Мера любви Бенцони Жюльетта

Паломница

Вид Брюгге зимой привел Беранже в восхищение, а хладнокровный Готье присвистнул от восторга. Внезапно возникший на белой равнине, он казался огромным и могущественным, нисколько не потеряв при этом от своего изящества.

Построенный на берегу Реи, как и Венеция, его средиземноморская соперница, главный город Фландрии поднимал к небу кружево из светлого камня, хранящего отблески столь редкого здесь солнца.

Таверна «Ронс-Куроне» на одной из самых оживленных улиц города приютила путников. На Катрин нахлынули старые воспоминания. Внешне здесь все осталось по-прежнему. И все же что-то неуловимо изменилось – неуемное фламандское веселье, гомон и крики, раньше не умолкавшие в Брюгге ни днем ни ночью, сменили приглушенные голоса и шепот. Даже в зале «Ронс-Куроне», несмотря на красные носы, как и прежде погружавшиеся в пивную пену, глаза оставались холодными и недоверчивыми. Можно было подумать, что весь город затаил дыхание, чего-то ожидая.

В гостинице, помнящей беззаботный смех юной Катрин, она внимательно следила за тем, чтобы не быть узнанной и не выдать себя.

Следуя совету Яна ван Эйка, она представилась дамой Бернеберге, совершающей паломничество в Брюгге и стремящейся излечиться от болезни. Естественно, ее внешний вид соответствовал избранному персонажу: головной убор причудливой формы прикрывал лицо, строгий нагрудник скрывал плечи и шею и доходил до нижней губы. Не было видно ни единого золотого волоска, платье из серого сукна немецкого покроя надежно скрывало ее прелестные формы.

Беранже, возмущенный необычным нарядом своей обычно столь элегантной хозяйки, вынужден был довольствоваться коротким объяснением:

– Когда-то я долго жила в этом городе, и здесь могут узнать меня. Я, конечно, не настолько самонадеянна, чтобы считать себя незабвенной, и убеждена, что меня давно забыли, но предпочитаю не рисковать. К тому же у меня появится шанс быть принятой супругой нашего друга ван Эйка, если мы с ней встретимся.

– Это действительно благоразумно, – вздохнул Готье. – Если я правильно понял, это – настоящая мегера. Я надеюсь, что нам удастся избежать этой встречи.

Катрин тоже на это надеялась. Она еще больше укрепилась в своем намерении не встречаться с ней, увидев ван Эйка, пришедшего на следующий день навестить ее в «Ронс-Куроне». Она с трудом узнала его: это был совсем другой человек. Вольный художник с горящим взором, словоохотливый посланник герцога, любезный и галантный попутчик, страстный друг – все исчезло, пред ней предстал серьезный, чопорный, знатный горожанин. Ян сделался вдруг грустнее всех других жителей Брюгге.

Ему понравилось строгое одеяние Катрин, и, подыгрывая ей, он поинтересовался о здоровье дамы Бернеберге и сообщил ей громким голосом, что церковный сторож часовни Сен-Сан будет этим вечером в ее распоряжении и отведет ее к святым мощам.

Катрин посоветовала Готье и Беранже осмотреть город, пока она будет готовиться к вечернему походу. Она решила, что обещанное свидание с церковным сторожем могло означать лишь то, что флорентийка примет ее сегодня вечером и ее пребывание в городе будет недолгим.

К вечеру, когда за ней пришел ван Эйк, она завернулась в черный плащ и с набожным видом проследовала за ним.

– Куда мы идем? – спросила она, когда они оказались на почтительном расстоянии от гостиницы.

– Я же вам сказал – к часовне!

– Мы действительно туда направляемся? Я думала…

– Мы сначала сходим туда. Нельзя, чтобы кто-то заподозрил о реальной причине вашего приезда. Видите ли, мы живем в такое время, что я должен проявлять исключительную осторожность, поскольку здесь не любят преданных слуг герцога Филиппа. Мы можем подвергнуться опасности из-за пустяка.

Несмотря на обуревавший Катрин страх, все возрастающий по мере приближения часа серьезного испытания, она достойно сыграла свою роль. Она опустилась на колени перед святой чашей, переливающейся в отблеске золота и бриллиантов, и принялась молить у Бога защиты и прощения за предстоящие грехи. Уже через час, если женщина окажется не такой ловкой, как ей говорили, она может умереть.

В полной тишине, со сжавшимся от страха сердцем, она вышла из святилища следом за ван Эйком. Они подошли к соседнему каналу и сели в лодку, где их уже поджидал незнакомый мужчина.

– Ты знаешь, куда ехать, – сказал художник, и ялик бесшумно заскользил по гладкой воде. Уже стемнело, но фонари, висящие на мостиках и на углах домов, освещали дорогу.

Путь был недолгим. Они причалили у недавно построенной церкви. Ялик укрылся под мостом, а Катрин и Ян свернули на улицу Пуавр, в конце которой высились мощные ворота Святого креста.

– Это здесь! – проговорил художник, остановившись перед красивой резной деревянной дверью, скрытой садовой оградой, что помогало входящим остаться неузнанными.

Ван Эйк трижды ударил гладким медным молотком, дверь сразу же отворилась, обнажив черную пустоту длинного коридора, в глубине которого виднелся мягкий свет.

Скудное освещение позволило разглядеть белый фартук и белый чепец женщины, открывшей им дверь.

Лица ее разглядеть было невозможно.

– Входите, мессир, и вы, госпожа, – произнес звучный голос, говоривший с акцентом. – Вы пунктуальны. Пожалуйста, следуйте за мной.

Они прошли за ней по коридору, и, по мере того как становилось светлее, Катрин смогла разглядеть флорентийку: страхи ее несколько улеглись. Это была сорокалетняя женщина, дородная, с полным лицом, на котором сверкали черные глаза. Под белым накрахмаленным фартуком было ярко-красное шерстяное платье. Катрин, неизвестно почему, ожидала увидеть беззубую мегеру, колдунью. Вид этой женщины успокоил ее, особенно опрятность в одежде. Комната, в которую ее провели, была под стать хозяйке. Со сверкающим полом из черных и белых плит, зелеными витражами окон, начищенной до блеска мебелью – это был достойный образец фламандской чистоплотности. У Катрин появилась надежда и на этот раз счастливо отделаться.

– Карлотта, – начал было ван Эйк, – вот дама, о которой я вам говорил. Ей очень нужна ваша помощь.

– Я думаю, что смогу ей помочь. Лягьте, пожалуйста, на этот стол, – сказала она, указывая на большой дубовый стол, стоящий у камина. – А вы, мессир, подождите в соседней комнате, – добавила она, открыв дверь, расположенную в глубине комнаты.

Осмотр был быстрым и совершенно безболезненным. У флорентийки были легкие умелые руки.

– Вне всякого сомнения – у вас двухмесячная беременность, – сказала она.

– Вы можете что-то сделать?

– Всегда можно что-то сделать, главное – знать как. Но это не делается в пять минут. Необходимо, чтобы вы согласились на какое-то время остаться в этом городе. Мессир ван Эйк сказал мне, что вы спешите…

– Не настолько! Мы условились, что я остановлюсь здесь на некоторое время. Я живу в гостинице и…

– Лучше всего, если бы вы остались здесь, если вы ничего не имеете против.

– Я бы охотно согласилась, но со мной еще двое молодых слуг.

Флорентийка, улыбнувшись, помолодела на двадцать лет.

– Здесь места больше чем достаточно, я смогу вас принять с завтрашнего дня. Сегодня же вернитесь в «Ронс-Куроне». Завтра утром вы уедете из города, но вернетесь обратно до закрытия ворот, как будто бы вы что-то забыли в Брюгге. Никто не узнает о вашем пребывании у меня, если ваши слуги не будут выходить отсюда. Так вы придете завтра?

– Охотно, если вы примете меня. Огромное спасибо за великодушную помощь.

– Великодушную? Это сеньор художник проявляет великодушие, поскольку хотя я и люблю помочь близкому, но имею большой недостаток: я люблю золото и стою очень дорого! – добавила она с шокирующей откровенностью.

На обратном пути, сидя в лодке, Катрин погрузилась в глубокую задумчивость, тревога уступила место слабой надежде. Избавление и успокоение, а может быть, и счастье становились возможны.

В этот вечер Катрин быстро заснула и спала, как ребенок. Она открыла глаза, когда солнце было уже высоко в небе. Она не спешила, намереваясь выехать из города в разгар дня на глазах у всех: нет ничего удивительного в том, что, посетив святые места, она возвращается домой. Она приказала Готье отправиться в конюшню и приготовить лошадей, но юноша вскоре вернулся в сопровождении пятнадцатилетнего мальчика в перепачканной краской одежде.

– Я встретил этого юношу внизу, – сказал конюх. – Его прислал с письмом ван Эйк.

– Срочное письмо! – уточнил юноша. – Мой учитель приказал мне вручить его в руки госпожи Бернеберге.

– Вы один из его учеников? – улыбаясь, спросила Катрин, глядя на его открытое лицо, светлые волосы и голубые, полные детской наивности глаза.

– Я его единственный ученик! – гордо ответил он. – Мэтр ван Эйк, вы, конечно, это знаете, изобрел новую манеру живописи, и он тщательно хранит ее секрет. Но меня он любит.

– Как вас зовут?

– Петер Крист, госпожа. Прочтите, пожалуйста, письмо. Кажется, оно срочное.

– Сейчас, Готье, дайте этому юноше немного вина. – Не переставая улыбаться, Катрин развернула записку, полагая, что речь шла о последней рекомендации перед ее мнимым отъездом. Но вдруг улыбка исчезла с ее лица, и ей пришлось сесть, чтобы дочитать расплывающиеся перед глазами строки:

«Флорентийка ночью умерла. Мэтр Арнольфини нашел ее повешенной на складе тканей, граничащем с ее домом. По поводу этой смерти по городу поползли слухи, возможно, они не дошли до вас, и я решил срочно поставить вас в известность. Мне очень жаль, друг мой, но будет лучше, если вы уедете.

Поезжайте в Лилль к госпоже Симоне. Может быть, она найдет способ вас спасти. Мое сердце разрывается, прощаясь с вами. Да храни вас Господь!»

Катрин так побледнела, что Готье подтолкнул юного Петера к двери, испугавшись, что он догадается о содержании письма. Но Катрин остановила его.

– Мэтр ван Эйк больше ничего не передавал? – спросила она упавшим голосом. – Почему он не пришел сам?

Юноша, как будто бы он сам был в этом виноват, в смущении опустил голову и, судорожно сжав в руках красный берет, ничего не ответил.

– Ну так в чем же дело? Я надеюсь, он здоров?

– Да, да… но… ладно, тем хуже! Вчера вечером, когда он вернулся, произошла ужасная сцена. Госпожа Маргарита назвала его развратником, без конца бегающим за юбками. Ей передали, что он привез в гостиницу хорошего друга, и она разгневалась. Сегодня утром она закрыла его в ателье на ключ вместе со мной, прокричав, что выпустит его, когда сочтет нужным!

– Как же вы выбрались? – спросил Беранже.

– Разумеется, через окно, которое выходит на канал. Я по веревке спустился на баржу и собираюсь вернуться тем же путем. Что мне передать мэтру ван Эйку?

Несмотря на потрясение, Катрин улыбнулась юному посланнику.

– Вы храбрый мальчик, передайте ему мою благодарность за пожелание счастливого пути. Скоро мы покинем Брюгге. Передайте ему еще, что я последую его совету и что я жалею его всем сердцем.

Заработав монетку, Петер радостно направился домой. Катрин молча протянула письмо Готье. Тот пробежал его глазами и вернул хозяйке, устремив на нее вопросительный взгляд.

– Что это значит? Вам показалось, что эта женщина намеревается расстаться с жизнью?

– Разумеется, нет. Я вам сказала, что встретила приветливую, пышущую здоровьем женщину. Она мне даже сказала, что любит жизнь.

– Значит, ее убили, но за что?

– Я не представляю, Готье. Все, что я знаю, это то, что нам надо немедленно покинуть этот город. Я не должна была приезжать сюда, да к тому же придумав посещение святых мест. Меня наказывает Бог!

Готье пожал плечами:

– Если бы Бог наказывал всех, кто пользуется его именем, чтобы выпутаться из затруднения, мы бы ежедневно хоронили друзей. Скорее всего эта несчастная не угодила какому-нибудь знатному сеньору, отказав ему в помощи или запросив слишком много золота. Кто знает? Что же нам делать? Вы и вправду после всего, что произошло, хотите вернуться в Лилль?

– Сначала надо уехать. Поговорим об этом по дороге. Не знаю, может быть, после всего, что произошло, лучше вернуться в Монсальви. У меня там есть старый друг Сара, она разбирается в медицине и, возможно, сможет меня спасти. Если же нет… Мне следовало немедленно ехать к ней, но возвращение домой в нынешнем моем состоянии приводило меня в ужас. Отправляйтесь готовить лошадей и заплатите за постой.

Готье вышел из комнаты, но тут же вернулся в сопровождении трех мужчин: хозяина «Ронс-Куроне», мэтра Корнелиса, плетущегося за двумя важными незнакомцами, одетыми в роскошные, подбитые белкой и лисой одежды, в широких бархатных беретах.

– Мне не позволили ни пройти в конюшню, – возмутился Готье, – ни заплатить за постой. Эти люди желают, видите ли, поговорить с моей госпожой.

– Придержите язык, мой мальчик, – проворчал один из них, – я один из бургомистров этого города, Луи ван де Валь, а это – мой помощник Жан Мэтне!

Повернувшись к Катрин, он слегка поклонился. Этот поклон показался ей дурным предзнаменованием, поскольку был слишком почтительным для простой госпожи, но недостаточно вежливым для такой знатной дамы, какой она была.

– Госпожа графиня, мы пришли сообщить вам, что о вашем отъезде и речи быть не может!

Катрин усилием воли сдержала дрожь. Она даже слегка улыбнулась.

– Господа, вы оказали мне честь своим посещением, не знаю, чем я это заслужила. Мне кажется, что вы совершаете ошибку, так обращаясь со мной. Я никакая не графиня, я простая горожанка, приехавшая из…

– Вы графиня де Бразен, возлюбленная герцога Филиппа, от которого вы беременны. Вы приехали сюда, чтобы флорентийка избавила вас от плода вашей запретной любви!

Это заявление было словно гром среди ясного неба, но Катрин, привычная к сражениям, не показала испуга.

– Сир бургомистр, несмотря на все мое уважение к вам, вы сошли с ума! – возразила она с нескрываемым высокомерием. – Откуда вы это взяли?

– Вас узнали в тот момент, когда вы пересекли ворота Куртре. Госпожа Катрин – ведь это ваше настоящее имя? Каким бы строгим и нелепым ни был ваш костюм, в который вы вырядились, приехав в Брюгге, он не смог полностью утаить вашу красоту. Об этой красоте здесь все хранят воспоминания.

– Но…

– Бросьте! Бесполезно отпираться! Кого вы хотите убедить? Соблаговолите, пожалуйста, снять головной убор и показать ваши волосы. Если они не из чистого золота, мы признаем свою ошибку и согласимся с тем, что вы не госпожа де Бразен.

Сознавая всю безвыходность положения, Катрин попыталась отговориться. Ей необходимо было сохранить свободу. Лучше было бы разойтись с миром.

– Хорошо, – с улыбкой начала она. – Вы меня узнали. Но ваши часы отстают, сир бургомистр. Много воды утекло с тех пор. Я уже не госпожа де Бразен, ничто больше не связывает меня с Бургундией, где у меня, однако, остались друзья, что, по-моему, вполне естественно. Теперь я госпожа де Монсальви, супруга одного из лучших офицеров короля Карла VII и придворная дама королевы Сицилии. Должна признать, – по-прежнему улыбаясь, добавила она, – что подобное заявление, сделанное два года назад, стоило бы мне заточения в тюрьму. Но Франция и Бургундия заключили мир, не так ли? Теперь вы знаете все, и я думаю, что вам не остается ничего другого, как пожелать мне счастливого пути и удалиться.

Улыбка Катрин не возымела привычного действия, и лицо ван де Валя осталось каменным.

– Не надо так спешить. Скажите мне, зачем вы приехали сюда да еще под вымышленным именем?

– Раз вы так хорошо осведомлены, вам бы следовал знать, что я приехала молиться перед святой кровью Всевышнего, чтобы он дал здоровье моему тяжелораненому супругу. Мне показалось, что это лучше сделать под чужим именем. Вчера поздно вечером я отправилась…

– …преклонить колени перед реликвией в сопровождении ван Эйка, я знаю! Но потом вы тайком вышли из часовни и направились к ратуше. На лодке вы подъехали к дому флорентийки. Бесполезно это отрицать. У нас есть проворные шпионы, способные любого выследить, не привлекая внимания, особенно в такой темноте!

Этот поставленный, бесстрастный голос, чеканящий каждый слог, действовал на нервы Катрин, унося прочь всякие помыслы о дипломатии.

Ледяным голосом, потеряв всякое терпение, она возразила:

– Даже если все это правда, может быть, вы соблаговолите объяснить мне, какое дело вам до моих личных дел?

– Должен признаться, лично меня они не касаются, но речь идет о безопасности города. Вы носите под сердцем ребенка принца, который причиняет нам столько неприятностей, и вы не боитесь приехать сюда, чтобы от него избавиться!

– Это неправда! Когда-то у меня был сын от монсеньора Филиппа, но этот ребенок умер, и вы это знаете лучше, чем кто-либо другой, вы ведь так прекрасно осведомлены! Больше у меня от него детей не было! Как это могло произойти, если я жила в Оверни, а он в своем государстве?

Луи ван де Валь поднял руки, желая прекратить поток ее объяснений.

– Бесполезно оправдываться. Все, что вы скажете, ничего не изменит.

– Что вы хотите сказать?

– Вы останетесь здесь до рождения ребенка. Тогда и посмотрим, на кого он похож!

– Клянусь своей жизнью, что он не от герцога.

– Возможно, но это и не главное, – произнес бургомистр с холодной усмешкой. – Важно, что вы останетесь здесь в ожидании ребенка под хорошей охраной и что герцог об этом быстро узнает.

Катрин нашла в себе мужество, чтобы рассмеяться.

– И что из этого? Мы уже давно ничего не значим друг для друга. То, что произойдет с супругой сира де Монсальви и его ребенком, ему совершенно безразлично. Вы совершаете непоправимую ошибку, сир бургомистр, ошибку, о которой, возможно, горько пожалеете.

– Не думаю. Даже если ребенок не от герцога, он и не от вашего мужа, поскольку вы приложили столько усилий, чтобы избавиться от него. Что же касается чувств к вам монсеньора, я не уверен, что вы о них знаете. Госпожа Катрин, вы слишком скромны. Герцог вас не забыл. Все здесь знают правду о Золотом Руне…

– Правду восьмилетней давности.

– Время здесь ни при чем. Монсеньор Филипп очень чувствительный, и, зная, что вы в наших руках и подвергаетесь смертельной опасности, он не будет тянуть с решением вопроса.

В горле у Катрин пересохло.

– Смертельной? Вы потеряли рассудок? Что я вам сделала?

– Абсолютно ничего, но, если герцог откажется вернуть нам наши привилегии или осмелится напасть на нас, нам придется вас немедленно казнить.

Готье больше не смог этого выносить. Уже трижды во время диалога Катрин властным жестом удерживала его порыв. Но на этот раз он не сдержался.

Выхватив шпагу, он направил ее острие в грудь бургомистра.

– Бургомистр, я думаю, вы переходите границы! Я не привык выслушивать, как оскорбляют или угрожают моей хозяйке, охранять ее – моя основная задача. Извольте выйти отсюда, да побыстрее. Но прежде будьте так добры немедленно выдать нам пропуск, который позволил бы нам покинуть этот спокойный и такой гостеприимный город.

– А если я не подчинюсь?

– Тогда я с превеликим удовольствием проткну вам грудь!

Ван де Валь пожал плечами:

– Вы тем самым подпишете себе смертный приговор. Вы хотите быть повешенным?

– Как вы повесили эту бедную флорентийку? Ее ведь казнили по вашему приказу, не так ли?

– Готье! – упрекнула его Катрин. – Я думаю, вы тоже переходите границы.

– Вы так считаете? Посмотрите на этого добрейшего бургомистра. Он даже и не пытается ничего отрицать. Он решительно настроен на то, чтобы у вас появился ребенок!

– Чтобы он родился здесь! – прервал его ван де Валь. – Так что вы решили? Убить меня или…

Катрин живо положила свою руку на руку юноши, вынуждая его опустить шпагу.

– Оставьте, друг мой, вам же сказали, что вы погибнете сами, а нас не спасете. Вы думаете, эти сеньоры пришли одни?

– И вправду, – произнес Мэтне, хранивший молчание на протяжении всей этой бурной сцены. – Перед гостиницей остановился целый отряд, готовый в любую минуту оказать нам поддержку.

– Против женщины и двух юношей? – презрительно произнесла Катрин. – Мои поздравления, сеньоры. Это та же отчаянная храбрость, что и проявленная вами у стен Кале! Ну что же, я ваша пленница! Могу узнать, где вы собираетесь меня поместить? В этой гостинице? Мне бы не хотелось, она уже не та, что во времена, когда мой дядя был одним из ее постоянных посетителей. Теперь это притон! – добавила она, обращая к съежившемуся Корнелису свою презрительную улыбку. – Я думаю, в тюрьме, в Стин…

– Ни то, ни другое! – прервал ее бургомистр. – Не стоит гневить герцога. Вам будут оказаны все почести, если мы не будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам.

– В этом случае вы уважительно отрубите мне голову? Итак, куда мне идти?

– К себе домой! Вам по-прежнему принадлежит дворец, за которым по приказу монсеньора тщательно ухаживают, что, бесспорно, является подтверждением его «полного безразличия». Вы устроитесь там со всеми удобствами, но под строгой охраной. Я сам провожу вас туда, и, поскольку вы уже готовы, нам нет больше причин задерживаться.

Раздраженно пожав плечами, Катрин взяла с сундука плащ и набросила его на плечи. Она, на удивление, была спокойна, увидев в происшедшем знак судьбы, волю Бога, оскорбленного ее вымышленным паломничеством. Она слишком хорошо знала Филиппа, чтобы питать иллюзии по поводу своей судьбы: он никогда не смешивал политику и чувства. Никогда, как бы сильно он ни любил ее, он не опустит знамена перед взбунтовавшимися горожанами, чтобы сохранить ей жизнь. Он утопит Брюгге в море крови, но рано или поздно подчинит город. Он горько оплачет кончину женщины, которую любил больше всего на свете, но не пошевелит и пальцем, чтобы спасти ее, тем более при таких условиях.

Уверенная в том, что дорога к ее бывшему дому – это начало пути к эшафоту, Катрин последовала за бургомистром. Перед тем как переступить порог, она задержала бургомистра.

– Еще одно слово! Скорее всего я здесь умру, но это не так важно. Я хочу, чтобы после моей смерти моим слугам не причинили никакого вреда и беспрепятственно отпустили домой. Можете ли вы мне это обещать?

Холодные глаза бургомистра на миг остановились на прекрасном безмятежном лице. Такое спокойствие и мужество тронули его.

– Я даю вам слово, клянусь честью! Но… я смею надеяться, что и вы тоже вскоре вернетесь домой к вашей обычной жизни, госпожа Катрин, и мы отметим это событие большим праздником.

Катрин пожала плечами:

– Вы верите в чудеса, мессир? Я верю в них все меньше и меньше!

Заложница в Брюгге

Пришедшая весна принесла грязь и распутицу. В пасхальное воскресенье шел такой дождь, что вода затопила не только погреба, но и первые этажи домов. Для Катрин этот день ничем не отличался от череды тоскливых, безрадостных дней, и только мысль о том, что стража, охраняющая ее день и ночь, очутилась в воде, развлекла ее.

Когда бургомистр ван де Валь привез ее в этот дом, она испытала радость, схожую с той, какую испытывает путешественник, встретив знакомые заветные места. Дворец был действительно с любовью ухожен. Внутреннее убранство нисколько не изменилось. Она увидела в гостиной прежний камин цвета сливок, украшенный безделушками из олова и золота, дорогим венецианским стеклом. Она снова увидела серебристо-розовую комнату, тщательно воссозданную ее величественным любовником в других дворцах. Но им запрещалось выходить из дворца, и с течением времени он потерял свое прежнее очарование и превратился в тюрьму. Красивая резная дверь была для них закрыта. Они скучали. Катрин и Готье, чтобы убить время, решили продолжить обучение Беранже, заброшенное со времени отъезда из Монсальви. К счастью, в книгах, бумаге, перьях отказа не было, и благодаря этому время тянулось не так томительно.

Заложнице было, разумеется, отказано в праве принимать визиты. Несмотря на предпринятые усилия и бурную сцену, Яну ван Эйку не позволили повидать свою подругу. Ему даже намекнули, что лучше было бы пореже отлучаться из дому. Его жену это явно обрадовало, что лишь удвоило гнев художника. Мучаясь местью, он написал безобразный портрет Маргариты.

Что же касается Катрин, то каждый день, утром и вечером, она встречалась с шефом личной охраны, который приходил удостовериться в ее присутствии. Каждые две недели Луи ван де Валь или другой бургомистр, Морис де Варсенар приходили к ней с торжественным визитом, справлялись о ее здоровье, жалобах, но никогда не отвечали на ее вопросы, касающиеся переговоров с герцогом…

У нее сложилось впечатление, что дело не шло, так как с каждым визитом их лица становились серьезнее, а взгляд все тревожнее. Это не слишком ее беспокоило – она начала испытывать к своей судьбе странное безразличие. Слишком много несчастий обрушилось на нее с того времени, как она покинула свою дорогую Овернь. Она утратила душевную стойкость, и теперь смерть, пусть даже трагическая, кровавая, под топором мясника, постепенно принимала окраску избавления. Уйдя из жизни, она обретет наконец вечный покой, навсегда избавится от этого мира, давшего ей столько радостей, но намного больше страданий.