Воспоминания и дневники. Дополнения к семейной хронике Канунников Юрий
Неожиданно способности проявил Константин. Он хорошо играл на всех струнных инструментах и в конце концов ему еще в детстве пригласили учителя музыки, француза, и он стал заниматься скрипкой. По отзывам всех, кого я знал, Константин подавал серьезные надежды в музыке, был отдан учиться в гимназию, в то время как все старшие учились в реальном, и мечтал поступить в консерваторию, однако началась мировая война, и вместо консерватории патриотизм толкнул мальчика в юнкера Чугуевского пехотного училища, и в 1915 г. молодой прапорщик был на фронте.
В семье была легенда. Якобы за успешное окончание гимназии Федор Васильевич выписал для Константина какую-то необыкновенно ценную скрипку (говорили, конечно, – Гварнери).
После смерти Федора Васильевича в 1924 г. вскоре без особой острой необходимости бабушка Поля продала скрипку в футляре старьевщику за 15 руб. Конечно, один футляр стоил дороже. Эту легенду я слышал буквально от всех дядей и теток, с которыми я в разное время встречался. Видимо, это был факт, тронувший своей нелепостью всех.
Для того чтобы представить себе соотношение детей семьи по возрасту, сравним их по годам.
Очевидно, что группа старших мальчиков была близка друг к другу по возрасту, имея атамана и заступника (непосредственного или потенциального) в лице старшего брата Петра.
В младшей группе лидером была Серафима. Годы – не случайны, это начало века, японская война, год, когда бабушка Поля осталась без правой руки, война с Германией, революции (год смерти бабушки Елены) и год смерти Федора Васильевича.
Руку бабушка Поля потеряла из-за скудости медицины того времени. Занозила на правой руке палец, образовался нарыв, который дал заражение крови. В конце 1909 г. ампутировали ладонь, а в начале 1910 – выше локтя. На реликтовой фотографии с полковником – 1913 г. руки уже нет.
Конечно, управляться с большой многодетной семьей было трудно. Готовила на всю семью бабушка Елена.
Пища была очень простая. По рассказам моего отца Федора, на первое варились зимой щи (или уха), летом борщ, окрошка (или опять же уха). На второе преобладали разнообразные каши с приправами.
Зимой добавлялись соленья, осенью – арбузы и дыни. Квас был всегда и даже нескольких видов. Посты неизменно соблюдались. Семья была верующая, как обычно, но без особого фанатизма. В ближайшую Никольскую церковь ходили не чаще раза в неделю и по всем православным праздникам. Своевременно крестили детей, своевременно причащались.
Иконы были в спальнях родителей и детей. Было принято с детства – прочесть молитву перед сном. В общей комнате висела большая икона с лампадой. Лампаду зажигали по праздникам.
Православные праздники отмечались по возможности широко, особенно рождество (елка устраивалась самая роскошная!) и пасха. С пасхой связаны куличи, крашеные яйца и всевозможные пасхи, не считая прочей, не ритуальной снеди. Готовила бабушка Елена (Еля, как ее звали дети) – вполне профессионально.
Особенно славились у Канунниковых блины на масленицу. Блины бывали тоже нескольких сортов с различными приправами (например, мерзлые сбитые сливки, вязига, икра и т. п.)
Нередко заводились пельмени. Тогда работали все дети, буквально с 4–5-тилетнего возраста.
Сборное (вырезка говядины, свинина и баранина) мясо рубилось в колоде специальной тяпкой по форме полукруглой колоды.
Лепешки для пельменей делались поштучно из маленьких круглых катышков.
Едоков было много, поэтому лепили пельмени все от мала до велика. Очень ценилось умение «писать» шов пельменя мелким письмом, что гарантировало целость каждого и сохранность в нем бульона.
С большим удовольствием вспоминаю, как в 1956 г., встретившись в Геленджике, мы с дядей Виктором дома у тети Серафимы вдвоем состряпали пельмени по всем правилам науки на удивление нашим хозяйкам! Управляться с хозяйством почти ежегодно увеличивающейся семьи было трудно, поэтому всегда нанималась нянька из подростков.
Няньки жили как члены семьи. Последней была Маруся, появилась она в период болезни бабкиной руки, было ей лет 15. Она очень быстро научилась с девочками грамоте, много читала. Добросовестность, приветливость и мягкий характер сделали ее любимицей всей семьи, она прожила в семье все войны и революции. Вскоре после смерти Федора Васильевича Маруся удачно вышла замуж за мастерового Ефима Иванова, их первенец 1925 года рождения Владимир прекрасно учился, сам поступил и успешно закончил МГИМО, работал в Чехословакии и в Англии в области дипломатической прессы. Его отец Ефим Иванович погиб под Сталинградом во время войны. Маруся поддерживала связь с членами семьи до самой своей смерти в 1970 г. Владимир Иванов сейчас на пенсии. Живет в Москве. Его сын Кирилл, теперь уже потомственный дипломат, закончил английскую школу, МГИМО.
Вспоминаю, что после окончания института Вовка был назначен в редакцию журнала «Советский Союз» (на английском языке) и получил комнату в ведомственной трехкомнатной квартире по Капельскому переулку (в остальных комнатах жили семьи китайца и индуса!)
Все приезжающие в Москву Канунниковы, а то и их знакомые, останавливались у Вовки! Иногда «сталкивались» по нескольку человек. Общага была еще та! Всякий раз Вовка безропотно встречал, обслуживал и провожал. Неизменно радушна бывала и тетя Маруся, которая жила в Москве наездом, а постоянно в Борском.
После Чехословакии, где Вовка преподавал в Пражском университете, была получена отдельная квартира на пр. Мира, в доме, что против взлетающей ракеты ВДНХ. В подъезде дома МИД была вневедомственная охрана, но это, по-моему, не избавило Володю от проезжих «родственников». В 1972 г. он был назначен в Англию, в отдел прессы нашего представительства в Лондоне, после своего возвращения, не иначе опасаясь беспокойства на старости лет – своего местопребывания не афиширует.
1955 год ознаменовался Московским всемирным фестивалем молодежи и студентов. По чистой случайности я был во время фестиваля в Москве проездом в отпуск из Калининграда в Геленджик. Для пересадки у меня были почти сутки. Володя меня встречал и сообщил, что он в составе группы переводчиков обслуживает фестивальные группы иностранцев, но у него выходной. Надо сказать, что будучи в курсе мероприятий и объектов фестиваля, за день он мне показал очень многое. Поздно ночью проводил на поезд.
(Кстати, прозвище «дипломат» Володя получил еще в школе за выдержку, невозмутимость и умение хранить чужие секреты. – М. К.)
Была в семье общая страсть – рыбалка!
С северо-восточной стороны города протекала река Самара, на набережной буквально в 500 м от воды стоял дом семьи.
В начале века р. Самара была вполне приличной и полноводной рекой. В половодье река выходила из берегов и заливала весь луг и половину городского сада.
Рассказывали, что бывали особенно сильные половодья, когда у домов на набережной заливало погреба, подвалы и даже дворы, но таких случаев за 20 лет было 2–3. Таким образом в половодье вода доходила до улицы.
Кроме Самары, в черте города, за городским садом впадала маленькая речушка Домашка в крутых берегах. Сейчас остался один овраг, сплошь засаженный и застроенный садовыми участками, а в детстве я в Домашке сам ловил пескарей и красноперок. От дома, где жил я на ул. Оренбургской (позже Куйбышева), до Домашки было ближе, чем до Самары.
В нескольких километрах от Бузулука в р. Самару впадала река Ток, текущая с северо-востока, а западнее города в реку Самару впадала р. Бузулук со стороны юго-запада. Все близкие речки были рыбные.
В семье рыбалкой занимались серьезно. Орудия лова были в достаточном количестве и содержались бережно.
Составных удилищ тогда не было, видимо, еще не изобрели, поэтому удилища были черемуховые, длинные, но цельные, для поплавкового лова или лова нахлестом. Короткие – для донок, здесь иногда применялись колокольчики.
Капроновых лесок не было. Самые ценные лески были волосяные (с узелками), манильские и шелковые (различной толщины). Для младших детей, а в рыбалках участвовали мальчики лет с пяти, применялись и простые суровые нитки.
Поплавки обычно делали сами из пробок или гусиных перьев. Готовых к действию удилищ было много, не менее двух десятков. Кроме того, черемуховые хлысты (предварительно распаренные) висели в сарае с грузами, для выравнивания. Спиннинги тоже появились позже.
Кроме удилищ были и другие снасти: переметы (длинный шнур с множеством подвесок из лески с крючками на конце), небольшой бредень, назывался пятерик (длиной сеть была 5 сажен).
Из сетки, которую плели сами, изготовлялись сачки, садки и вертеля.
Поскольку река была близко, то накопать в огороде червей, схватить удочку и прибежать на речку – было минутное дело, – простенькая рыбалка была делом доступным и повседневным. Конечно, такая рыбалка завершалась десятком пескарей, плотвичек и ершей (реже окуньком или подлещиком), нанизанных как кукан или, если забыли, то на прутик тальника, который рос на берегу реки повсеместно.
Другое дело – заранее обусловленный, но тоже ребячий выход на рыбалку. Тогда готовили удочки заранее (поплавковую и донку на живца), брали котелок, садок для рыбы, а иногда и заправку на уху, хлеба, снеди и выходили группой свои и соседские мальчики пораньше на рассвете. Место выбиралось подальше. Выше по реке и ниже города лес подходил с низового берега вплотную к реке, но были места и со стороны города под обрывами берега. С этой стороны особенно хорошо ловились ерши и щурята.
Ставили донки на живца, а сами располагались вдоль берега с поплавковыми или донными удочками.
На перекатах местами хорошо брались плотва и головли внахлест, т. е. без поплавка, но в качестве приманки на крючок насаживали муху или кузнечика. Леску вощили, чтобы она не впитывала воду и тонула не сразу. Удочка для ловли внахлест нужна длинная. Рыболов осторожно шел по перекату и забрасывал леску без грузила и поплавка, так, чтобы леска и приманка лежали некоторое время на воде, медленно двигаясь по течению. Рыба хватает наживку с поверхности воды. Лов внахлест – искусство, доступное опытным удильщикам.
Побережье вблизи города и вниз, и вверх по течению Самары мальчики знали превосходно, были излюбленные места со своими топонимами, например: – Агрономова яма, Тихая заводь, Кукушкина заводь, Водокачка, Болгарские огороды, Чемодурка (развалины бывшей некогда мельницы владельца Чемодурова) и т. д.
Из города, примерно от женского монастыря, к реке через заливной луг шла довольно высокая дамба, укрепленная камнем. По дамбе шла дорога к мосту через Самару. Мост был деревянный и ежегодно сносился паводком и восстанавливался при спаде воды. Под мостом были рыбные места, но появление там часто сопровождалось потасовками с ребятами из железнодорожного поселка, поэтому «малой силой» под мост рыбачить не ходили.
Такие групповые выходы на рыбалку были систематическими. После утреннего клева купались, валялись на песчаных участках берега. Иногда варили уху, если улов был не только для кошек, добычу с гордостью несли домой. Рыбу в садке перекладывали мокрой травой, и она не портилась.
Все мальчики начинали плавать в 5–6 лет, к тому же компании рыболовов почти всегда возглавлялись Петром, а он был лицом доверенным, – младших он трогательно опекал.
Однако событиями в семье были выезды на рыбалку с ночевкой, обычно под руководством Федора Васильевича. Чаще всего ездили своей семьей, но бывали выезды с семьями сослуживцев или знакомых, с женщинами. В таких случаях почему-то рыбалки называли маёвками.
Готовились заранее и снасти, и провизия, и другое снаряжение.
Иногда на выбранное место (или ближе к выбранному месту) ездили на нанятом специально извозчике. Реже поездом до первого разъезда в сторону Самары – Колтубанки, там протекала речка Колтубанка, но главное – это чудо природы, великолепный бор корабельных сосен!
Во всех изданиях энциклопедического словаря есть упоминание об этом реликтовом лесе. В степном или лесостепном Заволжье это место уникальное – Бузулукский бор.
Были излюбленные места для рыбалок (и маёвок) не только на Самаре, но и на реках Ток, Бузулук.
Собравшись заранее, выезжали из города так, чтобы на месте быть на вечерний клев.
Места, как правило, были знакомые – поэтому, не тратя время, начинали лов.
На таких выездах применяли подкормку рыбы. Для подкормки парились загодя отруби, размачивались сухари и варилась перловая или пшеничная каша и горох. Подкорм разбрасывался в нужных местах, а кроме того накладывался в мешочки из мелкой сетки, а наполненные сетки ставили в воду на кольях или вывешивались с борта лодки.
После захода солнца – собирались в лагере, где уже весело трещал костер и коптился увесистый чайник.
Улов обычно оставляли в воде в садке.
Все, с кем мне приходилось разговаривать в разное время жизни, с неизменным восторгом вспоминают эти ночи у костра, поздний, но удивительно вкусный ужин, чай, пахнущий дымом, крики ночных птиц, бесконечные «страшные» и рыбацкие истории, как с кем-то случившиеся, так и вычитанные или выдуманные.
Дед Федор Васильевич был умелым и хорошим рассказчиком, мог изложить события и интересно, и с надлежащей моралью. Вспоминал случаи из своего детства и юности, а также и чужие рассказы.
Не случайно мой отец в аналогичных обстоятельствах моего детства поступал так же, поэтому я так отчетливо представляю себе излагаемые подробности.
Дед Федор Васильевич был рыболов-артист. Знал мести клева, способы лова, особенности «вкусов» различных рыб в разное время суток и года. Он ловил целенаправленно, не что попадется, а сома или жереха на живого лягушонка на донку. Голавлей над ямой с подкормом из моченых хлебных корок на червя, а иногда на хлебный катыш. Обычно с лодки, стоящей поперек течения, на двух жердях, воткнутых в дно. Или сазанов, тоже с прикормом на вареное зерно или горох. Или лещей на донку на распаренное зерно.
Дед был удачлив, иногда экземпляры попадались выдающиеся, например, сом в два аршина под двадцать фунтов веса. Десятифунтовые сазаны или жерех аналогичного размера. Конечно же, рассказы о таких удачных рыбалках повторялись позже, обрастая новыми подробностями.
На ночевках бывало по-разному. Но всегда брали с собой два больших куска брезента для подстилки и укрытия. Иногда делали из брезента шатер, иногда сооружали шалаш из веток. Один из этих кусков брезента дед оставил, уезжая в 1921 г. в Ташкент. Я помню этот брезент, участник всех рыбалок с ночевкой в дни моего раннего детства.
Я не буду описывать священнодействие в виде варения рыбацкой ухи! Конечно же, после ночевки в лесу, утреннего лова – все были голодны до предела.
Иногда, после удачной «зорьки», уху варил сам дед, но и дядя Петр унаследовал эти навыки. После ухи отдых и возвращение.
Особое место в воспоминаниях о своем детстве всех членов семьи занимают вечерние чтения вслух.
Семейные чтения вслух были издавна заведены Федором Васильевичем, скорее всего, с самого момента женитьбы. Сперва только для просвещения молодой жены и для себя, конечно, а позже стало привычкой, своеобразным ритуалом.
Читал сперва сам Федор Васильевич, позже – старшие дети. Читали обычно очередные тома классиков, а также и приключенческую литературу. События и содержания романов оживленно обсуждались всеми слушателями.
Значение подобных семейных чтений и обсуждений понятно и не нуждается в оценке.
Конечно, семейные чтения не заменяли, а скорее поощряли индивидуальное чтение книг и в особенности журналов всеми детьми.
Как могу судить по самым ранним воспоминаниям своего детства, чтения вслух были приняты и в нашей семье.
Читал Федор Федорович, а мама, бабушка, Нина и я располагались где кому удобнее.
Имена Смока Белью, Белого Клыка (из Джека Лондона), Фрике и Андре (герои нескольких приключенческих романов Луи Буссенара) я знал раньше Мойдодыра или Вани Васильчикова (герои детских книг Чуковского).
У нас семейные чтения вслух зимними вечерами прекратились только после ареста отца, однако на всю жизнь приучили меня к книге. Уверен, что аналогичную роль семейные чтения играли и для детей Федора Васильевича.
К началу первой мировой войны старшие сыновья, а затем и глава семьи разъехались. Бабушке Поле с четырьмя детьми (старшей Серафиме было – 14 лет) жилось нелегко. В это время часть комнат большого дома стали сдавать артистам Бузулукского театра.
В Бузулуке, недалеко от набережной, был построен превосходный театр. (Улица называлась Театральная, после пожара – Чапаевская).
Зрительный зал имел ложи, два яруса балконов и галерею (галёрку).
С момента постройки, то есть с 1909 года, гастрольные труппы сменяли друг друга, причем театр не пустовал.
В кругу дворянства, чиновников, купечества и интеллигенции города было принято покупать абонементы на все время гастролей.
Я вспоминаю, что в нашей семье тоже бывал абонемент на галёрку, и меня очень часто брали родители даже на вечерние представления.
Бывали на гастролях и оперные, и драматические, и опереточные труппы.
Помню фамилию комика одной из опереточных трупп – Юрий Лесат. Значительно позже встречал я это имя в чьих-то воспоминаниях. Бузулукский театр сгорел в 1930 г., с тех пор не восстановлен.
Родители и дети посещали театр со времени его постройки. Это было и престижно, и необходимо для воспитания детей. Особенно часто (со слов тети Симы) посещали театр в тот период, когда артисты очередной гастролировавшей в Бузулуке труппы (обычно это была семья артистов среднего достатка) жили в доме на Набережной. Этим объясняется доступность контрамарок на представления. Особенную склонность к театру имел Федор, который позже в течение всей своей жизни (в том числе и в лазарете Темлага) участвовал в самодеятельности.
Молох гражданской войны разметал семью в разные стороны. С захватом города войсками Колчака, после восстания белочехов, старшие братья-офицеры были мобилизованы.
Когда встал вопрос об общей эвакуации, Федор Васильевич наотрез отказался и остался с младшими детьми в Бузулуке.
Не удивительно, что братья были монархистами по воспитанию и достигнутому семьей общественному положению, но будучи на фронте в солдатской среде, не оказались глухими к вопросам, кипящим на фронтовых солдатских митингах.
С другой стороны, находясь в офицерской среде, не могли не чувствовать своей неполноценности «лапотных дворян». Потомственное (столбовое) дворянство, особенно из имущих, не упускало случая дать это почувствовать.
Наконец, с детства воспитанное представление о неразрывности России и народа, именно народа, который избрал свой путь, – не могло позволить заблуждаться длительное время. Белое движение было против народа, и братья очень скоро разными путями (подробностей я не знаю) оказались вместе со своим народом. Видимо, примеров для размышлений и выводов было более чем достаточно, и выбор был однозначным.
Пелагея Павловна
Родилась в с. Языково в семье крестьянина-столяра Павла Гребенина (Гребенщикова) в 1871 г. Закончила трехлетнюю (одноклассную) церковно-приходскую школу. Работала нянькой в доме управляющего суконной фабрикой военного ведомства, где ее мать Елена Андреевна служила поварихой.
Вышла замуж 16-ти лет.
Я бабушку Полю не видел, т. к. после переезда в 1921 г. в Ташкент она никогда не выезжала. Рассказы, а точнее, упоминания, о ее характере слышал от родителей, обеих теток и двух дядей (Виктора и Василия), а также от жены Василия – Нины Дмитриевны, двоюродного брата Георгия и двоюродной сестры Светланы.
Заключение у меня однозначное – ладила, по словам Георгия, бабушка Поля только с его матерью Анной (женой, а точнее, вдовой Петра).
Конечно, следует учитывать, что семья была большая, всегда были маленькие дети и хлопот более чем хватало. Все отмечают, что характер у бабушки Поли был властный, суждения быстрые, и на расправу была горазда. Шлепки, дерганья за уши и космы – сыпались во все стороны. Причем говорят, что, лишившись руки, бабушка стала еще круче, управляясь одной левой свободно. Рассказывают, что и в работе по дому (с помощью бабушки Ели и Маруси) она управлялась. Например, ставила и вынимала из русской печи ведерный чугун щей ухватом!
Для стирки и предпраздничных уборок, а также ремонтов и побелок – нанимали со стороны. Кстати, здесь затруднений не было, т. к. все ближние и дальние соседи относились к семье Федора Васильевича с любовью, почтением и вниманием, ценили его человеческие качества и нередко пользовались его советами.
Однако, отмечают все, – угодить бабушке Поле было трудно. Суждения ее были крайние и не всегда объективные. Дети ее боялись, а деда обожали.
Дед Федор Васильевич был мужчина видный, высокого роста, стройный, с хорошей военной выправкой. Рассказывали мне, что бабушка Поля частенько устраивала ему сцены, не стесняясь присутствия детей. Ревность ее была болезненная (была она небольшого роста, курносая, невидная), все это усугубилось после потери руки.
Тяжко написать, но было мне сказано, что кончину Федора Васильевича всего-то на 56 году жизни – бабушка Поля ускорила.
После смерти деда в доме в тупике Алея на Ал-Мазаре остался школьник Виктор, Василий учился на рабфаке, Нина работала секретарем-машинисткой (?) и тянула основную нагрузку по содержанию семьи. Михаил с семьей (Софья и маленький годовалый Евгений) жил в Бузулуке, и Федор с семьей (Елизавета, Нина, я и бабушка Агриппина) – в Бузулуке; Серафима с Василием Спиридоновичем Барашкиным и новорожденным Евгением, который вскоре умер, – также жили в отъезде на ст. Арысь. Посильно помогали матери, но все жили весьма скудно.
Вскоре Нина вышла замуж за Георгия Ефимовича Шатого и отселилась. Окончив рабфак, Василий уехал в Ленинград и поступил в политехнический институт.
Пришлось сдавать комнаты отчего дома.
С возрастом бабушка становилась все деспотичнее и капризнее, увы, старость не радость.
Виктор закончил школу, некоторое время работал электромонтером, женился. Вырвалась как-то у него фраза, что первую-де жену бабушка «съела», – можно поверить. С рабочим стажем Виктор поступил в электротехнический институт (заложив начало династии электриков). Перед войной женился вторично, Надежда Николаевна изрядно и самоотверженно обслуживала и старательно обхаживала бабушку, которая отошла в лучший мир на 82-м (1952) году жизни, когда появилось следующее поколение – Виктор младший.
Ради справедливости стоит заметить, что характер бабушки не мешал ей вести себя самоотверженно с детьми, быть верной и последовательной спутницей жизни деда, помощницей при постепенном преобразовании устоев семьи, от чисто крестьянского – до вполне респектабельного уклада дома, взрастившего порядочных, вполне интеллигентных людей.
Петр Федорович
Первенец семьи, родился в 1888 году. К младшим братьям относился заботливо и покровительственно. Такая ранняя ответственность и лидерство воспитали его самостоятельным, упорным в достижении цели, но справедливым и храбрым.
