Король нищих Бенцони Жюльетта
— Я вернусь с той, кого люблю, или не вернусь вообще! — торжественно объявил он.
— Что было бы глупостью, мой друг! Сильви вы нужны живым! Разве вы сможете ей помочь, находясь на том свете?!
— Вы правы! — грустно улыбнулся молодой человек. — Я совсем потерял голову! Обещаю вам, что буду беречь себя… кроме одного-единственного случая!
— Понимаю! В этом случае у меня тоже не остается желания обременять собою землю. Да хранит вас Бог!
— Да хранит Бог Сильви, прежде всего — ее! Прощайте, шевалье!
За несколько дней, которые Сильви провела в Бастилии, она видела лишь своего тюремщика, который приносил ей еду. Отсутствие свободы было, пожалуй, единственным недостатком пребывания Сильви в тюрьме: кормили здесь сносно. Сильви даже считала, что вполне сытно. У нее было и чистое белье, Но душа ее металась в тревоге, и неотступно преследовали мысли о страшном обвинении: она соучастница герцога Сезара в попытке отравления! Сильви вспомнила ту тревожную ночь в пустынном особняке в Наре, когда герцог дал ей пузырек с ядом, который предназначался для кардинала в том случае, если он прикажет посадить в тюрьму Франсуа, убившего на дуэли человека. Она не могла не взять пузырек, хотя при этом и дала себе слово прибегнуть к яду лишь в единственном случае — когда он понадобится ей самой, и спрятала его за гобеленом. Но кому могло прийти в голову искать пузырек? Кто знал, что пузырек спрятала именно она, хотя прошло много месяцев с того дня, как Сильви покинула Лувр.
Эти мучительные вопросы преследовали Сильви. Они лишали ее сна и аппетита, и Сильви принуждала себя принимать пищу, чтобы не ослабеть. Если уж ей суждено предстать перед судом, она не должна выглядеть как жалкое, ничтожное создание, сломленное роковыми обстоятельствами. Но как же медленно тянулось время, как безысходно было ее мрачное будущее, как призрачно освобождение!
Единственным развлечением Сильви в крепости были звуки: колокол башенных часов, отбивавший каждую четверть часа; звяканье ключей; лязг засовов; шаги часовых по дозорной дорожке; топот людей по двору; иногда стоны, изредка отзвук песни, которую кто-то распевал грубым голосом:
Слава тебе, Анри Четвертый,
Слава тебе, о храбрый король!
Талантов у тебя до черта,
Трудна твоя земная роль:
Без меры пить, врагов всех бить,
К тому же и повесой слыть.
Сильви, удивленная тем, что поющий песню узник так явно радуется жизни, при случае спросила у тюремщика имя «певца».
— Охотно его назову, — рассмеялся страж. — Это, милая моя, маршал де Бассомпьер! Он крепкий малый, а поет он так громко потому, что я сказал ему, что над ним находится красивая молодая дама. Таким образом, он поет как бы в вашу честь.
— Он давно здесь?
— Скоро двенадцать лет. Но он тут не скучает: хорошо ест, еще лучше пьет и пишет мемуары. Наверное, здесь он и умрет. Вы, наверное, знаете, он уже не молод.
— А за что его посадили в крепость?
— Не знаю. Да и знай я это, все равно не сказал бы, мне это запрещено. Но я передам ему, что этот концерт вам понравился. Ему будет приятно!
После этого маршал действительно стал петь громче, целиком изменив свой репертуар. Сильви была за это благодарна маршалу; этот живой веселый голос создавал у Сильви ощущение, будто у нее ость друг, и, когда она его слышала, ей становилось не так страшно. Неожиданно ночью, когда она уже легла спать, дверь открылась, и появился ее тюремщик. Он пришел не один: с ним были офицер Бастилии и четверо солдат. Сильви пришлось одеваться на глазах у офицера, но причесаться она не смогла — так сильно у нее дрожали руки.
Под конвоем солдат Сильви спустилась вниз, прошла через двор, который едва освещали плошки с горящим маслом, расставленные на ограде, вошла в узкую дверь и, наконец, оказалась в длинном зале со сводами, поддерживаемыми массивными столбами. У дальней стены с узким окном она заметила освещенный канделябрами стол, за которым сидело трое мужчин: посередине сидел человек с длинными седыми волосами; по обе стороны от него двое мужчин с волосами, постриженными каре. Четвертый, пристроившийся сбоку за столом поменьше, что-то писал. Солдаты подвели Сильви к судьям и отошли к входной двери. Невзирая на страх, узница вздохнула с видимым облегчением, она боялась, что окажется перед омерзительным лицом начальника полиции, который так часто мерещился ей по ночам.
Мужчина в центре был приставом из Шатле. Он оторвал глаза — они были такие же холодные, как у василиска, — от бумаг и уставился на пленницу.
