Индульгенции Солнцев Иван

– Наверное, да. Но ты не хочешь ответить?

Она улыбается – натянуто, с горчинкой. Кладет руку на мою, безвольно протянувшуюся вдоль стола. Наверняка, ощущает холод. Я сейчас, наверное, также холоден, как когда-то была залитая чем-то серым и бесформенным рыба на тарелке Ольги. В моей голове крутится фраза «Два с половиной года вдребезги». Забавная фраза. Даже смешная.

– Давай, не будем конкретизировать. Мы вместе, и мы чувствуем друг друга, ведь так? Этого достаточно, правда?

– Ну, да, – киваю я. Мне не нужно больше ничего говорить. Ей тоже. – Ты права.

Вопрос оказывается исчерпан. Я сам удивляюсь тому, что в глубине души ждал хотя бы красивой лжи. Женщине легко соврать о чем-то практическом, ощутимом, о том, что можно пощупать, но она принципиально будет демонстрировать свои чувства, чтобы сохранить последний фиговый листок, прикрывающий свою лживую сущность. Не все женщины такие, я знаю.

Это я такой везунчик.

Я практически никогда не поднимал руку на женщин. Это даже странно, с учетом того, с какими интересными личностями мне приходилось иметь дело, и сколько раз меня подмывало не доказывать свою очевидную правоту словами или демонстративным уходом, а ударом в область лицевой структуры украшенного сиськами и наивными глазками раздражителя. Единственный раз, когда я допустил применение силы, имел место быть как раз при Ольге. Она вывела меня из себя своими воплями настолько, что я оттолкнул ее в комнату, как бы намекнув, что ей пора прилечь и остыть, иначе ее ПМС разрушит ее жизнь. В каком-то плане это помогло, потому что, треснувшись об пол, она молча отказалась от моей поспешной помощи, подошла к кровати и улеглась. Я ушел. Вернулся с извинениями, огромным букетом и еще какими-то там увещеваниями. Она дулась еще где-то сутки, и у нее все прошло, благо, реальной боли она не испытала. Вот только у меня ровно в момент, когда у нее отлегло, на душе завелись дикие саблезубые кошки и начали скрести во всю силу.

Я понимал, что не ощущаю себя виноватым, что все извинения были ложными. Понимал, что по сумме ее достижений и сказанного в тот день, ее следовало как следует огреть по темечку плазмой, но вместо этого я пытался просто отстреливаться. В итоге, я ощущал себя униженным и подавленным. Вопреки традициям последнего времени, я пошел прогуляться через город, в летний выходной. Припарковав машину в районе «Адмиралтейской», я пошел на Дворцовую, чтобы вспомнить детство и юность, в которых гнездились еще теплые ассоциации с этими местами. Взрослая жизнь принесла Европу, всяческие разновидности южных курортов, лыжные курорты и обычная, характерная для простолюдинов прогулка в центре города стала чем-то экзотическим, чужим, как шаверма у метро для завсегдатая хороших ресторанов.

На Дворцовой, только я вышел с проезжей части на пешеходную зону, ко мне подскочила девушка в костюме гусара с неимоверно высоко задранными корсетом сиськами и спросила, можно ли меня арестовать на несколько снимков. Я хотел ей мило улыбнуться, просто за ее сиськи и милое личико, но что-то меня остановило, и я, просто гавкнув «Нельзя», продолжил путь. Направившись в сторону Миллионной, я ощутил жуткую вонь дерьмом и, оглянувшись, понял, что все в порядке – на площади стояло пять колесниц с понурившими головы лошадьми. Лошади выглядели настолько печально, что мне сразу вспомнилось стихотворение Маяковского из школьной программы. Эмоций у меня это, впрочем, не вызвало, и я пошел в обход к Дворцовому мосту. Перешел его, ощущая омерзение от трущихся через толпу вонючих велосипедистов, вопящих малолетних идиоток и толп гастарбайтеров.

На Стрелке, на спуске к воде, мужик в рубашке и брюках активно предлагал прохожим выстрелить из сомнительного вида золотистой пушки в сторону Невы. Успеха его призывы не имели, и, когда к нему подошли актер в костюме Петра и какая-то телка в бордовом платье с ним, мужик, по крайней мере, обзавелся компанией для болтовни. Затем ко всей этой пестрой компании подошла другая – из двух теток в солнцезащитных очках на пол-лица, двух маленьких девочек и паренька лет десяти. Дети захотели сфотографироваться с довольно стремно смотревшейся царственной парой, и их желание удовлетворили. Потом Петр стрельнул у одной из теток несколько сигарет, вежливо поблагодарил, и сладкая парочка выдвинулась вниз, к воде. Дети стали тормошить пушку, но из нее так никто и не выстрелил. Мужик с пушкой заболтался с одной из теток, хлещущей пиво из стаканчика. Они довольно долго курили, и она довольно внимательно слушала его рассказ о том, как он гладил свою рубашку и еще о чем-то там.