Драчливым не был, но спуску обидчикам не давал, постоянно защищал младших задир. Поступил в реальное училище, но учился не спеша (оставался не раз на второй год). После реального поступил в коммерческое училище и вскоре по окончании был призван на действительную службу. Не без протекции отца – служил в Тоцких лагерях (30 км от Бузулука). Только начал работать после срочной службы, – война, 1914 год. Петр пошел добровольцем и вскоре в чине вольноопределяющегося был в действующей армии. В боях проявил отчаянную храбрость, вскоре получил солдатского «Георгия» и был произведен в прапорщики. За 3 года войны получил последовательно следующие три офицерских чина. Войну закончил штабс-капитаном, получил 5 ранений и 4 ордена: «Святого Станислава» 3 ст., «Святой Анны» 4 и 3 ст., офицерского «Святого Георгия» 4 ст.
К солдатам относился по-товарищески, заботливо и справедливо, они отвечали ему уважением и любовью. Характерно, что после февральской революции солдаты избрали его на более старшую командирскую должность (из комбатов в командиры полка). Бывший солдат Петра Федоровича – большевик Бредихин в 30-е годы стал директором лесного техникума в Бузулуке. Узнав, что Георгия Канунникова не пропустила мандатная комиссия, – вызвал его и узнав, что это сын Петра, сказал ему: «Знал я твоего отца, дай Бог, чтобы таких людей было побольше, будь похож на него» (из письма Геры 13.05.83). Вопрос с поступлением в техникум был решен.
Будучи на излечении после очередного ранения, полюбил сестру милосердия Анюту и женился на ней. В 1916 г. родился сын – Георгий. Последний год служил в Бузулуке воинским начальником, часто болел. В 1918 г. умер в Бузулуке в военном госпитале.
Хоронили Петра с большой помпой (Георгиевский кавалер). Я в детстве видел фотографии похорон (где, не помню). Толпа. Впереди гроба двое несут мундир с погонами и орденами, отдельно несут саблю «за храбрость». Вторая фотография на кладбище. Гроб стоял на земле, а за ним опять развернутый мундир и сабля. Людей много, виден оркестр в военном, солдаты в погонах и с оружием. Судя по оформлению, похороны были в период пребывания в городе белых.
Его вдова Анна Кузьминична учительствовала, была очень веселая, компанейская, активистка. В конце 20-х годов назначена директором школы. Помню, маленьким я бывал на спектаклях и утренниках, которые устраивала в своей школе тетя Нюра, причем сама всегда была в центре событий.
Жила она при школе в бывшей директорской квартире. В этой же квартире жила сторожиха школы Анастасия Веденяпина (в оригинале здесь и далее написание через «и»: «Вединяпины» – Ред.) с четырьмя детьми (Николай, Михаил, Сергей и Валентина). Николай был взрослый и работал в школе, что-то вроде завхоза и сторожа. Сергей был одногодком с Георгием. Конечно же, тетя Нюра в школе была очень занята, поэтому Настя Веденяпина была и экономкой, и няней для маленького Геры. Жили фактически одной семьей. Именно поэтому считается, что Веденяпины наши родственники.
В начале 30- х годов тетя Нюра вторично вышла замуж за адвоката Герасимова Льва, и у них родилась сводная сестра Геры – Рита. К этому времени Георгий и Сергей Веденяпин поступили в лесной техникум в Бузулуке.
Валентина Веденяпина закончила школу и языковый институт. В 1947 году, когда мы случайно встретились с Сергеем в Москве, она работала в МИДе в чине атташе французской прессы. Сергей служил в Германии в группе войск, был начальником связи танковой бригады – старший лейтенант. Мы с ним поехали вместе в Бузулук, куда я отвозил маму к бабушке. В Бузулуке в то время жил Георгий с женой Машей и детьми Таней (1942) и Сашкой (1946). Георгий работал преподавателем в мелиоративном техникуме, жили очень бедно. Виделись мы один раз.
В 1950 г. Сергей был арестован «за связь с английской шпионкой», разжалован и получил 5 лет лагерей в Коми АССР. После отбытия срока остался, стал директором леспромхоза, женился на землячке, у него трое сыновей. В 1975 г. вышел на пенсию и переехал в Бузулук, где построил кооперативную квартиру и благоденствовал, помогал маме. Когда в 1982 мама умерла – активно помогал в похоронах и позже занимался продажей наследственной хибарки (я получил 1 т., остальное он).
Характерно, что после ареста Сергея его сестру Анну изгнали из партии и МИД. На пенсию она вышла с должности машинистки какого-то учреждения в Москве, связи не имел.
Николай Веденяпин погиб во время войны. Михаил штурмовал Кенигсберг, после войны жил в Новороссийске. Связи с ним не имел.
Михаил Федорович
Родился в Симбирске, вслед за Петром, в 1892 году. После окончания реального училища поступил в Самарское Пехотное училище и закончил его полный курс еще до войны 1914 г. Всю войну прослужил в различных штабах на адъютантских должностях.
В 1915 г. женился на сестре милосердия Софье Васильевне.
После революции оказался в Бузулуке, откуда был вместе с братьями мобилизован при отступлении белых.
После гражданской войны жил в Бузулуке. Соня была фельдшерицей в горбольнице и имела при больнице квартиру. В 1921 г. (голод в Поволжье) переехали в Чарджоу, в 1923 г. родился сын Евгений. В Чарджоу работал счетоводом, Соня в больнице. В 1930 г. арестован и осужден по 58.10 на 5 лет. Сослан на Соловецкие острова.
Отсидел без «добавки». Перед войной жили в Белебее, потом в Уфе.
В 1941 г. Евгений поступил в танковое училище и закончил его ускоренный курс. Выпущен в 1942 г. лейтенантом.
В 1944 был тяжело ранен в обе ноги и обгорел. Лежал в госпитале в предместье Варшавы. Во время налета немецкой авиации – погиб.
Михаил Федорович был призван в конце войны, несмотря на возраст, – рядовым. Вскоре демобилизован по болезни. Умер в Уфе в 1944 г.
Его жена Софья Васильевна умерла в Уфе. Она навещала моего отца в эвакогоспитале и участвовала в его похоронах, о чем известила маму.
Константин Федорович
Родился в 1896 г., был баловнем и любимчиком матери. Федор Васильевич относился ко всем детям ровно, разве что дочек баловал, это понятно – им предшествовали сыновья.
Мальчиком проявил способности к музыке. Хорошо играл на скрипке, занимался с учителем.
Учился хорошо, был отдан в гимназию в отличие от братьев, учившихся в реальном училище. Мечтал, как и планировалось в семье, поступить в консерваторию. Хорошо знал французский язык. С началом мировой войны на общей волне патриотизма – поступил в привилегированное Чугуевское юнкерское училище, выпущен досрочно прапорщиком.
Как братья (Петр, Михаил, Федор и Константин) собрались в Бузулуке после революции, мне не ясно, но собрались.
Все были мобилизованы, кроме Петра, который служил в Бузулуке, и пошли в отступление с Колчаком.
Далее известно, что в 1920 г. Константин был арестован как бывший белый офицер. Сидел в Семипалатинске. Якобы в 1921 (1922) во время чистки снега простудился и умер от воспаления легких.
Слышал я очень мельком и другой вариант его кончины, но в это же самое время.
Федор Федорович
Мой отец родился в 1894 году <здесь в рукописи варианты: 1897, 1896>, был третьим в компании сыновей.
В реальном училище учился средне, бывали и двойки, но на второй год не оставался. В детстве увлекался живописью, особенно графикой, наполняя альбомы сестер и их подруг красивыми виньетками и набросками. Был он доморощенным поэтом – писал стихи по всякому поводу домашним, сослуживцам и знакомым с детства и до конца дней, почти ничего не сохранилось.
После реального, с его слов, подавал прошение на Высочайшее имя с ходатайством о поступлении в Морской корпус, но получил отказ.
Поступил в Казанский Университет на медицинский факультет. После 3-го (1-го?) курса группу студентов направили в школу прапорщиков, которую они закончили в 1915 г. (Я видел фотографию с надписью «группа студентов Казанского университета, выпущенных прапорщиками»).
Был назначен командиром маршевой роты. В Бузулукском уезде набиралась рота новобранцев, ускоренно обучалась и направлялась на фронт. Так, как я помню из упоминаний в разное время, было сделано несколько рейсов.
После февральской революции солдаты на митинге похвалили его за доброту, заботу и хорошее к ним отношение. Голосованием он был избран командиром роты.
Был во время германской войны 1914 г. у отца денщик Юров из села Елшанка Бузулукского уезда. Я помню отдельные эпизоды очень раннего детства, что-то лет с 2-х, и вот с того самого времени помню, что Юров очень часто, видимо, всякий раз будучи в городе, – приезжал к нам на Пролетарскую улицу. Приезжал на телеге или в санях-розвальнях. Сперва на одной лошади, позже на двух. Заезжал во двор. Я, конечно, мешался под ногами с момента открытия ворот до кормления лошадей.
Юров обязательно привозил деревенские гостинцы. К отцу и всем членам семьи относился очень хорошо, отца звал Федор Федорович, а иногда, особенно выпив, переходил на «ваше благородие», помню, что отец возражал.
Юров приезжал с очень нужными тогда гостинцами и после ареста отца, уже на Оренбургскую улицу, но потом пропал, узнали, что он сослан. Помню, у него была большая семья, дети моего возраста, братья и старики. Мы раза 3–4 ездили в Елшанку с ночевкой летом на сеновале, зимой в избе на русской печке. Всякая поездка сопровождалась обильной едой и массой впечатлений – казалась мне праздником. Помню, несколько раз Юров привозил троих своих детей к нам на елку.
После Октябрьской революции все братья оказались в Бузулуке в родительском доме. Петр и Михаил были уже женатые. У Петра был сын Георгий.
Далее провал до 1919 г., когда Федор оказался на Волге в кадрах Красной армии на должности командира дезинфекционного отряда. Именно в этом году он венчался с моей матерью Елизаветой Васильевной (урожд. Самойловой – М. К.), вдовой поручика Дзевяцень (от которого у нее была дочь Нина 1915 г. рождения, к этому времени поручик погиб на фронте).
В 1921 г. оказались в Бузулуке на попечении моей бабушки Агриппины Павловны.
Моя мама работала переводчицей в американской миссии квакеров, которая имела ряд пунктов в городах и селах Поволжья по борьбе с эпидемией и голодом. Отец работал в санитарно-бактериологической лаборатории миссии лаборантом. В 1924 г. родился сын, названный при рождении Юрием, а при крещении Егорием (Георгием). (См. очерк «Детство»). Жили в доме по ул. Пролетарская, 75 (бывшая Льва Троцкого), а до того Луговая (Ошибка памяти? Ниже в гл. «Детство» сказано «Степная». – Ред.). Дом принадлежал бабушке, она купила его у помещика Тарасова. Мама не работала, отец был лаборантом в городской клинической лаборатории.
В 1926 (7?) году отец призывался на военные сборы в Тоцкие лагеря, был командиром роты. Приезжал из лагерей в военной форме и привозил необычайно вкусный черный хлеб в круглых темно-коричневых караваях.
В 1928 г. учился на курсах повышения квалификации в г. Пензе.
В 1929 г. (отец был на учебе) бабушка сдала 2 комнаты администрации совхоза «Средневолжская Коммуна», который был только что организован на месте пригородных раскулаченных деревень и сел.
Совхоз оснащался американскими тракторами фирм Катерпиллер (прообраз нашего «ЧТЗ») и Калитрак (прообраз нашего «СТЗ НАТИ»). Фирма прислала инструкторов. В округе были и другие совхозы, и инструкторов было четверо, по одному в совхоз.
В наш дом поселили одного из них, мистера Джеймса Харрингтона (позже к нему приехала жена Вильма, через полгода уехавшая обратно в Америку, а вскоре уехал и Харрингтон). (В оригинале везде с одним «р», исправлено М. К.)
Харрингтон имел машину-пикап «Форд» и переводчика для работы. Дома переводила мама.
