Мера любви Бенцони Жюльетта
Наступили страшные холода, приходилось бороться с гололедом, по которому скользили копыта лошадей, с волками, осмелевшими от голода. Путники отгоняли их во время ночлега, лишая себя сна.
У ван Эйка начался насморк, Готье мучился непрекращающейся болью в шее, а Беранже вывихнул ногу. Двое слуг художника два дня дрожали от лихорадки. Катрин же все невзгоды были нипочем, и она приехала в Лилль в прекрасной форме.
Когда в конце недели на горизонте показалась высокая дорожная башня, похожая на огромный палец, упирающийся в небо, Ян ван Эйк не смог сдержать вздоха облегчения: он кашлял со вчерашнего дня и готов был отдать душу за теплую комнату, удобную кровать и целебный горячий настой.
– Наконец-то мы у цели! – воскликнул он. – Я уже не верил, что это проклятое путешествие когда-нибудь закончится.
Катрин недоверчиво посмотрела на него.
– Мы еще не приехали, – спокойно заметила она, – мне кажется, мы в Лилле, а не в Брюгге.
– Я знаю, знаю… Но я же вам сказал, что мне надо здесь сделать остановку.
– Я опасаюсь пребывания в Лилле, мне хотелось бы побыстрее убраться отсюда.
– Почему это вдруг? Мне казалось, что вы любите госпожу Симону Морель и будете рады ее видеть.
Нетерпеливым жестом Катрин указала на огромное бургундское знамя, развевающееся на ветру, и на такие же небольшие знамена, украсившие дворцовые башни и дозорную каланчу, – верный признак присутствия герцога.
– Ее – да, но его… я не хочу, чтобы он знал о моем присутствии!
– О чем вы? – пробурчал ван Эйк. – Откуда он может узнать?
– Вы можете ему это сообщить, друг мой. Вы и сами не заметите, как упомянете обо мне во время своего отчета.
Художник мгновенно покраснел:
– Вы считаете меня способным на это?
Его обиженный и оскорбленный вид рассмешил Катрин.
– Конечно же, вы на это способны! Вы – образцовый слуга герцога. Вы, наверное, забыли, как два года назад мне пришлось бежать от вас, иначе вы бы доставили меня к нему со связанными руками и ногами.
– Вы правы. Но то был приказ!
– А сейчас нет? Я боюсь, что мое возвращение к Филиппу сделалось для вас навязчивой идеей. Я не уверена, что вы действительно намереваетесь доставить меня в Брюгге, а не закончить путешествие здесь, в Лилле, как сами только что проговорились.
– Какая нелепость. Но позвольте вам задать один простой вопрос: как с подобными мыслями вы согласились ехать со мной?
– Я твердо намеревалась добиться от вас того, чтобы вы доставили меня туда, куда обещали. Я подумала, что в случае, если вы останетесь в Лилле, я воспользуюсь помощью Симоны. А теперь хватит ссориться. Это просто глупо! Пообещайте мне ничего не предпринимать для моей встречи с герцогом.
Ван Эйк, пробормотав что-то сквозь зубы, наклонился, чтобы проверить подпругу, и со вздохом, более убедительным, чем расписка, пообещал:
– Хорошо. Я даю вам слово, но позвольте вам заметить, что это тоже очень глупо!
Они въехали в город через огромные ворота. Город еще не собирался засыпать. Как раз наоборот, находясь под защитой толстых стен, он готовился к последнему рождественскому празднику – дню Епифании.
Путникам показалось, что они прибыли в разгар гулянья. Во всю мощь звонили колокола, сзывая к церкви народ на вечернюю церемонию. В окнах домов были видны горящие камины. По узким улочкам, очищенным от снега, с недавно положенной соломой для ожидаемого кортежа герцога бегали нарядно одетые детишки. Под сводами Большой площади разместились коробейники и фокусники, собирая вокруг лотков и натянутых веревок многочисленную толпу. Чуть дальше возвышался недавно законченный огромный кирпичный дворец Филиппа Доброго.
В тот момент, когда они уже было подъехали к нему, поблизости загудел рожок. Катрин увидела герцогский кортеж.
От звука трубы толпа отхлынула и разъединила Катрин и ее спутников. Катрин оказалась на некотором возвышении на берегу сказочной реки из золота, пурпура, завороженно глядя на сверкающий поток пажей, конюхов, дам и сеньоров. Вдруг она заметила Филиппа и не смогла больше оторвать от него глаз. Она так давно его не видела.
Он шел, держа за руку герцогиню Изабеллу. Катрин подумала, что он совсем не изменился со времени их последней драматичной встречи у стен Компьена. Может быть, чуть похудел, стал надменнее и увереннее в себе и в своем могуществе.
В то время он был лишь герцогом Бургундским. Теперь он – принц, которого все чаще называли при европейских дворах великим герцогом Запада…
Как прекрасно смотрелась рядом с ним высокая стройная белокурая женщина с гордой осанкой! Это была спокойная, некричащая, земная красота: тонкие черты лица, ясные, спокойные глаза. Но от взгляда Катрин не укрылось грустное выражение ее лица, скорбная складка в уголках ее еще свежих губ…
Толпа приветствовала величественную чету. Рядом с Катрин мужчина с комплекцией мясника громко загудел, словно большой колокол: «Да здравствует наш добрый герцог! Да здравствует наша добрая герцогиня!» Возглас был настолько сильным, что Филипп повернул голову, высматривая обладателя столь мощной глотки.
Его холодный блуждающий взгляд остановился на лошади и на всаднице. Плечи его заметно вздрогнули. Не в силах двинуться с места и отвести взгляд, Катрин, словно завороженная, смотрела, как его холодные голубые глаза оживились, полные сомнения и удивления, а затем зажглись ярким огнем. Она поняла, что ее узнали, заметалась, пытаясь вырваться из сжимавшей ее толпы. Сделать это, никого не задев, было невозможно. Она оказалась пригвожденной к углу дома. Ее изучал взгляд принца, который некогда ее безумно любил…
Удивление Филиппа было столь велико, что он остановился, выпустив руку супруги.
Герцогиня принялась искать причину неожиданной остановки. Краска медленно залила лицо Катрин, ей пришлось выдержать огонь двух совершенно различных взглядов, а потом и еще…
В толпе послышался шепот, раздался высокий, чистый, недовольный голос герцогини:
– Вы идете, монсеньор? Вас ждут!
Как будто нехотя, не спуская глаз с Катрин, Филипп снова взял руку жены и тронулся с места, уводя за собой сверкающий кортеж.
Только после того, как шлейф последней дамы и плюмаж последнего придворного исчез из виду, толпа расступилась, и Катрин присоединилась к своим спутникам, ожидающим ее на другой стороне улицы. Естественно, зоркий глаз ван Эйка не упустил происшедшего. Он подавил вздох, когда молодая женщина чуть не наскочила на него, еще дрожа от переполнявших ее чувств.
– Ян, я не могу оставаться! Мне надо уехать! Я сейчас же должна покинуть этот город.
– Он вас узнал, не так ли?
– Без всякого сомнения, Ян, я вас умоляю, помогите мне! Я не хочу здесь больше оставаться ни минуты!
– Как же я вас выведу, друг мой? Ворота закрыты, и, уж поверьте мне, законы здесь строгие. Вы хотите подвергнуть опасности людей только потому, что вы боитесь… чего, в самом деле? Что вас найдут? Надо еще узнать, где вы остановились. Доверьтесь мне и поезжайте к своей подруге Симоне. Спокойно отдохните. Тем временем я отправлюсь во дворец отчитаться о моем поручении. А завтра, как только откроются ворота, мы покинем Лилль…
– Вы не расскажете обо мне? Вы мне клянетесь?
Художник так грустно улыбнулся, что это больше было похоже на гримасу.
– Катрин, я бы мог оскорбиться, но я вижу, как вы взволнованны. Я вам клянусь! Он не узнает, что я приехал сюда вместе с вами.
Но судьба словно смеялась над Катрин. Как по волшебству, из безликой толпы отделился прекрасный юноша, одетый в шелка и золото. Вежливо поклонившись, он обратился к ван Эйку:
– Если это действительно графиня де Монсальви, ван Эйк, представьте меня ей, пожалуйста.
Голос молодого человека был мягким, но за его спиной показался отряд стражников. Смущенный и несколько взволнованный, художник нехотя произнес:
– Если вы так настаиваете! Мой дорогой друг, я вынужден вам представить мессира Роберта де Курселя, конюшего монсеньора герцога… Что вы еще хотите, мессир Роберт?
– Ничего, мессир ван Эйк, я вас благодарю. Госпожа, – добавил он, обращаясь к Катрин, – мой господин послал меня к вам с просьбой следовать за мной, он хочет поговорить с вами сразу после окончания церемонии.
– Следовать куда? – с достоинством спросила Катрин.
– Во дворец, где вас встретят со всеми почестями и, как мне сказали, долго не задержат и где…
– Я никуда не пойду, мессир! Передайте вашему господину, что я его приветствую и нижайше благодарю за приглашение, но я всего лишь уставшая женщина, проделавшая длинный путь и не мечтающая сейчас ни о чем другом, как об отдыхе у камина.
– У вас будет возможность согреться, – раздраженно прервал ее Курсель, – я получил приказ без вас не возвращаться!
Катрин вздрогнула и нахмурилась.
– Не значит ли это, что вы меня арестовываете?
– Никоим образом, я уже сказал, что монсеньор вас долго не задержит, а вы, наверное, знаете, что он не потерпит, чтобы его приказы не выполнялись, тем более приглашения… Госпожа, не заставляйте меня вас больше упрашивать, а если хотите немного отдохнуть перед аудиенцией, я буду сопровождать вас до места отдыха, а потом доставлю во дворец!
Лицо ван Эйка приняло озабоченное выражение, когда взгляд Катрин остановился на нем, спрашивая совета, он покачал головой и прошептал сквозь зубы:
– Катрин, я боюсь, что вам не удастся ускользнуть, иначе…
– Иначе я навлеку неприятности на тех, кто окажет мне гостеприимство, не так ли? Я прекрасно поняла. Хорошо, мессир, – со вздохом обратилась она к Курселю, – мне не остается ничего другого, как следовать за вами, но при двух условиях.
– Каких?
– Вы отпустите вооруженный эскорт. Он ни к чему, раз я дала согласие.
– Хорошо. Что еще?
– Мои люди будут сопровождать меня и подождут окончания аудиенции, чтобы проводить меня туда, куда я направляюсь.
– Я тоже поеду с вами! – воскликнул ван Эйк.
– Лучше не надо. Поезжайте к Симоне и узнайте у нее, сможет ли она принять нас на эту ночь. Итак, мессир, вы мне так и не ответили, могут ли меня сопровождать конюх и паж.
Курсель нетерпеливо пожал плечами:
– Мне об этом ничего не было сказано, но правила, существующие при дворе, вам это разрешают, а я тоже ничего не имею против.
– В таком случае поехали! До скорой встречи, мессир Ян.
Затем, сжав руки, как она делала всегда перед каким-либо решительным сражением, она повернула лошадь по направлению к дворцу. Госпожа де Монсальви направилась к дому своего бывшего любовника с твердой решимостью с честью выйти из этой схватки.
Королевская ночь
– Так это была ты! Я не ошибся…
Курсель оставил Катрин в узкой маленькой галерее, освещенной теплым мерцанием свечей. Вошел Филипп Бургундский, и время отступило: герцог не изменился, все тот же голос и обращение на «ты». Прошло семь лет со дня их последней трагической встречи при Компьене, где Катрин пыталась освободить Жанну д'Арк. Филипп был все такой же стройный, светловолосый, с благородной осанкой.
Может быть, лишь несколько небольных морщинок добавилось вокруг рта. Он не изменился и, казалось, думал, что между ними будет все по-прежнему. Катрин, соблюдая дистанцию, приветствовала герцога, опустившись на колено, и прошептала: «Монсеньор!»
Пренебрегая церемониалом, герцог подбежал к ней и поднял с колен. Она удивилась происшедшей в нем перемене. Холодный и надменный принц исчез, и перед ней оказался счастливый мужчина.
– Так чудеса существуют? – горячо воскликнул он. – Катрин, уже столько лет я молю Бога послать тебя мне! Когда я тебя заметил, я понял, что Он услышал мои молитвы.
– Он вас не услышал, монсеньор: я к вам не возвращаюсь.
Филипп нахмурился:
– Нет? В таком случае, что делает во Фландрии госпожа де Монсальви? Признайтесь откровенно: если бы я за вами не послал, вы бы не пришли?
– Нет, монсеньор. Я остановилась в Лилле всего на одну ночь. Я просто хотела повидать свою подругу!
– Как ее имя?
– Госпожа Морель-Совгрен, этой осенью я у нее останавливалась ненадолго в Дижоне!
– Вот как! Я и не подозревал о такой крепкой дружбе, способной выманить графиню де Монсальви из Овернских гор, со двора короля Карла, из объятий любимого супруга, любимого так, как никто еще не был любим под этим солнцем. Но на этот раз вы так легко не отделаетесь. Я хочу знать, зачем вы были в Дижоне, а теперь едете сюда к Симоне.
– Разве мессир де Руссе, сопровождавший короля Сицилийского, ничего не рассказал вам о том, что произошло однажды вечером несколько недель назад в Новой башне? Он не говорил о покушении на королевскую персону?
– Да, я знаю. Именно поэтому его и перевезли сюда. Опасность была слишком велика, а в случае удачи последствия были бы драматичны. Но откуда вы об этом знаете?
– В этот вечер я была во дворце. Высокочтимая госпожа Иоланда, герцогиня Анжу, мать короля Рене, придворной дамой которой я являюсь, поручила мне убедиться в том, что с ее сыном хорошо обращаются и что он страдает лишь от отсутствия свободы. Я как раз направлялась в Бургундию к постели умирающей матери. Провидение распорядилось так, что я оказалась во дворце как раз вовремя.
– И… теперь вы здесь! На одну ночь? И куда же вы отправитесь завтра?
– Но, монсеньор, я же уже сказала: я возвращаюсь домой к родным.
– В Монсальви?
– В Монсальви!
– Где вас ждет не дождется ваш супруг? – язвительно поинтересовался герцог.
– Мой супруг служит королю, а король еще, видимо, у графа де Фуа.
– Это значит, что мессир Арно также находится где-то на юге. Так вам незачем так спешить домой, и поскольку вы подвергли себя таким опасностям, потратили столько времени и сил на службу королю Рене д'Анжу, вы должны уделить немного внимания и вашему старому другу. Или в ваших планах не найдется для меня места?
Катрин присела в реверансе, пытаясь скрыть свое замешательство. Ей не удастся выпутаться так легко, как она надеялась.
– Первое место всегда принадлежало вашему высочеству!
– Так докажите мне это!
– Каким образом?
– Примите участие в королевском приеме. Вас проводят в апартаменты, где вы сможете привести себя в порядок.
– Но, монсеньор…
– Никаких «но»! Я ничего не хочу слышать. Сегодня вечером, может быть, в последний раз вы будете моей гостьей. Если вы настаиваете на том, чтобы провести ночь у госпожи Морель, то можете это отложить до завтра. Но эту королевскую ночь я требую для… Бургундии. Вы одновременно сможете встретиться со многими старыми друзьями…
– Но это невозможно! Герцогиня не потерпит за своим столом…
– …бывшую любовницу? Надо, чтобы она с вами познакомилась. К тому же подобные вещи ее уже не волнуют. Она любит лишь сына и Бога!
– Может быть, потому, что вы не позволяете ей любить никого, кроме сына и Бога?
– Она слишком знатная для радостей любви. Ее тело подарило мне здорового сына, но, кажется, не расположено повторить это. К тому же, если я вас правильно понял, вы в некотором смысле являетесь посланницей королевы Иоланды? Тогда ваше присутствие вполне естественно. Вы согласны?
– Это приказ?
– Нет, просто просьба.
Просьба, которую было бы небезопасно проигнорировать. Катрин прекрасно знала, что скрывается под этой любезностью. Надо было соглашаться или сделать вид…
Поклонившись, она попросила разрешения отправиться к Симоне, где находились ее вещи, и подготовиться к приему. Но герцог не разрешил.
– Я хочу, чтобы вы стали гостьей дворца на целую ночь. Мне хотелось бы немного обмануться, представив, что время повернуло вспять.
Он ударил в ладоши. Поклонившись, вошел мужчина, одетый в серое с черным плотное шелковое платье, расшитое золотом.
– Отведите госпожу де Монсальви в приготовленные для нее апартаменты. Через некоторое время я пришлю за вами.
Следуя за провожатым, Катрин попросила его предупредить конюха и пажа. Тот ответил ей, что несколько минут назад их проводили к госпоже Морель-Совгрен, поскольку этим вечером их хозяйка обойдется без них. Филипп решительно ничего не забывал.
Пройдя сквозь множество коридоров, галерей, проходов и лестниц, ее провожатый открыл небольшую массивную дверь. Когда Катрин пересекла порог, она остановилась, словно завороженная, не веря своим глазам…
Комната, освещенная светом камина и множеством розовых свечей, воскресла из прошлого. Это была специально убранная для нее в Брюгге комната, где она с Филиппом провела столько ночей любви и откуда она уехала восемь лет назад к постели умирающего сына, чтобы больше не вернуться.
Как во сне прошлась она по толстому белому меху, устилающему пол, с изумлением разглядывая стены, обитые чудесным розовым генуэзским бархатом, мебель, отделанную серебром, массивные канделябры, большие лилии в вазах, зеркала и герб, выбранный ею во время своего царства: голубая химера на серебристом фоне.
Убранство комнаты осталось прежним вплоть до белого шелкового платья, расшитого жемчугом, лежащего на серебристо-розовом стеганом одеяле. Все, что Катрин оставила в Брюгге, она нашла в Лилле…
Воспоминания были так живы, что Катрин непроизвольно повернулась к маленькой двери, наполовину скрытой альковом. Эта дверь вела в ванную, и Катрин показалось, что она откроется и на пороге появится Сара… Она прикрыла глаза и попыталась хоть немного успокоиться.
Когда она вновь открыла глаза, перед ней возникли две темнокожие женщины в белой одежде, скорее всего рабыни, купленные в Венеции или Генуе. Они низко поклонились и в мгновение ока освободили Катрин от мужского платья.
Потом наступила очередь ароматизированной ванны с вербеной – давно забытое наслаждение. Катрин, легко вздохнув, отдалась во власть пьянящих благовоний, позволяя зеленой воде проникать в ее кожу, смывая пыль, пот и усталость… Она давно не видела такой изысканной роскоши, даже в своем прекрасном замке де Монсальви.
Ей вдруг стало так хорошо и спокойно, что она потеряла всякий счет времени. Закрыв глаза, она погрузила свое ставшее невесомым тело в ласкающую воду. Она чуть было не заснула, когда заботливые руки вынули ее из ванны, завернули в тонкое покрывало, вытерли. Ее надушили духами, привезенными из далеких стран, которыми она пользовалась раньше. Ей тщательно расчесали волосы, ставшие необыкновенно блестящими.
Катрин очень удивилась, что женщины не заплели их как обычно, чтобы укрепить хеннен. Служанки лишь чуть подняли их и накинули крупную сетку из небольших жемчужин…
К тому же ей не надели рубашку; белое шелковое платье заскользило по телу подобно струе свежей воды. Это было длинное платье, затянутое под грудью жемчужным поясом, с широкими рукавами, легко скользящими по рукам. Шелковые чулки, завязанные выше колена кружевной тесемкой, и маленькие туфельки из белого шелка дополнили этот странный наряд.
Когда темнокожие служанки, взяв Катрин за руки, снова привели ее в розовую комнату и подвели к зеркалу, она, взволнованная и очарованная, увидела перед собой принцессу из сказки: время, страдания и превратности судьбы были не властны над ее красотой – она была великолепна как никогда!
Пораженная, она невольно залюбовалась собой. Из глубины дворца доносилась радостная музыка. Скорее всего праздник уже начался, и за ней скоро придут…
Вдруг у нее тревожно сжалось сердце. Это платье скорее обнажало, чем скрывало ее тело, и в нем она не могла показаться перед приглашенными. Неужели Филипп собирается выставить ее полуголой на всеобщее обозрение гостей?
Кто-то вздохнул за ее спиной, Катрин обернулась и увидела герцога. С непокрытой головой, в длинном черном платье, он, скрестив на груди руки, остановился в нескольких шагах от нее, опершись о дверной косяк. Хотя он не произнес ни слова, его горящие глаза были красноречивее любой мольбы.
– Ты никогда еще не была так прекрасна! – прошептал он, и в голосе его было столько затаенной страсти, что Катрин задрожала от удовольствия, что испытала бы любая женщина при виде мужчины, находящегося в полной ее власти. – Я еще никогда так тебя не любил! Ты никогда не поймешь, как я тебя люблю!
Он не шевелился, но Катрин отступила назад, словно перед надвигающейся опасностью.
– Что это значит?
– Ничего. Я тебя люблю…
– Но вы сказали, что друг… Почему вы здесь?
– Потому, что я тебя люблю.
– А королевский праздник?
– Ты на него не пойдешь… и я тоже! Короли, герцоги, принцы поужинают без нас! Этой ночью я хочу лишь одну королеву… тебя! Я тебя люблю!
Опершись о сервант и сжав пальцы, она закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. Перед ней вдруг разверзлась пропасть, в которую она мечтала броситься. Она попыталась сопротивляться.
– Это невозможно!
– Ты не веришь? Посмотри на эту комнату, твою комнату, где ты подарила мне столько счастья, где я тебя так любил.
– Это не моя комната. Мы ведь не в Брюгге!
– Это верно. Но эта комната существует здесь, во всех моих дворцах, я заставил с точностью воссоздать ее мне…
На этот раз она так удивилась, что герцог рассмеялся:
– Нет, я не сошел с ума! Поезжай в Брюссель, в Дижон, не говоря уже о Брюгге, где твоя комната осталась нетронутой, ты везде найдешь ее.
Он быстро приблизился к одному из бархатных панно, нажал на него, и стена раздвинулась, открыв большой портрет. Катрин не только никогда не видела его раньше, но даже не подозревала о его существовании. Краска медленно залила ее лицо, шею, щеки, грудь: на длинном панно она была изображена обнаженной, с розой в руке.
– Кто это нарисовал? – выдохнула она.
– Ван Эйк, по моему приказу. Он тоже тебя любит, а я могу описать каждый кусочек твоего тела. Он мне сделал пять таких портретов. Скажешь ли ты теперь, что я тебя не люблю?
– Это глупо, безумно! Герцогиня…
– Никогда не видела эти комнаты и никогда их не увидит. Единственный ключ – у меня, и лишь эти безмолвные рабыни убирают их по моему приказу.
– Но зачем?
– Чтобы встречаться с тобой, с запахом твоих духов, твоей любимой обстановки. Ты права, у меня рой любовниц, потому что моей плоти нужна женская плоть, но никогда ни одна из них не блистала подле меня так, как блистала ты. Когда я устаю от всех этих женщин, когда мое сердце опустошено, я велю открыть одну из этих комнат, и я пью, пью до тех пор, пока воспоминание о твоем теле не станет невыносимым, тогда я встаю на колени перед твоим изображением и… занимаюсь любовью совсем один! А теперь иди ко мне!
Он подошел к Катрин, протянул ей свою руку. Она отступила, боясь этой руки, как огня.
– Нет!
Он рассмеялся:
– Не бойся! Я не брошу тебя на эту кровать, как бы она меня ни притягивала. Мне кажется, я пригласил тебя на ужин? Пойдем ужинать. Нам накрыли.
Катрин суждено было многому удивляться в эту ночь. Пол раздвинулся, и из зияющей темноты поднялся накрытый стол, затем образовавшаяся дыра бесшумно закрылась. На столе стояли цветы, несколько свечей, из золотой посуды поднимались дурманящие запахи. В резных кубках в оправе из драгоценных камней сверкало вино.
Филипп нежно взял Катрин за руку и усадил ее на стоящую у камина и украшенную серебром скамью с подушками.
Ноги ее оказались на большой медвежьей шкуре. Ловко и с изяществом герцог положил на небольшое блюдо из золота несколько ломтиков лосося. Казалось, он забыл свои недавние признания. Он радостно наполнил кубок и протянул его Катрин.
– Мое лучшее вино! Моя гордость! Выпьем за королевскую ночь. За самую прекрасную даму Запада!
Ужин получился приятным и веселым. Филипп был радостным, и Катрин вспомнила того приятного собеседника, каким он когда-то был, еще не приняв тяготы короны. Он прочел ей последние стихи своих поэтов, спел песню, рассказал последние сплетни, сообщил какие-то чисто политические секреты, упомянув о своем намерении вскоре освободить короля Рене. Катрин слушала его, прикрыв глаза, ей было так хорошо и покойно после всех пережитых несчастий.
Когда очередь дошла до десерта, герцог сел у ее ног на медвежью шкуру и предложил ей несколько драже. Катрин принялась их сосать. Филипп поставил коробочку с драже ей на колени, одновременно положив на них руку. Он сделал это так нежно, что Катрин, одурманенная вином, не сопротивлялась. Опершись на бархатные подушечки и забыв о невзгодах, она витала в мечтаниях и старых воспоминаниях.
Казалось, она не заметила, как Филипп опустился перед ней на колени и принялся ласкать ее ноги.
Она смотрела на него из-под полуприкрытых век. Неужели ее тело, еще недавно причиняющее нестерпимую боль, могло так быстро оправиться и снова испытывать потребность в любви? Горячие и ловкие руки Филиппа, который всегда был несравненным любовником, пробудили в ней уже забытые ощущения, властный призыв, прилив страсти, которая многие годы заменяла ей счастье.
Она услышала свое прерывистое дыхание. Руки, медленно поднимаясь вверх, дошли до ее живота и остановились. Еще раз почувствовав свою власть над ним, она поняла, что он в нерешительности и не осмеливается продолжать, он, владеющий землями, большими, чем целое королевство.
Где-то рядом послышался голос мужчины, напевающего под аккомпанемент лютни. В глубине дворца часы пробили полночь. Катрин открыла глаза. Она увидела Филиппа с подрагивающими губами и умоляющими глазами совсем рядом, и неожиданно улыбнулась ему.
– Чего ты медлишь, Филипп? Почему бы не отпраздновать эту королевскую ночь как мы хотим. – Глаза принца загорелись радостью.
– Ты хочешь этого?
Она наклонилась к нему, едва не касаясь его губ.
– Я хочу, чтобы ты меня любил, любил в последний раз, как ты умел любить когда-то! Я хочу тебе подарить эту ночь.
Через полчаса она убедилась, что Прюденс хорошо сделала свое дело и, если не думать о душе, тело ее не сохранило никаких следов пережитого насилия.
Радость любви была все той же. В руках того, кто когда-то научил ее любить, Катрин испытала прежнее наслаждение, так как Филипп в удовольствии видел целое искусство – деликатность, внимательность и нежность нечасто встречались у мужчин. Женщина получала от него так много, что не могла не отдавать ему всю себя без остатка.
Чуть позже, отдыхая на помятом шелковом покрывале, Катрин с широко открытыми глазами, уставшая, но с ясной головой, поняла, что вместо того, чтобы, обманув Арно, испытывать угрызения совести, она испытала чувство удовлетворения как от свершившейся мести. Она слишком много страдала из-за него, чтобы теперь наслаждаться этим реваншем, к тому же без всякого продолжения. Завтра ее ждут новые трудности и несчастья, и воспоминания об этом розовом оазисе в королевскую ночь будут согревать ее, подобно теплому лучу солнца между двумя ледяными порывами ветра.
Когда колокола соседнего монастыря отзвонили заутреню, герцог проснулся и поцелуем разбудил уснувшую Катрин.
– Душа моя, теперь я должен тебя оставить, и Бог тому свидетель, как мне это тяжело, но ночь на исходе.
– Уже?
В розовом полумраке алькова, освещенного ночником, она увидела, как он радостно и взволнованно улыбнулся.
– Спасибо за твое «уже», – произнес он, целуя ее руку. – Но, Катрин, если эта ночь показалась тебе такой короткой, почему бы нам ее не повторить? Останься! Останься у меня еще хоть немного! На следующую ночь! Я еще не исчерпал свои ласки. Я еще так хочу любить тебя!
– Нет. Не надо… Завтра ты попросишь меня задержаться еще, а я…о! Филипп, я тебя умоляю!
Поцелуем он заставил Катрин замолчать, а его легкие пальцы заскользили вдоль ее живота, к скрытой пылающей плоти. Со счастливым вздохом Катрин отдалась наслаждению, раскрывшись, подобно венчику цветка, дарящего пчеле свой нектар. Порыв всепоглощающей страсти снова охватил их, такой сильный и оглушительный, что вскоре, обессилев, Катрин погрузилась в сладкий сон.
Она не заметила, как Филипп выскользнул из кровати, надел свое черное платье и, в последний раз поцеловав Катрин в плечо, вышел из комнаты.
Прикосновение к этому плечу чьей-то холодной руки разбудило ее. В полумраке комнаты, еще до конца не проснувшись, Катрин увидела около кровати темный силуэт женщины. Прогоревшие свечи освещали комнату, а дневной свет едва пробивался сквозь деревянные ставни, закрывающие оконные витражи.
– Вставайте! – раздался спокойный приказ. – Вам пора уходить…
Этот голос окончательно разбудил Катрин. Она села в кровати, прикрыв обнаженную грудь шелковой простыней.
– Кто вы? – спросила она.
Женщина повернула лицо к свету. Это была герцогиня, Катрин побледнела.
– Госпожа… – начала было она, но странная посетительница не позволила закончить.
– Я вас прошу, делайте то, что я вам говорю! Вставайте и одевайтесь. Я принесла вам одежду, так как вашу забрали, чтобы задержать вас здесь. Я сама выведу вас из дворца.
Хотя в голосе и не чувствовалось гнева, сопротивляться было невозможно. Изабелле Португальской не стоило большого труда заставить повиноваться себе. Ее светлые глаза были так холодны, что Катрин пришлось встать с кровати. Она надела протянутую ей рубашку, представ на какой-то миг обнаженной перед глазами герцогини. Как только Катрин надела белье, ее достоинство нашло в нем укрытие, она обрела свое прежнее мужество.
– Почему вы так заботитесь обо мне, госпожа герцогиня? Вам не составило бы труда выбросить меня из дворца, отдав приказ служанке или страже!
– Нет. Этого я не могу сделать, так как мне этого не простят именно потому, что речь идет о вас.
– Вы поступаете так со всеми женщинами, которым монсеньор герцог оказывает честь… – несколько насмешливо поинтересовалась Катрин.
Изабелла презрительно повела плечами:
– Эти создания? За кого вы меня принимаете? Они исчезают сами по себе без того, чтобы я об этом заботилась.
– Почему же со мной…
Катрин воспользовалась наступившим молчанием и зашнуровала принесенное герцогиней черное бархатное платье.
Герцогиня медленно подошла к панно, скрывающему портрет, и включила механизм.
– Потому что вы – совсем другое дело. Долгие годы я со страхом ждала вашего возвращения, и, когда вчера вечером я вас узнала, я поняла, что то, чего я боялась, произошло. Вы вернулись… вы, единственная, кого он когда-либо любил, единственная, кто держит в плену его чувства и душу! Вы думаете, я не знаю, что он ищет во всех этих женщинах, к которым его толкает ненасытная похоть? Воспоминание о вас, неосознанное желание найти вас в другой. Вы думаете, я не знаю, – понизив голос, с горечью добавила она, – что это Золотое Руно, созданное во время нашей свадьбы, было посвящено не мне, так же как и восхваления придворных поэтов, а другой, страстно любимой, незабвенной!
Смущенная тоном Изабеллы, в котором слышалось страдание, Катрин прошептала:
– Как вы узнали? Я думала, что вы ничего не знаете об этой истории, об этой комнате.
– Об этих комнатах? Они надежно спрятаны, так как задумавшему их архитектору прекрасно удалось замаскировать вход в них, но герцог должен был знать, что ничто не может укрыться от любопытства слуг и шутов. Я была матерью трехмесячного ребенка, когда Филипп покинул мое ложе, и слуга показал мне одну из комнат. Однажды ночью я видела своего супруга, отца моего ребенка, стоящего обнаженным на коленях перед этим языческим изображением и совершающего отвратительный дьявольский ритуал. Поэтому я и хочу, чтобы вы уехали… О! Если вы останетесь – все другие исчезнут. Но, снова обретя вас, герцог станет равнодушным к делам государства и короны! Ночи в вашей постели и дни у ваших ног – вот чем станет его жизнь. Уходите! Процветание государства требует этого, а я, правительница этого государства, приказываю вам! Эскорт ожидает вас внизу и проводит за пределы наших владений.
Катрин медленно подошла к панно, закрыла его и, подойдя к Изабелле, внезапно улыбнулась.
– Мне бы больше понравилось, если бы вы сказали: я, супруга, хочу этого! Так вы не любите вашего сеньора?
– Это вас не касается! Речь не об этом. Да и можно ли любить фавна, козла, находящегося в вечном гоне?
Читать бесплатно другие книги:
