Для кого цветет лори Суржевская Марина
– Не вижу. Нужна ее вещь.
Лавьер сунул ему в ладонь ленту. Римос посмотрел изумленно, не ожидая, что у Верховного в кармане окажется эта женская вещица. Лавьер не обратил внимания, он лишь настороженно обшаривал площадь взглядом, пытаясь понять, куда Оникс могла пойти. Куда?
– Все равно не вижу, – недоуменно произнес Римос, возвращая ленту. – Не понимаю… Первый раз такое! Я не вижу девушку. Совсем! Даже фантома!
Римос потряс головой. Чтобы лучшая ищейка цитадели не могла взять след? Никогда такого не было!
Лавьер сжал зубы. Лори. Магия цветка прятала его хозяйку от Сумеречного. Он втянул воздух, заставляя себя успокоиться. Усмиряя бурю. Он должен найти ее. Обязан. Если с Оникс что-то случится… Он сотрет этот город с лица земли вместе со всеми его обитателями. Если только хоть кто-то ее пальцем тронет…
Римос хмуро посмотрел на небо, где стремительно сгущались черные тучи. Непогода пришла в Темный Град быстрее, чем они ожидали, кажется, вот-вот начнется буря. Кристиан кинул на него предупреждающий взгляд, и Римос удержал готовое сорваться с губ восклицание. И уставился на застывшее лицо Верховного, который словно погрузился в транс. Поговаривали, что Ран Лавьер может сделать это без подготовки и в любое время. Но раньше Сумеречный в это не верил, зная по опыту, насколько сложно достичь состояния полнейшего бесчувствия. Но на его глазах Лавьер делал именно это. Застыл изваянием, лишь лента билась на холодном ветру, зажатая в побледневших пальцах.
Глава 13
Оникс оглянулась на холм, где возвышался императорский дворец. Отсюда, с окраины Града, он казался столь великолепным, что поражал воображение. Город был построен не вокруг дворца, а у его подножия, словно даже этим обитатели подчеркивали свое отличие от горожан.
Не давая себе передышки, она вновь подобрала подол и побежала к домам. Оникс пока не знала, что будет делать дальше. Все случилось так внезапно, что она не успела ни подготовиться, ни подумать. Она просто увидела лазейку и воспользовалась возможностью оставить позади и дворец с его интригами, и жестоких Сумеречных псов, и… Рана. Сердце сжало сомнение. Ей не хотелось… делать ему больно. Чувство было странным, не поддавалось разумному объяснению и пугало. Но избавиться от него Оникс не могла. Как и разобраться в том, что чувствует к Рану Лавьеру. Эмоций было слишком… много. И все столь острые, режущие, ранящие, как осколки стекла, что хотелось от них освободиться.
Она помрачнела, но упрямо сжала зубы. Оникс устала жить в клетке. Устала быть игрушкой. Ей просто хотелось свободы и права самой распоряжаться своей жизнью.
Вдоль дороги, что вела от дворца, росли подстриженные вечнозеленые кустарники, за ними высились красивые дома богатых горожан. Чем ближе владение ко дворцу, тем почетнее хозяин. Изредка ей навстречу проезжали экипажи и всадники, и Оникс опускала лицо, делая вид, что просто гуляет. А потом снова ускоряла шаг, стремясь уйти с центральной улицы.
Уже за площадью широкая и мощеная дорога стала уже и извилистее. Оникс вывернула свою накидку мехом вовнутрь, как носят простые горожанки, и пожалела, что у нее нет платка. Первым делом ей необходимо обменять этот мех на неприметный плащ с капюшоном, а свое дорогое платье – на наряд прислужницы. Но сначала – выбраться из города. Она остановилась у таверны, выглядевшей достаточно прилично, а главное, у ворот стоял почтовый экипаж и дремал возница. Лошадей не распрягли, значит, экипаж проездом и готов отправиться дальше.
– Простите, – девушка подошла ближе. – Вы не могли бы подвезти меня?
Мужчина встрепенулся, склонил голову, увидев богатую горожанку.
– Конечно, госпожа, но у меня совсем простой экипаж, мы перевозим почту. Вам стоило бы дождаться следующего…
– Нет-нет, меня все устраивает, и я очень тороплюсь, – успокоила Оникс. – Когда вы отправляетесь?
– Мой напарник пошел за запасом еды и… – возница смущенно умолк, не сказав «выпивки». Рассматривать девушку открыто он постеснялся и оттого смотрел украдкой, изумляясь тому, что такая красавица выбрала его экипаж. – А вот и он! – обрадовался мужчина. – Постойте, я открою вам дверь, госпожа!
Оникс благодарно улыбнулась, отчего тот – пожилой мужчина – окончательно смутился. Внутри экипажа было тесно, сиденье – обычная доска, но раяна вздохнула с облегчением. Ей было неуютно на улицах, так и казалось, что кто-то сзади закричит: «Хватай ее!»
– Но-о, трогай, – закричал возница, потрясая поводьями. В окошке проплыла таверна, из дверей которой вышла хмельная компания, а потом экипаж поехал быстрее и замелькали дома. И уже вскоре они выехали на тракт и понеслись еще скорее.
Оникс смотрела, как остается позади Темный Град, и не верила. Она сбежала? Неужели сбежала? У нее получилось?
Получилось?
Тогда почему внутри так тяжело и пусто, словно она делает что-то ужасное? И почему так хочется остановить этот экипаж, выпрыгнуть и пойти обратно? Что сделал с ней Лавьер, каким арканом привязал на этот раз, что она желает к нему вернуться?
«Я ненавижу его», – в голове возник давний разговор с Интой.
«Все ненавидят. – В голосе девушки обреченность и какое-то смирение. – Вначале. А потом… Потом…»
– Нет, – Оникс сжала кулаки, до боли. – Нет! Я не влюбилась в него. Я не могла!
Она не хотела становиться второй Интой! Рабыней, готовой сдохнуть у столба по приказу аида! Оникс не желала этого! Она мечтала о свободе, но… Какой странной властью обладал этот мужчина, какой силой? Лавьер порабощал ее, заключал в клетку, пленил, и, кажется, уже не только тело!
Что он сделал с ней?!
Нет, нет, нет!
Но внутренний голос упрямо нашептывал, напоминал, будоражил.
– Только не это, – Оникс в ярости ударила ладонью по стенке экипажа. – Я не могла влюбиться в этого… в этого! Сволочь, чудовище, убийца! Я его ненавижу!
«Тогда почему тебя совсем не радует свобода? – спросил внутренний голос. – Почему ты плачешь, Оникс?»
Она сердито смахнула слезы и снова ударила в стенку экипажа. Да что с ней такое? Что творится в ее душе? Почему ее раздирают такие острые, больные и несовместимые чувства? Обида никуда не исчезла, она слишком хорошо помнила все, что сделал с ней Ран Лавьер. Но в то же время… откуда это нежелание причинять ему боль? Откуда странная, глупая нежность? И желание прижаться к нему, уткнуться головой в широкую грудь, зная, что закроет от всех бед, зная, что защитит, закроет от всех и всего?
Она сжала виски ладонями. Защитит? Бред! Да он первый сделает ей больно!
– Да что же это?! – простонала Оникс.
Как могут в одной душе помещаться такие разные чувства? Как одного человека можно яростно ненавидеть и в то же время… любить?
– Нет! – она шептала это как заклинание, надеясь, что поможет и небесные сжалятся над раяной. – Не хочу! Не хочу его любить! Это слишком…
Слишком остро, слишком опасно, слишком больно… как танцы на битом стекле, как шаг в бездну, в глупой надежде, что не разобьешься!
Аида нельзя любить. Нельзя! Нельзя отдавать ему свое сердце, иначе ничего от Оникс не останется…
Она посидела, отчаянно зажмурившись. А потом яростно заколотила в обшивку экипажа.
Хватит убегать.
– Разворачивайте, – закричала Оникс, выглядывая в окошко. – Прошу вас! Мне надо вернуться! Пожалуйста!
Возница дернул поводья.
– Стойте, окаянные, стойте!
Лошади недовольно всхрапнули, останавливаясь.
– Эй, здесь нельзя останавливаться! – закричал молодой возница, тот, что прикладывался к бурдюку. – Лес вокруг!
– Что случилось, госпожа? – Пожилой спрыгнул на землю. – Вы ушиблись?
