Золотой человек Йокаи Мор
Упомянутый канал по всей его длине отгораживает от дунайского протока непрерывная гряда скалистых уступов, войти в него можно лишь у Свиницы, а выйти только у Скела Гладовы.
Однако опытные лоцманы владеют секретом, как провести груженое судно из сербского канала в румынский: в том месте за Пятра Калугера, где Дунай образует широкий разлив, его можно пересечь наискось. Но это равносильно тому, чтобы заставить плывущего мамонта сделать сальто-мортале. Рожок трубит трижды, затем еще шесть раз кряду, и погонщики знают, что этот сигнал обозначает. Головной погонщик спешивается – у него есть на то своя причина, – и люди начинают криками, щелканьем кнута подстегивать лошадей. Корабль ходко идет против течения. Рожок трубит девять раз.
Погонщики нещадно бьют лошадей, а те, бедняги, понимая крики и чувствуя удары, мчатся стремглав. Пять минут такой гонки даются им труднее, нежели целый день обычной работы. Сигнал корабельного рожка звучит двенадцать раз подряд. Люди и животные напрягаются, не щадя сил; последнее усилие выматывает их до полного изнеможения. Корабельный трос – бечева в три пальца толщиной – натянут как тетива, а стальная тумба на носу корабля, через которую трос перекинут, раскалена, словно огненная. Судовой комиссар стоит у троса с острым корабельным топором наготове.
И в тот момент, когда корабль набирает наивысшую скорость, Тимар одним ударом топора перерубает трос.
Туго натянутый трос, подобно гигантской лопнувшей струне, жалобным стоном сотрясает воздух, и обрубленный конец взвивается высоко вверх; тягловые лошади валятся кучей друг на дружку, у передней лошади оказывается сломанной шея – оттого-то главный погонщик и слез с нее загодя. А корабль, освободившись от троса, вмиг меняет курс, поворачивает носом к северному берегу и начинает пересекать реку поперек течения.
Корабельщики называют этот дерзкий маневр «пересёком». Теперь уже тяжелое судно ничто не приводит в движение: ни пар, ни усилия гребцов; даже волны идут против него; лишь инерцией полученного толчка несет его к противоположному берегу. Вычислить эту двигательную силу и соразмерить ее с расстоянием, с силой противодействия составило бы честь даже любому образованному механику. А вот простой корабельщик освоил эту науку на собственном опыте.
С того момента, как Тимар обрубил трос, жизнь всех людей на корабле находится в руках одного-единственного человека: рулевого.
И тут-то Янош Фабула показал, на что он способен.
– Господи, спаси и помилуй! Господи, помоги! – бормочет рулевой, но и сам старается не оплошать. Поначалу корабль мчится с необычайной скоростью, направляясь к центру образуемого Дунаем озера; теперь, чтобы управиться с рулем, нужны два человека, но и им едва удается сдержать ход разогнавшейся громадины. Тем временем Тимар, стоя на носу корабля, с помощью свинцового грузила каждую минуту замерял глубину; одной рукой он придерживал шнур, а другую поднял вверх, показывая рулевому на пальцах, сколько футов глубины под днищем судна.
– Господи, помоги!
Рулевой до такой степени изучил рифы, мимо которых они проплывали, что мог бы сказать, на сколько футов поднялся уровень Дуная по сравнению с прошлой неделей. Кормило сейчас в надежных руках; стоит рулевому промахнуться хоть на пядь, стоит кораблю получить малейший толчок, чтобы ход его замедлился хоть на мгновение, – и тогда «Святая Варвара» со всеми путешественниками отправится в двадцатисаженный периградский омут, поглотивший мельницу, а прекрасное белоликое дитя постигнет участь прелестной белой кошечки.
Путники благополучно миновали каменистую мель, за которой начинаются рифы Рескивала. Это самое коварное место; бег корабля замедляется, силу разгона постепенно поглощает мощное встречное течение, а речное дно сплошь усеяно острыми скалами.
Тимея, перегнувшись через борт, смотрит на воду. В световом преломлении прозрачных волн скалистые массивы, казалось, находятся так близко; зеленые, желтые, красные каменные глыбы своими живыми, яркими красками напоминают гигантскую мозаику, а средь камней нет-нет да и мелькнет проворно серебристая рыбка с красными плавниками. Как наслаждалась юная девушка этой картиной!
Настала минута глубокого молчания: все знали, что проплывают сейчас над собственным кладбищем, и если какой-либо из множества камней внизу не станет для них могильной плитою, то, значит, Бог уберег милостью своей. И лишь Тимея, как дитя, не ведает страха.
Теперь судно вошло в окруженный скалами залив. Корабельщики называют это место «ружейными скалами», должно быть, потому, что гул разбивающихся о камни волн напоминает непрерывную ружейную пальбу.
Здесь основной рукав Дуная замедляет течение и образует глубокий водоем. Подводные рифы не представляют опасности – они далеко на дне; там, в зеленоватом полумраке, виднеются огромные, неповоротливые туши – им даже лень пошевелиться: то гости из моря, белуги; и видно, как подводный хищник – стокилограммовая щука своим появлением вспугивает пестрые стайки рыб.
Тимея любовалась забавами подводных обитателей; чем не амфитеатр – только с высоты птичьего полета!
И вдруг, не успела она опомниться, как Тимар схватил ее за руку, оттащил от борта и втолкнул в каюту, резко захлопнув дверь.
– Э-гей, поберегись! – одновременно вырывается у всех корабельщиков.
Тимея не могла взять в толк, что же случилось и отчего с нею обошлись так грубо; она подбежала к окошку и выглянула.
А случилось вот что. Корабль благополучно миновал залив «ружейных скал» и собирался войти в румынский канал, однако вода из залива, в особенности при сильном ветре, с такой стремительностью бежит в канал, что образует самый настоящий водопад. Тут-то и настает опаснейший момент сальто-мортале.
Выглянув из оконца, Тимея успела увидеть лишь Тимара, который стоял на носу корабля с багром в руках; затем раздался оглушительный грохот, и огромная, как гора, волна, вскипая белой пеной, обрушилась на носовую часть корабля, плеснула в оконные стекла хрустально-зеленоватой массой воды, на миг ослепившей девушку. В следующее мгновение, когда Тимея опять выглянула, она уже не увидела комиссара на носу корабля.
Снаружи поднялся шум и крик. Тимея бросилась к двери и столкнулась с отцом.
– Мы тонем? – спросила она.
– Нет. Корабль спасен, а вот комиссар свалился в воду.
Тимея и сама это видела, ведь у нее на глазах Тимара смыло волной. Однако сердце ее не дрогнуло при словах отца.
Ну не странно ли? При виде белой кошки, гибнущей в волнах, она пришла в отчаяние и даже не в силах была сдержать слезы, а теперь, когда волны поглотили комиссара, у нее не вырвалось даже возгласа: «Ах, бедняга!»
Да, но ведь белая киска так жалобно умоляла всех и каждого помочь ей, а этот человек держался так вызывающе! К тому же кошечка была прелестным созданием, а судовой комиссар – всего лишь некрасивый мужчина. Ну и наконец, несчастное животное не могло спастись собственными силами, а комиссар – мужчина сильный, ловкий, наверняка сумеет вызволить себя из беды, на то он и мужчина.
Корабль после завершения сальто-мортале был спасен и плыл по надежному руслу канала; команда, прихватив багры, бросилась к шлюпке – плыть на поиски исчезнувшего комиссара. Евтим, высоко подняв кошелек, показывал им: мол, получат награду, если спасут комиссара. «Сотня золотых тому, кто вытащит его из воды живым!»
– Попридержите свои золотые, сударь! – раздался с другого конца корабля голос разыскиваемого мужчины. – Я и сам по себе отыскался.
Ухватившись за якорный канат, Тимар взобрался на корму. Не стоило за него опасаться – такой не пропадет.
И вмиг, словно ничего не случилось, принялся отдавать распоряжения.
– Бросай якорь!
Двадцатипудовый якорь был спущен в воду, и «Святая Варвара» стала посреди прохода, полностью заслоненная скалами со стороны главного рукава Дуная.
– А теперь в лодку и – на берег! – скомандовал Тимар трем корабельщикам.
– Вы бы переоделись в сухое! – посоветовал ему Евтим.
– К чему тратить время попусту! – ответил Тимар. – Сегодня еще не раз предстоит пройти через такое крещение. Теперь мне, по крайности, нечего воды бояться… Нам надобно спешить.
Последние слова он произнес шепотом.
У Евтима блеснули глаза: он явно одобрял намерение комиссара.
И Тимар торопливо соскочил в лодку; он даже сам правил, чтобы поскорее добраться до будки переправы, где можно заполучить конную тягу. Там ему вскорости удалось набрать восемьдесят голов тяглового скота. На корабле тем временем прикрепили новую бечеву и впрягли в нее волов; не прошло и полутора часов, как «Святая Варвара» продолжила свой путь через Железные Ворота, причем не у того берега, где начала, а вдоль противоположного.
К тому времени, как Тимар возвратился на корабль, вся одежда на нем высохла от тяжкого труда.
Корабль был спасен, можно сказать, дважды, а вместе с ним спасены и судовой груз, и Евтим, и Тимея. И спас их Тимар.
А что ему, Тимару, до них? Чего ради надо было так надрываться? Ведь он всего-навсего судовой комиссар, жалкий писарь, получает свое годовое жалованье – впрочем, весьма скудное, и ему должно быть совершенно безразлично, загружено ли судно пшеницей, контрабандным табаком или чистым жемчугом: его вознаграждение от этого не станет больше.
Примерно такие же мысли одолевали и «блюстителя чистоты», когда он, после того как судно вошло в румынский канал, возобновил разговор с рулевым, отложенный по причинам, уже известным читателю.
– Признайтесь, почтеннейший: сроду мы не были так близки к тому, чтобы отправиться в тартарары, как сегодня.
– Что правда, то правда! – согласился Янош Фабула.
– Но что за нужда была испытывать судьбу – может или не может человек потонуть в день святого Михаила?
– М-да! – крякнул Янош Фабула и хлебнул глоток из заветной фляжки. – Сколько жалованья вам положено за день?
– Двадцать крайцаров! – отвечал «блюститель».
– Кой черт принес вас сюда помирать за двадцать крайцаров? Я вас сюда не звал – уж это точно. Мне в день положены цельный форинт да вольные харчи, стало быть, на сорок крайцаров больше резону рисковать головой, чем вашей милости. Ну, так чего вы ко мне привязались?
«Блюститель» покачал головой и даже сдвинул с шапки башлык, чтобы подоходчивее растолковать свою мысль.
– А я вам, уважаемый, вот что скажу. По моему разумению, турецкая канонерка, что плывет за нами, преследует ваше судно, и «Святая Варвара» решила дать деру.
– Гм!.. – враз поперхнулся рулевой, да так сильно, что слова не мог из себя выдавить.
– Мое дело – сторона, – пожав плечами, продолжал «блюститель», – я на службе у австрийского государства, и на турок мне наплевать, но уж что я знаю – то знаю.
– Ну, тогда знайте то, чего не знаете! – вновь обрел голос Янош Фабула. – Преследует нас турецкий корабль, ясное дело, и в проток этот мы перебрались лишь затем, чтобы сбить турок со следа. А вся беда в том, что барышню эту белолицую собирались забрать в гарем султану, да отец ее воспротивился, вот и пришлось им из Турции бежать. И для нас теперь наипервейшая задача – поскорее на венгерской земле очутиться, а там уж султан не посмеет их преследовать… Вот, значит, я вам все как на духу выложил, и вы ко мне с расспросами больше не приставайте. Шли бы лучше к преславному образу Святой Варвары, и ежели волной загасило лампаду, то не грех бы снова ее затеплить. Да не забудьте возжечь три веточки освященной вербы, ежели, конечно, вы правоверный католик.
«Блюститель» достал из кармана огниво и, прежде чем уйти, не спеша ответствовал рулевому:
– Я-то, конечно, правоверный католик, а вот про вас сказывают, будто вы на корабле папист, а на суше кальвинист. Пока по воде плывете – молитесь, а сами ждете не дождетесь поскорей бы на берег да всласть выбраниться, чтобы душу отвести. И еще поговаривают, что не зря вас Янош Фабула кличут: фабула по-латыни означает «сказка». Ловко вы мне тут наплели, но я, конечно, всему поверил, так что уж вы на меня не серчайте.
– Вот так-то оно лучше. А теперь ступайте восвояси и сюда больше не показывайтесь, пока сам не позову.
Двадцати четырем гребцам понадобилось три часа, чтобы с того места, где их впервые заметили со «Святой Варвары», добраться до периградского острова, у которого Дунай делится на два рукава. Скалистые массивы острова целиком скрывали русло реки вверх по течению, и с канонерки невозможно было разглядеть, что происходит за скалами.
Уже на подходе к острову турки увидели плавающие корабельные останки, выброшенные на поверхность воды бурным водоворотом. Правда, то были обломки затонувшей мельницы, но поди тут разбери, корабль ли потерпел крушение или какая другая деревянная постройка развалилась.
Как только канонерка миновала Периграду, глазам турок предстал широкий рукав Дуная, обозримый на полторы мили.
Ни одного грузового судна не было видно ни на реке, ни на прибрежной стоянке. У берега колыхались на воде лишь рыбацкие лодки и плоскодонки.
Канонерка поднялась еще выше по течению, крейсируя в некоторых местах до середины Дуная и вновь возвращаясь к берегу. Турецкий судовой офицер выспрашивал у береговых стражников про грузовое судно, шедшее впереди. Но стражники ничего не видели, никакое судно мимо не проходило.
Поднявшись еще выше, турки настигли погонщиков «Святой Варвары». Командир канонерки и их подверг расспросам.
Погонщики – добрые славные сербы – как следует просветили турок, где им искать «Святую Варвару».
«Была, да сплыла: поглотил ее периградский омут с людьми, с поклажей, вот видите, даже трос оборвался».
Турки отпустили погонщиков, и те побрели дальше с громкими причитаниями: кто, мол, теперь станет с ними расплачиваться? (А сами у Оршовы вновь встретятся со «Святой Варварой» и потянут судно дальше.) Канонерке не оставалось ничего другого, кроме как повернуть несолоно хлебавши и плыть вниз по течению.
Возвратясь опять к периградскому острову, турки увидели пляшущую на волнах доску, которую почему-то не уносило течением. Выловили доску из воды и обнаружили, что в нее вбит железный крюк, от которого тянулся вниз канат: то была доска от лопасти мельничного колеса.
Когда вытянули канат, оказалось, что на конце у него прикреплен якорь: втащили якорь на борт: на якорном стержне крупными буквами было выжжено название судна – «Святая Варвара».
Как разыгралась катастрофа, было яснее ясного. Сперва лопнул трос, с помощью которого тянули «Святую Варвару»; судно бросило якорь, но якорь не выдержал нагрузки, корабль угодил в водоворот, и вот теперь его обломки плавают на волнах поверху, а люди покоятся на дне в глубокой каменной могиле.
– О, Аллах милосердный! Дозволь нам не следовать туда за ними.
Пристрастный досмотр
Двух опасностей – острых скал Железных Ворот и столкновения с турецкой канонеркой – «Святой Варваре» удалось избежать; оставались еще две: бора и карантин в Оршове.
У Железных Ворот вздымающиеся по обе стороны Дуная отвесные скалы втискивают гигантскую реку в узкую, стосаженную горловину; устрашающий поток несется меж каменных стен, образуя водопады, и в иных местах низвергается с высоты двадцати восьми футов. Скалистые утесы словно бы слагаются из разных пластов, чередуя желтые, красноватые, зеленые оттенки, а верхний выступ их, подобно взлохмаченному зеленому чубу, венчают девственные леса из деревьев всевозможных пород и видов.
В вышине, по-над скальными пиками, величественно-спокойно парят горные орлы, выписывая круги на узкой полоске неба; его незамутненная голубизна отсюда, из смертоносной глуби ущелья, кажется хрустальной. А мощные скалы, устремившиеся вверх на три тысячи саженей, по мере продвижения судна становятся все выше. Зрелище сие поистине способно раздосадовать нечистую силу: в узком каменистом русле плывет беспомощное суденышко, нагруженная до краев ореховая скорлупка; нет у этого хлипкого сооружения ни рук, ни ног, ни плавников, и все же оно упрямо движется против течения, движется вперед, неся на борту кучку людей, гордых своим умом, отвагой, красотою.
Здесь против людей бессильна даже бора: два ряда каменных стен укрывают их от ветра. Рулевому и погонщику лошадей сейчас приходится куда легче.
Однако бора начеку!
Перевалило далеко за полдень. Рулевой передал правило свое – помощнику, а сам устроился на корме подле очага; развел огонь и принялся готовить «разбойничье жаркое». Для этого требуется особое умение: на длинный деревянный вертел насаживают вплотную друг к дружке кусочек говядины, кусочек сала, свинины и снова в той же самой последовательности, а затем, непрестанно поворачивая, поджаривают на открытом огне, покуда мясо не станет съедобным.
И вдруг узкая полоска неба меж двух почти смыкающихся каменных стен мгновенно потемнела.
Бора напомнила о себе: буря разыгрывается с такой стремительной силою, что в мгновение ока застилает голубеющую полоску небосвода и в ущелье воцаряется ночной мрак. Вверху теснятся грозные тучи, по обеим сторонам ущелья вздымаются угрюмые стены. Время от времени небо прорезают зеленоватые зигзаги молний, оглушительные раскаты грома внезапно распадаются, не успев отгреметь до конца: глубокая теснина способна ухватить лишь один аккорд из этого мощного органного звучания. Но вот молния ударяет в Дунай перед самым носом корабля, ее нестерпимый блеск на миг адским пламенем озаряет каменный храм, а сокрушительный громовой грохот проносится вдоль гулкого ущелья, словно возвещая конец света. Дождь льет как из ведра.
Но корабль, несмотря ни на что, должен идти вперед. Он должен плыть, чтобы ночь не застала его в Оршове.
Вокруг – тьма непроглядная, увидеть что-либо можно лишь при вспышке молнии; подавать сигналы с помощью рожка нельзя, его звуки слышны не только на румынском берегу. Однако, если у человека голова на плечах, он и в таком положении не растеряется.
Комиссар встает на носу корабля и, вынув кресало и огниво, высекает огонь.
С этим огнем ливню не совладать; он виден погонщикам на берегу даже сквозь густую завесу дождя – знай себе вспышки считай, а по числу их сообразишь, что тебе делать велят. Такими же вспышками и с берега подают ответ – этой тайной телеграфической связью пользуются корабельщики и контрабандисты Железных Ворот. Отрезанные друг от друга обитатели двух берегов достигли невероятного совершенства в этом немом языке.
Тимее зрелище бури доставило удовольствие.
Натянув на голову капюшон своего турецкого одеяния, она выглянула из окна каюты и обратилась к судовому комиссару:
– О, да никак мы в склепе?
– Нет, – ответил Тимар, – но в преддверии его. Видите вон ту высокую скалу, что при каждой вспышке молнии сияет, как огненная? Это могила святого Петра, Gropa lui Petro. А два каменных идола подле него – две старухи.
– Какие такие старухи?
– Народная молва гласит, что некогда две женщины – мадьярка и румынка – затеяли свару: каждая из них пыталась доказать, будто бы могила святого Петра находится на ее исконной земле. Своими криками они потревожили вечный сон апостола, и тот во гневе обратил спорщиц в камни.
Тимею не рассмешила эта забавная деталь народного мифа. Ведь она даже понять не могла, в чем тут шутка.
– А откуда известно, что это могила апостола? – спросила девушка.
– На этом месте растет множество лекарственных трав, врачующих самые различные болезни. Травы эти собирают и развозят по дальним странам.
– Значит, апостолом называют того, кто даже за гробом творит добро людям? – допытывалась девушка.
– Тимея! – послышался из каюты повелительный окрик Евтима.
Девушка втянула голову в окошко и опустила жалюзи. Тимар, обернувшись, увидел лишь святой образ.
Судно наперекор грозе плыло вперед.
И вдруг выбралось из мрачного каменного склепа.
А как только скалистые стены раздвинулись, мрачный свод в вышине тоже очистился. С той же быстротой, с какою бора принесла непогоду, она погнала вихрь и громы прочь, и взору путешественников предстала вдруг во всей своей красе долина Черна. Склоны обоих берегов покрыты виноградником и фруктовыми садами; освещенные лучами заката, в зеленой дали виднелись белые домики, стройные башни с красными крышами, а сквозь прозрачно-хрустальные капли дождя сияла радуга.
Дунай утратил свой устрашающий вид; вырвавшись на широкий простор, он вновь обрел приличествующее ему русло, и средь простирающейся к западу сапфирово-синей водной глади показалась перед путешественниками выстроенная на острове Оршова.
Четвертая и самая страшная опасность для корабля!..
Солнце опустилось за горизонт, когда «Святая Варвара» подошла к Оршове.
– Назавтра жди ветра покрепче! – пробурчал рулевой, глядя на багровое небо.
По закатному небосводу словно разлились потоки раскаленной лавы, захлестывая друг друга и отливая всеми оттенками пламени и крови, а когда пылающая облачная завеса в одном месте вдруг прорвалась, проглянувший сквозь отверстие клочок неба казался не синим, а изумрудно-зеленым. Горы, долина, лес, селение – все было озарено огненным светом небосвода, мучительным сиянием, не отбрасывающим тени, в центре – Дунай, подобный огненному Флегетону, а посреди него остров с колокольнями и массивными домами, и все эти строения раскалены, словно составляют собою огромную плавильную печь, через которую, как через чистилище, надлежит пройти каждому человеческому созданию, намеревающемуся преступить границу меж зачумленным востоком и чистыми от скверны западными землями.
Однако в этом зловещем огненном зареве тягостнее всего действовала на нервы небольшая, выкрашенная в желто-черные полосы лодка, приближавшаяся к судну со стороны Скелы.
Скела – это двойная решетка, через которую дозволено переговариваться, торговаться, заключать друг с другом сделки жителям соседних стран с обоих берегов Дуная.
«Святая Варвара» стала у острова на якорь, поджидая приближающуюся лодку. В лодке сидели трое вооруженных людей, причем двое из них – при ружьях со штыками, а кроме того, двое гребцов и рулевой.
Евтим беспокойно расхаживал взад-вперед по маленькой площадке перед каютой. Тимар, подойдя к нему, негромко доложил:
– Таможенный наряд едет.
Евтим вытащил из-за кожаного кушака шелковый кошелек, достал оттуда два свертка трубочкой и вручил их Тимару.
В каждой трубочке было по сто золотых.
Лодка вскорости причалила к судну, и трое вооруженных мужчин взошли на борт.
Один из них – таможенный досмотрщик, инспектор, в задачи коего входит проверка судового груза: нет ли там контрабандного товара или запрещенного к перевозке оружия. Два других доблестных мужа – финансовые инспекторы, отряженные в качестве вооруженной подмоги, а равно и для контроля над самим досмотрщиком, что досмотр произведен им со всем тщанием. «Блюститель» же выступает в роли полуофициального соглядатая, присматривая за обоими инспекторами, чтобы те как следует проверяли досмотрщика. Ну а вся вооруженная троица, вместе взятая, составляет официальный трибунал, коему вменено в обязанности подвергать допросу «блюстителя», не замечено ли за путешественниками чего подозрительного, не пристала ли к ним моровая язва.
Ну чем не совершенная система? Один чиновник проверяет другого, и таким образом все должностные лица оказываются друг у друга под надзором.
За эту официальную процедуру положено вознаграждение: сто крайцаров таможенному инспектору, финансовым инспекторам по двадцать пять на брата и полсотни «блюстителю». Цены – согласитесь – божеские!
Досмотрщик ступает на борт, «блюститель» идет ему навстречу. Таможенник чешет ухо, «блюститель» почесывает нос. Более они между собой и не общаются.
Тогда досмотрщик поворачивается к судовому комиссару, а финансовые инспекторы примыкают к ружьям штыки. Но по-прежнему держатся на расстоянии: как знать, не подцепишь ли от комиссара заразу?
Начинается допрос.
– Откуда? – Из Галаца. – Владелец судна? – Атанас Бразович. – Владелец груза? – Евтим Трикалис. – Подтверждающие документы?
Вручение бумаг производится с должной предосторожностью.
На мостике устанавливается жаровня с древесным углем, куда насыпают сосновые семена и полынь; каждую бумагу, подлежащую проверке, сперва окуривают со всех сторон, затем таможенный инспектор ухватывает ее металлическими щипчиками, прочитывает, держа на изрядном расстоянии, после чего возвращает.
К судовым документам пока что придирок нет.
Жаровню уносят, а на ее место ставят кринку с водой.
Собственно говоря, это и не кринка, а большущий глиняный кувшин с таким широким горлом, что туда любой кулак пролезет. А как же иначе, если на этом основан способ передачи законного вознаграждения!
Как известно, распространенная на Востоке моровая язва легче всего передается именно через монеты. А посему прибывающий с Востока корабельщик первым делом должен погрузить мзду в кувшин с водой, откуда хранитель западной чистоты достает их уже очищенными. Таково общее правило: у Скелы все переходящие из рук в руки деньги надлежит вылавливать из сосуда с водой.
Тимар погружает в кувшин стиснутый кулак, а вынимает руку, разжав пальцы.
Затем туда же запускает пятерню досмотрщик: вытаскивает плотно сжатый кулак и засовывает его в карман.
Опытному инспектору нет надобности разглядывать при огненном зареве неба, что за монеты достались ему на сей раз: он чувствует на ощупь, ощущает по весу, – золото может отличить даже слепой. Однако он не выдает себя ни единой черточкой лица.
Настает черед финансовых инспекторов. Те также с подобающей должностным лицам серьезностью вылавливают со дна кувшина предназначенную им мзду.
Затем вперед протискивается «блюститель чистоты». Выражение лица у него суровое, даже грозное. Ведь достаточно одного его слова, и судно вкупе со всеми путниками на десять, а то и двадцать дней застрянет в карантине. Однако и у этого стража законности, когда он запускает руку в кувшин и вытаскивает ее обратно, лицо не меняет выражения.
Оно и немудрено: все они – люди хладнокровные, помышляющие сугубо о выполнении служебного долга.
Досмотрщик строжайшим тоном требует открыть доступ в трюм. Требование его удовлетворяется, и трое заходят внутрь корабля; из корабельной команды присутствовать при досмотре никому не положено. Оставшись с глазу на глаз, все трое сбрасывают напускную суровость и ухмыляются друг дружке; «блюститель» пребывает на мостике в одиночестве и улыбается самому себе, пряча улыбку под башлыком.
Инспекторы развязывают первый попавшийся мешок наугад – а там и в самом деле пшеница.
– Да-а, пшеница-то сорная! – глубокомысленно замечает таможенный досмотрщик.
По всей вероятности, в остальных мешках также находится пшеница и вся она, надо думать, одинаково сорная. При проверке составляется протокол; один из вооруженных господ держит при себе письменные принадлежности, другой – книгу протоколов, куда и заносятся результаты осмотра. Сверх того, таможенный досмотрщик пишет несколько строк на отдельном листке, складывает его, запечатывает официальной печатью, однако же адреса не надписывает.
Затем, дотошнейшим образом обшарив каждый уголок-закоулок, где совершенно невозможно обнаружить какой бы то ни было подозрительный предмет, трое инспекторов вновь показываются на белый свет. А точнее говоря, на лунный свет, так как солнце успело скрыться окончательно, и сквозь несущиеся облака проглядывает кривая физиономия луны, делающей вид, будто это она во всю мочь несется по небу, то скрываясь за неплотной завесой облаков, то выныривая оттуда.
Таможенный досмотрщик велит позвать судового комиссара и строгим, официальным тоном доводит до его сведения, что запретного товара на судне не обнаружено; столь же непререкаемым тоном он призывает «блюстителя чистоты» доложить о санитарном состоянии судна.
«Блюститель», сославшись на официальную присягу, подтверждает, что все сущее на корабле лишено какой бы то ни было скверны.
Тогда комиссару выдается свидетельство о том, что судовые документы оформлены по всем правилам. Одновременно составляются расписки в получении мзды: сто крайцаров таможенному досмотрщику, по двадцать пять обоим финансовым инспекторам и пятьдесят «блюстителю». Двести крайцаров тютелька в тютельку. Расписки пересылаются владельцу груза, который за все это время из своей каюты и носа не высунул – он занят ужином. От него требуется обратная расписка о переданных им суммах.
Сверив расписки с обратными расписками, владелец груза и строгие блюстители закона смогут удостовериться в том, что судовой комиссар действительно передал доверенные ему деньги полностью и ни единого крайцара себе не присвоил. Но крайцары-то ведь не простые, а золотые!
Что греха таить, шевельнулась было у Тимара мысль: вздумай он, к примеру, вместо полсотни золотых, предназначенных для этого грязнули «блюстителя» (куда ему столько?), сунуть в кувшин только сорок монет, никому сроду не дознаться, что он присвоил себе десять золотых. Он смело мог бы удержать хоть половину всей суммы – кто его проверит? Те, кому эти деньги предназначены, даже половинной суммой были бы вознаграждены с лихвою.
Однако искусительной мысли тотчас же сыскалось возражение:
«То, что ты сейчас проделываешь, есть самый настоящий подкуп. Но взятку ты даешь не из своих средств: Трикалис – лицо заинтересованное, вот он и выкладывает денежки. Твое дело только передать, а стало быть, и виновен ты не больше, чем кувшин с водой. Чего ради подкупает досмотрщиков Трикалис – тебе неведомо. Может, на судне спрятана контрабанда, может, скрывается политический беженец, а может, герой некоего романтического приключения не жалеет денег, лишь бы поскорее уйти от преследования. Все это не твоя забота. Но если хоть одна-единственная монета пристанет к твоим рукам, ты окажешься соучастником любого греха, который, возможно, гнетет душу этого человека. Не оставляй себе ни крайцара из этих денег».
Досмотрщик дал разрешение кораблю продолжать путь, в знак чего велел поднять на мачте бело-красный флаг с черным орлом[4].
А затем, коль скоро официально было признано, что идущий с востока корабль никакой заразой не опасен, досмотрщик безо всякого омовения пожал руку судового комиссара и сказал ему:
– Вы ведь житель Комарома, верно? В таком случае вам нетрудно будет отыскать господина Качуку, он там главный по интендантской части. Как только доберетесь домой, передайте ему это письмецо. Адреса на нем, правда, нет, но он вам без надобности. Имя вы не забудете, оно напоминает название испанского танца. Вручите ему это письмо, не пожалеете.
С этими словами он милостиво похлопал комиссара по плечу, словно тот по гроб жизни должен быть ему благодарен, после чего все четверо посторонних убрались с судна; сели опять в свою желто-черную полосатую лодку и поплыли обратно к Скеле.
«Святая Варвара» могла беспрепятственно продолжать свое плаванье по Дунаю, и будь она сверху донизу забита мешками с солью, кофе, турецким табаком, а ее пассажиры с головы до пят покрыты черной оспой или проказой, никто не посмел бы ее задержать.
Не было на судне ни контрабандного товара, ни моровой язвы, зато было кое-что другое…
Тимар, пряча в бумажник послание без адреса, гадал про себя, что же там может быть написано. А там было написано следующее:
«Кум! Настоятельно рекомендую твоему вниманию подателя сего письма. Это золотой человек!»
Ничей остров
Оставленные на сербском берегу погонщики, воспользовавшись паромами, вместе с тягловыми лошадьми той же ночью перебрались на венгерский берег; обрубленную бечеву они прихватили с собою, распространяя по пути слух, будто бы в опасном месте, у периградского водоворота, бечева оборвалась сама и судно вкупе с людьми и грузом пошло ко дну.
А наутро в Оршове о «Святой Варваре» не было ни слуху ни духу. Даже если бы капитана турецкой канонерки случаем осенила мысль подняться вверх по центральному каналу Железных Ворот хотя бы и до самой Оршовы, его поиски не увенчались бы успехом, уж за пределами Оршовы вплоть до Белграда в его власти лишь половина Дуная – на венгерском побережье он не волен распоряжаться. Только лишь крепость на острове Новая Оршова принадлежит туркам.
«Святая Варвара» покинула окрестности Оршовы в два часа пополуночи. Ветер после полуночи обычно устраивал себе передышку, и надобно было использовать благоприятную погоду. Корабельщикам – чтоб работалось веселее – выдали двойную порцию палинки, и когда Оршова осталась позади, утреннюю тишину вновь огласили меланхолические звуки корабельного рожка.
Отплытие произошло в совершенном безмолвии, лишь в Новой Оршове протяжными возгласами перекликались меж собой турецкие часовые на крепостных стенах. Корабельный рожок подал сигнал только после того, как даже пик Аллион скрылся за другими мощными скалами.
При звуках рожка Тимея показалась на пороге каюты, где она проспала несколько часов, и, накинув белый бурнус, прошла в носовую часть корабля в поисках отца, который всю ночь так и не прилег, даже не зашел в каюту и – что самое странное – ни разу не закурил трубку. Ночью на судне нельзя было зажигать огонь, чтобы не привлечь внимание сторожевых в новооршовской крепости.
Тимея чувствовала, что должна исправить свой промах, и теперь уже она сама обратилась к Тимару, выспрашивая его о встречающихся на пути достопримечательностях. Инстинкт детского сердца подсказал ей, что она обязана этому человеку благодарностью.
Сумерки застали корабль в окрестностях Оградины; там-то и обратил судовой комиссар внимание Тимеи на исторический памятник восемнадцативековой давности: скрижаль Траяна. Каменную таблицу, высеченную на крутой скальной стене, поддерживают два крылатых амура, уголки ее окружены дельфинами, а в самой скрижали перечислены земные деяния богоподобного императора.
Тимар протянул Тимее бинокль, чтобы девушка смогла прочесть высеченные на скале строки.
– Но я не знаю этих букв! – молвила Тимея.
Буквы скрижали были латинские.
Когда вершина мощной горы Стербец на сербском берегу скрывается из виду, следует очередной скалистый коридор, втискивающий Дунай в стремнину пятисот десяти футов шириною. Это ущелье носит название «Казан». По обе стороны его тянутся крутые каменные стены высотою в две-три тысячи футов, скалистые изгибы которых теряются в нежно-опаловой дымке. Из пещеры в одной из этих крутых скалистых стен с высоты в тысячу футов низвергается ручей, подобный тонкому серебристому лучу, и распыляется в туман, прежде чем успевает достигнуть дунайских вод. Скалы по обе стороны тянутся сплошной стеной; лишь в одном месте утесы расступаются, и из мрачного горного ущелья сквозь расселину открывается дивный вид: цветущий край, вдали маячит стройный, белый шпиль. Это Дубова – там уже Венгрия.
Тимея не сводила глаз с этой чарующей картины, пока корабль не миновал расселину и суровые утесы вновь не сомкнулись стеной, погрузив в тень глубокое ущелье.
– Мне кажется, – сказала Тимея, – будто бы я по длинному-предлинному тюремному коридору пробираюсь в страну, из которой нет возврата.
Стены по бокам становились все выше, дунайская вода на дне ущелья приобретала все более мрачный оттенок, и, дабы завершить эту суровую панораму, к северу, в отвесной скале вырисовывалась пещера, устье которой было укреплено бруствером с бойницами для пушек.
– Это пещера Ветеранов! – поясняет комиссар Тимее. – Здесь сто сорок лет назад три сотни людей с пятью пушками сражались против целой армии турок и держали оборону сорок дней.
Тимея покачала головой.
А комиссар продолжал:
– И сорок лет сравнялось с тех пор, как наши вновь отстояли эту пещеру в кровавой борьбе против турок. Две тысячи врагов сложили свои головы у подножья этих скал.
Тимея нахмурила свои тонкие брови и таким ледяным взглядом пронзила рассказчика, что у того вмиг замерли на устах похвалы ратным подвигам венгров. А девушка, прикрыв лик бурнусом, повернулась к Тимару спиной, ушла к себе в каюту и до самого вечера не показывалась оттуда.
Лишь из окошка каюты она наблюдала, как вдоль берега сменяют друг друга развалины крепостей, старинные массивные сторожевые башни, покрытые лесом скалы в долине Клиссура, смотрела, как посреди Дуная встают навстречу судну гигантские утесы, тресковацкая каменная гряда водопадом за нею, и тридцатисаженный Бабагай с его иссеченными склонами. Не спрашивает Тимея, какова история вон той восьмигранной крепостной башни и по соседству трех башен поменьше, обнесенных бастионом. А ведь поинтересуйся она, и могла бы услышать историю прекрасной Цецилии Розгони и военных походов Жигмонда, короля венгров, узнать о падении былого мадьярского величия. Ведь перед нею – развалины крепости Голубац.
Оба скалистых берега от начала до конца являют собой историю – историю двух народов, по прихоти судьбы избранных для того, чтобы уничтожать друг друга, и здесь происходило их первое столкновение. Берега эти – сплошные, длинные катакомбы, хранящие останки сотен и сотен тысяч героев.
Ни в тот день, ни назавтра Тимея больше не выходила из каюты, чтобы побеседовать с Тимаром. В свой альбом для набросков она зарисовывала отдельные пейзажи; корабль шел тихим ходом, давая ей возможность свободно писать с натуры.
Минуло трое суток, прежде чем судно добралось до того места, где в Дунай впадает Морава. В устье реки расположена крепость Смедерево. На тридцати шести ее башнях также не раз сменяли друг друга хоругви с изображением Пресвятой Девы и знамена с полумесяцем, а ее бурые стены обагряли своей кровью сыны самых разных народов.
В устье другого рукава Моравы рушатся под натиском времени голые стены старой крепости Кулич, а за островом Острова на вершине горы видны крепостные развалины Рамы – сплошь гигантские каменные надгробья.
Однако сейчас недосуг разглядывать исторические руины и сокрушаться над минувшей славой наций, ныне пришедших в упадок: у путников своих бед и хлопот хватает.
По мере того, как открывается Венгерская равнина, северный ветер с такою силой набрасывается на судно, что погонщики на берегу не в состоянии его удержать; корабль того гляди вышвырнет на противоположный берег.
Ничего не попишешь, дальше плыть нельзя!
Трикалис о чем-то пошушукался с Тимаром, и тот направился к рулевому.
Мастер Фабула закрепляет правило канатом и покидает свой пост.
Затем отзывает гребцов из шлюпки и кричит на берег погонщикам, чтоб те остановились: сейчас не поможешь ни греблей, ни тягловой силой.
Прямо перед судном стоит остров Острова; длинная, острая коса врезается в Дунай, северная часть острова, крутая и обрывистая, поросла огромными старыми ивами.
Теперь у корабельщиков задача – переправить судно к южному берегу острова, где «Святая Варвара» могла бы, как в гавани, спастись от северного ветра и скрыться от любопытных людских глаз. Ведь тот более широкий рукав Дуная, который охватывает остров со стороны Сербии, изобилует отмелями, бродами и считается несудоходным.
Однако подобраться к южной стороне острова не так-то просто.
Лошадьми корабль туда не перетянешь – вдоль берега нет подходящей дороги; известен, правда, корабельщикам и другой прием: пустить лошадей против течения вскачь и резко перерубить натянутую бечеву – тогда судно, получив толчок, само отлетает к берегу. Однако же и этим способом не воспользуешься: из-за сильного ветра судну не пойти против течения. Единственная надежда на «перематывание троса». Корабль бросает якорь посреди Дуная, лошадей выпрягают и бечеву втаскивают на палубу. Затем к концу троса прикрепляют другой якорь и загружают его в шлюпку; гребцы плывут по направлению к острову и, когда трос кончается, бросают якорь и возвращаются на судно.
Теперь первый якорь вытаскивают из воды, а трос второго прикрепляют к вороту, и четверо мужчин начинают сматывать его.
Трос постепенно наматывается на ворот, и корабль медленно продвигается к опущенному на дно реки якорю. Тяжкий, изнурительный труд!
Когда судно подходит к сброшенному якорю, корабельщики вновь грузят вторую «кошку» в шлюпку, плывут вперед, снова бросают якорь, а канат от него опять наматывают на ворот. Так, ценой мучительных усилий, шаг за шагом движется судно против течения, против бешеного ветра. Этот прием и называют «перематыванием троса».
Проходит не меньше полдня, прежде чем с помощью одной лишь человеческой силы удается перетащить тяжелое, груженое судно с середины Дуная в проток за мысом острова.
Для тех, кто трудится, время это будет долгим и изнурительным, а для тех, кто наблюдает за работой, – скучным.
На судне в такую пору и правда нечем развлечься.
Судоходный рукав Дуная, где попадались встречные корабли, где однообразие пути скрашивали развалины старинных крепостей и вереницы грохочущих мельниц вдоль берегов, остался позади; «Святая Варвара» забралась в укромный залив, защищенная справа вытянутым в длину пустынным островом, – на первый взгляд, кроме ив и осокоря здесь и нет другой растительности, да и никаких признаков человеческого жилья на берегу не видно; слева же дунайская вода как бы теряется в зарослях темного камыша, и лишь на небольшом пятачке возвышаются серебристые тополя, напоминая о близости суши.
В этом приюте тишины, не омраченной присутствием человека, отдыхает «Святая Варвара».
Однако беды путешественников не кончились: иссякли все запасы провианта. Отправляясь из Галаца, корабельщики рассчитывали сделать, как обычно, длительную остановку в Оршове и закупить свежей провизии, но оттуда пришлось удалиться ночью и к тому же поспешно, так что теперь на судне не оставалось съестного, если не считать горстки кофе и сахара, ну и коробки турецких сладостей – засахаренных фруктов. Впрочем, коробка эта принадлежала Тимее, а девушка предназначала ее кому-то в подарок и не желала открывать.
– Ничего страшного, – успокаивал путников Тимар. – На каком-нибудь из двух берегов да сыщется хоть одна живая душа. Барашки и козлята пока что не перевелись в этих краях, за деньги все можно раздобыть.
Но тут обнаружилось еще одно осложнение. Едва успели поставить судно на якорь, как вздымаемые ветром волны подвергли его качке. У Тимеи разыгралась самая настоящая морская болезнь, девушка была сама не своя от приступов дурноты и страха.
Следовало поискать и какого-нибудь прибежища, где Тимея вместе с отцом могла бы спокойно провести ночь.
Тимар острым взглядом заприметил, что над верхушками деревьев, растущих средь камыша, подымается тонкая струйка дыма. Стало быть, там человеческое жилье.
– Взгляну-ка я, кто там обитает!
Читать бесплатно другие книги:
