Милые кости Сиболд Элис
Поглядев на Рэя, Рут ответила:
— Вообще-то, у меня намечены кое-какие дела — я к вам попозже загляну.
Хэл привез барабаны, отрегулированные по высоте для моего брата. У них с бабушкой Линн было на этот счет полное единодушие: хотя до тринадцатилетия Бакли оставалась еще пара недель, он просто не находил себе места.
Сэмюел не поехал с Линдси и Бакли встречать моих родителей из больницы. Для них возвращение домой обещало быть вдвойне знаменательным. Моя мама неотлучно сидела с отцом двое суток. За это время мир изменился — и для них, и для всей нашей семьи.
Более того, теперь я видела, что перемены на этом не закончатся. Невзирая ни на что.
— Знаю, еще рановато, — сказала бабушка Линн. — Но тем не менее: что будете пить, мальчики?
— Вроде бы нам обещали шампанское, — отозвался Сэмюел.
— Это позже, — возразила бабушка. — А пока могу предложить аперитив.
— Я пас, — сказал Сэмюел. — Хочу дождаться Линдси.
— А ты, Хэл?
— Нет, мне еще сегодня учить Бака стучать на ударных.
Бабушка Линн сильно сомневалась, что все знаменитые джазисты были трезвенниками, но спорить не стала.
— Что ж, тогда насладимся искристой водичкой со льдом.
Она вернулась на кухню. После смерти я прикипела к ней сильнее, чем могла себе представить в земной жизни. Не поручусь, что в тот момент она решила завязать с выпивкой; но теперь до меня дошло, что привычка заглядывать в рюмку составляла одну из черточек ее удивительного характера. По мне, если эта слабость была самым большим ее грехом, то и на здоровье.
Бабушка Линн достала из морозильника формочки со льдом и над раковиной извлекла кубики. Ровно семь штук в каждый бокал. Повернув кран, она немного выждала, чтобы вода стала как можно холоднее. Ее Абигайль вот-вот вернется домой. Ее сумасбродная Абигайль, ее любимица.
Но пока, глядя в окно, она могла поклясться, что возле дворовой крепости Бакли сидит девушка, одетая по моде ее юности, и смотрит на нее в упор, В следующее мгновение девушка исчезла. Бабушка тряхнула головой. Наверно, почудилось от переутомления. Лучше об этом помалкивать.
Когда папина машина свернула на подъездную аллею, у меня возникло сомнение: этого ли я ждала — чтобы моя семья направилась домой, а не ко мне? Чтобы все радовались друг другу в мое отсутствие?
При свете дня мой папа стал как-то ниже ростом и тоньше в кости, но его глаза светились благодарностью, чего не случалось многие годы.
А мама с каждой минутой подходила к мысли о том, что, возможно, она все-таки приживется дома.
Все четверо, как по команде, вышли из машины. Бакли, выбравшись с заднего сиденья, бросился к моему отцу: тот мог бы обойтись без посторонней помощи, но Бакли, видно, хотел оградить его от мамы. Линдси, привыкшая все держать под контролем, следила за ним поверх капота. Она несла ответственность за семью — так же, как мой брат; так же, как мой отец. Повернув голову, она встретила мамин взгляд, устремленный на нее сквозь букет желтых нарциссов.
— Что-то не так? — спросила Линдси.
— Ты — копия папиной матери, — ответила моя мама.
— Не забыть бы сумки, — сказала в ответ моя сестра.
Они вдвоем подошли к багажнику, а Бакли повел папу к крыльцу.
Линдси уставилась в темное чрево багажника. У нее был один-единственный вопрос:
— Ты снова его бросишь?
— Я сделаю все, чтобы этого не произошло, — выговорила моя мама, — но обещать не могу.
Линдси медленно подняла голову и встретила ее вызывающий взгляд; точно такой же вызов был и в глазах повзрослевшей до срока девочки, чья жизнь потекла быстрее с того дня, когда полицейские объявили, что на земле слишком много крови, а значит, дочери/сестры/ребенка нет в живых.
— Мне все про тебя известно.
— Хорошо, что предупредила.
Моя сестра достала из багажника сумку. Вдруг они услышали радостный вопль. На крыльцо выскочил Бакли.
— Линдси! — Его серьезность как рукой сняло: это был жизнерадостный пухлый ребенок. — Иди посмотри, что мне привез Хэл!
Бакли ударил в барабан. И сразу, не останавливаясь, — еще, еще и еще. Через пять минут этой какофонии один лишь Хэл сохранял способность улыбаться. А все остальные заглянули в ближайшее будущее: там их ждал несмолкаемый грохот.
— Не пора ли освоить щеточки? — предложила бабушка Линн.
Хэл не возражал.
Моя мама протянула бабушке нарциссы и под тем предлогом, что ей надо в ванную, сразу же поднялась наверх. Все поняли, куда она пошла: в бывшую мою комнату.
Она стояла на пороге совсем одна, как на океанском берегу. Комната по-прежнему была оклеена бледно-лиловыми обоями. Все та же мебель, за исключением бабушкиного кресла.
— Я люблю тебя, Сюзи, — проговорила она.
Эти слова меня просто сразили, ведь в последнее время их повторял мне только отец, но в глубине души я, конечно, ждала их от мамы. Ей потребовалось немало времени, чтобы проверить, не сокрушит ли ее эта любовь, и я не поторапливала: уж чего-чего, а времени у меня было навалом.
На моем комоде она заметила фотографию, которую бабушка Линн вставила в золоченую рамку. Это была самая первая мамина фотография: сделанный мною тайный портрет Абигайль, которая поднялась чуть свет и еще не успела подкрасить губы. Сюзи Сэлмон, начинающий фотоохотник, удачно поймала момент: женщина смотрит вдаль поверх туманной пригородной лужайки.
Она для виду зашла в ванную, с шумом включила воду и сдвинула полотенца. Ей с первого взгляда стало ясно, что эти полотенца, нелепого песочного цвета, да еще с вензелями — очередная нелепость, — могла купить только ее мать. Но в следующее мгновение моя мама уже насмехалась только над собой. Сама-то она в последние годы не оставляла на своем пути ничего, кроме выжженной земли. А мать — допустим, заглядывает в бутылку, зато умеет любить; хоть и с причудами, зато надежная, как скала. Не пора ли оставить в покое не только мертвых, но и живых — начать принимать их такими как есть?
Ни в ванной комнате, ни в теплой воде, ни в сливном отверстии меня не было; я не выглядывала из зеркала, не пряталась, ужавшись до микроскопических размеров, за щетинками зубных щеток Линдси и Бакли.
Сама не знаю по какой причине, но терзавшая меня тревога (воцарится ли в доме согласие? надолго ли воссоединились родители? найдет ли Бакли, кому излить душу? исцелится ли мой папа от своих недугов?) притупилась, а вместе с нею притупилось и желание непременно видеть скорбь моих близких. Впрочем, тревога до сих пор нет-нет да и нахлынет вновь. Как и скорбь. И так будет всегда.
В гостиной Хэл направлял запястье Бакли, а тот сжимал в руке проволочную щеточку для игры на ударных.
— Видишь, тут струна? Легонько махни щеткой, вот так.
Бакли послушно выполнил его указание, а потом устремил взгляд к Линдси, которая устроилась на диване.
— Это круто, Бак, — одобрила моя сестра.
— Как гремучая змея!
Хэлу понравилось такое сравнение.
— Точняк, — подтвердил он, а сам уже прикидывал, не сколотить ли на досуге собственный джаз-банд.
Мама спустилась вниз. Войдя в комнату, она встретила взгляд отца. Жестом показала, что она в полном порядке, просто надо привыкнуть к этому воздуху, как в горах.
— Эй, публика! — прокричала из кухни бабушка Линн. — По местам! Сейчас перед вами выступит Сэмюел.
Все засмеялись, но тут же опять замкнулись в себе, хотя желали совсем другого, — и на пороге возникла бабушка Линн в сопровождений Сэмюела. В руках у нее был поднос с бокалами для шампанского. Сэмюел мельком взглянул на Линдси.
— Линн мне поможет, — сказал он, — попросим ее наполнить бокалы.
— В этом деле ей нет равных, — вставила моя мама.
— Абигайль? — окликнула ее бабушка Линн.
— Да?
— Я тоже рада тебя видеть.
— Продолжай, Сэмюел, — сказал папа.
— Хочу сказать, мне очень приятно быть с вами вместе.
Но Хэл знал своего брата.
— Ох, темнишь, артист. А ну-ка, Бак, сбацай ему что-нибудь для храбрости.
На этот раз Хэл не стал его поучать, и Бакли, как умел, пару раз махнул щеточкой по струне.
— Хочу сказать, мне очень приятно, что миссис Сэлмон вернулась домой, и мистер Сэлмон тоже вернулся домой, а я имею честь жениться на их прекрасной дочери.
— Лучше не скажешь! — воскликнул папа.
Моя мама взяла поднос из рук бабушки Линн, и они сообща наполнили бокалы.
Глядя, как мои родные смакуют шампанское, я размышляла о том, что их жизнь ведет отсчет от моей смерти: до и после, но когда Сэмюел, собравшись с духом, на виду у всех поцеловал Линдси, мне стало ясно, что их судьба круто взмывает вверх и теперь пойдет иными дорогами.
На месте пустоты, возникшей с моей гибелью, постепенно вырастали и соединялись милые косточки: одни хрупкие, другие — оплаченные немалыми жертвами, но большей частью дорогие сердцу. И я увидела вещи в ином свете: мне открылся мир, где нет меня. Обстоятельства, причиной которых стала моя смерть, — те самые косточки — обещали когда-нибудь обрасти плотью, стать единым телом. Ценой этому волшебному телу была моя жизнь.
Мой отец смотрел на стоявшую перед ним дочь. Вторая дочь, девочка-тень, исчезла.
Бакли заставил Хэла дать слово, что после обеда они начнут осваивать барабанную дробь, и все семеро потянулись через кухню в столовую, где Сэмюел и бабушка Линн уже расставили лучшие тарелки, чтобы подать бабушкины «фирменные деликатесы», наспех приготовленные из замороженных полуфабрикатов: спагетти и творожный торт.
— Кто-то под дверью ошивается, — сообщил Хэл, заметив в окне мужскую фигуру. — Зуб даю, это Рэй Сингх!
— Надо его пригласить, — сказала моя мама.
— Если успеем.
Мои папа с бабушкой остались сидеть за столом, а все остальные высыпали в прихожую.
— Рэй! — Хэл распахнул дверь и чудом не угодил ногой в пирог. — Погоди!
Рэй обернулся. В машине, не заглушая двигатель, сидела его мать.
— Извини, что помешали. — Рэй обращался к Хэлу, а у того за спиной переминались Линдси, Сэмюел, Бакли и какая-то женщина, в которой Рэй не сразу признал миссис Сэлмон.
— Это Руана? — спросила моя мама. — Пусть непременно зайдет!
— Прошу вас, не стоит. — Рэй подошел ближе; в голове у него мелькнуло: видит ли это Сюзи?
Отделившись от остальных, Линдси и Сэмюел шагнули ему навстречу.
А моя мама уже стояла у машины и, склонясь к окну, беседовала с Руаной.
Рэй увидел, что его мать выходит из машины, не сумев отказаться от приглашения.
— Мы только съедим по кусочку пирога — и все, — на ходу говорила она моей маме.
— Доктор Сингх, видимо, на работе? — спросила моя мама.
— Как всегда, — ответила Руана, следя глазами за сыном, который поднялся на крыльцо вместе с Линдси и Сэмюелом. — Приходите как-нибудь ко мне: покурим забористые сигаретки.
— Ловлю на слове, — сказала мама.
— Рэй, добро пожаловать, садись к столу, — заговорил мой отец, увидев его на пороге.
Он питал особое чувство к этому пареньку, который был когда-то влюблен в его дочь. Между тем Бакли, пока его не опередили, поспешил плюхнуться в кресло рядом с моим отцом.
Линдси и Сэмюел взяли себе стулья из гостиной и пристроились у комода. Руану посадили между бабушкой Линн и моей мамой, а Хэл гордо восседал во главе стола.
А ведь они даже не узнают, когда я их покину, сообразила я; мало того, им невдомек, сколь зримым бывает мое присутствие. Бакли нередко со мной заговаривал, и я ему отвечала. Хотя, возможно, сама этого не чувствовала. Мое явление могло принимать любые формы, какие только им грезились.
И тут передо мной вновь возникла она: в полном одиночестве она брела через кукурузное поле, притом что все остальные, кто был мне дорог, собрались вместе у нас в столовой. Она всегда будет меня чувствовать и помнить. В этом я не сомневалась, но уже ничего не могла поделать. В юные годы Рут была одержимой; в зрелые годы стала одержимой навек. Одно дело — случайность, другое — сознательный выбор. Историю моей жизни и смерти она сделала своей историей — любой бы так сказал, решись она об этом поведать.
Руана и Рэй уже собирались уходить, когда Сэмюел упомянул особняк в неоготическом стиле, который они с Линдси обнаружили в зарослях у тридцатого шоссе.
Потом он стал расписывать его в подробностях, обращаясь к Абигайль, и даже признался, что именно в этом доме, где он сделал предложение Линдси, они намерены поселиться. Вдруг Рэй спросил:
— Не тот ли это особняк, где в дальней комнате прожжен потолок, а над входом обалденные окна?
— Тот самый, — подтвердил Сэмюел; тут мой отец встревожился. — Ничего страшного, мистер Сэлмон, его можно привести в порядок. Ручаюсь.
— Этот дом купил отец Рут, — сообщил Рэй.
Все на миг умолкли, а Рэй продолжал:
— Он взял кредит на покупку старых домов, которые не попадают под снос. Собирается их восстанавливать, — сказал Рэй.
— Ну и дела, — вырвалось у Сэмюела.
И я растворилась.
КОСТОЧКИ
Когда мертвые собираются вас покинуть, вы этого не замечаете. Ничего удивительного. В лучшем случае до вас доносится какой-то шепот, а может быть, угасающая волна шепотов. Я бы сравнила это вот с чем: на лекции — в аудитории или в зале — присутствует некая женщина, которая затаилась в последнем ряду. На нее никто не обращает внимания, и вдруг она решает выскользнуть за дверь. Но даже в этом случае ее замечает только тот, кто и сам сидит у выхода, как бабушка Линн; а остальные только улавливают дуновение ветерка в закрытом помещении.
Бабушка Линн умерла через несколько лет, но здесь мы с нею пока не встречались. Могу представить, как она оттягивается у себя в небесной сфере, попивая мятный джулеп с Теннесси Уильямсом и Дином Мартином. Придет желанное время — и наши пути непременно пересекутся.
Скажу честно: я по-прежнему украдкой слежу за своими близкими. Ничего не могу с собой поделать. А они по-прежнему меня вспоминают. И ничего не могут с собой поделать.
Линдси и Сэмюел после свадьбы сидели в пустом доме у тридцатого шоссе и пили шампанское. Разросшиеся ветви старых деревьев проникли в разбитое окно и образовали зеленый навес, который доживал последние деньки. Отец Рут согласился уступить особняк, но только при том условии, что Сэмюел, в качестве реставратора, отработает его стоимость. К концу лета мистер Коннорс, заручившись помощью Сэмюела и Бакли, расчистил участок и пригнал туда трейлер: днем там был его офис, а вечерами — читальня Линдси.
Поначалу они терпели неудобства из-за отсутствия водопровода и электричества. Мыться ездили к родителям — то к одним, то к другим. Однако Линдси с головой погрузилась в занятия, а Сэмюел с головой погрузился в поиски дверных ручек и выключателей, соответствующих стилю эпохи. Все поразились, когда Линдси при такой жизни забеременела.
— То-то я смотрю, тебя разнесло, — посмеивался Бакли.
— Кто бы говорил! — фыркала Линдси.
Мой отец мечтал, как вернется к старому увлечению — к парусникам в бутылках, и передаст этот интерес малышу. Он предвкушал радость и горечь этого занятия, которое всегда будет эхом напоминать обо мне.
Должна сказать, здесь красиво и безопасно — со временем вы и сами в этом убедитесь. Но небеса — это не просто защищенность и, уж конечно, не пустыня. Мы доставляем себе много радостей.
От наших дел живые преисполняются изумления и благодарности. Например, в какой-то год все посадки у Бакли в саду буйно пошли в рост. Эти непроходимые джунгли расцвели в один день. Я сделала это ради мамы: она часто смотрела в сад. Можно только поражаться, как после ее возвращения оживились и цветы, и травы, и сорняки. А сама она не уставала поражаться прихотям судьбы.
Мою одежду, как и бабушкину, отнесли на благотворительную распродажу.
Родители делились друг с другом мыслями обо мне. Быть вместе, думать и говорить о тех, кого нет, — это естественным образом вошло в их жизнь. А мой брат Бакли стучал на ударных — я и это слушала.
Рэй стал доктором Сингхом. «Наконец-то в семье появился настоящий доктор», — повторяла Руана.
Кстати, в его жизни возникало все больше ситуаций, от которых он перестал отмахиваться. Работая бок о бок с видными хирургами и теоретиками, чьи имена не сходили со страниц научных журналов, он все же стоял на особых позициях, утверждая, что незнакомцы-предвестники, которые иногда являются умирающим, не имеют отношения к микроинсультам; вспоминал, как называл Рут моим именем и, более того, занимался со мной любовью.
В минуты сомнений он звонил Рут. Все той же Рут, которая, не покидая Нижнего Ист-Сайда, переехала из своего чулана в другую живопырку. Все той же Рут, которая по-прежнему пыталась заносить в дневник, кого увидела и что при этом ощутила. Все той же Рут, которая жаждала, чтобы ей поверили: мертвые могут с нами говорить, среди живых мелькают духи — движутся, объединяются и смеются с нами. Они-то и составляют воздух, которым мы дышим.
Пространство моего нынешнего обитания я называю «широкие небеса»: здесь умещаются все мои простые желания, от самых скромных до самых возвышенных. Мой дед предпочитает называть это словом комфорт.
Здесь умещается немерено пирожных, подушек и ярких красок, а под этой мозаикой есть закутки, похожие на укромную комнату: идешь туда — и берешь кого-то за руку, и можешь ничего не говорить. Ничего не выдумывать. Ничего не требовать. Просто жить себе, пока это в радость. На широких небесах каждый гвоздик — с плоской шляпкой, каждый лист — с мягким молодым пушком, катальные горки такие, что дух захватывает: сначала летишь в пропасть, потом зависаешь, и наконец уносишься на мраморной доске в такие дали, о которых и не мечталось в твоей узкой небесной сфере.
Однажды мы разглядывали Землю вместе с дедом. Начали со штата Мэн, где птицы порхают с одной сосны на другую, выбирая самые высокие макушки и радуясь своим птичьим радостям: опуститься-взлететь, опуститься-взлететь. Потом мы дошли до Манчестера и посетили закусочную, которая запомнилась моему деду еще с той поры, когда он, часто бывая в разъездах, исколесил все Восточное побережье. За прошедшие полвека закусочная приобрела весьма сомнительный вид, и мы, оценив обстановку, сочли за лучшее убраться. Но стоило мне напоследок оглянуться, как я увидела его — мистера Гарви, который вылезал из скоростного автобуса.
Войдя в закусочную, он сразу направился к стойке и заказал кофе. На первый взгляд, в его внешности не было ничего примечательного, разве что воспаленные веки, но он перестал носить контактные линзы, а вглядываться сквозь толстые стекла очков никто не собирался.
Потрепанная жизнью буфетчица протянула ему обжигающий кофе в пластмассовой чашке; в это время у него за спиной, над входом, звякнул колокольчик, и в помещение ворвался колючий ветер.
На пороге появилась девчонка лет пятнадцати, которая ехала с ним в автобусе: сидя через несколько рядов от него, слушала плеер и мурлыкала знакомые мелодии. Мистер Гарви выждал у стойки, пока она сходит в туалет, а потом двинулся за ней к выходу.
Увязая в грязном снегу, он спешил к зданию автовокзала, где она собиралась укрыться под козырьком и сделать пару затяжек. Там он к ней и подрулил. Но она даже бровью не повела. Старый хрыч, маромой какой-то — а туда же. Но у него уже все было просчитано. Снег, холод. Кромка оврага. По другую сторону — непролазная чащоба. Он заговорил:
— Скорей бы доехать.
— Угу, — буркнула она.
— Одна путешествуешь?
Тут я заметила нечто — прямо у них над головами. Длинный частокол сосулек.
Девчонка загасила сигарету о каблук.
— Козел, — процедила она и побежала к автобусу.
В это мгновение с козырька упала сосулька. Холодная тяжесть ударила его по голове, он не удержался на ногах и сорвался с кромки оврага. Прошла не одна неделя, прежде чем снег подтаял, частично обнажив его труп.
А теперь хочу рассказать про совершенно необыкновенное создание.
Перед своим домом Линдси разбила сад. Я смотрела, как она пропалывает овальную, густо засаженную цветами клумбу. Пальцы в больших резиновых перчатках подрагивали, когда она перебирала в уме всех посетителей приходивших в течение дня к ней на прием: в ее обязанности входило обучать их игре в карты, которые сдала им жизнь, а также облегчать душевные муки. Мне вспомнилось, что в ее умной голове часто не находилось места для самых простых вещей. Она не сразу вспомнила, что во время нудных садовых работ я всегда вызывалась подстригать траву с внутренней стороны забора, чтобы удобнее было играть с Холидеем. Тут Линдси стала вспоминать Холидея, а я проследила за течением ее мыслей. Через несколько лет, когда они обживутся в доме и поставят забор, придет пора взять собаку — ребенок-то уже подрастет. Потом она припомнила, что теперь есть такие сборные ограждения, которые позволяют в считанные минуты точно подогнать планку к планке, не то что раньше, когда приходилось возиться с этим до одурения. Сэмюел, выйдя из дому, направился к ней. А на руках у него посапывала моя любимица, появившаяся на свет через десять лет после тех четырнадцати, что я провела на Земле: Абигайль-Сюзанна. Для меня — малышка Сюзи. Сэмюел усадил ее на одеяло, поближе к цветам. И Линдси, моя сестренка, оставила меня в воспоминаниях, где мне и надлежало быть.
В пяти милях оттуда стоял небольшой домишко; хозяин вошел с улицы, протягивая жене тронутую ржавчиной цепочку с подвесками.
— Глянь-ка, что я нашел в промзоне, — сказал он. — Работяги говорят, там все бульдозерами перепахано. Боятся, как бы не пропустить старую штольню, как та, куда машины провалились.
Жена налила воды из-под крана, а он все теребил в пальцах крошечный велосипедик и балетную туфельку, корзинку с цветами и наперсток. Когда она поставила банку на стол, он протянул ей на ладони коротенькую цепочку.
— Девочка-то, поди, совсем взрослая стала, — сказала жена.
Почти.
Да не совсем.
Желаю вам жить долго и счастливо.
БЛАГОДАРНОСТИ
Хочу выразить признательность своим неравнодушным первым читателям: это Джудит Гроссмен, Уилтон Барнхардт, Джеффри Вулфф, Марго Лайвси, Фил Хэй и Мишель Латьоле. А также участникам творческой мастерской Калифорнийского университета, город Ирвин.
Тем, кто опоздал к началу банкета, но принес самые потрясающие деликатесы: это Тил Минтон, Джой Йоханессен и Карен Джой Фаулер.
Профессионалам: Генри Даноу, Дженифер Карлсон, Биллу Контарди, Урсуле Дойл, Майклу Питчу, Асе Мачник, Райану Харбиджу, Лоре Квинн и Хезер Фейн.
Неизменная благодарность — Саре Бернс, Саре Крайтон и великолепному сообществу Макдауэлла.
Особые знаки отличия — моим сведущим информаторам: Ди Уильямс, Оррену Перлмену, д-ру Карлу Брайтону, а также команде консультантов — Баду и Джейн.
И моей верной троице, которая меня дружески поддерживала, придирчиво читала и перечитывала, тем самым давая мне силы, не хуже тапиоки и кофе, изо дня в день продолжать работу: Эйми Бендер, Лэтрин Черкович и Глену Дэвиду Голду.
А Лилии — «гав!»
Читать бесплатно другие книги:
