Король нищих Бенцони Жюльетта

2. ГАВАНЬ СПАСЕНИЯ

На следующий день — это было воскресенье — в пять часов утра скромная чета молодых горожан заняла места в почтовой карете, которая через неделю должна была доставить их к месту назначения, в Ренн. В муже — он был в камзоле из плотного серого сукна, который украшал отложной воротник из белого голландского полотна, в тяжелых башмаках с пряжками и черной шляпе с круглой тульей — никто не узнал бы Пьера де Гансевиля, элегантного конюшего герцога де Бофора. Он чувствовал себя весьма неуютно без своей шпаги: ее пришлось спрятать в сундук, привязанный на крыше кареты.

Подобные мелочи ничуть не беспокоили его «жену»; в те времена костюм горожанки не отличался от наряда горничной при дворе. Обычно Жаннета носила серое платье, украшенное кружевным стоячим воротником и кружевными манжетами, и безукоризненно накрахмаленный чепчик, но сейчас ее туалет дополнял свободный черный плащ с капюшоном, укутывающий ее с головы до ног. Жаннета уже не выглядела печальной; погода стояла прекрасная, и эта поездка, хотя девушка и не знала ее цели, развлекла Жаннету тем более, что в этой предназначенной лишь для простолюдинов, а значит, неудобной и зловонной колымаге трястись придется не так долго в Витре они должны были сойти, предполагалось, что почтовые лошади через Шатобриан домчат их в Пириак, где они взойдут на корабль. Главное заключалось в том, чтобы покинуть Париж, сбив с толку слежку, которую, как ожидал герцог де Бофор, установит за ними начальник полиции. К этому времени Лафма уже знал, что произошло в замке Ла-Феррьер, да и Рагенэль заметил, что какие-то сомнительные личности заинтересовались его домом, едва он вернулся из Бастилии. Поэтому накануне своего отъезда Франсуа привез Жаннету в Отель Вандом, где она служила и жила с того дня, как там появилась Сильви.

Думая о своем господине, Гансевиль испытывал грусть: пока он трясется в этой колымаге по булыжным мостовым и ухабистым дорогам, Бофор в сопровождении Брийе и двух слуг несется галопом во Фландрию, и впереди их ждет азарт боев, грохот пушек, треск мушкетных выстрелов, раскаты барабанной дроби, может быть, слава… одним словом, жизнь! Его утешало лишь то, что его путешествие с Жаннетой было секретной миссией, имеющей отношение к тайне, в которую его посвятил любимый господин.

С попутчиками Гансевилю повезло: они не вынуждали его поддерживать разговор: священник весь день молился, вдова беспрестанно лила слезы скорби, пожилые супруги, шептавшиеся друг с другом, так же дружно засыпали, прервав разговор на полуслове. Приехав в Витре, Гансевиль обнаружил, что ноги его совсем затекли. В древнем городе, словно застывшем в своем феодальном великолепии, им достаточно было ненадолго остановиться в особняке Дю-Плесси, хозяева которого были старыми друзьями семейства Вандомов, чтобы Пьер вновь обрел бодрый вид. Теперь пришлось переодеваться Жаннете: став прелестным всадником — юная госпожа требовала, чтобы ее горничную обучили ездить верхом и та смогла бы вместе с ней совершать конные прогулки в окрестных лесах Ане или Шенонсо, — она вскочила в седло с уверенностью, которая порадовала ее спутника, поначалу очень обеспокоенного тем, как он будет добираться до места с женщиной, чье общество ему навязали.

— Скажете вы мне, наконец, куда мы едем? — спросила девушка, когда они сделали первую остановку в Бене. — В дороге вы рта не раскрыли. Хорош муж был у меня в глазах людей, окружавших нас!

— А вы хотите, чтобы я за вами ухаживал? — рассмеялся Гансевиль.

— О нет! Не обижайтесь, но я уже дала слово парню, хотя и не знаю, что с ним, — с грустью ответила она. — Он исчез вместе с нашей юной госпожой, и нам неизвестно, живы ли они…

— Я, в отличие от вас, как святой Фома: ни во что не верю, пока сам не увижу! Итак, мы направляемся в маленький рыбацкий порт по названию Пириак.

— И что мы будем там делать?

— Отплывем оттуда на Бель-Иль. Надеюсь, вы не боитесь морской качки… Терпеть не могу людей, которых рвет.

— А зачем нам на Бель-Иль?

— Мы передадим поклон господину герцогу де Рецу и госпоже герцогине. Теперь хватит вопросов. Вам и без них многое известно.

— Я знаю не больше, чем знала раньше, и очень хотела бы понять, что означают все эти тайны…

— Милое мое дитя, должен сказать вам, что вы совершили большую глупость, поселившись у господина де Рагенэля, вместо того чтобы благоразумно вернуться к нам. Неужели вы не догадывались, что за его домом будут следить? Поэтому мне и поручили увезти вас из Парижа, не возбуждая подозрений у шпионов начальника полиции. Что я и сделал…

— В таком случае почему бы вам не сказать мне больше? Ведь мы очень далеко от Парижа…

— Потому, что губернатором Бретани является кардинал Ришелье, который отнял право владения у герцога Сезара, а там, где обосновался кардинал, всегда надо опасаться того, что за каждым кустом прячется шпион.

— А на острове Бель-Иль шпионов нет?

— Нет. Остров далеко от берега и принадлежит Пьеру де Гонди, герцогу де Рецу. А теперь по коням! Больше я не отвечу ни на один ваш вопрос до тех пор, пока мы не прибудем на место. И все!

На сей раз Жаннета этим ограничилась. Кстати, сословное положение, разделяющее простую горничную и дворянина, не допускало вольностей, что она прекрасно понимала. К тому же сам новый ритм поездки не позволял вести разговоров, ибо и речи не могло быть о том, чтобы сделать длительную остановку, не добравшись до берега моря; они задерживались лишь для того, чтобы сменить лошадей и подкрепиться. После Бене, миновав Редон и Лорош — Бернар, они достигли устья реки Вилен, откуда устремились к Пириаку, маленькому рыбацкому порту, в который бедная девушка приехала совсем измученной: одно дело было сопровождать Сильви в приятных верховых прогулках по полям и лесам, а другое — без передышки пересаживаться с лошади на лошадь, скача днем и ночью.

— Кажется, я и шагу ступить не могу! — простонала Жаннета, когда Гансевиль, наконец-то сжалившись, помог ей спешиться. — Да и вряд ли смогу снова сесть в седло.

— Я посоветовал бы вам поставить согревающий компресс из воска, — вздохнул он, — но это займет много времени. Понимаю, что эта скачка для вас тяжела, что вы предпочли бы карету, но дороги в Бретани плохие, а верхом можно быстро проехать везде!

— Значит, нам надо спешить?

— Да, благодаря этой дикой гонке мы выиграли три дня. Нам абсолютно необходимо попасть на Бель-Иль раньше кое-кого! Вперед, смелее! По приезде я вам обещаю сюрприз…

Усадив Жаннету у подножия скалы, Гансевиль отправился на поиски судна; потом в ожидании прилива они подкрепились рыбным супом и гречишными лепешками.

Когда наконец стемнело, они сели в рыбацкую лодку. Жаннета, закутавшись в пропахшее рыбой одеяло, опустилась на дно лодки и тотчас заснула.

К счастью, море было относительно спокойно, а крайняя усталость избавила Жаннету от последствий качки. Поэтому она ничего не видела на протяжении тех четырех лье, что отделяли Бель-Иль от берега.

Когда Жаннета проснулась, то увидела, что лодка движется по каналу, а сам порт в розовом свете зари показался ей самым прекрасным местом на земле. Проложенный в устье одного из впадающих в море протоков, куда проникает прилив, канал был зажат между холмом, поросшим деревьями, и скалистым мысом, где возвышалась цитадель с приземистыми круглыми башнями и торчавшими из бойниц жерлами пушек. Казалось, городок прячется за защищавшими его стенами крепости, однако в глубине порта оба берега связывал акведук, который вел к вытянутому в длину замку, чьи сады карабкались вверх по второму холму, более высокому, чем первый. Это был большой, красивый белый дом, в высоких окнах которого отражались яркие лучи восходящего солнца.

— Мы на острове Бель-Иль, — объяснил Гансевиль, — а главная деревня здесь называется Дворец. Нетрудно понять почему…

— И мы идем туда?

— Именно! Там вы найдете людей, которых любите и о которых волнуетесь…

Конюшему внезапно показалось, что все сияние этого утра вспыхнуло в голубых глазах девушки.

— Сильви? О, я хочу сказать мадемуазель де Лиль…

— Тише! Не называйте никаких имен!

Жаннета хотела броситься немедленно к дому, но Гансевиль удержал ее крепкой рукой:

— Опомнитесь! Вы же не ворветесь вот так нежданно-негаданно в дом как сумасшедшая. Поймите, вас привезли сюда для очень серьезного дела. Тут Сильви прячут с того дня, как она спаслась от страшной участи. Но угроза еще не миновала. Поэтому господин герцог в согласии с господином де Гонди и распространил версию о ее гибели. Пусть так все и считают до той поры, пока не минует любая опасность для ее жизни.

— Боже мой, но что же случилось? — прошептала Жаннета, едва не плача.

— Вы это узнаете позже, а сейчас пошли! Не можем же мы и дальше торчать посреди этой дороги! Кстати, обратите внимание, к нам приближаются двое.

Слуги в красных ливреях подошли к приезжим. Гансевиль достал из-за пазухи камзола письмо и, не дожидаясь вопросов, сказал:

— От его светлости герцога де Бофора с нижайшим поклоном господину герцогу де Рецу!

Слуги поклонились; один из них взял письмо, а другой забрал у Жаннеты ее дорожную сумку.

— Прошу вас следовать за мной, — обратился к ним первый слуга. Затем путешественников передали в руки дворецкого, который сообщил им, что герцогская чета слушает мессу в дворцовой часовне и беспокоить ее невозможно.

Поэтому Гансевиль и Жаннета терпеливо ждали, погрузившись в почтительное молчание. Жаннету тем временем обуревало жгучее любопытство: ну где может быть малышка Сильви в этом громадном доме? Гансевиль, привыкший видеть, как перед его господином распахиваются все двери, ждал, как обыкновенный проситель. Наконец дверь открылась, и в сопровождении дворецкого появился герцог.

— Проводите девушку к госпоже герцогине. Она ждет ее у себя! — сказал герцог де Рец дворецкому. Потом, повернувшись к Гансевилю, воскликнул:

— Как я рад снова тебя видеть, мой мальчик! Надеюсь, вы добрались без приключений? Полагаю, у вас есть для меня новости? Следуйте за мной — мы поговорим в моем кабинете.

В свои тридцать шесть Пьер де Гонди, второй герцог де Рец, выглядел на десять лет старше: на его вытянутом, посмуглевшем от здешнего климата лице лежала печать скуки, которая была вызвана тем, что три года назад герцога отправили в отставку. Назначенный генералом галерного флота вместо своего отца, постригшегося в монахи после смерти жены в 1627 году, герцог де Рец был смещен с этого поста, которым очень дорожил, кардиналом Ришелье, посадившим на его место своего племянника, маркиза де Понкурле. После отставки герцог уединился в своем замке на острове Бель-Иль, с горечью переживая обиду. Нет нужды говорить о том, что он не питал теплых чувств к кардиналу-министру.

Когда Гансевиль рассказывал герцогу последние столичные новости, молодая камеристка-бретонка привела Жаннету в комнату герцогини.

Екатерина де Гонди была моложе мужа на десять лет и могла бы претендовать на красоту, если бы строгость ее нравов и чрезмерная скупость не придали некоторую холодность чертам ее лица, впрочем, тонким и нежным. Она приняла Жаннету как служанку, то есть не предложила сесть; сама она продолжала свою трапезу — макала хлеб в молоко, одновременно внимательно разглядывая гостью. Не ожидая другого приема, девушка не смутилась, но все-таки не могла не подумать о чашечке горячего молока, которое было бы весьма кстати после путешествия. Наконец герцогиня, тщательно вытерев рот кружевной салфеткой, спросила:

— Значит, вы и есть горничная малышки, которую поручил нашим заботам господин де Бофор? Откуда вы, дочь моя?

— Из Ане, госпожа герцогиня. Я там родилась, и меня девочкой взяли в прислуги к мадемуазель де Лиль. Потом я приехала с мадемуазель де Лиль ко двору, где она стала фрейлиной ее величества королевы…

— Оно и видно! В вас нет ничего от крестьянки. Хорошо, дочь моя, знайте же, что ваша госпожа находится в весьма жалком состоянии. Она была похищена, как говорят, подручным Ришелье, который когда-то преследовал ее мать своей грязной любовью; он насильно выдал ее замуж за другого подручного Ришелье, а тот сразу уступил супружеские права похитителю, злоупотребившему ими самым скверным образом…

Этот изложенный невозмутимым тоном рассказ привел Жаннету в ужас.

— О Боже! Я ничего не знала об этом! — в волнении воскликнула она. — Бедная… несчастная девочка! Но почему же господин Франсуа… Я хочу сказать, его светлость герцог де Бофор, привез ее сюда?

— Потому что герцог убил ее мужа… Теперь он намерен уничтожить главного злодея, а это совсем не просто сделать. Эта несчастная нуждается в удаленном от Парижа тайном убежище, но главное, она должна быть вне досягаемости людей кардинала. Островом Бель-Иль владеем мы, это неприкосновенная земля, и даже посланцы короля не могут ступить на нее без нашего дозволения!

Если бы Жаннета была от природы более проницательной, она бы нисколько не обрадовалась тому, что несчастная Сильви вверена попечению этой женщины, которая, несомненно, была примерной христианкой, но не отличалась склонностью к милосердию.

— Она должна считаться умершей… По крайней мере до тех пор, пока жив кардинал, — продолжала госпожа де Гонди, — и этот остров на краю света, наверное, показался идеальным местом господину де Бофору.

— Могу ли я попросить у госпожи герцогини разрешение отправиться к мадемуазель де Лиль? Мне не терпится позаботиться о ней и своими глазами увидеть, в каком она состоянии.

— Далеко не в блестящем. Вас проводят к ней. Что бы там ни думал господин де Бофор, у нас здесь часто бывают гости. По-моему, даже слишком часто, и может случиться так, что кто-то из них ее узнает — ведь она жила при дворе. По этой причине мы поместили ее в маленьком домике в глубине сада. Она живет там под охраной старухи Маривон, которая была служанкой у покойной госпожи де Гонди, моей мачехи. Корантен, что был слугой у ее дяди, тоже не спускает с нее глаз.

Сердце Жаннеты гулко забилось? Корантен тоже здесь! Ее любимый Корантен, ее суженый. И эта радостная новость заставила Жаннету забыть и о негостеприимном приеме герцогини, и о ее равнодушии к бедной Сильви.

Минуту спустя Жаннета уже спешила следом за молодой бретонкой сквозь рощу смоковниц, пальм и лавров. Внезапно деревья расступились, и на опушке показались домик и колодец, но Жаннета смотрела только на своего Корантена, который в эту минуту доставал из колодца ведра с водой. Не в силах больше сдерживаться, она опустила на землю дорожную сумку и бросилась к нему со словами:

— Корантен, милый! Я так боялась, что больше никогда тебя не увижу!

Он смотрел на Жаннету, не веря своим глазам, потом раскинул руки в радостном объятии:

— Жаннета? Как ты здесь оказалась?

— Меня привез господин де Гансевиль по приказу господина де Бофора.

— Господи Иисусе! — с волнением произнес он. — Ты внял моим молитвам! Я никогда не сумею отблагодарить тебя!

— Но расскажи мне, что же случилось? — спросила Жаннета, снова охваченная тревогой. — Как мадемуазель Сильви?

— Сама увидишь!

Когда Жаннета наконец встретила свою госпожу, ее сердце сжалось. Бледная и похудевшая, — казалось, Сильви способна только дышать, одетая в строгое черное платье, из-под подола которого выглядывал край нижней юбки, она молча полулежала в кресле, стоявшем у камина, где едва тлел огонь. Пышные каштановые волосы были спутаны и в беспорядке рассыпались по плечам, глаза девушки были прикрыты. В руках Сильви держала чашку с молоком, но не пила его, что ничуть не беспокоило старую крестьянку, сидевшую у очага с вязаньем в руках. Обстановка была весьма скромной: стол, четыре стула и маленький стенной шкаф. Не было ни гобеленов, ни коврика, чтобы немного согреть стены и пол; только распятие и поставленная под ним молитвенная скамеечка напоминали о том, что хозяева были набожными людьми. Глаза Жаннеты наполнились слезами. В порыве сострадания она припала к ногам своей юной госпожи, которая даже не заметила, что Жаннета вошла в комнату. Жаннета взяла у нее чашку с не выпитым молоком и сжала в руках хрупкие ладошки Сильви.

— Мадемуазель Сильви! Взгляните на меня! Это я — Жаннета!

Припухшие веки дрогнули, и красивые, орехового цвета глаза, покрасневшие от долгих слез, взглянули на девушку, и Сильви едва слышно прошептала:

— Это ты, милая Жаннета? Мне почудилось, будто я слышу твой голос во сне…

Голос у Сильви был слабый, словно это шестнадцатилетнее дитя было неспособно говорить громче. Тем временем Жаннета поднялась с колен и, уперев руки в бока, с растущим гневом осматривала убогую комнатку.

— Нет, моя дорогая госпожа, вам не почудилось! Я действительно здесь и считаю, что меня привезли сюда вовремя. Господи, и почему это его светлость Франсуа доверил вас этим людям? Эй вы, вязальщица! — окликнула она старуху крестьянку, которая не поднимала глаз от вязанья. — Значит, так это вы о бедняжке заботитесь? Ведь она больна, к тому же она — благородная дама и нуждается в деликатном обхождении!

— Зря стараешься, Жаннета, — остановил ее Корантен. — Она тебя не понимает, она говорит только по-бретонски. Госпожа де Гонди считает, что так лучше для безопасности мадемуазель Сильви, которую выдают за тяжелобольную. К счастью, по-бретонски говорю я…

— Выдают за больную? Она же по-настоящему больна! Сам видишь, в каком она состоянии. И чего вы все ждете, твоя госпожа де Гонди и ты? Чтобы она умерла тут?

— Я все тебе объясню, Жаннета, но сперва скажи, кто привез тебя сюда. Уж не…

Девушка угадала имя, которое жаждал услышать Корантен, и ответила:

— Нет, не монсеньор Франсуа. Он отправился в армию во Фландрию. Меня сопровождал господин де Гансевиль, сейчас он разговаривает с господином де Гонди. А теперь объясни мне, почему это моя юная госпожа в таком жалком виде? В старом, поношенном платье, не причесана… она, право слово, грязная, а компанию ей составляет эта старая неряха! Если бы все это видел господин де Рагенэль, тебе пришлось бы несладко.

— Я ничего не могу поделать, милая моя Жаннета. Здесь всем распоряжается госпожа де Гонди. После отъезда монсеньера Франсуа она поместила нас сюда, сама-то она изредка заглядывает, но всегда одна, без своих болтливых служанок. Никто не должен знать, что Сильви прячут здесь, поэтому за припасами хожу я. Госпожа де Гонди запретила Сильви выходить из дома, чтобы избежать встреч с любопытными.

— Ну а тебе самому много ли дают этих самых припасов? — вдруг вспыхнула Жаннета. — Ты тоже не слишком растолстел. О, милостивая Богоматерь! Почему надо было привозить Сильви на этот остров? Как будто в Отеле Вандом или в Ане нет добрых людей, которые могли бы позаботиться о ней. И о чем только думал монсеньер Франсуа?

— Герцог с детства любит Бель-Иль, и для него этот остров — рай земной. Герцог человек добрый и доверчивый, и я уверен, он и знать не знает, что здесь происходит…

— А ты не мог рассказать ему об этом?

— Нет. Здесь всем заправляет герцогиня, а господин Франсуа во всем доверяет ей. Я сделал все, что мог, Жаннета, клянусь тебе; три дня назад я даже написал его светлости Франсуа, прося подыскать нам другое пристанище. Герцогиня женщина строгая, сурово религиозная… Я видел, не очень-то ей понравилось, что мы сюда

приехали… Поди-ка сюда, — вдруг тихо произнес он, увлекая Жаннету в сад, чтобы сказать ей нечто важное. — Я смекаю, что госпожа де Гонди думает, что мадемуазель Сильви любовница Франсуа, и я уверен, сама герцогиня тоже влюблена в Франсуа. Она держит Сильви взаперти под тем предлогом, что герцог принимает много визитеров и кто-нибудь может узнать ее. Но и это еще не все.

— Да и того, что ты мне рассказываешь, довольно!

— Нет. Хуже всего — сама наша больная. По-моему, у нее самой пропало желание жить. Несмотря на все мои мольбы, она почти ничего не ест. Боюсь, она уморит себя голодом…

Жаннета побледнела. Через минуту она уже вернулась в дом и начала его осматривать. Она распахнула дверь в узкую комнатку с запертыми ставнями, где стояла деревянная кровать, при этом из ее рта вырывались возмущенные возгласы, которые и вывели Сильви из оцепенения.

— Успокойся, пожалуйста! — тихо попросила она. — Я чувствую сильную слабость…

— Разве вы можете не быть слабой в доме, куда не заглядывает солнце? Меня удивляет, как вы вообще еще живы! Но клянусь вам, скоро все тут изменится. Я вашей герцогини не боюсь!

— Что за шум?! — раздался вдруг веселый голос Гансевиля. Он стремительно вошел в комнату и склонился перед Сильви в глубоком поклоне, касаясь пола серыми перьями шляпы. — Его светлость целует вам ручки, мадемуазель, и сожалеет, что не сможет собственной персоной вернуться на остров, как того бы желал; он солдат, а солдат обязан подчиняться приказам. Поэтому он прислал нас, как вам, наверное, уже сказала Жаннета. Мы найдем вам другое жилье, потому что тут вы больше не будете в безопасности. На днях сюда приезжает аббат де Гонди, чей острый язык и безумные мысли вы знаете. Вот почему я получил приказ купить для вас небольшое укромное имение, где вы сможете жить со своими людьми. Кстати, сделать это необходимо срочно… Если только монсеньер Франсуа узнает об этом! Эти люди обходятся с вами недостойным образом! От герцога я этого не ожидал…

— Тогда переправьте нас поскорее в другое место! — с жаром воскликнула Жаннета. — Не понимаю, почему мы должны оставаться на этом острове. Слава Богу, и в землях Вандомов найдется немало укромных уголков…

— Нет. Мадемуазель Сильви считается умершей и, если на сей счет возникнут сомнения, искать ее будут именно там. Бель-Иль велик — здесь ее можно надежно укрыть от любопытных глаз.

— Значит, я останусь здесь навсегда? — подала голос Сильви.

— Нет. Его светлость увезет вас отсюда при первой возможности. Вы лишь должны проявить терпение, а главное — поправиться. Его светлость пришел бы в отчаяние, увидев вас в таком состоянии.

Слабый румянец выступил на белых, как мел, щеках Сильви. Мысль о том, что она никогда больше не увидит Франсуа, приводила Сильви в безысходное отчаяние. Однако воспоминания о поездке с Франсуа сюда, на край света, согревали ее сердце.

Она помнила все: мгновения, когда он подобрал ее под копытами своего коня и взял на руки, ласкал и целовал ее — он боялся, что она умрет. Обморок Сильви, вызванный крайним изнеможением, продолжался меньше, чем думал Франсуа, но было так чудесно прижиматься к нему, позволять ласкать себя, что она не открывала глаза даже тогда, когда пришла в себя. Но как ни оттягивала она этот момент, действительность заставила ее вернуться в реальный мир.

А реальностью была та забота, которой ее окружили в замке Ане, когда жена управляющего уложила Сильви на кровать в одну из свободных комнат. Счастье Сильви заключалось в том, что Франсуа де Бофор приехал в замок только с Гансевилем, обидевшись на королеву за то, что она отказалась его принять. Королева сослалась на усталость, и мадемуазель д'Отфор выставила Франсуа за дверь Сен-Жерменского дворца, заявив, что ему дадут знать, когда его присутствие сочтут желательным. Но надеяться на такую милость в ближайшее время было безрассудно.

Бросившийся по следу похитителей девушки Корантен Беллек, примчавшийся просить помощи, был несказанно удивлен, встретив там молодого герцога, и они вместе во весь опор поскакали в замок, чтобы найти Сильви, бежавшую из этого ада в том состоянии, о каком мы уже знаем. Состоянии, оказавшемся гораздо хуже, чем предполагали. Когда жена управляющего сняла с Сильви окровавленную, разорванную рубашку, она увидела, что хрупкое, грациозное тело девушки сплошь покрывали синяки и ссадины, но самое страшное — дикое изнасилование повредило ее нежный, девственный орган. Жена управляющего была вынуждена признаться в своем бессилии.

— Хорошая акушерка могла бы помочь ей, — сказала она Франсуа, которого посвятила во все, — но местная частенько бывает пьяной, и женщины предпочитают обходиться без нее, помогая друг другу при родах. В нашем случае придется послать за врачом в Дре, и сделать это надо немедленно: у несчастной девочки продолжается кровотечение…

Тут-то Гансевилю пришла в голову неожиданная мысль: а почему бы не обратиться к Чудачке? Предложение, сперва встреченное возгласами возмущения, в конце концов, получило одобрение Бофора. Чудачка была в Ане содержательницей дома терпимости. В создании этого заведения в свое время приняла участие сама госпожа де Вандом, причем руководила ею забота о местных женщинах и девушках. Ведь когда она и герцог находились в замке со всей свитой, куда входило немало военных, женщинам не было проходу. Герцогиня сама подыскала для заведения хозяйку. Чудачка внимательно следила за здоровьем своих подопечных, и девицы получали лечение, когда в нем была необходимость. Поэтому Чудачку призвали в замок, и она, осмотрев девушку, вынесла не подлежащий обжалованию приговор: надо зашить порванные ткани.

Что она и сделала с неожиданной ловкостью после того, как заставила свою пациентку выпить бокал вина, смешанного с опиумом. Когда операция была завершена, обессиленная Сильви погрузилась в тревожный сон, а герцог де Бофор, его конюший и Корантен покинули замок, чтобы завершить карательную экспедицию против Ла-Феррьера. Сильви ничего не знала о «военном совете», на котором приняли решение объявить ее умершей; девушку, чтобы надежнее спрятать, увезли на остров Бель-Иль, где агентам Ришелье даже не пришло бы в голову ее искать.

Эту поездку Сильви хранила в сердце как самое дорогое воспоминание. Она, почти бесчувственная, ехала с Франсуа в дорожной карете, принадлежащей Вандомам, и всю дорогу он держал в своей ладони слабую руку девушки; иногда он обнимал Сильви, чтобы успокоить ее страхи и терзавшее ее чувство стыда. Жизнерадостную, веселую, нежную и лукавую девочку Лафма против ее воли грубо и слишком рано сделал женщиной, беспощадно разрушив ее надежды, ее жизнь. Сильви чувствовала себя опозоренной, считала себя недостойной того, чью любовь с детских лет надеялась завоевать вопреки разнице в сословном положении…

С проницательностью, на какую многие сочли бы его неспособным, герцог де Бофор угадал, что происходило в душе той, кого он считал своей младшей сестрой. Бофор как мог пытался успокоить бедную Сильви. Он внушал ей, что она осталась прежней Сильви, что пережитое нисколько не порочит ее, что она должна считать брак с Ла-Феррьером недействительным, поскольку ее принудили к нему силой, тем более что этот человек уже отправился к праотцам. Прежде всего, убеждал Бофор девушку, она должна думать о том, чтобы излечиться физически и нравственно. А он всегда будет рядом с ней и поможет! И ко всему прочему, Сильви найдет покой на Бель-Иле.

Эти чудесные слова успокаивали страдающее сердце Сильви, но она не слишком в них верила. Она знала ту страстность, какую Франсуа привносил во все, особенно когда был под влиянием сильного волнения. Знала она и то, что его любовь, его чувства безраздельно отданы королеве. И даже перспектива жизни на острове, который так любил Франсуа, не утешала, если он, устроив ее судьбу, покинет Сильви…

Но вопреки ее ожиданиям, Бель-Иль очаровал Сильви. Первые дни весны, такие холодные и сырые на континенте, здесь были теплыми и мягкими. Здесь росли какие-то незнакомые Сильви деревья, и большие пространства были засажены желтым дроком, отчего остров казался освещенным незакатным солнцем даже в те дни, когда небо оставалось хмурым. Сильви предчувствовала, что страсть Франсуа к морю станет и ее страстью. Быть может, изгнание, на которое обрекала Сильви судьба, будет не столь горьким перед лицом океана, чьи отливающие всеми цветами радуги волны медленно накатывались на подножие гранитных скал.

Прием, оказанный Сильви, был не таким теплым, как первые весенние дни на острове. Он был любезным, по крайней мере со стороны герцога Пьера, радушного и щедрого человека, но Сильви сразу почувствовала, что Екатерине де Гонди она не понравилась. Молодая герцогиня напрасно уверяла, что несчастная девушка может жить у нее в замке столько времени, сколько сама пожелает; но это было скорее проявление христианского долга, чем порыв сострадания и симпатии. К тому же всей правды о Сильви герцогиня де Гонди не знала.

Либо Франсуа с излишней теплотой говорил о Сильви, либо всем слышались в его словах отзвуки страсти, но от Сильви не ускользнули проблески гнева в глазах внезапно нахмурившейся молодой герцогини, которая лишь несколько минут назад благосклонно улыбалась Сильви. Неужели герцогиня де Гонди тоже была влюблена в друга своей юности еще с тех далеких дней, когда каждое лето семья Вандомов несколько недель проводила на Бель-Иле?

Пока герцог де Бофор оставался на острове, все шло хорошо, но едва скрылась из глаз увозившая его лодка, как Сильви переселили в жалкий домишко в глубине парка.

Она была бы даже рада этому жилищу и предпочла бы его чопорному замку, если бы ей строго не приказали никогда не открывать ставни. Ей объяснили, что это делается ради ее же блага — из осторожности и чтобы о ее присутствии на острове не узнал никто из вероятных гостей. Кроме того, герцогиня решила, что состояние здоровья Сильви требует уединения. Прежняя Сильви, вероятно, не без резкости протестовала бы против этого, но теперь приходилось терпеть все, что навязывали люди, оказавшие ей гостеприимство. И она жила в домике под присмотром тихой, безмолвной старухи Маривон, которая не понимала Сильви, а та не понимала ее. И Корантена, прекрасно говорившего на бретонском языке. Беспомощный и удрученный, он попытался было возражать, но ему дали понять, что, если новые распоряжения герцогини ему не нравятся, он в любую минуту может покинуть остров…

Молодой слуга подумывал спешно отправиться в Париж, чтобы сообщить герцогу де Бофору о том, как в самом деле обращаются с Сильви, но разве он мог оставить без своей помощи это хрупкое и несчастное создание? Да и застанет ли он Бофора в Париже? А главное, поверит ли герцог его рассказу? Если герцог одарил кого-то своей дружбой, переубедить его будет невозможно. Для Бофора все члены семейства де Гонди были чудесные люди. Поэтому приезд Жаннеты и конюшего Гансевиля стал для него огромным облегчением! Поистине они успели вовремя!

Через час после того, как Гансевиль отправился в замок, чтобы все окончательно уладить с герцогом де Гонди, Жаннета сотворила чудо. Она распахнула ставни и, ^раздобыв все необходимое, искупала молодую госпожу, которая давно в этом нуждалась; она заставила Сильви съесть немного супа и несколько лепешек, принесенных Корантеном с кухни замка; потом она, отстранив старуху Маривон, пытавшуюся ей помешать, вывела Сильви, одетую в красное платье и тщательно причесанную, в парк, чтобы она могла, как сказала Жаннета, «снова научиться дышать свежим воздухом и погреться в слабых лучах весеннего солнца». В это время Пьер де Гансевиль успевал повсюду.

На следующее утро двуколка — на ней в замок привозили съестные припасы — приехала забрать Сильви и Жаннету. Пригнал ее Гансевиль.

— Куда мы едем? — спросила Жаннета. — И где Корантен?

— Он уже там, куда я вас везу. Заканчивает приготовления к вашему приезду.

— Неужели мы наконец покидаем этот дом? — спросила Сильви голосом, полным надежды.

— Если бы монсеньер Франсуа предполагал, что вас будут держать взаперти, он никогда не привез бы вас сюда, этом я могу вас уверить. Я так и сказал об этом господину де Гонди, который и понятия не имел, в какое положение вас поставили. Отныне вы будете жить в собственном доме вдали от замка.

За отъездом наблюдала только старая служанка. Герцогиня ничем не выказала своего неодобрения. Что касается герцога, то он отправился на восточный берег острова, в Локмариа, чтобы осмотреть строящееся там новое укрепление.

И вот теперь Сильви будет жить в отдельном домике. Этот уютный симпатичный домик очень понравился Сильви. Он был построен давно, еще до появления на острове семейства де Гонди, монахами аббатства Кемперле, которым принадлежал когда-то Бель-Иль.

Прилепившийся к сосновому лесу, что возвышался над бухтой, домик состоял из большого зала и трех маленьких комнат, бывших монастырских келий. Монахи жили уединенно и замкнуто — их жилище защищала крепкая дверь, железные, в форме креста, решетки на окнах и высокая оград? вокруг сада. В отдалении раскинула свои крылья ветряная мельница.

Сильви вскрикнула от радости, окинув взглядом необозримую панораму водной глади и прибрежных скал. Был отлив, и море обнажило плоские камни мыса Тайфер, который уходил далеко на север, словно стремился сомкнуться с естественными укреплениями — скалами и отмелями — мыса Киберон, между двумя мысами был пролив. Он был судоходным, но считался небезопасным. Все эти названия, еще незнакомые Сильви, быстро стали для нее привычными.

— Это место называется гавань Спасения, — объяснил ей пожилой крестьянин, один из двух нанятых Корантеном, чтобы привести в порядок жилище. — Потому что здесь находили помощь люди, пострадавшие от кораблекрушений и земных болезней.

Вот, значит, где предстоит ей теперь жить! Она будет дышать морским воздухом, подчиняться ритму его штормов и отливов. Здесь она будет ближе Франсуа, который обожал великий океан, баюкавший его детские мечты. «Красивее всего океан Бретани. Он ни в чем не похож на Средиземное море, такое синее, такое ласковое и коварное, — говорил он. — Южное море женственно, океан принадлежит героям: он — мужчина, он — король! Я MOI часами стоять на берегу и смотреть на синие, зеленые, серые волны, на белоснежные гребни пены и бескрайнюю зыбь…» Да, Сильви найдет здесь покой в ожидании тех дней, когда ее разбитая жизнь снова войдет в привычную колею…

Легкий ветер, дующий с суши, донес запах жареной рыбы и пробудил аппетит, который, как казалось Сильви, навсегда ее покинул. Она оглянулась и увидела приближающегося Пьера де Гансевиля.

— Я пришел за вами, — оживленно сказал он. — Пора к столу. Вы, наверное, проголодались?

И впервые за долгое время он увидел улыбку на лице Сильви, лукавую улыбку прежней малышки Сильви.

— Да, — ответила она. — Кажется, я умираю с голоду. Но скажите, господин де Гансевиль, этот дом…

— …принадлежит вам. Я получил приказ купить небольшое имение, где вы действительно будете у себя. Его светлость сделал лишь самое неотложное дело, доставив вас на остров, куда он рассчитывает вернуться. Ну а я выполнил свое поручение и покину вас с вечерним приливом…

— Вы направляетесь к нему?

— Да. Бофор теперь во Фландрии, он ждет меня, но теперь я вас оставляю в надежных руках и уезжаю спокойно…

— Еще одно слово, господин де Гансевиль! Вам. что-нибудь известно о шевалье де Рагенэле, моем крестном отце, которого посадили в Бастилию?

— Я знаю, что он вышел на свободу и теперь, конечно, знает, что вы живы.

— Он приедет сюда? Я бы так хотела видеть его!

— Нет. Это было бы опасно. За его домом следят. Он должен носить траур по своей крестнице и играть свою роль. Мы даже не могли взять от него письмо для вас — нас могли бы арестовать в дороге…

— Ну что ж, я буду ждать! — вздохнула Сильви и прибавила:

— Если судьба сведет вас с шевалье де Рагенэлем, передайте ему, что я его преданно люблю…

— А что, госпожа, я должен передать его светлости?

Сильви опустила глаза, лицо ее залила краска. — Ничего… Да, ничего не говорите. Я надеюсь, что герцог де Бофор знает все сам. По крайней мере, надеюсь, что знает…

На следующий день, сидя на том же месте на берегу, Сильви не увидела, как судно Гансевиля выходит из порта, направляясь в Пириак, — мыс, увенчанный цитаделью, заслонял вид в ту сторону, — но не огорчилась. Она испытывала к конюшему зависть, потому что он ехал к Франсуа. И еще — огромную благодарность: без него Сильви по-прежнему проводила бы свои дни в тоске в домишке с закрытыми ставнями. Теперь Сильви должна возродиться. Придет время, и эти липкие страхи, терзавшие ее по ночам, наконец отпустят.

Неужели жуткая ночь, пережитая в замке Ла-Феррьер, будет иметь последствия? Сильви понимала, что если это случится, то, невзирая на все христианские принципы, воспринятые от герцогини Вандомской, у нее не хватит мужества жить, и однажды вечером в час, когда заходит солнце, ее тело унесут красивые прозрачные волны гавани Спасения, названной так удачно…

Одновременно с ней о том же думала еще одна женщина. Сидя на пороге дома и поставив на колени миску, Жаннета чистила фасоль. Она не спускала глаз с хрупкой фигурки в сером платье, замершей на камне. Без всяких сомнений, Сильви чувствовала себя лучше. Приезд Жаннеты и Гансевиля вдохнул в девушку новые силы. Но спала она по-прежнему неспокойно. А что будет, если Сильви забеременеет?

Эта мысль постоянно терзала Жаннету.

Корантен, вышедший из сарая с охапкой дров, остановился около Жаннеты.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Теперь Сильви ничем не отличается от других женщин. Бывает ведь, что изнасилование приносит нежданные плоды.

— Да, — ответила Жаннета, качая головой. — Я уверена, что и ее преследует эта мысль. Ночью этот кошмар возвращается к ней снова и снова. Она измучена, издергана. И ее состояние, и ее рана, конечно, нарушили у Сильви месячные… Все это произошло более шести недель назад. Что же делать в том случае, если она и вправду ждет ребенка… Главное, что будет с ней?

— Если это случится, она убьет себя. Когда мы ее подобрали, она хотела утопиться в пруду. Ее еле удержали тогда, а уж здесь! — прибавил он, показав глазами на синюю гладь, испещренную белыми гребешками пены. — Ясное дело, ее ни на минуту нельзя оставлять без присмотра. Кто-нибудь из нас двоих должен все время находиться рядом с ней.

— А если и вправду случилось самое страшное?

— Ты думаешь, я ничего не разузнал, когда приехал сюда? Неподалеку расквартирован гарнизон, а доблестные воины — большое искушение для девушек. Я разузнал, что в округе живет женщина, которая занимается этими делами. Она живет в пещере. Кстати, на этом острове колдовства хватает.

— Здесь еще поклоняются древним кельтским божествам…

— Ты считаешь, что мы сможем уговорить Сильви пойти с нами в пещеру?

— Так ведь у нас нет выбора! Если с ней случился такой грех, а мы ничего не предприняли, господин шевалье и монсеньер Франсуа нам этого никогда не простят.

Жаннета с сомнением в голосе ответила:

— Господин де Рагенэль точно не простит, но в монсеньере Франсуа я уверена меньше! Он слишком поглощен мыслями о королеве, чтобы дать нашей Сильви нечто большее, кроме нежности и жалости… Корантен покачал головой:

— Он привязан к малышке гораздо сильнее, чем сам думает. Видела бы ты его, когда мы нашли Сильви на дороге и он все узнал… Я думал, он с ума сойдет. И в замке Ла-Феррьер он никого не пощадил!

— То же самое он сделал бы ради младшей сестры или кузины.

— Но не с такой яростью! Конечно, сейчас он восхищен королевой, но ведь она на пятнадцать лет старше, и однажды он взглянет на нее другими глазами.

— Допустим! Ну а госпожа де Монбазон? Разве она старше его на пятнадцать лет? Всего на четыре, и она очень, очень хороша собой!

— Я не верю, что она его любовница. Он ухаживает за ней, чтобы позлить королеву. Кстати, любовь и постель — не одно и то же… Займись-ка своей фасолью! Сильви идет сюда…

Сильви ушла с берега и поднималась вверх по выбитой а скале лестнице, ведущей к дому. Она была поглощена своими мыслями, губы ее едва заметно шевелились, взгляд был задумчив и печален.

Вот уже несколько последних дней она была целиком поглощена какими-то подсчетами и вычислениями. В любую погоду Сильви, закутавшись в широкий черный плащ — такие носили женщины на острове, — часами неподвижно сидела на камне, глядя на море глазами сомнамбулы. Она почти ничего не ела, мало спала и снова начала худеть. Снедаемые тревогой, Жаннета и Корантен ни на минуту не теряли из виду Сильви. Однако никто из них не осмеливался завести с ней разговор на эту мучительную тему.

— Придется все-таки решиться, — как-то утром решительно сказал Корантен, он как раз собирался пойти на деревенский рынок. — Так продолжаться не может! Сегодня же вечером я поговорю с ней.

— Это должна сделать я, — возразила Жаннета, — но мне страшно. А если эта женщина ее изувечит? Ведь от этого тоже можно умереть…

Жаннета устремила безутешный взгляд на закрытую дверь, за которой, как она думала, еще спала Сильви. Корантен привлек к себе Жаннету, чтобы ее поцеловать:

— Ты что, хочешь, чтобы она покончила с собой? Поверь мне: у нас очень мало времени…

Но времени у них не осталось совсем. Если они и сомневались относительно положения Сильви, то у самой бедняжки сомнений уже не было. В маленькой спальне, откуда она все слышала, Сильви решила положить конец своим мучениям. Ее страдания не закончились в тот страшный день: если она ничего не предпримет, то через несколько месяцев даст жизнь созданию, которое может быть только чудовищем. Наивная и неискушенная Сильви не понимала, что замышляли Жаннета и Корантен, но для себя она видела только один путь к спасению — смерть. И она решилась: написала записку, оставила ее на виду, на кровати, оделась и замерла, ожидая, пока скрипнет входная дверь. Обычно в это время по понедельникам Жаннета отправлялась в сарай, чтобы замочить белье для стирки.

Как только до Сильви донесся еле слышный скрип, она вышла из комнаты, тщательно прикрыв за собой дверь. Выбравшись из дома, она вместо того, чтобы спуститься к морю, перелезла через низкую ограду и направилась в сосновый лес. Пройдя некоторое расстояние на север — туда, где скалистый берег нависал над бушующим морем, она остановилась. Утро было пасмурным, но тихим. Морская гладь пенилась белым кружевом. Чайки, чувствуя приближение бури, метались в поисках укрытия. Губы Сильви тронула печальная улыбка: скоро она тоже обретет укрытие. И произойдет это здесь — среди золотисто-желтого цветущего дрока. Сильви всегда любила желтый цвет, все ее любимые платья были желтые; желтый цвет таил в себе радость и покой. Она уже не испытывала ни страха, ни стыда. Теперь, когда решение было принято, Сильви чувствовала себя легко, словно наконец избавилась от непосильного бремени. Она надеялась, Бог простит ее за то, что она уходит из жизни, не спросив Его дозволения, а значит. Он разрешит ее душе заботиться о дорогом Франсуа. Господь в милости своей не останется безучастным к той великой любви, которую она носит в сердце и которой принесет в жертву бренную плоть, оскверненную другим.

Справа от Сильви, между камней, поросших белым мхом, вилась тропинка. Сильви хорошо знала, куда она ведет, и устремилась вперед, боясь, что Жаннета может обнаружить ее бегство. Она бежала стремительно и уже заметила впереди просвет. Там, Сильви знала это, ее ждала бездна.

Однако, подбежав к краю обрыва, Сильви остановилась, чтобы в последний раз окинуть взором беспредельную даль моря, чтобы еще раз полной грудью вдохнуть пахнущий водорослями и солью воздух. Она закрыла глаза, раскинула руки, и сильный ветер надул ее плащ, словно корабельный парус. Она уже была готова сделать роковой шаг, когда неведомая сила отбросила ее назад. Сильви, решив, что проницательная Жаннета все-таки выследила ее, стала вырываться, в отчаянии крича:

— Оставь меня! Пожалуйста, пусти! Ты не смеешь мне мешать…

Рыдания прерывали крики Сильви, не в силах удержаться на ногах, она упала на землю. Через секунду она ощутила, что чьи-то руки прижимают ее к земле, и открыла глаза. От изумления она перестала плакать и вырываться. Ее спасителем была вовсе не Жаннета. Забавного человечка с всклокоченными волосами и смешным носом картошкой она узнала сразу:

— Это вы, господин аббат де Гонди? О Бог мой!

— Вам, дитя мое, самое время вспомнить о Боге, перед ликом которого вы собирались согрешить столь серьезным образом! Но я… я тоже вас знаю! Вы — протеже герцогини Вандомской, мадемуазель де… де Лиль, — торжествующим тоном закончил он. — Как вы оказались здесь, что вы тут делаете? Надеюсь, вы не намеревались покончить с собой…

— Вы прекрасно понимаете, что намеревалась, и удержали меня от этого шага именно вы! — охваченная гневом, вскричала Сильви. — Какое вам до этого дело, зачем вы помешали мне?!

— Это дело касается любого порядочного человека, особенно если он к тому же еще и священник. Неужели вы, такая юная и прелестная, действительно хотите умереть?

— Когда человек в отчаянии, ни красота, ни юность не могут ему помочь… Уходите, господин аббат, и забудьте, что видели меня.

— Не рассчитывайте на это! Вместе со мной вы вернетесь домой и…

Сильви с ловкостью кошки вскочила и резко оттолкнула аббата. Он едва не упал, но сумел ухватиться за черный плащ Сильви. Застежка натянувшегося плаща начала душить Сильви. Она с еще большей силой начала вырываться, когда почувствовала, что, использовав свое преимущество, он обхватил ее за талию.

Гонди, хотя и был ниже Сильви ростом, превосходил силой юную девушку. Прекрасно натренированный в постоянных занятиях фехтованием и верховой ездой, он был ловок и крепок. Но какое-то время исход борьбы оставался неясен, с такой яростью Сильви стремилась осуществить свой губительный замысел. Они покатились по земле: никто не мог взять верх, и ни один из них не заметил, что они неотвратимо приближаются к самой кромке высокого скалистого берега. И вдруг они уже не ощутили под собой земли. И, сжимая друг друга в объятиях, рухнули в пустоту…

3. ТАКАЯ СИЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ

С 28 августа вся Франция стала молиться, прося Небо о счастливом разрешении королевы от бремени — она была на сносях, — но особенно о том, чтобы Анна Австрийская подарила стране дофина. В соборах Парижа денно и нощно были выставлены святые дары. Ожидание родов королевы, которые, по мнению докторов, должны были произойти через неделю — дней десять, было отмечено торжественными молебствиями.

Иначе обстояло дело в Сен-Жермене, который Анна Австрийская не покидала после объявления о ее беременности. Здесь уже готовили квартиры для принцев и принцесс, обязанных присутствовать при этом событии. Король, сначала уединившийся в Старом замке, последние два дня пропадал в своем Версальском поместье. Кардинал уехал в Шоне.

От всей этой суеты Мари д'Отфор оберегала королеву, словно волчица своего детеныша. В значительной степени король бежал из Старого замка потому, что не выносил воинственного настроения камеристки своей жены. Он действительно снова пленился чарами Мари: после того, как его единственная настоящая любовь Луиза де Лафайет ушла в монастырь, Людовик XIII искал плечо, на котором мог бы выплакаться, и поэтому вернулся к прежней возлюбленной. Но сострадательного плеча он не нашел: всей душой преданная королеве, гордая девушка жестоко злоупотребляла своей властью, заставляя этого истерзанного душой и больного человека расплачиваться за все те унижения, которые претерпела от него Анна Австрийская, и особенно за ту драму, что разыгралась в прошлом году. Это была изнурительная борьба ссор и примирений, тем более тягостная, что чувства не принимались в ней в расчет. Не могло быть и речи, чтобы молодая камеристка королевы принесла свою девственность в жертву, которой, впрочем, никто не посмел бы от нее потребовать, сколь бы жестоки иногда ни были муки желания.

В этот день мадемуазель д'Отфор — к ней обычно обращались «мадам», потому что она занимала должность камеристки, — стоя у окна, наблюдала за тем, как во двор въезжают одна за другой парадные кареты. В них прибывали знатные дамы — родственницы королевской фамилии: принцесса де Конде и ее очаровательная дочь Анна-Женевьева, графиня де Суассон, герцогиня Буйонская, юная мадемуазель, дочь брата короля Гастона Орлеанского и, наконец, герцогиня Вандомская с дочерью Элизабет.

Парадный двор наполнился шумом, яркими красками, среди которых преобладали цвета золота и серебра. Зрелище было восхитительным: казалось, будто садовники вдруг решили расстелить у подножия парадной лестницы все цветы из дворцового парка и сопроводить это зрелище музыкой — пением птиц… Принцессы приехали одновременно, словно заранее договорились о встрече, но из мужчин их сопровождали лишь слуги, лакеи, кучера и прочая челядь…

— Странно, не правда ли? — послышался за спиной Мари д'Отфор чей-то веселый голос. — Король разрешил приехать только дамам; его брат будет вызван в последнюю минуту. Герцог Буйонский и граф де Суассон, открыто поднявшие мятеж, находятся за пределами королевства, герцог Вандомский по-прежнему пребывает в изгнании в своем замке Шенонсо, где ему составляет компанию его сын Меркер. Другой его сын, герцог де Бофор, только что возвратился из Фландрии на деревянной ноге, но король не желает его видеть…

Мари оставила свой наблюдательный пост у окна, чтобы взять под руку госпожу де Сенесе, преданную фрейлину королевы, и вздохнула:

— Да, боюсь, в эти дни при дворе будет совсем невесело. Король беспрестанно пишет кардиналу о том, с каким нетерпением он ждет, когда королева разродится, чтобы уехать отсюда… А мы даже лишены песенок нашей малышки Сильви, чтобы разрядить столь тягостную атмосферу!

— Вам ее не хватает?

— Да. Я очень ее любила, и меня удивляет и огорчает, что при дворе даже не пытались выяснить причину ее странной смерти. Но, зная Сильви, я отказываюсь верить, что она покончила с собой. Я скорее поверила бы…

Мари замолчала, кусая губы.

— И во что вы поверили бы?

— Так… пустяки! Просто вздорная мысль… Мари д'Отфор доверяла подруге, но не до такой степени, чтобы посвящать ее в тайну спальни королевы; в эту тайну были посвящены лишь трое: Пьер де Ла Порт, по-прежнему находившийся в изгнании после освобождения из Бастилии, она сама и Сильви. Все-таки очень странно, что девушка исчезла после долгой беседы с его преосвященством, и Мари даже склонялась к мысли, что «каменные мешки» в замке Рюэль, наверное, не были выдумкой. Если Ришелье питает хотя бы малейшие подозрения насчет связи королевы с герцогом де Бофором, он не успокоится до тех пор, пока не уничтожит всех хранителей этой тайны. Особенно если родится мальчик, Итак, Сильви умерла. Ла Порт, похоже, исчез. Должно быть, и самой Мари осталось жить недолго. Если родится долгожданный дофин, сможет ли спасти ее от подручных кардинала любовь короля, над которым она так жестоко издевалась? Опасность никогда Мари не пугала, но в королевских дворцах полно ловушек и слуг, которых очень легко подкупить! Остается герцог де Бофор, главное действующее лицо. Он, подвластный лишь своей безрассудной отваге, погибнет на поле сражения. Герцог тоже исчез одновременно с Сильви. Говорили, будто через несколько недель он объявился в Париже, однако по приказу короля его тотчас отправили воевать во Фландрию. Там ли он еще?

— Вы витаете в облаках, моя милая, — тихо проговорила фрейлина. — Вы меня совсем не слушаете…