— Ваше имя Сильви де Вален, вас приютила у себя и воспитала госпожа герцогиня Вандомская, которая под вымышленным именем представила вас ко двору, где вы стали фрейлиной королевы. Не так ли?
Поскольку Ришелье знал о ней все, Сильви не удивилась, что пристав так хорошо осведомлен об обстоятельствах ее жизни. Странно, но это вдохнуло в нее новые силы, чтобы упорно защищаться.
— Это имя не вымышленное, — сказала она, напуская на себя больше уверенности, чем чувствовала на самом деле. — Фьеф де Лиль мне действительно пожаловал герцог Сезар по просьбе герцогини.
— Чтобы проявить подобную щедрость, надобно испытывать к подопечной самые искренние и глубокие чувства. Вполне понятно, что и с вашей стороны это предполагало благодарность и, вероятно, даже любовь…
— Вы правы. Я люблю и бесконечно уважаю герцогиню…
— А герцога Сезара?
— Я отношусь к нему иначе. Он всегда считал меня непрошеной гостьей и попрекал той дружбой, которую мне дарили его дети.
— Так! Значит, он попрекал вас этой дружбой?
В таком случае мы вправе предположить, что вы согласились помочь ему, чтобы заставить его лучше к вам относиться…
— Я не понимаю, что вы имеете в виду…
— Придется вам напомнить. Помочь в том, чтобы отравить его преосвященство кардинала, который оказывал вам честь своей благосклонностью? От негодования щеки Сильви зарделись.
— Его преосвященство действительно оказывал мне честь, изредка приглашая меня к себе спеть ему несколько песен… Но не в моих правилах отравлять людей, которые любезно меня принимают!
— Посмеете ли вы утверждать, что герцог Сезap не передавал вам пузырек с ядом, найденный в вашей комнате?
— В моей комнате? Но вам следовало бы знать, сударь, что у фрейлин королевы нет постоянных комнат, что фрейлины обычно живут то в одной комнате, то в другой. Когда я находилась в Лувре, мне отвели комнату, где раньше жила мадемуазель де Шатонер, вышедшая замуж, и я предполагаю, что после моего отъезда эту комнату отдали еще кому-нибудь. Но я уже давно перестала быть фрейлиной и очень хотела бы знать, по какой причине считают, что этот подозрительный пузырек принадлежит мне, а не другой фрейлине?
— По той очевидной причине, что вы связаны людьми, которые хорошо знают, как пользоваться ядами. Расскажите мне подробнее о вашей комнате в Сен-Жермене.
Сильви удивленно посмотрела на судью. Почему ее спрашивают о Сен-Жермене, ведь она не приносила туда этот злосчастный пузырек?
— Вы хотите сказать, о комнате в Новом замке Сен-Жермена? Там помещения были менее просторные, и мы жили по двое или по трое, когда устраивался парадный выход. Я делила комнату с мадемуазель де Понс.
— Уж не собираетесь ли вы переложить свою вину на нее?
— Ни в коем случае! Я ни в чем не могу упрекнуть мадемуазель де Понс. Если даже пузырек был в конце концов найден, он ведь мог пролежать тайнике десятилетия. Он вполне мог быть спрятан еще во времена королевы Марии? Общеизвестно, что в семье Медичи яд был привычным средством для решения сложных вопросов.
— Мы отвлекаемся, и я не советую вам уводить нас от темы. Значит, вы отрицаете, что этот пузырек принадлежал вам?
— Но о каком пузырьке вы говорите? Хотя бы покажите его мне!
— Здесь у нас его нет. Зато у нас есть такие средства, чтобы развязать язык тем, кто отказывается говорить правду…
Сильви побледнела и почувствовала, как подкашиваются ноги. Боже всемогущий, если они подвергнут ее пытке, сколько времени она вытерпит, прежде чем будет готова признаться в чем угодно, лишь бы прекратить мучения? Однако она нашла в себе мужество ответить:
— В этом я не сомневаюсь, я лишь сомневаюсь в том, что истинной правды можно добиться подобными способами.
— Тому есть многочисленные и убедительные примеры… Но сначала ответьте на последний вопрос: итак, вы отрицаете, что когда-либо получали от герцога Сезара Вандомского пузырек с ядом, чтобы отравить кардинала… или короля?
Сердце Сильви на миг замерло. Она всегда чувствовала отвращение ко лжи, но сейчас от этого зависела ее жизнь, жизнь Сезара и, может быть, других дорогих ее сердцу людей. Она выпрямилась, посмотрела судье прямо в глаза и твердо заявила:
— Категорически отрицаю.
«Хорошо!»
Судья подал знак, и два солдата подхватили заключенную под руки, чтобы отвести ее в соседнюю комнату. Догадываясь о том, что там ее ждет, Сильви пыталась сопротивляться, но тщетно. Она оказалась перед наводящим ужас сооружением: сколоченным из грубых досок помостом, на котором лежал запачканный кровью, кое где прожженный кожаный матрас и две — одна в изголовье, другая в ногах — лебедки, позволявшие с помощью канатов растягивать руки и ноги жертве экзекуции. Сбоку перед креслом с кожаными ремнями стояли деревянные колодки, называемые «сапогами», молот и железные клинья, которые вбивали в колодки, когда надо было раздробить колено или сломать кости ног. В пылающей жаровне раскалялись докрасна длинные железные прутья, а в глубине комнаты стояло большое колесо, утыканное стальными шипами. Всем этим распоряжался, словно злой дух, человек с огромными ручищами, в кожаном жилете. У Сильви едва хватило сил удержаться на ногах, когда судья начал подробно объяснять ей, как действуют эти орудия пыток. Приступ тошноты окончательно лишил ее сил. И в ожидании предстоящих мучений Сильви закрыла глаза, готовая упасть в обморок. Но молодость и прекрасное здоровье лишили Сильви возможности воспользоваться этой уловкой, которая была в большой чести у дам высшего света. Всеми силами души она взывала к небу о помощи, обращаясь к нему со столь же пылкой, сколь и сбивчивой молитвой.
— Теперь, когда вы поняли, что вас ждет, — вдруг услышала Сильви, — вас отведут обратно в вашу комнату, чтобы вы смогли все обдумать, но знайте, что ближайшей ночью вас снова будут допрашивать и что вам придется познакомиться с умением нашего палача, если вы станете упорствовать. Уверяю вас, вам придется во всем признаться! У вас нет выбора, уж я-то знаю!
Опомнилась Сильви у себя на кровати. Сердце в груди колотилось так сильно, что ей казалось, будто она вот-вот задохнется. Она лежала одетая, почти бесчувственная, не понимая, как еще жива. И только позже, как и в первый вечер пребывания в тюрьме, разразилась рыданиями, прежде чем погрузиться в сон, полный кошмарных видений.
Когда наступил рассвет и отступили страшные видения, Сильви попыталась найти выход из того безнадежного положения, в каком оказалась. Герцог Сезар теперь в Англии, откуда он, вероятно, не думает возвращаться, следовательно, ему нечего опасаться тех признаний, что смогут вырвать у Сильви, но она не могла не думать о всей семье Вандомов — герцогине, Элизабет и особенно о Франсуа. На какое-то время перед глазами узницы возникло — она рука об руку с Франсуа поднимается на эшафот. Его любящий взгляд дает ей последние силы, но Сильви прекрасно понимала, что это чистое безумие и что подниматься по роковым ступеням ей придется одной. Значит, от меча палача ее может спасти только самоубийство.
На миг Сильви забыла, что ее окружают тюремные стены, и перед глазами вновь возникли скалы Бель-Иля, море, бесконечные пляжи, серебристые чайки над водой, рассветный туман, отливающий всеми цветами радуги, дивное пурпурное солнце на закате и бухта, в водах которой она хотела утопиться. Она поняла, что, кроме радости встречи с Мари и с крестным, те несколько месяцев, когда ее пытались вернуть к обычной жизни, привели ее к нынешнему безвыходному положению.
— Я не только не создана для счастья, — вслух размышляла Сильви, — но и не могу его дать тем, кто добр ко мне, кто меня любит…
Теперь ее будущее заслонял зловещий пыточный помост, прообраз эшафота, на который ее неминуемо отправят, но этого она ни за что не хотела допустить. Когда Сильви жила в своем бретонском убежище, она считала, что Бог не может разгневаться на человека, который добровольно решает уйти из жизни способом, менее жестоким, чем тот, какой выбирают для него люди… Конечно, сделать это в Бастилии будет труднее, чем на берегу океана, ибо эта крепость сама по себе могила, но, в конце концов, разве обстановка важна? Она должна как можно скорее покончить с жизнью…
Сильви дождалась, когда тюремщик принес обед, часть которого она все же по привычке съела, но на этот раз она выпила почти весь кувшинчик бургундского: Сильви, даже преследуемой страхом, требовалось мужество, чтобы убить себя.
Когда тюремщик забрал поднос с посудой, не скрыв своего разочарования тем, что кувшинчик, который он сам привык опустошать, уходя от заключенной, пуст, Сильви взялась за дело: она схватила простыню и зубами вырвала из нее прочную полоску, после чего забралась на табурет и привязала ее к деревянной перекладине, к которой были подвешены занавеси кровати. Потом сделала скользящую петлю, убедившись, что это примитивное приспособление не подведет; затем, приставив табурет к ножке кровати, Сильви опустилась на колени, чтобы попросить у Бога прощения, сожалея, что не может даже написать нежную записочку крестному отцу. Франсуа вообще писать не стоило: он забыл Сильви. Это мучило Сильви не меньше, чем предстоящий роковой конец.
— Медлить нельзя! — прошептала она. — Надо решаться!
И Сильви, снова встав на табурет, просунула голову в петли, когда вдруг послышался лязг засовов. Хотя Сильви резким движением ноги оттолкнула табурет, она даже не успела почувствовать, что на ее шее затянулась удавка. К ней бросился офицер, который ночью водил ее на допрос. Через секунду он уже держал на руках ослабевшее тело Сильви.
— Эй, ко мне! — крикнул он солдатам. — Перережьте веревку!
Как только Сильви открыла глаза, офицер резко проговорил:
— Самоубийство здесь запрещено! Вас следовало бы посадить в карцер! Там, по крайней мере, нет ничего, что помогло бы вам покончить с жизнью!
— Или чтобы выжить! — закричала Сильви, апатия которой сменилась гневом. — Какое вам дело до того, что люди кончают с собой? Вашему палачу меньше работы…
— Вот именно, вы отнимаете у него кусок хлеба, — с чудовищной логикой заметил офицер. — Теперь пойдемте, вас ждут!
Она стала отбиваться, но ее быстро скрутили.
— Ради Бога, оставьте меня здесь, дайте мне умереть! Я не хочу возвращаться… вниз!
— Вы пойдете туда, куда следует! Ну, вперед!
С мертвой душой, но живая, Сильви в сопровождении солдат пошла вниз по лестнице, страстно моля Бога о том, чтобы что-то произошло: рухнул лестничный пролет или на голову ей с потолка упал камень, избавив от грядущих страданий.
Выйдя во двор, Сильви сразу посмотрела на низкую дверь, которая так страшила ее, когда офицер взял ее под руку и сказал:
— На этот раз не сюда! Вам предстоит небольшая поездка…
На Сильви вдруг обрушилось чувство такого огромного облегчения, что она едва не разрыдалась. Ноги у нее еще дрожали, когда ее подсаживали в карету — точную копию той, которая ждала ее у ворот монастыря, и она скорее упала, чем села, на подушки, обитые серым сукном. Лишь в этот миг она заметила, что в карете сидит одетый в черное человек, и в испуге отпрянула, вспомнив о своем злоключении в замке Рюэль, но незнакомцем оказался только судья, допрашивавший ее прошлой ночью, и Сильви мысленно поблагодарила Бога, который убрал с ее дороги Лафма. Сильви не пережила бы этот путь, если бы ей пришлось преодолеть его под жестоким взглядом этого негодяя…
— Я знаю, что вы мне не ответите, и все же спрошу вас, куда мы едем?
— Это не секрет. Мы едем в кардинальский дворец.
И снова под колесами кареты прогремели доски на подземном мосту Бастилии…
8. МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ
Выйдя из кареты во дворе дворца, Сильви поняла, что здесь готовятся к отъезду. Вокруг некоего странного сооружения, обтянутого пурпурной тканью с вышитыми на ней гербами кардинала, суетились слуги и гвардейцы: одни укладывали на телеги сундуки и прочий скарб; другие проверяли собственную экипировку, тщательно осматривали лошадей и оружие.
— Разве его преосвященство покидает Париж? — прошептала Сильви; она уже вполне пришла в себя, чтобы осмелиться задать вопрос.
— Его преосвященство направляется на юг, к королю, чтобы вместе с ним разделить славу наших недавних побед. Постарайтесь не раздражать его преосвященство! Кардинал болен и предпринимает эту поездку ценой невероятных усилий воли.
В том, что кардинал серьезно болен, Сильви смогла убедиться, когда ее ввели в спальню, где слуги заканчивали облачать его преосвященство. Яркое пламя в камине яростно боролось с холодом. В комнате было почти нечем дышать, но кардинал был бледен как мертвец. Худоба Ришелье превратилась в изможденность, и его лицо, еще больше вытянувшееся из-за острой, почти побелевшей бородки, казалось не шире лезвия ножа… Глаза ввалились, а на шее и запястьях из-под длинной сутаны из красного муара белели кружева, прикрывавшие язвы, которые, как говорили, было покрыто все его тело. Однако спину Ришелье держал прямо, а взгляд у него был властный. Двигаясь медлительно, кардинал с трудом добрался до кресла у маленького стола, заставленного пузырьками и баночками, потом повелительным жестом удалил из спальни слуг.
Сильви впервые видела Ришелье без его кошек, но ее удивление продолжалось недолго: вдруг откуда-то возник великолепный кот с густой пепельно-серой шерстью и вскочил на худые колени кардинала, который поморщился от боли. Длинная бледная ладонь сразу же погрузилась в шелковистую шерсть, и одновременно грудной, несколько хриплый голос спросил:
— Значит, это снова вы, мадемуазель де… де… Вален? Так ведь вас зовут?
— Когда-то давно я уже имела честь сообщить свое имя вашему преосвященству…
— Вы правы. Давно это было, но вы почти не изменились. Да нет, пожалуй, немного подросли! Сколько вам сейчас лет?
— Скоро исполнится двадцать, монсеньер.
— Я не буду спрашивать вас, чем вы занимались все эти годы. Во-первых, потому, что кое-что мне уже известно, во-вторых, потому, что у меня слишком мало времени. Вы продолжаете петь?
— После многих месяцев перерывая снова начала петь в капелле монастыря Визитации. Чтобы хорошо петь, на сердце должно быть легко…
— …или бесконечно тяжело. Утверждают, будто лебедь в предсмертные мгновения издает самые восхитительные звуки. Мне было бы очень приятно, если бы вы спели для меня в последний раз… Посмотрите возле флорентийского секретера, там должна быть гитара!
— Я не смогу петь, монсеньер, — тихо сказала Сильви, не двигаясь с места.
— Почему?
— Я не лебедь, и к тому же… Возможно, приближение смерти улучшает голос, но страх его портит…
— А разве вам страшно? Если мне не изменяет память, я слышал от вас уверения в том, что вы меня не боитесь?
— Теперь настали другие времена, монсеньер! Тогда я была на службе у королевы и в пределах дозволенного была свободна. Сегодня я приехала из Бастилии, куда меня бросили под тем предлогом, будто я хотела отравить ваше преосвященство…
Приступ сухого, грудного кашля сотряс худое тело кардинала, отчего на его бледных щеках пятнами проступил румянец. Он склонился к столу, взял наполовину наполненный бокал и медленно выпил.
— Но вы, естественно… вы… никогда не хотели… меня похоронить?
— Я? Никогда! — убежденно возразила Сильви.
— Вы, наверное, и не хотели, но другие, из тех, кто вам дорог? К примеру, герцог Сезар…
— Он никогда не был мне дорог. Без госпожи герцогини он ни за что ничего для меня не сделал бы.
— Допустим! Я очень хочу вам верить, но у вас тоже есть веские причины желать моей смерти, ибо, пока я жив, ваш друг Бофор будет вынужден щадить особу Исаака де Лафма, который верно мне служит. Надеюсь, вы не станете утверждать, что не желаете тому человеку тысячи смертей?
— Было бы достаточно одной, монсеньер. Тогда гнусные воспоминания, которые я о нем храню; быть может, несколько померкли бы, а главное — я смогла бы снова начать жить, не испытывая больше страха, что он опять появится… я боюсь этого каждый день, проведенный в Бастилии!
— Забавно! У него приказ больше вас не беспокоить…
— Это слабое слово для принудительного брака и изнасилования!
— Я могу с этим согласиться, но, если я отдаю приказ, нарушать его не смеет никто!
— Но до каких пор? Кто может поручиться, что Лафма не ждет кончины вашего преосвященства, чтобы расправиться со мной?
— Не говорите глупостей! У него не счесть врагов, и я его единственная защита. Да и то вряд ли! Он дважды чуть не погиб под ударами одного бандита, висельника, именующего себя капитан Кураж, который поклялся убить Лафма!
— Почему же он его не прикончил? Я благословляла бы имя этого капитана!
— И не мечтайте об этом! После этого Лафма окружил себя надежной охраной! Напасть на него означало бы пойти на верную смерть… Ну что, теперь мне удалось убедить вас в том, что у вас есть все основания желать моей смерти?
Какое-то время Сильви молчала. Она была уже не в силах выносить того, как перед ней защищают ее палача, и дала волю кипевшему в душе гневу.
— Разумеется, у меня есть на это все основания, но мне никогда не нравились пути не праведные… я всегда знала, что сама отомщу этому негодяю Лафма!
— И прибегли к яду, излюбленному оружию женщин! — торжествующим тоном воскликнул кардинал, который довел Сильви до исступления. — Яд дал вам Сезар Вандомский, и этот яд нашли у вас в комнате в Сен-Жермене…
От изумления гнев Сильви сразу прошел.
— В Сен-Жермене? — пробормотала она, отлично зная, что не брала с собой злосчастный пузырек в летнюю резиденцию королей.
— Разве вам об этом не сказали?
— Мне сказали, что у меня в комнате обнаружили яд, и больше ничего. Кстати, на это я ответила, что до меня в этой комнате жили несколько фрейлин и я не понимаю, почему обвиняют одну меня.
— Может быть, потому, что одна вы связана с Сеэаром Вандомским, этим известным отравителем? — рассерженно проговорил кардинал. — Посмеете ли вы поклясться, что вот это никогда вам не принадлежало?
С загроможденного, стоящего рядом стола Ришелье взял пузырек, который на раскрытой, дрожащей ладони подал Сильви, желая тем самым ее уничтожить, но в противоположность тому, что думал кардинал, ей почудилось, будто разверзлись небеса и для нее запели ангелы. Душившая ее тревога, отвратительный страх погубить клятвопреступлением спасение своей души, — все вмиг исчезло. Она упала на колени и, протягивая руку к кресту, который вздымался на груди кардинала, воскликнула:
— Клянусь спасением моей души, клянусь памятью моей матери, клянусь, что впервые вижу этот несчастный пузырек. И да будет мне свидетелем Бог!
Она не понимала, почему произошло чудо, ибо это действительно было чудо: пузырек, сверкающий у нее перед глазами, был из толстого, но синего стекла, тогда как темно-зеленый пузырек Сезара был оплетен серебряной нитью. Быть может, это объясняло, почему ей твердили о Сен-Жермене, тогда как ее тайник находился в Лувре, но в таком случае откуда взялась эта вещица?
Но кардинал, сначала удивленный искренним порывом девушки, не признал себя побежденным:
— Значит, герцог Сезар не давал вам этот пузырек? Вы тоже можете в этом поклясться?
— Всем, что есть у меня самого святого, монсеньер… Клянусь своей чистой любовью к его сыну!
Ришелье в глубокой задумчивости снова положил на стол пузырек. Невозможно было не поверить в искренность этой девушки: ведь если чей бы то ни было взгляд мог быть правдив и чист, то это был взгляд Сильви. И кардинал с его знанием человеческой души был вынужден согласиться с тем, что ему очень трудно признать Сильви виновной. Если бы она хотела его отравить, такая возможность ей представилась бы множество раз.
— Неужели они посмели меня обмануть? — сказал он, словно размышляя вслух.
— Если люди хотят кого-то погубить, они идут на все, монсеньер, — тихо сказала Сильви. — Я не знаю, в чем обвиняют герцога Сезара, но его враги, естественно, подумали обо мне, которая столь многим ему обязана, чтобы подтвердить обвинение… Господа де Вандом…
— Не произносите при мне эту фамилию! — прервал ее Ришелье. — Вы спасете вашу голову, моя милая, но их головы пока находятся под большой угрозой…
— Пока? — не сдержалась Сильви, в сердце которой снова воцарился страх. — Но до меня дошли слухи, что они уже находятся в Англии.
— В Англии лишь отец, сыновья вернулись, но король сослал их в собственные владения, учитывая заслуги при осаде Арраса. Могу вас уверить, что в Вандоме, Шенонсо или Ане они времени даром не теряют…
Потом Ришелье, охваченный гневом, прибавил вслух, забыв о юной посетительнице:
— Они замышляют заговор, я это знаю и скоро получу доказательства! Они замышляют заговор вместе с господином Сен-Маром, который взлетел так высоко лишь потому, что этого захотел я, но он долго не продержится на этой высоте вместе с Месье, вечным заговорщиком, и с королевой… и, наконец, с Испанией!
— Бофор и Испания? Это невозможно! Он борется против испанцев всеми силами! Что касается господина де Сен-Мара…
— Он хочет жениться на принцессе, но я этому мешаю! Он хочет занять мое место… но, разумеется, я возражаю! Но почему я говорю об этом с девчонкой?!
Должно быть, так же считали и ожидающие во Дворе люди кардинала. В комнату робко вошел офицер.
— Монсеньер, — обратился он к кардиналу. — Ваше преосвященство, время идет и…
Взгляд кардинала, метавший гневные молнии смягчился.
— Да, вы правы! — согласился кардинал. Мадемуазель де Шемро все еще ждет?
— Да, монсеньер.
— Пригласите ее!
Вместе с мадемуазель де Шемро в комнату ворвался запах амбровых духов, заставивший чихнуть Сильви, которая ненавидела этот аромат почти так же сильно, как и ту, от кого он исходил. На этот раз элегантная, как всегда, фрейлина королевы демонстрировала поразительное сочетание рыжих мехов и желтого бархата. Кардинал не дал ей время завершить почтительный поклон.
— Я выяснил все, что хотел знать. Как мы с вами условились, вы отвезете мадемуазель де Вален в монастырь Визитации Святой Марии… Карета вас уже ждет… Выйдя отсюда, попросите дуайена зайти ко мне перед отъездом в Бастилию.
Кардинал повернулся к Сильви, лицо которой вспыхнуло от услышанной новости. Лишь неприятная перспектива проделать обратный путь в ненавистном обществе мадемуазель де Шемро омрачила радость избавления Сильви.
— Прощайте, мадемуазель де Вален! Но прежде чем мы расстанемся, хочу дать вам один совет: примите постриг в монастыре Визитации. Только там вы обретете покой…
— У меня нет к этому призвания, монсеньер.
— В этом случае вы будете не первой, и, если Бог любит вас, он подаст вам знак…
— В таком случае я буду ждать этого знамения.
Сильви понимала, что желание всемогущего министра равносильно приказу и что, дав подобный ответ, она бросает ему вызов, но Бог или судьба только что избавили ее от необходимости лгать, а снова прибегать ко лжи она не хотела. По-прежнему чистый взгляд Сильви встретился с еще раздраженным взглядом кардинала, со сверкающими из-под взъерошенных седых бровей глазами, но Ришелье сменил гнев на милость и лишь пожал плечами.
— По крайней мере, оставайтесь в монастыре до тех пор, пока я не разрешу вам его покинуть. Это вы можете мне обещать?
— Да, обещаю. Да хранит Господь ваше преосвященство!
— Благодарю вас, дочь моя! Подобное пожелание я нечасто слышу…
В карете, насквозь пропитавшейся запахом амбры, обе женщины хранили молчание. Сильви, которой не терпелось вернуться в монастырь, смотрела, как мимо пробегают дома. Попутчица ее всю дорогу сидела, закрыв глаза. Однако, когда они, не останавливаясь, проехали мимо монастырской церкви.
Сильви заволновалась:
— Почему мы едем дальше? Его преосвященство приказал вам доставить меня в монастырь.
Закутанная в меха прекрасная нищенка со скучающим видом открыла огромные глаза и сказала:
— Торопиться некуда! Я хотела бы обнять на прощание брата, он через час уезжает на войну. И не предполагала, что мне придется возиться с вами. Вам очень не терпится со мной расстаться?
— Мы никогда не были подругами, и я плохо понимаю, почему вы желаете, чтобы я присутствовала в минуты вашего интимного прощания? Лучше было бы оставить меня здесь…
— Нет, все не так просто, ибо я везу довольно пространные инструкции для матери Маргариты и могла бы не успеть проститься с братом. Прощание не займет у меня много времени, главное, чтобы вы оказались в монастыре Визитации до ужина.
— Как вам будет угодно!
Вскоре они выехали за крепостные стены Парижа. Миновав крупное аббатство святого Антония, они углубились в лес, который словно огромная зеленая лапа охватывал Венсеннский замок с его четырехугольными башнями. Грозно-воинственный вид замка слегка смягчала ажурная колокольня Сент-Шапель, что была почти близнецом того чуда, которым гордился дворец на острове Сите в Париже. Карета двигалась вдоль крепостных рвов замка.
— Легко понять, что герцог Сезар решил морем отделить себя от этой башни, — насмешливо заметила мадемуазель де Шемро. — Он томился здесь пять долгих лет, а его брат Великий приор Мальтийского ордена умер здесь через два года при странных обстоятельствах. Кстати, это единственное умное решение, которое когда-либо принимал герцог Сезар.
— Что вы имеете в виду?
— Это же смешно, что Сезар хотел отравить кардинала. Будь это пять лет назад, его можно было бы понять. Через полгода Ришелье умрет. А возможно, и раньше.
— Я думала, вы любите кардинала. Конечно, состояние его здоровья не блестяще, но я плохо понимаю, как смертельно больной человек может пускаться в путь по дорогам Франции и ехать на границу королевства.
— Не по дорогам, а по рекам. Носилки кардинала сплавят вниз по течению до Лиона, оттуда тоже водным путем до Тараскона. Кардинал не выдерживает даже хода мулов; когда его высаживают на берег, то носилки несут на себе слуги.
— Эту огромную махину? Но она не везде может пройти.
— Все, что мешает, будь это городские стены, сносят. Так уже не раз бывало, но даже при этих условиях кардинал испытывает невыносимые муки при каждом движении. Правда, его выдержка выше всех похвал, а в основе ее лежит гордыня кардинала. Вот почему я всегда им восхищалась.
— Это всем известно. Но что станет с вами, когда он покинет бренный мир? Найдете кого-нибудь другого, кем будете… восхищаться?
— А вот это не должно вас волновать!
Теперь они ехали по направлению к лесу по более оживленной дороге, что было довольно неожиданно при такой холодной погоде. Этот лес был самым безопасным в окрестностях Парижа потому, что в Венсеннском замке стоял значительный гарнизон. Поэтому в окрестностях располагались крупные поместья: Конфлан, Шарантон, Сен-Манде, Ноан, могущественное аббатство Сен-Мор, Кретей и Сен-Морис.
Сочтя путь слишком долгим, Сильви спросила:
— Но все-таки куда мы едем?
— В Ножан! — раздраженно ответила Прекрасная нищенка.
Начинало смеркаться, все меньше экипажей всадников попадалось им по пути. Вскоре они въехали в решетчатые ворота обширного поместья, чьи сады, луга и огороды спускались к реке.
В конце широкой, обсаженной деревьями аллеи был виден красивый дом постройки прошлого века. Несмотря на сумерки, в окнах не было видно света. Ничто не говорило о готовящемся отъезде брата мадемуазель де Шемро. На шум кареты даже не вышел слуга.
— Видимо, брат вас не ждал, — с удивлением заметила Сильви. — Здесь никого нет…
Франсуаза де Шемро, нахмурив брови, в недоумении оглядывалась.
— Действительно, странно. Но в записке, что я получила сегодня утром, говорилось об отъезде.
Видя, что из кареты никто не выходит, кучер спустился с облучка и подошел к приоткрывшейся дверце:
— Не ошибся ли я поместьем, мадемуазель?
— Нет, нет! Это точно здесь. Но я нигде не вижу света.
— Свет есть, мадемуазель. Я заметил свет на первом этаже.
— Пойду взгляну, — сказала Шемро. — Но непохоже, чтобы они в мою честь устраивали иллюминацию! — с раздражением прибавила она. — Вы не хотите пойти со мной? — вдруг обратилась она к Сильви, которая с усмешкой ответила вопросом:
— Вы что, боитесь?
Мадемуазель де Шемро, гневно пожав плечами, воскликнула:
— Это глупо! Да будет вам известно, я никогда ничего не боюсь…
Однако у нее дрожали руки, когда она подбирала свои тяжелые меха, чтобы выйти из кареты. Вдруг Сильви охватило страстное желание увидеть все собственными глазами.
— Я тоже, — сказала Сильви. — Я иду с вами! И они вместе вошли в дом, где, наверное, готовили ужин — в комнатах стоял приятный запах теплого хлеба и жареной птицы. В небольшом зале — из двух высоких окон была видна река, почти скрытая пеленой тумана, — был сервирован стол. В серебряном канделябре горели свечи, озаряя красивым желтым светом позолоченную посуду и высокие хрустальные бокалы.
— Не знаю, — заметила Сильви, — уезжает ли ваш брат на войну, но если этот стол ждет вас, то ваш брат не слишком торопится, как вы утверждали. Но идет ли речь о вашем брате? Это скорее напоминает галантный ужин!
— Перестаньте болтать глупости! — недовольно проворчала Шемро. — В любом случае теперь пора сбросить маску… О Боже мой!
Обходя стол, Франсуаза де Шемро вдруг резко становилась, едва не споткнувшись о тело, распростертое на полу в луже крови. Мужчина лежал с закрытыми глазами; в груди зияла глубокая рана, из второй еще сочилась кровь. Приблизившись к побледневшей Франсуазе, Сильви склонилась над телом и с ужасом узнала в мертвеце Лафма! Она моментально все поняла и, выпрямившись, встретилась глазами со взглядом Шемро, исполненным злобы и нескрываемого разочарования.
— Глупец, он все-таки дал себя убить, — пробормотала она раздраженно.
Потом молниеносным движением она с силой оттолкнула Сильви, которая упала навзничь, ударившись головой об угол стула, и несколько минут оставалась без сознания. Этого времени вполне хватило, чтобы ее спутница скрылась с места убийства, закрыв за собой дверь на ключ, и добежала до кареты… Когда Сильви пришла в себя, она услышала шум отъезжающей кареты. Сильви с ужасом осознала, что осталась в запертой комнате рядом с трупом. То, что это был труп ее злейшего врага, в этих обстоятельствах Сильви вряд ли могло утешить, и она едва держась на ногах, рухнула в кресло, чтобы попытаться хоть как-то привести в порядок свои мысли. Одно она понимала ясно: Шемро заманила ее в гнусную западню. Она хотела выдать Сильви Лафма, и было нетрудно понять, почему стол накрыли на два куверта. Мысль о том, что последовало бы за ужином, вызвала у Сильви тошноту и новый приступ головокружения. На столе была бутылка вина. Она налила в бокал вина и выпила, припомнив, что и раньше знала его вкус: такое же испанское вино она когда-то пила у кардинала. Неужели Ришелье дарил это вино своему любимцу-палачу?
Как бы то ни было, она почувствовала себя лучше и постепенно осознавала всю опасность своего нового положения. Даже от мертвого Лафма исходила угроза: Сильви могли обвинить в его убийстве.
Кто мог поручиться, что мерзкая Шемро уже не спешит донести на нее ближайшим стражам порядка?! Почему бы Шемро не отправиться прямо в Венсеннский замок? Если Сильви застанут в комнате с трупом, как ей оправдаться, что убийца — не она?! Необходимо немедленно бежать отсюда!
Сильви еще не успела ничего предпринять, как ключ в замке повернулся, дверь медленно открылась и на пороге появилась столь странная личность, что Сильви от испуга вскрикнула.
— Не бойтесь, мадемуазель! — сказал незнакомец приятным, даже благородным голосом. — Я ношу маску и прошу у вас позволения ее не снимать…
Под широкополой черной шляпой с перьями красовалась багровая, опухшая, с длинным прыщавым носом рожа, уродливые черты которой выглядели зловеще при свете свечей.
— Кто вы? — выдохнула Сильви, еще не придя в себя окончательно.
— Меня называют капитан Кураж! А кто вы и что здесь делаете?
— Меня зовут Сильви де Вален, меня обманом заманили сюда, чтобы отдать в руки этому
Читать бесплатно другие книги:
