Шелковые узы Тренау Лиз
– Пожалуйста, сэр, мы пришли увидеть мистера Броадстоуна.
– Кто вы такие?
– Анри Вендом, сэр, и моя мать, мадам Клотильда Вендом.
– Итак, мадам, зачем вы привели сына в мой дом?
Она покачала головой.
– Отвечай, женщина.
– Мы не можем сказать, сэр. – Анри не хотел предавать доверие доброй Луизы.
Мужчина покачал головой.
– Если вы не можете сказать, то почему я должен помогать вам? Проваливайте и не появляйтесь здесь больше.
Они провели ужасную ночь возле дверей дома ткача, пытаясь избежать внимания разных подозрительных личностей, бродивших по улицам после наступления темноты. Холодный дождь лил всю ночь, а странные звуки города пугали их. За это время Анри не раз пожалел, что согласился последовать напутствию дочери главы городского совета, подарившей ему надежду начать все сызнова. Теперь надежда умерла на шумных вонючих улицах этого города.
Утреннее солнце высушило их одежду. Они остановились возле рынка, чтобы купить пару горячих пирожков, истратив на них последние несколько пенсов. Анри попытался сформулировать фразу по-английски, и в этот момент торговка улыбнулась ему и ответила на чистом французском. Анри очень удивился. Они впервые услышали родную речь с тех пор, как попали в эту страну.
– C’est gratuit[15], – сказала она, протягивая ему пирожки. – Оставь пенсы себе. У вас утомленный вид.
Клотильда расплакалась.
– Oh, merci madame, merci mille fois! Dieu vous bnisse[16].
Всхлипывая, она поведала историю их бегства из Франции. Наконец-то она смогла рассказать кому-то об их бедствиях.
– Ah, les pauvres[17], – промолвила торговка. – Мужайтесь, мадам. У вас все еще есть ваш милый сын. И вы теперь именно в том месте, где можно начать новую жизнь.
– Mon Dieu![18]
Они не верили своим ушам. Оказывается, они попали туда, где десятилетиями, пытаясь избежать преследования на родине, оседали тысячи французских и фламандских граждан. Англичане исповедовали ту же религию и, по крайней мере официально, не препятствовали французам селиться на своей земле, хотя местные жители не всегда были им рады.
По словам торговки, в этом месте, как раз за городскими стенами, обитало большинство французов. Там были церкви, благотворительные организации и, что казалось чудом, – буквально сотни ткачей шелка, сновальщиков, крутильщиков, купцов, торговцев.
Женщина развела руки в стороны, показывая масштаб того, что пыталась им описать.
– Тут найдется работа для каждого, – сказала она. – В Лондоне шелк пользуется бешеной популярностью.
Когда Анри с матерью наконец собрались уходить, торговка посоветовала им отправиться к французской церкви на Форньер-Стрит рядом с районом Спиталфилдс. В храме им должны помочь. Последовав ее совету, они направились к самому высокому зданию в округе.
Подойдя ближе, Анри задрал голову, любуясь невероятной башней, построенной уступами, словно свадебный торт. Ее шпиль почти касался облаков. У Анри закружилась голова. Здание напоминало дворец: широкие гранитные ступени вели к двери, построенной для гигантов. С обеих сторон от входа высились массивные столпы, обхватить которые удалось бы лишь нескольким взрослым людям. Все строение было ярко-белого цвета и блестело ярче свежего снега. Оно сверкало, словно маяк среди темных шумных улиц города.
Пока они стояли, с благоговением глядя на храм, Клотильда снова начала плакать.
– Церковь слишком прекрасна, – сказала она. – Как же пара бродяг, подобных нам, может войти туда?
Но Анри потащил ее вверх по ступенькам.
– Мы не узнаем это, если не попробуем, мама. Что же еще нам делать?
Когда они приблизились к двери, изнутри вышел высокий монах в черном облачении.
– Я могу вам помочь? – спросил он, глядя на них сверху вниз.
– Мы ищем французскую церковь.
– Тогда вам не сюда, леди. Это церковь Христа, – сообщил монах, показав рукой на храм. – L’glise de l’Hpital[19] находится вон там.
«Сложно поверить, что с тех пор прошло десять лет», – подумал Анри, миновав Лэмб-Стрит и Браун-Лейн и повернув на Вуд-Стрит, стараясь держаться подальше от магазинчика, где продавали миндаль в сахаре. Продавщица, одна симпатичная девушка, поначалу сопротивлялась ухаживаниям Анри. Потом, спустя несколько недель, ему удалось сорвать сладкий поцелуй с привкусом миндаля. А совсем недавно она позволила ему, хихикая и повизгивая, потрогать ее грудь. Но, как это часто бывает, стоило достигнуть цели, Анри почувствовал, что начинает терять интерес к этой девушке. Почему так получалось, он не мог понять. Теперь его мысли были заняты совсем другим.
В дальнем конце улицы Вуд-Стрит в лучах солнца, как и в тот памятный день десять лет назад, сияла английская церковь. Проходя мимо Форньер-Стрит, он увидел L’glise de l’Hpital, красивое здание, построенное на перекрестке с Брик-Лейн. Церковь гордо возвышалась среди рядов домов местных торговцев.
Когда Анри был подмастерьем, ему не разрешали покидать дом во время работы, но теперь он стал наемным работником, поэтом юношу часто отправляли в город с разными поручениями: он носил записки торговцам, забирал и относил шелк-сырец, разные другие материалы, инструменты, необходимые при изготовлении и обработке шелка. Он был очень рад этим новым обязанностям. Месье Лаваль всецело доверял ему. Время от времени Анри помогал обучать молодых подмастерьев основам профессии.
– Bonsoir, Henri[20], – крикнул ему месье Лаваль из окна.
Была лишь половина пятого, однако Анри решил не спорить.
– Простите за опоздание, сэр, – извинился юноша, входя в дом. – Шелли задержал меня на двадцать минут, но солнце пока не зашло. У меня есть еще три часа, чтобы закончить работу над дамастом. Pas de problme[21].
Месье Лаваль поднял взгляд от гроссбуха и поверх очков посмотрел на юношу. Как обычно, когда он не принимал клиентов, этот господин был одет в мешковатые штаны и жилет, видавший лучшие времена, кроме того, на нем был его любимый темно-бордовый бархатный берет, скрывавший плешь. Месье Лаваль не отличался красотой, но на его пухлом морщинистом лице, зачастую имевшем нездоровый цвет, читалось, что за долгую жизнь он познал и тяжкий труд, и мирские удовольствия – вкусно ел и пил, любил и был любим.
Он широко улыбнулся своему протеже. Месье Лаваль стал свидетелем того, как изможденный, замученный вшами мальчишка, с которым он познакомился много лет назад, словно гусеница, обретающая новую жизнь в форме бабочки, превратился в умного, бодрого молодого человека, хорошо справляющегося с тяжелой работой. Лаваль видел, что Анри легко освоил профессию и понимал: однажды юноша может стать самостоятельным мастером.
Месье Лаваль был членом гугенотской общины и попечителем французской церкви, за годы сумевшей выработать четкие процедуры оказания помощи сотням обездоленных земляков, ежегодно прибывавших из Франции. Каждой семье выдавалась поношенная одежда и обувь. На несколько недель, пока они не найдут работу и не смогут встать на ноги, их селили в дома прихожан, где о них заботились, обеспечивая пропитанием.
Месье Лаваль прекрасно помнил, как познакомился с Анри и его матерью. Их ужасное состояние тронуло его до глубины души. Он с радостью предложил им пожить у себя в доме, особенно после того как узнал, что они родом из того же региона Франции, где жили его предки. Сам он там никогда не бывал, ведь родители месье Лаваля сбежали от преследований католиков еще до рождения сына.
В те времена, прежде чем гугеноты тысячами начали покидать страну, англичане принимали беглецов очень радушно. Но по мере того как количество беженцев росло, на некоторых улицах уже обитало больше французов, чем англичан, и от радушия местных жителей не осталось и следа. Даже когда гильдия сняла ограничения для чужаков и месье Лаваль, подобно многим другим французским мастерам, смог спокойно заниматься своим делом, возмущение англичан росло.
Вечером, когда в тавернах ужинали молодые люди, на улицах Спиталфилдс становилось опасно. Довольно часто Анри оскорбляли, называя его «капустной головой», «лягушатником» или «французским ночным горшком». Буквально на днях он подобрал на улице листовку с заголовком «Проблемы, которые могут возникнуть, если давать иностранцам слишком много вольностей». Он бегло просмотрел ее и с отвращением сжег.
Благодаря посредничеству месье Лаваля, Клотильда очень скоро получила должность шелкокрутильщицы. У нее был опыт работы, и ее навыки пользовались спросом, особенно учитывая тот факт, что она готова была работать много часов подряд и это не влияло на качество ее труда. За несколько недель женщина успела хорошо зарекомендовать себя, что обеспечило ее постоянной работой, поэтому она смогла снять отдельное жилье. Месье Лаваль помог им подыскать небольшую комнату на улице Брик-Лейн.
Впервые за несколько лет Клотильда почувствовала, что у нее есть к чему стремиться, есть настоящая работа, которая поможет отвлечься от тяжелых мыслей, сводивших ее с ума. Постоянный страх, поселившийся в душе Клотильды, постепенно начал отступать. Несколько раз Анри видел на ее лице улыбку.
Его послали учиться в церковно-приходскую школу, где он быстро научился говорить и писать по-английски. Кроме того, паренек проявил недюжинные способности к арифметике, а также интерес к окружающему миру. Несмотря на юный возраст, Анри сумел очаровать всех вокруг. Он понял, что если вести себя хорошо и улыбаться, то можно достичь многого. Когда ему исполнилось двенадцать лет, месье Лаваль предложил мальчику работу за станком.
От рассвета до заката Анри сидел под ним и по команде мастера тянул за нужные ниточки. Это создавало фигурный рисунок на материи. Уже тогда у Анри возникала масса вопросов. Он хотел знать, как рисунок переходит на ткань с оригинала, как работает станок и почему они используют то или другое денье. Именно этот его живой интерес, трудолюбие и серьезность способствовали тому, что месье Лаваль взял Анри к себе в подмастерья в возрасте четырнадцати лет, не требуя за обучение никакой платы.
Его щедрость воздалась ему сторицей. Парень неукоснительно следовал правилам. Он был «скромным, вежливым, чистоплотным и, самое главное, во всем слушал мастера». Через какое-то время месье Лаваль начал доверять ему все более сложную работу, которую Анри выполнял очень качественно.
В семнадцать лет контракт Анри закончился, и юноша с благодарностью принял предложение месье Лаваля пойти к нему наемным работником с полным пансионом. Когда будет готов, Анри предоставит результаты своего труда, чтобы показать, что он уже способен быть принятым в гильдию ткачей шелка в качестве мастера. Тогда парень сможет начать собственное дело, нанять подмастерьев и работников. У много лет назад овдовевшего месье Лаваля не было сыновей. Не так давно ему в голову пришла мысль, что Анри мог бы однажды унаследовать его дело.
Единственная дочь месье Лаваля Мариетта всегда смотрела на Анри как на старшего брата, которого у нее не было. Но в пятнадцать лет ее отношение к юноше немного изменилось. Она начала порой хвалить внешность Анри, приятный цвет его лица, густые черные волосы, отросшие настолько, что парню пришлось собирать их в хвост во время работы, и жгучие карие глаза, которые, казалось, никогда ничего не упускали из виду.
Прежде она всегда огрызалась, стоило Анри подшутить над ней. Теперь же лишь глупо хихикала. Если он хвалил ее, например, за хорошо приготовленный обед, ее щеки тут же заливала краска.
Месье Лаваль видел, какие перемены происходят в дочери; в ее жизни начинается новый период, понял он и в тысячный раз пожалел, что его жена умерла и не может заняться этими вопросами. Через несколько лет Анри и Мариетта могли бы составить чудесную пару. Как только Анри станет мастером, месье Лаваль мог бы начать передавать ему бразды правления, а потом уйти на покой, читать книги и греть ноги у камина. Такое развитие событий было ему по душе.
Анри поднялся по ступенькам на верхний этаж, а затем по приставной лестнице выбрался на чердак. Он знал каждую трещинку на полу в этой комнате, каждый запах и звук, то, как свет проникал сквозь окна и падал на станки в разное время года, при разной погоде. Одиннадцать лет жизни провел он в этом большом, просторном помещении с его деревянным полом, сложенным из грубо очищенных досок, слуховыми окнами в передней части дома и двумя окошками, оборудованными в крыше. Три крепких деревянных станка, две прялки и рама, на которую вешались навои[22], занимали почти все пространство чердака, за исключением узких проходов между ними.
Возле стен до самого потолка стояли ящики с катушками, челноками и шпульками, тщательно рассортированные по цвету, форме и размеру. Пустая основа подвешивалась к потолку, а потом посылалась мотальщикам. Эти навои были слишком громоздкими для того, чтобы их можно было спустить по лестнице, потому их протягивали через створное окно и спускали на веревках на землю. Таким же образом они возвращались обратно.
В этот жаркий июльский день окнабыли открыты нараспашку. Так как чердак находился под крышей, зимой в нем было слишком холодно, а летом слишком жарко. Под станками была навалена солома, на ней спали подмастерья и работники. Когда обучение Анри подходило к концу, ему разрешили спать на выдвижной кровати в маленькой комнатке в подвале рядом с кухней, где никогда не бывало чересчур холодно или тепло. К тому же рядом находился чулан с запасами хлеба и сыра, откуда можно было понемногу тянуть еду, не вызывая подозрений у поварихи.
– Merde[23], как же тут жарко сегодня, – посетовал Анри, захлопывая за собой люк.
Подмастерье, который обычно помогал ему работать на станке, воспользовался отсутствием Анри и заснул на соломе. Бенджамин, другой подмастерье, отвечающий за обучение первого, сидел возле станка, на котором, как предполагалось, должен был соткать базовый рисунок для мужских жилетов.
– Ну, как дела? – спросил Анри, заглядывая ему через плечо. – Что ты делал все это время? Меня не было целый час, а ты даже дюйма не соткал.
– Нить порвалась, – пробормотал мальчик. – Очень долго искал ее. В этом цвете такую найти невероятно сложно.
Анри присмотрелся к материи.
– После каждого прохода челнока надо крепко потянуть за галево[24], чтобы натянулся уток[25]. Если станешь лениться, ткань выйдет неровно, и на обычном шелке вроде этого все будет очень хорошо видно. Смотри, чтобы месье Лаваль снова не оставил тебя без обеда.
Мальчик отличался невероятной ленью, а за то, что грубил мастеру, его часто оставляли без обеда. Он был избалованным единственным сыном одного английского моряка. Малый хотел бы пойти по стопам отца, но тот решил, что ремесло ткача принесет ему больше прибыли. К тому же эта профессия являлась не столь опасной. Анри сомневался, выдержит ли он все семь лет обучения, но юноше было приятно, ведь месье Лаваль доверил ему обучение мальца, поэтому он решил сделать все возможное, чтобы хорошо его научить.
Анри начал тормошить спавшего подмастерье.
– Пора работать, дружок.
Мальчик застонал, протер глаза и сел к станку.
Следующие несколько часов все трое тяжело работали. Каждый сосредоточился на своей задаче. В комнате слышался лишь стук челноков и скрип педалей. Анри жал на них, словно органист, давая короткие команды мальчику, за какие нитки тянуть: cinq, cinq, un, sept, six, dix[26].
Они понимали, что, когда солнце скроется за домами на другой стороне улицы, в комнате быстро стемнеет и тогда им придется прекратить работу. Изредка, если товар нужно было сдавать на следующее утро, они работали при свечах, но в таких случаях работа шла медленно и страдало качество. Тонкие шелковые нити, видимые лишь благодаря их блеску, при искусственном освещении глаз практически не улавливал. Неоднократно Анри приходилось переделывать кусок материи по причине изъянов, которые он обнаруживал в нем на следующий день при естественном освещении. Месье Лаваль сильно сердился в таких случаях.
Позже вечером, поев на ужин вареных яиц, яблочного пирога и выпив пива, а затем сыграв в нарды с месье Лавалем и Бенджамином, Анри спустился к себе в комнату. Повариха все еще гремела посудой на кухне, раскладывая дрова в очаге и заготавливая овощи на следующий день, однако Анри этот шум ничуть не беспокоил. Он оказывал на юношу успокаивающее воздействие. Анри вспоминал, что в детстве, когда они еще жили во Франции, слушал, как родители разговаривали и шумели на первом этаже, именно под его спальней.
Анри закрыл глаза и задумался, все ли хорошо у его матери. Год назад за ней начал ухаживать один из ее клиентов, ткач из Бетнал-Грин, чья жена умерла, оставив ему пять маленьких детей. Но у него было рябое лицо и скверный характер, поэтому Клотильда относилась к нему с подозрением. Хотя горе все еще сжимало ее сердце в груди, она нашла место в обществе, бесплатно помогая во французской церкви и хорошо зарабатывая благодаря ремеслу крутильщицы. Анри стал жить отдельно, а Клотильда научилась ценить свою независимость, не желая брать ответственность за новую семью. Итак, когда вдовец сделал ей предложение, она отказала.
К сожалению, он воспринял отказ как личное оскорбление и больше ей работы не давал. По всей видимости, он также подговорил друзей, потому что заказы от других постоянных клиентов тоже быстро прекратились. Мать, будучи гордой женщиной, редко жаловалась, но Анри не мог не заметить – она отказалась от второй комнаты, а это означало, что ей приходилось работать, есть и спать в единственной душной комнатушке. У нее в комоде было немного еды, поэтому он время от времени давал ей буханку хлеба или несколько яиц.
Анри рассказал об этом месье Лавалю, который старался при любой возможности снабжать женщину работой. Больше всего юноша хотел стать независимым мастером, чтобы заработать деньги и арендовать дом и станки. Тогда он смог бы окружить мать заботой, которой она заслуживала.
Еще недавно Анри перед сном представлял, как обнимает милую торговку миндалем, но на сей раз, стоило ему уснуть, он увидел англичанку, девушку со смелым взглядом и сине-зелеными глазами, которая разговаривала словно леди, а одевалась будто служанка. Она взяла его за руку и завела в комнату, завешенную шелками невиданной красоты. Замысловатые, изящные растительные мотивы прекрасно сочетались с яркими, насыщенными оттенками материи. Чтобы соткать пару ярдов такой ткани, требовались месяцы, поэтому она была по карману лишь графам, епископам и придворным.
Анри проснулся в темноте и понял, что в этом сне увидел свое будущее – его возьмут в гильдию и он создаст материю, которой позавидуют многие.
4
Не идите на поводу у веяний моды; в то же время избегайте эксцентричности и броскости в выборе одежды. Есть люди, которые готовы вопреки хорошему вкусу и здравому смыслу слепо следовать моде. Это явная черта мещанства.
Книга хороших манер для леди
Анна боялась того дня, когда будут готовы ее новые наряды и ей придется отказаться от удобных льняных юбок и жакетов, батистового платья, ставшего из-за частых стирок очень мягким, а кроме того, от удобного корсета.
Еще больше девушку беспокоило то, что она будет вынуждена дважды в день просить служанку помочь с переодеванием – сначала утром, а потом вечером перед ужином. Бетти была милой и услужливой девушкой, в некотором смысле она нравилась Анне больше, чем вся остальная семья, но ей не давала покоя мысль, что придется всецело зависеть от нее.
Дома у них были только приходящие повар и служанка, с ними никто не жил, потому что отец любил проводить вечера в кругу семьи без посторонних людей. Отношение тети к слугам озадачивало Анну. Сара общалась с ними иногда властно, иногда по-свойски. Девушка не могла понять, как ей самой лучше держать себя со слугами. В любом случае, она не хотела одеваться и раздеваться в присутствии посторонних.
Анна очень скучала по дому. Она ощущала постоянную, почти физическую боль, немного отступавшую, лишь когда девушка читала или разговаривала с кем-нибудь. Других развлечений у нее практически не было. Насколько она могла судить, жизнь лондонской леди лишена всякой цели, радости и интеллектуального стимула. У нее не было друзей, кроме Лиззи, с которыми можно было бы пообщаться. А девочку интересовали исключительно сплетни, одежда и прочие глупости. Если Анна пыталась обсуждать с кузиной романы или последние новости, Лиззи закатывала глаза:
– Ой, Анна, это все такое серьезное и неинтересное. Ты вечно роешься в этих книгах. Ну кому нужны глупая политика и войны, или что там еще замышляют шотландцы?
Порой к ужину приходили гости, и тогда за столом обсуждалось ужасное пьянство среди простолюдинов либо постыдная жадность и агрессивность наемных работников. Пару раз Анна пыталась поддержать разговор или задать простой вопрос вроде «Чего доиваются работники?» или «Как бедняки могут себе позволить джин, но не в состоянии купить хлеба?»
Каждый раз дядя Джозеф отмахивался от нее, как от надоедливой мухи.
– Зачем юной девушке забивать голову такими ужасными вещами? – говорил он. – Ты должна думать о приятном. О моде, музыке, искусстве и прочем. Эти темы тебе подходят больше.
После ужина дамы обычно удалялись в другую комнату, чтобы поиграть в вист или посудачить о моде. Из соседнего зала доносились голоса мужчин, оживленно спорящих о чем-то. Ей очень хотелось оказаться там, узнать подробности о жизни, работе и политике в большом городе. Но Анна решила пока прекратить задавать вопросы и сосредоточилась на чтении газет, которые каждый день приносил дядя.
Она читала отчеты о проблемах в отрасли производства шелка, вызванных контрабандой дешевых товаров из Франции. Тысячи ткачей лишились работы и голодали. Хлебные бунты, один из которых она видела по дороге в Лондон, становились обычным явлением. Говорили, что некоторые мастера нанимали людей без опыта, иногда даже женщин и детей, чтобы платить им меньше.
Рассказывали об избиениях, саботаже и прочих кошмарах. Например, ткача, который согласился работать, получая заниженную плату, привязали к спине осла и провезли по улицам, где над ним насмехались другие работники, стуча в сковородки. Это было ужасно. Люди, испытывающие нехватку денег на жизнь, вызывали у Анны жалость. Девушка очень надеялась, что эти проблемы не повлияют на предприятие дяди.
Тоска по родине особенно остро напоминала о себе ночью, когда двери в дом запирались и все домочадцы засыпали, однако звуки ночного города проникали через плохо подогнанные ставни окон в ее спальне. Лай собак, пьяные крики и визг женщин, которых Уильям называл «жрицами ночи», мешали Анне спать.
Девушка надеялась со временем привыкнуть к этому новому странному миру, но пока что часами лежала без сна, думая о Суффолке. Конечно, она очень скучала по матери. Анна вспоминала ее дорогое лицо, тонкие волосы, слегка отрешенный взгляд, спокойный, нежный голос. Мать научила ее рисовать и ценить все живое, разбираться в цветах, обрабатывать грядки, шить и печь. Все эти навыки девушка высоко ценила как драгоценное наследство, оставшееся от матери.
Анна скучала по природе – по морю с его переменчивым настроением и песчаным пляжем, по шелесту камыша на пустошах и мелких озерах, где часто можно слышать крики болотных птиц, полям, поросшим вереском, желтым ракитником, розовым шиповником и кипрейником.
Анне не хватало друзей из деревни, сестры, их собаки Шмеля, уроков рисования с мисс Дэниелс и особенно – отца.
Когда она немного подросла, Теодор начал рассказывать дочери о своей работе, жалуясь на запросы эксцентричных, своенравных членов паствы и требования, присылаемые от епископа. Он брал ее на встречи со счетоводом, где обсуждались финансы семьи, и с адвокатом, где рассматривались юридические вопросы, касающиеся церкви. Время от времени отец приглашал Анну на собрания паствы, когда собирался обсуждать какой-нибудь неоднозначный вопрос.
– Я могу доверять лишь тебе, дорогая, и ты мне нужна, хочу, чтобы ты стала моими глазами и ушами, тем самым помогая мне принять верные решения, – говорил он не раз.
Поэтому она смотрела и слушала, узнавая, как можно выиграть в споре, когда твой оппонент даже не подозревает, что проиграл; как вернуть обсуждение в нужное русло, не задев ничьих чувств; как разобраться в основах бухгалтерского дела и юриспруденции.
Когда у Теодора было плохое настроение, он признавался, что его вера пошатнулась во время затяжной болезни жены. Он спорил с дочерью о том, стоит ли продолжать молиться, если твоя вера не тверда. В лучшие времена они до поздней ночи обсуждали литературу, местную и национальную политику, философию, новые невероятные открытия науки и техники. Хотя сам он, в отличие от жены, не был склонен к наукам, Теодор поддерживал желание Анны учиться, оплачивая ее уроки, которые давала одна пожилая леди, ставшая местной знаменитостью из-за своей книги об иллюстрациях.
Анне не хватало личного пространства. В доме священника постоянно бывало много гостей, но она всегда находила спокойный уголок, где могла посвятить время себе. Здесь же единственным подобным местом являлась ее спальня. Однако если девушка проводила там слишком много времени и об этом узнавали Лиззи или тетя, ей приходилось отвечать на вопросы. Почему она так рано ушла к себе? Ей нездоровится?
Больше всего она скучала по свободе. Ей очень хотелось как можно подробнее узнать о том месте, где она теперь жила, изучить улицы города и, конечно же, найти себе темы для натюрмортов и пейзажей. С помощью повара она собрала на обеденном столе композицию для натюрморта из тарелок, чашек, буханки хлеба и персиков, но ей приходилось убирать ее каждый раз, когда семья садилась есть. К сожалению, ей так и не удалось восстановить композицию в первоначальной форме.
Она набросала на бумаге вид из окна своей спальни, пытаясь передать перспективу; написала портрет Лиззи в ее любимом желтом дамастовом платье на фоне гобелена. Фигуры людей ей всегда давались с трудом, а в доме с массивной мебелью и небольшими окнами девушке постоянно не хватало света. Из-за этого Анна начала высоко ценить работы таких мастеров, как Рембрандт и Вермеер, репродукции полотен которых видела в журналах мисс Дэниелс.
Но сильнее всего ее творческое воображение поражали растения – деревья и цветы. Ее завораживало то, как свет и тень играют на их стеблях и листьях, обладающих невероятным многообразием размеров и оттенков зеленого и других цветов.
На последней акварели, нарисованной девушкой перед отъездом из Суффолка, она изобразила зеленые побеги колумбины, свободно вившейся вдоль забора их дома. Анна была рада, ведь ей удалось передать ощущение движения растения, яркую белизну цветов с розовым оттенком. Отцу очень понравилась акварель, и он попросил разрешения повесить ее в кабинете, «чтобы она напоминала о тебе, когда мне будет одиноко». Анна уже решила, что, закончив свою новую картину, пошлет ее отцу на день рождения или на Рождество.
Здесь, в Лондоне, у нее было немного возможностей наблюдать за растениями. Она жила в царстве камня и металла. Указания тети не оставляли места для сомнений – Анне запрещалось покидать дом без сопровождения Лиззи или Бетти, она должна была выходить только по делу, заранее сообщая, когда вернется. Но Лиззи каждое утро углублялась в учебу, а Бетти занималась выполнением своих обязанностей, поэтому девушка очень часто была предоставлена самой себе.
Жара не ослабевала, и Анна заметила, что начинает дремать даже днем. Ей казалось, она теряет контроль над своей жизнью.
Тетя Сара обещала: как только все ее платья пошьют, они поедут в гости. Анна с ужасом ждала этого момента, ведь тогда ей придется делать вид, будто она другой человек, вести вежливые разговоры с незнакомцами, но даже это было лучше изоляции. Вот почему, стоило тете получить записку от мисс Шарлотты о том, что платья готовы, Анна с удивлением поняла: она, оказывается, нетерпеливо ждет этого.
Им предстояла короткая прогулка, поэтому карету не вызывали. Стоял теплый день, и к тому моменту, когда они добрались до Дрейперс-Лейн, Анна вся покрылась потом.
На вывеске над дверью было написано: Мисс Шарлотта Эмсбери, костюмер. В единственное окно Анна увидела внутри группу красиво одетых леди и джентльменов, но, когда вошла с тетей внутрь, поняла, что это были не люди, а манекены. Платья выглядели очень красиво, но на них было столько подвязок, кружев и оборок, что Анна удивилась, как можно в подобных нарядах вести нормальный образ жизни. Она надеялась, что платья, пошитые для нее, окажутся намного проще.
Услышав звон колокольчиков над входной дверью, мисс Шарлотта почти мгновенно вышла из задней комнаты, приветствуя Анну и ее тетю широкой улыбкой.
– Добрый день, миссис Сэдлер, мисс Баттерфилд. Для вас все готово. Пойдемте за мной.
Она казалась весьма уверенной и энергичной. Анне было сложно определить ее возраст. Женщине явно было за тридцать пять. Однако ее палец не украшало обручальное кольцо. Как эта дама смогла самостоятельно основать столь успешное предприятие и остаться независимой? В их прошлую встречу Анне понравился ее спокойный характер. Теперь она гадала, сможет ли Шарлотта стать ее союзницей или даже другом в этом странном мире.
Их провели в просторную комнату в задней части магазина, где пол застилал потертый ковер. Одна часть комнаты была обставлена как гостиная с четырьмя стульями, обтянутыми потемневшим голубым бархатом и стоявшими рядом с незажженным камином. Другая часть была завешена длинными ситцевыми драпировками.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала мисс Шарлотта. – Могу я вам предложить что-нибудь прохладительное?
Пока они ждали, Анна заметила небольшой манекен, одетый в темно-синее шелковое пальто с бархатным воротником, манжетами и жемчужными пуговицами.
– Какое прекрасное пальто! – воскликнула она. – Ему наверняка оно понравится.
Портниха, наливавшая в этот момент сок бузины в три чашки, замерла и посмотрела на Анну.
– Да. Конечно, – тихо согласилась она, покраснев. – Это подарок на его седьмой день рождения. Надеюсь, он будет доволен.
После короткого обмена любезностями, тетя Сара сказала:
– Нам стоит продолжить, мисс Шарлотта. Покажите нам, как вы собираетесь превратить мою племянницу-деревенщину в модную городскую леди. – Улыбнувшись, она добавила: – Это непросто, как я понимаю.
Анна почувствовала, что краснеет.
«И почему тетя так хочет подорвать мою уверенность в себе?»
Мисс Шарлотта, заметив замешательство Анны, взяла ее за руку и осторожно провела к драпировкам.
– Я с радостью одену такую милую молодую леди, – сказала она с улыбкой. – Вы готовы, мисс Баттерфилд?
За драпировками девушка увидела десятки платьев и юбок различных расцветок, висевших на деревянных крючьях и покрывавших всю поверхность стены.
«Как палитра художника», – подумала Анна.
На длинном столике лежало разнообразное белье: белые батистовые шемизетки[27], корсеты, фижмы[28], кружевные манжеты и чепчики, а также два вышитых корсажа.
– Наденьте эту новую шемизетку, а я помогу с корсажем и фижмами, – шепнула мисс Шарлотта. – Не волнуйтесь. Это несложно.
Она тактично отвернулась, пока Анна раздевалась. Обнажившись, девушка почувствовала себя уязвимой, словно с одеждой сбросила свое старое «я», став белым листом. Анна взяла одну из шемизеток со стола и с радостью надела ее. Прикосновение мягкого белого батиста, такого тонкого и нежного, словно птичий пух, успокаивало девушку. Тихо прочистив горло, она дала понять, что готова.
По привычке Анна надела новый корсаж так, что застежки оказались спереди, но мисс Шарлотта, покачав головой, развернула его застежками назад.
– Вы можете завязать их спереди, когда одеваетесь сами, – шепнула она, – но сейчас мы должны показать вас в лучшей форме.
Мисс Шарлотта затянула тесемки так тесно, что края корсажа больно впились в бока Анны и ей показалось, будто она никогда больше не сможет дышать нормально. В то же время девушка с тревогой заметила: благодаря этому ее небольшие груди соблазнительно округлились. За корсажем настал черед фижм, которые крепились на уровне талии, создавая законченную конструкцию.
– Мне кажется, фижмы скоро уменьшатся в размерах, – сказала мисс Шарлотта, завязывая шнурок у нее на боку. – Возможно, через некоторое время они совершенно выйдут из моды, но пока что мы сделали для вас два набора фижм. В них очень удобно хранить всякие вещи, как в карманах.
Она протянула Анне два простых батистовых мешочка с завязками, которые крепились к талии, а сами мешочки прятались под фижмами.
Потом настал черед юбки из обычного кремового шелка с кромкой, отделанной рюшем. Лишь тогда мисс Шарлотта объявила, что они готовы надеть платье. Оно было из светло-желтого батиста, и она сняла его с двух деревянных крюков.
– Думаю, вам понравится, – сказала портниха. – Это платье пошито на французский манер, как было условлено. Оно очень элегантное и выполнено согласно канонам последней моды.
Анна никогда прежде не носила желтого платья. Она считала, что на фоне желтого цвета ее кожа выглядит нездоровой, но мисс Шарлотта уверила девушку: это очень модное решение и такой туалет добавляет ей бледности, которая нынче тоже в моде.
Анна вынуждена была согласиться, что платье прекрасно на ней сидит, ниспадая с плеч каскадами. Рукава были аккуратно подшиты и не обвисали, а лиф широко охватывал грудь, не сковывая движений. Мисс Шарлотта использовала миниатюрные крючки и петельки, соединив переднюю часть платья с задней, после чего пришила манжеты с тесьмами и кружевами к каждому локтю. Юбка закрывала нижнюю часть тела как раз настолько, чтобы немного была видна стопа.
– Сейчас принято показывать пальцы ног, – пояснила портниха. – У вас будет пара вышитых туфелек под цвет платья, но каблуки не должны быть слишком высокими, поскольку вы и так рослая.
Наконец, еще несколько раз поправив материю на плечах, талии и рукавах, она объявила, что платье сидит правильно.
– А верх груди у меня так и останется открытым? Неужели я не смогу даже прикрыться шалью или платком? – прошептала Анна, закрывая голое тело ладонью.
Между ее грудями появилась глубокая ложбинка, которая нескромно выделялась на фоне красивого платья.
– Обычно эту часть прикрывают леди в более зрелом возрасте. В вашем случае это может показаться ребячеством. – Мисс Шарлотта улыбнулась. – Пожалуйста, не волнуйтесь, мисс Анна. Давайте посмотрим, что скажет миссис Сэдлер.
Когда мисс Шарлотта вывела Анну из-за драпировок, недовольное лицо тети озарила широкая улыбка.
– О, дорогая племянница, – выдохнула она, быстро обмахивая себя веером. – Какое чудное преобразование. Все молодые люди города будут выстраиваться в очередь, чтобы познакомиться с вами. Мы их будем отгонять, верно, мисс Шарлотта?
«Как же мы будем их отгонять? – гадала Анна. – Кем бы они ни были. Вероятно, топором, которым отец дома колет дрова. Или ножницами, которыми он обрезает кусты ежевики».
Воспоминание об отце заставило ее улыбнуться.
– Какую шляпу мы предпочтем? – Мисс Шарлотта исчезла за драпировками и вернулась с круглой коробкой. – Моя шляпница принесла несколько на выбор. Она говорит, и я с ней согласна, что для такого милого юного создания, как мисс Анна, не надо выдумывать ничего вычурного. – Мисс Шарлотта достала из коробки соломенную шляпку с узкими полями. – Стиль доярки сейчас в моде. Возможно, вы это заметили.
Она водрузила шляпу на голову Анны, немного прижав поля спереди и сзади и привязав к тулье длинную ленту нежно-розового цвета. Девушка застенчиво улыбнулась, удивляясь тому, как могут сочетаться метры дорогого материала с обычной деревенской шляпкой.
Она послушно поворачивалась, пока женщины обсуждали ее внешний вид: форму лифа и рукавов, длину оборок. Анна внезапно вспомнила, что в детстве у нее был набор кукол, которых можно было одевать в разные готовые платья, шляпы и туфли. Они с Джейн старались наряжать кукол в самые странные наряды кричащих расцветок с забавными шляпками, натягивая на них бальные платья и галоши. Сейчас она чувствовала себя одной из тех кукол с нарисованным лицом и вытянутыми в стороны руками.
Внезапно ей захотелось схватить свои старые вещи и сбежать обратно к отцу в Суффолк. Он объяснял Анне, что у них дома для нее не существовало никаких перспектив, но, по крайней мере, это была ее жизнь. В Лондоне девушка чувствовала себя игрушкой в чужих руках.
Однако вместо этого она просто глубоко вздохнула.
– Такое красивое платье, мисс Шарлотта. Большое вам спасибо.
Швея приняла ее благодарность, коротко кивнув и улыбнувшись.
– Вы так щедры, тетя Сара, – продолжила Анна. – Я сегодня же вечером напишу отцу о том, как вы добры ко мне.
Было еще и второе платье – кремового цвета с полосами и вышитыми парчовыми цветами, выполненное в более скромном стиле. Также для Анны пошили еще два платья для дома – одно мягкое из светло-голубого люстрина, а другое из зеленоватого алямода[29]. Оба носились без фижм. К ним мисс Шарлотта добавила симпатичный белый передник и подходящий по цвету платок, чтобы прикрывать декольте. Кроме того, Анне достались три круглые шапочки и четыре набора белых шелковых чулок. Шапочки были пошиты из отороченного кружевами хлопка, с лентами, которые можно было либо закрепить вверху, либо завязать под подбородком.
На следующее утро во время завтрака тетя Сара объявила, что их с Анной пригласили на чай к миссис Хинчлифф, матери Чарли, лучшего друга Уильяма.
– Можно мне тоже поехать с вами? – спросила Лиззи.
– Конечно нет, – возразила мать. – Ты, как обычно, будешь заниматься учебой.
– Это нечестно. У них такой симпатичный дом, а Сюзанна так хорошо играет на клавесине.
– Твое время придет, когда тебе исполнится восемнадцать, Элизабет. Итак, – тетя Сара повернулась к Анне, – я думаю, в этот раз можно надеть первое платье, то самое, с милой соломенной шляпкой и кремовой лентой. Мисс Шарлотта – большая умница, не правда ли? Это платье такое модное, и к тому же оно не подчеркивает твой рост.
– Я не сомневаюсь, что там будет Чарли, – заметил Уильям, многозначительно улыбаясь.
– Миссис Хинчлифф сказала, он может быть занят учебой.
– Нет, он точно будет. Я уже ему все рассказал. В любом случае, он постоянно хвастает, что очень быстро справляется с заданиями. – Уильям откусил большой кусок пирога и продолжил говорить с набитым ртом: – Он тебе подходит, кузина. Самостоятельный, живет одним днем, и все такое. Его мать богата как Крёз[30]. Старая финансовая аристократия.
– Что за вульгарность, Уилл? – упрекнула его мать. – Джентльмены не обсуждают деньги при посторонних.
– Но разве вся твоя затея не ради этого? Мы должны найти богатого мужа для нашей деревенской мышки. Только не вспоминайте про Фиолетовый Бархат.
Анна опустила голову, пытаясь сдержать ярость. Она совсем не была рада иронии кузена. Чем, интересно, она вызвала ее? Анне сполна хватало и едких замечаний тети.
– Фиолетовый Бархат? – не поняла Лиззи.
– Кляча, из-за которой Чарли проигрался в пух и прах на выходных, – пояснил Уильям. – Он всем говорил, что она победит. Кое-кто ему даже поверил. К счастью, не я. Его чуть не прибили вчера вечером.
Дядя Джозеф, вполуха слушавший разговор за столом, внезапно вмешался:
– Довольно, Уильям! Доедай завтрак и ступай вниз работать.
– Какая вы красивая, мисс Анна, – восхитилась Бетти, поправив шляпку на голове девушки и сделав шаг назад. – Модная горожанка, если вы не против, что я вас так назвала.
– Под всей этой одеждой так жарко, – пожаловалась Анна, обмахивая себя веером. – Я еле жива.
– Вам не придется идти пешком. Мадам попросила меня вызвать экипаж.
– Далеко ехать?
– Всего пару миль, насколько я знаю. Но миссис С. любит производить впечатление, – добавила Бетти, заговорщически подмигнув Анне.
Тетя одобрительно улыбнулась, когда увидела племянницу в новом платье. Они вышли на улицу, собираясь пересечь тротуар и сесть в карету. В этот момент двое проходивших мимо джентльменов резко остановились и сняли шляпы.
«Как приятно неожиданно стать такой заметной, и все из-за нового платья», – подумала она.
Окошки в карете были открыты, и легкий ветерок обвевал лицо Анны, пока экипаж громыхал по вымощенной камнем мостовой. Когда они проехали мимо улицы Патерностер-Роу, девушка заметила высокий шпиль белой элегантной церкви Христа. Это напомнило ей о том, что со времени ее приезда в Лондон прошло уже два воскресенья. В эти дни ее вера в Бога ослабла, но привычка ходить в церковь по воскресеньям была у нее в крови. К тому же церковь являлась местом, где здешние жители обменивались новостями и вели долгие разговоры. Тут же, в городе, подобных возможностей для неформального общения представлялось намного меньше. По крайней мере, так казалось Анне. Она хотела спросить, можно ли ей сходить туда в следующее воскресенье. Это дало бы ей возможность на время вырваться на свободу или даже познакомиться с новыми людьми.
Карета притормозила на несколько секунд, и Анна смогла увидеть, что происходит на улице. Около тридцати мужчин, судя по одежде, рабочих, собрались на тротуаре вокруг человека, стоявшего на ящике. Рядом с ним другой человек держал в руках плакат, на котором было написано: Отважное сопротивление. Честная плата для всех.
Человек, стоявший на коробке, покраснел от напряжения, пытаясь перекричать уличный шум. Время от времени собравшиеся мужчины поднимали руки и сжимали ладони в кулаки.
– Вот бандиты, – заметила тетя. – Лучше опустить шторку, дорогая. Мы же не хотим привлекать к себе внимание, не так ли?
В тот момент, когда Анна схватилась за край шторки, один из мужчин обернулся и посмотрел ей прямо в глаза. У него было знакомое лицо. На долю секунды ей показалось, что он тоже узнал ее. Потом она поняла – это Ги, парень, который был с Анри в день ее приезда в Лондон. Позже девушка видела его на Спитал-Сквер.
Ей захотелось помахать ему рукой, подозвать и спросить, как поживает его друг, но она не могла этого сделать, пока рядом была тетя. Карета снова тронулась с места и поехала прочь. Анна гадала, был ли Анри среди этих рассерженных молодых мужчин. Но почему? Она охотно снова увидела бы тех французских парней, узнала бы у них, зачем собрались рабочие, но сейчас, когда из нее хотели сделать светскую леди, подобная встреча казалась ей все менее и менее осуществимой.
Анна тихо вздохнула, выпрямила спину и приготовилась стойко перенести пытку «чаем».
5
Теперь я хочу порекомендовать вам бережливость. Эта черта выгодна всем, но особенно для особ вроде вас, кто, словно шелкопряд, создает богатство, извлекая его из собственного тела. Не стоит пренебрегать мелочами, поскольку они, подобно моли, прогрызут дыры в вашем кошельке и лишат вас прибыли.
Советы подмастерьям и наемным рабочим, или Надежное руководство, как заработать уважение и состояние
Откуда-то снизу с улицы послышался пронзительный свист Ги, сумевший пробиться даже через шум станков, уличный гам, крики извозчиков, лай собак и пение птиц.
Анри опустил челнок и выглянул в открытое окно.
Ги замахал руками.
– Спускайся. Я должен тебе кое-что рассказать.
– Я занят. До вечера это может подождать? – крикнул Анри недовольным голосом.
– Нет, это касается сегодняшнего вечера и очень важно. Спускайся. Я не отниму у тебя много времени.
– О боже, да что там такое? – пробормотал Анри.
Велев подмастерью сделать перерыв и выпить воды, он снял башмаки и тихо спустился по лестнице, чтобы не побеспокоить месье Лаваля, который корпел над счетами у себя в кабинете. Его хозяин был мягким человеком, однако Анри не позволял себе вольностей.
Друг нетерпеливо топтался возле двери. Он был небрит и растрепан. Ги всегда поздно платил за жилье и едва сводил концы с концами.
– Что случилось? Ты нездоров?
– Я прекрасно себя чувствую, старина. – Парень понизил голос до хриплого шепота. – Послушай, у меня хорошие новости. Мы написали «Книгу цен», расписали расценки на все виды работ. Собираемся распечатать ее и раздать всем мастерам в районе, чтобы те начали платить честное жалование. Мы уверены: гильдия в этот раз нас поддержит. Сегодня вечером будет собрание. Ты должен прийти. – Он крепко сжал в руках фетровую шляпу.
Анри вздохнул.
– Я с работой не успеваю, Ги.
– Это всего на полчаса. Каждая подпись очень важна, мы должны убедить гильдию. Тебе надо пойти.
– Где будет собрание?
– В «Дельфине» в Бетнал-Грин. На втором этаже есть комната, которую нам разрешили использовать.
– Надеюсь, это не те борцы с ситцем и коленкором? Я не могу себе позволить, чтобы меня арестовали.
Растущий спрос на набивной ситец ольно ударил по торговле шелком, а в прошлом году Ги чуть не взяли под арест, когда он с группой старых ткачей вылил азотную кислоту на хлопковые платья светских дам. Тогда двоих его товарищей арестовали и одного повесили.
Читать бесплатно другие книги:
