Эксцессия Бэнкс Иэн
– Каково это – находиться в таком одиночестве, на чужой планете?
– Тоскливо, – ответила Бэр.
– Много у вас гостей?
– Хватает.
– Ну, а все-таки?
Бэр покачала головой.
– Нет, вы первые.
– Тоскливо. Конечно, у тебя есть Дейэль, а у нее – ты, но все-таки…
– Эти ктики – забавная раса. С ними не соскучишься, отозвалась Бэр. – Настоящие личности, с ними интересно. У меня здесь тысячи знакомых. А всего здесь около тридцати миллионов жителей.
Аист хихикнула.
– Но с ними-то ты не пыталась закрутить роман, а?
Бэр подняла на нее воспаленные от бессонницы глаза и ответила совершенно серьезно:
– Как-то не пробовала.
– А ведь ты был таким донжуаном, Бэр, – продолжала Аист. – Помню, как на “Спокойном”, когда мы встретились в первый раз… – Она засмеялась. – Готов был наброситься на все, что шевелится! Просто какая-то стихийная сила: ураган, лавина, землетрясение и цунами.
– У тебя получились одни катастрофы, – холодно напомнила Бэр, отстраняясь. – А я никому жизнь не разбивала.
– Ну, как сказать, – продолжала подшучивать Аист.
“Когда же она от меня отвяжется?” – тоскливо подумала Бэр.
– Наверное, и я попала бы под обстрел, если б задержалась там подольше, – засмеялась Аист.
– Думаю, что да. Тебе бы это наверняка грозило, – устало согласилась Бэр.
– И все тогда могло обернуться по-другому, – сказала Аист почти серьезно.
Бэр кивнула:
– Или все закончилось бы тем же.
– Не будем развивать эту тему, – подытожила Аист. – Я ничего не имела в виду.
Наклонившись над парапетом, она снова сплюнула. В этот раз плевок полетел по ветру и приземлился на гравиевую дорожку, огибавшую основание башни. Одобрительно хмыкнув, девушка повернула лицо к Бэр и окинула ее испытующим взглядом.
– Так нечестно, Бэр, – сказала она. – Нельзя быть такой хорошенькой – даже сменив пол. Ты смотришься восхитительно, что мужчиной, что женщиной.
Она протянула руку и коснулась пальцами щеки Бэр.
Черные глаза девушки широко раскрылись от изумления.
Одна из лун начала таять за разрывами облаков, слабый ветерок принес запах дождя.
“Это проверка, испытание”, – пронеслось в голове у Бэр, когда пальцы женщины ласкали ее лицо. Но эти пальцы дрожали. “Значит, и для нее это тоже – испытание, она сама боится того, что делает”. Бэр прикрыла ладонью ее пальцы. Та приняла это как предложение поцеловаться.
Через некоторое время Бэр произнесла;
– Аист… – и стала медленно отстраняться.
– Эй, – сказала та мягко, – ведь это ничего не значит, не так ли? Все в порядке. Просто похоть. Страсть. Не придавай этому особого значения.
Немного погодя Бэр сказала:
– Почему мы это сделали? Зачем?
– А почему нет? – прошептала Аист.
Бэр могла бы назвать сразу несколько “почему”, и все они сходились на той, что спала внизу, в башне. “Вот я и изменилась, – подумала она. – Но, как всегда, не в лучшую сторону”.
VII
Альвер Шейх бродила по жилому сектору “Серой Зоны”. Здесь по крайней мере имелось место для прогулок. Конечно, если бы она прилетела сюда прямиком из фамильного поместья на Фаге то скорее всего почувствовала бы себя в ужасной тесноте. По сравнению с просторными отсеками транспорта “Честный Обман”, казался ей теперь душным карцером.
Жилой отсек “Серой Зоны”, созданный для того, чтобы принять на борт и разместить в относительном комфорте, по меньшей мере, триста человек, был теперь отдан в распоряжение всего троих пассажиров: ее, Чарта Лайна и Генара-Хафуна.
Но основной “начинкой” корабля являлся музей пыточного арсенала, собранного с сотен различных планет. Здесь было все: от тисков для расплющивания ногтей до моделей лагерей смерти и черных дыр, способных проглотить целые планеты, а также документальные материалы о способах их практического применения.
Большая часть коридоров была уставлена орудиями пыток и истребления: одни помещались на полу, другие – на специальных столах. Те, что побольше, были выставлены в витринах, эти витрины иногда занимали целые отсеки. А самые большие экспонаты демонстрировались в виде уменьшенных в масштабе “макетов. Здесь хранились тысячи инструментов для пыток и причинения увечий, дубинок, копий, ножей, мечей, удавок, катапульт, луков, пороховых орудий, снарядов, мин, газовых канистр, бомб, шприцев для впрыскиваний различных веществ и химикалий, мортир, минометов, гаубиц, высокочастотных излучателей, линейных орудий, плазмовых ружей, прессаторов, ЭМ-излучателей, проекторов, модуляторов, импульсаторов для воздействия на гравитационную решетку, гравитронов, поляризаторов, люковых блоков, гравитационных капканов, – словом, это были тьмы и тьмы орудий смерти, разрушения и страдания.
В некоторых залах демонстрировались великолепно оснащенные камеры пыток, карцеры, каменные мешки, клетки и кабины для исполнения смертных приговоров. В их число почему-то входил бассейн, однако после того, как она дала понять, что собирается пользоваться им по утрам, оттуда убрали экспонаты, способные встревожить воображение и пробудить атавистические страхи. Человек любит пугать себя смертью. Все это напоминало натюрморты и панорамы, выставленные на корабле-музее “Сновидец”, который она посетила во время его захода на Фаг. Но в музее “Серой Зоны” не было людей, даже замороженных.
Все же, думала она, экспозиция смотрелась бы куда эффектнее, если бы демонстрировались не только орудия пытки, но и жертвы. А также сами мучители. Она всегда предпочитала видеть вещи в реальном свете и смотреть правде в глаза.
Но все эти дыбы, “железные девы”, колодки и кандалы, “испанские сапоги”, оковы, кровати и кресла с шипами, ведра с кислотой, электрические кабели и прочие инструменты смерти экспонировались без клиентов. Для того, чтобы посмотреть их в действии, достаточно было задержаться перед ближайшим экраном.
Это было довольно шокирующее зрелище. Сами экспонаты Альвер воспринимала с некоей отстраненностью, как будто шла по выставке промышленной техники, где не сразу поймешь, что для чего предназначено. А вот смотреть на экраны не стоило – даже зная, что в качестве истязаемых используются манекены. Она взглянула однажды – всего на несколько секунд, – и ее чуть было не вывернуло наизнанку. Глядя на такое, можно было с легкостью забыть, что существует Культура, Контакт и Особые Обстоятельства – весь мир виделся разверзшейся адской бездной, где не существует ничего, кроме мучений.
Интересно, думала она, сколько людей уже смотрело на эту дикую коллекцию. Она расспрашивала об этом корабль, но тот отвечал очень туманно. Он явно гордился своей коллекцией, но редко находил желающих познакомиться с нею поближе.
Один из экспонатов оказался для нее совсем уже непонятным. Блестящие нити торчали из узкого сосуда, изогнутые таким образом, что напоминали нечто вроде сачка, которым таскают рыбешку из протоки. Она попробовала взять сачок, но материал проскальзывал сквозь пальцы. Наконец ей удалось поднять сосуд за горло и выплеснуть несколько капель на ладонь: жидкость голубого цвета. Странное ощущение – она казалась невесомой.
Она через нейродетектор спросила корабль о назначении этой штуковины.
Это нейроэффектор, – ответил ей корабль. – Наиболее современный метод пытки вам подобных.
Она вздрогнула и чуть было не выронила сосуд из рук.
“В самом деле? – послала она сигнал, пытаясь ничем не выдать своего волнения. – Никогда бы не подумала”.
Вам не о чем беспокоиться.
“Надеюсь”, – откликнулась она и осторожно поставила сосуд обратно на полку.
На его применение необходимо слишком много разрешений, так что этот прибор почти не используется. Ему теперь самое место в музее.
Она побрела к себе в каюту. Ей вдруг захотелось узнать, как развиваются боевые действия. Для этого было достаточно включить нейродетектор. По крайней мере, новости могли отвлечь ее от размышлений об увиденном.
Сводка новостей гласила:
“Задиры объявляют войну Культуре.
Дальнейшие новости в порядке очередности по важности/времени события:
Вероятные ограничения.
Детальные события по датам.
Величайший конфликт со времени Айдаранской войны?
Вероятная связь с Эксессией в Эспери.
Задиры – подходящий повод для угрозы?
Так вот что чувствуют варвары: опыт войны через века.
Военная база кораблей на Подачке захвачена задирами: приватизированы сотни кораблей. Как это могло случиться?
Дипломатическая ошибка или брешь в обороне?
Рай для ученых Умов; размещение ставок относительно развития событий.
Психология военных кораблей.
Всеобщая мобилизация флота.
Частичная мобилизация – кто знает, что за этим последует?
Мирные инициативы.
Культура в поиске диалога – задирам нужна драка.
Галактический Консул разослал свои ноты. В них чувствуется беспокойство и озабоченность.
Елки-палки, что тут скажешь? Посмеемся над гибелью иллюзий.
Тир пахнет порохом.
Быстро ешь, пока они не видят.
Волнующие перспективы. Все поменялось местами.
Что мне до всего этого?
Держать хвост пистолетом: новые технологии, вдохновенное искусство, героические истории и секс… война как сигнал для беззаботных оптимистов.
Другие новости:
Конгломерат Блиттеринга побуждает Абуэрефскую Авиасферу.
Звездные Полевые-Линейщики снова смели поместье Алейсинери.
Чердилид Пактерс в Фаинг-Гротассетском Сублимирующем затруднении.
Абафтинг Иморчи; дрянь, дешевка и еще раз дрянь.
Спорт.
Искусство.
Директорий Сверхсекретных сообщений.
Директорий Специальных Донесений.
Индекс/Указатель.
Альвер Шейх просканировала данные с экрана посредством нейродетектора, на ходу. Часть ее сознания была сосредоточена на процессе ходьбы, в то время как другая вникала в текст на виртуальном экране. Даже не зная, радоваться или огорчаться увиденному, она решила попробовать просмотреть новости еще раз:
“На Тире трудно удержаться”… Нет, это обычная чепуха: хабитат соблюдал изоляционистский нейтралитет, высылая всех представителей Культуры и задир, но ни одного имени не упомянуто, в том числе и ее.
Индекс. Буква Эф… Фа… Фат-Роид. Снова эта война – может ФР был вспомогательной военной базой?
Тир все равно не перетянет: ФР поворачивает хвост.
Кудр завоевывает кубок Ледяного Ветра.
Новая выставка Ледейенга открывается в Т41.
Директорий Сверхсекретных сообщений.
подиндекс.
подИндекс. Буква Ша… Шейх, Альвер. “0х, Альвер, где ты?” – так начинался новый опус Зерстина Хоя.
Она уставилась на экран. Да что же это такое? Одна дурацкая фраза бесталанного поэтишки, о котором она слышала только глупости (он каждый раз менял наружность, когда она обзаводилась очередным более-менее постоянным поклонником). Уф! Она перетрясла вновь весь подиндекс, надеясь что это какое-то недоразумение, срыв в связи или ошибка программы. Однако все было в порядке. Как говорится, что было, то было.
Альвер Шейх замерла, как громом пораженная. Случилось самое страшное. Она перестала быть источником новостей на Фаге.
VIII
Может быть, этот маленький ночной инцидент и не имел никакого значения, но, так или иначе, он случился. Гостьи задержались еще на два дня, чтобы поплавать с ктиками. В ту ночь Бэр снова встречалась с Аист. На следующий день девушки покинули планету: “Непристойные Манеры” прислал за ними посадочный модуль. Корабль часто совершал небольшие челночные перелеты и через две недели должен был вернуться, чтобы доставить материалы, необходимые для ближайших исследований. А еще через две недели ожидалось рождение ребенка Дейэль. Следующий корабль ожидался только через год, и к этому времени они собирались увеличить вдвое человеческий род на водной планете. Они стояли вместе на пляже. Дейэль держала Бэр за руку и смотрела, как модуль поднимается к облакам грифельного цвета.
Вечером Бэр застала Дейэль за просмотром записей в верхней комнате башни, где располагались экраны.
На самой башне не было мониторных систем. Скорее всего, съемку сделал автономный дрон-камера. Этот малыш, должно быть, спустился в ту ночь на башню, обнаружил двух больших млекопитающих и включил режим записи.
Дейэль, вся в слезах, повернулась к Бэр. А та вместо раскаяния почувствовала внезапный приступ злобы. На экране двое девушек ласкали друг друга на крыше башни, залитой лунным светом. Были слышны томные вздохи и страстный шепот.
– Да, – сказала Бэр, иронически улыбаясь и стягивая мокрый гидрокостюм. – Старушка Аист, не так ли? Прелестная девушка. Тебе не стоит плакать. Дисбаланс жидкостей в организме может повредить ребенку.
Дейэль запустила в нее стаканом. Он разбился за спиной Бэр – как раз о стену с экраном. Маленький дрон-слуга заковылял на своих коротких конечностях по ступенькам, торопясь всосать мусор и высушить ковровую дорожку.
Бэр посмотрела в лицо подруги. Разбухшие груди Дейэль обвисли, большой живот сотрясался от рыданий.
Бэр продолжала стягивать детали мокрого гидрокостюма.
– Клянусь, это было просто легкое увлечение, – сказала она как можно спокойнее. – Просто по дружески полизались – и все.
– Как ты могла? – трагически произнесла Дейэль.
– Что? – возмутилась Бэр, по-прежнему стараясь не повышать голоса. – Что я такого сделала?
– Трахнуть мою лучшую подругу! Здесь! И в такой момент! После всего, что было!
Бэр оставалась спокойной.
– Разве это считается траханьем? Ведь чисто технически женщина не может трахнуть другую женщину. – Она озадаченно нахмурилась, словно пытаясь вспомнить, как это на самом деле называется.
– Дрянь! Ты еще над этим смеешься! – закричала Дейэль. Голос ее вдруг сорвался на октаву ниже, так он никогда не звучал, и вряд причиной этому был только гнев. Скорее всего, произошел выброс мужских гормонов. – Не смей смеяться! – Дейэль подскочила к ней и замахнулась, собираясь ударить.
Бэр перехватила ее запястье.
– Дейэль! – сказала она подруге, которая, рыдая, билась у нее в руках. – Ты ведешь себя просто смешно! Я всегда трахалась с другими, и ты трахалась с другими, когда несла весь этот вздор про “узловую точку судьбы” и “поворотный момент биографии”. Мы ведь не были влюбленными недорослями и не соблюдали какой-либо моногамный культ или что-то в этом роде. Что такого, черт возьми, что я сунула пальцы в твою подругу? Она ушла. Ее здесь больше нет. А я здесь, и ты здесь, и этот чертов ребенок все еще у тебя в животе, а твой – в моем. Что изменилось?
– Тварь, тварь! – зарыдала Дейэль и вдруг обмякла. Бэр едва успела ее поддержать, обессилевшую, беспомощно всхлипывающую.
– Дейэль, давай не будем говорить глупостей? Мы же не клялись друг другу в верности, правда? Это было просто… как дружеское рукопожатие.
– Рукопожатие?! – вскинулась Дейэль. – И это ты называешь рукопожатием?…
– Ну, перестань, перестань. В этом не было ничего такого… зазорного, понимаешь? – Бэр сосредоточилась, вдохновенно пытаясь отыскать довод, способный убедить подругу.
– Понимаешь, это было просто проявление гостеприимства, участия… В конце концов, она была наша гостья и могла просто обидеться! Я понимаю, что сейчас не лучшее время для таких разговоров, в тебе бушуют гормоны и прочее, но согласись, это же безумие…
– К черту! Сгинь с моих глаз! Оставь меня в покое и убирайся к черту!
– Дейэль, – произнесла Бэр, опускаясь перед ней на колени. – Ты слышишь, мне очень, очень жаль. Мне стыдно. Мне бесконечно жаль. Я еще никогда в жизни не извинялась за траханье на стороне и не собиралась этого делать, но вот я перед тобой на коленях и прошу прощения. Сделанного не воротишь, но я же не знала, что это может произвести на тебя такое впечатление, клянусь. И потом, ты знаешь, она первая меня поцеловала. Я бы никогда не пошла на такое. Я не собираюсь никого обвинять, но ведь я сказала “нет”, однозначно сказала ей “нет”. Это была не моя идея, и не моя ошибка. Прости…
Но ничего не вышло. Дейэль больше с ней не разговаривала. Она не хотела, чтобы ее перенесли в постель. Она не хотела, чтобы к ней прикасались, чтобы ее кормили чем-нибудь вкусненьким или развлекали нехитрыми, на месте придуманными сказками. Бэр молча сидела перед панелью управления мониторов, а Дейэль всхлипывала на полу.
Потом Бэр нашла дрона, записавшего все происшедшее и разнесла его вдребезги.
IX
“Серая Зона” что-то сделал с его глазами. Это случилось во сне, в самую первую ночь, когда он оказался на борту корабля. Утром Генара разбудило щебетание птиц и отдаленный гул водопада. Одна из стен каюты за утро превратилась в большое окно, оно выходило на окаймленное лесом предгорье, оттуда тянуло слабым смолистым запахом хвойных деревьев. Им овладело странное чувство: словно он вспомнил о чем-то смутном, полуреальном, какойто давний сон или старую легенду. Но едва он попытался сосредоточиться на этом ощущении, оно немедленно ускользнуло. Перед глазами на мгновение возникла какая-то дымка. И только тут он вспомнил, как накануне корабль спрашивал у него разрешения имплантировать нанотехнику во время сна. Веки чуть подрагивали, глаза слезились. Как только он вытер глаза, все вернулось в нормальное состояние.
“Корабль!” – позвал он.
Да? – ответила каюта.
“Что это? Имплантаты?”
Да. Модифицированный нейродетектор, вмонтированный в твой череп. Понадобится еще денекдругой, чтобы он отстоялся и стал работать, как следует. Пришлось кое-что подлатать в твоих системах. Ты что, недавно ударился головой?
“Да. Выпал из пролетки”.
И как с глазами?
“Иногда немного жжет. А вот теперь все в порядке”.
Сегодня проведем симуляцию с архивами “Сновидца”. Годится?
“Замечательно. И когда намечено с ним свидание?”
Рассчитываю передать тебя в течение трех дней.
“Превосходно. Как война?”
Идет себе потихоньку. А что?
“Да просто интересно, – ответил Генар-Хафун. – Уже произошли какие-нибудь генеральные сражения? Может, еще какие-то туристические корабли захвачены в заложники?”
Я же не служба новостей, Генар-Хафун. – Тон корабля сделался официальным. – У вас же имеется терминал. И думаю, вы им пользуетесь.
– Да, спасибо, – пробормотал Генар, слезая с кровати. Еще никогда он не встречал такого несговорчивого корабля. Хорошо хоть, о завтраке “Живодер” не забыл позаботиться.
В одиночестве восседая в главной столовой корабля, он просматривал новости Культуры на экранеголограмме, проецируемой терминалом. В ответ на захват судна с туристами-заложниками Культура не предприняла никакого военного шага. Упорно ходили слухи о предстоящей мобилизации. Война, похоже, грозила стать затяжной – или это был краткий период затишья перед бурей? Сразу после новостей пошел документальный учебный сериал, в котором демонстрировалось, как снискать расположение задир при случайной и вполне гражданской встрече. И вот тогда он внезапно вспомнил тот сон, который улетучился в момент пробуждения.
Х
Бэр проснулась, обнаружив, что подруга стоит над ней, занеся над головой сомкнутые руки. В руках Дейэль сжимала нож из снаряжения для подводного плавания. Ее глаза были налиты слезами. С ножа капала кровь. Боль набросилась на Бэр, как тигр, прыгнувший из кустов на беспечного оленя. Бэр захотелось закрыть глаза и потерять сознание. Но в итоге проснулась. Эта боль, которую она сейчас испытывала, являлась, по сути, осознанием разрушения тела. Жизнь выходила из нее. И это было страшнее жесточайшей боли. Бэр пыталась сообразить, что делает Дейэль.
Что случилось?
Шум в ушах. Простыни в крови. Ее живот. Глянцевитый блеск ее внутренностей. Вот чем все кончилось.
Почему она стоит, как дура? У них же есть аппарат поддержки жизнеобеспечения! Но Дейэль просто смотрела куда-то перед собой безумными глазами. Наркогланды ее двигались, точно жабры у рыбы, выброшенной на песок.
Она наблюдала за конвульсиями Бэр, не в силах прийти на помощь.
Вот так. Жил для женщины. Стал женщиной – из-за женщины. И теперь умирает из-за женщины. Теперь в нем умрет и женщина, и мужчина, и тогда Дейэль поймет, как он ее любил.
Хотя какое это имеет значение?
И имеет ли? – спросила она того мужчину, который раньше был внутри.
Он не сказал ни слова в ответ: он не умер, но определенно ушел, там никого не было, там было пусто. Там, внутри, под сердцем, не было никого, кроме нее. Она осталась в полном одиночестве. Она была брошена на произвол судьбы, оставлена умирать. Умирать от руки единственной женщины, которую любил(а).
Так какая разница?
…Я тот, кем был всегда. То, что я называю мужественностью или мачизмом, было просто оправданием “самости”, не так ли?
Нет. Нет. Нет, – и покончим с этим, девочка.
Бэр зажала руками рану в животе и скатилась с кровати, увлекая за собой прилипшую кровавую простыню. Она поковыляла в ванную, придерживая вываливающиеся внутренности и стараясь не спускать глаз с подруги. Дейэль все так же таращилась на кровать, словно не понимая, что Бэр там уже нет.
Бэр прислонилась к стене, едва не потеряв сознание, но устояла, приведенная в чувство резкими запахами включившихся одорантов. Дверь ванной автоматически захлопнулась за ней. В голове снова зашумело. Мир перед глазами шатался, раскачивался из стороны в сторону. Резкий, неодолимый запах крови, казалось, присутствовал везде, хотя на мгновение ее привели в чувство ванные ароматы.
Воротничок реаниматора лежал вместе с другими препаратами в аптечке, заботливо расположенной ниже уровня пояса, чтобы при случае можно было дотянуться даже с пола. Бэр закрепила воротничок и опустилась на пол. Что-то зашипело, шею стало приятно покалывать. Даже сидеть, прислонившись к стене, было для нее мучительной пыткой. Она сползла по стенке и распростерлась на теплом полу. Это оказалось легко, кровь сделала ее тело скользким, как у дельфина.
XI
Во сне он увидел Зрейн Трамов, поднимающуюся с ложа, усыпанного маленькими розовыми лепестками. Часть их налипла на ее кожу мазками румянца. Она надела скафандр и взошла на капитанский мостик, кивая в ответ на приветствия членов экипажа, возвращающихся с вахты. Водрузив на голову шлем, она выплыла в космическое пространство.
Перед ней развернулась тьма. Строгая пустота и холод. Она огляделась: вокруг сияли далекие звезды и галактики, не менее далекие, чем сами звезды.
Странная звезда. Загадка.
В такие моменты ей становилось жутко от этой бездонной почти стерильной пустоты, мертвой и безмолвной, до свиста в ушах. От того, что чувствовала себя песчинкой на весах мироздания.
Имена кораблей: она слышала о судне под названием “Я Ненавижу Мамочку”, их было даже, кажется, два с таким названием. Да, тетушек ей было явно недостаточно, она многого недополучила в детстве. Она знала, что иным людям приходится расти в чужих семьях, но это почему-то не утешало.
Ее мать решила остаться в Контакте и вернулась на свой корабль вскоре после того, как девочка отпраздновала первый день рождения.
Тетушки ей достались ласковые и внимательные, – но даже они не знали, сколько раз она ощущала внутри себя эту ноющую пустоту, душевный вакуум, который не выплакать никакими слезами в одинокой детской постели.
Наверное, она могла бы поделиться с кем-нибудь этим одиночеством и пустотой. Например, с родителями со стороны отца. Но те были слишком далеки от нее – не только в смысле расстояния, но и вообще участия в ее жизни. Да и отец ей казался скорее неким явлением извне, частью какой-то другой жизни, особенно остро это чувствовалось, когда он изредка навещал ее, чтобы поиграть вместе. Он был добрым и любящим папочкой, но любил ее, как и все остальные родственники, как-то рассеянно, словно ему не было дела до мира у нее внутри. А мир этот был глубокой черной пустотой, в которую срывались и навсегда пропадали слова, образы и мечты. К тому же, она довольно быстро сообразила, что его визиты вызваны в большей степени интересом к двум тетушкам, чем к собственной дочери.
Мать время от времени вырывалась к ней на несколько дней, что при ее графике работы было почти подвигом. Так что она вскоре устала радоваться таким появлениям матери и зажила самостоятельной жизнью. Мамины приезды каждый раз вызывали у нее сильную и неожиданную реакцию – от болезненных вспышек любви до приступов ярости. Позже, измученные этими напряженными встречами, они заключили нечто вроде перемирия, но за это было заплачено дорогой ценой.
А к тому времени, когда мать благополучно вышла на пенсию, дочь, наконец, стала ей просто подружкой. Они действительно стали отличными подругами, и тем не менее она была одинока. И подозревала, что может в полном одиночестве закончить свои дни, как и начала. Мысль об этом была постоянным источником печали, хотя она никогда не позволяла себе распускаться и жалеть себя. Но все же, как ни стыдно было в этом признаться, краешком ума она всегда ощущала нехватку живого существа рядом. И уж, конечно, если говорить начистоту, этим живым существом – должен стать мужчина, ее мужчина и никто другой. Настоящий мужчина. Он придет спасти ее, вырвать из вакуума одиночества, из этого добровольного изгнания отовсюду. Правда, в этом своем желании она не смогла бы признаться никому на свете. Никому из близких людей или машин не доверила бы она этой тайны, которую хранила в себе, словно раковина – жемчужину. Ведь она была так непохожа на других людей!
Все получили, что хотели: она – право остаться самой собой, остальные – образцового служащего.
И все же нельзя оценить себя по-настоящему, пока не доверишься другому человеку, да так, чтобы он знал о тебе всю подноготную. Только он и способен сказать тебе, кто ты есть на самом деле.
Она не сразу пришла к этому выводу, она сопротивлялась, пытаясь убедить себя, что все совсем не так, что у нее получится по-другому… Просто проклятая карьера забирала последние силы, не оставляя свободного времени…
Эта иллюзия возможного выхода привлекала ее не меньше, чем древняя звезда, исследованием которой она занималась. Научное открытие могло принести ей славу, а слава есть неоспоримое признание. Ведь именно желание признания, желание права на свое мнение и свое место в этом мире так иссушало ей душу. Слава могла наполнить этот пересохший колодец. По крайней мере, так она себя убеждала.
Решение вселенской загадки занимало ее все больше и больше и вскоре заслонило собой весь внешний мир.
Ее внимание привлекла какая-то вспышка поблизости от центра звезды. Однако все остальное было вполне привычно. Вспышка показалась ей очень яркой. Словно открываешь дверь на солнечную веранду из темного подпола. Это мне подмигнула звезда, неожиданно подумалось ей.
Новая вспышка, еще ярче первой, ослепила ее, изливаясь солнечным огнем, поглощая ее без остатка, засасывая целиком, захлопываясь, точно ловушка.
Зрейн Трамов, капитан ОКБ “Трудный Ребенок”, ничего не успела сделать. У нее просто не осталось на это времени. Она дернулась назад – и исчезла в ликующих глубинах падающего огня, тщетно взывая о помощи. Взывая к НЕМУ.
Он выпрыгнул из постели, мигом проснувшись, тяжело и часто дыша, с колотящимся сердцем. Свет в кабине автоматически включился, среагировав на отсутствие давления на энергетическое поле кровати; Генар-Хафун вытер пот с лица и осмотрелся. Вот это сон! Такой яркий, словно от имплантата или от игрового сценария. Он рассчитывал на обычное эротическое сновидение, а не на экскурс в далекое прошлое, к “Трудному Ребенку”, наткнувшемуся на звезду старше вселенной и вращающийся вокруг нее непонятный объект. Он заказывал маленькую сексуальную симуляцию, а не проникновение в глубины обиженной на весь мир женской души.
Хотя это было забавно. Ощутить себя на какоето время женщиной, – и в то же время видеть себя со стороны. Тем более присутствовать ВНУТРИ нее – в совершенно другом смысле, гораздо более внутри, чем при самом тесном сексуальном контакте. Проникнуть в ее мысли, в ее чувства. Узнать ее надежды и опасения, промелькнувшие в ее сознании, когда она смотрела на свою находку.
Гм. Еще одно странное, выбивающее из колеи сновидение.
“Корабль?” – позвал он.
– Да? – откликнулась “Серая Зона” из аудиосистемы каюты.
– Я только что видел странный сон, – вслух объявил Генар-Хафун.
– Что ж, и у меня, наверное, тоже имеется некоторый опыт в этой области, – сказал корабль с тяжким вздохом. – Представляю, как тебе не терпится рассказать его.
– Нет, дело не в этом. Я просто хотел спросить – ты… ну… того?..
– Ты хочешь спросить, не вмешивался ли я в твой сон, не так ли?
– Мне так показалось…
– Ну что ж… Но даже если это так, то неужели ты думаешь, я признаюсь?
Он подумал.
– Так что это значит: “да” или “нет”?
– Нет. Теперь ты доволен?
– Нет, теперь я недоволен. Теперь я не знаю, был ты там или не был. – Он потряс головой и ухмыльнулся. – Ты же все равно делаешь с моей головой что захочешь, правда же? Вы там с дронами, наверное, в футбол играете.
– Ну, если бы я занимался подобными вещами… – ровным тоном отвечал корабль и вдруг хмыкнул, что было совершенно невероятным для корабля его типа. – Наверное, но это исключительно мое предположение, – просто шалит нейродетектор. Так что тебе не о чем беспокоиться. А если не хочешь спать, прими “сон-абсолют”.
Генар-Хафун промычал что-то неопределенное, забрался обратно в постель и велел:
– Выключай свет. – И откинулся на подушку. – Спокойной ночи, – пожелал он кораблю на прощание.
– Сладких тебе снов, Генар-Хафун, – откликнулся корабль и выразительно щелкнул выключателем.
Генар некоторое время лежал в темноте, закрыв глаза, а потом провалился все в тот же сон.