После поселения американца, еще до приезда Вильмы, в дом провели электричество. До этого освещение было ламповое. В большой комнате, сданной американцу, висела в центре большая керосиновая лампа «Молния» с матовым стеклянным абажуром и перламутрового цвета баллоном для керосина. Я еще помню, как эту люстролампу иногда зажигали, например, когда делали елку или в другие праздники. Так вот, я видел, стоя рядом с разинутым ртом, как Джеймс, как все его звали, искусно вымыл лампу бензином и вставил электропатрон вместо ламповой горелки и стекла. Бывшая лампа стала электролюстрой.
Летом с курсов вернулся отец, сразу же получил неиспользованный отпуск и увлекся машинами Харрингтона. Изучил мотор и устройство пикапа, научился водить машину и стал ездить с Харрингтоном на работу в совхоз, где тот руководил получением, сборкой и обкаткой тракторов. Одновременно он вел курсы трактористов через переводчика. Отец закончил эти курсы и получил права тракториста, а заодно и шоферские права, чем страшно гордился. Более того, отец участвовал в итоговых соревнованиях трактористов по вождению, осенью 1930 г., причем занял 3-е место и получил грамоту.
В 1930 г. отец учился в мединституте в Ташкенте, жил у своих на Ал-Мазаре в доме родителей. К этому времени американцы уже уехали, на их месте жил какой-то ответственный работник из совхоза, который (как я сам видел) под подушку прятал наган.
Перед отъездом отца на учебу мама устроилась на работу в контору совхоза «Коминтерн» – счетоводом. Контора помещалась в пригородной деревне, целиком раскулаченной. Я жил с мамой в деревне, где 1.09.30 пошел в школу, т. к. пошли соседские дети. После окончания первой четверти, уже лежал снег, маму перевели в городскую контору, мы возвратились в город, но в школу меня не отдали.
Летом 1932 г. возвратился отец с учебы, вскоре его арестовали. (См. «Арест отца и Темлаг»).
Судили отца в Самаре, дали 3 года лагерей по ст. 58.10. В то время по ст. 58.10 еще давали и 3, и 5 лет, об этом пишут и А. Солженицын, и В. Шаламов; позже по этой статье давалось 10 и более, а тех, кто в свое время «недосидел», – брали по следующему разу.
Отец попал в Темлаг. Лагерь располагался в сосновых лесах Мордовии. От станции Потьма отходила железнодорожная ветка, как помню, на 57 км. Вдоль ветки располагались лесозаготовительные лагпункты (в разное время количество их было различно, в средине 30-х годов их было – 21). На полустанке Барашево размещался лазаретный лагпункт. Он был «оснащен» значительно слабее обычных, не говоря уже о штрафных, но имел изгородь из колючей проволоки в 2 кола, контрольную полосу, вышки по углам и в промежутках и освещение вдоль изгороди, причем в качестве светильников применялись керосинокалильные лампы под названием Аида («Aida» – старая немецкая фирма по производству бензиновых и керосиновых ламп. – Ред.). В изгороди было 2 КПП, основной и хозяйственный, первый со стороны железной дороги, второй в сторону леса.
Около года отец провел на лесоповале лесорубом, постепенно доходил и в конце концов заболел пеллагрой, с чем и был переправлен в лазарет уже лежачим.
Помог случай. Начальником лазарета был военврач 2 ранга Варшавский Абрам Соломонович, который учился вместе с отцом на медицинском факультете в Казани.
Дело смелости и высокой чести – то, что он узнал отца, а узнавши, помог. Всем на удивление лежачий пеллагрик встал и был оставлен в лазарете санитаром. Заключенные имели право писать одно письмо в месяц, при условии выполнения плана в кубах. На каждое письмо выдавался талон красного цвета. Если в письме талона не было, то его в цензуре выбрасывали. Талон в цензуре вынимали (он шел по новому кругу), но иногда талон уходил с письмом. Письма от отца приходили до лазарета не каждый месяц. Из лазарета даже чаще.
Весной 1934 г. проштрафился и был переведен в лесорубы врач-лаборант лазарета. Варшавский устроил на эту должность отца. Лаборатория размещалась в отдельном бараке в трех комнатах, была еще техничка и каморка, в которой разрешили жить отцу.
Летом 1934 г. по ходатайству Варшавского отцу разрешили свидание с семьей на 5 суток. Мы с мамой поехали на свидание.
На третий день свидания мне случайно обварили ноги, и мы с мамой задержались более чем на месяц.
В 1935 г. срок заключения кончился, но отца не отпустили, а оставили «сотрудником НКВД», как значилось в удостоверении, выданном вместо паспорта.
Он оставался на прежней должности «вольнонаемным». На лето 1935 г. мы с мамой поехали вторично в Барашево и прожили опять почти все лето, на что начальство смотрело сквозь пальцы.
Для таких «сотрудников НКВД» из «зеков» был почти правилом перевод по любому поводу или без видимого повода обратно в «зеки» с новым сроком.
Теперь я понимаю, что при малейшей возможности отец уехал в отпуск и не возвратился, хотя это и обрекало на фактически нелегальное существование.
Возвратился отец в конце 1935 г. в другой дом. Прежний дом бабушка продала сразу же после ареста отца, т. к. мама бросила работу и жила в Самаре до осуждения и отправки отца. Суда фактически не было, как следует из реабилитационной справки.
Бабушка купила избу по ул. Оренбургской, 94, старую и маленькую (одна комната с двумя выгородками без дверей и кухня с русской печкой). Двор голый, в углу двора два сарая под общей крышей (погреб и дровяник).
Официально отец приехал в отпуск, а фактически сбежал. Явился в военной форме, но без знаков различия. В лагерь он не возвратился и устроился работать в кумысолечебницу «Степной маяк» в районе села Новосергиевка. Я с бабушкой Агриппиной ездил к нему.
Здесь для меня темный период. Ни причин, ни следствий я не знаю, но факт, что отец в начале 1936 г. исчез.
Я учился в школе № 3 (бывшая женская гимназия), причем некоторые учителя были еще учителями моих родителей. Был отличником, активным пионером, занимался моделизмом в кружке при дворце пионеров, – жил своей мальчишечьей жизнью, а от отца приходили письма из разных городов: из Москвы и Ростова-на-Дону, из Нальчика и Минеральных Вод, из Ташкента и Ессентуков, наконец в 1937 году из Геленджика, где жила с семьей его старшая сестра Серафима Федоровна, по мужу Барашкина.
Лето 1937 г. я провел в Артеке (см. «Артек»). На лето 1938 г. мы с мамой поехали в Геленджик. Не знаю, как было условлено, но ехали мы именно на лето с одним чемоданом вещей и велосипедом в багаже. Провели лето и остались насовсем.
Сперва чисто курортная жизнь в пустой комнате без вещей и книг сменилась какой-то полустационарной, когда обед берется из столовой, но комнат, кое-как обставленных, уже не одна, а две, и вещи самые необходимые уже есть, но нет чувства солидного старого дома, уюта. Чувство дома, стабильности у меня так и не появилось до самой войны.
Отец работал зав. городской санитарно-бактериологической лабораторией, работал сезонно и в санатории УДОС. С энтузиазмом участвовал в любительских спектаклях (на комических ролях) в клубе «Медсантруд». Сошлись с семьей Парноха Константина Рафаиловича – заведующего туберкулезным пунктом города. Бывали у родственников, Барашкиных (тетя Сима, дядя Вася, их сын Виталий. До войны – старые Барашкины). В 1939 году летом ездили в Крым. В Севастополь (на два дня) и Феодосию (на неделю), там в клинике лечилась мама.
В 1940 г. на зимних каникулах ездили в Ростов-на-Дону, где жили в семье Василия Федоровича (он, Нина Дмитриевна, Галя, Игорь) с неделю.
О начале войны мы в семье узнали из выступления Молотова по радио, слушали по трансляции, сидя на кухне в доме Устабасиди по Кирова. Отец сказал – «это страшно и надолго».
На другой день пошли мы с ним в военкомат, там уже толпился народ.
Вышел к нам начальник 3-го отдела Новичков Иван Иванович. Мне сказал «рано, гуляй, вызовем», а с отцом о чем-то говорил наедине.
Теперь мне ясно, о чем был разговор. У отца не было военного билета, т. е. он не был на воинском учете после лагерей.
В октябре 1941 г. меня призвали повесткой, буквально с урока в школе. Когда на другой день я явился в военкомат «с вещами», узнал, что в составе группы ребят 1923 г. рождения направляюсь в Астраханское пехотное училище. Документы выдали одному старшему группы из 8–10 человек, и команду отправили в Новороссийск.
Возвратился я в ноябре перед праздниками. Отец 17.10.41 был направлен на военную службу в отдел медсануправления Приморской армии на Михайловский перевал.
Очень характерно. Согласно справке, присланной среди немногих документов после его смерти, – паспорт был выдан в Геленджике 8.12.37. Очень похоже, что с момента своего «побега» из Темлага он паспорта не имел, этим и объясняются его скитания из города в город.
Военный билет выдан 17.10.41, т. е. в день призыва. В билете было написано – командир запаса, без звания. Будучи уже на военной службе, отец так и ходил «без звания» (а это значит, на минимальном окладе и аттестате для матери).
Звание, сперва мл. лейтенант, потом лейтенант мед. службы, было присвоено уже в конце 1942 г.
С конца 1941 по лето 1942 г. он служил в медсанбате ПП № 52447 Г, с лета 1942 по лето 1943 старшим лаборантом 116 патолого-анатомической лаборатории при армейском госпитале 56 армии.
31.08.43 за безукоризненное выполнение своих обязанностей под о6стрелом, проявленное мужество награжден именным оружием – пистолетом ТТ 1939 № 698.
С лета 1943 по 1.01.44 был заведующим лабораторией Армейского госпиталя легкораненных той же армии.
С 4.05.44 по 6.01.45 гг. – нач. лаборатории Эвакогоспиталя № 3196. 28.09.1944 г. награжден медалью «За оборону Кавказа».
В феврале 1945 г. уже в Польше при невыясненных обстоятельствах был ранен и попал сперва в медсанбат, затем в эвакогоспиталь.
В составе сортировочного эвакогоспиталя № 3127 был эвакуирован в г. Уфу. В Уфе жила вдова брата Михаила Софья, которая посещала отца несколько раз, о чем известила мою маму.
18.03.1945 Федор Федорович умер. В медицинском заключении сказано «от брюшного тифа» (при вскрытии нашли бруцеллез и цирроз печени).
Похоронен в гробу, в индивидуальной могиле в госпитальной части Саргаевского кладбища в Уфе. На могиле поставлен обелиск с именем и сделана деревянная ограда (из 500 р., оставленных Софье, о чем она написала маме).
Оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что отец не был счастлив в своей семье. К своим родственникам очень тяготел, конечно же, под влиянием воспитания и ощущений безоблачного детства и юности.
С моей матерью познакомился в юности в годы учения, была определенная компания гимназисток и реалистов. Сужу по впечатлениям детства и воспоминаниям близких знакомых. Затем была вой на и революции, после чего родители встретились вне своих семей и заключили союз.
Строго говоря, отец пошел в примаки в чужую семью, где верховодила бабушка Агриппина – всем владела и всеми управляла.
К моменту моего рождения других детей бабушки уже но было. Старший сын Василий пропал без вести в 1918 году, средняя дочь Татьяна умерла от тифа в 1921 г.
Бабушка зятем была недовольна. Часто попрекала низким заработком, леностью, неспособностью хорошо обеспечить семью. Отпускала замечания нелестного характера в адрес родственников отца. В частности, именно от бабушки я, будучи еще ребенком, слышал фразу: – «Канунниковы примазались к Самарскому знамени…»
Читать бесплатно другие книги:
