Слова сияния Сандерсон Брендон

И-4

Последний легион

Так что же это за спрен? – спросил Тьюд в медленном ритме любопытства.

Он поднял самосвет, разглядывая дымчатое существо, что двигалось внутри.

– Моя сестра говорит – спрен бури. – Эшонай сложила руки на груди и прислонилась к стене.

В пряди бороды Тьюда были вплетены кусочки необработанных самосветов, которые дрожали и переливались, когда тот почесывал подбородок. Он протянул большой шлифованный самосвет Биле, которая взяла его и осторожно постучала по одной из граней кончиком пальца.

Они были боевой парой в личной дивизии Эшонай. Тьюд и Била носили простые одежды, скроенные так, чтобы оставлять открытыми хитиновые броневые пластины на руках, ногах и груди. Тьюд также обычно облачался в длинный мундир, но не надевал его на битву.

Эшонай, в противоположность им, была в облегающей военной форме из красной ткани, которая обтягивала ее природные доспехи, и в шапке поверх костяного шлема. Она никогда не говорила о том, что эта форма стесняла ее, словно оковы, лишавшие свободы.

– Спрен бури, – протянула Била в ритме скепсиса, поворачивая камень так и этак. – Он поможет мне убивать человеков? В противном случае не понимаю, какой мне от него толк.

– Он способен изменить мир, – сказала Эшонай. – Если Венли права, если она сможет соединиться с этим спреном и получить в итоге не тупоформу, а нечто иное… что ж, в худшем случае у нас будет совершенно новая форма, в лучшем – мы обретем власть над бурями и сможем почерпнуть их мощь.

– Она лично опробует это? – спросил Тьюд в ритме ветров, который они использовали, чтобы оценить, насколько близка Великая буря.

– Если Пятерка позволит. – Сегодня они должны все обсудить и принять решение.

– Здорово, – согласилась Била. – Но оно поможет мне убивать человеков?

Эшонай настроилась на ритм скорби.

– Если буреформа и впрямь одна из древних сил, то да, она поможет тебе убивать человеков. В больших количествах.

– Тогда меня все устраивает. Ты-то отчего переживаешь?

– Утверждают – древние силы произошли от наших богов.

– Ну и что? Если боги помогут нам перебить эти армии, тогда я прямо сейчас присягну им на верность.

– Била, не говори так, – возразила Эшонай в ритме упрека. – Никогда не говори ничего подобного!

Женщина замолчала, бросила камень на стол, потом негромко загудела в ритме скепсиса. Это было на самой грани неповиновения. Эшонай посмотрела Биле прямо в глаза и неожиданно для самой себя загудела в ритме решимости.

Тьюд перевел взгляд с Билы на Эшонай и поинтересовался:

– Поесть не хотите?

– Таков твой ответ на любые разногласия? – спросила Эшонай, прервав свою песню.

– Тяжело спорить с набитым ртом.

– Уверена, я видела, как ты именно это и делал, – заметила Била. – Многократно.

– И те споры заканчивались хорошо, – не сдался Тьюд. – Потому что все были сыты. Ну так что… поедим?

– Ладно, – согласилась Била, глянув на Эшонай.

Пара удалилась. Эшонай села за стол, чувствуя себя опустошенной. Когда это она начала беспокоиться о том, что друзья ведут себя непокорно? Все из-за этой жуткой военной формы.

Взяв самосвет, она заглянула в его сердцевину. Это был большой камень, почти с треть ее кулака, хотя самосветам не обязательно быть большими, чтобы служить ловушкой для спренов.

Она ненавидела ловить спренов. Поступая правильно, нужно было отправиться навстречу Великой буре с соответствующим настроем и спеть подходящую песню, которая привлечет нужного спрена. Связав себя с ним посреди яростной стихии, ты рождался заново, в новом теле. Ее соплеменники так поступали с той поры, как пришли первые ветра.

Слушатели узнали о том, что спренов можно помещать в ловушки от человеков, а потом сами научились это делать. Спрен-пленник делал преображение куда более надежным. Раньше все подчинялось случаю. Можно было отправиться навстречу буре, желая стать бойцом, а выйти из нее брачником.