Для меня все это было экскурсом в неизведанное. Я здорово отвык от всего того бессявязного бреда, который происходит летом в этом городе. Я забыл про Ольгу, ее самомнение и мои страдания из-за него.

Одинокая и не очень красивая девушка, сидящая на гранитной стене с пачкой ряженки и толстой книгой и охраняющая свою и еще чью-то сумку, смотрелась как-то жутко, и я решил пойти дальше. В итоге, пошел обратно, к машине.

Действительно, стало легче.

Ольга загорает, натершись каким-то дорогим до изумления средством для защиты кожи. Она с серьезным видом утверждает, что с ним она может лежать хоть в километре от солнца, и ее кожа не обгорит и не иссушится. Она плохо училась в школе.

Мальчик с надувным матрасом неопределенной расцветки улетает с разбегу в море. Родители, видимо, только сейчас заметили его побег и пытаются докричаться до него через дым своих сигарет, но выходит не очень.

Девушка в майке с надписью «Wake up your life» сидит в шезлонге, и ее плечи ярко-красного цвета. Видимо, у нее нет волшебного крема, как у Ольги, но у нее есть неплохие сиськи, и она явно не русская, и это возбуждает.

Я пытаюсь расслабиться, спокойно полежать, позагорать, но выходит скверно. Как оказывается, и безбрежного моря, и наполненного солнцем воздуха мне сейчас мало, чтобы забыть о том, что меня ведет то ли к пропасти, то ли к взлету. В воздухе царят блаженство, далекие крики чаек, визг детишек. Откуда-то справа Джоан Осборн орет о том, что бог мог бы быть одним из нас. Это снова приводит меня к мысли о православной брюнетке и ее грудях. С другой стороны, у кого-то в мобильнике раздается «О боже, какой мужчина», и мне становится мерзко, но мелодию вовремя останавливают. Здесь, вроде как, не так уж много народа – благо, курорт не из общественно доступных, – но все равно людей, и особенно – русских, больше, чем мне хотелось бы. Но на частный сектор на пляже я раскошелиться не готов, хотя Ольга предлагала оплатить его сама. Мне было бы там еще менее уютно. Наедине с ней я бы сейчас точно свихнулся.

Я умудряюсь расслабиться и уснуть, а когда просыпаюсь, не обнаруживаю ни Ольги, ни ее маленькой сумочки, только пустой шезлонг. Передвигаю спинку своего к стоячему состоянию. Я немного обгорел, но дремал явно не долго. Пытаюсь отследить следы на песке, но ничего не выходит. Осматриваюсь и нахожу взглядом крытый пляжный бар. Былой опыт подсказывает, что заскучавшая Ольга могла двинуть только туда. Я горько усмехаюсь тому, насколько хорошо ее знаю, когда вижу ее за стойкой – болтающую, смеющуюся. Какой-то испанец или вроде того явно пытается ее закадрить, а его резервный вариант – блондинка с солидными формами, но без какого-либо макияжа, сидит рядом и тоже хихикает, попивая пина-коладу из бокала с развесистым декором. Когда парень пытается приблизиться к лицу Ольги, она со смехом отмахивается от него и немного отодвигается. Я мысленно ставлю ей плюсик. Когда же этот южанин нагло хватает ее за талию и придвигает вместе со стулом к себе, она просто смеется и не сопротивляется, и все встает на свои места. Я осторожно смотрю на нее, и спустя короткое время она меня замечает, хотя практически не подает вида. Что-то объясняет парню. Тот разочарованно цокает языком и предлагает соседке Ольги потанцевать. Та пожимает плечами и уходит с ним туда, где лучше слышно лениво сводимый местным диджеем долбежный хаус. Ольга машет мне рукой. Я ухмыляюсь, иду к стойке. Мне уже плевать. Хотя, если честно, желудок снова сжался. С этим действительно ничего так быстро, как хотелось бы, не поделать.

В очередной раз убеждаюсь, что земля – квадратная, и всех нас закидывает по одним и тем же углам. Уж здесь-то я точно не планировал встретить Мишу Чиркова – моего экс-коллегу по «Санрайзу» – конторе, закончившей свой век совершенно бесславно. Мы встречаемся в мужском туалете, моем руки, жмем их друг другу и выходим покурить.

Миша рассказывается, что после облавы ОБЭП в «Санрайзе» и краха этой «молодой и динамично развивающейся компании» дела у него пошли только в гору, и он не жалеет ни о чем. Говорит, что планирует купить новую хату в Приморском районе и расширить загородный дом до семиста метров.

– Надолго здесь?

– Да нет, на недельку, – он активно жестикулирует, мимка на пределе; возможно, кокаин. – Приехал с одной, дочь важной шишки в «Роснефти». Надо окучить и произвести впечатление.

– Истощить кредитку? – по-доброму подначиваю.

Он толкает меня в плечо, и мы оба смеемся, и это уже не та реальность, где я жду точки невозврата.

– А ты-то как сам?

– Да, потихоньку, – жму плечами и смотрю вдаль. – Со своей тут. Нынешней.

– А говоришь, как про бывшую.

– Да?

– Ага. Может, ну их, и пойдем, да нюхнем? – без обиняков предлагает Миша.

– Не. Не сейчас.

– А у тебя есть номер Аслана? Который всякие редкости доставал.

– Есть.

Я даю ему нужный номер, и он долго молчит, и я тоже, но никто из нас не уходит.

– Я пока не буду ему звонить, – вздыхает он почему-то. – Но чувствую, в какой-то момент, мне припрет. Не могу жить скучно, знаешь? Не угорать.

– Понимаю.

– А ты?

– А я отдыхаю. Фильтруюсь, адаптируюсь. Но созвонимся как-нибудь.

– Конечно. Ну, я погнал. Пора прочищать зойкины скважины.

– Зайкины?

– Нет, зойкины. Она – Зоя, прикинь?

– Страшно себе представить.

– Сиськи – лакшери, – улыбается во все зубы Миша, машет рукой, отворачивается и уходит.

Я долго смотрю ему вслед, наблюдая за тем, как отдаляется мое убежище от Ольги. Или от того, что я сам себе надумал в ее лице.

У меня нет его номера. И у него – моего.

Я думаю только об этом, возвращаясь на пляж, где уже лежит уставшая от коктейлей Ольга.

Серега позвонил мне в тот вечер нежданно-негаданно. Твердил, что надо поговорить. Его голос уже намекал на то, что случилось нечто страшное, и у него, быть может, есть последний шанс что-то исправить. Правда, по тому, как он произнес в конце разговора «давай», можно было сделать вывод, что шанс уже исчерпан, и ему просто надо высказаться. Так, в общем-то, и вышло.

Мы встретились в кафешке недалеко от моего дома. Серега был на взводе. Его потряхивало, и речь его была обильно сдобрена чем-то крепким, хотя он и был за рулем. Сомневаясь, что он принимал корвалол, я поинтересовался, какого хрена он поехал пьяным.

– Какая разница? Дай мне в морду.

От такого предложения я, несмотря на его соблазнительность, признаться, опешил.

– Поехал вконец?

– Если ты мне дашь по роже, это будет справедливо. Но я просто не могу… – Серега протер и без того сухой рот рукой. – Понимаешь, я просто не выдержал. Мы с тобой со школы знакомы. Ты мне здорово помог тогда, с Чкаловым, и…

– Забудь уже, – махнул я рукой. – Че ты вообще несешь? Приступ лирики? Че за херня, да еще и вечером в среду? Опять паленого «джонни уокера» вырубил?

– Да оторвись ты от того, что я пил, – Серега начинал психовать еще больше, но с видимым усилием понизил тон. – Ты лучше скажи, ты свою бабу любишь?

– Допустим, – я облизнул губы. – Че за говно, Сережа?

– Полное говно. Я, – с каменной убедительностью выдал Серега. – Полнейшее. Короче, помнишь вечер девятнадцатого апреля?

– Допустим.

Я помнил. Совместив сказанное Серегой, я вспомнил, что тогда дал добро Ольге задержаться на работе. Она отказалась от того, чтобы я ее забирал и попросила приготовить что-нибудь вкусненькое к ее приходу. Да, раньше я еще и умел готовить не только макароны и полуфабрикаты. Раньше.

– Так вот, твоя девчушка в тот вечер была со мной и с Артуром – с ее работы такой, длинный чурка.

Я замолк. Вжался в кресло, посмотрел в сторону барной стойки. Вернулся взглядом к Сереге.

– Ты понимаешь, это, блин…– Серега явно начинал плакать, но я хотел, чтобы он рассказал все, и поэтому ухватил его за руку и сжал до боли.

Серега вякнул что-то несвязное, одернул руку. Я отпустил.

– Короче, я не мог так, понимаешь? Ну, пошло по пьяни, слово за слово, а мне вроде как и до фени – чья она там. Я вообще обо всем забыл. А Артуру было просто насрано, понимаешь?

Я кивнул. Ощутил, что мое лицо одеревенело, руки похолодели, желудок традиционно сжался, словно в страхе, что я пойду и сразу наглотаюсь с горя таблеток.

– И это был ахтунг. Твоя – она трахалась, как ведьма, и заявила, что на таблетках уже в процессе. Я сидел и смотрел, догонялся шампунем, мне было как-то…

– Че там было? Подробно, – потребовал я и встретил ошарашенный взгляд Сереги.

– Слышь, может, в жопу подробности? Я не могу…

– Я тебя из окна выкину на хер, если будешь препираться.

– Ладно, может, и мне так легче станет. Нет, не станет, – Серега поднял чашку с кофе и тут же поставил обратно, едва не пролив. – Короче, мы забрались в квартиру Артура тогда. Нахряпались еще в дороге – все, кроме него, конечно. Он уже принял на месте. В итоге, мы сообща раздели твою…

Серега прервался, и это едва не стоило ему сломанной челюсти, но он об этом так и не узнал. Многие знания – многие печали.

– Ну, – я уже завелся, ощутил прилив огромных горячих потоков к щекам, к горлу, к глазам; ощутил легкое удушье.

– Ну, и я сел в кресло, кожаное, – Серега немного качался, и это меня здорово раздражало. – Стал жрать шампанское из бутылки и смотреть, как Артур жарит ее… Ну, ты сам понимаешь…

– Подробно, – прошипел я.

Мне нужны были подробности. Жизненно важны. Мне необходимо было переломить что-то внутри себя. Возможно, даже самого себя. Любое, даже самое мелкое упоминание о ком-то, кто раньше трахал мою девочку, всегда будоражило меня, ранило, раздражало, а подробности секса с каким-то Артуром при живом мне и вовсе могли меня привести в нечеловеческое состояние. Но к этому я и стремился. Я сразу захотел быстро переболеть этим сносом крыши, хотя и знал, что это будет дорого стоить. Возможно, я уже тогда ждал очередного тревожного звоночка, хотя и надеялся, что он не прозвучит.

– Ну, она заявила, что она на таблетках, и все, мол, нормально. Ну, Артур и залил ей полный бак, аж обратно вытекало, – Серега поежился при этих словах. – Потом еще пропихнул внутрь для закрепления. Забрал у меня бутылку шампуня. Сказал – мол, давай, ты следующий, и тыкнул прям на дырку ее, из которой сперма текла. И она такая еще подначивала – мол, присоединяйся, все нормально – видно было, что я малость в шоке. Ну, понимаешь, я был бухой в сраку. Я попытался…

Серега снова замер, ему стало жутко неудобно от того, сколько он наговорил. Я смотрел на него в упор, и вряд ли мой взгляд отражал огромное желание шутить с собеседником и ждать полгода до полного признания.

– Ну, я попробовал ей присунуть вялого. Даже в рот положил, ей-богу. Но у меня не вставал, как она ни сосала. И тогда я понял, что делаю то, о чем даже думать не следовало, будто бы протрезвел махом. Я отошел. Упал в кресло. Открыл еще шампуня. И начал жрать его, пока снова не захмелел. А Артур, тем временем, раздвинул твоей булки и отдолбил в очко, ну, и спустил туда же. Потом она еще член ему ртом отмывала, помнится.

Как ни странно, на тот момент я не оценивал всей той дикой и уродливой картины, которую описывал Серега. Я думал о том, что Ольга никогда не давала кончать в себя, будучи даже на таблетках – мол, вдруг что-то не сработает, это защита от случайности, а так, сознательно, рисковать случайной беременностью не стоит. И в анал ее я пролезал пару раз со скрипом и с литром смазки и с толстым презервативом. Так вот. Я подумывал о том, что же с моей сексуальной привлекательностью, в таком случае. Думал о том, какого хрена вообще Ольга делала со мной в постели, на столе, на полу, в ванной, на даче, – да везде, где мы трахались. Что-то ей неприятное, видимо.

– Слушай, я знаю, что нет прощенья этому, но че мне делать теперь? Косяк уже есть. Я пытался ее трахнуть. Я не мог молчать. Я представлял себе все это, и то, как мы с тобой близки, и…

– Исчезни, – прохрипел я, не глядя на Серегу.

– Да бл…

– Я сказал – свалил отсюда, можно бегом! – дальше я уже негромко лаял и был готов встать и одеть Сереге на голову стул, но не за то, что он пытался «присунуть вялого» моей женщине, а за его настойчивое желание извиняться.

Серега ушел, не дожидаясь беды. Всю дорогу к выходу оглядывался, словно ожидая, что я вытащу ствол и начну палить ему в спину. А я весь вечер глушил виски в баре. Пытался залить ту огромную кучу дерьма, которая скопилась внутри за все это время, но виски лишь мешалось с дерьмом, превращаясь в однородную вязкую массу, и я увяз в этой трясине по уши. Запил все полученное апельсиновым соком, встал, ощутив, как мир вокруг качается без моего одобрения, проковылял к выходу и поехал домой. Я ехал, будучи пьяным в дрызг, но даже наряд ДПС, какое-то время случайно следовавший прямо за мной, меня не смущал. Я смотрел на дорогу, но видел пустоту. Смотрел в салонное зеркало заднего вида на себя, но видел лишь бесформенное нечто. Я ехал без световых приборов и не обращая внимания на светофоры. Не помню, как я добрался домой, но утром я обнаружил «мерседес» криво припаркованным прямо на газоне, которому предшествовал бордюр, несовместимый с клиренсом моей машины. Подивился своей ловкости. Сел внутрь. Заплакал.

Я хотел тогда, чтобы это воспоминание не существовало. Я впервые в жизни хотел, чтобы какое-то громкое разоблачение не произошло, хотел забыть, вырезать это воспоминание из головы, хоть «болгаркой», но понял, что это невозможно. Я хотел жить, как раньше, но понял, что и этого больше не получится. Я потерял смысл огромного куска жизни. А рядом были лето, отпуск, море.

И сейчас, переосмыслив все происходившее, я так и не смог понять, прав ли я был, что не высказал все Ольге посредством ударов ее головы об стену. Я понимаю, что в таком случае я сел бы и, возможно, не на один год. А сейчас я свободен. Вот только боли во мне скопилось столько, что из нее можно построить довольно прочную одиночную камеру, и уже немного осталось до того, а потому мне нужно было понять, что делать дальше. Нужно было выбрать.

Сейчас на берегу относительно спокойно, и в мою сторону набегают волны. Впрочем, на меня им плевать, конечно. У них свои дела. Одни из них длинны, сильны и скоротечны в своей жизни. Другие – медлительны, коротки и пенисты. Выбирай, какой волной хочешь стать ты – быстрой и заносчивой, но умирающей молодой или основательной, сдержанной, и живущей свой век по правилам и традициям без проблем с законом и порядками общества. Я не уверен, что мне ближе, но прислушиваться к болезненному, пропитанному нафталином мнению консерваторов-долгожителей не охота, а умирать молодым хочется еще меньше. Я не ломаю логику. Жить хочется всем. Жизнь – единственный невосполнимый актив каждого. Купить, найти, поменять можно все, можно даже найти замену значимым людям, как бы цинично это ни звучало, и только жизнь можно потерять лишь единожды. И мне выпал шанс изменить ее. А я боюсь. Или просто сомневаюсь. Я не знаю, что я выбираю в качестве альтернативы. Я слишком привык. Как к кокаину, наверное. Только теперь дорожек все больше, носовая перегородка все слабее и кровоточит, а кайфа практически нет. Боль не глушится. А я пытаюсь разобраться – говоря себе, что Ольга – это явление временное, не вызывающее сильных эмоций, я врал себе или кому-то еще? Я врал, что не влюбился в нее и называл все свои чувства другими именами, лишь бы не терять свой авторитет в своих же глазах. Я запутался изначально. Я понимаю, что не устроил сцену и разрыв тогда не потому, что решил сделать большую подлость и не потому, что мне нужно было что-то там еще выяснить. Я просто боялся потерять ее. Как последний идиот, надеялся, что все как-то уляжется. Я не знаю сейчас, к чему я иду этим путем.

День проходит бездарно и бессмысленно. Загар, прогулки, экскурсия с женщиной-экскурсоводом с отвратительными кривыми зубами и в не менее ужасном синем платье с какими-то желтыми пятнами. Алкоголь и болтовня со случайными знакомыми. Ломаный пьяный испанский.

В разгар веселья мне звонит по «вайберу» Саша – мой новый менеджер по развитию. Я знал его еще на предыдущем месте. Когда его жена умерла, закинувшсь снотворным, а дочь передали на воспитание теще, он соскочил с руководящей должности, какое-то время бултыхался в пустоте и алкоголе, пока не получил от меня приглашение в команду отдела. Саша говорит тихо и неразборчиво. И он говорит, что ему нужна пауза, и он хочет взять отпуск за свой счет на неделю. Отпуск нужен всем. Особенно мне. Я не против того, что он нужен Саше. Только я не уверен, что он вернется. Не потому, что я ему не доверяю. Просто потому, что я слышу его сейчас.

В начале ночи я пытаюсь заняться сексом с Ольгой. Она практически сухая, хотя и стонет и пыхтит, изображая бурное желание. С ней что-то не так. Я ощущаю сухость во рту, потому что всю слюну трачу на обработку члена. Все это выглядит странно, и когда я кончаю, я не получаю и подобия оргазма, зато чувствую облегчение за себя и за Ольгу. Я не могу еще достаточно сильно ненавидеть ее. Она все еще рядом. Но я знаю, что это не вечно.

Тогда, придя в себя после пьянки, я не поленился улучить момент, когда Ольга уйдет в душ и взял ее мобильник. Графический ключ поначалу ввел меня в ступор, но потом я примерно вспомнил, что Ольга обычно изображала, чтобы включить экран смартфона, быстренько вычислил структуру изображаемой фигуры и уже спустя несколько секунд получил разблокированный аппарат. Зашел в сообщения, пролистал.

Она явно не рассчитывала, что я вообще полезу туда. Я даже не стал интересоваться ветками переписок с кем-то, кроме того самого Артура, и в этой ветке была только свежая переписка, но подразумевающая, что кто-то подтер невесть сколько старой.

«Привет. Может, как-нибудь повторим?»

«Ой, да ну тя. Я же так, шутя это все»

«То есть, тебе было плохо?»

«Мне было лучше всех с тобой, дурачок) но мы же дурачились, и все»

«Ну, что ж поделать. Ты пиши, я не прочь снова подурачиться»

«Хорошо. Только не настаивай сильно, я сама решу»

Нужно ли было мне знать больше? Почему она не удалила это, не заставила меня терзать себя угрызениями совести сильнее? Я не знал этого тогда, как не знаю сейчас. Тем не менее, я положил мобильник на место. Сел в кресло. Налил очередной стакан, от одного вида которого у меня начиналась истерика. Я много пил тогда. Один раз чуть не попал на лишение прав, но откупился весьма солидной суммой на месте. Попал на работе на штраф в тридцать штук за огромную стоковую дыру в бюджете и явку в пьяном виде. Мне задавали вопросы, а я отвечал на них коротко, однозначно и не по существу. Я ждал моря и солнца. Дождался. Прекратил активно пить где-то за неделю до отъезда. Ольге это явно понравилось, и она стала как-то ярче, веселее, словно бы ощутила, что все позади. Но во мне ничего не изменилось к лучшему.

Вечером мы с Ольгой, наконец, кончив в позе «шестьдесят девять», расходимся по разных сторонам кровати. Она проглотила все, что вытекло из меня при эякуляции, и нужды идти за салфетками нет. Я не ощущаю никакого вкуса у ее вагины, и это кажется мне странным. Даже никакого послевкусия. Наверное, это предел. Мой член ноет от долгой настойчивой мастурбации маленькой ладонью Ольги в сторону ее рта. Мерзко.

Я не могу понять самого себя. До сих пор. Все просто и слишком сложно одновременно. Я помню, как не мог прикасаться к Ольге первые несколько дней после разговора с Серегой. Помню ее слезы и отъезд ночью с пятницы на субботу к сестре, когда я нажрался до поросячьего визга вместо того, чтобы пойти с ней, как мы договорились заранее, в кино. Мне кажется, я тогда создавал иллюзию отмщения, обращаясь с ней более жестко, чем следовало бы, если бы за ней ничего не числилось, но при этом не объясняя истинной тому причины. Но сейчас я снова могу, пусть уныло, но заниматься с ней сексом, потому что преодолел брезгливость, настроился на осознание того, что она уже отмылась физически, и именно физический контакт не представляет вреда. Сухо, по-деловому, по-животному сношать ее.

Смотрю на маленькое, нагое, распластавшееся по кровати тело Ольги – маленькие сиськи, маленькое лицо. Я словно бы меняю ракурс взгляда на нее, словно бы трезвею и не понимаю, за что вообще можно любить такого человека. Такую лживую продажную тварь под личиной скромности и деловитости. Но гораздо большее разочарование меня постигает, когда я, отлив, подхожу к раковине и смотрю в зеркало. Я не могу понять, за что можно любить этого парня в зеркале. Что он из себя представляет? Что в нем есть нетипичного, уникального? Почему такие, как он находят себе кого-то вообще? Из-за новых «меринов» и «вольво»? Из-за «серых» окладов? Вряд ли, ведь есть интересные, многогранные личности, у которых есть и больше бабок, чем у серых офисных пятен, как этот парень. Закрываю отражение в зеркале ладонью. Не могу больше терпеть. Ухожу на балкон. По дороге подхожу к шкафу, открываю. Ольга все еще считает, что я не знаю, что она, вопреки обещаниям, не бросила курить и надеется, что ультимативно дорогой освежитель дыхания ей помогает. А мне теперь просто плевать. Я достаю из ее сумочки сигарету и пачку спичек с логотипами «кент» и «Две палочки». Закрываю шкаф. Курю на балконе.

Мне становится любопытно, что за шум и гам идут со стороны моря, и я решаю пойти на обзорную площадку, которая находится на крыше отеля и доступна постояльцам за отдельную плату, которую я внес. Ольга спит так крепко, что совершенно не обращает внимания на мои перемещения. Мне кажется, что этот отдых утомляет ее сильнее, чем работа.

Я смотрю на побережье, потом на темный, бездонный массив моря. От берега неторопливо отплывает довольно крупная яхта. Через некоторое время с ее борта вылетает ракета, уносится вверх и где-то высоко превращается в огромный сноп искр. С яхты слышится пьяное восхищенное ликование. Иногда мне кажется, что я – единственный во всем этом долбанном мире, кому нечего праздновать, у кого не осталось никаких поводов для веселья. Мне кажется, что я отдал слишком много жизни той, кто ее не оценил, и сейчас я стою на самом краю, ощущая острый страх того, что пустота, которая образуется с ее уходом, сожрет меня, затянет, сделает слабее. Убьет.

Утром я еду в аэропорт по делу. По срочному делу.

«Если я исчезну, ты будешь скучать по мне?»

«Я буду искать тебя. Мне будет тебя жутко не хватать. Я бы не смогла… Я так к тебе привыкла. Знаешь, иногда жутко не хватает тебя даже тогда, когда я знаю, что вечером ты за мной заедешь. Я как дурочка, да?»

Я не говорю, куда уехал. Еду с местным таксистом, пытающимся что-то мне сказать, но не знающим ни слова по-русски, а по-английски – только то, что нужно, чтобы понять, куда надо ехать клиенту. Я смотрю в окно.

«Иногда мне кажется, мы всегда были вместе»

«Наверное, так и было»

«А почему так?»

«Потому что так и было»

«Ну, неправда, милый, вот пять лет назад, например…»

«Не знаю, что было пять лет назад. Тебя там не было. Значит, этого не было»

«Глупый»

Чмок

Люди бредут по своим делам, торопятся, хотя атмосфера подразумевает спокойные прогулки и безразличие к суете. Мне так кажется. Мне кажется, люди везде торопятся. Нужно успеть накосячить и исправить хотя бы что-то. Но ведь мы никогда ничего не исправляем, на самом деле. Мы делаем вид, что что-то изменили к лучшему, а по факту – все наши грехи и ошибки навсегда остаются с нами. Прошлое не изменить. Не исправить. Мы просто меняем направления в будущее, но прошлое, полное глупых и бездарных ошибок, остается с нами всегда.

«Давай замутим счастье» – прикольно звучит, да?»

«Не помню, откуда эта фраза»

«Тоже не помню. Где-то в Интернете прочитала. Неважно. А ты счастлив со мной?»

«Это зависит от того, счастлива ли ты со мной»

«Не знаю. Мне никогда ни с кем не было так хорошо»

Обнимаю ее, совершенно голую, целую, прижимаю к себе. За окном бесшумно падает невесомый, нежный снег. Третий день нового года.

Закрываю глаза. Я не могу больше смотреть на залитую солнцем улицу. Мне нужно купить небольшой подарок Ольге, чтобы оправдать поездку. Я до сих пор оправдываюсь. Вру. Мне больно. Накрываю лицо рукой. Чувствую влагу на пальцах. Так нельзя.

От Саши – моего нового менеджера по развитию, – поступает сообщение.

«Я все. Больше не могу. Не жди».

Это очень кстати. Потому что я тоже. Расспрашивать о чем-либо я не хочу. После некоторых событий в жизни или ломаешься с концами и теряешься из виду или ожесточаешься так, что ни одно дерьмо тебя не касается. Но я не потеряюсь, как это собрался сделать он. Мой план чуть детальнее и перспективнее.

А, может, и нет.

Закидываю вещи в чемодан, закрываю. Мне не нравится результат. Открываю шкаф, на секунду замираю перед внутренним зеркалом. Боюсь чего-то. Вытягиваю спортивную сумку, которую взял на всякий случай. Складываю необходимые вещи из чемодана, чтобы ограничиться ручной кладью. Уже более осторожно, компактно, хотя места в сумке хоть отбавляй. Что-то оставляю, потому что проще купить новое, чем тащить с собой. У меня странное понимание нагрузки сейчас. Наверное, я мог бы даже уехать без этой сумки. Кладу документы в боковое отделение. Я буду смотреться, как турист-нищета. Это не очень здорово, но лучше, чем сидеть и ждать здесь Второго пришествия и рисковать разборками с потерей багажа. Ольга не видит изменений. Не видит ничего. Она окончательно ослепла – видимо, посмотрела в зеркало и увидела собственную сияющую лживую безупречность.

Она спит, задремала после трех бокалов выпитого под мясо вина. На меня алкоголь, как мне кажется, вообще не подействовал. Это странно.

Я хотел сказать ей еще кое-что, но так и не собрался с духом. Или даже не так – я хотел ей сказать еще что-то, но так и не понял, что именно. Что-то, что венчало бы все эти годы и все эти усилия над собой и над тем, как все складывалось. Я помню, что ей тоже иногда приходилось нелегко, но ее вендетта за это оказалась слишком масштабной. Впрочем, я сужу лишь со своей стороны. Для кого-то это так, пшик, нюанс взаимоотношений в современной гражданской семье. Тема для ток-шоу с Малаховым. Шутка, да и только.

Я закрываю сумку и тут обнаруживаю Ольгу, стоящую в дверном проеме, закутанную в простыню и недоумевающее смотрящую на меня все еще пьяным взглядом.

– Ты что, милый?

Я не хочу говорить. Легкое удушье. Такое привычное. Такое родное. Я хотел кое-что отдать ей, оставив это в прихожей, но теперь у меня есть шанс передать это лично в руки. Да, это издевка. Это небольшая моральная отдача с моей стороны. А что она хотела? Я не могу объяснить, что у меня внутри, но она должна понять, что снаружи заставило меня стать таким.

У меня есть приятель Ваня, который любит творить – писать прозу, музыку, стихи. Он не заработал на этом ни копейки, хотя кое-что у него лично я считаю интересным. Перед поездкой я решил восстановить справедливость и дать ему шанс заработать, а потому заказал ему написать буквально на одну страницу сцену от имени молодой женщины, в которой обязательно должны быть такие вводные, как секс на стороне, друг рогоносца, наблюдающий за всем этим, море спермы. Я пробежал взглядом текст, отдал небольшую сумму и похвалил автора, хотя и не вчитался – не выдержал бы.

Ольга смотрит на меня все также недоуменно. Я смотрю на нее в упор. Она пытается подойти ко мне, но настороженно замирает, как только я опускаю руку в карман. Явно чувствует за собой грешок и боится атаки. Глупо.

Я вытаскиваю из кармана сложенный вчетверо листок бумаги, подхожу к Ольге и отдаю ей. Она с опаской берет и разворачивает. Все это время мы молчим. Она читает, сначала бегло, потом с недоумением, потом с омерзением на лице. Она начинает бегать взглядом по сторонам. Поднимает взгляд и снова смотрит на меня также ошеломленно, швыряет листок под ноги.

Я понимаю, что теперь мне точно нечего ждать. Поворачиваюсь к выходу. Закидываю сумку на плечо.

– Подожди, постой, – Ольга по невнимательности отпускает простыню и остается нагой у меня за спиной, а я, оглянувшись, уже не вижу красоты в ее маленьком, милом теле. – Я же не смогу без тебя. Я тебя…

Она замирает, и я усмехаюсь. Что-то человеческое в ней еще точно осталось. Она не может соврать в этом месте, ей больно произносить это слово. Наверное, это должно даже радовать и вселять надежду. Вот только это не помогает. Теперь-то уж точно не поможет.

Последнее, что она должна была от меня услышать, так и остается невысказанным, и я ухожу, захлопывая дверь.

В самолете свежо, и я внимательно смотрю в иллюминатор. Смотрю на отдаляющиеся ночные огни. На черную бездну моря. На фейерверк с какой-то другой яхты далеко внизу. Все это остается далеко, и это здорово, потому что Ольга все еще там.

Возможно, я был неправ так часто, что перестал верить самому себе, и сейчас я тоже не уверен в правоте своего поступка. Но мне нужна другая жизнь, пусть я и не знаю, какой она будет без того, во что я хотел слепо верить почти три года подряд.

Я смог отсоединиться от эмоционального питания. Я пересек черту. Осталось только понять, кем и когда будет нарисована новая, и тогда…

Для подготовки обложки издания использована художественная работа и фотографии автора. Все права на данные материалы принадлежат автору.