Дюна. Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник) Герберт Фрэнк

Пароль мне дал человек, который умер в застенках Арракина. Вот так мне досталось это кольцо в форме черепахи. Перстень лежал в суке недалеко от города, где меня держали мятежники. Пароль? О, он с тех пор много раз менялся. Тогда он был «Упорство», отзыв – «Черепаха». Только благодаря паролю я выбрался оттуда живым и только поэтому купил кольцо – на память.

(Тагир Мохандис, Беседы с другом)

Лето успел отойти довольно далеко от мертвых тигров, которых он присыпал пыльцой Пряности, когда услышал позади звук от передвижения по Пустыне чего-то огромного. То был червь, и это был хороший знак, потому что здесь, в этой части Пустыни, черви стали большой редкостью. Червь оказался не слишком хорошим, но помочь сумел. Теперь Ганиме не придется объяснять, почему на месте происшествия нет мертвого тела.

Лето знал, что к этому времени Ганима уже успела убедить себя в истинности гибели брата. Теперь в ее памяти остался лишь маленький островок, где помещалось истинное воспоминание, и ключом к этому отгороженному от остального сознания островку были слова на древнем языке, на котором был закодирован доступ. Секер нбив. Если Ганима услышит эти слова – Золотой Путь… то только в этом случае она вспомнит, что ее брат в действительности жив. До тех пор он будет для нее мертв.

Теперь Лето почувствовал себя по-настоящему одиноким.

Он шел спокойным шагом, который производил только естественные для Пустыни звуки. Никакой шорох не скажет червю, ползущему сзади, что впереди него идет человек. Эта походка была настолько привычной, что мальчику не приходилось задумываться о том, как ставить ноги – они шли сами. Каждый шорох, каждый звук, производимый Лето, мог быть приписан ветру и падению камня. Никто не мог бы заподозрить, что идет человек.

Когда червь закончил свое дело, Лето взобрался на пологий склон дюны и внимательно оглядел Спутник. Да, он ушел уже достаточно далеко. Лето подозвал червя. Тот подполз на удивление быстро и пролежал на месте ровно столько времени, чтобы Лето успел взобраться на него. Мальчик достал крюк погонщика и открыл чувствительный канал на головном конце червя и погнал безмозглое животное на юго-восток. Червь был небольшой, но очень сильный – это чувствовалось по звуку, который издавало его тело, извиваясь при движениях по песку. Дул ветер, и Лето чувствовал его обжигающее дыхание; червь неутомимо двигался вперед, порождая своими движениями Пряность в своем чреве.

Червь полз вперед, а мысли Лето шли своим чередом. Когда-то, в первое путешествие верхом на черве, Лето взял Стилгар. Мальчик дал волю своей памяти и явственно услышал голос старого наиба, исполненный спокойствия, значительности и куртуазности давно прошедших эпох. То был не тот Стилгар, который угрожал отребью, напившемуся пряной водки. Не громоподобный вождь. Нет – то был Стилгар, исполняющий свою службу, службу воспитателя наследника престола.

– В старые времена птиц называли по их песням. У каждого ветра тоже было свое имя. Шестищелчковый ветер назывался Пастаза, двадцатищелчковый – Куэшма, стощелчковый – Хейнали, ветер-мужеубийца. Был еще ветер демона открытой Пустыни: Хуласкали Вала – ветер, поедающий плоть.

Лето, который прекрасно все это знал, благодарно кивал головой, выражая признательность за такое обучение мудрости.

– В старые времена были еще племена, которые назывались «охотники за водой». Их называли Идуали, что означает «водные мухи», потому что те люди, не колеблясь, могли украсть воду у другого фримена. Если они ловили в Пустыне одинокого путника, то не оставляли даже воду его плоти. Было и особое место, где они жили, – сиетч Якуруту. Другие племена объединились и уничтожили племя охотников за водой. Это было давно, еще до Кинеса, при моих прапрапрадедушках. Но с того времени ни один фримен не заходит в Якуруту. Это табу.

Так напомнил себе Лето знания, лежавшие в тайниках его памяти. Это был поучительный урок, как именно работает память. Одной памяти было недостаточно, даже такой памяти, как у него; нет, воспоминание невозможно, если оно не освящено ценностями и суждениями. В Якуруту была вода, ветряные ловушки и все прочие атрибуты фрименского сиетча плюс несравненная ценность – туда никогда не входят посторонние. Многие молодые люди даже не подозревают о существовании Якуруту. Конечно, они знают, что есть Фондак, но это место, где живут контрабандисты.

Не найти лучшего места, где можно спрятать труп, – среди контрабандистов и мертвецов другой эпохи.

Спасибо тебе, Стилгар.

Червь выбился из сил на рассвете. Лето соскользнул с него и молча смотрел, как червь ввернул свое тело в дюну, ушел на глубину и затаился там.

Надо дождаться дня, чтобы идти дальше, подумал Лето.

Он встал и осмотрел окрестность – Пустыня, Пустыня, Пустыня – без конца и края. Однообразие ландшафта нарушал только след ушедшего под землю червя.

Протяжный крик ночной птицы возвестил наступление рассвета – на востоке появилась зеленоватая полоска восходящего солнца. Лето зарылся в песок, раздул солнцезащитный тент и выставил наружу дыхательную трубку.

Он долго не мог уснуть, лежа в темноте и размышляя о том, правильное ли решение приняли они с Ганимой. Это было нелегкое решение, особенно для Ганимы. Он не раскрыл ей полного содержания своего видения и не рассказал о выводах, которые из него сделал. То, что это было настоящее видение, а не простой сон, Лето был теперь абсолютно уверен. Особенностью же было то, что этот феномен был видением в видении. Если и были хоть какие-то доводы в пользу того, что его отец жив, то искать их надо было в этом двойном видении.

Жизнь пророка заключается для нас в его видениях, подумал Лето. И пророк может порвать со своим видением только своей смертью, которая вступит в противоречие с видением. Именно это рассуждение было предметом двойного видения, и сейчас Лето рассуждал, как это видение относится к выбору, который он сделал. Бедный Иоанн Креститель, подумал он. Если бы он нашел в себе мужество выбрать другой путь… Но, может быть, его выбор был выбором храброго человека. Откуда мне знать, какие альтернативы были у него? Но зато я знаю, какие альтернативы были у отца.

Лето вздохнул. Отвернуться от отца – это то же самое, что предать Бога. Но Империю Атрейдесов надо потрясти до основания. Она впала в худшие из видений Пауля. Как же случайность может изуродовать людей. Да и сделано это было без всякой задней мысли. Пружина религиозного безумия была закручена до отказа, и теперь машина набирает обороты.

Мы все оказались запертыми в видении отца.

Лето знал, что дорога из этого безумия пролегает по Золотому Пути. Это видел и отец. Но человечество может сбиться с Золотого Пути, оглянуться на путь Муад’Диба, и, решив, что то был Золотой Век, попытаться вернуться назад. Люди должны испытать альтернативу Муад’Дибу, иначе они никогда не поймут сути собственных мифов.

Безопасность… мир… процветание…

Учитывая такой выбор, нетрудно догадаться, какую альтернативу выберет большинство граждан Империи.

Хотя они ненавидят меня, подумал он. Хотя и Ганима ненавидит меня.

Правая рука зачесалась, и Лето вспомнил ужасную перчатку из своего видения. Это будет, подумал он. Да, это будет.

Арракис, дай мне силу, взмолился он. Его планета оставалась живой и сильной под его ногами. Песок плотно облегал защитный тент. Дюна – это гигант, подсчитывающий свои богатства. Это обманчивая цельность, поражающая одновременно своей красотой и безобразием. Единственная валюта, которую признают ее купцы, – это биение крови их собственной силы, не важно, как приумножается эта сила. Властители обладают этой планетой, как обладают захваченной в плен наложницей, как обладает Бене Гессерит своими Сестрами.

Неудивительно, что Стилгар так ненавидит купцов-священников.

Спасибо тебе, Стилгар.

Лето вспомнил красоты и прелести старинной жизни сиетчей, до прихода на планету имперской технократии, и ум мальчика начал блуждать так же, как блуждал ум Стилгара в его сновидениях. До прихода светильников, орнитоптеров и тракторов для сбора Пряности была другая жизнь: загорелые матери с детьми на коленях, лампы, в которых горело пряное масло, и всепроникающий аромат корицы, наибы, которые убеждали соплеменников в своей правоте, ибо знали, что никого нельзя принуждать. Это было средоточие жизни в скалистых ущельях…

Ужасная перчатка восстановит равновесие, подумал Лето.

Незаметно он уснул.

Я видел кровь и куски одежды, разорванной острыми когтями. Его сестра очень живо рассказывает о тиграх и их нападении. Мы допросили также одного из заговорщиков. Другие мертвы или находятся под стражей. Все указывает на заговор Дома Коррино. Все свидетельства подтверждены Вещающим Истину.

(Рапорт Стилгара Комиссии Совета Земель)

Фарад’н тайно наблюдал за Айдахо, стараясь отыскать ключ к странному поведению этого человека. Было чуть позже полудня, и Айдахо стоял возле дверей покоев, отведенных госпоже Джессике в ожидании аудиенции. Примет ли она его? Она, естественно, знает, что за ними наблюдают. Но примет ли она его?

Фарад’н находился сейчас в той самой комнате, в которой Тиеканик руководил обучением лазанских тигров, – это была в действительности нелегальная комната, набитая запрещенным оборудованием с Тлейлаксу и Иксиана. С помощью особой рукоятки Фарад’н мог наблюдать за Айдахо с шести различных положений, мог он осмотреть и покои госпожи Джессики с помощью не менее хитроумных приспособлений.

Больше всего Фарад’на беспокоили глаза Айдахо. Эти глубоко посаженные металлические глазницы, которыми снабдили Дункана в восстановительных баках тлейлаксу, делали его столь непохожим на остальных представителей рода человеческого. Принц коснулся собственных глаз, ощутив твердость контактных линз, скрывавших синеву белков человека, постоянно употребляющего Пряность. Глаза Айдахо воспринимали совершенно другую реальность. Как иначе объяснить поведение этого человека? Фарад’н испытал жгучее желание спросить об этом у того хирурга с Тлейлаксу, который снабдил Дункана железными глазами.

Почему Айдахо хотел покончить с собой?

Действительно ли он этого хотел? Ведь он не мог не знать, что мы не позволим ему этого сделать.

Айдахо остается во всем этом деле опасным знаком вопроса?

Тиеканик предложил интернировать Айдахо на Салусе или убить его. Вероятно, это было бы наилучшим решением.

Фарад’н включил фронтальный вид. Айдахо сидел на жесткой банкетке у входа в покои госпожи Джессики. Стены фойе были отделаны светлыми деревянными панелями, украшенными остроконечным орнаментом. Айдахо сидел на банкетке уже час и, по-видимому, был готов просидеть на ней вечность. Фарад’н склонился к экрану. Видимо, на Арракисе с верным оруженосцем Атрейдесов и инструктором Муад’Диба обращались очень недурно. У Айдахо была юношеская походка, и он, естественно, получал пряную добавку к рациону. В восстановительных баках тлейлаксу объектам программировали идеально уравновешенный обмен веществ. Помнит ли Айдахо свое прошлое, ту жизнь, которой он жил до своей первой смерти? Ни один человек, переживший восстановление, этого не помнил. Какая загадка окутывает Айдахо?

В библиотеке имелось подробное сообщение об обстоятельствах его смерти. Сардаукары, убившие его, отмечают доблесть Айдахо – перед своей гибелью он сумел уничтожить девятнадцать сардаукаров. Девятнадцать! Плоть этого человека стоила того, чтобы отправить ее на восстановление. Но на Тлейлаксу сделали из него ментата. Какое странное создание жило в этом возрожденном теле. Каково чувствовать себя компьютером вдобавок ко всем остальным своим талантам?

Так почему он пытался убить себя?

Фарад’н знал меру своего таланта и не обольщался на этот счет. Он был прирожденным историком и археологом и умел судить о причинах поступков людей. Необходимость заставила его стать экспертом в отношении людей, которые со временем будут служить ему, – в отношении Атрейдесов. То была цена, которую приходится платить за аристократизм. Умение править требовало точного и проницательного суждения о поступках людей, которые узурпировали твою власть. Не один правитель пал жертвой ошибок и избыточного рвения своих чиновников.

Тщательное изучение Атрейдесов выявило их несравненный талант в выборе слуг. Атрейдесы знали, как воспитывать верность и как ограничивать разумными рамками воинственный пыл своих солдат.

Айдахо выпадал из общего ряда.

Почему?

Фарад’н прищурился, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь кожу этого человека. При взгляде на Айдахо появлялось ощущение необычной долговечности – этот человек не знал физической усталости и отличался потрясающей, сверхъестественной выносливостью. Это была самодостаточная, хорошо организованная и цельная личность. Мастера тлейлаксу вложили в его движения что-то сверхчеловеческое. Фарад’н хорошо это чувствовал. В этом человеке было что-то самообновляющееся, словно он действовал согласно неким незыблемым законам, которые восстанавливали Айдахо по завершении любого действия. Он действовал с неумолимостью планеты, движущейся вокруг звезды. На любое силовое воздействие Дункан ответит не ломаясь – он просто слегка изменит орбиту, но не изменит основополагающему закону своего движения.