– Мне надо вернуться! – Оникс распахнула дверцу. – Понимаете? Я совершила ошибку, я должна вернуться!
– Но мы уже за пределами Града!
– Я знаю! – Оникс спрыгнула с подножки. Волнение не давало дышать, но она впервые чувствовала, что поступает правильно. Сунула в руки возницы поясной кошель.
– Вот, возьмите, возьмите все, только верните меня!
– Куда? – растерялся возница, с изумлением глядя на внушительный кошель.
– К нему… Верните меня во дворец!
– Но…
– Скорее!
– Хорошо. Как велит госпожа!
Возница широко улыбнулся, показав щербатый рот, а Оникс облегченно вздохнула.
– Я бы не торопился, – голос заставил подпрыгнуть их обоих. Из-за деревьев выходили мужчины. Грязная одежда, всклокоченные бороды, рты с гнилыми зубами. Бродяги. Отщепенцы, промышляющие на дорогах. Их было не меньше десятка… В последние годы их стало много, видимо, этих привлекла столь близко к городу дармовая выпивка, что раздавали на площади. От них и сейчас несло таким крепким перегаром, что Оникс отшатнулась, вцепилась пальцами в дверцу.
– Не торопись, милая, – гнусно усмехнулся их предводитель, один его глаз закрывала черная повязка. – Давно я не видел такой красавицы. И еще дольше не ощущал под собой!
Бродяги загоготали. Оникс выхватила из-под накидки кинжал, бросила быстрый взгляд на возницу.
– Уезжаем! Ну же!
– Ух, шустрая, – отщепенец коротко ткнул возницу, и тот упал, зажимая на боку рану. В его глазах застыла растерянность. Бродяга на лету подхватил кошель, подкинул на ладони. – Небесные нас сегодня любят, – усмехнулся он. – Подбросили и монет, и красотку. Я первый!
Бродяги снова захохотали. Второй возница стоял бледный, с ужасом глядя на раненого друга. Но старался не шевелиться, потому что и к его животу был приставлен нож.
– Не подходите, – Оникс выставила свое оружие, в отчаянии понимая, что ничего не может сделать. Ее изнасилует и убьет банда отморозков, и самое лучшее – это воткнуть сталь себе в горло до того, как ее схватят.
Бродяга поцокал языком.
– Какая воинственная. Эй, все видели эту красотку?
– Заканчивай болтать, Глаз, – сипло протянул тот, что держал нож у бока возницы. – Тащим девку в лес и хватаем коней, скорее. Не дай архар, какой всадник появится. Да и буря на подходе.
– Девку хочу, – заупрямился одноглазый. – Никогда таких не видел. Волосы словно лунный свет. Говорят, у Светлейшей такие, может, это она и есть?
Бандиты заржали, споро перерезая упряжь и вытаскивая сундуки из экипажа.
– Письма только, – разочарованно прохрипел худой отщепенец в лохмотьях.
Оникс необдуманно перевела взгляд на сундук, который скинули на землю, и вскрикнула, когда одноглазый прижал ее к себе, выворачивая руку с оружием. Она взвыла от боли в запястье, пальцы разжались, выпуская клинок.
– Покажи, что у тебя есть, – одноглазый дернул лиф ее платья, разрывая шнуровку. – Доставишь нам удовольствие – дольше проживешь. Ну, давай же!
Ткань треснула, и грязные пальцы сжали грудь, прикрытую сорочкой. Оникс закричала, пытаясь вырваться, лягаясь и извиваясь. Во рту стало горько от осознания, как глупо она попалась, как нелепо…
Дальнейшее она не успела осознать. Топот, черные смазанные тени, и… что-то упало к ее ногам, а захват бандита ослаб. Она отпрыгнула, с ужасом глядя на голову. Голову, отделенную от тела, удивленно смотрящую одним глазом.
Отщепенцы заорали, бросаясь врассыпную, но Сумеречные были быстрее. Мужчина со шрамами на лице вскинул арбалет и спустил болт.
– Никого не оставлять, – холодный голос прозвучал сзади, и Оникс зажмурилась. И даже не удивилась, подняв голову на всадника. Сглотнула. Лавьер посмотрел на ее грудь, что виднелась в разорванной сорочке, и его лицо побледнело от бешенства, он дернул поводья, в движении делая замах клинком. Еще одна голова покатилась по земле. Оникс закрыла глаза, вжалась спиной в дверцу разграбленного экипажа. Но ей хватало и того, что она слышала: вопли, крики, стоны, мольбы о пощаде и проклятия.
Непогода усилилась. Свинцовые тучи уже царапали брюхом макушки деревьев, ветер швырял в людей охапки лежалых листьев и землю. Через несколько минут все было кончено – возле экипажа остались лишь трупы бродяг.
И когда Лавьер повернулся к вознице, Оникс бросилась вперед, закрывая собой серого от ужаса парня.
– Не надо, Ран! Прошу тебя! Он всего лишь перевозчик! Я попросила… заплатила… заставила! Он здесь ни при чем.
Она всматривалась в холодное лицо всадника, стискивая на груди разорванное платье. Пытаясь спасти хоть одну жизнь! Хоть одну их тех, что уже погубила.
– Прошу тебя, – прошептала раяна. – Я сделаю все, как ты хочешь. Не трогай его.
Лавьер посмотрел на Сумеречного со шрамом, кивнул. И, приблизившись, закинул раяну в седло.
– Ты и так сделаешь все, что я захочу, – бесцветно произнес он, трогая поводья.
Оникс сжалась в седле, боясь повернуть голову. Буря накрыла Темный Град, и если бы не твердая рука Лавьера, направляющего лошадь, ей никогда не найти бы дорогу ко дворцу. Стихия бушевала, склоняя к земле сосны, словно прутики, ветер, переходящий в ураган, грозил смести с тракта всадников, а льдинки, сыплющиеся из туч, мало походили на снег, скорее на осколки льда. И Оникс теснее прижалась к горячему мужскому телу, спрятала лицо в плаще Лавьера. Ей хотелось что-то сказать, объяснить, поведать, что она собиралась вернуться, но ветер свистел в ушах, и разговаривать было совершенно невозможно. Всадники гнали лошадей так, словно за ними гнались все демоны архара! И по подвесному мосту перед дворцом они почти пролетели.
За высокими каменными стенами ветер бил не так сильно, и Оникс смогла нормально вздохнуть. Ее волосы растрепались, разорванное платье так и норовило распахнуться на груди, и раяну трясло от пережитого.
Но Лавьер даже не дал ей ничего сказать – сдернул с лошади и потянул за собой, не обращая внимания, что Оникс с трудом за ним поспевает. По коридорам дворца он ее почти протащил, втолкнул в небольшую гостиную. Там уже ждал Баристан, Сумеречный удивленно поднял бровь при виде Оникс, но промолчал.
– Позови Льена, – отрывисто бросил Лавьер стражу у двери. Тот поклонился и исчез.
– Ран, послушай, – Оникс облизала пересохшие губы. – Я не хотела убегать. То есть… хотела. Но потом… потом передумала. Послушай меня!
– Больше не убежишь, – холодно произнес Лавьер и срезал шнуровку, соединяющую рукав с платьем. В комнату вошли императорский маг и мужчина со шрамом.
Оникс прижала к груди голую руку.
– Ран, что ты делаешь? – она попыталась заглянуть ему в глаза и вздрогнула, когда он повернул голову. В его глазах была лишь тьма – жестокая, беспощадная.
– Ран? – внезапно стало страшно.
Лавьер посмотрел на императорского мага.
– Заклятие несходящей печати.
– Но, – это сказал тот, со шрамом. Кристиан, так его зовут. Кинул на Оникс встревоженный взгляд. – Она законная жена императора, Ран… Не рабыня.
Лавьер ответил Сумеречному злым взглядом, и тот склонил голову.
– Тебе решать.
– Что происходит? – раяна вновь попятилась.
Лавьер на нее не смотрел, он скинул черный камзол, оставшись в одной рубашке. Маг зажег свечу и протянул Рану пластину, тускло сверкнувшую в луче света.
– Чья печать? – спросил магистр.
– Моя.
Оникс ничего не понимала. Она смотрела, как Лавьер поднес к пламени пластинку, нагревая ее до красноты.
– Ран, – прошептала Оникс. – Что ты делаешь?
– Баристан, – отрывисто произнес Лавьер, и тело раяны сковали невидимые путы. Сумеречные смотрели на нее, но она видела лишь Лавьера, что подходил, держа в ладони раскаленный металл. Понимание заставило ее дернуться, пытаясь разорвать магические узы. Но ей лишь стало труднее дышать, словно веревки впились в тело.
Несходящая печать. Она знала, что это такое. Ее ставят рабыням, и печать навечно приковывает девушку к хозяину, исключая любую возможность побега. Это похоже на клятву крови, только клятву надо дать добровольно, а печать ставят против желания раба. И против воли хозяина раб никогда не сможет покинуть его. Это просто невозможно. Такую печать нельзя удалить, она останется навечно.
И еще такая печать означает подчинение. Принадлежность. Она становится вещью до тех пор, пока хозяин не отпустит. Но такое не происходило почти никогда. И еще это была низшая ступень в иерархии империи.
– Ран, не надо, – она не плакала, лишь смотрела на него сухими, покрасневшими глазами. – Не делай этого. Прошу тебя.
Но видела лишь застывшее, равнодушное лицо и глаза, в которых почти не осталось зелени. Лавьер сжал левой ладонью ее предплечье.
– Не надо, – Оникс упрямо смотрела ему в лицо. – Я никогда этого не прощу. Не поступай со мной так.
– Мне не нужно твое прощение, – тихо ответил Лавьер и приложил раскаленное железо к ее коже.
Оникс хотела не кричать, и в первый миг ей показалось, что боли нет, а потом в нос ударил запах паленой кожи. И сразу плечо пронзило так, словно железо выжгло мясо до кости. Она вскрикнула, слезы полились из глаз, как ни старалась она их удержать. Лицо Лавьера побледнело до серости, он смотрел ей в глаза не отрываясь, но Оникс больше не желала его видеть. Отвернулась, лишь бы не видеть его. Сейчас она ненавидела Рана так, что даже смотреть было трудно и больно. И она еще хотела вернуться к нему? Возомнила, что между ними что-то есть?
Оникс с трудом удержалась от смешка. Наивная… Он всегда будет жестоким и бессердечным аидом, а она – безродной девчонкой. И все, что их связывает, – это цветок лори, который так нравится Лавьеру, да тело Оникс, что дает ему наслаждение.
Больше ничего.
Она отвернулась, уставилась в окно безразличным взглядом.
– Цепь, – голосом Лавьера можно было деревья пилить. Сиплый, сухой, словно ему дышать было нечем.
Императорский маг достал из своего мешочка тонкую серебрянную цепочку, шагнул к Оникс.
– Я сам. – Ран цепь забрал, присел перед девушкой. Приподнял подол ее платья, обернул сверкающую цепь вокруг лодыжки. Звенья соединились, слились в браслет.
Еще один атрибут рабыни. Цепь, что не позволит уйти далеко от хозяина. Оникс по-прежнему смотрела в окно.
– Можешь идти в свою комнату, – Лавьер поднялся. Она знала, что он смотрит на нее, но головы не повернула. Путы исчезли, и раяна молча прошла мимо, даже не придерживая края разорванной рубашки. Мужчины проводили ее взглядами. Все до единого. И в их глазах больше не было ни насмешки, ни превосходства. В них было… что-то другое, тревожное, непонятное, но всматриваться раяна не стала.
И еще в мужских глазах было восхищение.
Во всех, кроме глаз Рана Лавьера. Но в эту тьму Оникс не хотела смотреть больше никогда.
Она просто вышла, тихо закрыв за собой дверь.
Что он помнил о своей жизни? Смерть. Интриги. Кровь. Женщины… Бесконечная череда по кругу. Ничего из этого уже не трогало. Смертей он видел столько, что не смог бы сосчитать. Кто-то подыхал быстро, кто-то долго и мучительно. Это было неважно… Чужая жизнь ничего не значила. Своя – по большому счету тоже.
Кровь? Да он весь в крови. Ее вкус он чувствует на языке всегда, металлический и соленый, он впитался в поры, как ни мойся.
Интриги, борьба за власть… Тайная и явная.
Женщины? Их было много. Он помнил первую, в свои двенадцать… Рабыня цитадели, умелая и немая. Кольцо в языке, чтобы молчала, колечки в сосках – потому что грудь рабыни для удовольствия мужчины, а не для вскармливания детей. Колечко между ног, чтобы всегда была готова, всегда хотела…
Он брал ее один, потому что не желал делиться даже тогда. Их привели наставники, тогда близость еще казалась таинством. Но слишком недолго. Чувств не было никогда. Их умело выбивали из каждого, кто позволял себе чувствовать. Ран видел тех, на чьих глазах перерезали горло возлюбленным. Сломленные, пустые оболочки, вот что оставалось от таких парней. Чувства означали слабость, а значит, поражение.
Ран хотел побеждать. Пожалуй, это единственное, чего он хотел. Он не желал быть лучшим. Он хотел взять свое, потому что был уверен, что он лучший. Не лукавил и не лицемерил, он знал это всегда. Он был достоин того, что мог присвоить. Он был сильнее. А значит, в своем праве.
Женщинам это нравилось. Рану было наплевать. Он получал то, что хотел, – тела, удовольствие, и так, как хотел.
Обычная близость надоела слишком быстро. Хотелось чего-то другого… В отношении рабов в цитадели разрешалось все. Псы привыкли к вседозволенности. Они не видели иного. Слишком маленькими их забирали из семей, чтобы они успели впитать семейные ценности. Слишком рьяно уничтожали в них эмоции. Слишком многое позволяли. Псам позволяли все, кроме самого главного. Рабы были всегда доступны и всегда услужливы.
Юные псы жестоки. И любопытны. Слишком опасное сочетание.
Псы любили игры на грани бездны… Они все были зверьми, играющими со своими жертвами, прежде чем сожрать. Загоняли ради забавы, брали так, как хотели. Жертвы погибали…
А звери взрослели.
Жестокость становилась нормой. А жизнь уже ничего не значила.
И каждый из них где-то в глубине души ненавидел этот мир и его законы. Ненавидел, понимая, что в их жизни никогда не будет иного. Только смерть, кровь и край бездны, по которому все они шагали в ожидании падения…
Кристиан нашел его в подземелье. Лавьер методично кидал ножи в мишень на стене, вытаскивал и снова кидал. Кристиан постоял, наблюдая.
– Псы потеряли Итора, – сказал он.
Свист, полет клинка, и древко дрожит в центре мишени. А ведь Лавьер кинул из-за плеча.
– Похоже, нас ждет война, – Кристиан поморщился. – Не уверен, что быть живым мне нравится, в моей могиле было весьма неплохо.
Еще один сверкнувший в воздухе клинок. Кристиан облокотился о стену.
– Я отправил к раяне целителя. Старик сказал, что девушке уже не больно и она уснула.
Клинок взлетел и вошел точно в центр мишени. И лицо Лавьера оставалось по-прежнему бесстрастным.
– Ладно, – вздохнул Кристиан. – Буду наверху.
Он вышел, провожаемый звоном стали, вгрызающейся в мишень.
Движение было необходимо Рану. Движение, сталь, равномерный звон клинка. Лучше всего его успокоило бы сражение, драка, убийство, но он не мог себе этого позволить.
Он сорвался. Проявил слабость, бросившись за раяной, наплевав на собственную безопасность, поставив под угрозу общие цели. Сорвался, и псы это видели. Нельзя показывать своих чувств. Нельзя дать заметить, что Оникс что-то значит. Нельзя. Иначе ее используют против самого Лавьера. Или уничтожат.
Он доверял псам, но лишь на ту долю доверия, которую мог себе позволить.
И еще отдавал себе отчет, что слишком уязвим без своего дара. Как долго без него он сможет удерживать псов в подчинении?
И сможет ли защитить Оникс, если кто-то решит напасть на нее?
Ран прищурился и вновь выпустил сталь. Снова в цель. Его тело подчинялось приказам разума, несмотря на бурю, что бушевала внутри.
Он все еще чувствовал запах паленой кожи. Кажется, он впитался в его тело, проник в мышцы и разум, остался там навсегда. Вряд ли он когда-нибудь это забудет. У него уже целый сундук подобных воспоминаний – взглядов, запахов, прикосновений к Оникс, и почти все они отмечены болью.
Лавьеру казалось, что это на нем стоит несходящая печать. Стоит, и он не может от нее избавиться, как ни старается. Печать раяны, которая проникла в его разум, сердце и душу, поработила, сделала слабым и зависимым.
Он сжал зубы и снова метнул сталь, выбивая из центра мишени предыдущие клинки.
Собрал оружие, протер лезвия, завернул в холстину. Легче не стало. Где-то во дворце была Оникс, и он чувствовал ее каждой частичкой своего тела, ощущал постоянно и не мог избавиться от мыслей о ней. Ран тряхнул головой, пытаясь выгнать оттуда образы. На этот раз его преследовали вовсе не эротические видения, а помертвевший взгляд и багровое до черноты клеймо с буквами Р и Л в середине. Клеймо, которое невозможно убрать, которое останется навсегда на нежной коже раяны, которое всегда будет указывать на ее принадлежность ему.
И темная сторона его души радовалась этому. Ран Лавьер не привык врать себе. Ему нравилось это клеймо, он хотел привязать раяну к себе так, чтобы она больше никогда не смогла уйти. Не сбежала, не оставила его подыхать от тоски по ней. Его древние и собственнические инстинкты радовались, надевая цепь на стройную ногу, он хотел взять ее прямо там, с этим клеймом и этой цепью, утвердить право хозяина на свою собственность, чтобы Оникс стала его со всеми потрохами, целиком, полностью. Хотел, чтобы повторяла его имя, чтобы видела лишь его, дышала им. Ему нужна была эта власть над ней, власть полного подчинения, власть признания.
Проклятье. Он просто хотел ее любви.
Осознание скрутило так, что он чуть не завыл.
Не боли. Любви. Добровольной. Но не мог получить.
Этот ожог на ее коже вызывал внутри боль и злость на самого себя. И еще понимание, что чем яростнее он ее привязывает, чем сильнее держит, тем хуже становится.
«Девушка с белыми волосами и цветком на спине никогда тебя не…»
Слова Морганы застряли в памяти иглой и раздражали, кололи. Что не сказала ему провидица? Вернее, что он не дал ей сказать? Не примет? Не поймет? Не полюбит?
Никогда?
Лавьер убрал клинки и вышел, направляясь к сторожевым башням. Ему необходимо проверить укрепления и щиты, проверить в сотый раз, но это не важно.
Да, все верно. Не примет. Не поймет, не полюбит. Он всегда знал это. Всегда понимал, с самого начала. Она всегда была слишком хороша для него, и вот это имя – Светлейшая – как нельзя лучше подходило Оникс. Она и была такой – светлой, чистой, несмотря на то, что он так упорно толкал ее в грязь. А он толкал. Не мог по-другому. Слишком сильные чувства раздирали душу, слишком много в нем порока, тьмы, жестокости. Уже привычных и не ранящих. А Оникс вот ранила, убивала своим равнодушием и тем, что отвергала его раз за разом. Не в силах убить ее, не в силах отказаться от этого дурмана, он желал ее подчинить. Стремился завладеть ее телом, понимая, что душу раяны он никогда не получит.
Он давал ей время подумать. Каждая минута этого проклятого времени словно ржавый крюк, выдирающий еще один кусок мяса из живого тела. Если бы только она пришла… Если бы пришла.
Но где-то в глубине своего жестоко нутра Ран всегда знал, что Оникс не придет.
Каждый остается тем, кто есть, а он слишком часто наведывался в архар, чтобы надеяться на искупление. Да и не нужно оно ему.
А раяна… ему достаточно тела. И если повторять это часто, то он сможет в это поверить.
Оникс выплюнула настойку на пол, как только за целителем закрылась дверь. Она не желала спать. Не хотела впадать в сонное забытье, а потом просыпаться отдохнувшей и повеселевшей, как уверял целитель.
Да и вряд ли сон принесет ей веселье.
Поэтому она не стала пить целебник и метнулась в купальню, тщательно прополоскала рот и вытерла губы холстиной.
Огромное зеркало отразило ее в полный рост, и раяна застыла. Косы растрепались, на щеке пятнышко грязи, платье разорвано. И на обнаженной руке чернеет метка принадлежности. И на ноге поблескивает серебряная цепочка, которая привязывает ее к хозяину. Очень медленно она подошла ближе, всмотрелась. На плече, в потемневшем уже ожоге, – Р и Л, обведенные кругом. Ее сделали рабыней.
Ярость и обида взметнулись внутри разрушительной тьмой, затуманили разум, и Оникс схватила тяжелый кувшин, швырнула в дорогое стекло. Зеркало брызнуло осколками, разлетелось. Один вонзился ей в руку, оставив кровавую полосу, но Оникс лишь выдернула его, отшвырнула. С яростью содрала свое испорченное платье, разулась. Вода в чаше была холодной, но звать прислугу, чтобы нагрели, не хотелось. Сейчас Оникс ничего не хотелось, только завыть зверем. Ну или воткнуть нож в зеленый глаз Рана Лавьера.
Она зачерпнула из вазы жидкое, вязкое мыло, с остервенением нанесла на тело, желая не просто смыть грязь, а избавиться от воспоминаний. Но серебряная цепочка звякала о каменный пол чаши при каждом движении, и горела рука с клеймом.
Не получится смыть память и горечь. Ран сделал ее своей рабыней, и ничего это уже не изменит.
Оникс вылила на себя ведро холодной воды, дрожа и стискивая зубы. Потом вышла из чаши, вытерлась. Посмотрела на свое платье.
И сжала зубы, отбрасывая за спину мокрые волосы. Как глупа она была, решив, что можно что-то изменить…
В комнате ждала Риа, и глаза прислужницы испуганно расширились, когда она увидела госпожу. Оникс посмотрела безразлично, прошла к шкафам.
– О Светлейшая, что с вами сделали? – в голосе Риа был истинный ужас. – Да как же так? Да как можно… Изверги, как же они так с вами?
– Замолчи, – Оникс поморщилась, накинула на тело батистовую рубашку без рукавов. – Не хочу слушать причитания, без них тошно.
– Простите, – прислужница вскочила. – Я сейчас! Сейчас, госпожа!
Хлопнула дверь. Но уже через несколько минут Риа вернулась, за ней неслась Магрет.
– Вот, это поможет, – Магрет достала из поясного кармашка склянку, деловито выдавила на ладонь тягучую мазь и нанесла на плечо Оникс. Кожа вокруг клейма покраснела, отекла, и прохладный целебник приятно охладил руку.
– Что это?
– Вытяжка из одного растения, что растет в пустыне, – Магрет осторожно приложила сверху тряпицу, обмотала. – К утру ожог пройдет. – Она осеклась. – Клеймо останется, к сожалению.
– За что они так с вами? – глаза Риа наполнились слезами.
Оникс пожала плечами и покосилась на дверь.
– Сколько во дворце Сумеречных, вы знаете?
Прислужницы переглянулись.
– Много, – помрачнела Магрет. – Словно не дворец, а Цитадель здесь. Куда ни глянь – везде черные мундиры псов. И они продолжают прибывать. На заре приехало несколько отрядов, я сама видела.
– А пленные?
– В подземелье.
Магрет склонилась ниже, понизила голос до чуть слышного шепота.
– Говорят, многие наместники принесли ему клятву крови.
– Ему?
– Верховному аиду. – Магрет облизала губы. – Рану Лавьеру. Всех, кто пытался оказать сопротивление, убили или отправили в подземелье. Всех императорских стражей, тех, кто не был предателем. Но… сам императорский маг на его стороне. – Магрет покачала головой. – Аид – страшный человек, Светлейшая, – покосилась на замотанную руку Оникс и вздохнула. – Но вы это и сами знаете.
– А владыка? Ты знаешь, где он?
– Вроде удалось сбежать, как и первому советнику, – Магрет поджала губы. Риа снова захныкала.
– Хватит плакать, – оборвала ее Оникс. – Никто нам не поможет, кроме нас самих. Лучше помогите одеться, рука болит.
– Конечно, Светлейшая!
Несмотря на целебник, рука опухла и болела так, что Оникс не могла пошевелить пальцами. Ночь прошла беспокойно, она металась в кровати без сна и уже даже начала жалеть, что не взяла у целителя настойку.
Читать бесплатно другие книги:
