День независимости Орехов Василий

– Конечно, – уверенно отвечает Филлис. – Мы думаем, что на самый худой конец Джо может снять холостяцкую квартирку вблизи от его новой работы, а я пока останусь в Айленд-Понде. И Соня пойдет в школу вместе с подругами. Мы собираемся поговорить об этом с другим риелтором.

Филлис и вправду сказала «риелтором», раньше я от нее этого слова не слышал и вывожу отсюда, что она возвращается к прежнему складу своей личности – к женщине более безрассудной, но также и более расчетливой (в этом тоже нет ничего необычного).

– Ну что же, вполне разумно, – говорю я.

– Вы действительно так думаете? – спрашивает Филлис, и из голоса ее вдруг вылезает наружу, точно вилы из сена, ничем не прикрытый страх. – Джо считает, что ни в одном из показанных вами домов не произошло чего-либо значительного. Но я в этом не уверена.

– Хотел бы я знать, что он имеет в виду, – говорю я. Убийство знаменитости? Или открытие новой солнечной системы, совершенное посредством телескопа на чердаке?

– Понимаете, он считает, что раз уж мы покидаем Вермонт, то следует перебраться в сферу более важных событий, которая позволит нам обоим расти и развиваться. И думает, что дома, которые вы нам показали, этому требованию не отвечают. Возможно, кому-то другому ваши дома подходят больше.

– Это не мои дома, Филлис. Они принадлежат другим людям. Я всего лишь продаю их. И очень многие чувствуют себя в них превосходно.

– Да я и не сомневаюсь, – пасмурно соглашается Филлис. – Но вы же понимаете, о чем я.

– Не уверен.

Созданная Джо теория значительных событий наводит меня на мысль, что он лишился шаткой опоры, которую давала ему надежда на «санкции». Впрочем, мне это не интересно. Если Джо снимет маленькое шале где-нибудь в Маналапане, а Филлис отыщет в Айленд-Понде «осмысленную» работу взамен альтернативной школы ремесел, вступит в новую «бумажную группу», состоящую из злоязыких, но всегда готовых стать для нее духовным подспорьем женщин, между тем как Соня войдет в группу поддержки спортивных команд Академии Линдона, супружество для Маркэмов обратится в звук пустой уже ко Дню благодарения. Настоящий-то вопрос сводится, естественно, к другому (он же образует подоплеку всех решений по части недвижимости): стоит ли совместная жизнь того невероятного дерьма, которое вам приходится хлебать для удовлетворения нужд партнера? Или куда веселее вести ее в одиночку?

– Осмотр домов отлично помогает выявлять ваши подлинные интересы, Филлис, – говорю я (пусть это последнее, что ей хочется услышать).

– Я бы взглянула на ваш дом в цветном квартале, Фрэнк, – на тот, что вы сдаете. Однако Джо эта идея не нравится.

– Филлис, я звоню вам из телефона-автомата у дороги, поэтому лучше закончить наш разговор, пока меня грузовик не переехал. Однако, думаю, вы быстро обнаружите, что рынок наемного жилья у нас довольно скуден.

Я наблюдаю за пересекающей парковку фалангой громко болтающих, смешливо фыркающих канадцев; почти все в бермудах, и каждый нацелился отлить, набить брюхо, осмотреть вещички Винса, а затем в последний раз вздремнуть перед безостановочной игрой.

– Даже не знаю, что и сказать, Фрэнк.

Я слышу, как кто-то сбивает на пол нечто стеклянное и оно разлетается вдребезги.

– О черт, – говорит Филлис. – Кстати, это не хаддамский риелтор. Она работает в Ист-Брансуике и его окрестностях.

Часть Центрального Нью-Джерси, сильно похожая на сухие, поросшие кустами поля Янгстауна. Именно там Скип Мак-Ферсон арендует ночами ледовое поле.

– Ну что же, вас ожидают совершенно новые впечатления, ребята.

(Янгстаунские то есть).

– Мы вроде как начинаем все заново, верно? – неуверенно произносит Филлис.

– Ну, может быть, там Джо удастся увидеть себя яснее. Однако никакого начала заново тут нет, Филлис. Это лишь часть ваших продолжающихся поисков.

– Как по-вашему, Фрэнк, что с нами будет?

Канадцы вваливаются в зал, толкаясь локтями и гогоча, как хоккейные болельщики, – что мужчины, что женщины. Большие, здоровые, счастливые, общительные белые люди, которые не собираются оставить на тарелках ни крошки, да и принаряжаться без особой на то причины тоже. Разбившись на пары и тройки и распевая йодли, они скрываются за двойными металлическими дверьми уборных. (На мой взгляд, наилучшие стопроцентные американцы – это канадцы. По правде сказать, я подумываю о том, чтобы перебраться в их страну, которая обладает всеми достоинствами наших штатов и не обладает почти ни одним из их недостатков, – плюс здравоохранение, сопровождающее человека от колыбели до могилы, и лишь малая доля того числа убийц, что порождается нами. За сорок девятой параллелью меня поджидает заманчивая пенсионная жизнь.)

– Вы меня слышите, Фрэнк?

– Слышу, Филлис. Громко и ясно. – Последняя смеющаяся канадка исчезает с сумочкой в руках за дверью женской уборной, в которой уже начался обмен критическими мнениями о мужчинах и разговор о том, как им «повезло» – напоролись на ораву таких тупиц. – Вы с Джо слишком много думаете о счастье, Филлис. А надо бы просто купить у вашего нового риелтора первый же дом, который понравится вам хотя бы наполовину, и начать это самое счастье выстраивать. Не такое уж и сложное дело.

– Наверное, у меня просто дурное настроение – из-за моей операции, – говорит Филлис. – Я понимаю, что нам повезло. Сейчас некоторые из молодых людей даже думать о покупке дома позволить себе не могут.

– И некоторые из пожилых тоже. – Интересно, прикидываю я, считают ли себя Филлис и Джо частью нации молодых? И повторяю: – Мне пора двигаться.

– Как ваш сын? Вы ведь говорили, что у него Ходжкин, или травма мозга, или что-то еще, так?

– Он поправляется, Филлис. (Поправлялся до сегодняшнего вечера.) Хороший мальчик. Спасибо, что спросили.

– Джо тоже нуждается сейчас в серьезном уходе, – говорит Филлис, не желающая заканчивать разговор. (В уборной одна из женщин испускает индейский клич, остальные заливаются смехом. Я слышу, как хлопает дверь кабинки. «Ну, братцы… Иисууусе!» Это уже мужской крик за соседней дверью.) – Что-то должно измениться в наших отношениях, Фрэнк. Когда создаешь семью по второму разу, бывает так трудно впускать в свой внутренний мир другого человека.

– Это и в первый нелегко, – нетерпеливо отвечаю я.

Филлис явно к чему-то клонит. Но к чему? У меня имелась когда-то клиентка – жена профессора церковной истории и мать троих детей, один из них был аутистом, его приходилось держать в машине привязанным, – так она однажды спросила, не желаю ли я раздеться догола (она тоже разденется) и полюбить ее на лакированном полу псевдоранчо в Белл-Миде – дома, который понравился ее мужу и который она сочла нужным осмотреть вторично, поскольку поэтажному плану не хватало, как ей показалось, «логической завершенности». У психоаналитиков это называется «переносом». Впрочем, ни для кого в риелторском бизнесе сексуальная его составляющая не тайна: часы, проводимые наедине в непосредственной близости (на переднем сиденье машины, в искусительно пустых домах); не так чтобы ложная аура беззащитности и уступчивости; возможность будущего, которое повторится по той же схеме – неожиданные, покалывающие иголочками кожу взгляды глаза в глаза на краю какой-нибудь грядки латука; почти неприметное переглядывание украдкой через горячую летнюю парковку или полированное оконное стекло – да еще и в присутствии супруга. За эти три с половиной года случались мгновения, когда я вел себя не как образцовый гражданин. Другое дело, что за такие штуки можно потерять лицензию и обратиться в посмешище всего города, а я ни тем ни другим рисковать не хочу, хоть в прошлом и позволял себе многое.

И все же я ловлю себя на том, что невесть по какой причине представляю пухленькую Филлис не в халате с печатным рисунком из розовых петунии, а в коротенькой комбинации на голое тело, – она разговаривает со мной, держа в руке стаканчик теплого скотча и поглядывая сквозь жалюзи на гравиевую парковку «Сонной Лощины», по которой восемнадцатилетний сын владельца мотеля Момбо (наполовину полинезиец), по пояс голый, со вздувшимися мышцами, тащит мешок с мусором к контейнеру, что стоит под окном ванной комнаты Маркэмов, за дверью коей мешкотный Джо без всякого удовольствия отдает природе менее всего волнующую воображение дань. Уже второй раз за этот день я думаю о Филлис «вот так», даром что знаю о непорядке с ее здоровьем. И вопрос мой таков: с чего бы это?

– Значит, вы живете один? – спрашивает Филлис.

– Почему вы так решили?

– Просто Джо одно время считал вас геем.

– Ну вот еще. Я, как выражается мой сын, калач тертый.

Впрочем, я озадачен. За два часа во мне успели увидеть священника, жопу с глазами, а теперь еще и гомика. По-видимому, я как-то неправильно выражаю мои мысли. Слышится еще один удар гонга – Джо снова включил трансляцию из Мексики.

– Ну ладно, – говорит, теперь уже шепотом, Филлис, – просто мне на секунду захотелось, Фрэнк, отправиться туда же, куда и вы. Могло получиться приятно.

– Хорошо провести со мной время вам не удалось бы, Филлис. Уверяю вас.

– О. Бред какой-то. Совершенно бредовый разговор. (Жаль, конечно, что она не может сейчас сесть в автобус канадцев.) Вы хорошо умеете слушать, Фрэнк. Уверена, в вашей профессии это плюс.

– Бывает. Но не всегда.

– Вы слишком скромны.

– Удачи вам обоим, – говорю я.

– Ладно, еще увидимся, Фрэнк. Всего хорошего. Спасибо.

Щелчок.

Парочка дальнобойщиков, что сверлили меня взглядами, удалилась. Компании канадцев покинули уборные – руки влажны, носы высморканы, лица омыты, волосы причесаны, рубашки заткнуты в шорты – впрочем, явно ненадолго, – и теперь все они гогочут, вспоминая грязные секреты, которыми успели поделиться в нужниках. Они устремляются к гамбургерной стойке, а их костлявый, не одетый в униформу водитель стоит снаружи у стеклянной двери, наслаждаясь в жаркой ночи сигаретой и минутами тишины и покоя. Глянув в мою сторону, он замечает, что я наблюдаю за ним, покачивает головой – так, точно оба мы хорошо понимаем, что к чему, – тушит сигарету и уходит.

И я, отбросив опасливые мысли, набираю номер Салли, поскольку сознаю, что принял на ее счет плохое решение, что мне следовало остаться с ней и найти – как надлежит мужчине, умеющему выражать свои мысли, – выход из леса, в котором мы заплутали. (Что могло, конечно же, оказаться решением еще худшим: я был усталым, полупьяным, раздражительным и не способным следить за своими словами. Впрочем, иногда лучше принять плохое решение, чем не принимать никакого.)

Однако и Салли, судя по оставленному ею сообщению, могла пребывать в схожем расположении духа, и сейчас мне хочется развернуть машину и помчаться назад, к ее дому, залезть с ней в постель, где мы, поглаживая друг дружку, заснули бы, как супруги со стажем, а поутру утащить ее с собой и начать понемногу внедрять в мою жизнь правильные приемы хотения, научиться радоваться от всей души и отказаться от выжидательной позиции. Даже сорок психоаналитиков, каждый из коих способен указать, на какой мусорной свалке зарыт Джимми Хоффа[54], или назвать улицу, на которой живет в городке Грейт-Фоллс ваш пропавший без вести брат-близнец Ноберт, не смогли бы отыскать для меня лучшего, чем Салли Колдуэлл, «варианта». (Конечно, один из краеугольных парадоксов Периода Бытования таков: в тот миг, когда вы решаете, что перешли реку, вы можете на самом-то деле только вступать в нее.)

– Ну да, чертов ты тупица! – орет один из канадцев, пока я внимательно вслушиваюсь в гудки, гудки, гудки телефона Салли.

Вслушиваясь, я быстренько принимаю новое решение: оставить сообщение о том, что я и примчался бы к ней, да не знаю, где она сейчас, но тем не менее готов заарендовать «Пайпер Команч»[55], который доставит ее в Спрингфилд, откуда мы с Полом заберем ее ко времени ленча. Гудок, гудок.

Однако вместо мелодичного голоса и отчасти лживого (из соображений безопасности) «Привет! Нас сейчас нет, но ваш звонок очень важен для нас» я слышу одни гудки. И представляю себе телефон, трепещущий, точно грешник в аду, на столике у ее накрытой балдахином кровати, которая на моей картинке прекрасна, но пуста. Я набираю номер еще раз и стараюсь представить себе Салли выскакивающей из-под душа или просто возвращающейся из задумчивой подлунной прогулки по пляжу Мантолокинга и теперь взлетающей, перескакивая ступеньки, на веранду, забыв о своей хромоте, надеясь, что звоню я. Ну так я и звоню. Да только гудок, гудок, гудок, гудок.

Почти тошнотворный запах переваренной сосиски плывет по залу от стойки хот-догов. «И у тебя тоже не голова, а помойка», – громко сообщает одна из канадок стоящему в очереди мужчине.

– А в твоей, думаешь, что? Операционная? Ты, между прочим, мне не жена, понятно?

– Пока что, – добавляет другой мужчина и регочет.

Я понимаю, что потерпел поражение, тем не менее надо ехать, и я широким шагом пересекаю зал «Винса». Сухопарые подростки из Мунчи и Натли влачатся к автоматам со «Смертельной схваткой» и «Нарковойной», желая кого-нибудь укокошить. Новые путники с усталыми глазами входят в двери, рассчитывая получить здесь то или иное облегчение, игнорируя награды Винса – слишком много впечатлений для одной ночи. Надо бы купить, здесь и сейчас, что-то для Клариссы, однако на продажу выставлена лишь всякая футбольная дребедень да открытки с видами Нью-Джерсийской развязки во все времена года (придется найти что-нибудь завтра), и я выхожу из кондиционерного воздуха прямо к «Эврике», чей водитель стоит, привалясь к своему праздному Джаггернауту, окруженному белеющими в темноте неподвижными чайками.

Снова на текучей, захлебывающейся светом развязке; часы на приборной доске показывают 00.40. Уже настало завтра, 2 июля, и личные мои устремления сводятся теперь лишь ко сну, тем более что завтрашний день будет днем серьезных испытаний, если, конечно, все пройдет идеально в каждой мелочи. И потому я решаю – поздний выезд и прочее – преклонить мою смутную голову где-нибудь в штате Коннектикут, пусть это будет символом и стимулом успешности моей поездки.

Однако шоссе чинит мне препятствия. Помимо заторов из-за дорожных рабочих, въездов и съездов, щитов «ВЕДУТСЯ РАБОТЫ», необходимости перестраиваться в левый ряд и напряженного механического предчувствия, что все Побережье может просто-напросто взорваться, движение на дороге сделалось совсем уж неистовым, мучительным, безумным – как будто всех, кого ночь застала в Нью-Джерси, ждет верная смерть.

У съезда 18E&W, которым заканчивается зона развязки, машины уже едва ползут – перед съездом, за ним, вокруг и дальше, насколько достает взгляд, чуть ли не до моста Джорджа Вашингтона[56]. Световое табло над шоссе советует усталым путникам: «БУДЬТЕ ГОТОВЫ К ДОЛГИМ ЗАДЕРЖКАМ, ИЗБЕРИТЕ АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ МАРШРУТ». Более разумной была бы рекомендация: «ПРЕДСТАВЬТЕ, ЧТО ВАС ЖДЕТ ВПЕРЕДИ, И ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ». Мое воображение рисует многомильную пробку на магистрали Кросс-Бронкс (и меня, брезгливо мающегося над переполненным адом городской никчемной земли внизу), а за нею – множество несчастных случаев с человеческими жертвами на Хатче, обилие долгих задержек у пропускных пунктов скоростных магистралей, унылая монотонность извещений «МЕСТ НЕТ», которые проводят меня до самого Олд-Сейбрука, да и дальше, а кульминацией их станет ночевка на заднем сиденье машины, припаркованной на кишащей комарьем площадке для отдыха, где меня (худший случай) свяжут, изувечат, ограбят и убьют успевшие настрадаться за свои жизни подростки – которые, вполне возможно, следят за мной от самого «Винса», – и необозримый встречу я простор[57].

И я, человек опрометчивый, избираю альтернативный маршрут.

Не столько альтернативный, сколько другой, более длинный, с трудом прослеживаемый по карте маршрут несостоятельного дурня, что поворачивает на запад, стремясь на восток: сначала по 80-му шоссе, забитому бессчетными машинами, затем на запад к Хакенсаку, оттуда по 17-му мимо Парамуса, на север Штата садов (опять!), хотя движение здесь пугающе разреженное; через Ривер-Эдж, Ораделл и Уэствуд, затем, минуя два пропускных пункта, к Нью-Йоркской линии, на восток к Наяку и Таппан-Зи и через Тарритаун (в котором жил когда-то Карл Бимиш) туда, где Восток открывается перед вами, как открылся когда-то Север перед стариной Генри Гудзоном[58].

Путь, который в спокойную летнюю ночь занял бы тридцать минут, – от Дж. В. до Гринвича, а там прямиком в дороговатенькую гостиничку с видом на залитое лунным светом море – сегодня занимает час пятнадцать, и я все еще нахожусь южнее Катоны, в глазах резь, доверять им нельзя, из кюветов и придорожных карьеров выскакивают призраки, и руль я, боясь заснуть, стискиваю, как автогонщик, пораженный сердечным приступом на трассе Ле-Мана. Несколько раз я подумываю о том, чтобы просто сдаться, съехать с шоссе и устало повалиться на бок, махнув рукой на то, что могут сделать со мной затаившиеся в пригородах Плезантвилля и Валхаллы темные личности в кроссовках, ночные ловцы удачи, – проколют шины, взломают багажник, разбросают вещи и риелторские таблички, отнимут бумажник.

Однако я уже близок к цели. И вместо того, чтобы доехать по широкому, безопасному, надежному 287-му до широкого, безопасного, надежного 684-го и, проделав еще 20 миль, оказаться в Данбери (по существу, это город мотелей, там, возможно, даже круглосуточный винный имеется), я беру в Сомилле (от одного названия в сон тянет) на север и устремляюсь к Катоне, заглядывая в атлас ААА, чтобы отыскать кратчайший путь в Коннектикут.

И тут мне попадается на глаза почти незаметный крошечный деревянный знак «КОННЕКТИКУТ» с маленькой, вручную раскрашенной стрелкой, которая указывает из 1930-х направо. Я следую указанию, свернув на NY 35, мои фары словно высасывают из темноты узкую, извилистую, обнесенную каменными стенами с лесом за ними дорогу на Риджфилд, до которого, по моим расчетам (расстояния, кажущиеся на карте большими, на самом деле малы), остается двенадцать миль. И ровно через десять минут въезжаю в этот спящий буколический городок, и понимаю, что пересек границу штата, не заметив ее.

Риджфилд, который я с осторожностью проезжаю насквозь, шаря по сторонам взглядом в поисках копов и мотелей, это городишко, который даже в бледном свете его бариево-сульфатных уличных фонарей напомнил бы любому (за вычетам тех, кто безвыездно прожил здесь всю жизнь) Хаддам, штат Нью-Джерси, – только побогаче. Узкая, английского обличил главная улица тянется от лесистого юга к украшенному роскошными лужайками району богатых особняков смешанного архитектурного стиля, каждый из которых оборудован первоклассной системой безопасности, а затем пронизывает затейливый коммерческий центр, с крытыми гонтом, преимущественно тюдоровскими по духу домами (богатые риелторы, автосалон классических машин, магазин японских деликатесов, винный, книжный магазин «Пища для ума»). В центре городка расположена огороженная лужайка с военным мемориалом, на который смотрят фасады протестантской церкви и еще двух особняков, переоборудованных под адвокатские конторы. «Лайонс» устраивает собрания по средам, «Кивание» по четвергам. Улицы покороче ответвляются от главной в глубину городка и проходят, изгибаясь, по более скромным, но также густо обсаженным деревьями кварталам, носящим имена Болди, Тодди-Хилл, Скарлет-Оук и Джаспер. Ясно, что всякий, кто живет под магистралью Кросс-Бронкс, переехал бы сюда, если бы смог оплатить перевозку своих пожитков.

Но если проезжать здесь в 2.19 ночи, город проскальзывает мимо тебя так быстро, что ахнуть не успеваешь, и ты сворачиваешь к 7-му шоссе, не найдя, где остановиться, чтобы задать пару вопросов, не увидев ни одного дружественного мотеля, а только пару темных кафе («Де Шато» и «Ле Перигор»), где мужчина может разделаться, сидя напротив своей секретарши, с лобстером «Термидор» или – в обществе взятого из какой-нибудь стоящей поблизости приготовительной школы сына – с телятиной «Скарпатти» и «запеченной Аляской». А вот на жилье здесь рассчитывать не приходится. Городок Риджфилд задержаться никого не приглашает, здесь все рассчитано на местных жителей, и, на мой взгляд, это делает его местом, непригодным для проживания.

Усталый и разочарованный, я неохотно поворачиваю в сторону 7-го, решив остановиться в Данбери, до которого еще пятнадцать миль, а его темные мотельные парковки сейчас под завязку набиты машинами. Все я сделал неправильно. Надо было настоять на ночевке у Салли или, на худой конец, заночевать в Тарритауне – и то и другое спасло бы меня.

И тут впереди, во мраке, там, где 7-е пересекает Риджфилдскую линию, чтобы снова скрыться в заросшей кустарниками коннектикутской глуши, разгорается красное неоновое сияние, на которое я возлагал такие надежды. «МОТЕЛЬ». А под этим словом маленькие расплывчатые буквы складываются в жизнеспасительное «СВОБОДНЫЕ НОМЕРА». И я лечу туда, как ракета.

Однако, заехав на небольшую, в форме месяца парковку (мотель называется «Морской ветерок», хотя никакого способного обдуть его ветерком моря вблизи нет и в помине), я обнаруживаю некую суматоху. Постояльцы высыпали в купальных халатах, шлепанцах и майках из своих номеров. Обильно представлена полиция штата – множество синих мигалок, – тут же большой оранжевый с белым фургон «неотложки» с собственной включенной мигалкой и распахнутыми задними дверцами, готовый, по-видимому, принять пассажира. Парковка отзывается заторможенной нереальностью подсвеченной с тылу съемочной площадки (совсем не то, на что я надеялся), и меня охватывает искушение уехать прочь, хоть мне тогда только одно и останется – завалиться спать на сиденье машины и надеяться, что никто меня не убьет.

Полиция сосредоточена на краю парковки, перед последним домиком, поэтому я останавливаюсь на другом конце, за конторой мотеля, в ней горит свет, а в окно видна стойка портье. Если мне удастся получить номер вдали от театра активных действий, я смогу проспать оставшуюся треть ночи.

Внутри конторы вовсю работает кондиционер, из-за двери, занавешенной красной тканью, несется густой и едкий запах какой-то стряпни. Сидящий позади стойки клерк – худощавый, хмурый уроженец Индийского субконтинента – окидывает меня быстрым взглядом. Он с безумной быстротой тараторит по телефону на языке, мне неведомом. Не прерывая разговора, клерк снимает со стопки регистрационных карточек верхнюю и подвигает ее по стеклянной поверхности стойки к посаженной на цепочку ручке. Под стеклом лежат несколько написанных от руки недвусмысленных инструкций относительно поведения в номере: никаких домашних животных, еду готовить нельзя, телефон бесплатный, почасовая оплата не практикуется, гостей не принимать, бизнесом не руководить (ничто из этого в мои нынешние планы не входит).

Клерк, одетый в положенную ему по чину белую рубашку с короткими рукавами и грязным воротничком, так и продолжает тараторить и даже в какой-то миг переходит на крик, пока я, заполнив гостевую карточку, не пододвигаю ее к нему вместе с моей «визой». Тут он просто кладет трубку, откашливается, встает и начинает что-то писать на карточке собственной шариковой ручкой. Мои нужды, по-видимому, мало чем отличаются от нужд других постояльцев, поэтому обмен любезностями мы опускаем.

– Что случилось на том конце? – спрашиваю я, надеясь услышать, что все уже закончилось, дальнейших серьезных потрясений не предвидится. Может, там просто демонстрируют отцам города Риджфилда полицейские процедуры.

– Не беспокойтесь, – отвечает клерк с нервозностью, способной обеспокоить кого угодно. – Все уже уладилось.

Он протягивает мою карточку сквозь щель проверяющей кредитоспособность машинки, поднимает на меня взгляд, не улыбается, просто утомленно вздыхает и ждет, когда зеленые цифры подтвердят, что заплатить 52 доллара 80 центов я в состоянии.

– И все же, что случилось? – настаиваю я, изображая полное отсутствие беспокойства.

Клерк вздыхает:

– Лучше держаться подальше оттуда.

Он привык отвечать только на вопросы о стоимости номеров и времени, на которое они сдаются. Шея у него длинная, тонкая, такая гораздо лучше смотрелась бы у женщины, уголки рта затенены маленькими, уже не женственными пучочками волос. Большого доверия он не внушает.

– Мне просто интересно, – говорю я. – Идти туда я не собираюсь.

И оглядываюсь сквозь окно на огни, полицейские и «неотложки», по-прежнему разгоняющие тьму. На 7-м шоссе остановилось несколько машин, явно принадлежащих зевакам, вспышки мигалок озаряют лица водителей. Двое патрульных полицейских штата Коннектикут со стетсонами на головах стоят, совещаясь, у своей машины – руки скрещены на груди, плотная, облегающая форма придает им обличие людей сильных и строгих, но, вне всяких сомнений, справедливых.

– Кого-то ограбили, – говорит клерк, пододвигая ко мне квитанцию, на которой я должен начертать: «Фрэнк Баскомб». В этот миг из задрапированной двери появляется низенькая, полная, густоволосая женщина в черно-красном сари и с затравленным выражением на лице. Глухо сказав что-то клерку, она уходит обратно. По непонятной причине я чувствую, что она участвовала в недавнем телефонном разговоре и теперь клерка снова требуют к аппарату – возможно, оставшиеся в Карачи родственники желают намылить ему шею за то, что произошло на другом конце парковки.

– Как это случилось? – спрашиваю я, выводя свое имя над пунктирной линией.

– Мы не знаем. – Он покачивает, сравнивая подписи, головой, затем разрывает квитанцию пополам; о женщине ни слова, точно ее здесь и не было. Уверен, это ей мы обязаны ядовитым кухонным запахом. – Они вселились. Потом был какой-то шум. А как и что произошло, я не видел.

– Кто-нибудь пострадал? – Я смотрю на квитанцию в его пальцах, уже сожалея, что подписал ее.

– Может быть. Не знаю. – Он протягивает мне мою «визу», квитанцию и ключ. – Будете уезжать, мы вернем залог за ключ. Не позже десяти утра.

– Отлично, – отвечаю я и безотрадно улыбаюсь, прикидывая, не отправиться ли мне все же в Дансбери.

– Ваш номер на этом конце, годится? – говорит клерк и указывает в окошко на тот край вереницы дверей, в котором я и надеялся поселиться, и равнодушно улыбается, демонстрируя маленькие ровные зубы. Ему, надо полагать, зябко в его рубашке с короткими рукавами, впрочем, покончив со мной, он сразу снимает с телефона трубку и начинает бормотать что-то на своем непостижимом языке, понизив голос из опасения, что мне известно слово-другое из урду и потому я могу проникнуть в некую важную тайну.

Я выхожу на парковку, ночной воздух кажется еще более наэлектризованным и тревожным. Другие постояльцы мотеля уже расходятся по постелям, но полицейские рации продолжают потрескивать, нервно подрагивающее красное слово «МОТЕЛЬ» гудит, а автомобили полиции, «неотложка» и остановившиеся на шоссе машины создают у меня отчетливое ощущение сильных инфразвуковых вибраций. Где-то неподалеку проснулся от всего этого и разволновался скунс, и едкий запах его словно летит сюда, на свет, из-за темных деревьев. Я думаю о Поле, до которого мне уже рукой подать, и желаю ему спокойного сна – от которого и сам не отказался бы.

Дверь последнего в противоположной череде мотельного домика распахнута, за ней горит резкий свет, быстро мелькают чьи-то тени. Несколько полицейских стоят вокруг запаркованного прямо перед дверью синего «шевроле субурбан», все дверцы нараспашку, внутреннее освещение включено. К машине прикреплен прицеп с лодкой, «Бостонским китобоем», и отпускным снаряжением: велосипед, водные лыжи, связка легкой раскладной мебели, баллоны для подводного плавания и деревянная собачья конура. Местные копы что-то ищут в лодке, светя фонариками. К заднему боковому окну машины прилеплена на присосках картинка – плотоядно ухмыляющийся Багз Банни.

– Безопасного места теперь нигде не отыщешь, – произносит за моей спиной хриплый мужской голос, и я даже подпрыгиваю от неожиданности. Быстро обернувшись, я вижу здоровенного, тяжело дышащего негра в зеленой униформе перевозочной компании «Мейфлауэр». Под мышкой у него зажат черный кейс, а над нагрудным карманом и под красным «Мейфлауэр» вышито в желтом овале слово «Тэнкс». Смотрит он туда же, куда только что смотрел я.

Мы стоим прямо за моей «краун-викторией», и, едва увидев его, я замечаю также фургон «Мейфлауэр», запаркованный по другую сторону 7-го шоссе, у закрытого в этот час овощного ларька.

– Что там происходит? – спрашиваю я.

– Мальчишки вломились в номер хозяев этого «субурбана», ограбили их. А после убили владельца. Оба вон там, – он указывает пальцем, – в той полицейской машине. Кому-нибудь стоило бы пойти туда, вышибить из них дух, да и дело с концом.

Мистер Тэнкс (имя, фамилия, прозвище?) тяжело вздыхает. У него широкое лицо покрывшегося копотью футбольного форварда, огромный нос с большими ноздрями и почти невидимые, так глубоко они сидят, глаза. Униформа мистера Тэнкса состоит из нелепых длинных зеленых шортов, которых едва-едва хватает, чтобы обтянуть его гузно и бедра, и черных нейлоновых гольфов до колен, подчеркивающих сходство его икр с большими бифштексами. Мистер Тэнкс на голову ниже меня, но мне не составляет труда представить его в обнимку со шкафом или новым холодильником, который он тащит по нескольким лестничным маршам.

Двое патрульных полицейских по-прежнему охраняют свою машину, стоящую с включенными фарами в самой середке парковки. Сквозь ее заднее окно я различаю сначала одну белую физиономию, потом вторую; юношеские лица склонены вперед – это означает, что оба в наручниках. Юноши молчат и, по-моему, наблюдают за патрульными. Тот, которого я вижу яснее, вроде бы улыбается в ответ указавшему на него мистеру Тэнксу.

Глядя на эти лица, я чувствую, как у меня что-то нервно подрагивает внутри, словно в животе закрутился вентилятор. И гадаю, не сулит ли это нового содрогания, но нет, обходится без него.

– А как узнали, что это их рук дело?

– Да они удрать попытались, вот так и узнали, – уверенно отвечает мистер Тэнкс. – Я как раз выезжал на седьмое. И вижу – полицейская машина шпарит на скорости миль в сто. Милях в двух отсюда их взяли. Разложили обоих по капоту, мордами вниз. Всего за пять минут управились. Мне об этом патрульный рассказал.

Мистер Тэнкс вздыхает снова, угрожающе. От него, водителя грузовика, приятно попахивает кожей сидений и упаковочным уплотнителем, в который завертывают хрупкие вещи.

– Бриджпорт, – бормочет он, выговаривая «порт» как «пот». – Убийство, оно и есть убийство.

– Откуда эти люди? – спрашиваю я.

– Из Юты, по-моему. – И немного помолчав, добавляет: – Лодочку с собой взяли.

В этот же миг из двери выходят двое санитаров в красных рубашках, вынося в ночь складные металлические носилки. К носилкам привязан длинный черный пластиковый мешок вроде тех, в каких перевозят клюшки для гольфа, этот кажется комковатым, потому что в нем лежит труп. А еще миг спустя коренастый, толстошеий белый мужчина в белой рубашке с короткими рукавами, при галстуке и пистолете, со свисающим на шнурке с шеи полицейским жетоном, выводит из двери блондинку в легком, расшитом синими цветами платье, придерживая ее, как арестованную, за плечо. Они быстро идут к патрульной машине, один из патрульщиков открывает заднюю дверцу и начинает вытаскивать наружу юношу, того, что улыбался недавно. Однако детектив на ходу говорит что-то, патрульщик отступает в сторону, оставив юнца в машине, второй снимает с пояса фонарик.

Детектив подводит блондинку к открытой дверце. У нее очень легкая поступь. Патрульщик светит фонариком в лицо сидящего у дверцы юнца. Я вижу бледную, как у привидения, кожу, которая выглядит влажной даже с моего места, волосы на висках сбриты, но сзади свисают. Он смотрит прямо в горящий фонарик с таким выражением, словно готов выставить напоказ все, что о нем следует знать.

Женщина бросает на него короткий взгляд и сразу отводит глаза в сторону. Юнец произносит несколько слов – я вижу, как шевелятся его губы, – и женщина тоже что-то говорит, обращаясь к детективу. Затем оба поворачиваются и быстро направляются к двери домика. Патрульщик сразу же захлопывает дверцу машины, садится вместе с напарником на передние сиденья. Громко взвывает сирена, включается голубая мигалка, и машина – «краун-вик», такая же, как у меня, – медленно проезжает несколько ярдов, а потом двигатель ее взревывает, колеса начинают вращаться быстрее, и она вылетает на 7-е и уносится на север, сирена ее еще слышна, но самой машины уже не видно.

– А вы докуда добраться пытаетесь? – хрипловато осведомляется мистер Тэнкс. Он аккуратно разворачивает упаковку с двумя пластинками мятной жевательной резинки и отправляет обе в свой большой рот. Кейс по-прежнему зажат у него под мышкой.

– В Дип-Ривер, – отвечаю я, почти онемевший от этого зрелища. – Заберу там сына.

Дрожь в животе стихла.

Стоявшие на 7-м зеваки начинают расползаться. Машина «неотложки» – задние дверцы уже закрыты, свет внутри погас – осторожно отъезжает задом от мотельной двери и неторопливо устремляется вслед за патрульщиками – в Данбер, я полагаю; ее мигалки, серебристая и красная, вспыхивают, но сирена молчит.

– А оттуда куда? – Он сминает обертку жвачки и начинает мощно работать челюстями. Я замечаю на его безымянном пальце толстое золотое кольцо с бриллиантом, вещь, которую крупный человек может придумать сам для себя или получить за победу в «Супер Боул».

– В «Баскетбольный зал славы». – Я дружелюбно смотрю на него. – Были там когда-нибудь?

– Не-а, – покачав головой, отвечает он. Воздух, который он выдыхает, сильно пахнет сладкой мятой. Волосы у мистера Тэнкса короткие, густые, черные, но растут почему-то не по всей голове. Кое-где виднеются островки поблескивающей кожи, отчего он выглядит старше своих лет – по моим, то есть, предположениям. Скорее всего, мы с ним ровесники. – А чем занимаетесь?

Слова «СВОБОДНЫЕ НОМЕРА» безмолвно гаснут, а следом и «МОТЕЛЬ», зато вспыхивает, погуживая, «НЕТ». Клерк опускает в конторе жалюзи, смыкает их планки и почти сразу за этим выключает свет.

Я понимаю, что мы с мистером Тэнксом не то чтобы общаемся, мы просто засвидетельствовали ненадолго опасную природу жизни как таковой и неопределенность нашего присутствия в ней. Другой причины стоять здесь бок о бок у нас нет.

– Недвижимостью, – отвечаю я, – в Хаддаме, Нью-Джерси. Это примерно в двух с половиной часах отсюда.

– Город богачей, – говорит мистер Тэнкс, продолжая усердно жевать резинку.

– Кое-какие богатые люди там имеются, – соглашаюсь я. – Но есть и такие, что просто торгует недвижимостью. А вы где живете?

– Разведен, – отвечает мистер Тэнкс. – А живу, можно сказать, вон в той колымаге. – Он обращает полуночное лицо к своему грузовику.

На боку огромного фургона мистера Тэнкса изображен лихой зеленый корабль «Мейфлауэр», прорезающий лихие желтые волны. Едва ли не самая патриотичная картинка, какую я видел в окрестностях Риджфилда. Я представляю, как мистер Тэнкс, облаченный (по непонятной причине) в красную шелковую пижаму, забирается в свой высокотехнологичный спальный отсек, подсоединяет наушники к CD-плееру с диском Эла Хиблера, листает «Плейбой» или «Смитсониан», жует «сэндвич гурмана», купленный на дороге и разогретый в мини-микроволновке. Возможно, Маркэмам стоит подумать о таком фургоне вместо пригородов.

– В нем, наверное, неплохо, – говорю я.

– Надоедает такая жизнь. Да и тесновато там, – говорит мистер Тэнкс. Весу в нем фунтов 290, я полагаю. – А у меня собственный дом есть, в Альгамбре.

– Там ваша жена живет?

– Не-а, – крякает мистер Тэнкс. – Там моя мебель стоит. Как соскучусь, навещаю ее.

У все еще освещенного домика, в котором произошло убийство, полицейские, чьи стетсоны сдвинуты теперь на затылки, закрывают дверцы «субурбана» и, негромко переговариваясь, заходят в домик. Мы с мистером Тэнксом – последние из наблюдателей. Времени сейчас, я думаю, около трех. Меня так и тянет лечь в постель и уснуть, но я не хочу оставлять мистера Тэнкса в одиночестве.

– Позвольте мне вам вопрос задать. – Мистер Тэнкс по-прежнему прижимает к себе могучей рукой кейс и сосредоточенно жует резинку. – Раз уж вы недвижимостью занялись.

(Как будто это произошло лишь пару недель назад.) На меня он не смотрит. Возможно, его смущает необходимость обращаться ко мне как к профессионалу.

– Я вот подумываю дом мой продать. – Смотрит он прямо перед собой, в темноту.

– Тот, что в Альгамбре?

– Угу. – Он с шумом втягивает в себя воздух через широкие ноздри.

– В Калифорнии, как я слышал, цены вниз не идут, если вы именно это хотите узнать.

– Я его в семьдесят шестом купил. – Еще один шумный вдох.

– Ну, тогда у вас все в полном ажуре, – говорю я, сам не зная почему; в Альгамбре я ни разу не был, как там обстоят дела с налогами, с конкуренцией, каков расовый состав или состояние рынка, не знаю. Очень может быть, что настоящую Альгамбру я увижу раньше, чем Альгамбру мистера Тэнкса.

– Я вот что понять хочу, – говорит он и утирает большой ладонью лицо, – стоит мне сюда переезжать или не стоит.

– В Риджфилд? – Не самый очевидный выбор.

– Да все равно куда.

– У вас есть здесь друзья, родные?

– Нету.

– Может, где-то здесь находится контора «Мейфлауэра»?

Он покачивает головой:

– Им все едино, где ты живешь. Лишь бы грузовик водил.

Я с интересом вглядываюсь в его лицо.

– А вам здесь нравится? – Теперь я имею в виду все Побережье, от полуострова Делмарва до Истпорта, от Уотер-Гэпа до острова Блок.

– Тут неплохо, – говорит он. Его словно сидящие в пещерах глаза сужаются, он помаргивает, глядя на меня так, точно почуял, что я над ним посмеиваюсь.

Да ничего подобного! Я прекрасно (думается мне) понимаю, что он имеет в виду. Если бы он ответил, что его тетушка Панси живет в Броктоне или брат Шерманн в Трентоне или что он хочет перейти на управленческую работу в одну из контор корпорации «Мейфлауэр», находящуюся, скажем, во Фредерике, штат Мэриленд, или в Айере, штат Массачусетс, в этом присутствовал бы здравый смысл. Хоть и было бы менее интересным в человеческом отношении. Однако, если я прав, его вопрос в гораздо большей степени связан со знамениями и предвестиями и относится к природе непредвиденного (а не к экономике «ржавого пояса» страны или снижению стоимости квадратного фута жилья в агломерации Хартфорд – Уотербери).

Нет, вопрос мистера Тэнкса взят из того разговора, который каждый из нас ведет в одиночестве со своим безмолвным «я», и правильный ответ на него порождает роскошное ощущение синхронистичности – вроде того, с каким я четыре года назад вернулся из Франции, – когда все, что ни происходит, великолепнейшим образом относится к тебе, и все, что делаешь ты, словно бы направляется теплым, невидимым астральным лучом, исходящим из некоей точки в космосе, слишком далекой, чтобы установить ее местонахождение, но ведущей тебя – если ты просто следуешь ее указаниям и остаешься на связи с ней – туда, где тебе хочется оказаться. У христиан имеется более суровая версия этого луча, и у джайнистов тоже. Наверное, именно так ведут себя танцоры на льду, объездчики лошадей и психотерапевты, помогающие людям справиться с горем. Мистер Тэнкс – один из множества тех, кто пытается, не расставаясь с надеждой, выйти из состояния, в котором он устал пребывать, найти что-то лучшее, и потому хочет узнать, что ему следует делать, а это вопрос очень сложный.

Конечно, я с радостью помог бы ему настроиться на эти малые светила, боюсь лишь, что он при этом встревожится, приняв меня за чокнутого, или за пройдоху-риелтора, или за гомосексуалиста с эндоморфными полирасовыми аппетитами. В смысле наиболее благородном такая помощь и составляет суть риелторской профессии.

Я складываю на груди руки и позволяю себе немного сдвинуться вбок, чтобы прислониться бедром к багажнику моей «краун-виктории». А затем, переждав несколько секунд, говорю:

– Думаю, я точно знаю, что вы имеете в виду.

– Вы это о чем? – с подозрением спрашивает мистер Тэнкс.

– О том, что вы задаетесь вопросом, куда вам лучше всего перебраться, – сообщаю я тоном, в котором нет (надеюсь) ни агрессивности, ни пройдошества, ни гомофилии.

– Да, но главное не в этом, – отвечает мистер Тэнкс, уже норовя увильнуть от обсуждения темы, которую сам же и предложил. Но все же продолжает: – Хотя, в общем-то, верно. Я хотел бы обосноваться в каких-то других краях, понимаете? Наподобие здешних.

– Вы стали бы жить тут? – спрашиваю я – благожелательно, профессионально. – Или просто поселили бы вашу мебель?

– Жить. – Мистер Тэнкс кивает и устремляет взгляд в небо, словно желая узреть в нем будущее. – Я не возражал бы даже против переезда в места, где жил прежде, если бы они мне нравились. Понимаете, о чем я?

– Полагаю, да, – отвечаю я, подразумевая «целиком и полностью».

– Восточное побережье кажется мне вроде как уютным. – Внезапно мистер Тэнкс поворачивается к своему фургону, словно услышав какой-то звук и ожидая увидеть человека, который выцарапывает на его боку некую гадость или собирается влезть в него и спереть телевизор. Но никого там нет.

– Вы родом откуда? – спрашиваю я.

Он по-прежнему смотрит на свой грузовик, не на меня.

– Из Мичигана. Мой старик был там хиропрактиком. Из негров этим мало кто занимается.

– Я думаю. Вам нравилось там?

– О да. Я любил те края.

Нет смысла заверять его, что я и сам – старая Росомаха[59] или что у нас с ним, наверное, много общего. Развод, для начала. В любом случае мои воспоминания разойдутся с его.

– Так почему бы вам не вернуться, не купить там дом? Или не построить? Я так думаю, для этого семи пядей во лбу не потребуется.

Мистер Тэнкс бросает на меня настороженный взгляд – как будто я намекнул на недостаток пядей в его лбу.

– Там теперь моя бывшая жена проживает. Нет, не пойдет.

– А дети у вас есть?

– He-а. Потому я в «Зале славы» и не был.

Густые брови его слегка опускаются. (Какое мне дело, есть у него дети, нет?)

– Ну, я вам вот что скажу. – Мне все еще хочется подбодрить мистера Тэнкса, сообщив ему какие-то полезные факты, некие данные, которые помогут решить, что делать дальше. Меня даже тревожит немного то обстоятельство, что он не сознает, как хорошо я понимаю его чувства, которые и сам когда-то испытывал. Ничто не огорчает нас сильнее, чем наша неспособность поделиться с другим важнейшими сведениями о жизни. – Я просто хочу сказать вам следующее, – начинаю я заново, внеся небольшую поправку. – Я занимаюсь продажей домов. И живу в очень приятном городке. В скором времени цены начнут расти, и я думаю, что к концу года, а может, и раньше процент комиссионных тоже повысится.

– Там у вас слишком богатые люди живут. Бывал я в вашем городке. Перевозил туда жену одного баскетболиста. А год спустя перевозил оттуда.

– Вы правы, жизнь там недешевая. Но позвольте вам сказать, что большинство экспертов считает покупку, которая обходится вам в два с половиной годовых дохода, без вычета налогов, вполне разумным долговым бременем. У меня есть сейчас в Хаддаме дома (все были показаны Маркэмам и мгновенно отвергнуты) ценой в двести пятьдесят, а в скором времени появятся и новые. И, по моим ощущениям, в долгосрочной перспективе, независимо от того, кто победит, Дукакис, Буш или Джексон (ну этот навряд ли), цены в Нью-Джерси останутся прежними.

– Угу, – бормочет мистер Тэнкс, и я мгновенно ощущаю себя пройдохой (каковым, возможно, каждый риелтор и является).

Впрочем, на мой взгляд, я оказываю большую услугу человеку, которому продаю дом в городе, где жизнь терпима. А если я пытаюсь что-то продать ему и у меня это не выходит, он хотя бы начинает лучше представлять, что ему по душе (будем считать, что он может себе это позволить). Кроме того, я не сторонник идеи «разведения мостов», с реализацией которой мистеру Тэнксу, похоже, доводилось сталкиваться. Я за то, чтобы гарантировать всем и каждому одни и те же права и свободы. И если это подразумевает необходимость торговать участками земли Нью-Джерси, как пончиками, чтобы всем нам досталось по сладкому кусочку, пусть так. Все равно лет через сорок нас на этом свете уже не будет.

Иными словами, устыдить меня не так-то легко. Что касается мистера Тэнкса, он определенно стал бы недурным добавлением к нашей общине, и Кливленд-стрит приняла бы его с тем радушием, какое способно обеспечить содержимое его бумажника (вот только грузовик ему пришлось бы пристраивать где-то еще). Да и оказать человеку услугу, не попытавшись его заинтересовать, я, как ни крути, не могу.

– А что в работе риелтора самое худшее?

Он снова смотрит не на меня – в небо над крышами «Морского ветерка», где все выше восходит горбатый месяц, окруженный размытым гало. Мистер Тэнкс дает мне понять, что не готов к покупке дома в Нью-Джерси, ну и отлично. Разговоры вроде нашего он может вести с кем угодно – ему нравится бессвязно и меланхолически рассказывать о его желании оказаться в каком-нибудь месте получше, а я испортил всю малину попыткой понять, в каком и как. Может быть, он прекрасно себя чувствует, посвятив жизнь перевозке людей туда и сюда.

– Кстати, я – Фрэнк Баскомб.

Я произвожу жест из разряда «здравствуй и прощай» – протягиваю руку в сторону обтянутого зеленой тканью живота мистера Тэнкса. Он вяло сжимает лишь кончики моих пальцев. Мистер Тэнкс хоть и выглядит как вышибала из команды Винса шальных времен Барта Старра и Фаззи Терстона[60], но рукопожатие у него, точно у светской девицы.

– Тэнкс, – это единственное, что он считает нужным проворчать.

– Ну так вот, я не знаю, есть ли в ней хоть что-то плохое, – говорю я, отвечая на его вопрос о работе риелтора и внезапно ощущая сминающую мой мозг усталость, мучительную потребность в сне. И делаю паузу, чтобы перевести дыхание. – Когда она мне надоедает, я просто стараюсь не обращать на это внимания, остаюсь дома и читаю книжку. Но если уж в ней непременно должна быть дурная сторона, так она связана с клиентами, которые убеждены, будто я хочу втюхать им дом, который они невзлюбили, что мне наплевать, нравится он им или нет. А этого со мной никогда не бывает.

И я провожу по лицу ладонью, подталкивая веки вверх, не позволяя им смежиться.

– Не любите, когда вас неправильно понимают, так? – Похоже, мне удалось позабавить мистера Тэнкса. Что-то странно булькает у него в горле, повергая меня в недоумение.

– Пожалуй, что так. Или не так.

– Я-то вашего брата всегда жульем считал, – говорит мистер Тэнкс, словно обсуждая кого-то еще с кем-то еще. – Вроде торговцев подержанными машинами. Или тех, кто продает похоронные страховки. В этом роде.

– Не вы один, я полагаю. – Мне приходит в голову, что мы стоим всего в двух футах от моего багажника, набитого риелторскими табличками, бланками предложений, квитанциями об уплате задатка, описаниями домов, памятками для клиентов, стикерами «ЦЕНА СНИЖЕНА» и «ПРОСТИТЕ, ЭТОТ ДОМ ВЫ УПУСТИЛИ». – На самом деле главная моя забота – избежать неверного понимания. Я не хотел бы поступать с вами так, как не хочу, чтобы поступили со мной, – во всяком случае, по риелторской части.

Как-то коряво получилось (из-за усталости).

– Хмх. – Вот и весь ответ мистера Тэнкса. Время наших общих наблюдений за странностями жизни истекает.

Внезапно на другом конце вереницы мотельных домиков из двери последнего, освещенного, ради которого и продолжается наше ночное бдение, выходят двое полицейских в форме, за ними следует крепыш-детектив, а за ним женщина-полицейский, тоже в форме, придерживающая за руку молодую жену в синем платье. Та, в свой черед, держит за ручку крошечную светловолосую девочку, которая обводит опасливым взглядом окрестную тьму, оглядывается на домик, а затем, словно вспомнив что-то, поворачивается, чтобы взглянуть на прилепленного к окну «субурбана» слабоумно ухмыляющегося Багса. На девочке опрятные короткие желтые шорты, теннисные туфли поверх белых носков и ярко-розовый свитерок с красным, придающим ему сходство с мишенью, сердцем спереди. Коленки девочки чуть-чуть вывернуты вовнутрь. Когда она снова оглядывается по сторонам и не находит никого знакомого, взгляд ее останавливается на мистере Тэнксе. Так, не сводя с него глаз, она и пересекает парковку, направляясь к машине без опознавательных знаков, которая отвезет ее с матерью куда-то еще, в какой-то город Коннектикута, где ничего страшного-ужасного не произошло. Там она уснет.

Они оставили свой домик открытым, а лодку – набитой более чем пригодными для покражи вещами, которые стоило бы запереть в доме или отдать на хранение. (Именно мысли об этом могли помешать мне спокойно спать, даже если бы убили мою возлюбленную, в середине какой-нибудь ночи 1984 года.)

Впрочем, перед тем как нырнуть в машину, молодая женщина оглядывается на свой домик, на «субурбан», обводит «Морской ветерок» взглядом и останавливает его на мне и мистере Тэнксе – в некотором роде своих компаньонах, сочувственно наблюдающих издали за тем, как она вступает в схватку с горем, смятением и утратой, со всем этим сразу и совершенно одна. Женщина поднимает лицо к звездам, и свет падает на него, и я вижу, что молодые, свежие черты его искажены испугом. Она уловила первый душок, первый проблеск того, что все ее прежние, существовавшие еще два часа назад связи с жизнью распались и она обратилась в часть новой системы отношений, суть которой и главное средство связи – опасливость. (Выражение ее лица не так уж и отличается от того, какое я видел на лице убившего мужа этой женщины юнца.) Я, разумеется, мог бы установить с ней подобие новой связи – словом или взглядом. Однако связь наша продлилась бы только миг, а главное, в чем она теперь нуждается, – и начинает понимать это – осторожность. Получить в молодые годы урок осторожности – не худшее, что может с нами случиться.

Женщина скрывается в полицейской машине. Хлопает дверца, и через полминуты все они уезжают: сначала местные полицейские в патрульной машине Фэрфилдского управления шерифа, двигатель ее негромко урчит, мигалка вращается; затем лишенный опознавательных знаков автомобиль, за рулем которого сидит женщина-полицейский, – этот, как и «скорая», уходит в противоположном направлении. И снова, едва они скрываются среди кустарников и деревьев, начинает выть сирена. Нынешней ночью они сюда не вернутся.

– Бьюсь об заклад, страховку им выплатят, – говорит мистер Тэнкс. – Мормоны. Знаете, уж им-то всегда платят. Эти ребята своего не упустят.

Он сморит на часы, глубоко врезавшиеся в его огромную руку. Время суток для него значения не имеет. Не понимаю, откуда ему известно, что они мормоны.

– Вы знаете, как помешать мормону стибрить ваш сэндвич, пока вы ловите рыбу?

– Как?

Странное я выбрал время для анекдотов.

– Скормить его другому мормону.

Откуда-то из глубины груди мистера Тэнкса снова доносится «хмх». Такова его метода разрешения неразрешимого.

Я, однако ж, хотел бы узнать – поскольку мистер Тэнкс дал понять, что считает нас, риелторов, двоюродными братьями подкручивающих одометры торговцев подержанными автомобилями и проходимцев, которые мухлюют с кладбищенскими участками, – что он думает о водителях грузовиков. Занимаясь моим бизнесом, приходится выслушивать массу враждебных высказываний на их счет, обычно в них видят ту составляющую индустрии перевозок, от которой можно ждать любой пакости. Впрочем, я удивился бы, обнаружив, что у мистера Тэнкса имеются аналитические воззрения на его собственный счет. Наибольшее, не приходится сомневаться, счастье он испытывает, сосредотачиваясь на том, что происходит за его ветровым стеклом. В этом отношении он похож на вермонтца.

Страницы: «« 4567891011 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В четвертой книге романа «Тэмуджин» продолжается история юного Чингисхана. Вернувшись из меркитского...
Алекс даже не подозревал, что его жизнь изменится до неузнаваемости. Ему придется пуститься в путеше...
Каждый день в России проходят тысячи мероприятий самой разной направленности. Концерты, фестивали, с...
«Государственный переворот: Практическое пособие». Данная книга вышла в свет в 1968 году, с тех пор ...
Книга выдающегося ученого XX века, академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва адресована молодым читателя...
В седьмом издании учебника для студентов медицинских вузов, в отличие от предыдущего издания (шестое...