войне с реальностью, они первыми учуивают, что таинственные коррекции рынка угрожают их незаменимости. (Покупатели – предпоследняя.)

В двух случаях дело кончалось показом домов Соне (одногодке моей дочери!) – в надежде, что ей понравится какая-то деталь (строгая «розовая комната», в которой она сможет поселиться, особенно уютное местечко для видеомагнитофона, какие-нибудь встроенные кухонные шкафы) и она повлачится обратно к машине, лепеча, что увидела дом, о котором мечтала всю свою короткую жизнь, и мама с папой просто обязаны его осмотреть.

Да только этого не случилось. Во время исполнения обеих моих бессмысленных затей Соня бродила, стуча каблучками, по пустым комнатам, гадая, не сомневаюсь, как это двенадцатилетняя девочка может купить дом, а я, глянув в щель между шторами, видел, как Джо и Филлис предаются в моей машине язвительным спорам, назревавшим, надо думать, в течение дня, – оба смотрели за ветровое стекло, он с переднего сиденья, она с заднего, брюзжа, но друг на дружку не глядя. Раз-другой Джо резко оборачивался, фокусируя на жене маленькие пристальные, как у обезьяны, глаза и выпаливая нечто уничтожающее, а Филлис скрещивала на груди пухлые руки, бросала на дом ненавидящий взгляд и только потряхивала головой, не снисходя до ответа. В скором времени мы с Соней выходили и вся компания отправлялась к следующему дому.

Увы, по невежеству своему и упрямству Маркэмы не сумели постичь гностическую истину торговли недвижимостью (истину, которой невозможно поделиться, не показавшись бесчестным или циничным): человек никогда не отыскивает и не покупает того дома, какого он, по его словам, жаждет. Рыночная экономика, как я уяснил, ни в малой мере не исходит из того, что потребитель получает желаемое. Она исходит из того, что вам предлагается нечто такое, в чем вы, по вашим представлениям, не нуждаетесь, но зато доступное, предлагается раз за разом, пока вы не сдаетесь и не начинаете проникаться ощущением, что и оно вам по душе, и сами вы тоже человек довольно симпатичный. И ничего дурного в таком раскладе нет. С какой это стати вы должны получать лишь то, что считаете, как вам представляется, желательным, или ограничиваться вашими незатейливыми планами? Жизнь устроена совершенно иначе, и, если вам хватает ума, вы рано или поздно решаете, что оно и к лучшему.

Собственный мой подход ко всем подобным делам и, в частности, к истории с Маркэмами состоит в том, чтобы со всей ясностью дать понять, у кого я состою на жалованье (у продавца), что мое дело – познакомить клиентов с нашими местами, а там уж пусть они сами решат, хочется ли им здесь жить, а после воспользуются моей готовностью продать им, собственно говоря, дом. Кроме того, я стараюсь внушить им, что продаю дома так, как хотел бы, чтобы один из них продали мне: не обращаясь во флюгер; не излагая воззрения, в большую часть которых не верю; не показывая клиенту уже виденный им и не понравившийся дом, притворяясь, будто ни того ни другого не было; не уверяя, что дом «интересен» или «обладает потенциалом», когда сам считаю его изрядной дырой, и, наконец, не пытаясь заставить людей поверить в меня (не то чтобы мне совсем уж верить нельзя – просто я не напрашиваюсь на это), но прося их верить в то, что им дороже всего, – в самих себя, в деньги, в Бога, в стабильность, в прогресс или просто в дом, осмотрев который они решат поселиться в нем, потому что он им по душе, – и соответственно поступать.

В целом к сегодняшнему дню Маркэмы осмотрели сорок пять домов – приволакиваясь из Вермонта и уволакиваясь в него с видом все более хмурым, хотя многие они видели лишь из окна моей машины, медленно ехавшей вдоль бордюра. «Вот в этом сортире я жить точно не стал бы», – сообщал Джо, злобно глядя на дом, к которому я их привез. «Вы попусту потратите здесь время, Фрэнк», – сообщала Филлис, и мы уезжали. Или же она говорила мне с заднего сиденья: «Джо не переваривает оштукатуренные дома. В Аликиппе он как раз в таком и вырос. К тому же нам не хочется делить с соседями подъездную дорожку».

И это были неплохие дома. Определенно не из тех, что «нуждаются в починке» или «просто требуют немного любви», не «мечта рукодельника» (да в Хаддаме такие и не водятся). Я не показал им ни одного дома, в котором они не смогли бы без особо тяжких трудов начать втроем новую жизнь, показанные мной дома требовали лишь недорогого ремонта да немного пространственного воображения.

Маркэмы застряли на том, с чего начали в марте, – они все еще не совершили покупку, не назвали свою цену, не выписали чек на сумму задатка и даже не осмотрели хотя бы один дом дважды, а вследствие этого впали в уныние, поскольку близилась знойная середина лета. Что касается моей жизни, я за это время удачно продал восемь домов, показал тридцати разным людям сотню других, провел с детьми несколько уик-эндов на Побережье, посмотрел (лежа в кровати) полуфинал, открытие сезона на «Ригли», открытый чемпионат Франции по теннису и три Уимблдонских тура; ну а если говорить о делах более значительных, то наблюдал, как уныло и со скрипом тянется президентская кампания, пережил свой сорок четвертый день рождения и понял, что мой сын понемногу становится и для себя, и для меня источником тревоги и огорчений. А помимо того, в эти временные рамки вместились два крушения пассажирских авиалайнеров (вдали от наших берегов); Ирак потравил кучу курдских крестьян; президент Рейган посетил Россию; на Гаити состоялся переворот; центр страны поразила засуха, а «Лейкерсы» победили в чемпионате НБА. Жизнь, как говорится, продолжалась.

Между тем Маркэмы начали «грызть ногти» при мысли о кинопродюсере, который жил теперь в доме их мечты и, по уверениям Джо, продюсировал порнофильмы с участием местных подростков. Кроме того, выходное пособие, полученное Джо от вермонтской социальной службы, как пришло, так и ушло, да и деньги, которые он отложил на отдых, тоже подходили к концу. У Филлис, к большому ее испугу, появились болезненные и, возможно, зловещие женские проблемы, которые заставили ее ездить среди недели в Берлингтон ради сдачи анализов, двух биопсий и разговоров об операции. «Сааб» их начал перегреваться и плеваться во время поездок Филлис и Сони в танцклассы Крафтсбери. И, как будто этого было мало, друзья Маркэмов возвратились из посвященного геологическим штудиям отпуска на Большом Невольничьем озере, и Джо с Филлис пришлось вернуться в их изначальный, давно покинутый дом, по-прежнему принадлежащий им, и начать подумывать о государственном пособии.

Маркэмы столкнулись также с высоким уровнем неизвестности, неотделимым от покупки любого дома, – неизвестности, которая почти наверняка сказалась бы на всей их жизни, даже если б они были богатыми кинозвездами или клавишниками «Роллинг Стоунз». В конечном счете покупка дома частично определяет пока неизвестный нам предмет наших дальнейших забот: то, какой вид из эркерного окна мы получим (или не получим), где именно мы будем ругаться или любиться, где и в каких условиях почувствуем себя попавшими в расставленную жизнью ловушку или защищенными от бури, где будут во благовременьи погребены самые одухотворенные (пусть и сильно переоцененные) составляющие наших личностей, где мы сможем умереть или заболеть так, что станем желать себе смерти, куда вернемся после похорон или, как я когда-то, развода.

А оставляя в стороне эти еще неведомые им обстоятельства, следует помнить и о том, чего они пока не знают о самом доме, и о чреватой будущими печалями уверенности, что узнают они это, лишь когда подпишут все документы, войдут в дом, закроют за собой дверь и поймут: этот дом – их. И немного погодя узнают много чего другого и, возможно, малоприятного, а ведь им не хотелось, чтобы оно – неведомое, но предвкушаемое – дурно сказалось на них или на ком-то из тех, кого они любят. Временами я просто не понимаю, зачем люди покупают дома, да и, коли на то пошло, вообще делают что бы то ни было, содержащее осязаемое вероятие сесть в лужу.

Часть моего служения Маркэмам как раз и сводится к стараниям заполнить такие пробелы. В конце концов, моя задача – внушить клиентам, что они многого не знают и знать не могут, и потому я не сомневаюсь, что после длительных, не приносящих удовлетворения столкновений с реальностью большинство из них начинает трепетать и дрожать от страшных мыслей: да не мошенник ли этот малый? А вдруг он наврет мне с три короба и прикарманит мои денежки? Вдруг этот район вот-вот переведут в категорию криминальных, а на моей улице начнут расти как грибы богадельни и диспансеры для наркоманов? Я знаю также, что единственная серьезная причина «срыва» клиента (помимо его вопиющей глупости или грубости риелтора) – это разъедающее душу подозрение, что агенту наплевать на его желания. «Он просто показывает нам то, что не смог сбыть с рук, и хочет, чтобы оно нам понравилось», или «Мы объяснили ей, чего хотим, а она ни разу нам ничего похожего не показала», или «Он попусту тратит наше время – таскает нас по городу, да еще и пожрать за наш счет норовит».

В начале мая я предложил им меблированную кооперативную квартиру в перестроенном викторианском особняке на Берр-стрит, прямо за Хаддамским театром – со всеми удобствами и крытой стоянкой для машин. Стоила она на 1500 долларов больше, но находилась рядом со школами, да и Филлис смогла бы обходиться без второй машины до времени, когда Джо начнет работать. Однако Джо, ругаясь дурными словами, заявил, что в последний раз жил в «говеной квартирке без горячей воды» в 1964-м, когда был второкурсником «Даквесна», и больше не станет, да и не желает к тому же, чтобы Соня начала учебу в какой-нибудь смурной новой школе в компании богатых, неврастеничных детей из пригорода, а все их семейство обратилось бы в квартирных крыс. Он предпочитает, сказал Джо, навсегда забыть о таком дерьме. Неделю спустя мне подвернулось вполне приемлемое кирпичное, крытое черепицей бунгало на узкой улочке за «Пелчерзом» – не бог весть что, конечно, но въехать туда можно было сразу, арендовав с правом дальнейшего выкупа обстановку и переделав то да се по своему вкусу. Собственно, так мы с Энн, да и многие прочие и жили, когда только-только поженились и считали, что все хорошо, а вскорости будет еще лучше. Джо и смотреть на него отказался.

С начала июня Джо помрачнел, стал мелочным – как если бы жизнь предстала перед ним в новом и решительно неприглядном свете и он надумал обзвестись какими-то защитными механизмами. Филлис дважды звонила мне поздней ночью, один раз в слезах, давала понять, что жить с ним очень нелегко. Она рассказала, что Джо начал пропадать куда-то на полдня, что горшки он теперь лепит по ночам в ателье своей приятельницы, художницы, пьет много пива, а домой возвращается после полуночи. Другая беда: Филлис уверила себя, что он махнул рукой на всю эту чертовщину – переезд, школа для Сони, «Ливридж Букс» – и норовит вернуться к бессмысленной нонконформистской жизни, которую вел до того, как они встретились и проложили «новую тропу к водопаду»[15]. Не исключено, сказала Филлис, что Джо не способен выносить истинную близость, которую сама она понимает как потребность делиться своими горестями и успехами с тем, кого любишь, не исключено также, что попытки купить дом открыли и в ней дверь, ведущую в некие темные коридоры ее души, – заходить в них она боится, да, по счастью, и обсуждать их суть решительно не готова.

Короче говоря, Маркэмы, как это ни печально, столкнулись с пагубным шансом скатиться по социо-эмоцио-экономической наклонной плоскости, которую они полгода назад и вообразить не могли. Вдобавок к тому они – и я это знаю – начали сумрачно размышлять обо всех прочих ошибках, какие совершили прежде, о немалой цене, заплаченной за них, и о том, что больше они ошибаться не желают. Хотя в конечном счете худшее в наших сожалениях – то, что они заставляют нас уклоняться от самой возможности новых сожалений – после того, как до нас смутно доходит, что не следует решаться на поступки, способные испоганить всю нашу жизнь.

Резкий металлический фруктовый привкус пропитывает джерсийский воздух – аромат перегретых двигателей и тормозов, испускаемый грузовиками на шоссе 1, далеко разносится по недобрым проселкам, одним из которых я сейчас еду мимо пышных штаб-квартир нового фармацевтического мира, примыкающих к плодородным пшеничным полям, коими заправляют почвоведы Ратгерского университета.

А за полями раскинулся Мэллардс-Лэндинг[16] (прикидывающийся деревянным колониального якобы стиля рекламный щит изображает двух уточек на бережку), будущие дома его пока что обозначены скудными грудами бетонных плит, голые участки красноватой земли ждут, когда их застелют дерном. Вдоль дороги трепещут оранжевые и зеленые вымпелы: «Открытый образец дома», «Удовольствие, которое вам по карману!», «Строже всего охраняемая тайна Нью-Джерси». Однако здесь еще остались длинные, сооруженные бульдозерами завалы из поваленных деревьев, а с одной стороны дороги, более-менее там, где возникнет центр поселения, тянутся ярдов на двести груды выкорчеванных, обгорелых пней. В четверти мили от дороги, за далекой стеной дважды вторичного леса, все зверье которого уродилось где-то еще, поднимаются в густеющем грозовом воздухе два нефтяных резервуара, их сигнальные огни посверкивают рубинами и серебром, твердя «не подлетать, не подлетать» кружащим в небе чайкам и аэробусам, заходящим на посадку в Ньюарке.

Я в последний раз поворачиваю направо, подъезжаю к «Сонной Лощине» и вижу на кочковатой автостоянке две машины, одна со скучно зеленым вермонтским номером – проржавелая салатовая «нова», позаимствованная Маркэмами у друзей с Невольничьего озера, на бампер ее налеплен забрызганный грязью стикер: «АНЕСТЕЗИСТЫ ВСЕГДА КОЧУЮТ». Риелтор более предусмотрительный, пожалуй, позвонил бы сюда прошлым вечером, поведал выдуманную им «хорошую новость» о неожиданном снижении цены на недоступный прежде дом и оставил сообщение у консьержа, чтобы приманить и помучить Маркэмов. Дело, однако, в том, что я уже немного устал от них за время нашей долгой кампании и впал в настроение не шибко радушное, поэтому я просто останавливаюсь посреди парковки в надежде, что некие эманации моего появления проникнут сквозь хлипкие стены мотеля и погонят Маркэмов к двери – благодарных, извиняющихся, готовых расстаться с задатком в тот самый миг, как на глаза им попадется дом в Пеннс-Неке, о котором я, разумеется, только еще собираюсь рассказать.

Тонкие занавески квадратного окошка домика № 7 и впрямь слегка раздвигаются. Из маленького моря темноты выплывает круглая, скорбная физиономия Джо Маркэма – он вроде бы изменился (хоть и не могу сказать в чем). Физиономия поворачивается, шевелит губами. Я легко помахиваю ладонью, занавески смыкаются, а секунд через пять обшарпанная розовая дверь открывается и Филлис Маркэм выступает в жару непозднего утра неловкой походкой женщины, которая не привыкла толстеть. Я вижу с моего места за рулем, что Филлис слегка изменила медный оттенок своих рыжих волос, они стали и ярче, и темнее, а также соорудила из них пышную, грибовидную «чашу» вроде тех, что по душе бесполым пожилым обитательницам пригородов из разряда «выше среднего». В случае Филлис эта прическа выставляет напоказ ее крошечные уши и словно укорачивает шею. На ней мешковатая юбка-штаны цвета хаки, сандалии и плотный пуловер из мексиканской камчатой ткани, скрывающий немного расползшийся животик. Ей, как и мне, за сорок, не ясно, правда, кто из нас старше, а тело свое она несет так, точно наша планета обзавелась новым грузом истинных горестей, однако знает об этом только она, Филлис.

– Готовы? – спрашиваю я, опуская стекло в окне и улыбаясь только-только задувшему предгрозовому ветерку. Вспоминаю анекдот Пола о лошади и прикидываю, не рассказать ли его, выполнив данное сыну обещание.

– Он говорит, что не поедет, – отвечает Филлис. Нижняя губа ее вроде бы увеличилась и потемнела – уж не дал ли ей Джо этим утром в зубы? Хотя губы Филлис – лучшее, что в ней есть, и куда более вероятно, что Джо порадовал себя, чтобы не думать о бедах реальности, мужской утренней разминкой.

– И в чем же дело? – спрашиваю я, все еще улыбаясь. Жаркий утренний ветер уже несет по земле бумажный сор и песок парковки, а взглянув в зеркальце заднего вида, я вижу, что с запада быстро надвигаются темно-лиловые грозовые тучи, окутывая небо и готовясь вылить на нас большую бочку дождевой воды. Не лучшая обстановка для продажи дома.

– Мы поругались, пока ехали сюда. – Филлис потупляется, затем бросает скорбный взгляд на розовую дверь, словно ожидая, что из нее выскочит, весь в камуфляже, Джо, выкрикивая скверные слова и передергивая затвор винтовки М-16. И возводит глаза к уже кишащему тучами небу, как бы прося у него защиты. – Я подумала, может быть, вы с ним поговорите.

Она произносит это сдавленным, гортанным голосом, потом поднимает повыше маленький носик, сжимает губы, и из-под век ее выкатываются, подрагивая, две слезы. (Я уж и забыл, как сильно сказался на ее речах присущий Джо немного чавкающий выговор уроженца Западной Пенсильвании.)

Большинству американцев так или иначе приходится проводить хотя бы часть своей жизни в обществе риелторов или видеть, как она, жизнь, меняется в результате каких-то слов или действий риелтора. Тем не менее я считаю, что, прежде чем отправляться осматривать дома, людям надлежит целиком и полностью отрешиться от их домашних скандалов, словесных свар и стараний посильнее уязвить чувства другого. Я уже более-менее привык к ледяному молчанию, загадочным, но горьким репликам «в сторону» и гневным взглядам, которыми обмениваются перспективные покупатели домов, – все это свидетельствует, не выставляя напоказ, о куда более драматичных, послеполуночных выкручиваниях рук, криках и обмене подлинными оплеухами. Однако я бы ввел в правила поведения клиентов следующее требование: забудьте на время осмотра все столь важное для вас собачье дерьмо, чтобы я мог выполнять мою работу – поднимать вам настроение, открывать перед вами новые, неожиданные возможности выбора и предлагать столь необходимую вам помощь по части повышения качества вашей жизни. (Я еще не говорил этого, но уже готов списать потраченное на Маркэмов время в убыток, и сейчас меня одолевает сильное искушение поднять в окошке стекло, дать задний ход, вылететь на дорогу и устремиться к Побережью.)

Вместо этого я спрашиваю:

– Что я должен ему сказать?

– Скажите, что у вас есть прекрасный дом, – отвечает она тонким, безнадежным голосом.

– А где Соня?

Наверное, внутри, с папочкой, думаю я.

– Нам пришлось оставить ее дома. – Филлис грустно покачивает головой. – У нее появились признаки стресса. Она похудела, а позапрошлой ночью написала в кровать. Похоже, не только нам все это тяжело дается.

По-видимому, Соне только еще предстоит отпугивать во снах факелом диких зверей.

Я неохотно открываю дверцу машины. Небольшой, обнесенный изгородью из плоской колючей проволоки участок земли бок о бок с «Сонной Лощиной» занимает убогая автолавка, с вбитых в ее стены гвоздей свисают товары, они подрагивают и серебристо мерцают на ветру. Двое белых стариков стоят там у дощатой лачужки, полностью облаченной в кольчугу из колесных колпаков. Один хохочет над чем-то, скрестив руки поверх большого живота и раскачиваясь. Другой его словно не слышит, он просто смотрит на меня и на Филлис так, точно мы договариваемся о заключении какой-то непонятной ему сделки.

– Собственно, именно это я ему сказать и собирался. – И я пытаюсь улыбнуться еще раз.

Филлис и Джо явно приближаются к эмоциональному срыву, существует опасность, что они могут просто утечь куда-то еще, ощутив потребность начать все заново, чего, естественно, не бывает, а кончат покупкой первого же дерьмового двухуровневого домишки, какой покажет им другой агент.

Филлис молчит, словно и не слышит меня, она обнимает себя руками, лицо у нее угрюмое, отчужденное, и я направляюсь к розовой двери, ощущая в себе странную бойкость, а ветер подталкивает меня в спину.

Я наполовину стукаю по приоткрытой двери, наполовину толкаю ее. Внутри темно, тепло и пахнет чем-то вроде средства от тараканов и кокосовым шампунем Филлис. «Ну, как делишки?» – спрашиваю я у сумрака голосом, который если и не полон уверенности, то наполовину полон уверенности поддельной. Дверь в освещенную ванную комнату распахнута; на неубранной кровати валяется чемодан и в беспорядке разбросана одежда. А что, если Джо сидит сейчас на толчке и я вынужден буду именно в такой диспозиции вести с ним серьезный разговор о возможностях приобретения дома?

Впрочем, нет. Сидит он в большом пластмассовом кресле в темном углу между кроватью и занавешенным окном, в котором я недавно видел его лицо. На нем бирюзовые «вьетнамки», тесные серебристого тона шорты (чуть ли не из майлара) и майка. Короткие мясистые руки Джо лежат на подлокотниках, ступни покоятся на приподнятой подножке, затылок упирается в подушечку подголовника – в общем, вылитый астронавт, изготовившийся к первому натиску перегрузки, которая отправит его в небытие.

– Тааак, – вяло произносит он с приобретенным в Али-киппе акцентом, – Что, появился еще один дом, который вы хотите мне втюхать? Новая груда хлама?

– Ну, по-моему, я нашел кое-что, и вам стоит на это взглянуть, Джо. Я правда так думаю.

Обращаюсь я не к Джо, а к комнате в целом. Я продал бы дом любому, кто в ней окажется.

– И на что оно похоже? – Джо так пока ни разу и не шевельнулся в своем космическом кресле.

– Оно похоже на довоенный дом, – отвечаю я, стараясь припомнить, чего Джо ожидает от своего возможного приобретения. – Двор с трех сторон. Трава, деревья – все высажено уже давно. И обстановка, думаю, придется вам по душе.

Обстановки я, разумеется, не видел, потому что в дом ни разу не заходил. Все мои сведения почерпнуты из спецификации. Хотя я мог и проезжать мимо него в кавалькаде других агентов, а это позволяет с легкостью строить догадки об интерьере.

– На вашей дерьмовой работе вы ничего другого сказать и не можете, Баскомб.

Баскомбом Джо никогда меня не называл, и мне это не нравится. На лице его, замечаю я, появились вокруг маленького красного рта начатки агрессивной козлиной бородки, отчего рот стал еще меньше и краснее, словно приобретя какую-то новую функцию. Я различаю на майке Джо надпись «Горшечники делают это пальцами». Ясно, что и он, и Филлис претерпевают некие отчетливо выраженные изменения, как внутренние, так и внешние. На последних стадиях поисков дома это дело вполне обычное.

Я настороженно вглядываюсь в темный дверной проем, теплый порывистый предгрозовой ветер бьет мне в спину. Мне очень хочется, чтобы Джо занялся, черт возьми, тем, ради чего мы здесь встретились.

– Знаете, чего хочу я! – Пальцы Джо начинают рыться в чем-то на прикроватном столике – в пачке недорогих сигарет. Насколько мне известно, до этого утра он не курил. Теперь Джо закуривает, щелкнув дешевой пластиковой зажигалкой, и выпускает в сумрак огромное облако дыма. Уверен, в нынешнем его наряде он кажется самому себе неотразимым сердцеедом.

– Мне казалось, вы приехали сюда, чтобы купить дом, – говорю я.

– Я хочу стать частью реальности, – надменно провозглашает Джо, возвращая зажигалку на столик. – А тут я просто валяю дурака со всякой херней. С паршивой неразберихой. Я чувствую, что потратил на херню всю мою паршивую жизнь. Понял это, когда срал нынче утром. Вам такое и невдомек, верно?

– Какое? – Вести подобный разговор с Джо все равно что консультироваться у дешевого прорицателя (я это однажды проделал).

– Вы думаете, Баскомб, что ваша жизнь направлена к какой-то цели. Вот как вы думаете. А я сегодня утром увидел себя по-настоящему. Закрыл дверь сортира – и вот он я, в зеркале, смотрю себе в лицо, да еще и в самое человеческое из мгновений – посреди вшивого мотеля, куда я в студенческие времена даже шлюху не привез бы, а теперь забрался ради того, чтобы осмотреть какой-то дом, в котором я и за сто лет жить не захочу. Мало того, чтобы позволить себе этот дом, я устроился на говеную работу. Это нечто, верно? Сценарий – пальчики оближешь.

– Дом-то вы еще не видели.

Я оглядываюсь – Филлис, не дожидаясь дождя, забралась на заднее сиденье моей машины и смотрит на меня сквозь ветровое стекло. Она боится, что Джо уничтожит последний их шанс обзавестись приличным домом, – и, возможно, он так и сделает.

Крепкие, шумные струи теплого дождя вдруг начинают лупить по крыше машины. Порывы ветра резко усиливаются. Неудачный день для показа – нормальные люди домов в грозу не покупают.

Джо затягивается сигаретой, глубоко и театрально, затем со знанием дела выпускает из носа два султана дыма.

– Дом в Хаддаме? – спрашивает он (для него это главный вопрос).

Меня все еще одолевает недоумение по поводу уверенности Джо в том, что я считаю, будто у жизни есть какая-то цель. В другие времена я и вправду так думал, но одно из главных преимуществ Периода Бытования – это умение не позволять соображениям о наличии или отсутствии такой цели волновать тебя, каким бы идиотизмом это ни казалось.

– Нет, – отвечаю я, собираясь с мыслями, – не там. Дом в Пеннс-Неке.

– Понятно. – Уголки его рта, такого дурацкого в обрамлении половинной бородки, приподнимаются в темноте. – Пеннс-Нек. Я живу в Пеннс-Неке, штат Нью-Джерси. И что это значит?

– Не знаю, – отвечаю я. – Ничего, по-моему, если вам этого не хочется.

(А вернее сказать, если того не хочет банк, или в вашем портфолио не затаилась зловещая глава 7[17], или вас не ожидает приговор за тяжкое уголовное преступление, или вы не запаздывали множество раз с оплатой вашего «Тринитрона», или в вашем сердце не стоит искусственный клапан. Во всех этих случаях вам лучше вернуться в Вермонт.)

– Я показал вам кучу домов, Джо, – продолжаю я. – И все они вам не понравились. Не думаю, однако, что вы вправе сказать, будто я пытался навязать вам какой-то из них.

– То есть вы не лезете с советами, так? – Джо все еще сидит точно приклеенный к своему покойному креслу и явно чувствует себя в нем как на командном посту.

– Советы? Извольте, – говорю я. – Подыщите банк, который откроет вам ипотечный кредит. Проведите экспертизу фундамента. Не обещайте больше того, что сможете заплатить. Покупайте дешево, продавайте дорого. Остальное – не мое дело.

– Правильно. – И Джо ухмыляется. – Я знаю, у кого вы на жалованье.

– Вы всегда можете предложить на шесть процентов[18] меньше того, что у вас запрашивают. Это касается только вас. Мне все равно заплатят.

Джо производит еще одну основательную затяжку.

– Знаете, я люблю видеть все сверху, – говорит он. Совершенно загадочная фраза.

– И отлично, – соглашаюсь я. Воздух за моей спиной быстро остывает от ливня, холодя мне спину и шею. Грозовой фронт уже проходит над нами. Меня с головой накрывает сладкий запах дождя. Над шоссе 1 грохочет гром.

– Помните, что я сказал, когда в первый раз приехал сюда?

– Что-то о включении в реальность. Больше я ничего не помню.

Я нетерпеливо вглядываюсь сквозь сумрак в его «вьетнамки» и майларовые шорты. Не тот наряд, в каком принято осматривать дома. Украдкой бросаю взгляд на часы. Половина десятого.

– Я решил, что становиться ничем больше не буду, – сообщает Джо. – Я еще не вылетел на обочину жизни, туда, где новых открытий ждать не приходится.

– Думаю, вы слишком строги к себе, Джо. Вы же не исследованиями плазмы занимаетесь, просто пытаетесь обзавестись домом. Знаете, по моему опыту, когда начинаешь думать, что ты остановился в развитии, тут-то оно и происходит – большими скачками.

Я действительно верю в это, несмотря на Период Бытования, и собираюсь передать мою веру сыну, если, конечно, смогу до него добраться, а сейчас это представляется мне маловероятным.

– Когда я развелся, Фрэнк, и начал лепить горшки в Ист-Берке, штат Вермонт, – Джо перекрещивает короткие ножки и с видом знающего, о чем он говорит, человека поудобнее устраивается в кресле, – то и самого туманного представления о том, что делаю, не имел. Понимаете? В сущности, от меня ничего не зависело. Хотя толк из моей затеи все же вышел. То же самое случилось, когда мы сошлись с Филлис, – в какой-то день мы просто наткнулись друг на друга. А теперь от меня кое-что зависит.

– Может быть, меньше, чем вам кажется, Джо.

– He-а. На самом деле от меня зависит слишком многое. В том-то и беда.

– Я думаю, Джо, ваша уверенность в этом ошибочна. Вы слишком перенапрягались в последнее время.

– И все же, по-моему, я подошел здесь к самой грани чего-то нового. И это главное.

– Главное для чего? – спрашиваю я. – Знаете, мне кажется, дом Хаулайхена сможет заинтересовать вас.

Хаулайхен – владелец той самой недвижимости в Пеннс-Неке.

– Я же не об этом.

Он ударяет волосатыми кулаками по пластмассовым подлокотникам. Возможно, Джо подошел к самой грани большого заблуждения – к стараниям увидеть в нужде добродетель. Это уже описано в наших руководствах: клиент вдруг начинает видеть все совершенно в новом свете и полагает, что если бы это случилось с ним немного раньше, он смог бы найти путь к превеликому счастью. Впрочем (и это, разумеется, самое нелепое), его невесть почему обуревает чувство, что путь этот еще открыт для него, что прошлое именно сейчас лишилось своего всегдашнего свойства. А именно необратимости. Как ни странно, подобные иллюзии обуревают лишь тех, кто пытается купить дом в диапазоне цен от низкой до средней, и как раз от этих людей остается ждать лишь одного – неприятностей.

Джо вдруг выскакивает из кресла и, шлепая «вьетнамками», попыхивая сигаретой, пересекает темный номер мотеля, заглядывает в ванную комнату, а затем возвращается к окну, чтобы, чуть раздвинув занавески, посмотреть на ожидающую в моей машине Филлис. После чего разворачивается, точно карликовая горилла в клетке, проходит мимо телевизора в ванную комнату и выглядывает сквозь жалюзи ее мутного окошка в лежащий за убогим мотелем проулок, посреди которого торчит синий грузовой прицеп, доверху набитый белыми полихлорвиниловыми трубами, коим Джо, сдается мне, должен придавать символическое значение. Наш с ним разговор начинает отдавать беседой террориста с заложником.

– Так о чем же вы, Джо? – спрашиваю я, понимая: ему, как и всякому столкнувшемуся с необходимостью выбора человеку, требуется некая санкция, какое-нибудь одобрение извне. Симпатичный дом, который будет ему по карману и в который он влюбится с первого взгляда, мог бы стать идеальной санкцией, знаком, что сообщество соседей признает его – в единственном смысле, в каком любое сообщество признает человека, – в финансовом (хотя из соображений тактичности это именуется родством душ).

– Да о том, Баскомб, – отвечает Джо, прислонясь к дверной ручке и глядя через ванную комнату на синий прицеп (зеркало, в котором он увидел себя, когда сидел на толчке, висит, скорее всего, рядом с дверью), – что мы не смогли за целых четыре месяца купить никакого клятого дома по одной-единственной причине: я не хочу его покупать. А причина этого в том, что я не хочу завязнуть в каком-то дерьмовом существовании, выбраться из которого мне удастся только покойником.

Джо резко поворачивается ко мне – округлый, с волосатыми руками мясника и бородкой колдуна коротышка, слишком рано подошедший к краю пропасти, на дне которой лежит то, что осталось от его жизни, и потому не успевший понять, как ему жить дальше. Я рассчитывал отнюдь не на это, однако готов, как и каждый из нас, посочувствовать Джо, попавшему в положение столь неприятное.

– Это серьезное решение, Джо, – говорю я сочувственным, хочется верить, тоном. – Если вы покупаете дом, он становится вашим. Это уж наверняка.

– Собираетесь поставить на мне крест? Так, что ли? – спрашивает Джо с подловатой ухмылкой, говорящей, что он понял теперь, кто я такой – убогий кусок риелторского дерьма, интересующийся только продажными тварями. Возможно, Джо тешится идиллическими представлениями о том, как вел бы себя он сам, если бы был риелтором, какие сверхгениальные стратегии применил бы, чтобы добиться своего от хитрого, гораздого на выдумки крепкого орешка наподобие Джо Маркэма. Это еще один хорошо документированный признак: когда клиент начинает ставить себя на место риелтора, считайте, что сражение с ним наполовину выиграно.

Я, разумеется, хочу, чтобы Джо начиная с завтрашнего дня провел значительную часть, если не каждую минуту своих закатных лет в Пеннс-Неке, штат Нью-Джерси, не исключено также, что и сам он верит в такое вероятие. А значит, моя задача – не позволять ему сойти с намеченного мной пути, подстегивать «санкциями» pro tempore[19], пока он не подпишет договор о купле-продаже, после чего я смогу навьючить на Джо остаток его жизни, обвязать груз ремнями и закрепить, как седло на брыкливой кобыле. Да только дело это непростое, потому что Джо сейчас одинок и испуган, хоть никто, кроме него, в том и не виноват. И стало быть, мне остается рассчитывать лишь на умение большинства людей не чувствовать, что их принуждают, если вы просто позволяете им отстаивать (как бы глупо они это ни делали) позицию прямо противоположную той, какую они занимают на самом деле. Еще один способ творить фикцию, гласящую, что все зависит от нас.

– Я не ставлю на вас крест, Джо, – отвечаю я, понимая, что спина моя неприятно отсыревает, и немного вдвигаясь в комнату. Дождь слегка приглушает шум машин на шоссе. – Я просто-напросто продаю дома так, как хотел бы, чтобы один из них продали мне. И если я буду лезть из кожи вон, до посинения показывая их вам, назначая встречи, проверяя то да се, а потом вы вдруг пойдете на попятный, я с готовностью назову ваше решение правильным, как только сам в это поверю.

– А сейчас вы в это верите? – Джо все еще ухмыляется, но уже не во весь рот. Он почувствовал под ногами почву более твердую, поскольку я снял перед ним мою риелторскую шляпу и позволил ему решать, что правильно, а что неправильно в более широкой сфере смыслов, которую он сможет затем послать куда подальше.

– Я со всей ясностью ощущаю ваше нежелание продолжать, Джо.

– Верно, – твердо объявляет Джо. – Если чувствуешь, что спускаешь свою жизнь в сортир, так зачем продолжать-то?

– Прежде чем вы покончите с этим, перед вами раскроется еще немало возможностей.

– Ага, – произносит Джо.

Я снова бросаю взгляд в сторону Филлис, в сторону грибовидных очертаний ее головы, неподвижной в окне моей машины. Стекло уже запотело от густых испарений ее тела.

– Все эти штуки даются так нелегко, – сообщает Джо и бросает окурок прямо в чашу унитаза, на которую он только что, вне всяких сомнений, ссылался.

– Если мы все-таки собираемся продолжить, лучше извлечь Филлис из машины, пока она там не задохнулась, – говорю я. – У меня на сегодня и другие дела намечены. Собираюсь съездить кое-куда с сыном, пусть отдохнет.

– Не знал, что у вас есть сын, – говорит Джо.

Разумеется. За эти четыре месяца он не задал мне ни одного вопроса о моей жизни – и правильно сделал, поскольку она его не касается.

– И дочь. Они живут в Коннектикуте, с матерью.

Я сооружаю дружескую улыбку, означающую: не лезь не в свое дело.

– Вот оно что.

– С вашего разрешения, я схожу за Филлис. Думаю, ей захочется поговорить с вами.

– Ладно, но прежде хотелось бы спросить кое о чем. – Джо скрещивает на груди короткие руки, снова прислоняется к дверной ручке и принимает вид куда более небрежный. (Он сорвался с крючка и имеет теперь роскошную возможность снова заглотнуть его по собственной свободной, неверно истолкованной воле.)

– Валяйте.

– Что, по-вашему, должно случиться с рынком недвижимости?

– В ближайшем будущем? Или в дальнем? – Я изображаю готовность дать мгновенный ответ.

– Ну, скажем, в ближайшем.

– В ближайшем. Более-менее ничего, я полагаю. Цены сейчас умеренные. Заимодавцы экономят. Думаю, так все лето и будет, а где-то около Дня труда коммунальные налоги возрастут на одну десятую, что-то вроде этого. Но конечно, если какой-то дорогой дом продают по цене сильно ниже рыночной, система подстраивается к этому за одну ночь и все мы получаем возможность повеселиться.

Джо смотрит на меня, притворяясь, будто обдумывает услышанное и подставляет собственные жизненно важные данные в некую новую мозаичную картинку. Хотя если он достаточно умен, то думает также о людоедских финансовых силах, грызущих и дробящих мир, в который он изъявил готовность вот-вот вернуться, – вместо того чтобы купить дом с условием выплаты денег в течение тридцати лет и укрыть свою небольшую семью за его надежными стенами.

– Понятно. – И он умудренно водит туда-сюда компактным ворсистым подбородком. – А каков ваш долгосрочный прогноз?

Я еще раз театрально оглядываюсь на Филлис, однако на сей раз не вижу ее. Не исключено, что она уже вышла на шоссе 1, решив отправиться автостопом в Балтимор.

– Долгосрочный хорош не настолько. Для вас то есть. После первого января цены скакнут вверх. Это наверняка. Коммунальные налоги последуют за ними. Ну и недвижимость в зоне Хаддама тоже не подешевеет. Приливная волна много лодок возносит.

Я ласково улыбаюсь ему. На самом деле Приливная волна возносит все лодки. Впрочем, то, что позволяет нам богатеть, всегда остается правильным.

Джо, я уверен в этом, целое утро размышлял о своих великих ошибках, связанных с браком, разводом, новым браком, данным Дот дозволением выйти за байкера, о том, стоило ли покидать место учителя тригонометрии в Аликиппе, и не лучше ли было поступить еще юношей в морскую пехоту, тогда он обладал бы сейчас и приличной пенсией, и ветеранским правом на ссуду. Все это естественная часть процесса старения, по ходу которого ты обнаруживаешь, что тебе и делать особенно нечего, и возможностей расклевывать собственную печень за то, что ты уже сделал, стало гораздо больше. Но Джо не желает и дальше совершать великие промахи, потому что всего лишь одним больше – и он пойдет ко дну.

Да только он не отличает финика от фасоли, а это и есть как роковая ошибка, так и его потолок по части умственного развития.

– Я вот сейчас подумал, Фрэнк, – говорит он и оглядывается на жалюзи грязной ванной комнаты, словно услышав, как кто-то окликнул его по имени. Возможно, Джо удалось приблизиться к пониманию того, что он действительно думает. – Может быть, я нуждаюсь в новом взгляде на вещи.

– Может быть, вам следует, Джо, попробовать взглянуть на них так, точно вы находитесь среди них. Я всегда полагал, что если смотришь на вещи, как вы говорили, сверху, начинает казаться, будто все они – одного роста, а это затрудняет принятие решений. Одни вещи просто-напросто выше других. Или ниже. И я думаю еще кое-что.

– Что именно? – Брови Джо сходятся. Он изо всех сил пытается связать мою метафору о «точке обзора» с выпавшим на его долю неприятнейшим положением бездомного.

– Я и вправду думаю, что вам не помешает быстренько пройтись по дому в Пеннс-Неке. Вы все равно уже здесь. Филлис сидит в машине и до смерти боится, что вам не захочется взглянуть на него.

– Что вы обо мне думаете, Фрэнк? – спрашивает Джо.

Когда все идет вкривь и вкось, клиенты проникаются нетерпеливым желанием выяснить это, и только это. Хотя такое желание почти неизменно оказывается неискренним и в конечном счете бессмысленным, поскольку, едва дело улаживается, они возвращаются к мысли, что ты либо мошенник, либо идиот. Риелторство – бизнес, не подразумевающий дружеских отношений. Оно только кажется иным.

– Я, конечно, могу навредить себе этим, Джо, – говорю я, – но все же скажу: по-моему, пытаясь подыскать дом, вы сделали все, что было в ваших силах, вы строго придерживались ваших принципов и не поддавались тревоге так долго, как могли. Иными словами, вели себя как ответственный человек. И если дом в Пеннс-Неке хоть в чем-то отвечает вашим требованиям, я думаю, вам стоит сделать решительный шаг. Перестать медлить на берегу пруда и нырнуть.

– Да, но, с другой стороны, вам платят именно за то, чтобы вы так думали, – отвечает мне из ванной комнаты снова поугрюмевший Джо. – Ведь так?

Ну, к этому-то я готов:

– Так. И если мне удастся убедить вас потратить на этот дом сто пятьдесят тысяч, я смогу бросить работу и перебраться в Кицбюэль, а вы сможете прислать мне на Рождество бутылку доброго джина, потому что вам не придется отмораживать яйца в сарае, Соня не отстанет в школе от других детей, а Филлис не соберет гребаные документы для развода – и все это по причине того, что вы никак не могли решиться.

– Вас понял, – мрачно произносит Джо.

– Я, честно, не хочу вдаваться в это и дальше, – говорю я. Разумеется, дальше вдаваться некуда, не так уж она и сложна, реальность-то. – Я собираюсь свозить Филлис в Пеннс-Нек, Джо. Если дом ей понравится, мы вернемся за вами и вы сможете принять решение. Не понравится – я ее все равно назад привезу. И все будут довольны. А вы пока посидите здесь, глядя на вещи сверху.

Устремленный на меня взгляд Джо становится виноватым.

– Хорошо, я поеду с вами. – Он буквально выпаливает это, сочтя, по-видимому, что чисто случайно натолкнулся на ту самую «санкцию», которую искал: все будут довольны, а ему не придется разыгрывать идиота. – Все равно же такой, на хер, путь проделал.

Я поднимаю над головой влажную руку с оттопыренным большим пальцем и машу Филлис, по-прежнему сидящей, надеюсь, в моей машине.

Джо сгребает с туалетного столика мелочь, засовывает за пояс шортов пухлый бумажник.

– Вы с Филлис побродите по этому клятому дому, а я буду трусить за вами, как клятая дворняжка.

– Вы все еще смотрите сверху. – Я улыбаюсь ему через темный мотельный номер.

– А вы просто-напросто видите все из долбаной гущи вещей, только и всего, – говорит Джо, почесывая щетинистую лысеющую макушку и оглядывая номер с видом что-то забывшего человека. Понятия не имею, что он хотел сказать, и почти уверен – он и сам объяснить это не сможет. – Если бы я сейчас помер не сходя с места, вы просто продолжили бы обделывать ваши делишки.

– А что мне еще остается? – отвечаю я. – Хотя я жалел бы, что не продал вам дом. Уверяю вас. Потому что тогда вы могли бы, по крайней мере, помереть в своем доме, а не в «Сонной Лощине».

– Скажите это моей вдове, – говорит Джо Маркэм и проходит мимо меня в дверь, предоставляя мне захлопнуть ее и бежать к машине в слабой надежде не промокнуть до нитки.

И ради чего все это? Да ради продаж.

3

Сидя в моей идущей по шоссе 1 кондиционированной «краун-виктории», Маркэмы – Джо впереди, Филлис сзади – вглядываются в суету и спешку дождливого утра так, точно едут на похороны родственника, которого никогда не любили. Конечно, в любом дождливом летнем утре зреют семена хмурого отчуждения. Однако дождливое летнее утро, проводимое вдали от дома, да еще когда личные твои тучи никуда не ползут, но нависают над тобой, легко порождает чувство, что ты смотришь на мир из могилы. Я это знаю.

По моему мнению, любой страх реальности (а именно его Маркэмы и ощущают, тут все просто и ясно) порождается не самой покупкой дома, которая с не меньшей легкостью может стать одним из наиболее обнадеживающих, хоть и не обязательных переживаний бытия, и даже не боязнью потерять деньги, что в реальности случается сплошь и рядом, но холодным, непрошеным, всегда присущим Америке пониманием того, что мы ничем не отличаемся от любого другого придурка, хотим того же, что он, питаем такие же, как у него, чахлые вожделения, дрожим от таких же испугов и иллюзий и вообще сработаны на одну с ним никчемную колодку. И, приближаясь к завершающему моменту – когда сделка будет заключена и записана в регистрационную книгу, – мы чувствуем, что еще глубже и безвестнее увязли в переплетениях нашей культуры, а шансы увидеть когда-нибудь Китцбюэль стали для нас еще более жалкими. Чего все мы хотим, разумеется, так это чтобы наилучшие возможности оставались открытыми для нас как можно дольше; хотим не делать никаких очевидных шагов, но и не прозевать, на манер последнего обормота, шага правильного. И эта особая разновидность тревоги вынуждает нас застревать на скверном троепутье в очумелом состоянии лабораторной крысы.

Если бы я, к примеру, спросил у Маркэмов, которые сейчас безразлично глядят на поливаемые дождем загородные домишки, грузовики и автофургоны, громыхающие мимо, плеща водой из-под колес едва ли не в их безмолвные лица, – если бы я спросил у них, основательно ли и всесторонне обдумали они решение покинуть вермонтское захолустье ради более легкой, более удобной жизни с опрятными тротуарами, надежной пожарной службой, приезжающей трижды в неделю мусорной машиной, они рассердились бы. О господи, нет, закричали бы они. Мы просто обнаружили, что имеем черт знает какие странные потребности и удовлетворить их могут лишь достоинства жизни в пригороде, о которых нам прежде и слышать не доводилось. (Хорошие школы, торговые центры, опрятные тротуары, приличная пожарная служба и т. д.) На самом-то деле я уверен: Маркэмы ощущают себя колонистами, отнимающими пригороды у людей (вроде меня), которые прожили тут годы, ценили их мало и обзывали нехорошими словами. Хоть я бы и удивился, если бы неприязнь, которую внушает Маркэмам мысль о необходимости жить как все, не сочеталась в них с обычным консерватизмом первопроходца, требующим не заходить слишком далеко, а в данном случае – обойтись без слишком уж многочисленных кинотеатров, слишком безопасных улиц, слишком частой уборки мусора, слишком чистой воды. Без поднятой до головокружительных высот планки обычной жизни в пригороде.

Моя работа – и нередко я с ней справляюсь. – привести Маркэмов в состояние более благодушное, добиться, чтобы их не так пугало несознаваемое ими и очевидное: они похожи на соседей (поголовно неинтересных) и счастливы, поскольку думают, будто это не так. Когда мне это не удается, когда я продаю дом, оставив первопроходческую озабоченность покупателей нетронутой, это означает обычно, что через 3,86 года они снимутся с места и снова отправятся на поиски – вместо того чтобы осесть и позволить времени плыть мимо них, как это делают люди (то есть мы, все остальные), коих никакие тревожные мысли не донимают.

Приближаясь к Пеннс-Неку, я сворачиваю с шоссе 1 на 571 нью-джерсийское и вручаю Филлис и Джо распечатки спецификаций: пусть начинают встраивать дом Хаулайхена в окрестный контекст. В дороге они почти все время молчали – позволяя, решил я, утренним эмоциональным ранам затягиваться в тишине. Филлис задала мне вопрос о «радоновой проблеме», которая в Вермонте остается, по ее словам, куда более серьезной, чем готово признать большинство ее тамошних соседей. Ее голубые, немного выпученные, словно от базедовой болезни, глаза сузились, как будто радон был в этом северном ящике Пандоры всего лишь единственной из угроз и опасностей, повергавших Филлис в тревогу, которая ее преждевременно старила. А там еще имелись: асбест в отопительной системе школы, тяжелые металлы в колодезной воде, бактерии В. coli, дым лесных пожаров, углеводороды, бешенство лис, сусликов, полевок, не считая падальных мух, гололеды и промерзание почвы, – девственная природа со всеми ее инями и янами.

Я заверил ее, что в Центральном Нью-Джерси радона можно не опасаться: почвы у нас песчано-глинистые, а дома большинства знакомых мне людей «очищены» и защищены уплотнителем году примерно в 1981-м, при последней радоновой панике[20].

У Джо слов для меня нашлось еще меньше. Когда мы приближались к повороту на шоссе 571, он посмотрел в боковое зеркальце на уносящуюся от нас трассу и пробормотал вопрос: где находится Пеннс-Нек.

– В хаддамской зоне, – ответил я, – но по другую сторону Первого шоссе и ближе к железной дороге, а это плюс.

Он помолчал некоторое время, а потом заявил:

– Я не хочу жить в зоне.

– Чего ты не хочешь? – спросила Филлис. Она листала прихваченный мной для Пола экземпляр «Доверия к себе» (старый, потертый, заново переплетенный в зеленую кожу, он у меня еще с колледжа).

– Бостонская зона, нью-йоркская зона. Никто никогда не говорит «вермонтская зона» или «аликиппская зона». Хватает простого названия.

– Выражение «вермонтская зона» я слышала, – ответила Филлис, изящно переворачивая страницу.

– Колумбийская зона. – Джо произнес эти слова, как бранные.

Филлис промолчала.

– Чикаголенд, – продолжал Джо. – Пригородная зона. Далласская зона.

– Покрасили бы ее, что ли, а то ведь совсем незаметна, – сказал я, минуя металлическую табличку «Пеннс-Нек», похожую на номерной знак и почти заслоненную толстыми стволами тисов. – Вот мы и в Пеннс-Неке.

Никто мне не ответил.

Строго говоря, Пеннс-Нек – не такой уж и город и тем более не «зона». Просто несколько опрятных, среднего пошиба жилых улиц по обе стороны от оживленного 571-го, что соединяет обильные густые рощи соседнего Хаддама с постепенно уходящей вниз, отданной легкой промышленности, перенаселенной прибрежной равниной, где дома продаются в изобилии и стоят недорого, да только Маркэмов не интересуют. В прошедшие десятилетия Пеннс-Нек мог похвастаться опрятностью голландско-квакерского поселения, островка посреди моря плодородных нив, ухоженных каменных стен, обсаженных кленами и гикори ферм, богатством фауны и флоры. Теперь же он стал еще одним стареющим спальным районом, используемым в этом качестве другими спальными районами, что и побольше, и поновее, – даром что его жилищный фонд устоял под натиском современности, сохранив серьезное обаяние старосветского пригорода. Однако нетронутого городского центра в нем не осталось – лишь пара домашних антикварных магазинчиков, ремонтирующая газонокосилки мастерская и заправочная станция с продуктовой лавочкой прямо у шоссе. Местное начальство перевело свои офисы (я это проверил) в маленький торговый центр другого городка, стоящего дальше по шоссе 1. Мне доводилось слышать на Риелторском совете Хаддама прочувствованные разговоры о том, что штату следовало бы лишить Пеннс-Нек городского статуса и передать его налоговым службам округа, уменьшив тем самым ставки. За последние три года я продал здесь два дома, хотя обе купившие их семьи уже перебрались на север штата Нью-Йорк, подыскав там работу получше.

Но по правде сказать, я показываю Маркэмам дом в Пеннс-Неке не потому, что считаю его тем, чего они от меня ждали все это время, а потому, что он им по карману, да к тому же они, на мой взгляд, отвергли уже достаточно домов и этот могут купить.

Как только мы сворачиваем с 571-го влево, на узкую Френдшип-лейн, минуем, продвигаясь на север, череду неинтересных жилых улочек, которая завершается Чарити-стрит, рокот и гул движения по шоссе 1 перестают лезть нам в уши и мы попадаем в ласковый, ничем не нарушаемый покой тихих домов, что стоят опрятными тесными рядами среди высоких деревьев, ухоженных кустов и лужаек, на которых шипят утренние брызгалки (и никаких тебе круглосуточных автостоянок), – все это начинает заполнять собою пространство, в котором так нравится поселяться нашим тревогам.

Дом Хаулайхена (Чарити, 212) – это честный и не такой уж маленький, перестроенный американский фермерский дом с двускатной крышей; он стоит на окруженном живой изгородью большом участке земли в тени старых лиственных деревьев и сосен помоложе, от улицы дом отодвинут дальше, чем его соседи, и несколько превосходит их вышиной, что позволяет думать, будто когда-то он значил больше, чем значит сейчас. На самом деле, когда вокруг не было ничего, кроме коровьих выпасов и пахотных полей, и между грядками турнепса сновали фазаны и лисицы (не бешеные), а продажа недвижимости подразумевала выигрыш с сухим счетом, он выглядел приятным, большим, несколько даже неуместным здесь «оригинальным фермерским домом». У него новая ярко-зеленая гонтовая кровля, солидного обличил кирпичное крыльцо и белая деревянная обшивка из того же материала (хоть она и постарше), что у других домов улицы, не таких больших, одноэтажных и однотипных ранчо с дощатыми гаражами пообок и бетонными дорожками, ведущими к уличному тротуару, вдоль которого выстроились – дом за домом и за домом – почтовые ящики.

Что же, этот дом – к полному моему удивлению, поскольку я, честно говоря, ни разу его не видел, – может оказаться именно тем, какой надеялись получить Маркэмы, – многообещающей сказочной обителью, ни разу мной не показанной, изрядно отстоящим от улицы, окруженным слишком многочисленными деревьями старым коттеджем, в котором жил управляющий некогда великолепного, а ныне исчезнувшего поместья, домом, что требует «воображения», домом, который другим клиентам «визуализировать» не по силам, домом «с историей» или «привидением», но обладающим je-ne-sais-quoi[21] притягательностью для такой поразительно нетривиальной семейной четы, как Маркэмы. (И опять-таки, подобные дома существуют. Как правило, их просто модернизируют, обращая в клиники лазерной гинекологии с единственным хирургом, получившим диплом в Коста-Рике, и стоят они чаще всего вдоль больших автомагистралей, а не в поселениях наподобие Пеннс-Нека.)

Перед домом торчит из наклонной лужайки наша табличка «Эксклюзив Лорен-Швинделл», с которой свисает другая, с именем Джулии Лаукинен, нашего агента по составлению спецификаций. Траву недавно подстригли, кустарники подрезали, подъездную дорожку начисто вымели. В доме горит свет, влажно мерцающий в послегрозовом сумраке. На подъездной дорожке стоит машина, старенький «мерс», за передней сетчатой дверью открыта внутренняя (из чего следует, что кондиционеров в доме нет). Возможно, «мерс» принадлежит Джулии, хотя мы с ней не собирались показывать дом на пару, в противном случае это машина владельца дома, Хаулайхена, который (я договорился об этом с Джулией) должен сейчас сидеть в ресторанчике «У Денни», поглощая оплаченный мной поздний завтрак.

Маркэмы безмолвствуют, то утыкая носы в спецификации, то поднимая взгляды к окнам. Наступил тот самый миг, в какой Джо сообщает обычно, что увидел достаточно.

– Это он? – спрашивает Филлис.

– Вон наша табличка, – говорю я, сворачивая на подъездную дорожку и доезжая до ее середины. Дождь прекратился. За старым мерсом, в конце дорожки, виднеется позади дома отдельный деревянный гараж и манящий клинышек зелени затененного заднего двора. Решеток от воров ни на окнах, ни на дверях нет.

– Какое тут отопление? – интересуется Джо, ветеран Вермонта, с прищуром глядя сквозь ветровое стекло. Листок со спецификациями лежит у него на коленях.

– Водяной котел, управляется с электрической панели в доме, – дословно повторяю я сказанное в листке.

– Когда построен?

– В девятьсот двадцать четвертом. Подтоплений здесь не бывает. Если когда-нибудь захотите что-то добавить или продать дом подороже, можете застроить боковой участок.

Джо устремляет на меня полный мрачного осуждения взгляд, словно говорящий, что сама идея застройки свободного участка есть преступление, сравнимое по тяжести с вырубкой дождевого леса, и никому даже помышлять о ней не дозволено. (Сам он помыслит, да еще как, если разведется или столкнется с нуждой в деньгах. Я-то, разумеется, помышляю о ней постоянно.)

– Хороший передний двор, – говорю я. – Тенистость – это скрытый актив.

– Что за деревья? – спрашивает Джо, кривясь и вглядываясь в двор боковой.

– Сейчас посмотрим. – Я наклоняюсь, чтобы окинуть взглядом картину, которую заслоняет от меня его толстая, поросшая волосом грудь. – Одно – лесной бук. Вон то, по-моему, остролистый клен. И еще клен сахарный, вам он понравится. Красный дуб. И вроде бы гинкго. Хороший подбор, полезный для почвы.

– Гинкго – дерьмо, – заявляет Джо, основательнее устраиваясь на сиденье. Ни он, ни Филлис выйти из машины не предлагают. – С чем граничит задний двор?

– Надо будет посмотреть, – говорю я, хотя ответ мне, конечно, известен.

– Это кто, владелец? – спрашивает, кивая на окно, Филлис.

За темной сетчатой дверью стоит, вытянув шею и глядя на улицу, мужчина – не крупный, в рубашке при галстуке, но без пиджака. Не уверен, что он нас заметил.

– Мы просто обязаны выяснить это, – отвечаю я, надеясь все же, что это кто-то другой, и немного подаю машину вперед, прежде чем заглушить мотор и распахнуть дверцу навстречу летнему теплу.

Выйдя из машины, Филлис сразу направляется по дорожке к дому, шагая все с той же шаткой неловкостью, слегка разводя носки, помахивая руками, – она хочет успеть увидеть в доме как можно больше, пока Джо не вылезет с обычной для него плохой новостью.

Что касается Джо в его серебристых шортах, «вьетнамках» и жалкой майке, он некоторое время остается со мной в машине, а затем выходит на дорожку и замирает, чтобы обозреть лужайку, улицу и соседние, построенные в пятидесятых, дома, – все они поплоше нашего, зато и ухода требуют меньшего, и лужайки у них скромненькие, необременительные. Дом Хаулайхенов – лучший на этой улице, что может выйти для неопытного покупателя боком при обсуждении цены, однако сегодня речь о ней, скорее всего, не пойдет.

Я беру планшетку, сдергиваю с заднего сиденья и надеваю мою красную нейлоновую ветровку. На груди у нее красуется девиз «Лорен-Швинделла»: Societas Progressioni Commissa, поперек спины тянется нанесенное по трафарету слово «РИЕЛТОР» – наверное, издали меня легко принять за агента ФБР. Я прихватил ее сегодня, несмотря на жару и влажность, чтобы довести до сведения Маркэмов простые истины: я вам не друг; это бизнес, а не хобби; вам есть о чем подумать. Не тратьте времени зря.

– Это не Вермонт, верно? – бормочет Джо, когда мы оказываемся бок о бок в последние мгновения утренней непогоды. В точности эти слова он произносил в схожие минуты перед множеством домов, показанных мной за последние четыре месяца, хоть, наверное, того и не помнит. А означают они: Пошло оно все на хер. Если не можешь показать мне Вермонт, то какого черта показываешь эту клятую дребедень? После чего – Филлис нередко и до двери дома добраться не успевала – мы садились в машину и уезжали. Потому-то она сейчас и рвется в дом. Впрочем, я, скажу честно, рад и тому, что Джо вылез из машины и прошел несколько шагов, а уж какие у него в дальнейшем возражения появятся – там будет видно.

– Это Нью-Джерси, Джо, – как всегда, отвечаю я. – И довольно приятное место к тому же. А Вермонтом вы сыты по горло.

За чем, как правило, следует скорбный ответ Джо: «Да, вот такой я тупой мудак». Однако на сей раз он произносит лишь «да» и устремляет на меня проникновенный взгляд – маленькие и какие-то плоские райки его карих глаз уплощились еще сильнее, как будто с них спала некая яркая пелена и Джо пришлось взглянуть в лицо всей этой херне.

– Вы ничего не теряете, – говорю я, до половины застегивая молнию на куртке и шевеля пальцами ступней, отсыревшими, пока я стоял под дождем в «Сонной Лощине». – Приобретать этот дом вы отнюдь не обязаны.

Не всякий риелтор рискнул бы произнести такое. «Всякий» сказал бы: «Вы, черт подери, обязаны приобрести этот дом. Такова воля Божия. Не приобретете, Господь просто-напросто в ярость придет. Жена вас бросит, и увезет вашу дочь в Гарден-Гроув, и отдаст в школу, принадлежащую “Ассамблее Бога”, и вы ее больше не увидите, – вот что с вами будет, если вы не купите этого сукина сына еще до полудня».

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В четвертой книге романа «Тэмуджин» продолжается история юного Чингисхана. Вернувшись из меркитского...
Алекс даже не подозревал, что его жизнь изменится до неузнаваемости. Ему придется пуститься в путеше...
Каждый день в России проходят тысячи мероприятий самой разной направленности. Концерты, фестивали, с...
«Государственный переворот: Практическое пособие». Данная книга вышла в свет в 1968 году, с тех пор ...
Книга выдающегося ученого XX века, академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва адресована молодым читателя...
В седьмом издании учебника для студентов медицинских вузов, в отличие от предыдущего издания (шестое...