Воспоминания и дневники. Дополнения к семейной хронике Канунников Юрий

Василий Федорович

Родился в Бузулуке 8 марта 1906 года. Поступил по семейной традиции в реальное училище, в год начала германской войны. В смутное время гражданской войны был перерыв в учебе, продолжил в трудовой школе в 1920 г.

Продолжил учебу в Ташкенте в 1921 г. в 5 классе, после 9-го класса поступил на рабфак, и по окончании его в Ленинградский Политехнический институт. Закончил институт в 1931 г. и был назначен в Самарканд. В 1932 г. женился, в 1934 г. (28 апреля) родилась дочь Галина.

В 1937 г. жили в Ростове-на-Дону. В 1938 г. родился сын Игорь.

В 1940 г. я с отцом был в Ростове в гостях. Квартира была отдельная, хорошая, с редкими тогда удобствами. Запомнился мне редчайший в те времена вполне современный супергетеродинный всеволновый приемник «СИ-235». Тогда мы довольствовались трансляцией со знаменитой черной тарелки репродуктора «Рекорд». Приемник был сетевой с встроенными динамиками и красивой светящейся разноцветной шкалой.

Дядя Вася был в моих воспоминаниях плотный круглолицый мужчина среднего роста, очень приветливый и добродушный, таким я его запомнил, т. к. позже уже не видел.

В начале войны, примерно в декабре 1941 г., он был призван, но не командиром или инженером, а рядовым. По тем временам факт удивительный, т. к. людей с образованием было мало и диплом автоматически давал «шпалу», а техникум «кубарь».

В 1943 г. отец прислал мне его адрес в Танхой, где наше училище им. ЛКСМУ было в эвакуации. Мы с дядей Василием обменялись несколькими «треугольничками». Он мне прислал свою фотографию с курсантскими погонами и с орденом Боевого Красного Знамени. Для рядового награда чрезвычайно редкая и даваемая далеко не за обычное отличие.

О дальнейшей его военной службе я не знаю, он демобилизовался после окончания войны. Возвратился в Ростов-на-Дону, но в 1947 году переехал в Днепропетровск. В начале 50-х годов работал заместителем директора текстильной базы.

Умер в июле 1954 года, 48 лет от роду.

Георгий Петрович

Родился в 1915 (16) году. Детство провел в Бузулуке, рос фактически без отца (с 1918 г.). В конце 20-х годов появился отчим Лев Герасимов.

В школу пошел в 1924 г., учился у своей мамы Анны, которая стала директором той же школы. С детства занимался физкультурой. Окончив семилетку, поступил в Бузулукский лесной техникум (1931). Часто выступал на соревнованиях по гимнастике и лыжам, занимал призовые места. Играл в волейбол и баскетбол (я много раз бывал на соревнованиях и видел, как Гера, как его звали в семье, выступал, часто с Сергеем Веденяпиным, с которым вместе учились в техникуме).

1935 – окончил техникум. Работал в лесничестве в Колтубанке.

1936 – поступил в Московский институт нархозучета им. Плеханова.

1938 – женился на Асе, землячке и сокурснице.

1939 – добровольцем участвовал в составе студенческого лыжного отряда в Финской войне. Награжден медалью «За боевые заслуги».

1940 – продолжил учебу. На каникулах (зимних) я был в Москве. Виделся с Герой в институте и общежитии, где они с Асей занимали маленькую комнату. Гера рассказывал, что подрабатывает художником-оформителем технических книг в каком-то издательстве.

1941 (25.06) – Последний экзамен в институте. Добровольцем вступает в РККА. Определен сержантом, ком. отделения автоматчиков.

1941 (10.07) – первый бой под Пороховом.

Конец 1941 г. – произведен в лейтенанты, назначен в артиллерию.

1943 г. – Я получил адрес ПП Геры, будучи в Танхое, начали переписку. Гвардеец.

1943 – Был в отпуске, развод с Асей.

1944 – Командир батареи 150-мм гаубиц. Ранен. После госпиталя в Сочи назначен в Грузию, город Телави. Женился на вдове Марии.

1946 – Демобилизован в звании старший лейтенант. За войну награжден орденами «Красной Звезды» и «Отечественной войны» II ст. (позже получил «Отечественную войну» I ст.).

1946 – Работал в Бузулуке преподавателем в техникуме.

1947 – Встреча в Бузулуке. Татьяна, Александр (дети – М. К.).

60-е годы – работал экономистом на строительстве Тахтакульской ГРЭС. Бывал в командировках в Ташкенте, заходил к Виктору на Ал-Мазар и к Нине.

1968 – Был на свадьбе у Виктора младшего. Переезд в Кара-Куль Ошской области. Работа зав. вечерним филиалом строительного техникума. Постройка дома (ул. Энергетиков, 17).

1976 – выход на пенсию. Работа в школе Гражданской обороны. Активная работа в обществе ветеранов ВОВ.

1984 – Операция, потеря ноги.

1987–89 – Болел.

19 мая 1989 умер.

(Существуют воспоминания дяди Геры, которые тоже по возможности будут опубликованы. – М. К.).

Детство

Из раннего детства я помню довольно много. Жили мы в Бузулуке на улице Пролетарской, 75. Однако я еще в то время знал, что улица раньше называлась Льва Троцкого, а еще раньше – Степная. Последнее название говорило о том, что в свое время улица была последней в городе, а дальше был уже выгон.

Дом моего раннего детства принадлежал бабушке Агриппине. Она его купила у бывшего помещика Тарасова в 1920 году.

Мне казалось, что дом был большой, на самом деле это был добротный дом на одну семью, сруб из бревен стоял на каменном фундаменте. Дом был облицован досками и когда-то окрашен в синий цвет. Краска полиняла, но в целом дом облезлым не казался. Крыша была железная, красного цвета. Помню, как ее красили. Рабочие ходили по крыше, и она грохотала.

На улицу было 4 окна, которые закрывались ставнями. Взрослый человек с земли доставал до низа ставней.

Если смотреть на фасад дома с улицы, то справа было крыльцо с двухстворчатой дверью на террасу. С обеих сторон крыльца были закрытые скамейки. Крыльцо покрыто двухскатным козырьком. Железная крыша козырька на краю имела кружевной орнамент из кровельной жести. За крыльцом были двухстворчатые ворота, в одной из створок ворот – калитка.

План дома и двора я помню отчетливо и привожу. Моя кроватка (деревянная с загородками, которые были мне по грудь, когда я стоял в кроватке) была выкрашена в голубой цвет и стояла в проходной комнате, напротив большой тахты.

Моя сестра Нина была старше меня на 8 лет, и ранние детские воспоминания связаны больше всего с ней. Вспоминаю проблесками сестру в гимназической форме (хотя в то время форма еще не была узаконена в школах), то с ранцем, то с нотной папкой (сестра училась, хотя пианино в доме не было). Помню, что я часто изображал куклу, и сестра с подружками меня вечно наряжали. Цветных лоскутков и тряпочек было много. Позже я сам играл с девочками в куклы, а еще позже, но еще до школы, соседские мальчишки дразнили меня «куклятником» и «цаплей» (из-за худобы и нескладности).

В доме была кошка Мурка, вечно с котятами, и собака, конечно же Жучка (черная с рыжими пятнами, с фигурой низкорослого сеттера). Жучка жила в конуре у крыльца на террасу со стороны двора.

Во дворе у ворот был погреб-ледник с дровяным сараем. Двор делился пополам длинным сараем, который назывался «каретник». За сараем был «огород», а ближе к дому «сад». Огород не возделывался и весь зарос кустами лебеды, крапивы и татарника.

В саду было несколько деревьев – яблони, слива, сирень, кусты крыжовника и малины. Достопримечательностью сада было большое дерево привитой ранетки, причем на одном стволе плоды были желтые, крупные и сладкие, а на другом – мельче, с красным боком и кислинкой. Под ранетом стоял летний стол и скамья. Летом нередко под деревом устраивались вечерние чаепития, особенно когда приходили гости.

Электричество в доме появилось с поселением американцев, то есть в 1930 г. Я же помню керосиновые лампы разного размера. Самая маленькая называлась «семилинейная», а самая большая – «молния», кроме того были другие. Лампы стояли на кухне на специальной полке в углу. Полка всегда пахла керосином.

План дома и двора по ул. Пролетарской

В кухне была большая русская печка, но ее топили не каждый день, а дня через три или реже. Печь топилась обязательно, когда была стирка и перед всякими праздниками. Для повседневных надобностей применялись два примуса. Помню, что бабушка вечно воевала с примусом, а он то не горит, то пламя идет вбок.

Позже, уже в другом доме, я освоил примус. Делал сам прочищалки из струн, а позже даже сам разбирал насос, отвинчивал и чистил горелку.

Зимой наваливало массу снега. Помню, как-то с утра невозможно было открыть ни дверь из тамбура на веранду, ни калитку. Отец прочистил ход до калитки, перелез через ворота и очистил калитку и дверь на веранду с улицы. Вообще чистка снега (тротуара и во дворе ходы к сараям и уборной) была занятием постоянным. Я с самого раннего детства «участвовал» в этом мероприятии, для чего имел маленькую лопатку.

Помню, у нас – детей были деревянные салазки, одна пара лыж и один конек «снегурочка», из – за которого был вечный спор с сестрой. Конек привязывался к валенку сыромятным ремнем. Позже сестре купили пару коньков «нурмес» с креплением на ботинки, и она даже ходила на каток. Считалось, что именно на катке она простудилась до воспаления легких, которое перешло в скоротечный туберкулез. Нина умерла в начале 1929 г. На ее «нурмесах» (уже на валенках) я ездил до четвертого класса, когда мне купила мать «дутыши» под названием «чемпион-хоккей», причем на них я ездил, тоже на валенках, и на катке ГПУ, и за автомашинами на крючке.

Кататься на лыжах и санках ходили на Домашку, речушку в двух кварталах в конце улицы, которая пологой горкой спускалась к обрывистым берегам Домашки. Выбор крутизны склонов был довольно большой и постепенно осваивался по мере взросления.

Во дворе из первого снега обязательно делали снеговиков и «крепости», между которыми устраивались сражения снежками, если позволял снег.

К весне обязательным делом было набивание ледника, куда на салазках свозился снег со всего двора и даже сугробы с улицы.

В бабки играли почему-то только весной, когда сходил снег у стен. Бабки, или как мы чаще называли, козны, – это косточки овец. Большие (с палец) – назывались панки, маленькие (вполовину меньше) – собственно бабки или козобульки. В то время бабки стоили 0,5 копейки штука («на копейку – пара»).

Нижний конец и панков, и бабок имел костный шов. От высыхания и ударов нижняя часть иногда отделялась, – это был хрулёк, который в игру принимался, но стоил вполовину дешевле.

Игра в козны сводилась к выстраиванию их в ряд или в каре. Игроки с обусловленного расстояния старались попасть битком в ряд бабок (или в каре). Сбитые – считались выигранными, то есть забирались игроком. Ряд бабок (или каре) называли коном. Все играющие выставляли на кон одинаковое количество бабок (панок ценился в две бабки).

В качестве битка применялись особо крупные панки, иногда внутрь наливался свинец (панок-«налиток») для утяжеления. Иногда в качестве битка применялись «плитки» – плоский кусок черепицы или донышко керамического чугуна.

Плитки использовали при игре на тротуаре, тогда плитка, упав перед коном, скользит или рикошетирует и сбивает бабки с кона.

В пределах квартала бабки переходили из рук в руки ребят по нескольку раз.

Я был не особенно удачлив. Обычно проигрывал старшим, у младших, которых по соседству было меньше, выигрывал, но баланс был явно отрицательным.

В козны мы играли класса до четвертого, позже не помню, но это было уже на другой улице.

Когда снег сходил полностью, играли в клёк, чижа или лапту и городки.

Улица была широкая, покрытая травой. Движения фактически не было. Редко проезжал извозчик или телега. Появление автомобиля вызывало переполох, сбегались зеваки, и дети, и взрослые. Так что движение уличным играм не мешало.

Общий рисунок игр в клёк, чижа и лапту – похож. Во всех случаях играет две команды с равным количеством игроков. Число игроков в принципе не ограничено, но удобнее всего в команде иметь 4–6 игроков.

Клёк. Используется одна «чушка» и палки-биты, как в городках.

Так же чертится «кон» – в виде квадрата 1,51,5 метра – и отмеряется «черта» метрах в 10.

Одна команда «вадится», другая «бьет».

Клёк ставится вертикально на средине кромки кона, ближней к черте.

Игроки по очереди бросают биты с целью сбить клёк.

Пока клёк не на своем месте, игрок, бросавший биту, должен сбегать за ней и вернуться за черту. Это возможно, если клёк улетел далеко. За ним бежит вадящийся и ставит на место. Бегущий за битой может остановиться на кону, у биты и на кону по пути обратно.

Если клёк будет стоять на месте, когда бегущий за битой бежит, – то он «заклёкан» и начинает вадить без разговоров.

Однако так случается редко, т. к. «с первых рук» никто не рискует.

Другой разговор, если все, за исключением одного, игроки стоят у своих бит или на кону, тогда последний должен «выручать», т. е. обязательно сбить клёк и желательно подальше, тогда все возвращаются с битами за черту.

Если «последняя рука» промахнулась, то тот, кто вадится, сам идет к битам за коном и, начиная с дальней, бросает их в кон, стараясь сбить клёк. Если это удается, то вадит тот, чьей битой удалось попасть в клёк.

Если вадящий промахнулся всеми битами, то вадит тот, кто стоит с битой на кону (если такого нет, то вадящий остается при клёке и круг повторяется).

Здесь есть вариант. Можно условиться, что когда все промахнутся, то вадящий небитами старается сбить клёк, а клёком попасть в лежащие за коном биты. Ясно, что если попасть, начиная с дальней, не удается, то вадит стоящий с битой на кону, а если его нет, то вадит повторно.

Если игроков много и вадит команда, то все так же, но непосредственно вадящий бежит за сбитым клёком и, подняв его, бросает кому-то из своей команды, и если клёк будет пойман на лету, то поймавший ставит клёк на место. Тут «заклёкать» можно быстрее и игра усложняется.

Обычно выбирают и судью, т. к. иначе споров не избежишь – добежал или «заклёкан» в прыжке и т. п.

Чижик. Нужен простор, желательно луг. На улице, даже широкой, играть можно, мы и играли, но «размах» не тот.

Из инвентаря нужны: Чиж, палка длиной 25–30 см и толщиной в палец, желательно попрочнее, концы ножом закругляют. Подавалка (сейчас называют бита) – тоже палка, чуть толще, длиной 1,2–1,5 м. Конец м. б. плоско стесан.

На земле чертят или отмечают предметами кон – квадрат 22 или около того; «черта» – в 30–50 метрах от кона.

Играют две партии, лучше побольше в каждой, до 8–10 человек. Подающая партия в районе «кона», вадящаяся расходится в разные стороны за «чертой».

Общая задача – подающие поочередно выбивают из пределов кона битой чижа – подальше. Каждый имеет «одну руку», т. е. бить может один раз, при неудачном ударе или промахе «рука» теряется.

Каждый может восстановить «руку», для чего следует сбегать до «черты» и обратно за «кон» во время, пока чиж находится вне кона, т. е. летит после удара или лежит на земле до тех пор, пока игрок противной стороны не поймает чижа или не подберет его с земли в руку. В этот момент бегающие «столбенеют», т. е. останавливаются где застигнуты на месте до следующего полета чижа.

Вадящиеся должны возможно быстро вернуть чижа в кон, тем ограничить время для восстановления «рук».

Удачнее всего чижа поймать (тогда разрешается бросить чижа в «кон» от «черты» или быстро подобрать с земли, но тогда бросать «чижа» в «кон» следует с места.

Если «чиж» оказывается в пределах «кона», – партии меняются местами.

Деталь. Если «чиж» пойман и бросается в «кон» с «черты», то очередной игрок бьющей стороны и имеющий «руку», – может «чижа» битой отбивать, с целью не допустить попадания «чижа» в «кон». Если бросают с места, отбивать нельзя; то же, если нет «руки».

Способов подачи «чижа» несколько.

Простейший «с камня». Чиж кладется на камень так, чтобы конец выступал в сторону «черты». Игрок бьет по концу чижа битой (подавалкой). Чиж, крутясь, летит в сторону черты, обычно низко и недалеко.

Второй способ «с земли из ямки». Чиж кладется на небольшую ямку в пределах кона. Игрок подсовывает конец (плоский) биты в ямку под чижа, подбрасывает его в воздух и бьет на лету.

«С земли накатом» (самый сложный и ценимый способ). Чиж кладется в пределах кона на ровное место. Игрок плоским концом биты накатывает чижа на биту, подбрасывает вверх и бьет по чижу в воздухе влет.

Подача подбросом. Второй игрок подбрасывает чижа вверх в сторону подающего, а последний бьет чижа влет, причем оба игрока находятся в границах кона.

Могут использоваться все способы подачи в зависимости от мастерства, можно обусловить одну.

Очевидно, как и в клёке, подающая команда устанавливает очередность по возрастающей мастерства. Последним подает самый надежный игрок («выручалка»), причем может оказаться, что он остался один, а остальные либо за чертой, либо стоят «застолбленные».

Перед началом игры обуславливают отдельные правила и ограничения, например, способ подачи, без отбоя чижа из кона, или наоборот – отбой разрешен во всех случаях.

Размеры кона и удаление черты тоже зависят от уровня игроков. При игре в чижа фигура судьи тоже не лишняя, т. к. следить есть за чем.

Лапта (сейчас иногда говорят Русская лапта, а вообще-то из лапты и образовался заокеанский бейсбол, это уж точно).

Инвентарь. Мяч, можно теннисный или детский такого же размера. Вырезали мяч и из цельного куска резины, но это инструмент опасный, особенно в руках взрослых парней. Бита посолиднее, чем для чижа. Это скорее длинная дубина.

На лугу или другой просторной площадке размечается «кон» и «черта». Играют две одинаковых по числу участников команды.

Правила и тактика похожи на «чижа».

Играющие команды расходятся, одна в районе кона, другая за «чертой» рассредотачивается с расчетом контролировать все поле.

Подача по очереди, каждый игрок имеет одну «руку» (право на подачу), которая восстанавливается пробежкой от «кона» до «черты» и обратно. Бежать можно только когда мяч в воздухе или на земле, до того момента, когда он окажется в руках любого игрока противной стороны. В этот момент бегущие обязаны «столбенеть» (останавливаться).

Варианты. 1) Пойманный мяч бросается с «черты» в «кон», а очередной игрок подающей команды мяч старается отбить. Если это удается, то это равноценно обычной подаче, и можно бежать. Если мяч попал в кон – команды меняются. 2) Пойманным мячом стремятся попасть в любого бегущего или «застолбленного» игрока (это зверская лапта, особенно если мячик «литой»). Можно увертываться от мяча, но если игрок получит попадание (будет «засален») – команды меняются местами.

Цель игры – вадить другую команду подольше, например, 2–3 круга, без смены.

Подача выполняется ударом биты влет по подброшенному вторым игроком мячу, причем оба в пределах кона.

Опять аналогия с чижом. Желательно, чтобы с подачи мяч летел высоко и далеко, но не в руки игрока противной команды. Длительный полет мяча обеспечивает время для пробежки игроков для восстановления «руки».

Поймать летящий мяч, особенно после хорошего удара, – трудновато (можно «отсушить» ладони).

В бейсболе придумали рукавицы с ловушками, а также более сложную разметку поля, счет по очкам и некоторые усложняющие правила, но суть лапты осталась.

По-моему, игру в чижа (правила похожи на лапту) придумали из-за отсутствия мячей (мяч заменен палочкой, это доступно всем).

В детстве мы увлекались лаптой, причем команды были смешанные, девочки играли на равных, а некоторые были и удачливее, и били по мячу мастерски.

Играли и в городки (чаще называли «чушки»). Конечно, инвентарь был самодельный и играли на проезжей части улицы, а не на бетонированных площадках. Фигуры и правила были издавна такие же, как и сейчас.

Родные и знакомые

Я могу судить о знакомых, к которым брали меня и Нину. Это прежде всего Бекетовы, Александр Гаврилович и Клавдия Ивановна. У них был сын Иринарх, сверстник Георгия, т. е. старше меня лет на 8.

Интересна его судьба. После окончания семилетки и рабфака (иначе в институт попасть было трудно) он поступил в институт им. Лесгафта. В начале войны оказался на Северном флоте в составе экипажа подводной лодки К-1 Гаджиева. Погиб вместе с ним.

Клавдия Ивановна, которая была акушеркой и принимала мое появление на свет Божий, была старой приятельницей мамы. Она имела брата Степана Ивановича Спирина – учителя. Как я понял позже, он играл определенную роль в организации фронды учителей, в результате которой позже я попал в Артек.

Александр Гаврилович был человек удивительный и своеобразный. Мировая война застала его студентом медицинского факультета, и на германский фронт он попал фельдшером. После революции доучился и был в Бузулуке одним из почитаемых врачей-терапевтов. Похож он был на Дон-Кихота (на моей памяти бородку ликвидировал). Ходил прямо, обязательно с тростью, в длиннополых черных сюртуках при крахмальных воротничках и манжетах – летом и в долгополом, чуть не до земли пальто с большим каракулевым воротником и высокой каракулевой же папахе – зимой.

Дома он преображался в американского фермера, как их рисовали. Надевал ковбойку, комбинезон, шляпу с полями (иногда фартук с массой карманов) и становился тем, чему был отдан великий талант и неистовая страсть – агроном, зоотехник-экспериментатор.

Двор их дома на ул. Оренбургской был засажен до последнего сантиметра. Плодовые деревья лучших, в ряде случаев уникальных сортов. се многократно привитые. То же с кустарниками малины (черной, белой, желтой), крыжовника с ягодами как у винограда, самого винограда разных сортов, роз и т. д. и т. п. Все дорожки были проложены камнем и обсажены самыми экзотическими цветами. Во дворе была маленькая теплица с отоплением и всяческими экзотами и всевозможными черенками, саженцами и рассадой. Все это успешно вырастало, плодоносило и находилось в непрерывном эксперименте. Александр Гаврилович состоял в переписке с известными садоводами, посылал сам и постоянно получал посылки и бандероли с семенами и саженцами. Щедро раздавал всяческие плоды своих трудов и экспериментов. Казалось бы, этого хобби – вполне достаточно! Но нет, во дворе был сарай и несколько клеток, вольер и выгородок со всяческой живностью. Это были какие-то необыкновенные куры (то только белые, то темно-коричневые, громадных размеров, которые несли яйца с коричневой скорлупой). Не менее особенные кролики (и пуховые, и мясные, и еще какие-то). Одно время появились нутрии, для которых был устроен пруд с соответствующей флорой.

Конечно же, при таком трудоемком хозяйстве и сам Александр Гаврилович, и члены его семьи были постоянно заняты.

Но всего этого мало: доктор Бекетов был страстный, умелый и удачливый рыболов, причем и здесь вся снасть и приспособления были самодельными, рациональными и наилучшего качества.

Я много раз участвовал с самых ранних лет в рыбалках и с ночевкой, и без ночевки, чаще всего с отцом и Бекетовыми, реже более представительной компанией, но тогда бывал дядя Саша Якунин (Клинаев).

Александр Петрович был старшим сыном родной сестры моей бабушки (см. родословную по женской линии). (Работа по составлению этой родословной закончена не была. – М. К.)

Воспоминания моего раннего детства неразрывно связаны с этой семьей, где мы бывали по праздникам (церковным и семейным) очень часто.

Припоминаю большой старый дом (8 или 10 комнат), большой двор с ледником, добротными сараями с чердаками, набитыми всяким интересным старьем, массу деревьев и кустов в саду и, главное, много приветливых и добрых людей.

Старейшей была «старенькая бабушка» Елена Маслова, мать бабушки моей Агриппины и Марфы, матери Александра, Владимира, Зинаиды, которые жили вместе. В других городах жили ее дети Антонина, Николай, Анна, Елизавета. Кроме того, был сын Федор, убитый в 1924 г. случайным выстрелом из охотничьего ружья сыном Александра от первой жены Марии, тоже Александром. Ему тогда было 10–11 лет.

Старенькая бабушка Елена жила в нашей семье до болезни Нины (т. е. до года 1927–28), а позже в доме своей дочери Марфы.

Визит к Якуниным обязательно начинался с комнаты старенькой бабушки. Мы с Ниной (а позже я один) здоровались и получали по леденцу из большой железной коробки. Бабушка Елена постоянно сидела или лежала в своей комнате. Затем мы шли за стол или во двор, где была масса интересного в любое время года.

Дядя Саша работал кассиром в банке. Это был большой, полный и очень добродушный человек. Любил рыбалку и нередко составлял компанию в рыболовных экспедициях моего отца. В тридцатых годах дядя Саша был арестован и бесследно исчез.

Дядя Володя был адвокатом, видимо, хорошим, т. к. я часто слышал о выигранных им судебных процессах. Он болел туберкулезом. В отличие от дяди Саши был худ. Ко мне относился очень тепло, любил детей. Почти ежегодно уезжал с женой Евгенией в Крым, откуда присылал открытки с видами Алупки и Ялты. Впервые о Крыме я составил какое-то впечатление по его открыткам и рассказам, которые я невольно слушал. Дядя Володя умер в Алупке вскоре после ареста дяди Саши.

Тетя Зина была моложе всех. Учительствовала в Бузулуке, а позже в Самаре. Как-то в 50-х годах, делая пересадку в Куйбышеве, я был у нее и поразился громадной библиотеке ее мужа Антимонова. После его смерти и выхода тети Зины на жалкую учительскую пенсию библиотека стала основным источником ее существования.

Мама была с ней в дружеских отношениях всю жизнь. Я переписывался с конца 70-х годов. Много сведений о родословной по женской линии получено от нее. Однако, несмотря на мои вопросы, тетя Зина ничего не сообщила о своей сестре Антонине, которая после гражданской войны оказалась в Харбине, а позже в Америке. Она была старше Зины, которой в 1990 г. исполняется 84 года.

Постепенно большая и очень дружная семья распалась. Дом заполнили многочисленные сестры и братья жены дяди Саши – тети Тони, и контакты с этой семьей прекратились.

Моя крестная Анна Петровна Леонидова была школьной подругой матери. В года моего детства она была учительницей (так же как и ее муж Николай Степанович), у них было две дочери: Вера, моя сверстница, и Таня чуть младше. Жили они в своем доме по улице Толстого. В этом доме мы также бывали, но реже, чем у Бекетовых и Клинаевых.

Мой крестный Сергей Иванович Колоярский был соучеником отца по реальному училищу. В свое время они подружились на почве рисования. Как я помню, Колоярский был учителем рисования и черчения сначала в школе, позже в техникуме. Жил он в доме своей жены, близкие отношения не сложились.

Как мне помнится, в 30-е годы он сидел лет 5, возвратился в крайнем ожесточении и буквально изливал злобу и желчь на окружающих. Однако это не оправдывает его поступка в 1951 году.

После сдачи экзаменов в Каспийском ВВМУ я получил отпуск и приехал к маме в Бузулук.

Конечно, вид у меня был блестящий и преуспевающий: капитан-лейтенант в тужурке, при кортике и белых перчатках. Однажды по пути с очередным визитом мы с мамой встретились с Колоярским и несколько минут поговорили, причем я удивился степени его озлобленности на всех и вся. Этого было достаточно, чтобы в училище пошло письмо, где правда о моей семье переплеталась с невероятно злобным вымыслом.

После моего возвращения из отпуска начались неприятности, т. к. письму по линии КГБ был дан ход.

В конечном итоге только благодаря энергичным действиям адмирала Рамишвили я отделался переводом в Балтийское ВВМУ в Калининграде. Но это отдельная эпопея.

В Бузулукский период моего детства бывали мы и в семье Герасимовых, о них я написал, говоря о Георгии.

В моей памяти сохранились еще фамилии Плешивцевых, Звягинцевых, у которых бывали родители. Я не помню, что меня туда брали в детстве.

Вспоминаю, что множество раз мы ездили на железнодорожную станцию встречать проходящие поезда. Было принято, что если кто-нибудь из родственников (дяди Михаил, Василий, Виктор; тети Нина и Сима) проездом бывали в Бузулуке по пути в Ташкент или из Ташкента, то давалась телеграмма, и мы ездили встречать. В Бузулуке менялась бригада (паровоз) и поезда стояли минут 15–20. Такие встречи обязательно сопровождались обменом «гостинцами». С тех пор помню особый вкус ташкентского винограда и дынь.

В Бузулук несколько раз приезжал из Бугуруслана и даже по нескольку дней жил у нас брат бабушки Василий. В 1937 г. он был арестован и исчез.

После смерти Нины зимой 1930 г. мои родители ездили на несколько дней в Москву, взяли с собой меня. Останавливались у какого-то родственника – учителя. Он был похож на портреты Чехова (в пенсне на черном шнуре, с усами и бородкой). Помню, что он был знатоком Москвы и бесконечно подробно рассказывал о церквях и монастырях, Кремле и даже отдельных домах. Он возил нас к храму Христа Спасителя, и мы присутствовали на одном из взрывов. Храм взрывали по частям, т. к. сделан он был, как я узнал позже, невероятно прочно.

Во время этой поездки я впервые был на Красной площади и в мавзолее Ленина.

Американцы

Весной 1930 г. в заволжские совхозы, которые были организованы на месте целиком раскулаченных сел, стали поступать американские тракторы фирм Катерпиллер и Калитрак. Это были впервые увиденные мной гусеничные машины, прообразы более поздних наших тракторов ЧТЗ и СТЗ НАТИ.

Для обучения трактористов из Америки приехали инструктора. В совхозе «Средневолжская Коммуна» было двое. Один из них, мистер Джеймс Харрингтон, был определен на квартиру в наш дом. Сдавались обе комнаты окнами на улицу.

Вначале Харрингтон жил один. Летом приехала его жена Вильма – очень красивая, лет 20, не более.

Сам Харрингтон был здоровенный детина, похожий по типу на Джека Лондона (белобрысый, с боксерской челюстью, очень шумный, громогласный и подвижный).

К нему была прикреплена машина марки Ford типа пикап, которую он сам мастерски водил.

С появлением американца в нашем доме на Пролетарской улице был проведен электрический свет. Проводку сделали белым проводом на больших фарфоровых изоляторах, конечно, проводка была наружной. Электрические лампочки появились во всех комнатах и на кухне, но выключатели были не на стенах, а в патронах. Джеймсу очень понравилась большая керосиновая лампа «молния», которая висела в большой комнате как люстра. Он переделал эту лампу на электрическую, вставив вместо горелки – патрон.

К началу лета приехала Вильма. У американцев была масса невиданных вещей и принадлежностей. Например, радиоприемник от сети с динамиком внутри корпуса. В то время приемники были самодельные, с лампами на ящике, причем лампы горели как осветительные. Динамик типа «Рекорд» подключался отдельно, кроме того, были наушники (телефоны), т. к. динамик сплошь да рядом «не тянул». Питание было аккумуляторное, причем аккумуляторы носили (или возили) заряжать на почту.

По-русски американцы не говорили и не хотели учиться (разве что м-р Харрингтон быстро усвоил мат). На работе, где он обкатывал тракторы и вел курсы трактористов, у него был переводчик, а дома переводила мама.

Американцам часто слали посылки. Я тогда впервые попробовал консервированные сосиски, ветчину, ананасы и различные фруктовые и овощные соки.

Иногда наезжали американцы-инструкторы из других совхозов, и во дворе стояло одновременно по 4–6 автомашин.

Тогда же впервые я увидел газеты на нескольких листах и красочно оформленные журналы с экзотическими картинками и рекламой.

В середине зимы Вильма уехала, а вскоре укатил и мистер Харрингтон. В семье кроме воспоминаний остались и долго применялись некоторые инструменты и хозяйственные предметы (чистилка для картошки, терки, ножи и ножницы).

Отец с Харрингтоном был в приятельских отношениях, научился управлять автомашиной и трактором. Позже, уже в войну, отец писал мне, что эти навыки ему пригодились на фронте.

Кроме мата, Харрингтон освоил названия спиртного: «Спотыкач», «Ерофеич», «Зубровка» и др. Простую водку почему-то не покупали, крепкие настойки преобладали и пользовались популярностью (учитывая сухой закон, который свирепствовал в то время в Америке).

Лето в деревне

В начале 1931 г. отец уехал учиться в Ташкент, а мать устроилась на работу в управление совхоза Коминтерн. В начале лета управление перевели на базу совхоза в деревню, раскулаченную почти целиком. Дома стояли пустые. Я провел лето в деревне. Мы с мамой жили в доме, который занимал главный бухгалтер совхоза – сибиряк с большой семьей; детей было четверо, причем двое моего возраста. Недалеко было помещичье именье, дом с колоннадой и большим парком. Был сад, весьма доступный, мы часто туда наведывались по поводу скороспелых яблок, ранета и крыжовника с малиной. Сад был одичавший, но плодоносил.

В помещичьем доме жил управляющий отделением совхоза по фамилии Могильный. Он приехал с семьей из Америки и был сыном эмигранта, что-то, помнится, потемкинца. Конечно, был большевиком. Его два сына моего возраста имели имена Ленин и Маркс-Ленин (Ленчик и Марленчик), часто мы играли вместе. Их мать была американка и по-русски говорила неважно. Много позже я слышал, что Могильный был арестован и расстрелян, а семья сослана.

Часто мы играли в гараж, т. к. недалеко был совхозный гараж с тремя машинами, которые мы, конечно, знали «в лицо». Это были полуторка «форд» и две побольше – АМО и «мерседес-бенц».

Главным развлечением была речка, извивающаяся на окраине деревни. Речка была небольшая. Были перекаты и ямы, берега, поросшие ивняком и подлеском. Участки с небольшими обрывами и песчаными пляжами. Купались и жарились на солнышке целыми днями, а утром и по вечерам рыбачили. Рыбья мелочь (пескари, ерши, окуньки и красноперки) попадалась массой, так что мать моих соседских приятелей, сибирячка, систематически жарила нам на громадной сковороде нечто вроде шкары. Это было тем вкуснее и кстати потому, что с питанием становилось все хуже и хуже.

Готовила на всех жена бухгалтера, не помню, как ее звали. Помню, как она давала детям по чайной ложке сахара, высыпая его прямо на стол, а мы макали в сахар кусочек хлеба и с удовольствием ели, а потом и клеенку облизывали.

С первого сентября пошли мы в школу. Школа помещалась в избе с одной большой комнатой, где стояли столы и скамьи, на глухой стене висела классная доска. Четыре ученика было в 7 классе (они сидели за одним столом сбоку), три ученика было в 4-м классе, они тоже сидели за боковым столом с другого бока.

Первые столы (по-моему, три в ряд) занимали ученики 2-го класса, и остальные 2 или 3 ряда столов – первоклассники. Учительница была одна, звали ее Лариса, одновременно она была пионервожатая. В конце первой четверти к ноябрьским праздникам весь первый класс был принят в пионеры, так что октябренком я фактически не был. Занятия в школе проходили интересно.

С начала урока Лариса давала задание 7-му, 4-му и 2-му классам (по учебникам или книгам), а потом занималась с первоклассниками поочередно азбукой или письмом, но еще ежедневно было пение. Например – даст задание старшим, а с первоклассниками разучивает «Наш паровоз летит вперед, в Коммуне остановка» или «Интернационал». Несмотря на такую методику, к концу четверти я и читал, и писал.

В ноябрьские праздники мы с мамой уехали в город. Она перевелась счетоводом в контору «Совхозснаб» в Бузулуке.

По возвращении в город учебу я не продолжал. Вроде бы у мамы был такой мотив, – чтобы более взрослым кончил школу. Я в школу не рвался и с удовольствием проездил зиму на новых лыжах.

Этой зимой я начал ездить с крючком за автомашинами.

Сейчас этим не занимаются, а была целая эпоха «крючников». Я ездил зимами с крючком до четвертого класса включительно.

Промысел крючников заключался в катании за автомашинами на коньках.

Зимой на дорогах образовывалась наледь, и автомашины, особенно на поворотах, сбавляли скорость. Крючники караулили машины на перекрестках и на ходу цеплялись крючками из толстой проволоки (толщиной в карандаш и более) за борт машины. Ехали за машиной на крючке или держась за край заднего борта.

Иногда за одной машиной ехало по 4–6 крючников.

Шоферам это не очень нравилось, и если в кузове был грузчик или пассажир, он сгонял желающих прокатиться.

Применялся и такой маневр – шофер вилял с колеи на обочину, покрытую мягким снегом, от неожиданного резкого торможения крючники отрывались и катились кубарем.

Иногда шофер останавливался и отгонял ребят, что называется, вручную.

Нередко за машиной заезжали далеко за город, до моста через Самару или за вокзал, и когда становилось ясно, что машина обратно не поедет – отцепившись, ковыляли в город довольно далеко. Конечно, бывали и несчастные случаи. Крючничество не поощрялось ни родителями, ни в школе, однако почиталось занятием лихим и процветало в определенной среде подростков.

Арест отца

Аресты в городе шли. Взрослые об этом узнавали. Незадолго был арестован врач, заведующий лабораторией, в которой работал отец. На улицах стали даже днем встречаться арестованные под конвоем 2–4-х «сотрудников» в гражданском с револьверами наголо.

Боялся ли отец ареста? Боялся, но вины не чувствовал, т. к. три месяца в белой армии Колчака в качестве рядового офицерского полка, не участвовавшего в зверствах и репрессиях, никого не убивавшего, казалось, не было поводом для ареста.

Слышал я кусок разговора между родителями много позже и далее. – Уже в тюрьме и тем более в лагере он понял, что поводов для ареста вообще могло не быть. Достаточно было косого взгляда лица из власть имущих или «сотрудников», или упоминания фамилии на чьем-то допросе. Например, на вопрос: «Кто присутствовал при разговоре (высказывании, анекдоте)?» Возможно, что подобный вопрос был задан и заведующему лабораторией. Возможно.

Арестовывать пришли ночью. Четверо «сотрудников» и двое понятых, соседей.

Я проснулся от громких разговоров, топанья и зажженного света. Однако тихо лежал в своей деревянной кроватке с загородками. Никто не обращал на меня внимания. Все столпились в большой комнате, где начался обыск. Я оделся, вошел тихо в открытую дверь и присел на корточки у стены. В комнате был полный разгром. На полу валялись книги и мелкие вещи. Со стен были сняты и выдраны из рамок картины. Автопортрет отца был сорван с подрамника и, свернутый в большую трубку, – лежал на столе. За столом сидел, видимо, старший, листал альбомы с фотографиями и время от времени обращался к отцу с вопросом: а это кто? Некоторые фотографии вынимал и откладывал. Остальные трое рылись в книгах и в ящиках комода, выбрасывая книги с полок, а вещи из ящиков на пол.

Так были перевернуты все комнаты и кухня. С вещами обращались, как и описываются обыски в литературе, не было вспарывания подушек и перин, остальное было в ассортименте.

Под конец этой процедуры я был согнан с места и устроился в проходной комнате на тахте, которая была уже исследована и сдвинута с места. В мою кроватку бабушка подбирала одежду с пола.

Как уводили отца, я не видел. Проснулся от того, что меня с плачем обнимала мама.

В последующие после ареста дни на меня никто не обращал внимания, было не до меня. Мама ушла с работы (или ее уволили, узнав об аресте ее мужа). Она проводила время у юристов и у тюрьмы, а через несколько дней уехала в Самару, т. к. отца отправили туда.

Когда я по моему запросу получил документы о реабилитации отца, то узнал, что следствия и суда фактически не было. Заседала «тройка», которая и вынесла приговор.

Бабушка, как я позже понял, хлопотала с продажей дома. Тут я пошел в школу, опять в первый класс, мне было ровно 8,5 лет.