Главная
Мерчант Джо
Антикитерский механизм: Самое загадочное изобретение Античности
Читать онлайн бесплатно

Антикитерский механизм: Самое загадочное изобретение Античности Мерчант Джо

Переводчик Петр Дейниченко

Научный редактор Егор Быковский

Редактор Наталья Нарциссова

Руководитель проекта И. Серёгина

Корректоры Е. Аксёнова, М. Савина

Компьютерная верстка А. Фоминов

Дизайнер обложки С. Хозин

Издание подготовлено в партнерстве с Фондом некоммерческих инициатив «Траектория» (при финансовой поддержке Н.В. Каторжнова).

Фонд поддержки научных, образовательных и культурных инициатив «Траектория» (www.traektoriafdn.ru) создан в 2015 году. Программы фонда направлены на стимулирование интереса к науке и научным исследованиям, реализацию образовательных программ, повышение интеллектуального уровня и творческого потенциала молодежи, повышение конкурентоспособности отечественных науки и образования, популяризацию науки и культуры, продвижение идей сохранения культурного наследия. Фонд организует образовательные и научно-популярные мероприятия по всей России, способствует созданию успешных практик взаимодействия внутри образовательного и научного сообщества.

В рамках издательского проекта Фонд «Траектория» поддерживает издание лучших образцов российской и зарубежной научно-популярной литературы.

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

* * *

Посвящается Иэну

Пролог

В Национальном археологическом музее в Афинах в уголке есть экспонат, который выглядит несколько странно рядом с древнегреческими статуями и амфорами, заполняющими гулкое пространство просторного зала. Под стеклянным колпаком бережно хранятся три плоских обломка, похожих на заплесневелые зеленые картонки. Все они представляют собой несколько металлических пластин, покрытых патиной разных оттенков – от беловато-зеленой окиси олова до темной, зеленовато-голубой хлористой меди. Обломки пролежали на дне морском 2000 лет, и это видно.

Но присмотритесь к ним повнимательнее, и вы разглядите нечто невероятное. Сквозь патину проступают выгравированные буквы, большое колесо и часть размеченной круглой шкалы. Рентгеновский снимок рядом с этими странными предметами показывает, что скрыто под корродированным слоем: изящные шестерни разного размера. Их треугольные зубцы столь тщательно выточены и подогнаны, что кажется, вот-вот двинутся – и колеса начнут вращаться. Конструкция выглядит вполне современной и легко узнаваемой – больше всего она похожа на внутренности будильника.

Это – Антикитерский механизм. Теперь известно, что его фрагменты содержат по меньшей мере три десятка шестерней, а гравировка на поверхности пластин – это инструкции. С 1901 г., когда его извлекли из обломков затонувшего античного корабля, он остается одним из самых поразительных артефактов древности. Если учесть все, что мы знаем о технологиях того времени, он просто не должен был бы существовать. Ничего близкого по уровню сложности не появлялось после него больше 1000 лет, вплоть до эпохи Возрождения, когда в Европе были изобретены астрономические часы.

Оставьте в стороне заполняющие музей статуи, забудьте обо всех найденных с тех пор сокровищах затонувших античных кораблей – как бы прекрасны они ни были, они лишь дополняют наше восприятие искусства греческих скульпторов. Но этот невзрачный объект – нечто иное. Хотя за 2000 лет, проведенных на дне моря, он почти разрушился, идеи и знания, воплощенные в нем, переворачивают все наши представления о том, кем были древние греки и на что они были способны. В нем сокрыта тайна, на разгадку которой ушло больше столетия. Так что же это? Кто на Земле мог создать такое? И раз уж эта сложная технология однажды возникла, как получилось, что она оказалась так надолго забыта? Несколько человек не в силах отвернуться от загадки, с которой столкнулись, посвятили свои жизни тому, чтобы понять тайну устройства и ответить на эти вопросы. Многие из них не дожили до того дня, когда истина наконец обнаружилась, но каждый из них приоткрыл ее часть, и эта книга расскажет их истории.

Но конечно, ничего этого не случилось бы, не будь капитана Контоса и его команды отважных собирателей губок. Без них обломки Антикитерского механизма так и лежали бы на дне морском. Именно эти люди нашли остатки кораблекрушения и рисковали жизнями в первой попытке спасти предметы с затонувшего судна: смелое предприятие, из которого не все вернулись живыми.

1. Я вижу мертвецов!

Тут невредимым бы я воротился в родимую землю,
Но и волна, и теченье, и северный ветер – в то время,
Как огибал я Малею – отбили меня от Киферы.
Девять носили нас дней по обильному рыбою морю
Смертью грозящие ветры. В десятый же день мы приплыли
В край лотофагов, живущих одной лишь цветочною пищей.
Гомер. Одиссея, IX, 79–84[1]

Центром мироздания древних греков было море. Страны с определенными границами, которую мы сегодня называем Грецией, тогда не существовало. Греки, связанные общим языком и культурой, сохраняли свою самобытность, расселяясь по всему Средиземноморью. Ко временам Гомера, около VIII в. до н. э., греки из Аттики, Беотии, Лаконии и Ахеи достигли многих дальних краев: разбросанных по Эгейскому морю островов, Македонии и Фракии на севере, на востоке – побережья Малой Азии, на юге – Египта и Ливии, а на западе – побережий Италии, Сицилии и Франции. Единственный практичный способ сообщения между этими удаленными поселениями – по воде. В течение тысячелетий корабли, не только греческие, но и соперничающих цивилизаций – Финикии, Египта, а позже Рима, бороздили Средиземное море. Помимо колонистов, они доставляли солдат, рабов, купцов и дипломатов. Обычный их груз – зерно, вино, оливковое масло – везли или в качестве даров, или для торговли. Но были на кораблях и предметы роскоши из разных стран: страусиные яйца из Ливии, золото и слоновая кость из Египта, лазурит из Афганистана. Из Северной Европы торговые суда везли янтарь, а с рудников Кипра – медь для изготовления бронзового оружия, доспехов и отливки скульптур.

В самом сердце этого связанного водой мира лежит гористый полуостров, который сегодня мы называем Грецией. Чтобы выбраться из усеянного островами Эгейского моря на запад, в открытые воды, капитанам, подобно Одиссею, нужно было провести свои корабли по коварному проливу между южной оконечностью полуострова – мысом Малея и островом Крит.

И сейчас, когда со времен Гомера миновало без малого 3000 лет, проход этот по-прежнему полон опасностей. А больше столетия назад, когда 100 с лишним поколений успело смениться с тех пор, как приводила в восторг своих первых слушателей «Одиссея», пройти Малею пыталась команда другого греческого корабля. Моряки стремились домой, к острову Сими в Эгейском море. Но из-за ветра тоже сбились с курса и пережили достойное рассказа приключение…

Шел 1900 г. Половину мира занимала Британская империя, где правила королева Виктория. Все сильнее чувствовалась железная хватка промышленной революции. Вместе эти силы меняли жизнь до неузнаваемости. В Германии над Боденским озером поднялся первый цеппелин, в Нью-Йорке в «Мэдисон-сквер-гарден» прошла первая автомобильная выставка. Появлялись новшества и в судоходстве. Британский королевский флот готовился спустить в серые воды Барроу-ин-Фернесс первую подводную лодку. А число пароходов, бороздящих Мировой океан, впервые превысило количество парусников.

В Средиземноморье революция затронула один из самых важных местных промыслов – сбор губок. Задолго до времен Гомера античные ныряльщики добывали средства к существованию, срезая губки с морского дна; мы знаем, что в древности ими пользовались для мытья, а также для уборки жилища. Один из самых известных примеров – когда Одиссей наконец возвращается домой, чтобы жестоко расправиться с женихами, осаждавшими в его отсутствие Пенелопу, прежде чем повесить служанок за неверность, он приказывает им губками смыть со столов кровь убитых.

Профессия собирателей губок мало изменилась за прошедшие века, а появилась она, вероятно, около 6000 лет до н. э., когда на земле Греции возникло сельское хозяйство, а по Эгейскому морю двинулись первые корабли. Самые умелые и бесстрашные ныряльщики жили на юго-востоке архипелага Додеканес, особенно на островах Калимнос и Сими, где в теплых водах вырастают очень крупные губки. Нагие, вооруженные всего лишь острым ножом, атлетически сложенные собиратели губок погружались с помощью тяжелых плоских камней на глубину до 30 м и складывали губки в корзины, пока выдерживали легкие.

Но в XIX в. этот промысел изменился навсегда. Возможно, перемены были неизбежны, но если нужно назвать конкретного человека, то, пожалуй, главную роль здесь сыграл выдающийся немецкий инженер Август Зибе. Он изучал металлообработку в Берлине, был офицером-артиллеристом и участвовал в битве при Ватерлоо, а позже перебрался в Лондон и поселился в Сохо. Плодовитый изобретатель, Зибе среди прочего придумал вращательный водяной насос, бумагоделательную машину, весы, а также устройство для заморозки льда, названные его именем. А в 1837 г. он изобрел водолазный шлем, соединяющийся с костюмом из водонепроницаемой ткани.

Как и все изобретения Зибе, оно было весьма хитроумным, но, в отличие от остальных, имело далекоидущие последствия. Установленный в шлеме клапан позволял водолазу в костюме дышать воздухом, подававшимся с корабля с помощью компрессора. Впервые водолазы могли погружаться на необходимую глубину или по крайней мере насколько хватало длины шланга и оставаться под водой куда дольше. Потенциальная экономическая выгода для промысла губок была громадной, и в 1860 г. предприимчивый местный торговец Фотиос Масаторидис привез на Сими новые водолазные костюмы.

Они были сделаны из нескольких слоев толстой прорезиненной ткани, герметизированной каучуком, и имели большие бронзовые воротники и нагрудники. Сверху привинчивался круглый медный шлем, столь тяжелый, что поднять его можно было только двумя руками. Одетый в костюм водолаз мог видеть лишь сквозь небольшие окуляры, сделанные из особо прочного стекла. Плавать в такой амуниции было невозможно. Вместо этого водолазам приходилось идти по дну, таща за собой воздушный шланг и страховочный линь, – словно астронавтам, привязанным к космическому кораблю, который плывет в плотной атмосфере планеты с высокой гравитацией.

Увидев это странное снаряжение, опытные ныряльщики отнеслись к нему, мягко говоря, с подозрением. Тогда Масаторидис уговорил свою беременную жену продемонстрировать его в действии. Облаченная в костюм, она сошла по ступеням в море, и вода сомкнулась над ее головой. Снаряжение не подвело. Представленные женщиной, да еще – что казалось совершенно немыслимо – беременной, костюмы быстро обрели популярность.

Поначалу они казались настоящим чудом. После некоторой практики погружения на глубину до 70 м стали обычным делом. Там водолазы могли передвигаться по дну в поисках губок, собирать их и держать связь с кораблем с помощью линя, закрепленного на запястье. Резко возросшая добыча изменила промысел, и торговцы, сбывавшие этот обильный улов (а иногда даже ныряльщики) сделали огромные состояния. В период расцвета промысла, между 1890 и 1910 гг., тысячи собирателей губок ежегодно погружались в море и в общей сложности проводили на дне миллионы часов.

Однако за финансовым успехом стояли человеческие трагедии, поскольку водолазные костюмы принесли с собой массового убийцу – кессонную болезнь, косившую людей без разбора.

Если дышать на глубине сжатым воздухом, то содержащийся в нем азот поступает в легкие под более высоким давлением, чем он содержится в теле. Избыток азота растворяется в крови и тканях до тех пор, пока давление не уравновешивается. До тех пор пока вы не поднялись на поверхность, это не вызывает проблем. Но, если подниматься быстро, давление резко падает, и азот, растворенный в тканях, образует пузырьки – так же, как углекислый газ, когда откупоришь бутылку шампанского.

Проявления кессонной болезни зависят от того, где формируются пузырьки – как правило, в суставах, что грозит мучительными болями и невозможностью распрямить конечности. Пузырьки, возникающие в мозге, вызывают помрачение сознания, потерю памяти, головную боль. Оказавшиеся в позвоночнике и нервных узлах могут привести к параличу; те, что в коже, – к зуду и ощущению, будто по телу ползают какие-то насекомые. Пузырьки могут давить на нервные волокна и закупоривать сосуды, в том числе сердца. Серьезные случаи смертельны, и это не самый легкий способ покинуть этот мир.

О первых случаях кессонной болезни стало известно в 1840-х, причем не у ныряльщиков, а у шахтеров и строителей мостов, спускавшихся в шахты – кессоны, куда нагнетался сжатый воздух, чтобы вытеснить воду. Английское ее название the bends – буквально «изгибы» – отражало состояние, в котором рабочие, возводившие опоры Бруклинского моста в 1870-х, возвращались из кессонов, скрючившись от болей в спине и конечностях. Своим насмешливым товарищам они напоминали тогдашних модниц, носивших турнюры, из-за чего линия спины приобретала так называемый «греческий изгиб» (Greek bend).

Но собиратели губок, начавшие в 1860-х применять новые водолазные костюмы, ничего об этом не знали. И вскоре начали умирать, причем массово. Между 1866 и 1910 гг. от кессонной болезни умерло около 10 000 ныряльщиков, а еще почти 20 000 остались парализованными – около половины тех, кто ежегодно уходил на глубину.

Это сильнейшим образом сказалось на всех собирателях губок, пострадала почти каждая семья. Под давлением жен и вдов ныряльщиков водолазные костюмы вскоре были запрещены во многих странах, в том числе в Ливане и Египте. Но додеканесские ныряльщики продолжали использовать их – отчасти из жажды наживы, отчасти из желания проявить себя. По сравнению со скучной жизнью на суше погружения давали им шанс разбогатеть и прославиться, и жили они как на войне, когда каждый день мог оказаться последним. Теперь более чем когда-либо они чувствовали себя единым племенем. Молодые, мужественные, гордые, они шли навстречу огромной опасности ради богатства, которое приносили в дом, и на своих крошечных островах считались настоящими героями. Каждую весну целая флотилия хрупких деревянных суденышек отправлялась с Сими и соседних островов, и на каждом было до 15 ныряльщиков. На всех – один водолазный костюм и ручная помпа-компрессор для подачи воздуха. Все лето они жили и работали на судах, уходя порой очень далеко, даже к берегам Африки. Осенью оставшиеся в живых возвращались на груженных уловом кораблях, готовые отпраздновать успех.

Итак, осенью 1900 г. капитан Димитриос Контос и его команда возвращались на Сими, завершив летний сезон сбора губок у берегов Туниса. Контос, в прошлом опытный ныряльщик, теперь командовал двумя крошечными парусными судами. Под его началом были шесть ныряльщиков и 20 гребцов, так что корабли могли двигаться и в штиль.

Эти небольшие суда – каики – длиной всего несколько метров строились почти так же, как лодки собирателей губок еще догомеровских времен. Подвесные моторы придут на Эгейское море еще только через пару десятилетий. Вертикальные бимсы, плотно вбитые внутрь горизонтального каркаса, образовывали изящный S-образный изгиб корпуса, паутина снастей спускалась с тонких мачт, гордо увенчанных греческим флагом. (Сими, как и все острова архипелага Додеканес, оставались под властью Турции вплоть до 1947 г., но обитатели их считали себя истинными греками.) После шести месяцев тяжелого труда суда были так плотно забиты сохнущими губками, что моряки едва могли передвигаться по палубе.

Путь домой вел Контоса и его команду на северо-восток от побережья Туниса к мысу Малея. Но, как и многие мореходы до них, они сбились с пути из-за сильного ветра, оттеснившего суда к почти необитаемому островку. За свою долгую историю он знал много имен. Древние греки называли его Эгилия, горстка местных жителей со временем превратила это имя в Сиджильо, а ходившие там моряки, говорившие на средиземноморском лингва франка итальянского происхождения, называли его Чериготто. Сегодня он известен как Антикитера (произносится с ударением на «кит»). Ромбовидной формы, всего 3 км в ширину, островок этот лежит в 40 км южнее Китеры и как раз посередине пролива между мысом Малея и островом Крит. Столетия назад Антикитеру покрывала буйная растительность, но жители его вырубили леса ради постройки кораблей. Они не могли знать, к чему это приведет: всю почву, которую удерживали корни деревьев, постепенно выдули непрестанные ветры, оставив остров прекрасным, но бесплодным.

В шторм воды, бушующие вокруг этого осколка скалы, не для малодушных. Море становится почти черным, грозные волны обрушиваются на скалы; любой корабль, имеющий несчастье оказаться на их пути, почти наверняка будет разбит в щепки. Но Контос был искусным капитаном и смог укрыть свои суда в единственной гавани острова, крошечной бухточке на северном побережье, известной как Потамос, где несколько белоснежных домиков разбросаны по черной скалистой тверди, словно куски сахара.

Спустя три дня ветер стих, воды снова сделались сверкающей голубой гладью, и ныряльщики задумались о том, что же таится под ними. В надежде добыть еще трофеев Контос направил одно из своих судов к острому каменистому мысу чуть восточнее порта, на подводную отмель, известную местным как Пинакакия. Он бросил якорь метрах в 20 от крутых утесов.

Тем утром первым под воду ушел Элиас Стадиатис. Он быстро достиг наклонного шельфа на глубине 60 м, но всего через пять минут появился на поверхности, явно взволнованный. Товарищи быстро подняли его на борт и отвинтили тяжелый медный шлем.

Огромная груда мужчин, женщин и лошадей! Разлагаются, гниют! Должно быть, с разбитого корабля. Задыхаясь от волнения, Стадиатис рассказывал о том, что увидел на дне.

Ни одной части самого судна – дерево, оказавшись в воде, давно было уничтожено корабельными червями. Остался лишь его страшный груз.

Контос стянул со своего бормочущего невнятицу товарища мокрый костюм и надел на себя, чтобы увидеть все самому. Погрузившись в холодную воду, через пару минут он разглядел в синеве множество фигур – они тянулись вдоль берега примерно на 50 м. Но это были не тела, а статуи – поврежденные, покрытые морскими отложениями, но по большей части ясно опознаваемые. Некоторые – мраморные, другие, в солнечных лучах, проникавших на глубину, – в зеленой патине, верном признаке старинной бронзы. Когда башмаки погрузились в наклонное илистое дно, а воздушный шланг зазмеился к смутной тени корабля далеко наверху, у Контоса едва не перехватило дыхание. Эти обломки были настоящим сокровищем. Он схватил бронзовую руку одной из статуй в подтверждение находки, привязал к страховочному линю и с триумфом отправился на поверхность.

Источники расходятся относительно того, что случилось после. Согласно официальной греческой версии, Контос перед отходом на Сими велел своей команде отметить и записать координаты места кораблекрушения. После обычных восторженных приветствий вернувшимся героям Контос сообщил старейшинам острова о находке и спросил их, как следует поступить. Исполнившись патриотических чувств, те посоветовали ему немедленно сообщить об открытии правительству Греции в Афинах.

Но, возможно, они не слишком торопились. Питер Трокмортон, американский археолог, журналист и аквалангист, участвовавший в 1950–1968 гг. в раскопках на местах нескольких кораблекрушений в Средиземном море, изучал находки, сделанные на Антикитере, и расспрашивал людей на Сими. К тому времени из тех, кто помнил то открытие, живы были немногие, но истории о нем все еще рассказывали в тавернах на набережной. Согласно Трокмортону, местные говорили, что Контос и его команда вначале с помощью тросов подняли все, что успели, до осенней перемены погоды. Ходили слухи о множестве небольших бронзовых статуй, продававшихся в Александрии между 1902 и 1910 гг., а также о том, что свинцовые стержни от корабельных якорей так и не нашли. Свинец представлял для ныряльщиков особую ценность, его использовали для грузил. И только когда они уже ничего больше не могли взять на борт своих маленьких суденышек, ныряльщики обратились к властям в расчете на вознаграждение.

Так или иначе, в какой-то момент Контос и Стадиатис отправились к профессору А. Иконому, археологу из Афинского университета, их земляку с Сими. С собой у них была бронзовая рука, замотанная в полотенце. Он принял их 6 ноября 1900 г. в кабинете министра образования Спиридона Стаиса.

Момент был подходящим. Археологические раскопки на месте кораблекрушения еще ни разу нигде не проводились, но греческое правительство во главе с Новой партией Георгиоса Феотокиса уже начинало осознавать потенциал спасения античных сокровищ с морского дна. За 16 лет до этого оно профинансировало экспедицию по поиску остатков величайшего морского сражения в истории Греции, когда в 480 г. до н. э. флот персидского царя Ксеркса был разбит в проливе близ острова Саламин. С тех пор с морского дна было поднято несколько примечательных предметов, в том числе бронзовый нагрудник, обнаруженный в гавани Пилоса на юге Греции, древние бревна, две мраморные статуи, найденные в афинском порту Пирей, а также свинцовый якорь с надписью из гавани Сими. Все они были случайно обнаружены собирателями губок или попались в рыбацкие сети.

Итак, в 1884 г. Афинское археологическое общество при поддержке правительства предприняло весьма смелый шаг, решившись начать активные поиски скрытых на дне моря артефактов. Тогдашняя Греция была молодым, довольно слабым государством. Только в 1830 г. она освободилась от турецкого владычества, и правительство надеялось, что находки свидетельств былой славы чудесным образом укрепят национальное самосознание.

К несчастью, Общество не имело представления о том, где искать остатки кораблекрушений, и после долгих размышлений выбрало Саламин. Здесь почти 2400 лет назад в яростной битве греки потеряли 40 трирем (деревянных военных кораблей, по каждому борту которых располагалось три ряда гребцов), а персы понесли колоссальные потери – 200 кораблей. Несомненно, дно здесь должно было быть усеяно их остатками.

Но задача оказалась сложнее, чем предполагали археологи. Хотя глубина составляла всего 20 м, плохая погода привела к тому, что нанятые на месяц водолазы смогли проработать лишь 12 дней. Даже в более спокойные дни волнение моря поднимало муть, и водолазы толком не видели, что делают. Кроме того, на дне было столько ила и водорослей, что невозможно было сказать, что находится под ними. Потратив 1548,50 драхм (по нынешним ценам – около 8000 фунтов стерлингов), экспедиция вернулась с несколькими черепками амфор, почти нетронутой вазой и деревянным настилом, который на поверхности сразу же развалился.

В проникнутом унынием докладе Археологическому обществу, представленном в том же году, Христос Цундос, руководивший экспедицией, назвал ее «полным провалом». С сегодняшней точки зрения, однако, это звучит излишне сурово. Впервые в истории профессиональный археолог руководил командой водолазов, провел измерения, описал находки и представил отчет. Укоренилась сама идея подводных археологических изысканий под эгидой государства, хотя не слишком удачный результат привел к тому, что в течение следующих нескольких лет никаких других экспедиций не предпринималось.

Раскопки также вызвали довольно большой шум в прессе (по крайней мере до тех пор, пока не стали известны результаты), и не исключено, что именно воспоминания об этом подтолкнули Контоса и старейшин острова сообщить властям о находках близ Антикитеры. Чиновники министерства образования поначалу отнеслись к сообщениям Контоса с недоверием. Ни разу еще в греческих водах не находили затонувший корабль, а история, рассказанная ныряльщиками, казалась слишком складной, чтобы быть правдой. Но доказательство в виде бронзовой руки и потенциальная ценность находки перевесили. Проект обещал затмить все, что ожидалось от экспедиции на Саламин. Согласно отчету Контоса, остатки кораблекрушения уже были найдены и водолазы уже установили, что там достаточно сокровищ, которые стоит спасать. Если на борту были бронзовые статуи, значит, кораблю по меньшей мере 2000 лет, поскольку такие изделия исчезли после распада греческой цивилизации в первые века нашей эры, а те, что сохранились (если только не были сокрыты в укромных местах или на дне моря), вскоре пошли на переплавку как металлолом.

«Если правительство предоставит необходимое оборудование – лебедки для подъема предметов с морского дна, – сказал Контос министру Стаису, – мои люди готовы спуститься за ними при условии, что им заплатят полную цену за все, что им удастся спасти». Слегка нервничая, Стаис согласился на условия Контоса, но настоял на том, чтобы на борту был официальный археолог, руководящий работами. На эту роль назначили профессора Иконому, и Контос сдал командование.

Стаис действовал решительно. Поскольку место кораблекрушения было известно, стоило опасаться, что его разграбят. Да и Контос мог передумать. Поэтому уже через несколько дней военный транспорт «Микале» направился к Антикитере с Иконому на борту. На двух рыбацких суденышках его сопровождали Контос, водолазы и гребцы. Немного задержавшись из-за непогоды, они прибыли на место кораблекрушения 24 ноября. Водолазы – Элиас Стадиатис, Кириакос и Георг Мундиалисы, Иоанн Пиллиу, Георгиос Критикос и Базилиос Кацарас – принялись за работу. У места крушения утесы Антикитеры вертикально уходят на глубину 50 м, у их подножия – слегка наклонный песчано-илистый уступ, на котором покоится античный корабль, а с глубины около 60 м дно резко уходит вниз.

Иконому и Контос согласовали план работ. Легкие предметы должны были привязывать к линям и поднимать воротами, установленными на судах водолазов, а более тяжелые – мощным краном «Микале». Но при первой попытке море было все еще довольно бурным. Гонимые северным ветром волны разбивались об утесы, и ясно было, что «Микале» слишком велик, чтобы подойти близко к скалам. Контос, жаждавший доказать правдивость своих слов, был не из тех, кого могло задержать небольшое ухудшение погоды, и он рискнул послать своих людей на глубину. За три часа, пока разыгравшийся шторм не заставил их прерваться, они подняли на поверхность бронзовую голову бородатого мужчины, бронзовую руку кулачного бойца, бронзовый меч, две маленькие мраморные статуи (обе с отбитыми головами), искусно сделанную мраморную ступню, несколько фрагментов бронзовых и мраморных статуй, бронзовые котлы, глиняную посуду и другую керамику.

Отправившийся обратно в Афины, чтобы сдать вахту меньшему по размеру кораблю, «Микале» с триумфом привез эти богатства. Стаис, должно быть, вздохнул с облегчением, осознав, что в итоге его участие оказалось мудрым шагом. История попала на первые полосы газет, как и надеялось правительство, и вся Греция (но в особенности Афины) была охвачена массовым патриотическим восторгом. После многих веков, когда их сокровища расхищались всеми подряд – от римлян до англичан, часть древних артефактов наконец оказалась на родине.

Военно-морской флот предоставил Антикитерской экспедиции более маневренный корабль – паровую шхуну «Сирос». Она вовремя прибыла на место, и 4 декабря 1900 г. водолазы снова начали работать.

Им приходилось очень нелегко. Серьезной проблемой оказался неуклюжий водолазный костюм, не предназначенный для тяжелых физических усилий, необходимых при откапывании и подъеме статуй. Хуже того, воды близ Антикитеры холодные, подвержены изменчивым течениям, а также частым шквалам и штормам. Работы по подъему груза длились 10 месяцев, до сентября 1901 г., причем погода не позволила водолазам проработать и четверть этого срока. Остальное время они пережидали штормы на своих маленьких суденышках.

Но самой большой трудностью стало то, что глубина, на которой покоились обломки корабля, заставляла водолазов работать на пределе возможного. В то время 60 м были почти недостижимой глубиной. Даже в 1925 г. лишь 20 водолазов военно-морских сил США обладали квалификацией, позволявшей погружаться на 30 м. То, что люди Контоса смогли добраться до остатков корабля, да еще вести там тяжелые работы, уже было невероятным достижением. Похоже, с этим не справился бы никто, кроме отчаянных средиземноморских собирателей губок, практически выросших в воде и привыкших к тому, что их жизнь и благополучие зависят от умения погружаться глубже, чем кто-либо.

Хотя водолазы, работавшие у Антикитеры, не имели представления о таблицах погружения или о декомпрессионных остановках, использующихся сегодня для безопасного пребывания на глубине, они все же понимали, что чем меньше времени проведут на дне, тем больше шансов вернуться живыми. Они ограничили погружения до двух в день и до пяти минут на дне, подойдя к делу с разумной медлительностью (что значило, между прочим, что шесть человек работали на дне в общей сложности всего один час в день). Но, как бы хороши ни были расчеты, водолазные костюмы трудно было контролировать, особенно при подъеме. Водолазу приходилось внимательно следить за количеством воздуха в костюме, уравновешивая его с количеством воздуха, поступавшим в шлем через клапан. Если он ошибался в расчетах и пропускал внутрь избыток воздуха, костюм по мере подъема раздувался и стремительно нес беспомощного водолаза на поверхность – верный способ заработать кессонную болезнь.

Была и другая связанная с глубиной опасность – азотный наркоз, глубинное опьянение. Полагают, что это загадочное помутнение сознания, хорошо известное большинству аквалангистов, связано с воздействием повышенного давления азота на передачу нервных сигналов. Французский ученый-аквалангист Жак-Ив Кусто называл это «глубинным воспарением», поскольку состояние напоминает веселое опьянение. Оно наступает на глубине около 30 м и дальше только усиливается. Начинающим аквалангистам советуют запомнить: глубже 20 м – это все равно что по одному мартини на каждые следующие 10 м. По мере всплытия на поверхность это состояние проходит, но многим оно не дало вернуться с глубины. Опьянение внушает чувство неуязвимости, и бывали случаи, когда охваченные им пловцы срывали маски или устремлялись вниз навстречу смерти.

В книге Кусто «В мире безмолвия» его коллега Фредерик Дюма так описывал эффект азотного наркоза на глубине 70 м, что лишь немногим глубже, чем те 60 м, на которые спускались водолазы у Антикитеры:

Не ощущаю никакой слабости в теле, однако дышу тяжело. Проклятый канат висит не отвесно, он опускается наклонно в этот желтый суп, причем под все более острым углом. Хотя это меня и беспокоит, я чувствую себя превосходно. Мною овладевает чувство хмельной беззаботности. В ушах гудит, во рту стало горько. Течение покачивает меня, словно я хлебнул лишнего. Забыты и Жак, и все остальные там, наверху. Чувствую усталость в глазах. Продолжаю спускаться, пытаюсь думать о дне подо мной и не могу. Меня клонит ко сну, но при таком головокружении невозможно уснуть[2].

Это было в 1943 г., когда Кусто вместе с Эмилем Ганьяном только что изобрели акваланг. Ганьян, парижский специалист по промышленному газовому оборудованию, работал над клапаном, позволяющим использовать бытовой газ в автомобильных моторах. Вторая мировая война вызвала дефицит бензина, и все стремились найти способ, как приспособить автомобили к природному газу или газу от сжигания угля. Автоматическое регулирование подачи сжатого воздуха в мундштук аквалангиста показалось Ганьяну сходной проблемой.

Спускаясь вниз по канату и надписывая свои имена на деревянных дощечках, прикрепленных к нему на разной глубине, Кусто и Дюма хотели выяснить, насколько глубоко можно погрузиться. Последующие погружения на глубину до 100 м выявили то, что иногда называют теоретическим пределом для погружений со сжатым воздухом. Однако это нечто большее, чем теоретический барьер. Когда бесстрашные экспериментаторы попытались превысить предел, используя 130-метровый канат, первым начал погружение их близкий друг Морис Фарг. Поначалу все шло хорошо, но через несколько минут он перестал подавать сигналы на поверхность. Кусто и Дюма подняли его с помощью страховочного линя и ужаснулись, увидев его обмякшее тело и выпавший изо рта мундштук. Двенадцать часов отчаянных и изнурительных попыток вернуть его к жизни ничего не дали. Когда размеченный канат вытянули на поверхность, на самой нижней дощечке они увидели подпись Фарга.

В 1900 г. перемещать статуи и другие находки, привязывать их к тросу лебедки, спускавшемуся с корабля, было тяжкой работой. Контос и его люди тяжело дышали, и азотное опьянение только усиливалось по сравнению с нормальным для такой глубины. С каждым выдохом в их шлемах накапливался углекислый газ (шлем, в отличие от акваланга, не выпускал выдыхаемый воздух в воду), и это еще больше дезориентировало людей. Еще одной проблемой была плохая видимость: стоило водолазам сдвинуть что-то с места, как со дна поднимались облака песка и мути.

И все же на протяжении всей зимы собиратели губок погружались снова и снова, поднимая находку за находкой, а на борту археологи в элегантных костюмах осматривали предметы. Водолазы, несмотря на сложные условия, работали аккуратно – часто несколько дней уходило на то, чтобы откопать и очистить предмет, прежде чем вытащить его из скользкого ила. Возглавлявший экспедицию археолог Георге Бизандинос (сменивший Иконому) пришел к выводу, что поднятые на поверхность фрагменты предметов и статуй были разбиты тысячелетия назад, а не в ходе нынешних работ. Он даже отдал должное водолазам за проявленный ими интерес к сохранению древностей – как у «пламенных поклонников античного искусства».

К Рождеству их улов принес множество мраморных статуй – в основном изваяния мужчин и лошадей, – еще один бронзовый меч, бронзовую лиру, огромного мраморного быка, а также обломки бронзовой мебели, в том числе трона. Но самой волнующей стала находка прекрасно выполненной бронзовой статуи, изображавшей, вероятно, Гермеса или Аполлона. Пусть и распавшаяся на несколько частей, она довольно хорошо сохранилась и считается одной из прекраснейших бронзовых статуй, дошедших до нас со времен Античности. Возможно, это даже работа одного из величайших классических скульпторов IV в. до н. э., Лисиппа или Праксителя, предполагали взволнованные археологи. Одна из статуй, впрочем, была утрачена. Туловище огромного коня сорвалось с тросов почти у самой поверхности и, упав, ушло на глубину за пределы досягаемости водолазов. Статуи складывали на палубе. Если бронза сохранилась неплохо, то мрамор заметно пострадал. Один из присутствовавших там археологов, Ликудис, так описывал находки в дневниковой записи от 7–10 февраля 1901 г.:

Пребывание в морской воде сильно сказалось на них. Большинство из них превратились в бесформенные глыбы и выглядят как огромные морские раковины… Но под всеми этими изменениями и разрушениями можно разглядеть былое великолепие, распознать прекрасные черты.

Поднятые статуи привезли в Афины и выставили на всеобщее обозрение в Национальном археологическом музее. Отовсюду стекались толпы, чтобы увидеть сокровища прошлого своей страны, пусть даже сильно пострадавшие от времени, а газеты писали обо всех подробностях смелого предприятия.

На Антикитере, однако, штормы, предельная глубина и напряженный режим работы уже сказывались, и водолазы страдали от усталости. Как отмечал в отчете о находках, опубликованном в 1903 г., один из ведущих археологов страны Иоаннис Своронос, к февралю люди часто поднимались на поверхность «полумертвыми».

Настроение портилось по мере того, как уменьшалось количество находок. К тому же водолазы сообщили о новой проблеме: часть остатков корабля была погребена под огромными глыбами. Обсудив ситуацию, археологи пришли к выводу, что это, скорее всего, камни, сорвавшиеся с утеса из-за землетрясения, и вскоре придумали способ, как убрать их. Они велели водолазам прокопать под камнями туннели, протянуть через них крепкие канаты и несколько раз обвязать каждый камень – тяжелейшая задача, требовавшая более 20 погружений на каждую глыбу. Конец каната был закреплен на мощном «Микале», специально прибывшем для этого из Афин. С привязанной глыбой он на всех парах устремлялся в открытое море, сдвигая ее с места. А далее глыбы надлежало освободить от канатов и скатить по склону на глубину.

Это был опасный план. Осторожный Ликудис называл его «большим, но, вероятно, оправданным риском». Если бы канат оборвался, внезапный рывок был бы так силен, что «Микале» мог опрокинуться. А если бы глыба запуталась в тросе, ее веса хватило бы, чтобы увлечь корабль за собой на дно. На такой случай несколько членов команды с топорами наготове стояли рядом с местом, где трос был привязан к кораблю. К счастью, все обошлось, и несколько глыб удалось успешно столкнуть с подводного откоса.

Но тут министра Стаиса, как раз прибывшего на место раскопок, посетила потрясающая мысль. Что если «глыбы» – на самом деле колоссальные статуи, столь обросшие водорослями и источенные морем, что дезориентированные большой глубиной и тусклым светом водолазы не смогли распознать их? Он велел, чтобы следующую глыбу подняли на поверхность – с немалым риском для корабля. После напряженного ожидания на палубах раздались ликующие возгласы. Из воды показался громадный мускулистый Геракл с булавой и львиной шкурой – источенный морем, но совершенно явно напоминающий всемирно известного Геракла Фарнезского, хранящегося в Археологическом музее Неаполя. О статуях, навсегда погребенных на глубине, по-видимому, решили не вспоминать.

В этот момент больные и измученные водолазы потребовали перерыв на месяц, по крайней мере до Пасхи. Вначале Стаис агитировал их поработать еще несколько дней, обещая повысить плату, но они остались глухи к его доводам и забастовали.

Снова они надели свои костюмы в апреле. Теперь водолазов было уже десять вместо прежних шести, но все легкодоступные предметы были подняты до этого, и в первую неделю результаты оказались скудными. А затем произошла трагедия. Один из водолазов, Гиоргиос Критикос, был слишком быстро поднят на поверхность и умер от кессонной болезни, оставив семью без средств к существованию. Отчеты того времени упоминают об этом происшествии, почти не сообщая деталей случившегося и даже без заметного сожаления о его смерти, разве что отмечают, что это сказалось на ходе работ. Более того, похоже, реакция Стаиса свелась к тому, что он пригрозил нанять итальянских водолазов, от которых, как он полагал, будет больше толку.

Однако свою угрозу он не исполнил, и многострадальные ныряльщики с Сими работали до лета. Шли месяцы, команду все больше беспокоили обычные там сильные сезонные ветры, известные как мельтеми. Дующие с северо-востока, они в считаные минуты могут достичь штормовой силы. Обломки лежали в совершенно не защищенном месте, и работать там становилось все тяжелее и тяжелее. Все свободно лежавшие предметы были подняты из остова корабля, и водолазы начали раскапывать слои морских отложений под ним, но без особого успеха. Затем еще двух водолазов в результате кессонной болезни разбил паралич, и в конце сентября 1901 г. работы были прекращены. Все участники экспедиции противились этому, полагая, что в грунте осталось еще много статуй, поскольку туловища фигур, которым принадлежали поднятые со дна руки, головы и ноги, не были найдены. Время от времени власти пытались нанять иностранные команды для продолжения работ, но эти попытки провалились, потому что водолазы хотели оставить себе некоторые спасенные предметы, что категорически запрещалось греческим законодательством.

Согласно официальному докладу Археологического общества, правительство Греции выплатило «сознательным гражданам Сими» – по крайней мере тем, кто выжил, – скромную сумму в 150 000 драхм (примерно полмиллиона фунтов в сегодняшних ценах) в качестве вознаграждения, а Общество – еще по 500 драхм каждому в качестве бонуса. В докладе с гордостью отмечалось, что качество поднятых из моря предметов превзошло все ожидания.

Это был огромный успех. Первое археологическое исследование остатков кораблекрушения принесло немыслимые сокровища. Но едва ли нынешние археологи сочли бы его в полной мере научным. Не было никаких попыток изучить предметы из обломков корабля в контексте эпохи или выяснить что-то о самом корабле, о жизни на борту. Это была операция сугубо по подъему груза. Никто из археологов даже не думал о том, чтобы самому спуститься под воду, а водолазов они считали не более чем наемными рабочими. К примеру, археологи ни разу не спросили их, как располагался остов корабля и его содержимое.

К находкам тоже относились совсем не так, как сегодня. Все они были помещены в Национальный музей в Афинах под наблюдение директора Валериоса Стаиса (племянника Спиридона). Но никто не попытался составить полный каталог фрагментов и артефактов. Некоторые были выставлены на всеобщее обозрение, но большую часть беспорядочно свалили в запасниках. Расположенный внутри музея открытый двор стал местом упокоения мраморных статуй, изуродованных отложениями, которые оставили за много столетий всевозможные морские твари – от мидий до морских бактерий. Фигуры мужчин, женщин, лошадей, безголовые, безликие, без рук или ног лежали грудами. Их гладко изваянные поверхности были так повреждены, что от первоначальных замыслов художников остались лишь бледные тени. Команда «Микале» была настолько потрясена состоянием одной из поднятых статуй – прекрасного юноши, – что прозвала его «призраком праксителева Гермеса».

Зачастую фрагменты статуй имели лучшее состояние, если были погребены в песке. Так, прекрасно сохранилось безногое туловище коня, причем вокруг отверстия для головы была выгравирована полоса с изображениями орла, шлема, галатского щита и топора. У фигуры присевшего мальчика была повреждена левая рука, а от ног остались обрубки, но зато на голове видны были аккуратно подстриженные волосы и устремленные вверх глаза.

Однако самыми ценными находками оказались изделия из бронзы. В основном они разбились на куски, но фрагменты их, несмотря на то что поверхность металла подверглась коррозии из-за электрохимического взаимодействия с морской водой, в основном сохранили первоначальную форму. Тем не менее большую часть мелких обломков свалили в ящики и оставили во дворе. Правда, время от времени сотрудники музея просеивали их в поисках кусочков, которые могли бы подойти к большим статуям в ходе реставрации.

Главным трофеем стал бронзовый обнаженный юноша высотой около двух метров – уже упомянутый Гермес или Аполлон, прозванный Антикитерским юношей. Он стоит в спокойной позе с вытянутой правой рукой, будто что-то держит в ней. Хотя статуя была разбита более чем на 20 кусков, в начале 1900-х ее смогли реставрировать (а в 1950-е гг. разобрали и собрали снова, придав ей несколько иную позу), и ныне она находится в главном зале Афинского музея.

Еще одной яркой находкой стал скульптурный портрет пожилого мужчины, возможно, философа, с резкими чертами, пышной бородой и всклокоченными волосами. Найдено было также немало бронзовых статуй поменьше, в разных позах. У многих глаза, соски и гениталии были сделаны из камня. У одной из статуэток, изображавшей обнаженного юношу, была вращающаяся основа, что позволяло рассматривать его стройную фигуру с разных сторон. Помимо статуй со дна было поднято множество керамических, стеклянных и металлических сосудов. Там были груды амфор (кувшинов с двумя ручками и заостренным дном, предназначенных для перевозки продуктов) разных форм и размеров, одна из них все еще с косточками оливок внутри, а также кувшины, флаконы, котелки, светильники, стеклянные кубки, бутылки и серебряный кувшин для вина. Нашли золотую серьгу в виде младенца, держащего лиру, и бронзовый остов кровати, украшенный чеканными изображениями женщины и льва. Кроме того, были подняты деревянные части корабля, а также куски черепицы с крыши камбуза.

Сокровища из антикитерского корабля до сих пор занимают немалую часть Национального археологического музея в Афинах. С момента их открытия было обнаружено множество других остатков древних кораблекрушений, которые принесли ценные находки. Так, в 1907 г. близ Махдии у берегов Туниса нашли галеру I в. до н. э., перевозившую мраморные колонны, у мыса Артемисион обнаружили греческий корабль рубежа нашей эры с прекраснейшими бронзовыми статуями расцвета классической эпохи, пришедшейся на V в. до н. э. К исследованию других кораблей – таких как судно бронзового века, перевозившее медные слитки с Кипра и затонувшее близ мыса Гелидония в Турции, – подошли более научно, чем к антикитерскому, и поэтому узнать о жизни моряков удалось значительно больше. Но хотя более поздние находки превзошли и даже затмили сокровища Антикитеры, корабль, который их вез, сохраняет достойное место в истории как первое затонувшее судно, изученное археологической экспедицией, а героическая работа водолазов впечатляет нас сегодня так же, как и в 1900-е гг.

Однако это только начало антикитерской истории. По мере того как спасенные предметы поступали в Афины, служащие музея пытались справиться с этим потоком артефактов, пробовали соединять куски разбитых крупных статуй и ваз. Но никто не обратил внимания на потерявшие от времени какую бы то ни было форму слежавшиеся куски бронзы и дерева, находившиеся в одном из ящиков во дворе. Однако через несколько месяцев дерево рассохлось, и эта бесформенная масса больше не могла хранить свою тайну. Она треснула, открыв отпечатки шестерен с ясно видимыми надписями на древнегреческом.

2. Невозможная находка

В числе древностей, поднятых с морского дна близ Антикитеры, есть и совершенно непонятный инструмент, назначение и способ использования которого неизвестны… Как бы то ни было, больше всего он напоминает простой современный часовой механизм.
Периклес Редиадис

Сто миллионов лет назад на Земле царили пресмыкающиеся. На суше властвовали динозавры, океаны рассекали ихтиозавры и плезиозавры, а за господство в небе боролись птерозавры и быстро развивающийся класс птиц.

Земная кора была испещрена вулканами, необычайно активными. Многие ученые считают, что именно их извержения так повлияли на климат, что в конечном счете привели к вымиранию динозавров и возвышению млекопитающих. Влияние извержений было столь же велико и в глубинах океана. Срединно-океанический хребет – подводная горная система на месте стыка тектонических плит планеты – был взломан изнутри мощными потоками в раскаленной мантии. Морская вода устремилась вниз по разломам, смешиваясь с расплавленными породами, растворяя минералы, чтобы потом снова выбросить их наружу в бьющих со дна горячих источниках – гидротермах. Давление на такой глубине столь велико, что, несмотря на температуру в сотни градусов, вода остается жидкой.

Грандиозные масштабы этой активности обогатили океаны кальцием, который планктонные организмы используют для того, чтобы строить сложные скелеты из карбоната кальция. По мере того как сменялись миллионы поколений этих существ, карбонат кальция откладывался в океанах в невиданных прежде количествах, образуя мощные меловые отложения (таковы Белые утесы Дувра), по которым этот геологический период и получил свое название – меловой.

Гидротермы также выносили сернистые соединения железа, меди, цинка и никеля. В холодной морской воде они осаждались как темные твердые частицы, образуя огромные черные фонтаны, вокруг которых возникали подводные рудные залежи. Как правило, эти отложения со временем вновь погружались в мантию – породы океанского дна на больших глубинах плотнее, чем континентальная кора, образующая сушу и мелководья. Поэтому при столкновении океанической и континентальной тектонических плит более плотная океаническая кора погружается вниз. Иногда, однако, при таком столкновении часть древнего морского дна отрывается и оказывается поверх куска континентальной коры, чтобы со временем вознестись ввысь и стать горами. Так, океаническая кора из древнего моря, разделявшего в меловом периоде Европу и Африку, ныне образует живописный хребет Троодос на Кипре.

Но переместимся вперед, к отметке 5000 лет до н. э. Динозавров давно нет, и дары Земли унаследовали люди. Жители Кипра научились выплавлять медь из богатых залежей сине-черной сернистой руды, которые они находили на лесистых склонах, и делать из нее орудия труда, украшения и оружие. Позже они разбогатеют, продавая медь торговцам – финикийцам, грекам, а потом и римлянам, которые повезут слитки этого ценного металла через все Средиземное море в Грецию, Италию, Малую Азию и Египет.

Однако горы Кипра – юные выскочки по сравнению с древними мудрыми скалами Корнуолла на юго-западе Англии. Граниты Корнуолла застыли во времена девонского периода, около 400 млн лет назад, когда первая рыба только вырастила ноги, чтобы выйти на сушу, а моря заселяли первые аммониты и трилобиты. Пока гранит не затвердел полностью, раскаленная магма прорывалась снизу по вертикальным трещинам в холодной скале. По мере того как она охлаждалась, минералы в ней переходили в кристаллическую форму, образуя жилы ценных руд с красивыми названиями – вольфрамит, халькопирит, сфалерит, галенит и касситерит – окись олова.

Снова вперед во времени – и, как и в случае с Кипром, купцы со всего Средиземноморья прибывают в Корнуолл, чтобы купить слитки олова. Они свозят его на крошечный скалистый островок (позже его назовут Сент-Майклз-Маунт и построят там аббатство), а оттуда доставляют во Францию. Там перегружают на лошадей и везут 30 дней по суше до устья Роны, а дальше путь снова продолжается морем.

Медь поначалу широко использовали для изготовления оружия и различной утвари, но она довольно мягка и податлива. Медный топор недолго сохраняет свою остроту, а медный щит не может противостоять заостренным камням. Возможно, в нескольких разных местах и в разное время, но люди поняли, что, добавив к меди немного, около 10 процентов, олова, можно сделать ее крепче и тверже. А кроме того, это снижает температуру плавления нового металла, давая кузнецам больше времени на его ковку, пока он стынет. Знание о новом сплаве – бронзе – распространилось по всему миру, возвестив начало бронзового века, который в Средиземноморье наступил около 2500 г. до н. э.

Вместе с передовыми методами обработки металла появились и сложные коммерческие сети, раскинувшиеся от Африки и Малой Азии до севера Европы и державшиеся в основном за счет рынка меди и олова. В бронзе нуждались повсюду, и народы Средиземноморья разбогатели как никогда прежде.

Но продлилось это недолго. Где-то около 1200 г. до н. э. все рухнуло. Почему это произошло – одна из самых дискуссионных проблем древней истории. В числе выдвигаемых теорий – экономический спад, перемена климата, землетрясения и вторжение иных племен, а возможно, сказалось все вместе. Что бы ни было причиной, торговля остановилась, царства рухнули, знания – обработка металла, навигация, письменность – оказались утрачены, и регион погрузился в «Темные века», свидетельств о которых осталось мало. Без торговой сети, позволявшей соединить медь и олово, бронза оказалась в дефиците, и для изготовления оружия и других металлических изделий стали использовать железо, пусть оно и не столь прочно и красиво.

Ко временам Гомера, около VIII в. до н. э., греческая цивилизация выходила из тьмы, заново открывая былые умения. Возвышались города-государства, такие как Афины и Спарта. К этому времени кузнецы узнали, как соединять углерод и железо, чтобы получить сталь, куда более крепкую, чем кованое железо. Но бронза еще ценилась – предметы, сделанные из нее, никогда не выбрасывали, но переплавляли и использовали ее снова и снова на протяжении многих поколений. Кинжал, утративший лезвие, мог стать бусинами или браслетом, их продавали, а потом они могли превратиться в часть кухонного котла или ложа, достойного царского дома, а еще позже – возродиться в виде колеса повозки, статуи, ножа, топора или наконечника копья.

Но в какой-то момент кусок старой бронзы был переплавлен и пошел на изготовление не обычных предметов, а на тонкие детали сложного научного прибора. И по прихоти судьбы – корабль оказался в неудачном месте в неудачное время – этот прибор никогда не был отправлен в переплавку. Он погрузился на дно близ Антикитеры на глубину 60 м и пролежал там до тех пор, пока на заре XX в. водолазы капитана Контоса не подняли его.

Годы пребывания на морском дне бронза переносит куда лучше, чем многие другие металлы. Морская вода – это «суп» из заряженных ионов, в основном водорода и кислорода, образующих воду, и натрия и хлора, составляющих соль, но в ней много и других элементов, таких как сульфаты и карбонаты. Эти ионы стремятся атаковать любой материал, с которым вступают в контакт. Железо окисляется в морской воде полностью, теряя первоначальную форму и в итоге приобретая консистенцию шоколада.

Медь, однако, менее активна. Ионы морской воды отбирают у атомов меди электроны, образуя положительно заряженные ионы меди. Те вступают в реакцию с отрицательно заряженными ионами хлора, и получается хлористая медь. Подобным же образом олово вступает в реакцию с ионами кислорода с образованием оксида олова.

Участвуют в этом процессе и некоторые морские бактерии. Они соединяют сульфаты, содержащиеся в морской воде, с металлами, образуя сульфиды олова и меди и насыщаясь высвобождаемой в ходе этого процесса энергией. Но вред, который они наносят, ограничен. Эти новые соединения образуют тонкий слой на поверхности бронзовых предметов, защищая их от дальнейшей коррозии.

Вот почему бронзовые статуи, поднятые из обломков погибшего близ Антикитеры корабля, довольно хорошо сохранились – стоило их очистить, и открылись первоначальные их формы. Но вещества, возникающие в ходе коррозии бронзы, могут повести себя скверно. Хлористая медь стабильна в воде, но не в воздухе. Когда предметы, подвергшиеся такого рода коррозии, извлекают из моря, хлорид меди вступает в реакцию с кислородом и влагой воздуха, образуя соляную кислоту. Кислота разъедает неповрежденный металл, образуя еще больше хлористой меди, та снова реагирует с воздухом, возникает еще больше кислоты, и цикл продолжается. Если реакцию не остановить, предмет медленно и неумолимо разрушается.

Загадочный Антикитерский механизм много месяцев пролежал в ящике на открытом дворе Национального археологического музея в Афинах, прежде чем его обнаружили. Без всякой обработки, без присмотра, он буквально поедал сам себя. К моменту, когда безвестный служащий музея обратил внимание на ветхий развалившийся ящик и показал его директору музея Валериосу Стаису, внешние слои бронзы полностью разрушились. Иссохшие куски дерева прилипли к бронзовым частям, заставляя предположить, что объект некогда хранился в шкатулке, формой и размером примерно с толстый словарь. Возможно, усыхающее на воздухе дерево буквально разорвало содержимое на части. А может быть, сотрудник музея, желая узнать, что находится внутри, стукнул по шкатулке молотком. Как бы то ни было, теперь перед глазами археолога предстали четыре рассыпающихся куска.

Большую часть внешних поверхностей покрывал слой известняка – в основном карбонат кальция, откладывавшийся по мере того, как умирали кормившиеся на обломках морские организмы. Но там, где шкатулка треснула, яркие разноцветные пятна свидетельствовали о натиске пожирающих бронзу реакций. Преобладали бледно-зеленые и яркие сине-зеленые оттенки разных форм хлористой меди, но сквозь зелень Стаис увидел пятна красно-коричневого окисла меди, черно-коричневые и бело-серые тона разных видов окисляющегося олова и даже желтые и сине-черные сульфиды олова и меди. Хотя в середине и поблескивал металл, поверхность фрагментов покрывал порошкообразный материал, отваливающийся при прикосновении.

Послужной список Стаиса впечатлял. Родом он был с сурового острова Китера, лежащего к северу от Антикитеры. Как и его дядя Спиридон, министр образования, первым узнавший от капитана Контоса об остатках погибшего корабля, Валериос отправился на материковую Грецию полным амбиций молодым человеком. Он изучал медицину, затем археологию и в возрасте всего 30 лет стал директором Национального археологического музея в Афинах, как раз вовремя, чтобы в 1889 г. завершить строительство первого постоянного здания музея. С тех пор новые корпуса наполнились античными статуями, инструментами, предметами вооружения, керамикой и – немаловажно – сказочными находками с Антикитеры, которые за несколько минувших месяцев – невероятных, бурных, прекрасных месяцев – принесли всемирную славу и ему, и его музею. Но сколь бы много ценных артефактов ни прошло через музейные двери, ничего подобного Стаис никогда не видел.

Это был часовой механизм. Античный часовой механизм. Самый большой кусок странного объекта шириной и высотой был размером с книжную страницу. Один угол, возможно, когда-то был прямым, но другие оказались неровными и изъеденными. Шероховатый известняковый налет занимал большую часть передней поверхности, хотя сквозь него можно было рассмотреть черты давно погребенных, но все же выглядящих вполне современно зубчатых колес. Впечатление было совершенно сверхъестественное и потустороннее, все равно что увидеть паровую машину на древней, изрытой кратерами поверхности Луны.

Яснее всего видно было большое колесо с квадратным отверстием в центре, возможно, предназначенным для оси, диаметром почти такое же, как весь кусок. В середине колеса были треугольные вырезы, так что получались четыре спицы неодинаковой ширины, образовывавшие подобие креста. А по краю располагались около 200 крошечных неровных зубчиков, которым рука древнего мастера придала треугольную форму. Они были столь малы, что подсчитать их удалось только с помощью увеличительного стекла. Второе, меньшее зубчатое колесо на той же стороне, похоже, соединялось с первым, и был намек на другие, еще меньшие колесики или круги, хотя рассмотреть их было труднее.

С другой стороны самого большого обломка видно было еще несколько шестерен с еще более мелкими зубчиками – открывшихся там, где предмет разломился, поразительно острых и аккуратных. Два колеса средних размеров располагались одно над другим, верхнее слегка под углом от нижнего, кроме того, видны были несколько много меньших колесиков и квадратный штифт. Тонкая бронзовая пластина, похоже, крепившаяся к нижнему правому углу, сохранила остатки греческой надписи. Миниатюрные аккуратные буквы были так изъедены, что прочесть их было почти невозможно, но они занимали строку за строкой без единого пробела, как если бы сообщение было слишком важным, чтобы тратить место на промежутки между словами.

К одной стороне второго, несколько меньшего фрагмента, также была прикреплена плоская пластина с выгравированной надписью. На обороте ее была вырезана серия концентрических окружностей, походивших на направляющие для вращающейся стрелки. Минеральные отложения полностью скрывали лицевую сторону третьего фрагмента, но на обороте его была часть нечитаемой надписи, а также выпуклое кольцо, пересекавшееся с другим выпуклым искривленным краем. Внутри кольца ясно различалась буква «Т», а нечто, напоминающее движущуюся стрелку, выдавалось из центра. Поверхность четвертого фрагмента была полностью съедена коррозией, но, судя по размеру и форме, он мог быть шестерней.

Зубчатые колеса, точность, с которой они были изготовлены, различные шкалы, стрелки и надписи – вероятно, инструкции – заставили Стаиса предположить, что это механический прибор для точных измерений или вычислений.

Но это было невозможно! Кускам, рассыпавшимся в его руках, было не менее 2000 лет, и ничего подобного среди античных древностей никогда не обнаруживали. Считалось, что у древних греков (и их современников) не было ни сложных научных приборов, ни настоящей науки как таковой. Ученые полагали, что часовой механизм был изобретен в средневековой Европе, когда появились часы, что произошло на 1000 лет позже. Это была поистине уникальная находка, ведь до Антикитерского механизма от Античности до нас не дошло ни единой шестерни, ни одного точного прибора со стрелкой или шкалой.

Античные тексты открывают несколько больше, хотя из них трудно понять, как именно работали описанные приборы и существовали ли они когда-либо на самом деле. К тому же часто приходится полагаться на тексты, написанные через много лет после произошедших событий, или на тексты, которые многократно переписывали, а потому в них могли вкрасться ошибки. Но и там встречается лишь несколько упоминаний о зубчатых передачах. Самый ранний из таких текстов – трактат о механике, датируемый примерно 330 г. до н. э. и приписываемый знаменитому философу Аристотелю. В нем говорится о соприкасающихся кругах, вращающихся в противоположных направлениях. Возможно, автор имеет в виду шестерни, но, поскольку о зубцах или выступах ничего не сказано, судить с уверенностью об этом сложно.

Первыми греками, о которых нам достоверно известно, что они использовали шестерни, были два знаменитых изобретателя III в. до н. э. – Ктесибий и Архимед. Сын брадобрея Ктесибий стал величайшим инженером своего времени – после легендарного Архимеда. Он работал в Александрии и, вероятно, был первым заведующим знаменитого Александрийского мусейона. Ни один из текстов Ктесибия не дошел до нас, но мы много знаем о нем из работ позднейших авторов, таких как римский архитектор Витрувий, живший двумя столетиями позже. Витрувий сообщает, что Ктесибий сконструировал водяные часы, в которых поплавок, поднимавшийся вместе с уровнем воды, двигал стрелку с помощью «зубчатой рейки и шестерни». Это устройство, в котором одна шестерня соединена с плоским зубчатым стрежнем, используется для превращения линейного движения во вращательное, и наоборот.

Архимед жил в богатом городе Сиракузы на Сицилии, хотя в юности почти наверняка работал в Александрии с Ктесибием. В числе множества приписываемых ему изобретений – «бесконечный винт», в котором винт с резьбой используется для того, чтобы включить в работу зубчатое колесо с куда большим шагом передачи. Полный оборот винта поворачивает колесо всего на один шаг, то есть множество малых оборотов проворачивают колесо лишь немного, но с куда большей силой, чем прилагалась к винту. Согласно Плутарху, похожее приспособление (полиспаст, система блоков и канатов, в которой выигрыш в усилии идет за счет потери в расстоянии. – Прим. ред.) позволило Архимеду произвести впечатление на тирана Сиракуз, когда он одной рукой вытащил корабль из моря на сушу, «так легко и гладко, как если бы тот шел по воде».

Еще одно, более сложное приспособление, которое описывает Витрувий, – это одометр, измеритель пройденного пути. Его действие основано на том, что колесо повозки диаметром около 1,2 м совершает, проезжая одну римскую милю, 400 оборотов. С каждым оборотом выступ на оси колеса цепляет шестерню с 400 зубцами, поворачивая ее на один шаг, так что с каждой милей механизм совершает оборот. Это колесо сцепляется с другой шестерней с отверстиями по окружности, в которых закреплены камешки, и по мере того, как шестерня поворачивается, камешки один за другим падают в ящик. Количество камешков соответствует милям пути.

Возможно, римским возничим платили помильно. Но мы не можем с уверенностью сказать, было ли это изобретение реализовано на практике. Однако общая идея выражена достаточно ясно, и подобные механизмы могли появиться задолго до времен Витрувия. В IV в. до н. э. Александра Македонского в азиатском походе сопровождали «бематисты», у которых была, наверно, самая скучная работа в античном мире – считать шаги, чтобы измерять расстояние. Точность их подсчетов даже в походах на сотни миль (ошибка часто составляла менее одного процента) наводит на мысль, что они, возможно, пользовались механическими одометрами.

Но вершины в изобретении зубчатых колес в Древней Греции достиг механик Герон, еще один последователь Ктесибия, преподававший в Александрийском мусейоне в I в. Герон писал о принципе, который начал разрабатывать Архимед, применяя зубчатые колеса разной величины, чтобы изменить силу приложенного воздействия.

В частности, он описал подъемную машину и нарисовал ее, показав, как последовательность зубчатых колес все большего размера позволяет поднимать тяжелый груз, прилагая относительно небольшое усилие. Нет никаких свидетельств в пользу того, что это изобретение было не чисто теоретическим – многие ученые считали, что зубцы оказались бы недостаточно прочны, чтобы приспособление работало на практике, – но само описание показывает: принцип взаимодействующих зубчатых колес в те времена понимали. Другой инструмент, детально описанный Героном, – диоптр, прибор для измерения углов, в котором для точной настройки применялись бесконечный винт и зубчатое полукольцо.

Итак, мы знаем, что греки использовали зубчатые колеса в простых механических устройствах начиная с 300 г. до н. э. Но большинство этих приспособлений включали лишь одну-две шестерни, соединявшиеся с винтом или зубчатым стержнем. От них не требовалось особой точности – лишь передать усилие или поднять груз. И тем не менее Герона считали гением, опередившим свою эпоху, писавшим о невозможных устройствах, которые находились за пределами понимания его современников. В одной заметной работе 1950-х гг. о диоптре Герона говорится как об изобретении «уникальном, без прошлого и без будущего, прекрасном, но преждевременном, сложность которого превосходила технические возможности того времени».

В отличие от подъемного механизма и диоптра – которые, как считалось, далеко опередили свое время, – система зубчатых колес в Антикитерском механизме не оставляла сомнений в своей реальности, а от ее сложности захватывало дух. Это были точно выточенные бронзовые шестерни, явно предназначенные для каких-то вычислений. Подсчитать количество зубчатых колес в разрушенных фрагментах было нелегко, но Стаис и его коллеги разглядели только на источенных коррозией поверхностях по меньшей мере 15 шестерен. Похоже, они соединялись так, чтобы производить какие-то математические операции, результат которых на шкале указывали стрелки.

Сложность этого механизма наводила на мысль, что это могли быть часы или механический калькулятор, нечто вовсе непохожее на то, что, как предполагалось, могли создать древние греки. Но если так, то он почти на 2000 лет опередил свое время. Механические часы столь малого размера требовали изящных пружин и регулирующих устройств, и появились они в Европе только в XV в., а до первых механических калькуляторов, сложных хитроумных машинок, использующих шестеренки для того, чтобы складывать, вычитать, умножать и делить, не додумались и в следующие 200 лет.

Сегодня мы так привыкли к электронным компьютерам и калькуляторам, что сама идея вычислений с помощью металлических шестеренок может показаться странной. Представьте, например, что у вас есть шестерня с 20 зубцами, которая захватывает шестеренку с 10 зубцами. Каждый раз, когда вы проворачиваете первую шестерню на один оборот, вторая делает два. Иными словами, ваш ввод умножается на два (фактически вторая шестерня вращается в противоположном первой направлении, так что можно утверждать, что введенная величина умножается на минус два, но вы уловили идею). Это часть того, что происходит в часах – превращение тикающих секунд в минуты, а потом и в часы. Чем больше в вашем распоряжении шестеренок, соединенных последовательно или параллельно, тем более сложные вычисления можно производить.

Мысль о том, что обнаружены античные часы или калькулятор, вызвала в Афинском музее волнение и даже некоторый испуг. Понимая, что интерпретация находки выходит за пределы его компетенции, Стаис пригласил двух экспертов. Первым был Иоаннис Своронос, директор Национального нумизматического музея Афин, хранитель древних монет и специалист по античным надписям. Один из старейших археологов страны и весьма эрудированный человек, он, к сожалению, был склонен выступать с эксцентричными теориями, которые не многие осмеливались оспорить. Вторым экспертом был австриец Адольф Вильгельм, блестящий молодой специалист по надписям, оказавшийся тогда в Афинах.

Через несколько дней Вильгельм осторожно предположил, что надпись на механизме была сделана где-то между II в. до н. э. и II в. н. э. Между тем Своронос и некоторые ведущие ученые Греции выступили с громкими и противоречащими друг другу публикациями в национальной прессе, горячо обсуждая возможное назначение странного инструмента. Их дебаты о зубцах и шкалах появлялись рядом с сообщениями о только что завоевавшей независимость Кубе и оккупации Южной Африки Британией. Но со временем первоначальный ажиотаж утих, и эксперты занялись изложением своих теорий в научных изданиях.

Своронос успел первым и в 1903 г. представил доклад, написанный совместно с Периклесом Редиадисом, профессором геодезии и гидрографии. Старейший член Афинского археологического общества, Редиадис интересовался также историей мореплавания и был хорошо известен своими исследованиями места, где в 480 г. до н. э. произошло знаменитое Саламинское сражение.

Своронос размышлял над загадочными письменами Антикитерского механизма, вооружившись увеличительным стеклом. Он сумел расшифровать 220 стершихся греческих букв и несколько полных слов и сравнил их начертания с надписями на античных монетах, которые знал очень хорошо. Он отбросил мнение Вильгельма о возрасте устройства и заявил, что надписи датируются первой половиной III в. Это была бурная эпоха гражданских войн, когда Римской империей и входившей в нее Грецией правили сменявшие друг друга узурпаторы: они захватывали власть только для того, чтобы вскоре быть жестоко убитыми.

Тем временем Редиадис дал описание фрагментов устройства – первый технический, хотя и довольно расплывчатый отчет о предмете, который он назвал «крайне странным инструментом». Он отметил, что механизм помещался в деревянном ящике, как и навигационные приборы на современных ему кораблях, и заключил, что предмет этот не принадлежал к корабельному грузу, но был навигационным прибором, которым пользовалась команда.

По остаткам букв, расшифрованных Свороносом и Вильгельмом, Редиадис предположил, что надписи были инструкциями по обращению с прибором, и подчеркнул особую важность одного очень необычного греческого слова – . Это технический термин, относящийся к градуированной шкале. Слово использовалось в одном из самых ранних известных детальных описаний устройства астролябии, датируемом VI в. Исходя из этого Своронос и Редиадис сделали вывод, что Антикитерский механизм – это некая разновидность астролябии.

Астролябии принадлежат к числу самых хитроумных инструментов, применявшихся в древности. Это были своего рода калькуляторы. Они использовались для решения задач, связанных со временем и положением Солнца и звезд на небе, и были популярны вплоть до XVII в., когда их начали вытеснять все более точные часы и астрономические таблицы.

В астролябиях, однако, было нечто, чего не могли заменить новые технологии. Название ее значит «ловец звезд», и это совершенно уместно: держа гравированный металлический круг астролябии, вы держите на ладони все небо. Со времен Аристотеля считалось (и очень мало кто в этом сомневался), что Земля неподвижно покоится в центре Вселенной, Солнце обращается вокруг нее, а позади вращается сфера неподвижных звезд.

Астролябия – это плоский диск, поверх которого крутится круглая пластина, представляя двумерную картину вращения небес – такой, какой она видится с Земли. Солнце, звезды, горизонт и все небо показаны на ней в виде замысловатых схем. Надписи сегодня кажутся нам сложными и непонятными, но это результат многовековых астрономических наблюдений, и в них зашифровано наше место в видимой Вселенной.

В центре круглой основы инструмента – по латыни она называется mater, то есть «мать» – есть штырек, на который, как виниловый диск в проигрывателе, надевается плоская металлическая панель, так называемый тимпан. На нем выгравирована непонятная, но красивая паутина пересекающихся кривых, прямых и окружностей. Это карта небесной сферы,спроецированная на плоский диск, с северным полюсом в центре – так обычные географические карты показывают нашу шарообразную планету на плоском листе бумаги. На пластине выгравированы вертикальный модуль, указывающий север и юг, и горизонтальный, определяющий восток и запад. Ряд кривых и окружностей изображает небесный экватор (как если бы он был протянут прямо в небо), тропики Рака и Козерога, горизонт, а также различные отметки высот над горизонтом и градусы широты. Положение этих линий зависит от того, на каком расстоянии к югу или северу от экватора вы находитесь, поэтому к большинству астролябий прилагались сменные пластины, каждая для определенной широты.

Поверх этой жестко зафиксированной карты неба располагается вращающаяся панель под названием «паук». На этом диске отмечены главные созвездия и окружность, изображающая путь Солнца по небу. Конечно, все небо движется, поскольку Земля вращается, но, так как мы вращаемся вокруг Солнца, нам кажется, что оно движется немного быстрее, чем звезды, ежедневно обгоняя их на несколько градусов. Путь, который проделывает Солнце относительно звезд на протяжении года, называется эклиптикой, потому что единственное время, когда можно точно увидеть положение Солнца относительно звезд – это время затмения (по-гречески «эклипсис»). В древности 360-градусный круг эклиптики был разбит на двенадцать 30-градусных секторов по долготе, соответствовавших 12 знакам зодиака. Они были нанесены по окружности астролябии – это и была шкала, упомянутая в тексте VI в. и в надписи на Антикитерском механизме.

На «пауке» промежутки между созвездиями были вырезаны, так что можно было видеть небесную карту под ней (отсюда название этой пластины, означающее «сеть» или «паутина»). Точные положения звезд указывали стрелки, часто весьма впечатляющей формы – в виде кинжалов или языков пламени. По мере того как этот просвечивающий диск вращался по небесной карте, он показывал движение звезд по небу. Поверх «паутины» крепился вращающийся прямой стержень, называвшийся линейкой и представлявший Солнце. Точное положение Солнца на небесной карте определялось точкой, в которой линейка пересекала окружность эклиптики. Вначале линейку устанавливали относительно эклиптики, чтобы показать определенный день года, затем она вращалась вместе с «паутиной», изображая движение Солнца по небу в течение дня. Дополнительные линии на фиксированной пластине, отмечавшие часы, позволяли астрономам узнать время, когда Солнце или любая отмеченная на карте звезда достигнут определенной высоты.

Астролябии использовали в основном для астрономических предсказаний и наблюдений (на оборотной стороне были визиры для измерения высоты звезд или Солнца). Для навигации они были не слишком удобны. Мало того, что тяжелый металлический диск раскачивался бы на ветру, если бы вы попытались использовать его на палубе, но к тому же были и другие, более простые приспособления для измерения полуденной высоты Солнца, а именно это нужно, чтобы определить широту, на которой находится корабль. И астролябии не измеряли долготу – как далеко к востоку или западу вы зашли. Это было невозможно вплоть до XVIII в., когда легендарный британский часовщик Джон Харрисон добился такой точности хода часов, что их можно было брать в плавание и определять разницу между временем в родном порту и временем в том месте, где корабль находился сейчас, определенном по звездам.

Хотя ни одного инструмента, сделанного ранее IX в., до наших дней не дошло, астролябии почти наверняка были в ходу намного раньше. Живший во II в. греческий астроном Птолемей описал конструкцию астролябии (он называл ее астролабоном, и это была, скорее, армиллярная сфера, или небесный глобус. – Прим. ред.) и оставил множество астрономических наблюдений, возможно, сделанных с ее помощью. До наших дней дошел колоритный (хотя и мало похожий на правду) рассказ, будто Птолемей изобрел астролябию, когда ехал на осле, размышляя над своим небесным глобусом. Он уронил глобус, а осел наступил на него и раздавил, подав таким образом Птолемею идею. В других текстах есть, однако, указания на то, что астролябию изобрел Гиппарх, астроном, который жил и работал на Родосе во II в. до н. э. Именно у него Птолемей почерпнул немало сведений для своих астрономических трактатов.

Зодиакальная шкала, обнаруженная Свороносом и Редиадисом, определенно наводила на мысль, что Антикитерский механизм имел какое-то отношение к астрономии. Но он не был похож ни на одну известную на тот момент астролябию. Начать с того, что астролябии не были квадратными и не помещались в деревянных ящиках. Но главное – хотя у астролябии есть шкалы и стрелки, ей совершенно ни к чему зубчатые колеса.

Как все, кто видел механизм, профессор Редиадис был поражен сложностью систем передачи. Несмотря на относительно позднюю датировку Свороноса, отнесшего механизм к III в., он с трудом сопротивлялся мысли, что перед ним прибор, созданный куда позже. Редиадису система передач Антикитерского механизма напоминала устройство современных часов. И если бы не уверенность Свороноса в том, что прибор был сделан задолго до изобретения пружин, регуляторов хода и анкерного механизма, он бы «решил, что перед ним морской хронометр Харрисона».

Но, когда пришло время определить назначение механизма, Редиадиса не обескуражило отсутствие сходства с известными астролябиями. Он полагал, что, как и в обычной астролябии, древний прибор должен был использовать линию визира в сочетании с градуированной шкалой, чтобы измерять высоту звезд или Солнца в небе. Он предположил, что Антикитерский механизм – это совершенно иной тип астролябии, в котором время дня или положение Солнца не считывались по выгравированным картам и шкалам, а вычислялись механически с помощью набора шестеренок, а результат указывали стрелки. И хотя он назвал прибор «астролябией» (на следующие полвека определение это, как заметил один историк, «прилипло как банный лист»), на самом деле он описал род часового механизма, который работал не автоматически после завода, но вращался вручную и настраивался согласно движению звезд. Это была вдохновенная и довольно красивая догадка, выстроенная на редких намеках, содержавшихся в обломках Антикитерского механизма.

К сожалению, ни Редиадис, ни Своронос не задались вопросом, зачем кому-то понадобилось создавать такой сложный механизм, чтобы делать то, с чем прекрасно справлялась обыкновенная астролябия.

В 1905 г. другой историк мореплавания по имени Константин Радос, такой же, как и Редиадис, специалист по Саламинскому сражению, опубликовал работу, в которой утверждал, что Антикитерский механизм слишком сложен для астролябии. Он тоже сравнил систему зубчатых передач с часовым механизмом и даже, как он полагал, заметил остатки металлической пружины в одном из обломков. Так может ли быть, что это все-таки механические часы с заводом? Радос не мог поверить, что такое сложное устройство могло применяться на том корабле, с которого подняли античные статуи у Антикитеры. Он предположил, что прибор мог затонуть в результате другого, более позднего кораблекрушения и лишь случайно оказался среди более древних обломков.

Еще через два года «в борьбу» вступил молодой немец Альберт Рем. Позже он стал одним из крупнейших в мире специалистов по античным надписям. Но тогда он только что поступил на работу в Мюнхенский университет и лишь начинал делать себе имя. Разочарованный недостатком технических подробностей в описании Редиадиса и плохим качеством фотографий, он отправился в Афины, чтобы лично изучить обломки, после чего поддержал Радоса, придя к выводу, что, хотя механизм определенно древний, он никак не может быть разновидностью астролябии.

К тому времени обломки подверглись осторожной, но все же не слишком удачной очистке. Она открыла новые отметки и была необходима, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение бронзы, однако в ходе процедуры были утрачены некоторые наружные детали. В результате очистки, однако, Рему удалось прочитать на передней шкале третьего фрагмента прежде скрытое и крайне важное слово: . Это греческое название месяца древнеегипетского календаря. Не было никакого сысла указывать названия месяцев на астролябии, утверждал Рем, да и на любом другом навигационном приборе.

Он предположил, что обломки представляют собой остатки прибора планетарий. При повороте рукоятки шестерни разного размера могли передавать движение пропорционально скоростям известных тогда планет – Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна, показывая их приблизительное положение при взгляде с Земли в разные дни, недели и месяцы года.

В 1910 г. рассерженный Редиадис дал ответ. В новой работе он утверждал, что, даже если механизм и не является астролябией, еще менее вероятно, что это может быть планетарий – шестерни слишком слабые и плоские для устройства сферической формы. Вдобавок он повторил свой несколько сомнительный старый аргумент: раз прибор находился на корабле и помещался в деревянной шкатулке, то, скорее всего, он относился к корабельному оборудованию.

После этого изучение механизма приостановилось, хотя перебранка между некоторыми всемирно известными историками науки продолжалась. Единственное крупное исследование обломков в эти годы относительного затишья провел Ион Теофанидис, контр-адмирал греческого флота. Он заинтересовался механизмом в 1920-е гг., когда готовил статью для морской энциклопедии о путешествиях апостола Павла, который в I в., распространяя христианство, неоднократно пересекал Средиземное море, пока не попал в кораблекрушение у Мальты, когда его везли в качестве заключенного в Рим.

Теофанидис опубликовал свои выводы в 1934 г. Когда известковый налет счистили, обнаружилось большое кольцо на лицевой пластине главного фрагмента механизма с градуированной шкалой по окружности. Могла ли это быть зодиакальная шкала, упоминавшаяся в надписи?

Теофанидис также подтвердил, что большое крестообразное зубчатое колесо вовлекало во вращение несколько меньших шестерен. Он также описал рукоятку сбоку, которая, по-видимому, приводила в движение главное колесо, когда ее вращали вручную, предположил Теофанидис, или, возможно, с помощью водяных часов. Он также отметил, что буквы были выгравированы столь искусно, что над ними явно трудился высококвалифицированный мастер, а не простой работяга. И, как и все специалисты в морском деле, Теофанидис был убежден, что механизм представляет собой навигационный прибор. А надписи – это инструкции или правила, которые капитан мог записать для себя лично.

Вдобавок к этому, как и Рем, Теофанидис считал, что приспособление использовалось для вычисления точного положения Солнца, Луны и планет, а передаточные отношения зубцов разных шестерен обеспечивали правильное отображение скорости движения светил. Но он не мог полностью отбросить мысль об астролябии. В некоторых выгравированных числах он увидел те же отношения, что и между прямыми и окружностями астролябии, и предположил, что надписи – это инструкции по совмещению этих отметок с линейкой и компасом так, чтобы их можно было использовать вместе с прибором для решения различных астрономических и навигационных задач. Он также предположил, что, установив стрелки прибора в соответствии с тенью, которую отбрасывает стержень, помещенный в центр концентрических окружностей, можно, приведя механизм в движение, вычислить точное местонахождение корабля.

Теофанидис увлекся Антикитерским механизмом и провел много лет, изучая фотографии его фрагментов и пытаясь построить его модель. Ему даже пришлось продать несколько принадлежавших его семье домов в центре Афин, чтобы финансировать исследования. Но больше он ничего не опубликовал. Значительная часть его обширных трудов не получила известности, оставшись после его смерти лежать в виде пыльных кип бумаг в доме его семьи.

Между тем Альберт Рем поднимался по карьерной лестнице все выше и выше и в 1930 г. стал ректором Мюнхенского университета, превратившись в одного из самых влиятельных ученых страны. Но жизнь вокруг него менялась. С середины 1920-х гг. усиливалось влияние нацистской партии, к этому добавился экономический спад. Рем с ужасом замечал, что нацистское движение набирает силу среди его студентов, и делал все, чтобы разубедить их, но без большого успеха. Когда в 1933 г. к власти пришел Адольф Гитлер, многим евреям-коллегам Рема не осталось иного выбора, кроме как бежать из страны. Сам Рем продолжал громко протестовать, вызывая все большее неудовольствие режима, и в 1936 г. его вынудили подать в отставку.

Через девять лет, когда Вторая мировая война закончилась, Рема снова назначили ректором в знак признания его заслуг в сопротивлении нацизму. Но он недолго занимал этот пост. Он столь же откровенно выступал против новых властей, не признававших важность классических исследований для немецкого образования, и в 1946 г. снова был смещен с должности. Подобное упорство было присуще Рему во всем: он, как и Теофанидис, не мог забыть о древних шестернях Антикитерского механизма. После первой своей публикации о нем он всю жизнь изучал фрагменты устройства, намереваясь окончательно разгадать, как оно работало, и одной триумфальной исчерпывающей работой заставить всех критиков замолчать.

В то время как Рем сопротивлялся нацистскому режиму, тень Гитлера накрыла и Афины. В апреле 1941 г. в город вступили немецкие войска. Король и правительство бежали на Крит (кроме премьер-министра Александроса Коризиса, который в отчаянии застрелился), Национальный археологический музей был закрыт. Ценные экспонаты убрали со стендов и спрятали в заколоченных ящиках – некоторые в пещерах в холмах вокруг Афин, некоторые в подземных хранилищах Банка Греции, а остальные в подвалах самого музея, где их торопливо засыпали песком. Там экспонаты переждали долгие темные годы оккупации, сокрытые от мародерствующей армии. К несчастью, спрятать таким же образом городские запасы продовольствия было невозможно. Немецкие солдаты, не озаботившиеся снабжением, разграбили все афинские склады. К моменту, когда спрятанные экспонаты снова увидели свет, десятки тысяч афинян умерли от голода.

Когда оккупация закончилась, Грецию несколько лет терзала гражданская война, но музей все-таки открылся вновь под руководством нового директора Христоса Карузоса, и в период между 1945-м и 1964-м те экспонаты, что не пропали в годы смуты, постепенно возвращались в экспозицию. Антикитерский механизм пережил все, но к этому времени о нем успели подзабыть. Историки науки, яростно спорившие о его датировке и назначении, отошли в мир иной, а в глазах искусствоведов и археологов, работавших в музее теперь, обшарпанные обломки не могли идти ни в какое сравнение с прекрасными вазами и статуями, заполнявшими залы. Так что таинственные куски не были выставлены вместе с другими предметами из Антикитеры. Они вновь лежали в ящике в запасниках.

3. Военные трофеи

…Сулла… вступил в город в полночь – грозный, под рев бесчисленных труб и рогов, под победные клики и улюлюканье солдат, которые, получив от Суллы позволение грабить и убивать, с обнаженными мечами носились по узким улицам. Убитых не считали, и вплоть до сего дня лишь по огромному пространству, залитому тогда кровью, судят об их множестве.
Плутарх. Сулла, XIV[3]

Изогнутая деревянная корма высоко вздымается над водой. За ее изгибом прячется крошечный камбуз, покрытый терракотовой черепицей. Внутри о чем-то разговаривают двое. Дым от очага, извиваясь, уходит в звездное небо.

Рядом, у переборки, сложены глиняные кувшины с заостренным дном – амфоры, а позади рассекают воду два огромных рулевых весла, просунутые в отверстия в прочно обшитом корпусе. Чуть дальше на палубе, у основания крепкой мачты, тускло мерцает желтый огонек масляной лампы. На самой мачте, вздымающейся из середины корабля, закреплен яркий квадратный парус. Сложная система снастей позволяет поднимать и спускать его, словно гигантские жалюзи, с помощью равномерно расположенных на нем вертикальных канатов. Нос корабля, как и корма, загнут вверх над волнами. Это придает кораблю торжественный облик, а эффект дополняет франтовато выдвинутая вперед малая мачта со вторым квадратным парусом.

Корабль сидит в воде необычно низко. Под палубой в трюмах сложен груз. В порту команда с помощью канатов и воротов поднимала его с причала и опускала сквозь люки в трюм. Вначале погрузили несколько тяжелых статуй из лучшего паросского мрамора – огромные фигуры людей и коней, такие тяжелые, что натянутые до предела канаты скрипели. Оставшееся место заняли бронзовые и мраморные статуи меньшего размера, роскошная мебель, оружие, стеклянные сосуды и, наконец, хрупкий механизм, напоминающий часы.

А потом паруса подняли, и статуи уставились вечно открытыми глазами в темноту трюма, направляясь в порт, которого кораблю не суждено было достичь.

Справедливости ради следует отметить, что ученые, изучавшие Антикитерский механизм до Второй мировой войны, ни к каким определенным выводам так и не пришли. Они обнаружили несколько разрозненных намеков, в том числе название месяца и зодиакальную шкалу, которая наводила на мысль, что назначение прибора было скорее астрономическим, чем навигационным, и поэтому он, скорее всего, был частью груза корабля, а не принадлежал к его оборудованию. Но, несмотря на все домыслы, о загадочных обломках нельзя было сказать ничего определенного, кроме того, что они были греческого происхождения и относились к периоду между II в. до н. э. и III в. н. э.

Однако тщательное изучение деталей зубчатых колес и надписей было не единственным способом исследовать механизм. С тех пор как были найдены остатки перевозившего его корабля, археологи изучали и остальной спасенный груз. Их открытия помогли нарисовать живую картину той эпохи, узнать, куда направлялся корабль. Исходя из этого можно было делать предположения относительно происхождения Антикитерского механизма и того, как он оказался в своем последнем путешествии.

Когда в начале 1900-х гг. антикитерские находки прогремели в прессе, археология делала первые неуверенные шаги. Ученым не были известны античные корабли, с которыми можно было бы сравнить найденный, а потому они не могли с высокой степенью точности судить о том, кто и когда его построил. В докладе Археологического общества 1902 г. об антикитерских находках просто отмечается, что доски корпуса плотно скреплены между собой деревянными шипами, плотно входящими в отверстия в торцах соседних досок, что говорит «об искусном методе кораблестроения».

С самого начала больше всего внимания уделялось статуям, найденным в грузе корабля. Они явно были греческими и относились к разным эпохам между V и I вв. до н. э. В спорах об их возрасте летели искры, но все сходились в том, что бронзовые статуи моложе и лучшего качества, чем мраморные, походившие на поздние копии классических оригиналов.

Считается, что древние греки достигли вершин художественного мастерства в IV и V вв. до н. э. В последовавший затем эллинистический период (длившийся со времени смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. и до установления римского господства во II–I вв. до н. э.) все катилось по наклонной. С художественной точки зрения продвижение еще продолжалось, но прежнего вдохновения и новаторства не было. Скульпторы и другие художники, несмотря на высочайшее техническое мастерство, склонны были скорее следовать прошлому, чем смотреть в будущее, и предпочитали копировать стиль старых мастеров. В сущности, несмотря на такие яркие исключения, как Архимед и Герон, остановился и поиск новых знаний. Великими мыслителями Древней Греции считались титаны классической эпохи, такие как Сократ, Платон и Аристотель.

Другой заметной чертой эллинистического периода стал упадок городов-государств материковой Греции, таких как давние великие соперники Афины и Спарта. В тени все более возвышающегося Рима они утрачивали былое значение. Молодые и амбициозные греки уезжали на восток гигантской империи, созданной завоеваниями Александра, в особенности в Александрию и Антиохию, столицы Египта и Сирии, ставшие новыми центрами эллинистической культуры.

Когда антикитерские обломки были обнаружены, Валериос Стаис, директор Афинского национального археологического музея, сразу отнес их к эллинистическому периоду, а именно ко II в. до н. э., как к наиболее вероятному времени крушения корабля. Наряду со статуями собиратели губок подняли множество терракотовых сосудов – амфор, в которых хранились различные продукты, в том числе продовольствие для команды. Хотя они обросли раковинами, один из моряков с «Сироса» смог счистить часть наростов перочинным ножом и обнаружил греческие и латинские буквы, обозначающие емкость амфор. Стаис счел использование и латинских, и греческих букв указанием на эллинистическую эпоху, когда Рим уже вошел в силу, но еще не установил свою власть над Грецией.

Однако это исключало датировку специалиста по нумизматике Иоанниса Свороноса, отнесшего надпись на Антикитерском механизме к III в. И конечно, у Свороноса была другая теория. Убежденный в том, что такой ценный груз, как статуи, не могли не упомянуть в античных текстах, он в поисках информации изучал записи из архивов многих городов.

В конце концов ему удалось найти документ IV в. из Аргоса, города в материковой Греции, упоминавший произведения искусства, схожие с теми, что были найдены в обломках антикитерского корабля. «Загадка решена, – гордо заявлял он и в газетных статьях, и всем, кто хотел его слушать. – Ценный груз шел из Аргоса, вероятно, где-то в 300-е гг. и, скорее всего, направлялся в Константинополь – тогдашнюю столицу Восточной Римской империи».

Но даже если убрать за скобки несколько нетрадиционные методы Свороноса, статуи сами по себе мало что могут сказать о точной дате кораблекрушения. Эти классические шедевры могли хранить и выставлять столетиями. Ведь восхищаемся же мы сегодня Джокондой или Антикитерским юношей, так что произведениям искусства, найденным на корабле, могло быть, когда он пошел ко дну, уже сотни лет. Но они дают важный ключ к определению принадлежности корабля: на ступнях бронзовых статуй сохранились следы свинца, с помощью которого они прикреплялись к подножию. Корабль вез не новые статуи на продажу. Они уже стояли где-то в течение некоторого времени, прежде чем их торопливо сняли с пьедесталов. Другими словами, статуи были украдены.

Преступник был известен – римляне. С середины II в. до н. э. их несокрушимые легионы постепенно захватывали Средиземноморье. А с подвластных им территорий они вывозили рабов, продовольствие, золото, а также произведения искусства. Римлянам нравилась иноземная культура, и они забирали для украшения Рима все, что могли. Статуи, картины, мебель, ценные бронзовые и серебряные изделия – как классические произведения, так и новые работы – прибывали из-за моря, чтобы украсить виллы и дворцы императоров, чиновников, любителей искусства, ценивших шедевры из Египта, Азии и в особенности из Греции.

Даже здания в Элладе не были в безопасности. Резные мраморные блоки и фризы тоже грузили на корабли, чтобы использовать их для украшения общественных зданий, таких как театры и храмы. Близ Махдии в Тунисе около 100 г. до н. э. затонул корабль, перевозивший из Афин в Рим 70 огромных мраморных колонн.

Пусть все это были косвенные признаки, но в одном Стаис и Своронос могли сойтись: корабль, перевозивший Антикитерский механизм, скорее всего, был римским судном, груженным произведениями искусства и другими сокровищами, награбленными в греческих городах.

На том дело и застряло, пока спустя несколько десятилетий и две мировые войны остатками Антикитерского корабля не заинтересовалось новое поколение археологов и подводников. В 1953 г. пионеры подводного плавания Жак-Ив Кусто и Фредерик Дюма путешествовали по Средиземному морю на своем корабле «Калипсо» в поисках приключений, в которых можно было бы испытать недавно изобретенные ими акваланги. Услышав об Антикитере и заинтересовавшись опасностями этого места, они решили проверить, нет ли там еще сокровищ, которые не смогли поднять собиратели губок.

Дюма описывает эту экспедицию в своей книге «Тридцать веков под водой», написанной в 1972 г. Один из обычных в этих краях шквалов вынудил их некоторое время оставаться на Китере, и аквалангисты отправились в крошечный антикитерский порт Потамос, где за полвека до них прятались от шторма Контос и его команда. В тот раз Дюма впервые погрузился в воды Антикитеры, настолько прозрачные, что казалось, он может упасть прямо на дно. Сперва он не увидел никаких обломков корабля или останков груза, только темную приподнятую платформу, с которой спускались длинные зеленые ленты посидонии. Но, обследовав место, Дюма убедился, что большая часть корабля все еще там, затянутая в морское дно.

Любая органика на только что затонувшем корабле – подлинный пир для морских тварей. Корабельные черви (на самом деле это вид моллюсков), бактерии и другие организмы безжалостно истачивают деревянный корпус, проделывая в нем ходы, пока он не обрушивается под весом своего содержимого. В конечном счете древесина рассыпается, оставляя лишь груду груза, как те беспорядочно лежавшие статуи, поразившие Элиаса Статиадиса во время его первого погружения у Антикитеры. Но корпус необязательно исчезает полностью. По мере того как морские организмы живут, едят и умирают, они оставляют продукты жизнедеятельности, которые со временем опускаются и засыпают нижнюю часть затонувшего судна. Это защищает обломки от других любителей пообедать. Со временем осадки твердеют, погребая сохранившиеся останки в известняковой гробнице.

Последующие погружения, во время которых аквалангисты раскапывали дно, принесли всего лишь несколько глиняных черепков. Множество историй ходило о сокровищах, скатившихся с подводного уступа, за пределы досягаемости собирателей губок и водолазов, – о тех статуях, принятых за каменные глыбы и сброшенных на глубину. Так что однажды тихим вечером Дюма предпринял глубоководное погружение, используя для страховки якорную цепь «Калипсо». Утес уходил на глубину почти 90 м, и там, насколько хватало глаз, простиралось ровное песчаное дно, усеянное крупными горгоновидными голубыми кораллами. Дюма тогда не нашел никаких остатков корабля. Но он не мог рисковать, долго оставаясь на такой глубине, его мозг был отуманен глубинным опьянением, и он устремился по якорной цепи к поверхности. За эту краткую вылазку он поплатился вторым в жизни приступом кессонной болезни – плечо болело так, что казалось, оно сломано.

Отсутствие находок не обескуражило Кусто. Несколько следующих дней он провел, исследуя остатки другого корабля, которые его экспедиция обнаружила всего в 300 м. Там не было статуй, но были сотни амфор – должно быть, это было торговое судно, перевозившее обычный груз. Однако перед отплытием Дюма настоял на возвращении к прежнему месту ради одного последнего погружения. Он сделал из стальной трубы примитивный насос, который приводился в действие компрессором на борту корабля, и, погружая трубу в песок, нашел множество черепков. Наконец, в последней попытке он наткнулся на нечто твердое:

На дне последней проделанной воронки, примерно в двух ярдах от скал, труба уперлась прямо в корпус затонувшего корабля, прекрасно сохранившийся под полутора футами песка. Если бы у меня было больше времени!

Он даже увидел следы краски на дереве двухтысячелетней давности. Нижние части корабля, как и тот груз, что оказался похоронен под слоем осадков, определенно остались под слоем песка невредимыми. Опасаясь воздействия азота, Дюма был вынужден подняться на поверхность. И когда «Калипсо» на следующий день направилась к новым приключениям, голова его была полна планов возвращения и дальнейших раскопок. Он еще не знал, что пройдет больше 20 лет, прежде чем эти планы осуществятся.

Очередной прорыв к пониманию происхождения корабля был сделан в Афинах. Когда Дюма и Кусто уходили с Антикитеры, американский археолог Вирджиния Грейс работала вместе с молодой греческой выпускницей университета Марией Савватиану над каталогизацией 25 000 отбитых ручек амфор, найденных в разных местах Средиземноморья, но лежавших так и не рассортированными в Национальном археологическом музее.

Савватиану искала способ, с помощью которого можно было бы определять место происхождения различных амфор, и в 1954 г. наткнулась на статью Свороноса 1903 г., в которой он описывал антикитерские находки. Там была черно-белая фотография нескольких спасенных амфор, выставленных у стены. Взволнованная Савватиану показала снимок Грейс. Используя его, можно было отыскать в грудах, хранящихся в музее, антикитерские амфоры.

Сразу после поднятия с морского дна они не слишком заинтересовали археологов. Тогда никаких других обломков поблизости не обнаружили, и, хотя предметы римского и греческого происхождения находили по всему Средиземноморью, немногие были точно датированы. Все, что могли сделать ученые, – примерно указать век, к которому мог относиться предмет. Но с 1900 г. археология сильно изменилась. К 1950-м гг. были обнаружены обломки сотен затонувших кораблей (и открытия продолжились – сегодня только в Средиземном море найдено больше 1000 кораблей, затонувших до 1500 г.). А раскопки на суше стали куда более точной наукой – памятники аккуратно, слой за слоем, расчищают, сопоставляя каждый слой с конкретными историческими событиями.

Если бы Грейс смогла найти антикитерские амфоры, ей, вполне вероятно, удалось бы определить их возраст и, таким образом, возраст затонувшего корабля. Но, просмотрев другие снимки в работе Свороноса, она поняла, что можно определить возраст и прочих не внесенных в каталоги предметов, стеклянных и керамических. Поэтому Грейс подключила к работе некоторых своих друзей и коллег из небольшого сообщества американских археологов, работавших в Афинах, чтобы выяснить, когда затонул корабль и откуда он вышел. Среди них был специалист по ранней римской керамике, директор Американской школы классических исследований в Афинах (ASCSA) Генри Робинсон, а также его друг, эксперт по керамике эллинистической эпохи Роджер Эванс из Пенсильванского университета в Филадельфии, которого часто можно было видеть на раскопках древнего афинского рынка. Глэдис Вайнберг из Университета Миссури взялась за стеклянные изделия, а журналист и археолог Питер Трокмортон принялся изучать рассохшиеся деревянные обломки самого корабля.

Чтобы получить доступ в запасники музея, пришлось уговаривать греческих служащих – они, мягко говоря, не любили пускать туда иностранных специалистов. И даже когда допуск был получен, до решения задачи было очень далеко. Как и амфоры, большая часть антикитерских находок ни разу не была должным образом описана и внесена в каталоги, а после Второй мировой войны и изменений в системе управления немалая доля находок, описанных в 1903 г., оказалась вовсе утрачена. Чтобы определить, какие из покрытых пылью предметов в запаснике происходят с Антикитеры, требовалось сопоставить их с теми, что были сфотографированы или зарисованы в то время, а затем внимательно оглядеться и понять, что еще могло быть частью той же серии.

Трокмортон был опытным ныряльщиком, работавшим вместе с собирателями губок на раскопках нескольких затонувших кораблей в Средиземном море. Грейс хорошо его знала, потому что часто помогала ему датировать амфоры, которые он поднимал на поверхность. Одной из его экспедиций были раскопки заполненной слитками галеры близ мыса Гелидония, у обожженных солнцем берегов Турции. Там он работал вместе с группой, в которой был и Фредерик Дюма. Французу не слишком нравился богатый американец, и он сетовал, что того больше интересуют ценные сувениры, а не научное значение раскопок. У мыса Гелидония, говорил Дюма, Трокмортон «стал счищать водоросли с первой поднятой глыбы, чтобы увидеть слитки, – еще до того, как мы вынесли ее на берег. Мне пришлось потребовать от него прекратить это и следовать научному протоколу».

Тем не менее работа Трокмортона в Средиземном море имела громадное влияние в эпоху, когда морская археология только начинала становиться научной дисциплиной (она всегда на несколько шагов отставала от наземной). Мало кто разбирался в античном кораблестроении так, как он.

В запасниках музея Трокмортон нашел дюжину обломков обшивки, валявшихся в ящике и сильно ссохшихся, после того как испарилась вода. Он определил породу дерева – это был вяз из центральной Италии, а значит, корабль наверняка построили римляне (греки обычно использовали сосну с Самоса или из Алеппо). А в странной конструкции, заинтриговавшей археологов в 1901 г., Трокмортон немедленно опознал крепление «шип – паз».

Современные деревянные суда обычно начинают строить с каркаса, а обшивку бортов крепят, когда каркас уже приобретает форму корпуса. Но древние строили свои суда совершенно иначе. Доски сначала плотно соединяли с помощью деревянных шипов так точно, что Кусто однажды заметил: это «больше напоминает работу столяра-мебельщика, чем корабельного плотника». И только после того как доски соединялись так, что получался гладкий водонепроницаемый корпус, изнутри встраивались ребра каркаса.

Такой способ постройки кораблей применялся больше 3000 лет всеми – от египтян до римлян, несмотря на то что был очень трудоемким. До сих пор неясно, почему кораблестроители так долго не переключались на куда более быстрый и дешевый метод, когда вначале строится каркас. Возможно, дело в том, что корабли, построенные по принципу «шип – паз», действительно служили столетиями, если были сделаны правильно.

Трокмортон расстроился из-за того, что служащие музея не разрешили вывезти из Афин ни кусочка дерева для дальнейшего изучения. Но один крошечный фрагмент в итоге подвергся исследованию, невозможному во времена Свороноса и Стаиса, – радиоуглеродному анализу.

Ядро атома углерода содержит шесть протонов – именно это делает его углеродом. Количество нейтронов в ядре может варьировать, так что существует углерод-12 (в его ядре шесть нейтронов) или углерод-13 (семь нейтронов). Оба стабильны и могут находиться в атмосфере сколь угодно долго. Но в очень небольшом количестве – примерно одна часть на триллион частей всего углерода Земли – существует и углерод-14 (восемь нейтронов). Он возникает, когда высокоэнергетические частицы из космоса – космические лучи – поражают атомы в верхних слоях атмосферы, выбивая из них нейтроны. Когда один из таких нейтронов сталкивается с атомом азота-14 (семь протонов, семь нейтронов), он проникает в ядро и, чтобы сохранить счет, выбивает из него протон. Возникает углерод-14. Эта форма углерода нестабильна, и она подвергается очень медленному радиоактивному распаду, превращаясь снова в азот-14.

Углерод-14 содержится в воздухе, и мы постоянно вдыхаем его в мизерном количестве и включаем в состав белков, жиров и углеводов, составляющих наши тела. Он постепенно превращается в азот, но, поскольку мы вдыхаем его на протяжении всей жизни, доля его в организме остается примерно такой же, как в атмосфере. Однако стоит человеку умереть, и процесс останавливается. Содержание углерода-14 в останках очень медленно снижается по мере распада и примерно за 6000 лет сокращается наполовину. Это относится ко всем живым организмам – от моряка на корабле до корабельного червя, проедающего ходы в деревянном корпусе, и дерева, пошедшего на его постройку.

Измеряя количество углерода-14 в древесине и сравнивая его с количеством углерода-12 и углерода-13, которое остается постоянным, можно узнать, когда дерево было срублено. Такой анализ позволял дать первую точную датировку остатков антикитерского корабля.

Страницы:

Читать бесплатно другие книги:

Эмоциональный интеллект 2.0

Гривз Джин

Об эмоциональном интеллекте (EQ) заговорили не так давно, в 1990-м, до этого успех больше связывали ...

Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?

Нефедова Татьяна

Известные специалисты по российскому селу Татьяна Нефедова (Институт географии РАН) и Джудит Пэллот ...

Оставленные истории

ElisonCha

Простые истории. Они по точке складываются в жизнь. Ненавязчиво, витиевато, не без морали и юмора. И...

Я – С. Б. Проханов

Валенко Анна

Свою первую книгу я посвятила "Театру Луны", моим дорогим Артистам. Именно они послужили выходу в св...

Убить иллюзии. Универсальные правила

Курпатов Андрей

Психологические проблемы у разных людей разные, но в основании этих проблем лежат четыре фундаментал...

Быть эгоистом. Универсальные правила

Курпатов Андрей

Надо ли себя любить? – вопрос, которым рано или поздно задается каждый из нас. По природе своей чело...