Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
Гена Ягодин, министр, беспокоится: Михаил Сергеевич, у нас будет «Тяньаньмынь»! На Госсовете, – Горбачев по-прежнему ходил по палате, – вдруг уперлись в бюджет. До конца года надо 30 миллиардов. Хоть умри! Ельцин набычился: «Не дам! Не дам включить печатный станок!»
Явлинский Григорий ему и так и сяк… «Н-нет, – кричит, – ваши деньги вообще уже ничего не стоят!»
Вызвали Геращенко, он разъясняет: денег в Госбанке нет, а государство без денег не может.
«Не дам, и все!» – рычит Ельцин! Еле-еле уговорили его не разгонять хотя бы Минфин. Кто-то ж должен распределить деньги, если мы их найдем!
«Ладно, – говорит, – пусть живут до первого декабря!»
Представляешь, какой уровень дискуссии сейчас на Президентском совете? Я сижу, переполняясь гневом. А Ельцин, правда: то ли водкой оглоушен, то ли еще что, но оглоушен здорово: этот пельмень все время на грани нервного срыва. Не забыл сукин сын, что двадцать пять миллионов людей за него вообще не явились голосовать! Его ж выбрали сорок миллионов из ста трех!
Раиса Максимовна качнула головой:
– Сорок миллионов идиотов… Сорок миллионов!
– Ты пойми, – оживился Горбачев, – если сейчас Союз государств не сделаем мы, его сделают они, «незалежные»! Встретятся подальше от Москвы, перепьются вусмерть и по пьяной роже бабахнут: Срочный Славянский Союз! Президентом будет Ельцин. Сразу новую карту нарисуют. Народу пообещают хлеб и мясо. Они большие мастера обещать. Водку дешевую! Ельцин уже заявил, что в декабре Гайдар полностью отпускает цены. Так Явлинский, я скажу, Григорий чуть со стула не свалился! Что будете делать, спрашивает, когда народ на улицы выйдет? Все молчат, и Ельцин молчит. Короче, так: додержаться, додержаться надо, это как конечная цель. Вина хочешь?
…Что, что случилось с Раисой Максимовной? Почему именно сейчас, в эти минуты, она остро, вот просто до боли поняла, все, о чем только что сказал ее муж, это даже не конец, хуже – это падение?..
Она смотрела на Горбачева с болью, свойственной матерям, вдруг переставшим понимать своих детей.
– Тебе не кажется, Миша: если до сих пор у нас что-то не получилось, значит, это не получится уже никогда?
Горбачев вздрогнул:
– Ты о чем?
– У нас с тобой путь на Голгофу, Миша… У нас с тобой, – повторила она. – Вдвоем. Иисус был один. А мы – вдвоем, нам легче.
– А мне наплевать, – махнул он рукой. – Раньше надо было бежать, раньше! Помнишь, ты тогда что говорила? Ты была против. Мы гуляли с тобой по саду, и я делился. А сейчас – поддаешься. Уже чуть не плачешь. Стоять, Захарка, так до конца. Скольжение будет, я не отрицаю, но… – Горбачев вдруг лукаво улыбнулся: – Я ж тут много хороших аргументов наскирдовал, и я – упрямый хлопец, ты знаешь…
– Да, останавливаться сейчас нельзя, поздно… – вздохнула Раиса Максимовна. – Сейчас поздно. Мераб всегда говорил: есть смерть, и есть – мертвая смерть.
– Мераб, да…
В Московском университете однокурсником Горбачева был один из величайших философов второй половины XX века Мераб Константинович Мамардашвили. В общежитии МГУ Мамардашвили и Горбачев пять лет жили в одной комнате, что, впрочем, не помешало Михаилу Сергеевичу забыть великого грузина в годы его опалы.
– Мераб… он как, ты не знаешь?
– Он умер, Миша.
– Как умер?! Когда?
– Еще зимой. У самолета. «Если мой народ выберет Гамсахурдиа, я буду против моего народа…» – знаешь, да? Он так говорил.
– Не знал…
– Мераб летел из Америки через Внуково. Грузины тут же его узнали, стали орать: «Да здравствует Гамсахурдиа!» Плевали Мерабу в лицо, загородили трап… Он – психанул.
Повернулся, прошел все летное поле, толкнул первую же дверь в терминал и упал: инфаркт.
– Да… – Горбачев задумчиво жевал листики салата. – Да…
– Ты правильно решил, Михаил Сергеевич: уходить глупо. Шли, шли… Всенародно избрались. И вдруг – уходить.
– Мераб, Мераб… – задумчиво говорил Горбачев. – Мераб… Буду о нем говорить, да…
Было слышно, как здесь, в столовой, идут настенные часы. Раиса Максимовна кивнула на бутылку вина:
– Ухаживай, Президент! Я пью за человека, который изменил мир.
– Ухты!..
– Именно так, – улыбнулась Раиса Максимовна. – возвысился над своим веком.
– Давай!
Красивая рюмка и красивый хрустальный бокал звонко тукнулись друг о друга.
– Рыбу будешь?
– Не сейчас!
– Михаил Сергеевич, рыба – это фосфор.
– Знаешь что? Я остаюсь с тобой. Здесь! – Горбачев смотрел на нее с обожанием.
– Ты не выспишься.
– Встань! Встань, встань… Подойди ко мне. Не бойся, никто не войдет! Да подойди же! Слушай, здесь действительно холодно, или мне так кажется?..
– Я соскучилась, – улыбнулась она, – я просто люблю тебя, Миша, я просто тебя люблю…
– Скажи, это трудно – любить меня?
– Мы с тобой делаем друг друга сильнее!
– Трудно? – повторил он.
– Да.
– Надо же…
Раиса Максимовна вдруг резко вскинула голову.
– Хватит играть в кругу близких! – крикнула она. – Такому дураку, как Ельцин, может проиграть только дурак!
19
Ева быстро поняла: главное в ее профессии – научиться выслушивать идиотов. Только если человек – идиот, откуда у него такие деньги?
Звонков-заказов становилось все больше и больше. Каталог «Мадемуазели» (двадцать шесть девочек) переходил в Москве из рук в руки. Перед выходными и по праздникам барышни уходили влет. Проституция процветала. Ева подняла цены, самые дорогие дни – пятница, суббота и праздники.
Рынок все сам отрегулировал.
Знакомство с каталогом – 30 долларов, оплата на месте.
– Мне-то, гражданочка, дай бесплатно, все-таки я депутат, – просил в Верховном Совете какой-то дяденька, близкий, как он говорил, к Хасбулатову.
– Отойди, бл! Ты, неприкосновенный! – ругалась Ева…
В каталоге «Мадемуазели» к традиционным разделам (проститутки», «эскорт», «любовницы», «элитные проститутки» – контингент в сущности был один и тот же, но цена… подарок сумасшедшим… отличалась в разы) – в каталоге появились новые «главы»: «секретарши», «парни», «переводчики» (парни и девушки). Для тех, кто вынужденно скрывался за границей, прибавился спецраздел «тоска по Родине»: девочки были с длинными косами, веснушками и широкими глазами.
Два языка, минимум два: английский и немецкий.
Набор «многократок» в заграничном паспорте, готовность к вылету – три часа…
Как на боевых сборах.
Ева искала (и находила) девчонок повсюду, обычно – в школах, на вырост, девятый-десятый классы, но чаще всего девочки сами находили Еву, но кастинг, ясное дело, выдерживали не все: кто-то не умел носить туфли на каблуках, кто-то красился так, что лицо становилось, как «Черный квадрат» Малевича, кто-то убеждал Еву, что Президент в России – Ленин, кто-то просто ничего не знал…
Девочки с улицы, самосев, обычно не приживались.
– Раздевайтесь! – командовала Ева.
Если девочка снимала сначала колготки с трусами, а уж потом – кофточку, Ева тут же указывала ей на дверь.
Уцененный товар: у кого-то – шрам от аппендицита, у кого-то – кесаревы рубцы, а у кого-то кишки – просто вываливаются!
– Почемуй-то я «уцененный товар»?.. – обиделась на Еву девушка Сандра.
– А потомуй-то, овца, что твой Новочеркасск на лбу у тебя нарисован, ясно? Это еще хуже, чем вши в волосах! Тебе хоть кто-нибудь говорил, что ты похожа на Настасью Кински? – Правильно, потому что ты больше похожа на Армена Джигарханяна! А как ты одеваешься… сама подумай! Ты одеваешься так, что бабушки на улицах крестятся вслед!
Провинциалки (все провинциалки) были уверены, что Москва им чем-то обязана. Вылетали они быстро. Девочки тут же демонстрировали свое бульдожье упрямство, перемещались в соседние районы, в Московскую область, возвращались в столицу, но только блудом Москву сейчас не возьмешь.
В эпоху рынка Москва – как лютая барыня: ей все не так.
– Девочки, учите языки, – требовала Ева. – Визу в паспорт мы вам поставим, целку, если порвана случайным сперменатором, заштопаем, врачи есть, в девочки вернетесь, девственность – это тот товар, который никогда не упадет в цене, но если у вас нет языка – это все, это конец, трудно надеяться на лучшее, когда уходишь в отпуск, чтобы сделать ремонт!
Ева вычитала где-то, что за Майей Плисецкой ухаживал Роберт Кеннеди (тогда, в тот год, кандидат в Президенты США). КГБ СССР был ужасно доволен: Кеннеди совершенно потерял голову, просит руки и сердца, Брежнев, раз такое дело, с удовольствием будет посаженным отцом на свадьбе, прощай, холодная война, все ракеты под нож, не то Майя Михайловна сама устроит мужу «холодную войну», у нее получится!..
КГБ приготовил Кеннеди и чисто русский подарок: три килограмма черной икры, огромная банка. Три килограмма – ничего себе! А словари? Один вечер в ресторане при свечах, второй… и все со словарем!
А Лиля Брик в Москве уже познакомила Плисецкую с Щедриным.
Кеннеди не говорил по-русски, Плисецкая не говорила по-английски.
Скучно!
К черту этого Кеннеди вместе с КГБ и Америкой!
– А знала бы, чмара, английский… – твердила Ева, – весь мир, девки, другим стал, и я б в Майами без визы ездила…
Ева мечтала о Майами.
– Посмотри, какие чудные у меня ручки, какие линии па ладонях… – заискивала Сандра. Она боялась Евы еще больше, чем милицию.
Ева ухмылялась:
– Твои линии говорят о том, что ладони надо мыть хоти бы раз в день! И сама ты как беляш с вокзала: горячая, сочная и опасная…
Алька знала, что Ева – девушка с кругозором. Да еще и с опытом: за плечами Евы четыре миллионера. Только какие это нервы – каждый миллионер! Один, кстати, редким жлобом оказался, пакетик с чаем по пять раз заваривал, так даже чаинки, слушайте, всплывали, чтобы посмотреть на этого жлоба!
На нервной почве у Евы возникли проблемы со щитовидкой, врачи говорили, что скоро она станет похожа на Надежду Крупскую, жить ей нужно у моря обязательно; наслаждаться покоем… – какое море, какой покой, Господи, с этой шпаной: Ева не любила подопечных, никого, кроме Альки, девочки дружно не любили Еву, но как им сейчас друг без друга, – как?..
– Ну, овцы, отвечайте! Задница – половой орган или просто задний? – спрашивала Ева.
Она очень любила устраивать «овцам» экзамен.
Девочки переглядывались, Ева ставила их в тупик.
– Вроде да… – неуверенно протянула Алька.
– Молодец! – похвалила Ева. – Не знаешь, что сказать – никогда не молчи. Золотое правило блондинки: не знаешь, что сказать, – улыбнись, незаметно поправь (чтоб все видели) бретельки лифчика или сразу придумай шутку:
– Молодой человек, научите меня завязывать галстук! Я пятерых мужиков уже задушила…
Им бы молиться на Еву, крысам, но они же толком ничего не умеют, Ева пока что больше в них вкладывает, чем получает в ответ, хотя на этом фоне Алька сверкает, как бриллиант.
Она нужна строго как рабочая лошадь. А к шорам на глазах полагаются удила и кнут. – В этой малышке было так много искреннего (лицо – просто как солнышко), что даже очень опытный, искушенный человек, часто пользующийся услугами проституток (в том числе и начинающих проституток – еще кротких, трусливых, словом – вчерашних девственниц), так вот, даже опытный человек, какой-нибудь… современный Свидригайлов… не догадается, какая у малышки профессия.
Точнее, какое призвание. – Нет, можно предположить, конечно, что этот ребенок пишет стихи о любви, изучает ботанику, обожает бабочек, а по выходным смиренно поет в церковном хоре… – О многом, о многом можно подумать, глядя на Альку, но догадаться, что эта девочка долго не проживет, потому что она создана только для безобразия… – нет, нельзя.
Невозможно.
Самой природой создана?
А кем же еще? И таких «малышек» легион. Их бесполезно воспитывать, лечить (лечить от чего? от разврата?). Им трудно жить без мощного, изнуряющего секса с разными мужчинами. Кого-то одного им уже недостаточно, как погибающему наркоману уже мало обычной дозы.
Сегодня Хозе, завтра – Тореадор, потом будет кто-то еще, обязательно будет… третий, четвертый… остановка – это смерть, просто смерть.
Да, они – те же наркоманы, только сексуальные: этот порок проявляет себя очень рано, уже в детские годы. Природа словно бы торопится, не ждет, хочет побыстрее расправиться со своей жертвой. Такие девчонки обычно интеллектуально развиты, хорошо учатся, много читают и интересуются всем на свете, но вдруг в них появляются скрытая тревога, скрытое напряжение; впрочем, они, тревога и напряжение, всегда так глубоко спрятаны, что заметить их может только опытный человек.
Они любят бантики, любят косички; они улыбчивы и кажутся веселыми, доверчивыми… – словно это и не дети вовсе, а воздушные эльфы, вдруг слетевшие на землю.
К тринадцати годам они – обычно – уже настолько сильны, что никогда, даже под пыткой, не выдадут свою тайну: по ночам их ручонки вдруг сами находят то самое место, откуда по телу мгновенно разливается неизъяснимая благодать.
Клад! Найден клад! Поэтому их детская жизнь уже разделилась на две половинки: «до» и «после» «улыбки Снегурочки», как называла этот клад Алька![4]
Право на удовольствие. Новая игрушка.
И сразу любимая: клад, клад!
Да уж, – они ни за что не откроют тайну, разве что кому-то из подруг, но только потом, с годами; у таких девочек нет близких людей.
Ручонки, ручонки… – да, по ночам (иногда и днем) они упрямо делают свое дело. Страх, что кто-то из взрослых их вот-вот «застукает», врежется, грубо и безжалостно оторвет их ручонки от «чуда чудного» и «дива дивного», да еще и безжалостно накажет (они же взрослые!), этот страх детей не покидает.
А тут кто-то из подруг бросит невзначай, что за такие вещи полагается руки отрубать… да, их тайна растет, разрастается, набирает силу, это движение ведет к скорому и быстрому взрослению.
С каждой тайной дети становятся сильнее. Мне страшно. Но я не боюсь. Я уже взрослая. (Если я кого-то боюсь, значит, я не вполне взрослая.) Речь даже не о деньгах. Деньги – это потом (сначала руки тянутся туда, где «улыбается Снегурочка», потом к мужчинам, потом к деньгам), – к пятнадцати годам эти девчонки – как трава, пробившая асфальт.
Солнца! Хочется солнца!
То есть золота?
Я – трава, пробивающая асфальт. Я пробью асфальт. Я уже пробила асфальт!
Им не понятно, им просто не приходит в голову, что трава, пробившая асфальт, погибнет с первыми холодами.
Так может, и смерти не надо бояться? А ну как ее вовсе нет, смерти: освоили землю, освоим и небо…
Если смерть точно меня обойдет, если после удовольствия всегда хочется большего удовольствия, значит, можно попробовать водку, можно попробовать наркотики… все, все уже можно, если «я» с детства не такая, как «все»…
…Познакомились они, Ева и Алька, абсолютно случайно – в «Сандунах».
Алька осваивала «любовь в парилке». Всего две недели, как она из Вологды. Жила с каким-то журналистом познакомились на вокзале случайно, у киоска, он покупал газеты.
Вообще-то – ни кожи, ни рожи, как говорится, но не алкаш, уже жить можно…
Как вечер, так «Сандуны»; если бы он мог, этот журналист, он бы здесь жил (в «Сандунах» только открылись отдельные кабинеты): горы креветок, разливное пиво, – каждый вечер парень приглашал сюда друзей и даже работал в «Сандунах», что-то писал…
Секс в парилке – это извращение. Групповое помешательство. Очень опасно для жизни.
Лежит ее милый на полке. И хочется ему… удовольствия.
– Ну, возьми, детка, возьми…
И Алька взяла. Все сделала, как велели. – Ух ты, аргумент мой ненаглядный! дай, золотой, подую на тебя, приятно тебе будет, прохладненько, не то вон как ты червячком-то согнулся… сейчас, родной, гвоздиком встанешь, гвоздиком…
Оттянула Алька на амурике кожицу да так дунула, что мужика с полки как ветром сдуло.
Температура – под сто, пар – огненный, лава! Мужик орет, за ананасы держится и – сразу в бассейн, в ледяную воду…
Сожгла, сука, балдометр.
– Ты ему кто? – орет банщик.
– Жена… – бормотала Алька…
Вызвали «скорую помощь»: ожог первой степени!
Хорошо хоть не убили. А могли. Легко! Ночью, по-воровски, под звездами вынесли бы труп и – на ближайшую стройку, в бетон…
Как-то раз, еще летом, министр внутренних дел Ерин поинтересовался у коллег, сколько людей пропадает сейчас в стране без вести. Каждый месяц.
Оказалось, никто не знает: данных нет.
Крин приказал подсчитать.
Считали долго, с месяц.
Весна-лето 1992-го – 42 тысячи человек.
Разве их кто-то (кроме родственников, разумеется) искал?
…Принимая Алину в агентство, Ева устроила ей короткий экзамен. За полтора часа Алька (в присутствии Евы, разумеется) должна была написать сочинение на любую историческую тему.
– О Ленине напишу, – заявила Алька. – Президент, о народе думал.
– Валяй! – согласилась Ева. – Ленин – мой земляк!
– Правда?!
– Ага…
Через полтора часа Алька положила перед Евой стопку исписанных страниц.
«Когда родился В. И. Ленин, никто не знал, что он будет предводителем коммунистов, о котором помнят и в наши дни. Это был великий человек. Ленин учился в школе, когда к нему приставали парни. Кончалось это разборкой на школьном дворе. Ленин не любил драться, но приходилось защищаться или защищать своих друзей.
Кроме школы, Владимир Ильич ходил работать, так как в те времена нужны были деньги, чтобы прокормиться.
Прилавки в магазине были почти пусты, хлебопродукты давали по карточкам, и Владимир Ильич жил не как богатый гражданин, а как все люди, которые его окружают.
Он бегал и раздавал листовки, ходил по улицам с огромной пачкой книг, подбегал к машинам и продавал им сигареты. Не знаю, как Владимир Ильич стал лидером, наверное, он как-то себя проявил перед людьми.
Когда он вошел на трон, то начал вести всех людей в будущее коммунистов. Ленин старался сделать так, чтобы на прилавках было побольше еды и чтобы было поменьше безработицы. Это ему, конечно, удалось, но ненадолго. Посевы в деревнях не всегда давали хорошие урожаи. Иногда урожай просто гиб. Ленин очень любил детей. На парадах он брал ребенка и нес его на руках. Люди не возражали, что ихнего ребенка берет их предводитель. Когда была Октябрьская революция, в стране началась паника. Владимир Ильич не мог удержать людей, приходилось успокаивать их силой. Всех парней старше 16 лет отправляли на войну. Некоторые люди боялись и прятались. Через некоторое время их приговаривали к расстрелу. Из-за революции в стране началась голодовка. Хлеб практически не привозили. Воды нигде не было. Если и привозили, то давали кусок хлеба да половину кружки с водой. Некоторые даже не могли дойти до машины с едой, так как, охваченные голодом, лежали на полу. Владимиру Ильичу Ленину было тяжело смотреть на все происходящее. Он не мог давать людям больше еды лишь потому, что немцы подходили все ближе и ближе к Кремлю. Они сжигали посевы, силой отбирали продовольствие у стариков и женщин, потом немцы расстреливали народ в деревне и сжигали ее. Ленин понимал, что немцы приближаются к Москве. Он посылал на войну все больше и больше людей, а сам сидел в охраняемом месте и ждал вестей.
Народ в стране взбунтовался и начал громить город. Ленин приказал солдатам успокоить людей. Солдаты не щадили ни женщин, ни детей, и, когда все немного затихло, Владимир Ильич захотел узнать о новостях в Москве и Московской области. Он выехал на своей машине вместе с охраной. Но он недолго ездил, ему устроили засаду революционеры. Ленина поймали и посадили за решетку. За решеткой Ленин читал книги при свече, на полях книги он писал молоком воззвание. Но революционеры узнали о его планах и отобрали книги. После нескольких дней советские войска дошли до того места, где находился Владимир Ильич Ленин. Они окружили революционеров и взяли их в плен. Ленин был свободен. В последний раз Ленин направил все свои войска на немецкую армию.
В этом бою советская армия окончательно разбила вражескую армию. После этой победы в стране началась перестройка. Теперь Ленин был не враг народа, а его друг. Стали привозить пищу, открыли новые заводы, и стали появляться новые постройки. Однажды вечером, как обычно он это делает, Ленин хотел сесть в свою машину, а потом поехать домой. Только Владимир Ильич открыл дверь машины, как раздался выстрел. Пуля настигла Владимира Ильича Ленина и попала в сонную артерию. Ленин помер. На месте выстрела оказалась только слепая старушка, которая не сопротивлялась. Ее поймали и расстреляли.
После смерти Ленину поставили памятники. Самого похоронили на Красной площади в Мавзолее, где он лежит каждый день. Ленина тщательно охраняют, пускают в Мавзолей только, чтобы посмотреть на него.
Сейчас Ленин почти весь состоит из протеза. Когда на него падает свет, то кажется, что он светится изнутри. Надеюсь, что в будущем его похоронят, как человека. Он лежит как манекен, и все на него смотрят, он тоже человек, как и мы. Пусть же его похоронят, как подобает, а не как манекена».
«Все-таки она трогательная, – подумала Ева. – О мертвом протезе хлопочет…»
На самом деле Алька нравилась Еве все больше и больше.
– А ты знаешь, – допытывалась Ева, – что Ленин в Мавзолее лежит, потому что его заколдовала злая фея? Если Ленина поцеловать – проклятие спадет и СССР вернется?
– Да ну-у?.. – изумлялась Алька.
Она всегда верила тому, что ей говорили…
Сегодня Алька снова (в который раз!) заставила себя ждать. Часа на полтора опоздала, если не больше.
– Плохо выглядишь! – оценила Ева. – С бодуна?
Алька разозлилась:
– С детства.
Она долго снимала сапоги, шубу, плюхнулась в кресло и сразу, с разбега, стала ругать Сергея Иннокентьевича.
– Ненавижу мужиков с усами, но без бороды! Ощущение, будто у тебя чья-то п… во рту…
– Чай, кофе, кокаин? – предложила Ева.
– Ничего не хочу, – зевнула Алька.
Ева добивалась от Альки щенячьей преданности. Не то сбублит, не ровен час! А Альке, понятное дело, осточертел депутатский педокоммунизм: Сергей Иннокентьевич заставлял Альку ходить перед ним в детских трусиках, гольфах и пионерском галстуке на голой груди.
Битва за потенцию Сергея Иннокентьевича напоминала борьбу за выживание в экстремальных условиях!
– Вошь под кумачом! – кричала Алька. – Я «охотница», а не колдунья!
Ева успокаивала, как могла:
– Мы и не такое терпели…
Алька была готова расплакаться.
– Сволочь зюгановская, – рыдала она.
Если бы Алька хоть что-то умела, она бы не стала, наверное, охотницей. Например – писать стихи, сочинять музыку, рисовать! В том-то и дело, что она ничего неумела. Вообще ничего. Ни-че-го-шеньки!
А как жить? На что? Улицу подметать?
Алька очень красиво смотрелась в кресле: эффектные ноги, дорогие колготки в сеточку, дорогой маникюр…
– Девушка, от вас так приятно пахнет… – улыбалась Ева. – Что вы пили сегодня?.. Виски? Коктейль?..
Излив душу, Алька чуть-чуть успокоилась:
– Подкалываешь?
Она достала сигарету. Ева не выносила чужой табачный дым и вдруг взорвалась:
– Сидишь, сука? Сигареткой чавкаешь? Что ж, – не обессудь, заинька, волчий билет я тебе все-таки выпишу! Дай срок, нигде ты, заинька, не приткнешься, слово даю! Москва – маленький город. Он тебя принял, он тебя и опустит, во какая жопия тебя ждет!
Чтобы в Москве, овца, свое мнение иметь – надо сильным человеком быть, в чужой дом входить бесшумно! Ты в Москве сейчас для самоудовлетворения. А мне нужно… нам, – поправилась Ева, – чтобы ты, милая, любого мужика за грудки брала и до смерти не выпускала, его хобот – «это не ежик, не уколешься»!
– Ой! – Алька сжалась в комочек, она была хорошей актрисой.
– Что «ой»?
– Не ори… Запью!
– Ты не умеешь, – Ева чуть успокоилась. – Запомни: Москва – это мафия. И ты в Москве живешь только до тех пор, пока у меня хорошее настроение. Захочу-так ни один карась к тебе, прокаженной, не подплывет, получишь, сука, репутацию! СПИД найдем у тебя в последней стадии. Твоя унылая рожа на всех перекрестках висеть будет. Прикинь: Родина-мать с мечом, новый символ борьбы со СПИДом, и ты в горючих слезах: кто поможет Алевтине Веревкиной, несчастной жертве спидоносных измайловских бандитов?
– Дае…сь оно дохлым конем на ипподроме! – зевнула Алька. – Раба из меня лепишь? Правильно, Евик, моя задница – это дорога в рай, чтоб ты понимала, мой секс – от бога, он денег стоит, больших денег, а деньги ты любишь еще больше, чем я…
Ева встала и подошла к креслу-качалке:
– Сидишь?
– Сижу, ага.
– Теперь поднимись.
– По морде врежешь? – Алька сладко, по-детски потянулась и все-таки встала. – За кресло можно держаться? А то свалюсь!
На самом деле Алька очень боялась Еву; время нынче такое – нельзя ни с кем ссориться, тем более – со своими, это просто опасно, главное – из-за чего?!
– Слушай сюда, дитя мое возлюбленное! – кричала Ева. – Никому не позволю поганить клиента! Ты и так только одним подлецам нравишься!
Сергей Иннокентьевич – идиот. Кто спорит? А тебе надо, чтоб он умный был? Я еще Пашу-фейс-контроль подключу… тебя, камбала, ни на одну приличную вечеринку Москвы не пустят! Черная метка от Евы – крест на всех приличных х… столицы! Сергей Иннокентьевич с его стручком… тебе скоро витязем в тигровой шубе покажется, – обе-ещаю! Я, девка, такую тебе жизнь организую, ты будешь мечтать о Сергее Иннокентьевиче, как чумазые дети Арала мечтают о мороженом!
Ева еще долго носилась по комнате и что-то кричала.
– Кольнулась, да? – заботливо спросила Алька. – Прет тебя прям, как пьяного Ельцина!
Вообще-то Ева старалась не нервничать, берегла свое здоровье, боролась с щитовидкой, принимала йод, долго спала, часов по десять-одиннадцать, ибо высыпаться – необходимо.
Хочешь хорошо выглядеть? Значит, спать, спать, спать. И еще раз спать!
– Да я коммуняке своему, если хочешь, такие ласки смастерю, он у меня задохнется от счастья!
Алька не понимала, почему Ева так вдруг разволновалась, что, собственно, произошло.
– Так вот, малыш, у тебя еще один заказик будет…
– Опять коммунист?., – насторожилась Алька. – Во, блин, партия у них злоеб…чая! Слушай, а правда, что они рабочий класс представляют?
Ева потянулась за портсигаром.
– Правда.
Читать бесплатно другие книги:
