Идея фикс Ханна Софи

– Но… ты встретился с Китом Боускиллом?

– Ну да. Трижды спрашивал, что стало причиной разрыва между ним и его родней. Первые два раза он уклонился от ответа. А третий ответ убедил меня, что он что-то скрывает в этом деле. Он выдал мне историю, на первый взгляд, казавшуюся полным ответом, но на самом деле весь его невнятный и многословный лепет предназначался лишь для отвода глаз, чтобы я не заметил, насколько слабы его объяснения.

– Может, он решил, что это тебя совершенно не касается? – спросила Чарли.

Она могла понять нежелание Кита Боускилла обсуждать душевные травмы разрыва семейных отношений с первым встречным бесцеремонным детективом.

– Нет. Он испугался, – сказал Саймон и, помолчав немного, добавил: – Он тянет на злодея. Не спрашивай у меня доказательств, их у меня нет. Пока.

– Ты тоже не знаешь, кто из них злодей.

– Он заявил, что Конни не желает говорить со мной – что она рассердилась на меня за то, что я уехал, не предупредив ее. Разве это звучит правдоподобно?

– Вполне, – ответила Чарли. – Я сердилась на тебя раньше, когда ты укатил в Кембридж, не предупредив меня. Я могла бы поехать с тобой.

– А вдруг он убил и ее тоже, и поэтому она не отвечает на телефонные звонки?

– Сплошные домыслы, Саймон.

– А много ли у тебя знакомых, порвавших все отношения с родителями?

– Похоже, ты одержим идеей несчастных родителей Кита Боускилла, – пробурчала она.

– Отныне мой руководящий принцип таков: имея противоречивые показания двух людей и не зная, кому верить, я предпочту поверить тому, кто не отрекался от родителей.

– Вот уж… действительно абсурд, – заявила Чарли и, рассмеявшись, глотнула вина.

– Ничего подобного.

– Круто – на редкость убедительный аргумент!

– Постоянно, изо дня в день, я думал, что моя мама умирает – каждый божий день. Думал о том, какую почувствую свободу. А потом осознал, что она, вероятно, проживет еще лет тридцать.

Чарли промолчала. Она терпеливо держала паузу. Считала секунды: одна, две, три, четыре, пять, шесть…

– Главное в том, что я никогда не скажу ей: «Прости, но я выкинул тебя из моей жизни», – продолжил Саймон. – Любой сердечный человек понимает, как больно родителям услышать такое отречение, любой, хоть немного способный к сопереживанию…

Громкие вздохи, перемежавшие его слова, звучали выразительнее самих слов. Чарли догадалась, что ее муж не стал бы говорить такого в личном разговоре – такие признания возможны только на безопасном расстоянии.

– Ребенку не следует отрекаться от родителей, не имея на то железобетонной причины, – заключил он. – Если не стоит вопрос о жизни или смерти.

Чарли сомневалась, что она полностью согласна с этим его утверждением, но издала восклицание, позволившее Саймону воспринять его как согласие.

– Если Кит Боускилл не захотел рассказать тебе о случившемся, то есть вероятность, что его мама и папа тоже не захотят, – заметила она.

– Придется рискнуть.

Да смирись уже, Зейлер: он не приедет домой.

Дотащившись с бокалом вина до гостиной, Чарли плюхнулась на диван. С экрана телевизора ей мрачно ухмылялось застывшее в паузе лицо психованной сироты Эстер.

– Ну и что тебе даст причина разрыва, даже если его родители решат выложить тебе все откровенно? – спросила Чарли. – Как это может быть связано с тем, что Конни видела мертвую женщину на вебсайте недвижимости? При условии, что она вообще видела какую-то жуть. Я по-прежнему сомневаюсь… и меня не колышет, сколько независимых свидетелей готовы подтвердить это явление.

Фотоаппарат Чарли лежал рядом на подлокотнике дивана. Она взяла его, отставив в сторону бокал. Приехав из Испании, Чарли постоянно держала фотоаппарат под рукой – он лежал рядом с нею на кровати, пока она спала, или на подоконнике ванной комнаты, пока она отмокала в ванной. Ей постоянно хотелось просматривать фотографии, сделанные на вилле «Los Delfines».

– Независимых… – задумчиво протянул ее муж. – Интересный выбор определения.

– Прости, что ты сказал? – Чарли вглядывалась в крошечную фигурку распаренного от жары Доминго, опиравшегося на мощный стебель перевернутого лилейного дерева.

– Два человека видели эту мертвую женщину на сайте «Золотой ярмарки»: Конни Боускилл и Джеки Нейпир. Больше никто. Тебе кажется вероятным, что только два человека видели этот труп на вебсайте – всего каких-то полчаса, пока он не исчез оттуда – и почему его видели именно эти два человека? Ведь, если подумать, этот труп могли увидеть миллионы.

– Вероятным? – Чарли скорчила гримасу, изобразив «безмолвный вопль». – Саймон, мы забыли о понятии «вероятность» несколько световых лет тому назад. Все это дело невероятно. Мне по-прежнему кажется, что нам подсовывают своего рода… эксцентричный розыгрыш. Не существует абсолютно никаких доказательств – я имею в виду надлежащих доказательств – того, что кого-то убили или ранили. Никаких. О господи!

– Что? Что случилось?!

– Какой ужас. Просто жуть какая-то!

– Да что?

– То лицо! На горном склоне. Теперь оно видится мне на редкость явственно: глаза, нос, рот… – Чарли нажала кнопку увеличения изображения на фотоаппарате. – Я же спрашивала тебя насчет миловидности – почему ты не сказал, что видишь сущую уродину? Эта физиономия жутко напоминает Джаббу Хатта из «Звездных войн»[48]!

– Ты что, хочешь сказать, что сумела разглядеть его? – раздраженно спросил Уотерхаус. – Ты же сидишь дома!

– Ну да, в фотоаппарате.

– Невозможно, никакая фотография не…

– Я снимала в панорамном режиме, с верхней террасы. Бассейн, площадку для барбекю, гору… бр-р, жутко уродливая физиономия!

– То лицо, что я видел, невозможно заметить на фотографии, – проворчал полицейский.

– Но я вижу его сейчас, правда, Саймон! Много ли разных лиц может проявиться на одной горе?

– По фотографии невозможно ничего сказать, – отрывисто произнес Уотерхаус.

– А похоже ли было то лицо, что ты видел, на Джаббу Хатта из «Звездных войн»?

Саймон ответил после значительной паузы:

– Если ты не видела его непосредственно, то не вправе утверждать, что действительно видела его – основываясь лишь на крошечной фотографии.

– Кому это, интересно, я не вправе заявлять такое? – поддразнила его жена. – Ученым отдела классификации горных физиономий? Разве имеет какое-то значение, что я тоже вижу его? Или это унижает оригинальность твоего восприятия?

– Нет… – Ее вопрос явно смутил детектива. – Мне хотелось, чтобы ты увидела его, но ты не видела. А увидеть его на фотографии – это совсем не то же самое.

– Верно, другое восприятие. Но тем не менее я его вижу.

– Но не на той же горе!

Отстранив от себя телефон, Чарли издала долгое шипение. Затем, вновь поднеся телефон к уху, она услышала, как Саймон тараторит что-то со скоростью, не позволяющей даже понять смысл сказанного. Что-то о человеке по имени Бэзил.

– Будь добр, помедленнее, – попросила женщина. – И вообще, я пропустила начало. Повтори еще разок.

– Сэр Бэзил Ламберт-Уолл, – напряженно произнес Уотерхаус, – один профессор, он живет на Бентли-гроув в доме по соседству с Селиной Гейн. Именно он говорил, что видел прежде Кита Боускилла, когда я показал ему фотографию? Помнишь, я упоминал, что он сказал, будто Боускилл устанавливал ему охранную сигнализацию.

– Да, – вспомнила Чарли, – а потом ты зашел в ту охранную компанию, и там его не узнали и заявили, что Кит Боускилл у них не работает.

– Ты тоже говорила, что не видела лица на той горе, но разглядела его сейчас на фотографии, – нечленораздельно, проглатывая окончания слов, зачастил Саймон, как обычно, когда начинал волноваться. – Почему у тебя вышла такая оплошность? Потому что ты связала эту фотографию с той горой – и связь оказалась настолько сильной в твоей памяти, что ты перепутала одно с другим.

Чарли открыла рот, собираясь возразить, но поняла, что сейчас ее супруга не остановить.

– Бэзил Ламберт-Уолл ошибался, говоря, что именно Боускилл устанавливал ему охранную сигнализацию – это нам известно. Но что если он все-таки видел его? Что если вид Кита Боускилла прочно связался в его памяти с тем днем, когда ему установили новую охранную сигнализацию? Что если в тот день произошло еще какое-то событие, а профессор их просто перепутал? Подумай, ведь такое вполне возможно! Иначе почему он мог быть так уверен, что Кит устанавливал ему сигнализацию?

Например, потому, что он стар и немощен, и просто ошибся!

Чарли не стала озвучивать свою мысль. Когда Саймон был так увлечен какой-то версией, противоречить ему было бессмысленно.

Внезапно женщина услышала тихий щелчок, и связь прервалась. Разговор закончился. Теперь настал черед профессора, сэра Бэзила, – скоро будет прерван спокойный вечер этого старого бедолаги. Чарли вдруг пора-зило, как странно, что ей уже известно то, о чем старик пока понятия не имеет. Она надеялась, что он еще не завалился спать.

Вздохнув, Чарли нажала на пульте кнопку «воспроизведение» и, растянувшись на диване, продолжила смотреть фильм. Элис Фэнкорт могла подождать до утра. Если у Саймона мог появиться свой руководящий принцип, то у Чарли тоже мог появиться свой: люди, которые прерывают разговор, не попрощавшись, не заслуживают того, чтобы их поручения выполнялись немедленно.

– Сэм… – Кейт Комботекра забрала телефон из рук мужа и положила его на кофейный столик между ними. Держа в руке рулончик пленки для пищевых продуктов, она стояла перед ним в желтой пижаме. – Мне необходимо отвлечь тебя на пять секунд. Надеюсь, ты сможешь уделить мне внимание?

– Прости, – отозвался тот.

– Ты помнишь, что нам нужна бумага для принтера?

– Нет. Прости. Завтра принесу.

– Ты позвонил в справочную?

– А что, надо было?

– Да. Спросить о найме водителя, уточнить расценки…

– Ох, точно! Нет. Прости.

– Ладно, – вздохнула Кейт, – еще только один вопрос, и только потому, что мне отчаянно хочется услышать «да»: будет ли справедливо предположить, что ты не выполнил ни одного из четырех дел, которые обещал сделать сегодня?

– Ну, мне просто срочно позвонила Конни Боускилл, – оправдываясь, пояснил Сэм. – Ей нужно, чтобы я узнал у Гринта телефонный номер Джеки Нейпир.

Учитывая обстоятельства, эта просьба прозвучала вполне разумно.

– О, нет, только не заводи по новой свою шарманку! – Миссис Комботекра ритмично постукивала по ладони левой руки рулончиком пищевой пленки, что вполне подходило бы под определение угрожающего жеста, если б орудие угрозы выглядело менее безопасным, обыденным и домашним. – Забудь ты про Конни Боускилл! Пойдем, лучше поможешь мне собрать мальчиков на завтра. Я уже почти закончила упаковывать их ланчи – а ты мог бы откопать в подвале их большие рюкзаки. Ну, знаешь, такие, камуфляжной расцветки.

Кейт исполнила своеобразную пантомиму: сидящий персонаж вскакивает со стула и бросается бежать.

Сэм не шелохнулся.

– Она поселилась в «Гарден-хаус», – сообщил он вместо ответа. – В том же отеле, где сняла номер Селина Гейн.

Он толком не понимал, почему его встревожила мысль о близком соседстве этих двух женщин. Беспокоило ли его то, что Конни могла совершить какую-то опасную глупость? Нет. Она вовсе не вспыльчива. Хотя и доведена до отчаяния. Большинство насильственных действий, с которыми Комботекра сталкивался за годы работы, порождались отчаянием. Он боролся с побуждением позвонить Гринту и посоветовать ему сходить в тот отель. Но что делать-то, когда тот придет туда? Нет, это безумие. Как и сомнение в разумности желания Конни поговорить с Джеки Нейпир. Сэм предпочитал не считать себя перестраховщиком – он не принимал решения за других людей, оправдываясь тем, что делает это ради их же блага. Он мог легко сказать миссис Боускилл, что Джеки работает на Идена Фиггза и что ему нет нужды беспокоить Гринта – Конни могла позвонить Джеки на работу, если хотела поговорить с ней. Вполне естественно, что Конни захотелось связаться с единственным человеком в мире, который, несомненно, поверит ей, с женщиной, видевшей то же самое, что и она сама. На ее месте Сэм тоже захотел бы сравнить воспоминания, обсудить детали. Так почему же интуиция говорит ему сделать все возможное, чтобы держать этих женщин подальше друг от друга?

Он постоянно размышлял о том, что сообщила ему Джеки Нейпир во время допроса, о самозванке, сыгравшей роль Селины Гейн и выставившей на продажу дом одиннадцать по Бентли-гроув. Ему вспомнились слова Джеки: «Она сообразила, что именно надо сказать про то, какими не похожими на себя получаются зачастую люди в своих паспортах. Если б она не заставила меня подумать обо всех этих других людях, то ей не удалось бы убедить меня… а в итоге я сама подумала так, как она задумала. Ведь на это действительно многие жалуются, верно? Он настолько не похож на себя на той фотографии в паспорте, что я удивилась, как его вообще пропустили обратно на родину».

«Не подвела ли меня память?» – подумал Сэм. Нет, он был совершенно уверен, что именно так Джеки и сказала.

Он открыл рот, собираясь спросить Кейт, не выдумывает ли он себе несуществующие проблемы, но обнаружил, что жена уже исчезла из комнаты.

– Выберите число от единицы до тридцати девяти.

– Шестнадцать, – сказал Саймон. Шестнадцатого числа они с Чарли будут отмечать годовщину свадьбы.

Профессор сэр Бэзил Ламберт-Уолл, проводя указательным пальцем по корешкам книг на ближайшей к нему полке, отсчитывал по порядку номера. Дойдя до шестнадцатой, он с трудом слегка выдвинул книгу из тесного ряда, а потом, повесив свою трость на спинку ближайшего стула, продолжил попытки извлечения этого объемистого тома в твердой обложке обеими руками. Уотерхаус двинулся к старику на помощь, жалея, что сентиментальность довела его до выбора этой, несомненно, самой тяжелой книги на полке – фолианта под названием «Шепчущие». Подзаголовок ее гласил: «Частная жизнь в сталинской России»[49].

– Стойте, где стоите! – повелительно рявкнул профессор. Его голос звучал поразительно громко и веско для такого тщедушного человека. – Я прекрасно справлюсь и сам. – Усиленно пыхтя и фукая, он переместился по дуге к креслу и опустился в него. Потом, продолжая пыхтеть и отдуваться, пристроил этот талмуд на колени.

Следя за этими титаническими для старика усилиями, Саймон старался не вздрагивать, надеясь, что хрупкие худосочные запястья хозяина дома не сломаются. Он ругал себя за то, что не догадался о задумке сэра Бэзила. Если б он проявил большую проницательность, то выбрал бы для этих живых мощей число пятнадцать – этот порядковый номер занимал небольшой томик под заглавием «Максимы Ларошфуко». О недостатке выбора книг здесь вопрос не стоял: все стены скрывались за их плотными рядами. Книжные полки висели и над дверью, и даже обрамляли окна со всех сторон – причем все плотно забитые. Между двумя креслами и диваном высились три стопки журналов. Одну увенчивал номер издания «Экономист»[50], другую – какой-то журнал под не совсем понятным названием «ПН ревью»[51], а третья служила подставкой ля двух пустых кружек. Из-за них Саймон не смог разглядеть название лежащего сверху журнала, хотя и заметил на краю его обложки изображение статуи Свободы.

– Отличный выбор, – восстановив нормальное дыхание, одобрил профессор. – «Шепчущие» – необычайно увлекательная книга. А теперь выберите число от единицы до шестисот пятидесяти шести, – предложил он, бегло пролистав страницы.

– Вы уверены, что я вас не задерживаю? – спросил Саймон.

Он чувствовал себя виноватым, видя, что старик уже облачился в красный махровый халат, из-под которого виднелись серая полосатая пижама, тощие желтоватые щиколотки и коричневые тапки. Хотя такое облачение не обязательно означало, что профессор собрался спать: в прошлый раз, когда Уотерхаус заглянул в этот дом в полдень, Ламберт-Уолл встретил его в таком же облачении.

– Еще нет даже десяти часов, – обиженно произнес Бэзил, отчего Саймон невольно почувствовал себя в роли чересчур требовательного и строгого родителя. – Я сплю по ночам, с четырех до девяти. А работаю над рукописью с одиннадцати вечера до четверти четвертого ночи, так что если мы закончим до одиннадцати… – Он взглянул на стоящие на подоконнике электронные часы с цифровым табло, поднял брови, перевел вопросительный взгляд на Саймона и, получив в ответ кивок, закончил: – Отлично. Итак – число?

– Одиннадцать.

Профессор рассмеялся.

– То есть ищем одиннадцатую страницу. А теперь, будьте добры номер строки от единицы до… тридцати четырех.

– Двадцать два, – ответил детектив. Это был день рождения Чарли.

– Превосходно. И наконец, число от единицы до… тоже до тридцати четырех.

– Двенадцать. – А это был день рождения самого Саймона.

Полицейский не понимал, как его числовые предпочтения могут открыть незнакомцам хоть какие-то его тайные наклонности.

– Ах, какая жалость! – нахмурился профессор. – Боюсь, что двенадцатое слово на двадцать второй строчке никак к вам не относится. Вы попали на слово «Троцкий»[52]. Имена собственные, увы, не учитываются.

– Тогда напоследок я выберу тоже одиннадцать, – предложил Саймон, от любопытства забыв о своем спешном деле. Интересно же, каков смысл этой игры!

– Вы предпочли слово «жизнь», – улыбнулся Ламберт-Уолл. – Весьма впечатляющий выбор – наилучший за долгое время. – Он захлопнул книгу и положил ее на бежевый ковер возле своих ног.

Уотерхаусу вспомнился бежевый ковер Селины Гейн в соседнем доме, с пятном от рождественской елки в одном углу. Неужели, обставляя дома, застройщики обеспечивают всех одинаковыми бежевыми коврами? На первый взгляд, это универсальный подход: единый план интерьера, размноженный на тридцать с лишним домов… Внезапно Саймон поймал себя на том, что пристально разглядывает три маячащие перед ним журнальные башни. Ему вдруг представилось, что передвинув их, можно обнаружить три красных пятна, каждое в форме человеческой головы. Мысленно выругавшись, он быстро сосредоточился на деле.

Бэзил Ламберт-Уолл тяжело поднялся с кресла и, без помощи трости, прихрамывая, направился к стоящему около окна письменному столу, где расположилось множество разнообразных пресс-папье, но не было ни одного листа бумаги. Достигнув цели пути, он взял какую-то ручку без колпачка, записал что-то в открытом блокноте и, не оборачиваясь к гостю, сказал:

– Вы на редкость проницательны, и ваши силы направлены исключительно на благие цели. И у вас есть вопрос, который вы хотите задать мне. Прошу вас, спрашивайте.

Саймон смутился. Неужели профессор доковылял до стола, чтобы записать результат своего странного гадания? Полицейскому захотелось досконально изучить содержание этого блокнота. Как обычно, услышав похвалу в свой адрес, он испытал искушение оспорить ее. Ведь слово «жизнь» выпало ему со второго раза. А на первый раз его выбор пал на Троцкого – вдохновителя массовых убийств. Что это могло бы сказать о нем? Интересно, на каком основании имена собственные исключаются из рассмотрения?

– Помните тот день – вторник, двадцать девятого июня – когда вам установили новую охранную систему? – сменил детектив тему разговора.

– Как вы узнали эту дату? – удивился профессор.

– Вы сами сообщили ее мне, когда мы разговаривали прошлый раз. А в компании «Безопасная охрана» подтвердили это.

– Вы решили проверить меня?

– Я проверяю все, – ответил Саймон, – и всегда.

– Если я назвал вам точную дату, то заглядывал, должно быть, в мой ежедневник.

– Заглядывали.

– Тогда не было нужды проверять. – Ламберт-Уолл откинулся на спинку кресла, опять приподнялся и поплотнее запахнул халат.

Уотерхаус дождался, пока он удобнее устроится в кресле.

– Сама дата не имеет особого значения. Мне нужно, чтобы вы вспомнили тот день. Тот день, когда вам поставили новую охранную систему. Не сохранилось ли в вашей памяти еще каких-то событий, которые произошли примерно в то же время?

– Сохранились. – Старик быстро поморгал глазами.

Наблюдать за этим со стороны было неловко – словно кто-то в шутку лишил его способности управлять собственными веками.

– В тот день я читал удивительную книгу Скотта Пека «Люди лжи»[53], – рассказал сэр Бэзил. – У него я впервые обнаружил наилучшее определение человеческого зла.

Саймону мгновенно представились два слова, два определяющих «Людей лжи» слова: «Джайлз» и «Пруст».

– Может, еще что-то? – спросил он.

– Да. На обед я съел нечто под французским названием tian[54]. До сих пор не представляю толком, что же такое означает tian, но на вкус – превосходно. А на вид напоминало некий рулет. В магазине мне как раз понравилось, как он выглядит, поэтому я подумал, что стоит попробовать. Ах, да, разумеется, я ходил в магазин – в супермаркет.

– В тот самый день, когда вам устанавливали новую охранную сигнализацию?

– Да, утром дочь отвезла меня, – кивнув, подтвердил Ламберт-Уолл, – в «Уэйтроуз». Она возит меня в магазин по вторникам. Предпочла бы, конечно, чтобы я заказывал продукты по Интернету, но я пока не поддаюсь на уговоры.

Саймон кивнул, сознавая, что это ему ничего не проясняло.

– Итак, вы читали «Людей лжи», обедали, ездили за покупками…

– Верно, хотя и в другом порядке. После обеда я вздремнул, как обычно – с часа до четырех. Да, кстати, мне еще нагрубил один из соседей, что отчасти испортило тот день, который в ином случае был бы довольно приятным.

– Какой сосед?

– Один из мужчин, живущих в доме напротив, – сказал старик, махнув в сторону окна. – Обычно он – воплощенная вежливость, потому-то я так и удивился. Они с женой купили новые шторы и как раз привезли их домой. Ей даже пришлось опустить задние кресла в машине, чтобы все покупки уместились в салоне. Я добрел до них, чтобы перекинуться словом, намеревался сделать замечание на предмет совпадения – новые шторы, новая охранная сигнализация… Конечно, ничего особенного, уверяю вас, но, несомненно, это могло бы привести к более интересным темам. Его реакция, однако, показалась мне совершенно неуместной.

– А как он отреагировал?

– Он закричал на меня: «Нет, только не сейчас! Разве вы не видите, что мы заняты?!» А потом буркнул жене: «Избавься от него, ладно?» – и потащил в дом огромную охапку этих штор. Причем на редкость невзрачных, судя по тому, что я видел через прозрачную упаковку.

Кожу Саймона начало покалывать от волнения. В этом что-то есть: обычно вежливый человек внезапно повел себя грубо и оскорбительно. Был ли это Кит Боускилл? За исключением того, что это какая-то бессмыслица. При условии, что существовала предосудительная тайная связь Боускилла с домом одиннадцать по Бентли-гроув. Именно такой адрес жена обнаружила в его навигаторе, и именно этот дом она рассматривала на сайте «Золотой ярмарки», когда увидела тот труп. Но дом одиннадцать находился рядом с домом Бэзила Ламберт-Уолла, а не на противоположной стороне улицы.

– Его жена ужасно извинялась, – продолжил старик. – Должно быть, раз двадцать попросила прощения. «Не обращайте внимания, – еще добавила она. – Ничего личного, просто мы только что провели два часа в огромном магазине, выбирая шторы. Никогда больше не соглашусь на такое испытание!» Вы могли бы думать, что, потратив столько времени на выбор, они повесили новые шторы, – так вот, они до сих пор не удосужились.

Детектив достал из кармана фотографию Кита Боускилла, ту самую, что показывал в прошлый раз.

– Вам знаком этот человек? – спросил он.

– Да, это же именно он, – заявил профессор.

– Нагрубивший вам сосед?

– Да.

– Из того дома, прямо напротив? – Подойдя к окну, Саймон показал на расположенный через дорогу дом, чтобы избежать неопределенности.

– Именно так. Вы, кажется, удивлены?

Кит Боускилл жил в Литтл-Холлинге, в Силсфорде. И тот же самый Кит Боускилл жил по соседству с профессором сэром Бэзилом Ламберт-Уоллом в Кембридже. Могут ли быть верны оба эти утверждения?

– То есть… человек с этой фотографии не приходил к вам от компании «Безопасная охрана» устанавливать сигнализацию? – уточнил Уотерхаус.

Ламберт-Уолл вновь проделал свой трюк с морганием.

– С чего бы парню из дома напротив вдруг заниматься моей охранной сигнализацией? – удивился он, и Саймон не решился напомнить старику о том, что тот сказал во время их предыдущего разговора.

– Вы упомянули, что он «один из мужчин, живущих в этом доме напротив». Там живет еще какой-то мужчина? – спросил он вместо этого.

– Да. Вечерний мужчина.

Полицейский попытался не выдать удивления. Очевидно, ему это не удалось, поскольку профессор рассмеялся.

– Позвольте объясниться: нагрубившего мне человека я называю Дневным мужчиной. Это прозвища. Их настоящие имена, боюсь, я давно забыл, даже если знал их.

– Расскажите мне об этих Дневном и Вечернем мужчинах, – как можно равнодушнее попросил Саймон.

– Вечерний мужчина женат на Вечерней женщине, и у них есть двое детей – мальчик и девочка, – но я никогда не видел их днем, только по вечерам. А Дневной мужчина женат на Дневной женщине. В общем, я думаю, что «женат», – но кто знает, что вкладывается в понятие супружества в наши времена? Возможно, они не женаты, но определенно живут парой.

– То есть все шестеро живут в том доме – Вечерний мужчина с Вечерней женщиной и их двое детей, и Дневной мужчина с Дневной женщиной?

– Не представляю, как им это удается, – признался Бэзил. – Эти дома не так велики, как кажется со стороны, – у меня лично едва хватает места для себя и своей большой семьи.

Очередное удивление.

– Так ваша семья тоже живет здесь с вами? – переспросил детектив.

Улыбнувшись, Ламберт-Уолл обвел взглядом комнату.

– Я имел в виду мои книги, – сказал он.

Следующий вопрос Саймон задал, сам не понимая, почему он пришел ему в голову:

– А вы видели когда-нибудь вместе мистера и миссис Вечер и мистера и миссис День?

Разговаривая со стариком, он не мог толком сосредоточиться. Оставалось лишь надеяться, что интуиция тащит его в правильном направлении.

– Надо же, когда вы об этом упомянули, я понял, что действительно ни разу не видел их вместе, – пробормотал профессор. – Вечерний мужчина и Вечерняя женщина появлялись там по вечерам, как я говорил…

– А по выходным? – спросил Уотерхаус.

– Выходные я провожу за городом, в местечке Хорзхит, в доме моей дочери. Она привозит меня обратно в воскресенье вечером к десяти часам, и я вполне успеваю распаковаться, переодеться и к одиннадцати часам уже сидеть за своим письменным столом.

Вот они и вернулись к числу одиннадцать.

– Может, вам вспомнится еще что-то? – спросил Саймон.

– Да. Разные семьи, живущие под одной крышей, обычно имеют свою иерархию, и дом напротив не является исключением. Я высказал бы предположение, что он принадлежит Вечернему мужчине и Вечерней женщине. Они с детьми имеют преимущественные права.

– Почему вы так решили?

Полицейский еще не встречал людей, которые покупали бы шторы для чужого дома.

– По тому, где они оставляют свои автомобили, – улыбнулся профессор. – Вечерние мужчина и женщина загоняют свои машины в гараж на участке. А Дневные паркуются на улице. Они никогда не паркуются на подъездной дорожке – это помешало бы заезду в гараж. Если б Вечерний мужчина или Вечерняя женщина вернулись днем, они не смогли бы заехать туда на своих машинах. В любое время, днем или вечером, им обеспечен доступ в гараж. Разве это не означает, что у них есть преимущественные права, и следовательно, они и есть наиболее вероятные владельцы?

– Либо так, либо… – Саймон запнулся. Не нарушит ли он профессиональную этику, открыв свои догадки? Детектив не видел ни единой причины, по которой сегодня вечером не мог делать то, что ему хотелось. Сейчас он не на работе – официально он по-прежнему проводит медовый месяц.

– Либо Дневному мужчине и Дневной женщине не полагается там быть, – задумчиво произнес он.

– Что вы имеете в виду? – Профессор резко подался вперед. На мгновение Уотерхаус испугался, что старик вывалится из кресла, так сильно он наклонился.

– Что если Вечерняя семья понятия не имеет, что дом с ними делит Дневная парочка? – предположил полицейский.

Кит Боускилл и… кто?

– Вы имеете в виду, что они обманщики? Незваные гости? – Ламберт-Уолл немного помолчал в задумчивости. – Нет, боюсь, вы ошибаетесь.

– Что навело вас на такую мысль?

– У Дневного мужчины есть ключ от дома. Так же, как и у Дневной женщины. Я видел, как они заходили туда, вместе и по отдельности.

Саймон кивнул. Он задумался о том, какого рода люди могли обзавестись ключами от дома, и о Лоррейн Тёрнер, агенте по недвижимости, с которой он еще не встречался. Сэм тоже не видел ее, хотя и говорил с ней по телефону…

– Ах! – Профессор поднял вверх указательный палец правой руки. – Я вспомнил одно имя. Не странно ли, что можно совершенно не знать чего-то, а потом вдруг как будто отодвинулась некая ширма – и вот оно, ваше знание: оказывается, оно просто скрывалось за ширмой?

– Какое же имя? – напомнил ему Уотерхаус.

– Да. Дневную женщину зовут Катриона. Хотя она сказала мне, что никто ее так не называет, что представляется мне весьма досадным. Вы не думаете, что сокращение даваемых при крещении имен является своеобразным вандализмом?

Чувствуя, как противно засосало у него под ложечкой, Саймон понял, что за этим последует. Он тоже знал человека по имени Катриона.

– Все знакомые называют ее Конни, – заключил старик.