Блеск шелка Перри Энн

Глава 3

После того как Анастасий Заридес ушел, Константин остался стоять в комнате с ярко-желтыми стенами. Этот лекарь очень интересный человек и, весьма вероятно, может оказаться полезным союзником в предстоящей битве в защиту православной веры от посягательств католического Рима. Анастасий умен, проницателен и явно получил хорошее образование. Рим со своей любовью к насилию ничего не мог предложить таким, как этот лекарь. Если он обладает терпением евнуха, гибким умом и чуткостью, тогда порывистая бестактность латинян будет ему так же противна, как и самому Константину.

Но вопросы, которые задавал Анастасий, встревожили епископа. Он полагал, что после того, как Антонина казнили, а Юстиниана изгнали, дело о смерти Виссариона закрыто…

Константин ходил взад-вперед по мозаичному полу.

Юстиниан не упоминал о том, что у него есть близкие родственники. С другой стороны, люди редко говорят о своих двоюродных и троюродных братьях.

Если бы Константин не соблюдал осторожность, могла бы возникнуть масса неудобных вопросов. Но даже с этим довольно легко было справиться. Никто не догадывался о его роли в этом деле и о том, почему он помогал Юстиниану, просил о снисхождении для него – умолял сослать его в Иудею, хотя мог бы и не делать этого.

Анастасий Заридес может пригодиться ему, если он и в самом деле искусный лекарь. Он прибыл из Никеи, города, жители которого славятся своей образованностью, а значит, наверняка общался там с евреями и арабами и, возможно, почерпнул кое-что из их учений. Константину не нравилось признаваться в этом даже самому себе, но такие люди иногда оказывались более опытными, чем лекари, учившиеся медицине только у христиан, по убеждению которых болезни – это следствие грехов.

Если у Анастасия больше навыков, чем у обычного лекаря, рано или поздно у него будет много пациентов. Когда люди болеют, они испытывают страх. Думая, что умирают, они иногда делятся секретами, которые в противном случае старались бы сохранить.

Остаток дня Константин занимался церковными делами, встречался со священниками и прихожанами, которые просили его об отпущении грехов, духовном наставлении, снисхождении, отправлении церковных обрядов. Как только ушел последний посетитель, мысли епископа вернулись к евнуху из Никеи и убийству Виссариона. Следовало принять меры предосторожности на случай, если этот молодой человек еще где-нибудь расспрашивал о Юстиниане.

Константин надеялся, что ему ничто не угрожало, но следовало в этом убедиться.

Накинув плащ на шелковую тунику и парчовую далматику, епископ вышел на улицу.

Константин быстро шагал вверх по склону, иногда поглядывая наверх, на акведук Валента. Он стоял на этом месте уже несколько сотен лет, поставляя горожанам пресную воду. Священник с удовольствием смотрел на эту постройку. Огромные известняковые блоки держались вместе благодаря гению инженеров, которые их возвели, а не известковому раствору, их скреплявшему. Акведук казался нерушимым, как сама Церковь, которая стояла прочно благодаря истинной вере и законам Божиим, принося своим преданным адептам живую воду духовного обновления.

Константин повернул налево, на тихую улицу, и пошел вверх, плотнее запахнув плащ. Он собирался повидать Елену Комнена, вдову Виссариона, – на всякий случай, вдруг Анастасий Заридес решит тоже ее навестить. Она может стать самым слабым из оставшихся звеньев.

Дождь закончился, но воздух оставался влажным. К тому времени как Константин добрался до дома Елены, его одежда была забрызгана грязью, а ноги ныли от усталости. Он был довольно тучным и к тому же приближался к возрасту, когда прогулка по холмам больше не доставляет удовольствия.

Через большой, аскетично обставленный холл епископа провели в приемную, пол которой был выложен изысканной мозаикой, и слуга отправился сообщить хозяйке о его приходе.

Константин услышал вдалеке гул голосов, а затем – грудной женский смех, свободный и уверенный. Вряд ли это смеялась служанка. Хохотала сама Елена. Наверняка там есть кто-то еще. Интересно было бы узнать, кто именно.

Вернувшийся слуга проводил епископа по коридору к другой двери, громко назвал его имя и отступил в сторону. Константин прошел мимо служанки, державшей в руках изысканный флакон с благовониями. Он был изготовлен из сине-зеленого стекла и украшен у горлышка золотой каймой и жемчугом. Может быть, это подарок гостя, который так рассмешил Елену?

Хозяйка дома стояла в центре комнаты. У нее была привлекательная, но довольно необычная внешность. Изящная фигура, высокая талия. Плавные изгибы груди и бедер подчеркивала туника, скрепленная на плече фибулой и подпоясанная кушаком. Роскошные темные волосы были украшены заколками и гребнями. На Елене не было драгоценностей, поскольку официально она носила траур по мужу. У нее были удивительно высокие скулы, маленький изящный носик и крохотный рот. В глазах под тонкими бровями вразлет блестели слезы.

Елена с мрачным достоинством шагнула навстречу гостю.

– Как мило, что вы пришли, ваше преосвященство. Меня сейчас почти никто не навещает.

– Могу представить, как тебе одиноко, – ответил Константин мягко.

Он прекрасно знал, какие чувства она испытывала к Виссариону. И ему было известно гораздо больше о том, что с ним произошло, чем думала Елена. Но об этом между ними не будет произнесено ни слова.

– Если я могу тебя хоть как-то утешить, только скажи, – продолжил Константин. – Виссарион был хорошим человеком, приверженцем истинной веры. Поэтому вдвойне горько, что его предали те, кому он доверял.

Женщина подняла на гостя взгляд.

– Я до сих пор не могу в это поверить, – хрипло произнесла она. – Я продолжаю надеяться, что появятся сведения, которые докажут, что ни один из них в действительности не виновен. Не могу поверить, что это сделал Юстиниан. Это невозможно. Тут какая-то ошибка.

– Что же произошло на самом деле? – спросил Константин, чтобы выяснить, что именно Елена может сказать другим.

Она слегка пожала узкими плечами:

– Даже представить себе не могу.

Это был именно тот ответ, который он хотел услышать.

– Другие тоже могут об этом спросить, – сказал епископ довольно небрежно.

Елена подняла голову и глубоко вздохнула, приоткрыв губы. В ее глазах промелькнул страх – всего на мгновение, и Константин был не уверен в том, что ему это не почудилось.

– Наверное, мне повезло, что я ничего не знаю, – произнесла женщина.

В ее голосе не было вопросительной интонации, и, как епископ ни старался, ему ничего не удалось прочитать по ее лицу.

– Это так, – ответил он ровным голосом. – Мне будет спокойнее, если я буду знать, что сейчас, когда ты скорбишь по мужу, ты избавлена от дополнительных неприятностей.

В глазах Елены вспыхнуло понимание, но тут же исчезло, взгляд опять стал пустым.

– Спасибо, что навестили меня, ваше преосвященство. Помяните меня в своих молитвах.

– Непременно, дитя мое, – ответил Константин, поднимая руку, чтобы ее благословить. – Я всегда помню о тебе.

Он был уверен: Елена не настолько глупа, чтобы откровенничать с евнухом из Никеи, если Анастасий вдруг явится к ней с расспросами. Но, выйдя на залитую ярким солнцем улицу, Константин подумал: она знает больше, чем он предполагал, и попытается воспользоваться этими сведениями.

Кто так развеселил Елену, кто подарил ей этот изысканный флакон с благовониями? Константину очень хотелось бы это знать.

Глава 4

Анна вышла поболтать с соседями. Она готова была говорить о погоде, политике, религии – обо всем, что они захотят обсудить.

– Не могу больше стоять, – сказал наконец один из ее собеседников. Это был Паулус, местный лавочник. – У меня так распухли ноги, что я с трудом обуваюсь.

– Может, я смогу вам помочь? – спросила Анна.

– Просто мне нужно сесть, – ответил Паулус, скривившись от боли.

– Я лекарь. Возможно, я смогу предложить более действенное решение.

С недоверчивым видом Паулус последовал за Анной к ее дому, осторожно ступая по неровным камням.

Оказавшись внутри, она осмотрела его опухшие ступни и лодыжки. Кожа покраснела, и каждое прикосновение причиняло несчастному боль.

Анна наполнила таз холодной водой и положила туда травы, обладающие вяжущим действием. Опустив ноги в таз, Паулус вздрогнул, но через некоторое время Анна заметила, что его мускулы расслабились и на лице появилось выражение блаженства. Прохладная вода помогла избавиться от жжения. Что же требовалось Паулусу на самом деле – это изменить диету. Но Анна понимала, что говорить об этом следует как можно деликатней. Она посоветовала пациенту отдать предпочтение отварному рису с приправами и отказаться от фруктов, кроме яблок.

– И еще вам нужно пить много воды, – добавила она. – Родниковой, а не из озера, реки или колодца.

– Воды? – недоверчиво переспросил Паулус.

– Да. Это будет очень полезно для вас. Приходите в любое время, и я снова сделаю вам ножную ванночку. Хотите взять травы с собой?

Паулус с благодарностью принял предложение и достал деньги из кошелька, который носил с собой.

Анна смотрела, как он ковыляет по дороге, и знала, что он вернется.

Паулус рассказал о ней другим. Анна продолжала посещать лавки, расположенные недалеко от ее дома, и, когда выпадала такая возможность, вступала в разговоры с их хозяевами и покупателями.

Она не знала, имеет ли право потакать своим вкусам. Как все женщины, Анна обожала шелк. Ей нравилось, как мягко он скользит между пальцами, как растекается по полу, словно жидкость. Анна держала в руках отрез, наблюдая за тем, как он переливается, словно хвост павлина. Ее любимым цветом был персиковый. Прежде Анна носила шелка, которые оттеняли ее рыжевато-каштановые волосы. Возможно, она могла бы носить шелк и теперь. Тщеславие присуще не только женщинам, равно как и тяга к красоте.

В следующий раз, когда ей удастся заработать больше, чем два солида, она вернется и купит этот отрез.

Анна вышла на узкую улочку, и морской бриз освежил ее лицо. Она отошла в сторону, уступая дорогу тележке. Прохладное прикосновение шелка воскресило в памяти воспоминания…

Женщина осторожно спускалась по склону. Улица, как и многие другие, была еще не отремонтирована. То тут, то там виднелись разрушенные стены, выбитые окна, черные подпалины, оставленные пожаром. Это запустение заставило Анну еще острее ощутить собственное одиночество.

Она знала, почему Юстиниан поехал в Константинополь, и была не в силах его остановить. Но какие страсти, какие события привели к тому, что его обвиняют в убийстве? Ей необходимо было это выяснить. Не замешана ли тут любовь? В отличие от сестры, Юстиниан был счастлив в браке.

Прежде Анна в глубине души завидовала его счастью, но теперь нервно сглатывала, пытаясь спрятать поглубже свое горе, которое, казалось, клокотало у нее внутри, сжимая горло. Она готова была отдать все, что у нее было, лишь бы Юстиниан снова был счастлив. Анна умела врачевать, но ее знаний оказалось недостаточно для того, чтобы спасти жену брата, Каталину. Та подхватила лихорадку и спустя две недели умерла.

Анна сильно горевала: она тоже любила Каталину. А Юстиниану после смерти жены белый свет стал не мил. Анна видела, как ему тяжело, и страдала вместе с ним. Но ей было не под силу утолить печаль брата и залечить рану в его душе.

Она видела, как меняется Юстиниан, словно его сердце медленно истекает кровью. Он искал спасения в рассудочности, как будто не смел коснуться сердца. Изучал церковную доктрину, но забывал, что Бог есть любовь.

Два года назад, в годовщину смерти Каталины, Юстиниан объявил, что едет в Константинополь. Анна молча стояла и смотрела ему вслед.

Он часто писал сестре, рассказывал ей о многом, но не о себе. Затем пришло последнее, страшное письмо, нацарапанное в спешке, и после этого – тишина.

Было начало июня. Анна уже два с половиной месяца жила в Константинополе, когда к ней пришел Василий. Он был высокий, худой, со строгим лицом, на котором читалось беспокойство.

Визитер тихо представился и сказал, что явился по рекомендации Паулуса.

Анна пригласила мужчину в кабинет и осведомилась о его здоровье, внимательно наблюдая за ним. Когда он говорил, тело Василия странно напряглось, и она подумала, что его боль гораздо сильнее, чем он готов был признать. Анна предложила посетителю присесть, но он отказался, продолжая оставаться на ногах. Женщина пришла к выводу, что его беспокоит боль в нижней части живота или в паху. Затем, спросив разрешения пациента, она коснулась его кожи. Та оказалась горячей и сухой. Анна проверила пульс. Он был размеренным, но слабым.

– Рекомендую вам воздержаться от употребления молока и сыра, по крайней мере в течение нескольких недель, – сказала она. – Пейте как можно больше родниковой воды. Можете добавлять в нее сок или вино. – Анна увидела на лице пациента растерянность. – И еще я дам вам настойку от боли. Где вы живете?

Его глаза удивленно распахнулись.

– Можете приходить каждый день, – продолжала Анна. – Доза должна быть отмеряна очень точно: слишком маленькая не снимет боль, слишком большая может убить. У меня лишь небольшой запас этого снадобья, но я найду еще.

Василий улыбнулся:

– Ты сможешь меня вылечить?

– У вас камень в мочевом пузыре, – сказала ему Анна. – Пока он будет выходить, будет больно, но потом все пройдет.

– Благодарю тебя за откровенность, – сказал Василий тихо. – Я возьму настойку и буду приходить к тебе каждый день.

Анна дала ему небольшую часть драгоценного фиванского опиума. Иногда она смешивала его с другими травами, такими как белена, чемерица, аконит, мандрагора, или даже с семенами салата, но сейчас ей не хотелось, чтобы пациент провалился в беспамятство.

Василий регулярно появлялся у нее и, если у Анны не было других пациентов, часто оставался на некоторое время, и они разговаривали. Он был умным, образованным человеком, и Анна находила его приятным собеседником. Она очень надеялась получить от Василия какую-нибудь информацию по интересующему ее вопросу.

Анна завела об этом речь на вторую неделю лечения.

– Да, я знал Виссариона Комненоса, – сказал Василий, слегка пожав плечами. – Его очень беспокоил ожидаемый союз с Римской церковью. Как и остальным, Виссариону была ненавистна мысль о том, что здесь, в Константинополе, папа одержит верх над патриархом. Кроме того, что это будет унизительно и лишит нас самоуправления, это еще и непрактично. Любое обращение за разрешением, советом или помощью будет идти до Ватикана шесть недель. А сколько еще времени потребуется, чтобы оно попало к папе? И еще шесть недель, чтобы прибыл ответ… К тому времени, как его доставят, может быть уже слишком поздно.

– Да, – ответила Анна. – Кроме того, это еще и расточительно. Мы не можем позволить себе отсылать в Рим церковную десятину и пожертвования.

Василий так резко застонал, что она испугалась. Мужчина виновато улыбнулся.

– Мы снова в родном городе, но находимся на грани экономического краха. Нам нужно многое восстановить, но мы не можем себе этого позволить. Половина нашей торговли перешла к арабам, и теперь, когда Венеция ограбила нас, лишив святых реликвий, к нам больше не приезжают паломники.

Они сидели на кухне. Анна приготовила мятно-ромашковый отвар, и они пили его, пока он был горячим.

– Кроме того, – продолжал Василий, – главной проблемой остается вопрос о филиокве. Это настоящий камень преткновения. Рим учит, что Святой Дух исходит от Отца и Сына. Мы не можем смириться с этим, потому что страстно верим: есть только один Бог – Отец, и говорить иначе – кощунство.

– Виссарион тоже был против этого? – спросила Анна, понимая, что это риторический вопрос.

С чего вдруг все стали думать, будто Юстиниан его убил? В этом же нет никакого смысла! Ее брат всегда был православным.

– Да, категорически, – подтвердил Василий. – Виссарион был великим человеком. Он любил этот город и его жителей. Он знал, что союз с Римом осквернит истинную веру и в конце концов уничтожит все, что нам дорого.

– А что он собирался предпринять? – спросила Анна неуверенно. – Если бы остался жив…

– Не знаю, – пожал плечами Василий. – Виссарион был прекрасным оратором, но когда доходило до дела… он постоянно говорил: «завтра». И, как тебе известно, «завтра» для него так и не наступило.

– Я слышал, что его убили.

Анне трудно было произнести эти слова.

Василий посмотрел вниз, на свои руки, лежавшие на столе и сжимавшие чашку с отваром.

– Да, это сделал Антонин Кириакис. Его казнили.

– И Юстиниан Ласкарис, – подсказала Анна. – А суд был?

– Разумеется. – Василий поднял на нее взгляд. – Юстиниана отправили в изгнание. На суде присутствовал сам император. Оказалось, что Юстиниан помогал Антонину сделать так, чтобы все это выглядело как несчастный случай. Думаю, на самом деле они надеялись, что тело никогда не будет найдено.

Анна сглотнула.

– Где это произошло?

– На море. Тело Виссариона запуталось в веревках и сетях лодки Юстиниана.

– Но это еще ничего не доказывает, – возразила Анна. – Может быть, у Антонина не было лодки и он взял лодку Юстиниана?

– Они были близкими друзьями, – спокойно ответил Василий. – Антонин не стал бы подвергать опасности человека, которого так хорошо знал. Там было много других лодок, он мог взять любую из них.

Анна не видела в его словах никакой логики.

– Зачем Юстиниану оставлять улики, компрометирующие его? – Она знала ответ: ее брат никогда бы не совершил такой ошибки. – А они уверены, что Антонин виновен? Зачем ему было убивать Виссариона?

Василий качал головой:

– Понятия не имею. Возможно, они поссорились; Виссарион упал за борт и запаниковал. Довольно трудно помочь тому, кто испуганно барахтается в воде; такие люди представляют опасность для других.

Анна вообразила, как Юстиниан теряет терпение и бьет Виссариона – сильнее, чем намеревался. Ее брат был сильным мужчиной… Виссарион мог потерять равновесие… Он барахтается в воде, его тянет вниз, он задыхается, кричит. Мог ли Юстиниан поддаться панике? Нет, если только не изменился до неузнаваемости. Ее брат никогда не был трусом. И если он действительно намерен был убить Виссариона, то не допустил бы, чтобы труп запутался в веревках. Юстиниан обязательно нашел бы тело, затем привязал бы к нему груз, отплыл подальше и утопил бы его.

Внезапно Анна почувствовала облегчение. Вот первое доказательство, за которое можно ухватиться. У нее появились факты, и, даже если она пока что не могла ими воспользоваться, для нее самой они послужили неопровержимым доказательством невиновности брата.

– Больше похоже на несчастный случай, – заметила Анна.

– Возможно, – согласился Василий. – Вероятно, если бы погиб кто-нибудь другой, судьи решили бы именно так.

– А что особенного в смерти Виссариона?

Василий поморщился.

– Жена Виссариона, Елена, красива. А Юстиниан – привлекательный мужчина. Хоть он и очень набожен, но также красноречив и одарен прекрасным чувством юмора. Он вдовец, а посему волен потакать своим прихотям.

– Понятно…

Анна была вдовой и тоже таила в душе боль утраты, но это было совсем другое дело. Смерть Евстафия породила в ней чувство вины – и облегчение. Он происходил из хорошей семьи, был богат. Мужественный и опытный воин… Отсутствие у него воображения нагоняло на Анну тоску, и в конце концов он стал внушать ей отвращение. К тому же Евстафий был груб. При воспоминании о нем ее до сих пор мутило. Анна ощущала пустоту внутри, чувствовала себя ущербной, такой же, как евнух, за которого она себя выдавала.

– Вы думаете, что Юстиниан был влюблен в Елену? – спросила она недоверчиво. – Об этом говорит людская молва?

– Нет, – покачал головой Василий. – Не совсем. По-моему, всему виной обычная ссора.

После того как Василий ушел, Анна проверила запасы трав и других необходимых снадобий. Ей нужен опиум. Фиванский лучше всего, но его привозили из Египта, и поэтому достать его было нелегко. Возможно, придется довольствоваться менее качественным сырьем. Также ей понадобится черная белена, мандрагора, сок плюща. К тому же у Анны почти закончились такие простые ингредиенты, как мускатный орех, камфора, розовое масло.

На следующее утро она отправилась на поиски еврея-травника, которого ей рекомендовали. Как и все евреи, он жил на другом берегу Золотого Рога, в районе под названием Галата. Анна взяла с собой деньги. Теперь, когда у нее был такой пациент, как Василий, ее финансовое положение стало гораздо лучше, чем прежде.

Было уже жарко, хотя день только начался. Идти было недалеко, и Анна с удовольствием наблюдала за людской суетой, пока торговцы разгружали ослов и раскладывали товары на прилавках. Приятно пахло свежей выпечкой и морем.

В гавани Анна подождала лодку и через пятнадцать минут была уже на северном берегу залива. Здесь было еще больше разрушений, чем в главной части города. Дома нуждались в ремонте, выбитые окна были закрыты чем придется. Нищета коснулась каждого здания. Анна видела людей в ветхих плащах и туниках. Лошадей тут было очень мало – евреям запрещалось ездить верхом.

Расспросив прохожих, она нашла маленькую невзрачную лавочку Аврама Шахара, расположенную на улице Аптекарей. Анна постучала в дверь. Ей открыл мальчик лет тринадцати, смуглый и тщедушный.

– Что вам нужно? – вежливо, но настороженно спросил он.

Светлая кожа, каштановые волосы и серые глаза подсказывали ему, что перед ним едва ли его соплеменник, а безбородое лицо могло принадлежать только евнуху.

– Я лекарь, – ответила Анна. – Меня зовут Анастасий Заридес. Я приехал из Никеи и ищу поставщика трав. Мне посоветовали обратиться к Авраму Шахару.

Мальчик открыл дверь шире и позвал отца. Из задней комнаты появился человек. На вид ему было лет пятьдесят. В волосах виднелись седые пряди, на лице выделялись темные глаза с тяжелыми веками и крупный нос.

– Я – Аврам Шахар. Чем могу помочь?

Анна перечислила травы, которые ей были нужны, добавив амбру и мирру.

Глаза Шахара зажглись любопытством.

– Необычный набор для лекаря-христианина, – заметил он с улыбкой.

Он не упомянул о том, что христианам нельзя лечиться у еврейских лекарей, если только не получено особое разрешение, которое, как правило, давали лишь богачам и выдающимся церковным деятелям. Но взгляд Шахара говорил о том, что ему об этом известно.

Анна улыбнулась в ответ. Ей понравилось лицо этого еврея. А острый, но тонкий запах трав вызвал в ее памяти комнаты отца. Анна вдруг отчаянно затосковала по прошлому.

– Войди, – пригласил Шахар, ошибочно приняв ее молчание за растерянность.

Она последовала за ним. Он провел ее вглубь дома, в маленькую комнату с видом на сад. Вдоль трех стен стояли шкафы и ларцы из резного дерева, а центр комнаты занимал старый деревянный стол с латунными весами, ступкой и пестиком. Там рядом со стеклянными флаконами лежали листы египетской бумаги, стопки промасленного шелка и ложки с длинными серебряными, костяными и керамическими ручками.

– Ты из Никеи? – с интересом повторил Шахар. – И приехал работать в Константинополь? Будь осторожен, друг мой. Тут совсем другие правила.

– Знаю, – ответила Анна. – Я использую травы, – она махнула рукой в сторону шкафов и комодов, – только когда это необходимо. Я заучил дни наших святых, соответствующие каждой болезни и каждому времени года и дню недели.

Она посмотрела на еврея, ожидая увидеть на его лице недоверие. Анна прекрасно знала анатомию и была слишком хорошо знакома с арабской и еврейской медициной, чтобы верить, как остальные христианские лекари, в то, что все заболевания обусловлены исключительно грехами и покаяние способно излечить любую хворь. Однако говорить об этом вслух было бы неразумно.

В глазах Шахара мелькнул огонек понимания, но его лицо оставалось серьезным.

– Я могу продать тебе почти все, что тебе нужно. А то, чего у меня нет, сможет достать Абд аль-Кадир.

– Замечательно. А у тебя есть фиванский опиум?

Еврей поджал губы.

– Об этом можно спросить у Абд аль-Кадира. А тебе срочно нужно?

– Да. Я как раз лечу человека, которому он необходим, а мои запасы подходят к концу… А ты не знаешь хорошего хирурга, к которому можно будет обратиться, если камень не выйдет естественным путем?

– Знаю, – ответил Шахар. – Но не спеши. Не следует использовать нож, если этого можно избежать.

Разговаривая, он взвешивал, отмерял, паковал травы для нее, все это тщательно надписывая.

Когда еврей закончил, Анна взяла пакет и заплатила ему столько, сколько он запросил.

Шахар некоторое время изучал ее лицо, прежде чем принять решение.

– А теперь давай узнаем, сможет ли Абд аль-Кадир достать для тебя фиванский опиум. Если нет, у меня тоже есть порошок, немного похуже, но вполне подходящий. Идем.

Анна послушно последовала за ним, с нетерпением ожидая встречи с арабским лекарем и гадая, не является ли он хирургом, которого Шахар порекомендует для Василия. И как ее пациент-грек это воспримет? Хотя, возможно, операция ему и правда не понадобится.

Глава 5

Стоя у окна в своей любимой комнате, Зоя Хрисафес смотрела поверх городских крыш туда, где солнечный свет заливал воды Золотого Рога, превращая их в расплавленный металл. Женщина провела рукой по камню, еще хранящему тепло последних лучей заходящего солнца. Константинополь лежал перед ней, словно драгоценная мозаика. Позади виднелся древний величественный акведук Валента, похожий на Титана из римских мифов; его арки высились на севере еще с тех времен, когда Константинополь был восточным столпом империи, правившей миром. Справа, в Акрополе, было гораздо больше греческого, и, следовательно, он был понятнее для Зои. И, хотя дни его величия закончились задолго до ее рождения, пожилая женщина гордилась своим городом.

Она видела верхушки деревьев, скрывавшие руины дворца Буколеон, куда отец водил ее в детстве. Зоя попыталась воскресить эти светлые воспоминания, но все это было так давно, что многое уже стерлось у нее из памяти.

Заходящее солнце на мгновение скрыло убожество растрескавшихся стен, словно покрыв их шрамы золотой вуалью.

Зоя никогда не забывала о мучительной боли, которую испытала во время вражеского нашествия, когда равнодушные варвары разрушали прекрасные творения гениальных зодчих. Она смотрела на современный город, оскверненный, но изысканный, страстно желающий насладиться жизнью.

Природа была милостива к Зое. Ей было уже за семьдесят, но кожа на скулах по-прежнему оставалась гладкой. Золотисто-карие глаза смотрели ясно из-под красиво изогнутых бровей. Рот у нее всегда был слишком широким, но хорошо очерченные губы не потеряли сочности. Волосы уже не блестели так, как в былые годы, и после использования натуральных красителей были скорее темно-русыми, чем каштановыми, но оставались пышными.

Зоя еще какое-то время смотрела на огни Галаты, мерцающие на горизонте. Небо на востоке быстро темнело, на воды залива опускались фиолетовые сумерки. Шпили и купола отчетливо выступали на кобальтовом фоне. Женщина мысленно обращалась к сердцу города, к той его части, что была больше, чем дворцы или храмы, больше, чем Айя-София и огни над морем. Душа Константинополя была жива, и именно над ней надругались латиняне, когда Зоя была еще ребенком.

Когда солнце скрылось за низкими облаками и вдруг тотчас же ощутимо похолодало, женщина наконец отвернулась от окна и отступила вглубь комнаты, в которой ярко горели светильники. Она чувствовала запах смолы, видела, как языки пламени танцуют на сквозняке. Между двумя ткаными коврами, выполненными в темно-красных, фиолетовых и темно-коричневых тонах, висело золотое распятие. Зоя подошла и встала перед ним, глядя на искаженное мукой лицо Христа. Фигура была выкована с невероятным мастерством: каждая складка на набедренной повязке, каждая мышца, лицо, изможденное от боли, – все было выполнено безупречно.