Зачем он перерезал себе артерию?

По какой бы причине Айдахо так ни поступил, он сделал это для Атрейдесов, Правящего Дома, который был звездой его планетного движения.

По какой-то причине Айдахо думает, что пребывание госпожи Джессики у меня усилит Дом Атрейдес.

Так думает ментат, напомнил себе Фарад’н.

Это придало мыслям принца дополнительную глубину. Ментаты ошибаются, но весьма и весьма редко.

Придя к такому заключению, Фарад’н хотел было вызвать адъютанта и немедленно отдать приказ о высылке госпожи Джессики и Айдахо, но в последний момент успокоился и передумал.

Оба эти человека – ментат-гхола и ведьма Бене Гессерит были фигурами неизвестного качества в игре власти. Айдахо, конечно, надо выслать, ибо это спутает карты правителей Арракиса. Джессику же следует оставить здесь и обратить добытые у нее знания на пользу Дома Коррино.

Фарад’н понимал, что ввязывается в смертельно опасную и очень тонкую игру, но ведь недаром он всю жизнь, на протяжении многих лет, готовил себя к ней, с того самого момента, когда осознал, что он умнее и проницательнее, чем большинство окружающих его людей. То было пугающее открытие для ребенка, который понял, что укрыться от этого страха можно в библиотеке и в классной комнате.

Однако и сейчас сомнения продолжали грызть – готов ли он к подобной игре? Он удалил от себя мать и лишился ее советов, но решения Венсиции всегда представляли для него немалую опасность. Тигры! Их подготовка была отвратительной, а применение неимоверной глупостью! Их же так легко выследить и просчитать, откуда они взялись! Мать должна радоваться, что для нее дело ограничилось высылкой. Совет госпожи Джессики пришелся как нельзя кстати. Он полностью отвечает его нуждам. Джессику надо заставить открыть способы мышления Атрейдесов.

Сомнения постепенно отступили. Фарад’н подумал о своих сардаукарах, которые становились день ото дня все более боеспособными в результате жестких тренировок, которых требовал принц. Его Сардаукарская гвардия мала, но это люди, способные противостоять в единоборстве фрименам. В гвардии, конечно, будет мало проку, если учесть разницу в численности. Фримены могут подавить своим численным превосходством, если, конечно, не будут раздроблены гражданской смутой.

Время битвы сардаукаров с фрименами еще не наступило. Нужны союзники из недовольных Атрейдесами Больших Домов и набирающих силу Домов Младших. Нужны источники финансирования в ОСПЧТ. Нужно время, чтобы сардаукары стали сильнее, а фримены – слабее.

Фарад’н снова обратился к экрану и всмотрелся в лицо терпеливо ожидающего гхола. Зачем Айдахо хочет видеть Джессику в такое время? Он должен знать, что за ними тщательно следят, анализируя каждое слово и каждый жест.

Тогда зачем?

Фарад’н отвернулся от экрана и взглянул на стеллажи с катушками, на которых была записана последняя информация его шпионов с Арракиса. Этим шпионам приходилось доверять, и сейчас принц прослушал отредактированную выжимку из сообщений с Дюны. Эти сообщения вселяли оптимизм и радость.

С тех пор как планета стала плодородной, фримены освободились от удушающего давления земли. Их новые сообщества утратили связь с жестко организованными сиетчами. В старые времена каждому фримену с детства внушалась мысль: «Сиетч формирует основу знаний о собственном теле и знания того, как вести себя, когда из сиетча вы выходите в мир и вселенную».

Старая фрименская поговорка гласит: «Следуй массифу», что означает – господином жизни является Закон. Однако новые социальные структуры ослабили ограничения старых законов; дисциплина общества перестала быть железной. Фрименские лидеры в настоящее время знают лишь Начальный Катехизис своих предков и историю, закамуфлированную в форме древних песен. Жители новых общин более свободны в передвижениях, более открыты; они чаще ссорятся между собой и не склонны без рассуждений повиноваться власти. Жители же старых сиетчей более дисциплинированны, склонны к коллективным действиям и более трудолюбивы. Эти люди бережно относятся к своим истокам. Люди старой закалки все еще убеждены, что упорядоченное общество полнее выражает чаяния индивида. Молодые люди вырастают вне этих убеждений. Старики с грустью смотрят на молодежь и говорят: «Ветер смерти лишил их прошлого».

Фарад’ну понравилось подготовленное им самим резюме. Расслоение общества Арракиса чревато насилием. На магнитных носителях была записана цельная всеохватывающая концепция.

Религия Муад’Диба зиждется на древней культурной традиции сиетча, в то время как новая культура все дальше и дальше уводит народ от этой непререкаемой дисциплины.

Уже не первый раз принц задавал себе вопрос: по какой причине Тиеканик принял эту религию? В лоне этой морали башар выглядел довольно странно и нелепо. Возможно, он действовал совершенно искренне, но Фарад’н не мог отделаться от впечатления, что Тиеканик поступает так вопреки своей воле. Складывалось впечатление, что башар вступил в водоворот, чтобы испытать его силу, но был увлечен силой вихря и уже не может выбраться на безопасный берег. Новообращение Тиеканика раздражало Фарад’на своей нехарактерной завершенностью и полнотой. То было обращение к древнейшим традициям сардаукаров, предупреждением о том, что юные фримены могут точно так же обратиться внезапно к своим изначальным истокам и корням.

Мысли принца снова обратились к сообщениям с Арракиса. В них было и нечто тревожное, то, что лишало покоя: древнейшие традиции были живучи и существовали вопреки всему среди самых молодых обитателей Дюны. Главной традицией была «Вода зачатия». Амниотическая жидкость новорожденного сохранялась после его появления на свет и добавлялась в воду, которой поили ребенка. Крестная мать, хранившая воду, подавала ее ребенку со словами: «Это вода твоего зачатия». Этой традиции неукоснительно следовали все молодые фрименские родители.

Это вода твоего зачатия.

Фарад’на передернуло от мысли, что можно пить воду с амниотической жидкостью. Он подумал о Ганиме, чья мать умерла после того, как ее дочь выпила той странной воды. Размышляла ли девочка о том необычном факте из своего прошлого? Вряд ли. Ее воспитали по фрименским обычаям. То, что естественно и приемлемо для фримена, было естественным и приемлемым для нее.

В какое-то мгновение принц остро пожалел о смерти Лето. Было бы интересно обсудить с ним этот вопрос. Но кто знает, может быть, представится возможность обсудить его с Ганимой.

Почему Айдахо перерезал себе артерию?

Мучительный вопрос возникал всякий раз, когда Фарад’н смотрел на экран. Принца вновь одолели сомнения. Как ему не хватало сейчас способности погрузиться, подобно Муад’Дибу, в транс Пряности и прозреть будущее, чтобы узнать ответ на вопрос. Однако сколько бы Пряности ни принимал принц, его сознание оставалось в пределах текущего теперь, отражая неопределенность действительности.

Служанка тем временем отворила дверь покоев госпожи Джессики. Женщина жестом пригласила Айдахо, который встал с банкетки и вошел в апартаменты. Служанка напишет подробный отчет позже, но любопытство настолько охватило Фарад’на, что он нажал другую кнопку и на экране появился интерьер комнаты Джессики, куда только что вошел Дункан.

На лице ментата были написаны спокойствие и уверенность, но насколько бездонны глаза гхола!

Прежде всего ментат не должен быть узким специалистом, он обязан широко мыслить. Очень мудро в переломные и великие моменты жизни и истории принимать решения на основе такого широкого подхода. Эксперты и узкие специалисты способны в таких ситуациях лишь запутать дело и усугубить хаос, вступая в ожесточенные споры по поводу положения какой-нибудь запятой. Широко мыслящий ментат, наоборот, должен в своих решениях руководствоваться нормальным, здравым смыслом. Ментат не должен отгораживаться от масштабных процессов, протекающих в его вселенной. Он должен оставаться способным сказать: «Во всем том, что происходит в настоящий момент, нет ничего таинственного. Мы все этого хотим. Возможно, впоследствии окажется, что мы были не правы, но, когда до этого дойдет, мы сможем внести простые и ясные исправления». Ментат должен понимать, что то, что мы принимаем за вселенную, есть не что иное, как небольшая часть гораздо более крупного феномена. Эксперт, напротив, смотрит назад, вглядываясь в узкие стандарты своей специальности. Ментат обязан смотреть вне, отыскивая в феномене живые принципы, полностью отдавая себе отчет в том, что эти принципы могут меняться, что они подвержены развитию. Ментат должен отыскивать за конкретными событиями характеристики именно таких изменений. Не может даже теоретически существовать перечня таких изменений, учебника или руководства по классификации этих изменений. Смотреть на них надо как можно с меньшей предвзятостью, постоянно спрашивая себя: «Каким образом работает эта вещь?»

(Руководство ментата)

Наступил день Квисатц Хадераха, первый священный день для последователей Муад’Диба. То был праздник обожествленного Пауля Атрейдеса, как человека, который был всем сущим одновременно, мужским воплощением Бене Гессерит, человеком, в котором мужское и женское начала соединились, дав начало некоему Единому-во-Всем. Верующие называют этот день Аиль, то есть День Священной Жертвы, ибо он есть напоминание о том, что смерть сделала Муад’Диба «вездесущим».

Проповедник выбрал именно этот день, чтобы снова появиться на площади перед Храмом Алии, не обращая никакого внимания на приказ о своем аресте, который, как все знали, был давно отдан. Существовало, правда, хрупкое перемирие между Священством и мятежными племенами, но само это перемирие воспринималось жителями Арракина как нечто неудобное и искусственное. Проповедник не рассеял это настроение.

Шел двадцать восьмой день официального траура по сыну Муад’Диба, шестой – после поминального ритуала Старого Прохода, который был отложен из-за мятежа. Но даже сражения не остановили хадж. Паломники продолжали прибывать на площадь перед храмом, и Проповедник знал, что вся она будет забита народом во время его появления. Большинство паломников желали встретить в Арракине Аиль, чтобы «проникнуться Священным Присутствием Квисатц Хадераха в Его день».

Проповедник вступил на площадь с первыми лучами солнца, но она была уже давно заполнена верующими. Рукой Проповедник держался за плечо поводыря, ощущая в походке юноши циничную гордость. Едва появившись на площади, Проповедник немедленно стал предметом всеобщего внимания, люди подмечали каждый нюанс в его поведении. Такое внимание не было неприятным для поводыря, а Проповедник воспринял это как печальную необходимость.

Поднявшись на третью ступень гигантской лестницы, Проповедник остановился, ожидая тишины. Когда воцарилось всеобщее молчание и стали слышны шаги тех, кто стремился занять место поближе к Проповеднику, он прочистил горло. В воздухе стоял утренний холод и предутренний мрак; огни на верхних этажах зданий уже погасли. Молчание было осязаемо, как вязкая серая масса. Проповедник заговорил.

– Я пришел воздать должное и почтить память Лето Атрейдеса Второго, – заговорил старик зычным голосом погонщика червей. – Я делаю это с большим сочувствием к тем, кто страдает. Я скажу вам, чему учил покойный Лето, – он учил тому, что завтрашний день еще не наступил и может никогда не наступить. Здесь и сейчас – это единственное, что существует для нас в этой вселенной. Я говорю вам: цените этот момент и постарайтесь понять, чему он учит вас. Говорю вам, что рост и смерть правителей очевидно заключаются в росте и смерти их подданных.

По площади прокатился ропот. Он что, издевается над смертью Лето Второго? Почему Священническая Стража не арестует тотчас дерзкого старика?

Алия знала, что ничего подобного не случится, никто не станет мешать Проповеднику. Это был ее приказ: не трогать Проповедника в этот день. Сегодня Алия была одета в добротный защитный костюм с маской и трубкой влагоуловителя, которые закрывали половину лица, верхняя часть которого была спрятана под капюшоном. Принцесса стояла во втором ряду, недалеко от Проповедника, и во все глаза смотрела на него. Неужели это Пауль? Конечно, годы могли изменить его до полной неузнаваемости. Он всегда умел владеть Голосом, поэтому его трудно опознать по интонациям и тембру речи. Проповедник же творил со своим голосом что хотел. Пауль не мог бы делать этого лучше. Алия не могла выступить против старика, не удостоверившись прежде, кто он такой на самом деле. Как ее озадачивали его слова!

В утверждениях Проповедника не было и тени иронии. Он использовал соблазнительную привлекательность законченных предложений, высказанных с трогательной искренностью. Люди могли споткнуться на понимании смысла высказываний, но потом понимали, что Проповедник и рассчитывал на то, что они споткнутся, чем и достигался эффект внушения и научения. Действительно, старик трогал толпу, когда говорил: «Ирония часто маскирует неспособность выйти за рамки собственных допущений. Я не пользуюсь иронией. Ганима сказала вам, что кровь Лето нельзя смыть. Я согласен с ней.

Будут говорить, что Лето ушел туда, куда ушел его отец, что он сделал то, что сделал его отец. Церковь Муад’Диба утверждает, что от своего собственного лица он выбрал путь абсурда и упрямства, который оценит лишь история. Но история пишется заново сейчас, на наших глазах.

Я же говорю вам, что есть еще один урок, который надо извлечь из жизней и их окончания».

Алия, которая ловила каждый нюанс в речи старика, отметила, что Проповедник употребил слово «окончание», а не «смерть». Не хочет ли он сказать, что они оба или один из них – живы? Но этого просто не может быть. Вещающий Истину подтвердил правдивость рассказа Ганимы. Но что в таком случае делает Проповедник? Говорит ли он о мифе или о реальности?

– Хорошенько помните об этом другом уроке! – гремел Проповедник, воздев кверху руки. – Если вы станете одержимыми своим человеческим содержанием, то можете забыть о вселенной!

Он опустил руки, направил пустые глазницы прямо на Алию. Он говорил именно с ней. Это было так явно, что несколько человек, стоявших радом, принялись пристально ее разглядывать. Это мог быть Пауль! Мог быть!

– Но я понимаю, что люди не часто выносят реальность бытия, – продолжал Проповедник. – Большинство жизней – это бегство от себя. Люди предпочитают истине стабильность. Вы стоите в стойле и, опустив голову к корыту, довольно чавкаете до самой смерти. Другие же используют вас в своих целях. Этого не происходит, если вы поднимаете голову и начинаете осознавать себя своими собственными творениями. Муад’Диб явился, чтобы сказать вам об этом. Не понимая этого, как можете вы почитать его?!

Один из толпы, видимо, это был священник, не выдержал. Над толпой прокатился его грубый голос, срывающийся на крик.

– Ты не живешь жизнью Муад’Диба, так как же смеешь ты учить, как надо нам его почитать?!

– Потому что он мертв, – прогремел в ответ Проповедник.

Алия обернулась, чтобы рассмотреть, кто осмелился бросить вызов Проповеднику. Человек был скрыт от ее взгляда, но тут снова раздался его голос:

– Если ты воистину считаешь его мертвым, то ты останешься в одиночестве отныне и навсегда!

Несомненно, это был священник, подумала Алия, но не смогла узнать голос.

– Я пришел задать вам простой вопрос, – сказал Проповедник. – Неужели вы считаете, что за смертью Муад’Диба должно последовать моральное самоубийство всех людей? Это ли необходимое следствие прихода мессии?

– Так ты признаешь его мессией? – выкрикнул из толпы тот же голос.

– Отчего же нет? Ведь я пророк его времени.

В тоне и манерах Проповедника сквозила такая спокойная уверенность, что даже священник замолчал. Толпа отреагировала негромким, каким-то животным рокотом.

– Да, – подтвердил Проповедник, – я – пророк нашего времени.

Алия сконцентрировала на старике все свое внимание, отмечая модуляции его интонаций. Надо признать, что он мастерски владел Голосом. Проповедник свободно управлял настроением толпы. Он учился в Бене Гессерит? Еще одна уловка Защитной Миссии? Он вовсе не Пауль, но еще один из бесчисленных винтиков механизма игры власти?

– Я высказываю миф и мечту! – крикнул Проповедник. – Я врач, который принимает роды и возвещает, что дитя родилось на свет. И я же прихожу к вам в минуту смерти. Это не тревожит вас? Это должно потрясти ваши души!

Несмотря на душивший ее гнев, Алия поняла направленность его речей. Вместе с другими она придвинулась ближе к высокому старику в одежде жителя Пустыни. Ее внимание привлек юный поводырь: как ясны его глаза, как сладок его облик! Стал бы Муад’Диб использовать столь бесстыдную юность?

– Я хочу растревожить вас! – продолжал кричать Проповедник. – Таково мое намерение! Я пришел бороться с мошенничеством и иллюзиями вашей застоявшейся и условной религии. Как и во всех таких религиях, ваши институты заражаются трусостью, лицемерием, инерцией и самодовольством!

В середине толпы зародился злобный ропот.

Алия почувствовала, как по толпе разливаются волны напряжения, и злорадно подумала, не случится ли расправа? Сможет ли Проповедник справиться с этим напряжением? Если нет, то его могут сейчас убить!

– Где тот священник, который бросил мне вызов? – вопросил Проповедник, указывая пальцем на середину толпы.

Он знает! – подумала Алия. Ее охватило почти сексуальное возбуждение. Этот Проповедник играет в опасные игры, но играет безупречно.

– Ты, священник, – позвал Проповедник, – ты подлинный капеллан самодовольства. Я пришел не для того, чтобы ниспровергнуть Муад’Диба; я пришел ниспровергнуть тебя! Для тебя действительна только та религия, которая ничего тебе не стоит и ради которой ты ничем не рискуешь, не так ли? Для тебя действительна только та религия, на которой ты жиреешь? Для тебя действительна только та религия, именем которой ты можешь безнаказанно совершать мерзости? Куда приведет тебя упадок исходного откровения? Ответь мне, священник!

Вызов остался без ответа. Алия поняла, что толпа снова благоговейно внимает словам старого Проповедника. Своими нападками на священников он снискал расположение толпы. И ведь ее шпионы сообщают, что большинство паломников и фрименов верят, что Проповедник и есть Муад’Диб.

– Сын Муад’Диба рискнул! – крикнул Проповедник, и в его голосе Алия уловила неподдельное рыдание. – Рискнул и Муад’Диб! Они оба заплатили свою цену! И чего добился Муад’Диб? Религии, которая покончила с ним самим!

Сколь многое перевернули бы эти слова, если бы их произносил сам Пауль, подумала Алия. Я должна это узнать! Она протиснулась ближе к старику и могла уже, если бы захотела, дотронуться до него, вытянув руку. От Проповедника исходил дух Пустыни, аромат Пряности, смешанный с запахом кремнезема. Проповедник и его молодой поводырь были покрыты густым слоем пыли, словно они только что пришли из бледа. Кисти рук Проповедника были опутаны венами, на левой руке, на пальце, был след кольца – Пауль носил кольцо с изображением ястреба Атрейдесов. Этот перстень лежал теперь в сиетче Табр. Его носил бы Лето, если бы не его смерть… или если бы она позволила ему унаследовать трон.

Проповедник снова направил свои глазницы на Алию и заговорил – очень задушевно, но так, что его слышала вся толпа.

– Муад’Диб показал вам две вещи: определенное будущее и неопределенное будущее. С полным осознанием он выступил против неопределенности огромной вселенной. Он слепо сошел со своей позиции в этом мире. Он показал нам, что человек должен поступать так всегда – предпочитая неопределенное определенному. – Алия заметила, что к концу фразы тон его стал едва ли не жалобным.

Принцесса огляделась и незаметно коснулась рукой рукоятки отравленного кинжала. Что они будут делать, если я убью его прямо сейчас? Она снова ощутила дрожь, охватившую ее тело. Что, если я убью его, и, сказав, кто я, объявлю Проповедника самозванцем и еретиком!

А вдруг они докажут, что это действительно Пауль?

Кто-то подтолкнул Алию еще ближе к Проповеднику. Она почувствовала, что трепещет в его присутствии, хотя этот трепет был смешан с неистовым гневом. Пауль ли это? О Господи! Что ей делать?

– Почему был взят от нас еще один Лето? – вопросил Проповедник. В голосе его звучала неподдельная боль. – Ответьте мне, если сможете. Ах, я понимаю, он оставил определенность. – Старик перешел на сдавленный шепот: – Оставил определенность! Это самое глубокое веление времени. В этом-то и состоит вся жизнь. Мы все пробные камни, которыми испытывают неизвестное и неопределенное. Почему вы не можете услышать, что говорит вам Муад’Диб? Если определенность – это абсолютное знание абсолютного будущего, то она всего лишь замаскированная смерть. Такое будущее наступает только сейчас! Он показал вам это!

С ужасающей точностью Проповедник протянул руку и схватил Алию за кисть. Старик сделал это, не колеблясь, точным и рассчитанным движением. Она попыталась вырваться, но он держал ее мертвой хваткой, и она едва не вскрикнула от боли. Люди вокруг отпрянули в полной растерянности.

– Что говорил тебе Муад’Диб, женщина? – громовым голосом спросил старик.

Откуда он знает, что я женщина? – спросила себя Алия. Она хотела погрузиться в свои жизни, спросить совета, но в душе, испуганной этой фигурой из прошлого, царило полное молчание.

– Он говорил тебе, что завершенность тождественна смерти! – кричал Проповедник. – Абсолютное предсказание – это завершенность… это смерть!

Она снова попыталась вырваться из его железных пальцев, ударить его ножом, но не посмела этого сделать. Никогда еще не была она так испугана.

Проповедник вскинул голову и возвысил голос, обращаясь к толпе.

– Я передам вам слова Муад’Диба! Он сказал: «Я окуну твое лицо в то, чего ты так хочешь избежать. Мне не кажется странным, что единственное, во что ты хочешь верить, это в то, что приносит тебе удобство. Как еще объяснить, что люди постоянно изобретают для себя ловушки, которые повергают их в посредственность? Как еще можно определить трусость?» Вот что сказал тебе Муад’Диб!

Он отпустил руку Алии и оттолкнул ее в толпу. Она упала бы, если бы ее не поддержали люди.

– Существовать – это значит выступить вперед, сойти с удобной подставки, добровольно лишиться опоры, – продолжал Проповедник. – Вы не мыслите и не существуете, если не хотите рискнуть своим здоровьем и душевным покоем ради верного суждения о своем существовании.

Спустившись, Проповедник снова безошибочно взял Алию за руку. На этот раз он был намного аккуратнее и не причинил ей боли. Наклонившись, он шепнул женщине на ухо только ей одной предназначенные слова: «Не пытайся еще раз задвинуть меня на задний план, сестрица».

Произнеся эти слова, он положил руку на плечо поводыря и направился в толпу. Люди расступались перед этой странной парой. Отовсюду тянулись руки желающих прикоснуться к пророку, однако люди делали это осторожно, со страхом думая, кто может скрываться под простой накидкой фримена Пустыни.

Потрясенная Алия осталась стоять на месте, словно пригвожденная к плитам площади. Толпа ушла вслед за Проповедником, оставив ее одну.

Ей все стало ясно – это Пауль, не оставалось никаких сомнений. Она чувствовала сейчас то же, что чувствовала толпа. Она находилась в святом месте, и вся ее вселенная рушилась вокруг нее. Она хотела кинуться вслед за ним, умолять его спасти ее от самой себя, но она не могла сдвинуться с места. Все остальные пошли вслед за Проповедником, одна Алия осталась стоять на месте, словно пораженная молнией. Ее опьянило абсолютное отчаяние, это был такой тяжкий удар, что она могла только дрожать, не способная пошевелить ни одним мускулом.

Что мне делать? Что мне делать? – спрашивала она себя.

У нее нет даже ни Дункана, на которого она могла бы опереться, ни матери. Внутренние голоса молчали. Была Ганима, которую держали под надежной охраной в Убежище, но не могла же Алия вылить свое отчаяние на оставшуюся в живых девочку.

Все обернулось против меня. Что я могу сделать?

Односторонний взгляд на нашу вселенную говорит о том, что вы не должны искать проблемы вдали от себя. Такие проблемы могут вообще никогда не возникнуть. Вместо этого займитесь волком, который гуляет у вас на скотном дворе. Те трудности, которые громоздятся снаружи, могут оказаться воображаемыми.

(Книга Азхара; Шамра 1:4)

Джессика ожидала Айдахо у окна своего кабинета. Это была уютная комната с мягкими диванами и старинными стульями. Не было никаких подвесных кресел, а светильники казались пришельцами из далеких эпох. Окно выходило на сад.

Она услышала, как служанка открыла дверь, а потом шаги Айдахо – сначала по деревянному полу, потом по ковру. Джессика не повернула головы, продолжая смотреть на зеленую траву внутреннего двора. Надо подавить смятение, страх и волнение. Она глубоко вдохнула по методике прана-бинду и почувствовала, как в ее душу вливается спокойствие.

Солнце стояло почти в зените, в столбе света вилась пыль, между липами серебристо сверкала паутина. Ветви деревьев почти доставали до окна. В кабинете было прохладно, но за запечатанным окном стояла одуряющая жара. Замок Коррино располагался в области стоячих болот, и вид зеленой травы двора был обманчив.

Джессика слышала, что Айдахо остановился у нее за спиной.

Женщина заговорила, не поворачивая головы.

– Дар слова – это дар обмана и иллюзий, Дункан. Зачем ты хочешь говорить мне слова?

– Возможно, выживет только один из нас, – ответил он.

– И ты хочешь, чтобы я доложила о твоих героических усилиях на этом поприще? – Она обернулась, увидела, как спокойно он стоит, оглядывая ее своими металлическими глазами, по которым нельзя было определить направление взора. Как пусты эти искусственные глаза! – Дункан, неужели ты так беспокоишься о своем месте в истории?

В ее голосе звучали обвиняющие нотки, и она вспомнила тот момент, когда впервые столкнулась с этим человеком. Он был тогда пьян, не говоря уже о том, что его приставили к ней в качестве соглядатая. Его тогда раздирали два чувства долга. Правда, тогда это был живой Айдахо, это было до того, как он стал гхола. Теперь перед Джессикой стоял совершенно другой человек. Этот не страдает раздвоением личности, и никакие эмоции его не раздирают.

Он доказал справедливость ее мнения улыбкой.

– У истории собственный суд и она выносит свои независимые суждения, – сказал он. – Я сомневаюсь, что буду сильно переживать, когда история огласит мой приговор.

– Зачем ты здесь? – спросила она.

– По той же причине, что и вы, – ответил Айдахо.

Ни одним движением не выдала Джессика той бури чувств, которые всколыхнули ее душу при этих простых словах. Он действительно знает, зачем я здесь? Откуда? Об истинной цели моего пребывания здесь знает только Ганима. Неужели у Айдахо было достаточно данных для производства логических операций и вычислений? Это вполне возможно. Что, если он что-то сказал для того, чтобы ее выслали отсюда? Сделал бы он это, если бы знал об истинной цели прибытия в Дом Коррино? Он знает, что каждое движение, каждое слово наше просматривается и прослушивается Фарад’ном и его слугами.

– Дом Атрейдес находится на трудном перепутье, – заговорила она. – Семья разделилась на враждующие партии. Ты был одним из самых верных людей моего герцога, Дункан, и когда барон Харконнен…

– Давайте не будем говорить о бароне, – возразил Айдахо. – Это было другое время, да и герцог ваш давно мертв. – Не может ли она знать, что Пауль догадался, что кровь Харконненов течет в жилах Атрейдес? – подумал Айдахо. Это был большой риск для Пауля, но Дункан еще крепче привязался к нему после этого откровения. Такое доверие стоит дороже любых денег, ведь Пауль знал, что сделал барон Айдахо.

– Дом Атрейдес еще не мертв, – произнесла Джессика.

– Что такое Дом Атрейдес? – спросил Дункан. – Это вы? Или Алия? Ганима? Может быть, это люди, которые служат Атрейдесам? Я смотрю на всех этих людей и вижу, что за их словами таится тяжкий, мучительный труд! Как могут они быть Атрейдесами? Ваш сын правильно сказал: «Муки и гонения преследуют тех, кто идет за мной». Я хочу нарушить эту традицию, моя госпожа.

– Ты действительно переметнулся к Фарад’ну?

– Разве это не то же, что сделали и вы, моя госпожа? Разве вы не явились сюда для того, чтобы убедить Фарад’на в том, что его женитьба на Ганиме решит все наши проблемы?

Он и в самом деле так думает? – поразилась Джессика. Или он говорит это только для вездесущих шпионов?

– Дом Атрейдес всегда был исключительно сильно предан одной идее, – промолвила Джессика. – Мы всегда платили верностью за верность.

– Служение людям, – презрительно произнес Айдахо. – Ах, как часто я слышал эти слова от вашего герцога. Должно быть, ему не очень уютно лежать в могиле, моя госпожа.

– Неужели ты думаешь, что мы действительно столь низко пали?

– Моя госпожа, вы знаете, что есть фрименские мятежники – они называют себя «маркграфами Внутренней Пустыни», – которые проклинают Атрейдесов и даже самого Муад’Диба?

– Я слышала, как об этом говорил Фарад’н, – ответила Джессика, стараясь понять, куда клонит Айдахо.

– Есть кое-что кроме того, что говорит Фарад’н. Есть много больше того. Я лично слышал это проклятие. Вот оно: «Да снизойдет на вас небесный огонь, Атрейдесы! Да не будет у вас ни души, ни духа, ни тела, ни тени, ни магии, ни костей, ни волос, ни фраз, ни слов. Да не будет у вас могил, ни домов, ни нор, ни гробниц. Да не будет у вас ни садов, ни деревьев, ни кустов. Да не будет у вас ни воды, ни хлеба, ни света, ни огня. Да не будет у вас ни детей, ни семьи, ни наследников, ни племени. Да не будет у вас ни головы, ни рук, ни ног, ни ходьбы, ни семени. Да не будет для вас места ни на одной планете. Да не смогут ваши души восстать из бездны, да не смогут они жить на земле. Никогда не сможете вы оседлать Шаи-Хулуда, но погибнете вы в мерзости, растерзают вас и разметают по лицу земли, и никогда дух ваш не войдет в свет славы и ныне и присно и во веки веков». Такое вот проклятие, моя госпожа. Могли ли вы ожидать такой ненависти от фрименов? Они причисляют всех Атрейдесов к проклятым от левой руки Женщины-Солнца, которая полна всесожигающего пламени.

Джессика содрогнулась. Айдахо воспроизвел проклятие с теми же интонациями, с которыми он их слышал. В этом не могло быть сомнений. Зачем он показывает это Дому Коррино? Она живо представила себе разъяренного фримена, страшного в своем гневе, который стоит перед людьми своего племени и произносит перед ними древнее проклятие. Зачем Айдахо надо, чтобы это слышал Фарад’н?

– Это очень сильный аргумент в пользу женитьбы Фарад’на на Ганиме, – сказала Джессика.

– Вы всегда смотрели на проблемы однобоко, – произнес Айдахо. – Ганима – фрименка. Она может выйти замуж только за такого человека, который не платит фай, то есть налога на защиту. Дом Коррино потерял все свои владения в ОСПЧТ – они достались вашему сыну и его наследникам. Фарад’н существует только с молчаливого попустительства Атрейдесов. Вы же помните, что сказал герцог, когда водрузил на Арракисе свой флаг с ястребом? «Здесь я есмь, и здесь я остаюсь!» Его кости лежат на Арракисе. И Фарад’ну тоже придется жить на Арракисе, да еще вместе со своими сардаукарами.

Айдахо покачал головой, словно недоумевая, как вообще можно думать о таком мезальянсе.

– Есть старая поговорка о том, что любую проблему можно очистить, как луковицу, – произнесла Джессика ледяным тоном. Как он смеет поучать меня таким покровительственным тоном? Если, конечно, это не представление для шпионов Фарад’на…

– Как бы то ни было, я не могу представить себе, как фримены и сардаукары уживутся на Арракисе, – сказал Айдахо. – Это слой, который невозможно счистить.

Джессике не понравилась мысль, которую Дункан хотел внушить Фарад’ну и его советникам. Она резко запротестовала:

– Атрейдесы пока еще диктуют законы Империи!

Не хочет ли Айдахо убедить Фарад’на в том, что он может получить трон без помощи Атрейдисов?

– О да! – язвительно воскликнул Айдахо. – Я чуть было не забыл. Законы Атрейдесов! Так, во всяком случае, переводят это словосочетание Жрецы Золотого Эликсира. Стоит мне только закрыть глаза, и я слышу слова незабвенного герцога – настоящие состояния зарабатываются только насилием или угрозой его применения. Состояния валяются под ногами – так, кажется, пел об этом Гурни. Цель оправдывает средства. Я не перепутал поговорки? При этом не важно, направляется ли противнику кулак в виде легионов мятежных фрименов, дисциплинированных сардаукаров или в виде законов Атрейдесов – кулак в любом случае присутствует. Так что в этом случае шелуха не желает слезать с лука, моя госпожа! Интересно только, какого кулака потребует Фарад’н?

Что он делает? – ужаснулась Джессика. Дом Коррино раскусит наш диалог и будет злорадно над ним потешаться.

– Итак, ты думаешь, что священники не разрешат Ганиме выйти замуж за Фарад’на? – Джессика запустила пробный шар, чтобы понять, в какое русло направляет их беседу Дункан.

– Конечно! Боже упаси! Священники сделают все, что им прикажет Алия своим декретом. Скорее она сама выйдет замуж за Фарад’на!

Не этого ли он в действительности хочет?

– Нет, моя госпожа, – сказал Айдахо. – Дело вовсе не в этом. Народ Империи не способен отличить правительство Атрейдесов от правительства Зверя Раббана. В арракинских застенках каждый день умирают люди. Я покинул Арракис, потому что не могу больше своим мечом служить Атрейдесам ни одного часа! Неужели вы не понимаете, почему я прибыл сюда, о чем я вообще говорю? Неужели не понимаете, почему я пришел к вам, ближайшей представительнице Атрейдесов? Империя Атрейдесов предала герцога и его сына. Я любил вашу дочь, но наши пути разошлись. Если дело дойдет до этого, то я посоветую Фарад’ну принять руку Ганимы – или Алии, – но только на его условиях.

Ах, вот оно что! Он обставляет свой уход со службы Атрейдесам на почетных для себя условиях! Но как понять другие вещи, о которых он говорил и которые могут сослужить ей неплохую службу, сделав за нее кое-какую работу? Она нахмурилась и посмотрела на Айдахо.

– Ты что, не понимаешь, что шпионы записывают каждое наше слово?

– Шпионы? – он широко улыбнулся. – Конечно, они подслушивают нас так же, как и я подслушивал бы на их месте. Вы так и не поняли, что моя верность стала несколько иной за последние несколько лет? В Пустыне, особенно ночью, когда отовсюду грозит опасность, в голову лезут разные тяжелые мысли.

– Именно там ты слышал то самое проклятие?

– Да, это было в племени аль-Куруба. По заданию Проповедника я присоединился к ним, моя госпожа. Мы называли себя Зарр Садус, то есть теми, кто отказался подчиниться священникам. Я здесь для того, чтобы сделать Атрейдесам формальное заявление: я ухожу от вас на территорию противника.

Джессика внимательно разглядывала Айдахо, стремясь найти в его словах какой-то скрытый смысл или намек, но тщетно. Неужели он и вправду переметнулся к Фарад’ну? Она вспомнила максиму Общины Сестер: В делах человеческих не бывает длительного постоянства; все эти дела развиваются по спирали, все дальше и дальше удаляясь от центра. Если Айдахо действительно решил оставить знамена Атрейдесов, то его поведение вполне объяснимо. Он ходил вокруг да около, но отметать возможность предательства полностью нельзя.

Но зачем он подчеркнул, что выполнял задание Проповедника?

Мысли Джессики метались, и, обдумывая альтернативы, она решила, что ей надо было убить Айдахо. План, на который были возложены слишком большие надежды, был столь деликатен, что его нельзя было доверять каким бы то ни было случайностям. Никаким. Она осмотрела комнату и переместилась в позицию, удобную для нанесения смертельного удара.

– Я всегда считала, что нормализующий эффект faufreluche был столпом нашего могущества, – сказала она. Пусть помучается, затем она сменила тему разговора. – Совет Земель Великих Домов, региональные Советы заседателей, все они заслуживают нашего…

– Вам не удастся меня отвлечь.

Айдахо подивился тому, насколько прозрачными стали ее действия. Неужели она так расслабилась в заточении, или ему удалось-таки пробить стену ее Бене-Гессеритской неуязвимости? Видимо, верно последнее, но что-то произошло и с ней самой – она постарела. Айдахо стало грустно от того, что он понял, чем старые фримены отличаются от новых, – это было очень малое различие, но оно было. Уход в небытие Пустыни было уходом чего-то очень дорогого; он не мог бы описать эти чувства точно так же, как не мог он описать того, что произошло с госпожой Джессикой.

Она уставилась на Айдахо, не в силах скрыть ни своего изумления, ни своей реакции. Как легко он читает ее мысли!

– Вы не убьете меня, – сказал он. Дункан использовал для этого старинное фрименское предупреждение: «Не бросайте свою кровь на мой нож». Я стал почти прирожденным фрименом, подумал он при этом. Прихотлива линия судьбы, заставившей его глубоко воспринять обычаи планеты, приютившей его на вторую жизнь.

– Я думаю, что тебе лучше уйти, – сказала она.

– Я не уйду до тех пор, пока вы не примете мое прошение об отставке со службы Атрейдесам.

– Я его приняла! – выкрикнула Джессика. Только после того как слова были сказаны, она поняла, сколь многое было построено в этой перепалке на чистых рефлексах. Нужно время, чтобы осмыслить и взвесить все происшедшее. Как мог Айдахо понять, что она собирается делать? Она не верила, что он может с помощью Пряности пронзать Время.

Айдахо пятился от Джессики до тех пор, пока не уперся спиной в дверь. Он поклонился.

– Я еще раз, в последний раз назову вас моей госпожой. Я посоветую Фарад’ну выслать вас на Валлах, аккуратно и быстро, в первый же подходящий момент. Вы слишком опасная игрушка, чтобы держать вас рядом. Хотя я не думаю, что он относится к вам, как к игрушке. Вы работаете для Общины Сестер, а не для Атрейдесов. Я сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь служили интересам Атрейдесов. Вы – ведьмы – проникаете в слишком темные глубины, чтобы вам мог доверять простой смертный.

– Гхола, считающий себя простым смертным, – язвительно отозвалась Джессика.