Ловушка для Катрин Бенцони Жюльетта

Оглушенная, Катрин широко открыла глаза.

– Что ты говоришь?.. Жанну, ты видел Жанну?

– Да, живую! И прекрасную, радостную, сильную, как никогда! Я видел ее, говорю тебе! Я видел ее, когда присоединился к Роберту в Нефшато. Она только что приехала тогда в Гранж-оз-Орн. Ее сопровождали два человека, и все местные сеньоры сбежались, чтобы на нее посмотреть!

Катрин с раздражением пожала плечами. Уже достаточно жестоким было то, что ее муж превратился в дикое животное, а теперь к этому добавилось слабоумие!

– Я начинаю думать, что ты сходишь с ума. Жанна живая! Если бы в этом был здравый смысл!

– Я говорю тебе, что видел ее, – заупрямился он.

– Ты видел ее? А на костре в Рауне, когда палач притушил огонь, чтобы все могли убедиться, что это действительно она, ты ее, может быть, не видел? Для меня это было зрелище, которое я никогда не забуду. Бедное тело, уже обожженное огнем, красное, окровавленное! А это лицо с закрытыми глазами, уже безжизненное, но еще не тронутое! Может быть, это была не она?

– Это была другая! Девушка, похожая на нее. Ей помогли бежать.

– Каким образом? Через подземный ход, где ты ее ждал в Сен-Маклу, или я не знаю, через какую дыру в тюрьме, где англичане не спускали с нее глаз? Если кто-нибудь и должен был помочь ей бежать, это были мы, мы, которые были на площади и ничего не смогли сделать. Это тебя, Арно, обмануло сходство…

– Это неправда! Братья Жанны, сеньоры де Лис, тоже ее узнали!

– Эти-то! – сказала Катрин с презрением. – Они узнали бы кого угодно, чтобы манна, упавшая на них благодаря их сестре, продолжала бы литься. Этих мужланов одели, обогатили, дали дворянское звание, а в это время несчастная Жанна гибла в огне. Почему их не было вместе с нами в Руане, когда мы пытались ее вытащить оттуда? Что же касается тебя, ты, как и многие другие, настолько желаешь ее снова увидеть, что поддаешься на смутное сходство…

– Это была она! Я хорошо ее знал.

– Я тоже хорошо ее знала. И я поднялась бы на эшафот, если бы надо было поклясться, что я собственными глазами видела, как Жанна д'Арк умирала на костре. Однако, – добавила она, вспомнив вдруг произнесенные только что слова Арно, – что ты сказал мне минуту назад? Что ты ей служишь? И лучше, чем когда-либо? Она тебя благословила?.. Значит, с ее благословения ты грабишь, сжигаешь, пытаешь, превращаешь Божий дом в хлев и бордель? И ты осмеливаешься мне говорить, что эта авантюристка – Жанна?

– Мы мстим за нее! Бургундия ее выдала, Бургундия должна заплатить!

– Несчастный! – вскричала Катрин вне себя. – Ты видел Жанну, требующую мести? Толкающую солдат убивать мирных людей? А если вы так стремитесь за нее отомстить, почему же тогда не отправитесь атаковать Жана Люксембургского? Это он ее выдал! Вот кто враг, настоящий! У него мощные укрепленные города, солдаты, умеющие драться. Справиться с ним не так просто, как вырезать несчастных беззащитных крестьян.

– Когда ты ее увидишь, ты изменишь мнение! А ты, Катрин, что ты здесь делаешь? Куда едешь?

Голос Арно наполнился вдруг вкрадчивой нежностью, но Катрин не придала этому значения.

– Я тебе сказала: я еду к моей умирающей матери!

– В Дижон, значит?

– Да нет. Ее там нет! Мой дядя взял к себе в дом потаскуху, и моя мать была вынуждена покинуть дом. Эрменгарда дала ей гостеприимство. Я же тебе говорила: она в Шатовиллене!

– В Шатовиллене? Неужели?

Его глаза сузились, казалось, что он ее подстерег, как кошка мышь. На его небритом лице обнажились зубы в хищной улыбке.

Ничего не понимая, Катрин смотрела на него с неописуемым удивлением.

Внезапно Арно вскочил, бросился на Катрин и вцепился ей в горло.

– Я так и знал, ты всего лишь дрянь! И самая худшая из всех. Ты думаешь, я не знаю, кто тебя ждет в Шатовиллене, к кому ты едешь? А?

– Пусти меня! – прохрипела молодая женщина. – Ты… делаешь мне больно! Я задыхаюсь…

– Ты меня не получишь на этот раз, проклятая самка! Когда я думаю, что чуть было не поддался на твои уговоры, на твои слезы, когда я думаю, что ты меня упрекала… что мне было стыдно, да, стыдно. А пока ты разглагольствовала, осыпала меня упреками, у тебя, за твоим грязным упрямым маленьким лбом, была мысль меня одурачить, чтобы иметь возможность отправиться к твоему любовнику!..

– Моему любовнику? – прохрипела Катрин.

– Одному, настоящему, единственному – герцогу Филиппу, которого заметили, когда он тайно приехал вот уже пять дней назад, с маленьким эскортом, к этой своднице Эрменгарде, чтоб ее черт разорвал! Ну? Что ты на это скажешь?.. Я тоже кое-что знаю, видишь?

Отчаянно ловя ртом воздух, Катрин повисла на его руках, которые терзали ее, не встречая больше сопротивления, как куклу. Голос раздался за спиной Монсальви, голос слабый, дрожащий, но ясный, который произнес:

– Я скажу, что вы солгали, мессир Арно. Герцог Бургундский здесь ни при чем… а душите вы свою верную жену!

Руки Арно машинально разжались, отпустив Катрин, которая упала на землю. Обернувшись, Арно увидел группу, появившуюся только что на пороге амбара: Беранже и рыжего Готье, связанных и вымокших до нитки, которых держали четыре человека.

Говорил паж, толкаемый презрением, более сильным, чем ужас, который его сеньор всегда ему внушал.

Арно скрестил руки и уставился на группу с удивлением, которое он не пытался скрыть.

– Малыш Рокморель! Что ты тут делаешь, сопляк?

Юноша поднял голову и гордо объявил:

– Когда вы уезжали, сеньор граф, я уже был пажом госпожи Катрин. Я им являюсь и теперь, и я повсюду следовал за ней, где бы она ни была, чтобы помогать ей и служить, чем могу! А вы, мессир… вы все тот же, кого она так любила?

Под чистым взглядом пажа Арно покраснел и отвел глаза. Этот мальчишка заставил его почувствовать неловкость и раскаяние, которое легко читалось на его усталом лице.

– Не вмешивайся в то, что тебя не касается, – проворчал он. – А этот, – добавил он, указывая на Готье, молчавшего до этой минуты, – кто это такой?

Студент выпрямился и презрительно бросил, смерив капитана вызывающим взглядом:

– Готье де Шазей, оруженосец на службе госпожи графини де Монсальви, да сохранит ее Бог от всяческого зла и освободит от трусов, которые осмеливаются с ней дурно обращаться!

Рука Арно обрушилась на щеку молодого человека, который покачнулся под ударом.

– Придержи свой язык, если хочешь жить, мой мальчик. Если ты на ее службе, то, значит, служишь и мне. Я граф де Монсальви, а она моя жена, значит, я имею право бить мою жену.

– Вы… ее супруг?

Он недоверчиво повернулся к Беранже, который теперь плакал от горя, бешенства и бессилия, заметив, что Катрин не встает. Паж отчаянно всхлипнул:

– Это правда… Это, к несчастью, правда. А теперь… он ее убил! Мою бедную госпожу… такую добрую… такую нежную… такую красивую.

– Довольно, – прорычал Арно, который, однако, склонился на коленях перед своей женой, осматривая ее с большим беспокойством, чем желал бы показать. – Она не умерла. Она еще дышит… Принесите мне воды!

– Развяжите меня! – сказал Готье. – Я ее оживлю.

Повелительным жестом Монсальви приказал разрезать веревки, и Готье склонился на коленях перед молодой женщиной, не приходящей в сознание, осматривая ее истерзанную шею.

– Самое время! Секундой дольше, и она бы скончалась.

Он мягко потрогал ее шею, удостоверившись, что позвонки не сломаны. Потом, порывшись в сумке Катрин, вынул маленький хрустальный флакончик и откупорил его.

Арно смотрел на него с интересом:

– Ты странный оруженосец! Ты врач, приятель?

– Я был студентом, когда госпожа Катрин вытащила меня из скверной истории и взяла к себе на службу. Медицина интересовала меня не больше, чем все остальное, что не говорит о том, что она меня захватывала… Смотрите, она приходит в себя!

Катрин в самом деле открыла глаза. При виде темной фигуры склонившегося над ней мужа она испуганно простонала и отшатнулась. В ту же секунду он был на ногах, и злоба снова исказила его лицо.

Но молодая женщина привстала с земли, сознание и воля вернулись к ней одновременно с силами.

– Моя мать умирает, – проговорила она не без труда, – я должна ехать в Шатовиллен.

У нее был странный, не свойственный ей хриплый голос.

Арно сжал кулаки.

– Нет. Ты не поедешь к герцогу Филиппу! Я сумею тебе помешать! Эрменгарда устроила ловушку… если допустить, что ты с ней не в сговоре…

– Герцога… там нет! Я это знаю! Он в Сент-Омере, куда коннетабль… должен к нему в этот час приехать!

– Ложь! Он там. Его видели…

– Они ошиблись! Он готовится к осаде Кале. Что ему здесь делать?

– Он ждет тебя! Эрменгарда, которая меня ненавидит, могла это устроить, чтобы вернуть себе милость. Ее дела идут плохо с тех пор, как ее сын служит герцогу де Бурбону. И это так на нее похоже!..

У Катрин появилась на лице гримаса боли. Она вцепилась в руки Готье и Беранже, которые ее поддерживали и пытались ее поднять, и вперила взгляд в своего супруга:

– Что бы ты ни говорил, я поеду, – подтвердила она и снова повторила: – Моя мать умирает! Вспомни о твоей!..

Не будучи в силах больше выносить вид этой растерзанной, шатающейся женщины, которая таким страшным голосом требовала права увидеть свою мать, женщины, каждый взгляд которой являлся упреком и обвинением, Арно де Монсальви выбежал наружу.

В широко открытую дверь амбара ворвался шквал ветра с дождем, подняв солому, которая закружилась в воздухе. Но гроза уже отступала и неслась прочь над продавленными крышами и еще дымящимися руинами того, что когда-то было деревней…

Раннее утро пришло, как вор, просовывая серые руки сквозь плохо пригнанные доски амбара.

Катрин выпрямилась на соломе, на которой спала несколько часов. У нее болело все тело, и кожа на лице была сухой и красной от слез. Она чувствовала себя измученной, но страдало только ее тело, поскольку душа, выведенная за разумные пределы ужасом последних часов и огромным разочарованием, которое она этой ночью пережила, была готова к новым испытаниям.

Она не уступит требованиям и несправедливым подозрениям человека, которого она любила и в котором она открыла тирана, зверя, способного дать волю самым худшим человеческим инстинктам! Даже если Арно ее убьет, она будет требовать до последней секунды права исполнить перед той, которая дала ей жизнь, свой последний долг любви…

Свет стал ярче, и в глубине амбара она различила тела Беранже и Готье, спавших, тесно прижавшись друг к другу. На щеке старшего был заметен кровавый след от пощечины Арно.

Катрин встала, встряхнула одежду, смочила платок в лужице, стараясь не замутить воду, и протерла лицо. Потом она привела в порядок волосы, заплела как могла косы и накинула на голову свой шелковый капюшон.

Снаружи слышался топот башмаков. Потом послышались крики, смех и ржание лошадей. Наконец вошли люди, мокрые от дождя. Катрин узнала Хромого и Корнисса.

– А! Вы проснулись! – сказал первый, протягивая ей кувшин и кусок хлеба, пока его товарищ будил спутников Катрин.

– Держите, пейте это! А хлеб засуньте в карман и следуйте за мной. Поесть можно и в дороге!

Она взяла хлеб, выпила большой глоток воды. Потом сказала, обращаясь к живодеру:

– Куда мы идем? Где… капитан?

– Он ждет снаружи! Давайте поторапливайтесь, он нетерпелив!

– Я знаю! Но вы мне не ответили: куда мы идем?

– Мы возвращаемся! Я хочу сказать, мы возвращаемся в Шатовиллен. Сюда мы приехали только за фуражом, за припасами! Нас ждет Дворянчик!

Беранже подошел к ним с надеждой во взгляде.

– В Шатовиллен? Мессир Арно все-таки хочет, чтобы мы туда ехали?

– У него нет выбора! – сухо ответила Катрин. – Он подчиняется. Это с ним случается, как можно заметить…

В этих словах было море презрения, гнева и оскорбленной гордости. Подобрав свой дорожный плащ, она накинула его на плечи.

– Я готова! – сказала она.

– Тогда идемте! Ваши лошади здесь.

Она вышла из амбара. Дождь все еще шел.

Буате неловко подал ей руку, чтобы помочь сесть в седло, но она презрительно пренебрегла его помощью. Легко поставив носок сапога в стремя, она с легкостью поднялась на лошадь. Готье и Беранже уже ждали, замерев в седлах.

– Я следую за вами! Поезжайте! – сказала Катрин Буате.

Они заняли место во главе колонны. Прямая, с высоко поднятой головой, Катрин была воплощением высокомерной гордости.

В самом конце улицы, готовясь стать во главе колонны, стоял Арно. Вооруженный до зубов, в шлеме, неподвижный на своем черном боевом коне, величественный и молчаливый.

Когда Катрин поравнялась с ним, они обменялись только взглядами, но ни единым словом. Однако молодая женщина успела заметить, что ее супруг бледен, с большими кругами под глазами, но он побрит. Возможно, подручными средствами, так как на щеках были заметны кровоточащие царапины.

Человек, который эскортировал их как тень, мог ли это быть ее единственный и любимый Арно?! Был ли он тем самым мужчиной, который держал ее в объятиях, с кем они вместе отдавались любви, который дал ей двух малышей?

Он был здесь, совсем рядом, и однако гораздо дальше от нее, чем тогда, когда их разделяли расстояние и стены Бастилии, ведь тогда Катрин вправе была думать, что их сердца бились в унисон. Что же произошло? Здесь была загадка, которую ее уставший от переживаний разум не мог решить. Человек сам по себе не может измениться до такой степени, только какая-нибудь сила, событие или живое существо могли быть причиной такой перемены.

Эта ужасная ночь открыла Катрин, что она не знала своего мужа или, вернее, что она плохо знала мир и людей войны.

Несмотря на перенесенные испытания, она о многом не имела представления. Например, об этих капитанах, великолепных и доблестных в сражениях, которые начиная со времени ее детства проходили перед ее восхищенными глазами. Теперь она знала, что они способны на лучшее и на худшее, что они редко бывают защитниками вдов и сирот, эти вдовы и сироты не из их касты; что между ними и народом этой огромной страны – пропасть!

Так, может быть, все дело в этой женщине, в этой авантюристке, которая осмелилась объявить себя Жанной д'Арк?

Но как Арно, ее Арно, мог стать тем чудовищем, которое она видела? Ведь никогда раньше ни испытания, ни несправедливость не толкали его на кровавый и беспощадный разбой. Что же случилось сейчас?!

«Это колдунья! – решила Катрин. – Это может быть только колдунья! Гореть ей на костре!»

Конечно, была еще ревность. Были и многочисленные вопросы и сомнения. Например, что делает Герцог Филипп в Шатовиллене, когда важные дела должны были удерживать его на севере страны? А может, и вправду болезнь матери была лишь предлогом, чтобы заманить сюда Катрин? Эрменгарда никогда не любила Арно и всегда делала все, чтобы привести Катрин в объятия Филиппа. Приключение в ронсевальском приюте не стерлось еще из памяти Катрин.

Их появление усилило энтузиазм наемников из-за добычи, которую они с собой привезли. Люди Дворянчика бежали им навстречу, громкими воплями поздравляя с благополучным приездом.

Их же предводитель, казалось, даже не заметил, что они уже прибыли. Он продолжал ехать ровным шагом, безразличный к оживлению, с которым встречали его возвращение, отгородившись от всех своим отрешенным молчанием.

За ним ехали только несколько всадников, точно повторявших его поведение, тесно окруживших лошадей Катрин, Готье и Беранже.

Наконец они приблизились к мосту. Над ними, как скала, возвышался замок. Не видно было никаких признаков жизни. Темный, похожий на гробницу, он хранил устрашающее величие.

Арно подъехал к Катрин. Он был еще бледнее, чем утром, его серое лицо казалось лицом призрака. Железной перчаткой он указал на замок.

– Вот цель твоего путешествия, – сказал он мрачным голосом. – Тебя ждут там! И здесь мы расстанемся…

Потрясенная, она резко повернула к нему голову. Но он не смотрел на нее, она увидела только упрямый профиль, жесткие черты и горькую складку рта, сжатого настолько, что он превратился в одну тонкую линию.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она глухо.

– Что пришел час выбора для тебя… Ты должна выбирать между прошлой и настоящей жизнью. Или ты отказываешься войти в замок, или отказываешься от своего места подле меня… навсегда!

– Ты сошел с ума! – вскричала она. – Ты не можешь требовать этого от меня!

– У меня все права на тебя. До настоящего времени ты моя жена.

– Ты не тот, кто может мне помешать в последний раз видеть мою умирающую мать, чтобы отдать ей последний долг.

– Ты права, но при условии, что речь идет о твоей матери. Однако я знаю, что это не так. Тебя ждет не она: там твой любовник.

– Это ложь! Я клянусь тебе, что это не так! Мой Бог! Как сделать, чтобы убедить тебя? Послушай, дай мне войти, только войти, обнять ее в последний раз… Потом, я клянусь тебе моими детьми, я выйду.

В первый раз он посмотрел ей прямо в глаза, и Катрин была поражена его трагически пустым взглядом. Он устало пожал плечами.

– Может быть, ты и искренна. Но я знаю, что если ты войдешь, то больше не выйдешь. Они затратили слишком много усилий, чтобы ты приехала сюда. Тебя не выпустят.

– Тогда пойдем со мной. После всего для этой умирающей ты стал сыном, даже если и стыдишься этого. Ты был с ней добр когда-то, любезен, даже нежен. Она будет вдвойне счастлива видеть нас вместе. Почему бы тебе тоже не сказать ей последнее «прости»?

Она увлеклась этой мыслью. Ее бледные щеки покрыл слабый румянец, и глаза загорелись надеждой. Но Арно начал смеяться, и это был самый жесткий, самый сухой и самый трагический смех, какой только мог быть.

– Ну давай же, Катрин, поразмысли! Где твой ум? Мне войти с тобой, в то время когда уже в течение трех дней мы осаждаем замок, чтобы поймать эту лису в западню? Ты смеешься? Я оттуда не выйду живым. К тому же Филиппу представится прекрасная возможность: захватить жену и избавиться от мужа.

– Ты сумасшедший! – простонала она. – Я клянусь тебе, что ты сумасшедший! Герцога Филиппа там нет, я уверена! Он не может там быть…

– И все же он там, – раздался за спиной Катрин мягкий голос. К ним подъехал всадник.

Взглянув на его лицо, на его котту[12] с гербом, надетую на доспехи, Катрин узнала Роберта де Коммерси.

– Обворожительна! – оценил он. – Грязна до ужаса, но обворожительна!.. Кто она?

– Моя жена! – буркнул Арно, который явно не собирался представлять Катрин.

Большие глаза Роберта еще больше расширились.

– Скажите! Какая радостная встреча! И… по какому же делу прибыла в эту грязную дыру такая прекрасная и благородная дама?

Несмотря на его обаяние и элегантность, Дворянчик не внушал ни малейшей симпатии. Напротив, он вызывал у нее чувство омерзения, смешанное со злобой. Без него Арно, конечно, отправился бы искать убежище в Монсальви, и она сама сейчас не оказалась бы замешанной в эту грязную историю. Твердым голосом она ответила:

– Моя мать умирает в этом замке, в который мне якобы прегражден путь и который вы сами, кажется, осаждаете вопреки всем правам.

– Осаждаем? А откуда вы взяли, что мы осаждаем, милостивая дама? Вы видите здесь какие-нибудь военные машины, строителей за работой, лестницы, тараны? На мне нет даже каски. Нет, мы… просто проводим время на берегу этой очаровательной реки и ждем.

– Чего?

– Когда герцог Филипп решится выйти, всего-навсего, и, возвращаясь к тому, что я только что говорил, когда позволил себе вмешаться в ваш разговор, герцог там, я в этом уверен.

Катрин пожала плечами и презрительно улыбнулась.

– Вы грезите наяву, сеньор граф! Но даже если допустить, что он приехал, во что я отказываюсь поверить, вы должны прекрасно понимать, что, заметив… как вы проводите здесь время, он вас не дождался. В Шатовиллене имеется запасной подземный выход, как и во многих ему подобных, и в этот час герцог уже далеко.

– В этом замке имеется даже два подземных хода, прекрасная дама, – проговорил невозмутимо Сарбрюк, – но, к счастью, мы знаем, куда они выходят, и должным образом их охраняем.

– Как вы о них узнали?

Дворянчик улыбнулся и погладил шею своего коня. Его голос стал еще более сладким:

– Вы не имеете ни малейшего представления о хорошо пылающем огне… или о небольшом количестве расплавленного свинца, используемого разумно. С их помощью можно получить любые требуемые сведения.

– Вы оба – чудовища! В вас, сеньор граф, меня это не удивляет, так как ваши подвиги печально знамениты, но мой супруг…

– Довольно! – грубо прервал Арно, который до этого времени, казалось, не интересовался этой стычкой между своей женой и своим товарищем. – Не будем снова начинать. Ты слышала, что тебе сказали, Катрин: герцог здесь! Что ты решаешь?

Она мгновение хранила молчание, безуспешно пытаясь найти какой-нибудь изъян в броне, небольшую трещину, сквозь которую можно было бы добраться до этого сердца. Но он стоял перед ней, окруженный со всех сторон ревностью и злобой.

С болезненной улыбкой она прошептала:

– Я тебя умоляю!.. Позволь мне войти, хотя бы на десять минут! Спасением моей души и жизнью наших детей клянусь, что не останусь дольше. Десять минут, Арно, ни минутой дольше… и я прошу это только потому, что речь идет о моей матери. Затем я повернусь спиной навсегда к этой бургундской земле, и мы вместе вернемся домой.

Но он отвел глаза, не желая видеть этот прекрасный молящий взгляд, который, возможно, имел над ним больше власти, чем он хотел допускать.

– Я не вернусь в Монсальви теперь. У меня есть дела здесь, где во мне нуждаются. Дева…

– К черту эту колдунью и твое безумие! – крикнула Катрин, которой вновь овладел гнев. – Ты все погубишь, твое положение, твою честь, быть может, твою жизнь и душу, чтобы следовать за этой авантюристкой! Я тебя заклинаю, приди в себя! У тебя есть пропуск, поезжай к королеве…

– Пропуском мне послужит голова Филиппа Бургундского, когда я вернусь к королю. Что же касается тебя…

Он не договорил. Внезапно неприступный замок, казалось, ожил. В мгновение ока на башнях показались лучники и арбалетчики, с грохотом стал опускаться подъемный мост.

Из глубин крепости появились пятьдесят всадников с зажженными факелами.

– Ко мне! За Сарбрюка! – прорычал Дворянчик, вытаскивая свой длинный меч, пока Арно де Монсальви отвязывал свою булаву, которая свешивалась у него с седла.

Катрин и оба юноши оказались прижатыми к стене. Беранже повис на руке своей госпожи:

– Бежим, госпожа Катрин, прошу вас! Мессир Арно, конечно, сошел с ума, но он вам никогда не разрешит войти в этот замок. Пойдемте! Надо подумать о малышах. Они нуждаются в вас.

– И потом, – добавил Готье, – ваша бедная мать, может быть, уже в земле. В этом случае она видит вас с высоты неба и благодарна вам за ваше намерение. Беранже прав: нельзя оставаться здесь.

Но Катрин была не в состоянии двигаться. Сражение, которое развернулось в нескольких шагах от нее, ее заворожило. Окруженный со всех сторон четырьмя нападающими, Арно дрался, как демон. Страшный удар булавы сбил его шлем, он остался с непокрытой головой, обезумев от удара.

В первый раз, если не считать драки с разбойниками сьерры во время бегства из Гранады, она видела сражение. И, как когда-то, она снова восхищалась Арно. Доблесть этого человека была бесспорной. Не зная страха перед ближним боем, не пускаясь на хитрости в обход рыцарских законов, он открыто обрушивался на противника. Его булава вертелась вокруг него, поражая одетых в сталь воинов; но, если во время схватки один из противников поворачивался к нему спиной, он не наносил удара.

Дворянчик тоже дрался хорошо. Время от времени он бросал беспокойные взгляды в сторону лагеря, часть которого пылала, подожженная факелами, которые бросили люди из замка, но это не мешало ему наносить удары боевым топором. К тому же силы, которые были неравны вначале, уравновесились. Призывы Дворянчика донеслись до его людей, и теперь они бежали к мосту.

Понимая, что силы неравны, рыцари Шатовиллена стали отступать в боевом порядке, поднимаясь вверх по тропе, уносимые мощными лошадьми и защищаемые солдатами, которые дежурили на зубцах.

– Довольно! – крикнул Дворянчик. – Отходим назад. Надо погасить огонь…

Или Арно не услышал, или отказался подчиниться, но он бросился вдогонку за отступавшими, галопом пересек мост и бросился на подъем.

В его воспаленном мозгу билась только одна мысль: добраться любым способом до ненавистного бургундца. Его ненависть могла утолить только кровь.

– Выходи, Филипп Бургундский! – ревел он. – Выходи, чтобы я мог наконец скрестить с тобой меч, предатель, распутник, совратитель…

Его бешенство напоминало безумие. Для него присутствие герцога за этими стенами было фактом, не подлежащим сомнению.

Катрин тоже узнала герб Филиппа на коттах нападавших, и в ней поселилось сомнение. Неужели Арно прав и Эрменгарда устроила ей такую бесчестную ловушку? Все, что она знала о своей старой подруге, о ее понятии о чести, восставало против этой мысли, но, с другой стороны, графиня де Шатовиллен всегда так желала отдать свою молодую подругу принцу, которого она любила как собственного сына!

Спрятавшись в укрытии маленькой часовни, сопротивляясь своим двум спутникам, которые силой пытались ее увести, она с тревогой следила за бешеной скачкой Арно. Она видела, как его лошадь, обезумев от шпор, взвилась на дыбы, чуть было не рухнула вместе с ним со склона и удержала равновесие только благодаря силе и ловкости всадника. Она слышала, как он что-то кричит, но ветер относил его слова, и она не могла разобрать, что он говорил.

– Он сумасшедший! – проговорил рядом с ней задыхающийся голос Дворянчика, еще дымящегося от сражения. – Он даст себя убить!

Она инстинктивно вцепилась в его руку:

– Не оставляйте его одного! Пошлите к нему на помощь… иначе он сейчас…

Из ее груди вырвался крик ужаса. Наверху, на одной из угловых башен, арбалетчики стали стрелять, чтобы прекратить необузданное преследование этого безумца. Катрин видела, как ее муж зашатался и тяжело рухнул на землю. Лошадь тоже упала, но тут же поднялась и снова помчалась по направлению к деревне, волоча за собой неподвижное тело Арно за железный башмак, который остался в стремени.

Катрин хотела броситься вперед, но Дворянчик ее удержал. Она крикнула:

– Остановите лошадь! Она его убьет…

– Он уже наверняка мертв! А сверху лучники еще могут стрелять.

Обезумев от гнева, она замолотила обеими кулаками в его грудь, не встречая сопротивления с его стороны.

– Трус! Жалкий трус!

– Я пойду! – проговорил рядом с ней решительный голос.

И до того как она успела воспротивиться, Готье де Шазей бросился вперед. Она видела, как он побежал к мосту, к которому устремилась обезумевшая лошадь. Ловким прыжком Готье бросился на шею животного и сумел схватить повод. На башнях лучники перестали стрелять и с интересом следили за разыгравшимся спектаклем.

Готье встал, вытирая рукавом мокрый от пота лоб, и поспешил к Арно, которому один из подоспевших солдат только что освободил ногу. Нога была сломана.

Катрин, которая минуту стояла как вкопанная, тоже бросилась вперед и с жалобным криком рухнула в пыль на колени перед своим мужем.

– Отойдите, госпожа Катрин! – вскричал студент. – Не смотрите…

Но она не могла не смотреть на это разбитое тело, лицо, покрытое кровью, на страшные раны. В Арно попали две арбалетные стрелы. Одна вонзилась в правую подмышку, в то место, которое не было защищено буйволовой кожей, и прошла сквозь кольчугу. Другая попала капитану прямо в лицо, под левую скулу, и из раны торчало оперение.

– Он умер! – простонала Катрин, которая, не осмеливаясь дотронуться до истерзанного тела, согнулась и закрыла лицо руками.

– Нет еще, – сказал Готье, – но от этого не лучше!..

Он быстро снял налокотник и приложил его к приоткрытому рту раненого. Полированная сталь слегка запотела.

Молодой человек минуту созерцал окровавленное тело и сокрушенно покачал головой.

– Нужен священник, – пробормотал он. – Но остался хотя бы один в этой несчастной стране?

– Есть монастырь, недалеко отсюда, – пробормотал Дворянчик, который к ним подошел. – Но до того как мы сможем вытащить одну из этих дрожащих крыс, которые там зарылись, Монсальви успеет скончаться! Все, что мы можем сделать, это отнести его в церковь. Он, по крайней мере, сможет умереть на ступенях алтаря… Эй! Четырех человек, носилки, что-нибудь!

Умереть! Скончаться! Эти слова как удар ножа прорезали странное забытье, в которое была погружена Катрин.

– Я не хочу, чтобы он умер! Я не хочу! Это невозможно… Он мой!.. Он принадлежит только мне! Я посвятила ему всю мою жизнь, ради его любви. Он не имеет права… Спаси его! Я умоляю тебя… спаси его!

Готье смотрел на нее недоверчиво. Никогда еще он не видел такого обнаженного, душераздирающего отчаяния. Он очень мало знал о жизни этих двух существ, кроме того, что этот агонизирующий человек заставил вынести эту женщину все, что только можно себе придумать на этой земле, и в свои последние часы более чем когда-либо.

Однако, казалось, она все забыла: презрение, оскорбления, жестокость. Неужели это и есть любовь – эта пытка, это сумасшествие, эта горячка?

– Госпожа, – прошептал он, нагибаясь к ней, – неужели вы еще можете любить его после… всего, что он сделал?

Катрин посмотрела на Готье растерянно.

– Любить?.. Я не знаю… Но я знаю, что сердце мое разбито, что мое плечо горит… что голова в аду… Я знаю, что умираю.

С помощью двух длинных щитов солдаты соорудили носилки, на которые положили недвижное тело, и понесли.

С криком раненого животного Катрин бросилась к носилкам.

– Арно! Подожди меня…

Готье взял ее под руки и силой поставил на ноги, потом побежал к Роберту де Сарбрюку.

– Не уносите его в церковь, – сказал он. – Положите его в доме, там, где можно будет его лечить.

Дворянчик поднял брови:

– Его лечить? Ты бредишь, друг. Он умирает…

– Я знаю, но я все же хочу бороться до конца… ради нее.