«Это прогресс, – подумала Эшонай, глядя на маленького дымного спрена внутри камня. – Прогресс означает умение управлять окружающим миром. Строить стены, чтобы остановить бури, самому выбирать момент, чтобы стать брачником». Прогресс означал возможность взять природу и поместить ее в ящик.

Эшонай положила камень в карман и проверила время. Ее встреча с остальной Пятеркой была назначена на третье колебание ритма мира, и у нее еще оставалось не меньше половины колебания.

Пришла пора поговорить с матерью.

Эшонай вышла в Нарак и направилась по тропе, кивая в ответ на приветствия встречных. Они были в основном бойцами. Очень многие из ее соплеменников носили теперь боеформу. Их осталось так мало. Когда-то по этим равнинам были рассеяны сотни тысяч слушателей. Выжило меньшинство.

Даже в то время слушатели были единым народом. О, у них случались разногласия, ссоры и войны. Но они были единым племенем, которое отвергло своих богов ради свободы в безвестности.

Билу уже не волновало их происхождение. Наверняка существовали и другие, такие же как она, – те, кто пренебрегал опасностью, которую представляли собой боги, и сосредотачивался исключительно на битве с человеками.

Эшонай прошла мимо домов – лачуг из панцирей, покрытых слоем затвердевшего крема, – что ютились с подветренной стороны громадных валунов. Большинство теперь пустовали. За время этой войны они потеряли тысячи.

«Мы обязаны что-то предпринять», – подумала она, пробуждая ритм мира на задворках своего разума. Эшонай искала приюта в его спокойных, размеренных тактах, плавно перетекающих друг в друга. Он как будто баюкал ее.

А потом увидела тупиц.

Они очень походили на тех, кого человеки называли «паршунами», хотя были чуть выше и не такими уж тупыми. И все-таки тупоформа была ограничена в возможностях, не обладала способностями и преимуществами новых форм. Откуда здесь взялись тупицы? Может, эти слушатели по ошибке связали себя с неправильными спренами? Такое иногда случалось.

Эшонай подошла к троим соплеменникам: двое были женоподобными, один – мужеподобным. Они тащили камнепочки, собранные на одном из ближайших плато, где растения росли быстрее обычного благодаря заряженным самосветам.

– Как это понимать? – спросила Эшонай. – Вы выбрали эту форму по ошибке? Или вы новые шпионы?

Они посмотрели на нее невыразительными глазами. Эшонай настроилась на ритм тревоги. Она как-то раз пробовала тупоформу – хотела знать, что придется вытерпеть их шпионам. Думать о сложных вещах было не легче, чем проявлять здравомыслие во сне.

– Кто-то попросил вас принять эту форму? – медленно и четко проговорила Эшонай.

– Никто не просил, – ответил мужеподобный без всякого ритма. Его голос казался мертвым. – Мы сами.

– Почему? – изумилась Эшонай. – Зачем вам это понадобилось?

– Человеки не убьют нас, когда придут. – Мужеподобный поднял тяжелую камнепочку и вновь пустился в путь. Другие последовали за ним без единого слова.

Эшонай потрясенно разинула рот; ритм тревоги гремел в ее разуме. Несколько спренов страха, похожих на длинных пурпурных червей, выбрались из скалы поблизости, собрались стайкой и подползли к ее ногам.

Нельзя приказать принять ту или иную форму; каждый сам выбирал ее для себя. Можно было добиваться преобразования с помощью лести или настойчивости, но не силой. Их боги не позволяли такой свободы, поэтому слушатели во что бы то ни стало ее сохранят. Ее соплеменники имели право выбирать тупоформу, если хотели. Эшонай ничего не могла с этим поделать. Не напрямую.

Она ускорила шаг. Нога все еще ныла, но рана заживала быстро. Одно из преимуществ боеформы. Генерал уже почти не обращала внимания на боль.

В городе, полном пустых строений, мать Эшонай выбрала для себя лачугу на самой окраине, почти беззащитную перед бурями. Мать работала снаружи среди рядов сланцекорника, негромко гудя себе под нос в ритме мира. Она была трудягой; всегда предпочитала трудоформу. Даже после открытия шустроформы мать не переменилась. Считала, что не следует внушать людям, будто одна форма ценнее другой, потому что подобное расслоение может их уничтожить.

Мудрые слова. Таких слов Эшонай не слышала от матери уже много лет.

– Дитя! – воскликнула мать, когда Эшонай приблизилась.

Крпкая, несмотря на годы, мать была круглолицей и заплетала волосы в косу, перевязанную лентой. Эшонай принесла ей эту ленту после встречи с алети много лет назад.

– Дитя, ты видела свою сестру? Это день ее первого преображения! Мы должны ее подготовить.

– Об этом позаботились, мама, – сказала Эшонай в ритме мира, присев рядом с женщиной. – Как идет подрезка?

– Скоро закончу. Мне нужно уйти, прежде чем вернутся хозяева этого дома.

– Ты его хозяйка.

– Нет-нет. Дом принадлежит одной паре. Они были здесь прошлой ночью и сказали, что мне следует уйти. Я только закончу с этим сланцекорником – и сразу уйду. – Мать достала пилу, сгладила одну сторону гребня и смазала ее соком, чтобы поощрить рост в нужном направлении.

Эшонай отпрянула, настроившись на скорбь, и мир покинул ее. Возможно, следовало избрать ритм утраты. Она переключилась на него, потом с усилием отвергла. Нет. Нет, ее мать еще не умерла!

Но и не была полностью живой.

– Вот, возьми это, – сказала мать в ритме мира, вручая Эшонай пилу. По крайней мере, сегодня она узнала свою дочь. – Обработай вот тот нарост. Я не хочу, чтобы он так и продолжал расти вниз. Надо направить его вверх, к свету.

– Бури с этой стороны города слишком сильные.

– Бури? Чушь. Нет тут никаких бурь. – Мать помедлила. – Даже не знаю, куда мы поведем твою сестру. Для преображения ей потребуется буря.

– Не переживай об этом, мама, – ответила Эшонай, вынуждая себя говорить в ритме мира. – Я обо всем позабочусь.

– Венли, ты такая хорошая. Такая предусмотрительная. Сидишь дома, не бегаешь непонятно где, как твоя сестра. Эта девчонка… вечно ее нет там, где она должна быть.

– Она именно там, – прошептала Эшонай. – Хоть это и трудно.

Мать загудела себе под нос, продолжая работать. Когда-то эта женщина обладала едва ли не лучшей памятью в городе. В каком-то смысле так оно было и сейчас.

– Мама, мне нужна помощь. Думаю, должно произойти что-то ужасное. И не могу понять, ужаснее ли оно, чем то, что уже происходит.

Мать подпилила кусок сланцекорника и сдула пыль.

– Наш народ рассыпается на части, – продолжила Эшонай. – Наши силы истощаются. Мы переселились в Нарак и выбрали изматывающую войну. Она вылилась в шесть лет постоянных потерь. Люди начали сдаваться.

– Это нехорошо, – сказала мать.

– Но какова альтернатива? Играть с вещами, которых лучше не трогать, – с тем, что может обратить на нас взор Несотворенных.

– Ты не работаешь, – проговорила мать многозначительно. – Не будь как твоя сестра.

Эшонай положила руки на колени. Не помогло. Видеть мать такой…

– Мама, – обратилась она в ритме просьбы, – почему мы покинули темный дом?

– Ах, Эшонай, это старая песня. Темная песня, не для ребенка вроде тебя. Ты ведь даже не достигла дня первого преображения.

– Я достаточно взрослая. Прошу, расскажи.

Мать подула на сланцекорник. Неужели она наконец-то потеряла и эту последнюю часть былой себя? У Эшонай упало сердце.

– Миновали давно те дни, когда обиталищем нашим был темный дом, – негромко пропела мать в одном из ритмов воспоминания. – Последний легион – вот как мы звались тогда. Воины, которых послали сражаться на самые дальние равнины – сюда, где некогда было государство, а теперь остались лишь развалины. Свобода для большинства из нас умерла. Формы, неведомые ранее, были навязаны нам. Формы силы – да, но также и формы подчинения. Боги командовали, а мы подчинялись – всегда. Всегда.

– Не считая того дня, – сказала Эшонай в унисон с матерью.

– Дня бури, когда Последний легион сбежал, – продолжила песню мать. – Трудна была избранная тропа. Воины, испытавшие прикосновение богов, сумели лишь погасить разумы свои. Искалечив себя, мы обрели свободу.

Спокойная, звучная песня матери танцевала вместе с ветром. Когда мать пела другие старые песни, она казалась хрупкой, а теперь выглядела собой. Родительницей, которая время от времени ссорилась с Эшонай, но одновременно той, кого Эшонай всегда уважала.

– Это был дерзкий вызов, – пела мать, – когда Последний легион отказался от разума и власти ради свободы. Они рисковали забыть все. И потому сочинили песни – сотню историй, которые можно было рассказывать и помнить. Я рассказываю их тебе, а ты – своим детям, и так до тех пор, пока снова не будут открыты формы.

А потом мать пустилась петь одну из ранних песен – о том, как их народ строил свой дом на руинах брошенного королевства. Как они расселялись, изображая дикарей. Таков был их план, позволявший прятаться или, по крайней мере, не быть у всех на виду.

Песни многое упускали. Последний легион не знал, как превращаться во что-то иное, кроме тупиц и брачников, – по крайней мере, без помощи богов. Откуда же они узнали о том, что другие формы возможны? Может, эти сведения изначально были записаны в песнях, а потом потерялись с годами, когда те изменялись слово за словом?

Эшонай слушала, и, хотя голос матери и впрямь помог снова настроиться на мир, она поняла, что все равно обеспокоена в глубине души. Она пришла сюда в поисках ответов. В былые времена срабатывало.

Теперь нет.

Эшонай встала, чтобы уйти.

– Я нашла кое-что из твоих вещей, – сказала мать, прерывая пение, – когда прибиралась в доме сегодня. Ты должна их забрать. Они захламляют дом, а я ведь скоро отсюда уйду.

Эшонай негромко загудела в ритме скорби, но отправилась посмотреть, что же такое мать «нашла». Еще одну кучу камней, в которых ей виделись детские игрушки? Лоскуты, казавшиеся одеждой?

У дверей Эшонай обнаружила небольшой мешок и, открыв его, увидела внутри бумагу.

Не человечью бумагу, а сделанную из местных растений. Грубую, разноцветную, изготовленную старым способом, известным слушателям. Шершавую и плотную, а не безжизненно-гладкую. Чернила уже начали бледнеть, но Эшонай узнала рисунки.

«Мои карты, – подумала она. – Мои старые карты».

Против собственной воли воительница настроилась на ритм воспоминаний. Дни, проведенные в путешествиях по дикому краю, который человеки называли Натанатаном; она пересекала леса и чащобы, рисовала свои собственные карты и расширяла мир. Эшонай начала одна, но ее открытия воодушевили весь народ. Вскоре, несмотря на юный возраст, она уже водила целые экспедиции к новым рекам, новым руинам, новым спренам, новым растениям.

И человекам. В каком-то смысле происходящее было на ее совести.

Ее мать снова начала петь.

Просматривая свои старые карты, Эшонай почувствовала сильную тоску. Когда-то мир казался ей чем-то новым и увлекательным. Свежим, как цветущий после бури лес. Она умирала – медленно и столь же неотвратимо, как ее народ.

Эшонай собрала карты и покинула дом, направившись к центру города. Материнская песня, по-прежнему красивая, звучала позади, точно эхо. Эшонай настроилась на ритм мира. Благодаря этому и узнала, что вот-вот опоздает на встречу с остальной Пятеркой.

Генерал не ускорила шаг. Она позволила спокойным и размеренным тактам ритма мира нести себя вперед. Если не сосредотачиваться на выборе и настройке ритма, тело естественным образом выбирало тот, что соответствовал настроению. Поэтому решение слушать тот ритм, который не соответствовал чувствам, всегда было осознанным. Она именно так сейчас и поступила с ритмом мира.

Много веков назад слушатели приняли решение, которое отбросило их на уровень дикарей. Убийство Гавилара Холина подтвердило тот давний выбор. Эшонай не была одним из вождей, но они прислушались к ее совету и дали ей право голоса.

Выбор, хоть он и казался ужасным, был проявлением смелости. Они надеялись, что долгая война наскучит алети.

Эшонай и остальные недооценили жадность своих врагов. Светсердца все изменили.

В центре города, возле бассейна, высилась башня, которая дерзко выстояла под натиском бурь, что приходили век за веком. Когда-то внутри ее были ступени, но проникший сквозь окна крем обратил все свободное пространство в камень. Поэтому трудяги вырезали лестницу, которая огибала башню снаружи.

Эшонай начала подниматься, ради безопасности держась за цепь. Это был долгий, но знакомый путь наверх. Хотя нога болела, боеформа обладала значительной выносливостью – но в то же самое время для поддержания ее в силе требовалось больше еды, чем для прочих формы. Эшонай добралась до вершины без труда.

Она увидела, что другие члены Пятерки уже ждут. Каждый из них пребывал в одной из известных форм: Эшонай была бойцом, Давим – трудягой, Абронай – брачником, Чиви – шустриком, а тихая Зульн – тупицей. Венли тоже была здесь, вместе со своим бывшим брачником, который весь раскраснелся от трудного подъема. Шустроформа, хоть и годная для многих занятий, требовавших деликатности, не отличалась особой выносливостью.

Эшонай вышла на плоскую вершину бывшей башни, и на нее обрушился восточный ветер. Сидений здесь не было, и Пятерка устроилась прямо на голых камнях.

Давим гудел в ритме раздражения. С ритмами, звучавшими в каждой голове, случайное опоздание представлялось маловероятным. Они справедливо подозревали, что Эшонай задержалась нарочно.

Она села на камень и достала из кармана самосвет с заточенным внутри спреном, положила на скалу перед собой. Фиолетовый кристалл лучился буресветом.

– Я беспокоюсь из-за испытания, – сказала Эшонай. – Считаю, нам не следует его позволять.

– Что? – Венли настроилась на тревогу. – Сестра, что за нелепость! Наши люди нуждаются в этом.

Давим подался вперед, упершись руками в колени. Он был широколицым, его трудоформа обладала почти черной кожей, на которой лишь изредка попадались небольшие завитки красного цвета.

– Если это сработает, мы сделаем удивительный шаг вперед. Мы заново откроем первую из древних форм силы.

– Те формы связаны с богами, – напомнила Эшонай. – Что, если, избрав эту форму, мы пригласим их вернуться?

Венли загудела в ритме раздражения.

– В стародавние времена все до единой формы были от богов. Мы открыли, что шустроформа нам не вредит. Отчего с буреформой все должно быть иначе?

– Это другое, – возразила Эшонай. – Спой песню; спой ее без слов, самой себе. «Оно грядет и приносит с собой ночь богов». Древние силы опасны.

– У людей они есть, – сказал Абронай.

Он был брачником, холеным и упитанным, но держал свои страсти под контролем. Эшонай никогда не завидовала его положению; она знала из личных бесед, что Абронай предпочел бы другую форму. К несчастью, остальные носили бракоформу лишь недолгое время или не обладали достаточной важностью, чтобы стать частью Пятерки.

– Эшонай, ты сама принесла нам донесение, – продолжил он. – Ты видела среди алети воина, который использовал древние силы, и многие это подтвердили. Способность заклинать потоки вернулась к людям. Спрены снова предали нас.

– Если умение заклинать потоки вернулось, – проговорил Давим в ритме размышления, – то это может означать, что боги в любом случае возвращаются. Если так, нам лучше подготовиться к встрече с ними. Формы силы в этом помогут.

– Мы не знаем наверняка, что они придут, – возразила Эшонай в ритме решимости. – Мы ничего наверняка не знаем. Может, люди и не обрели опять способность заклинать потоки, а это был лишь один из клинков чести. Мы ведь оставили такой в Алеткаре той ночью.

Чиви загудела в ритме скепсиса. В шустроформе у нее было удлиненное лицо и собранные в длинный хвост волосы.

– Мы угасаем как народ. Я сегодня видела нескольких, ставших тупицами и забывших о прошлом. Они это сделали, потому что боятся – человеки их убьют! Они готовятся стать рабами!

– Я тоже их видел, – сказал Давим в ритме решимости. – Эшонай, мы должны что-то сделать. Твои солдаты такт за тактом проигрывают эту войну.

– Следующая буря, – заговорила Венли. Она настроилась на ритм мольбы. – Я могу все проверить во время следующей бури.

Эшонай закрыла глаза. Мольба. На этот ритм настраивались нечасто. Отказать сестре в просьбе было тяжело.

– Мы должны решить единогласно, – заявил Давим. – Другого я не приемлю. Эшонай, ты настаиваешь на возражении? Нам придется провести здесь часы, чтобы достичь согласия?

Она тяжело вздохнула, приходя к решению, которое прокладывало путь из глубин разума. Это было решение исследовательницы. Взгляд упал на мешок с картами, который лежал на земле рядом с ней.

– Я согласна на эту проверку, – сдалась Эшонай.

Поблизости Венли загудела в ритме признательности.

– Однако, – продолжила Эшонай в ритме решимости, – я должна стать первой из тех, кто опробует новую форму.

Все гудение стихло. Пятерка уставилась на нее, разинув рты.

– Что? – спросила Венли. – Сестра, нет! Это мое право.

– Ты слишком ценна, – сказала Эшонай. – Ты слишком много знаешь о формах, и большая часть изысканий хранится исключительно в твоей голове. Я просто солдат. Мною можно пожертвовать, если что-то пойдет не так.

– Ты осколочник, – возразил Давим. – Последний из наших.

– Тьюд умеет обращаться с моим клинком и доспехом. Я оставлю ему и то и другое на всякий случай.

Остальные члены Пятерки загудели в ритме размышления.

– Это хорошее предложение, – согласился Абронай. – Эшонай наделена и силой, и опытом.

– Но это же мое открытие! – воскликнула Венли в ритме раздражения.

– И его оценили по достоинству, – сказал Давим. – Но Эшонай права: ты и твои ученые слишком важны для нашего будущего.

– Более того, Венли, – прибавил Абронай, – ты принимаешь этот эксперимент уж очень близко к сердцу. Твои слова это подтверждают. Если Эшонай войдет в бурю и обнаружит, что что-то с этой формой не так, она сможет все остановить и вернуться к нам.

– Это хороший компромисс. – Чиви кивнула. – Мы пришли к согласию?

– Полагаю, да, – сказал Абронай, поворачиваясь к Зульн.

Представительница тупоформы говорила редко. Она носила робу паршуна и считала своим долгом представлять их – лишенных песен – вместе с теми соплеменниками, что пребывали в тупоформе.

Это была не менее благородная жертва, чем решение Аброная сохранить бракоформу. И даже более. Тупоформу трудно переносить, и лишь немногие пребывали в ней дольше паузы между бурями.

– Я согласна с этим, – сказала Зульн.

Остальные загудели в ритме признательности. Только Венли не присоединилась к песне. Если буреформа окажется настоящей, добавят ли они еще одного слушателя к Пятерке? Изначально все Пятеро были тупицами, потом – трудягами. Лишь после открытия шустроформы решили, что каждый будет представлять одну из форм.

Это могло подождать. Остальные члены Пятерки встали и начали спускаться по длинной лестнице, вьющейся спиралью вокруг башни. Дул восточный ветер, и Эшонай повернулась к нему лицом, устремив взгляд поверх Расколотых равнин – к Изначалью.

Во время грядущей Великой бури она войдет в ветра и станет чем-то новым. Чем-то могущественным. Чем-то, что изменит судьбу слушателей и, возможно, человеков навсегда.

– Сестра, я почти обрела повод возненавидеть тебя, – заговорила Венли в ритме упрека, приостановившись возле сидящей Эшонай.

– Я не запретила проверку, – напомнила Эшонай.

– Ты просто собираешься присвоить всю славу.

– Если слава вообще будет, – возразила Эшонай в ритме упрека, – она достанется тебе за открытие формы. Это не подлежит обсуждению. Только наше будущее имеет значение.

Венли загудела в ритме раздражения:

– Тебя называют мудрой, опытной. Можно лишь подивиться тому, что все забыли, какой ты была: безрассудно уходила в дикие земли, не заботясь о своем народе, а я оставалась дома и заучивала песни. С каких это пор все уверились в том, что из нас двоих ты более ответственная?

«Все из-за проклятой военной формы», – подумала Эшонай, вставая.

– Почему ты не сказала нам, что ищешь? Ты позволила мне поверить, что предмет твоих изысканий – форма искусника или посредника. Вместо этого ты искала одну из форм древней силы.

– А это имеет значение?

– Да. Венли, в этом вся суть. Я тебя люблю, но твое тщеславие меня пугает.

– Ты мне не веришь, – обвинила Венли в ритме предательства.

Предательство. Эту песню пели редко. Укол оказался болезненным, и Эшонай поморщилась.

– Посмотрим, на что способна эта форма, – проговорила она, забирая карты и самсвет с заточенным внутри спреном. – Потом продолжим разговор. Я всего лишь проявляю осторожность.

– Ты хочешь все сделать сама! – воскликнула Венли в ритме раздражения. – Ты всегда стремишься быть первой. Ладно, хватит. Решено. Пойдем со мной; я должна обучить тебя образу мышления, нужному для формы. Потом мы выберем Великую бурю для преобразования.

Эшонай кивнула. Она всему научится. И хорошенько поразмыслит. Может, есть другой путь. Если удастся заставить алети выслушать ее, отыскать Далинара Холина, попросить о мире…

Возможно, тогда буреформа и не понадобится.

Часть вторая

Грядущие ветра

13

Шедевр дня

• Боеформа дана для войны и господства,
• Дар богов, ниспосланный, чтобы убивать.
• Не познать, не увидеть ее, но дает превосходство
• Эта форма тому, кто способен повелевать.

Из «Песни перебора» слушателей, строфа 15

Фургон катился по камням, дребезжа и подпрыгивая. Шаллан сидела на высокой и жесткой скамье рядом с Блатом, одним из каменнолицых наемников на службе у Твлаква. Он правил запряженным в повозку чуллом и почти не разговаривал, хотя в те моменты, когда ему казалось, что Шаллан смотрит в другую сторону, изучал ее глазами, похожими на бусины из темного стекла.

Было прохладно. Она хотела, чтобы погода изменилась, ненадолго пришла весна или даже лето. Но такое было маловероятно в краю, известном постоянными холодами. Соорудив одеяло из внутренней обивки сундука Ясны, Шаллан укутала им ноги от колен до самых ступней – не только из-за холода, но еще и для того, чтобы скрыть, насколько изорвался подол ее платья.

Она пыталась отвлечься, изучая окрестности; флора здесь, в южной части Мерзлых земель, оказалась совершенно незнакомой. Трава попадалась лишь изредка, да и росла островками вдоль подветренной стороны скал. Стебли у нее были короткие и колючие, а не длинные и колышущиеся. Камнепочки не превышали размером кулак и не открывались до конца, даже когда она попробовала полить их водой. Их лозы были ленивыми и медлительными, словно оцепеневшими от холода. В трещинах и на склонах холмов росли еще тощие кустики. Их ломкие ветви царапали бока фургона, а зеленые листочки размером с дождевые капли складывались и прятались в стебли.

Зато пышные кусты распространялись везде, где могли зацепиться. Когда повозка проезжала мимо необычно высоких зарослей, Шаллан протянула руку и отломала веточку. Та была трубчатая, с пустой сердцевиной и казалась на ощупь шершавой, будто сделанной из песчаника.

– Они слишком хрупкие для Великих бурь, – заметила Шаллан, держа ветку перед собой. – Как же это растение выживает?

Блат что-то проворчал.

– Блат, по общему мнению, следует вовлекать своего попутчика в обоюдно увлекательный диалог.

– Я бы так и поступил, – мрачно ответил он, – если бы знал, в чем смысл половины этих слов, забери их Преисподняя.

Шаллан вздрогнула. Она совершенно не ждала ответа.

– Выходит, мы в равном положении, – сказала девушка. – Ибо ты используешь множество слов, значение которых неизвестно мне. По правде говоря, я думаю, что большинство из них – проклятия…

Это была всего лишь шутка, но он только еще сильнее помрачнел.

– Вы думаете, я такой же тупой, как эта ветка.

«Прекрати оскорблять мою ветку».

Слова пришли на ум непрошеными и почти сорвались с губ. Она должна держать язык за зубами, как и полагается воспитанной девушке. Но свобода и отсутствие страха, что за каждой закрытой дверью может обнаружиться грозная фигура отца, привели к существенному ослаблению самоконтроля.

На этот раз она придержала колкость, взамен сообщив:

– Корни глупости таятся в окружении человека.

– Хотите сказать, я тупой, потому что меня таким вырастили?

– Нет. Я хочу сказать, что каждый из нас в некоторых ситуациях ведет себя глупо. Когда мой корабль утонул, я оказалась на берегу, но не смогла развести костер, чтобы согреться. Разве ты не находишь это глупым?

Он покосился на нее, но промолчал. Возможно, любой темноглазый заподозрил бы в этом вопросе ловушку.

– А я нахожу, – сказала Шаллан. – Я во многих областях глупа. Может быть, когда дело доходит до длинных слов, ты глуп. Поэтому, стражник Блат, нам требуются и ученые, и караванщики. Наши глупости компенсируются знаниями других, и наоборот.

– Я могу понять, зачем нужны ребята, которые умеют разводить костры, – заговорил Блат. – Но я не понимаю, зачем нужны люди, которые используют мудреные словечки.

– Тссс, не говори так громко. Если светлоглазые услышат, они могут прекратить тратить время на выдумку новых слов и начать вместо этого вмешиваться в дела честных людей.

Он опять покосился на нее. В его глазах под мощным лбом не было даже проблеска юмора. Шаллан вздохнула и снова принялась разглядывать растения. Ну как, как они выживали во время Великих бурь? Она должна достать альбом и…

Нет.

Веденка очистила разум и расслабилась. Вскоре Твлакв объявил полуденный привал. Фургон Шаллан замедлился, и его догнала вторая повозка, которой управлял Тэг. В клетке сидели два паршуна и тихонько плели шляпы из тростника, собранного утром. Люди часто поручали паршунам черную работу, чтобы все их время уходило на зарабатывание денег для хозяев. Когда они прибудут на место, Твлакв продаст шляпы за несколько светосколков.

Они продолжали трудиться и после того, как фургон остановился. Им надо было приказать заняться чем-то другим, и для каждой работы требовалось особое обучение. Зато после они выполняли все без возражений.

Шаллан с трудом удавалось не усматривать в их тихой покорности что-то зловещее. Она покачала головой, потом протянула руку Блату, который помог ей спуститься без дальнейших понуканий. Оказавшись на земле, веденка уперлась рукой в боковину фургона и резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Буреотец, что она сотворила со своими ногами?! Из стены рядом с нею выбрались спрены боли, похожие на оранжевые кусочки сухожилий – на руки, с которых была содрана плоть.

– Светлость? – К ней вразвалочку направился Твлакв. – Боюсь, мы мало что можем вам предложить в том, что касается еды. По меркам торговцев мы бедны, понимаете, и не в состоянии позволить себе деликатесы.

– Хватит и того, что едите вы. – Шаллан старалась, чтобы боль не отражалась на лице, хотя спрены уже выдали ее. – Пожалуйста, прикажите одному из ваших людей спустить мой сундук.

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»