Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
– Да? – удивлялась Алька.
– Да.
– А что ж мы тогда по ресторанам шаримся?
– Ты, подруга, предлагаешь у проходных «точки» де-мать? Там стоять?
Алька затянулась сигаретой.
– Заказ?
– Заказ, – строго сказала Ева.
– И что за павлик?
– У! Этот павлик – всем павликам павлик! – заулыбалась Ева. – Он сейчас в Президенты нацелился. У каждого додика – своя методика! И ты ему, дура, для вдохновенья нужна. Вдохновение – это всегда комплекс мероприятий…
– Кто идет? – Алька вытаращила глаза. – Мой? Заместо Ельцина?..
– Ага.
– Шутишь.
– Уже год как не шучу!
– Во, дела…
– Красавчик. Лет сорок. Народ его любит. И попка у него… такая мягкая! Сама просит наказаний!
– Клево. В Президенты… это клево. А я, блин, первая леди!
– Ну да. Если закадришь малютку.
Пошел дождь, за окном стало темнее.
– Погоди, Жирик… что ли? – обмерла Алька. – А он прикольный, подруга! Не-е… – задумалась она, – если Жирик – я согласная… А у него х… – то есть?
– Что-нибудь точно есть, не сомневайся, – кивнула Ева, – но Жирик – жадный, это все говорят. А наш с ходу заказ оплатил.
– Да?
– Да. Россия – страна несерьезная, Жирик тут надолго. Когда-нибудь тоже подойдет.
– Слушай, – крутилась Алька. – Мож-быть я так и до Борис Николаича доползу? Если уж начинать карьеру, то сразу с папы. Во, блин, денег у кого…
– Не жалуется, я думаю… – Ева нашла все-таки зажигалку и прикурила. – По-моему, бедных там нет.
– Спасибо, мать! Ты мне веру в людей вернула! Я теперь как Дунька с трудоднями. Я хочу, чтоб с романтиком у меня, разорви его душу, была бы сплошная романтика…
Ева рассмеялась:
– Да он секса хочет…
– С секса и начнем!
– И взмолилась золотая рыбка, – Ева подняла голову и мечтательно сложила руки, – почисти аквариум, сволочь! Мы, Алька, если хорошо их сейчас схватим, эта партячейка чертова только у нас отдыхать будет! В сауне. Сауну откроем. Чувствуешь эту силу, малыш? Я, может, в депутаты схожу…
– Ну ты… – Алька кружилась по комнате, – деловая колбаса…
– А что? – Ева схватила очки от солнца и опустила их на нос. – Чем я не Галина Старовойтова?
– Смотришься, балалайка!
– Давай шампуписку жахнем.
– Дав-вай! Давай, подруга!.. За нашего дорогого романтика барона фон Траханберга! Фамилию скажешь?
Алька схватила пустой бокал.
– А я, Евик, грешным делом подумала…
– Головой надо думать! – посоветовала Ева.
Они взглянули друг на друга и расхохотались.
– Я, камбала, тебе профессора подгоню! – обрадовала Ева. – Из самого умного института. Профессор тебя политике научит. Главное, чтобы ты всех врагов России в лицо знала! И ненавидела. Как еврей свинину. Главное, Америку надо ненавидеть, кто ненавидит Америку, тот патриот. А на экзамен, девка, я вместе с тобой пойду. Там, где дядьки… взрослые срут друг на друга по идейному признаку, там всегда ангел нужен. Вот ты и спустишься…
– С небес!
– Ага! Интересно все сейчас получается… Помнишь, фильм был, комсомольцы в поезде Остапа Бендера поймами? Гитаристы там… песни в купе орали… Слушай, – на его чемодан с денежкой они ж как на тротил глядели! Во время было!
– Дураков хватало, – согласилась Алька. – Сейчас больше. Там еще папик лысый… телку в ресторан водил?
– Киса Воробьянинов, – кивнула Ева. – Только если ьакие, как Киса, стучали в дверь к девочкам ручкой, девочки дверь никогда не открывали: значит, он, сука, без подарка пришел.
– А ты что? Уже мне экзамен устроила? – насторожимся Алька. – Не рано? Делать больше нечего? Слушай, – если бы мужики знали, чем занимаются бабы, когда одни остаются, на них бы сроду никто не женился: факт!
– Ладно, – отрезала Ева, – хватит, Алька, понты колотить! Готовься, короче, к новому счастью. Калым, дорогая, за тебя уже внесен…
20
– Иля, вставай! Началось, сынок…
Ильхам спал в гостиной, на старом протертом диване. Она была в английском духе, эта гостиная, много торшеров, абажуров, но диван стоял всегда у окна, на солнце, плотно придвинутый к шторам.
Ильхам, с его ростом, еле втискивался на этот диван, а ноги он обычно закидывал на подлокотник.
Здесь, на Апшероне, в километре отсюда был дом отдыха КГБ, но, в отличие от Севы, он почти его не помнил – был маленький. Мама, Зарифа-ханум, этот дом не любила, Гейдар Алиевич – с утра до ночи на работе, ему было как-то все равно, где он живет, зато Ильхам дом отдыха КГБ обожал, особенно террасу и балкон на втором этаже.
Хотя тесновато, конечно: у Севы была отдельная кроватка, а Ильхам спал всегда с нянечкой, тетей Ниной, бок о бок. Он боялся темноты, лунного света и боялся ветров; тетя Нина от Ильхама не отходила, но однажды Сева поймала тетю Нину за руку – на воровстве.
У нее был интимный друг, Николай Акимович, плотницких дел мастер; тетя Нина все время его подкармливала – он любил бутерброды с колбасой, оставленные для Севы и Ильхама.
– Дети накормлены? – строго спрашивает Зарифа-ханум.
– Досыта… – докладывает тетя Нина, а Сева тут как тут:
– Мама, няня отдала нашу еду Николаю Акимовичу…
Тетя Нина обомлела:
– Она врет!
– Это вы врете! – спокойно возражала Сева.
Если Ильхам по характеру в мать, то Сева – в отца.
– Иля, вставай, вставай… – Гейдар Алиевич теребил его за плечо; внешне Гейдар Алиевич был вроде бы спокоен, но его выдавали глаза. Он будил Ильхама, но как бы не видел его, был весь в себе, в своих мыслях.
Который час? Шесть? Семь?
Ильхам очень плохо спал этой ночью. Он никак не мог устроиться на этом диване, потом заснул, неудачно во сне повернулся и чуть не упал. Гейдар Алиевич не сразу догадался, почему Ильхам примчался вдруг вчера вечером, Гейдар Алиевич отправлял его обратно, в город, к семье, но Ильхам не уехал и спать пошел в гостиную: в Баку неспокойно, черт его знает, кому можно сейчас верить, кому нельзя, а у Гейдара Алиевича после этого странного инфаркта больное сердце.
Рядом – ни одного родного человека, только Бяйляр.
Бяйляр – отличный парень, племянник Гейдара Алиевича (у Президента Азерабайджана только сейчас появилась наконец серьезная охрана), Бяйляр как сын Гейдару Алиевичу – Как сын, но он не сын, поэтому Ильхам до утра нетался на даче.
– Вставай, вставай, – Гейдар Алиевич был в майке и спортивных штанах. – Избит генпрокурор. Джавадовы вздрючили, сынок, Особую полицию. И захватили ночью Генпрокуратуру.
– Переворот, выходит, – Ильхам сразу проснулся. – черные полковники идут?..
– В полный рост, сволочи! Намик уверен – они не остановятся.
Не так давно Намик Абасов возглавил министерство национальной безопасности.
– А где он сам?
На рабочем месте… Не сиди, Иля, времени нет.
– Пап, а ты куда собрался, извини… конечно…
– На работу.
– С ума сошел? – Ильхам натягивал брюки.
– В президентский аппарат.
– Соседям звони. Пусть… слово скажут… и дело сделают! Эдуарду позвони…
– У тебя две минуты, сын.
Алиев вдруг улыбнулся и вышел.
Никогда, никогда Гейдар Алиевич не бывал так красив, как в минуты опасности. В нем сразу появлялась такая теплота, такая легкость, вмиг куда-то девались поза, державное начало (в нем всегда был виден лидер) и сразу пропадала та интонация, к которой все давным-давно привыкли – интонация государственного деятеля.
Зарифа-ханум была старше Гейдара Алиевича на несколько дней, точнее – почти на две недели; он родился 10 мая, а Зарифа-ханум чуть раньше, 28 апреля.
Офицер КГБ, капитан, уже капитан, но какой же он стеснительный, этот Алиев: познакомились они на свадьбе Тамерлана, брата Зарифы; Алиев был в синем костюме и голубой сорочке, да еще и глаза голубые, европейская внешность, – Зарифа влюбилась с первого взгляда, пригласила Гейдара на «белый» танец, она была смелее, чем он; и пока они танцевали, будущий Первый секретарь ЦК КП Азербайджана мучительно соображал, как ему напроситься на новую встречу.
Зарифа сообщила, что она – врач-стоматолог, и Гейдар, великий актер (он же Гамлета играл!), чуть не заплакал:
– А у меня зуб болит… Пять дней болит, с ума схожу… Может, посмотрите? Ничего не помогает – совсем! Куда прийти?..
Зарифа испугалась, тут же предложила взять такси, ее работа – совсем рядом, там есть дежурный врач, но Гейдар испугался еще больше, сказал, что купил баралгин, поэтому до утра доживет…
Синий костюм, голубая сорочка и голубые глаза…
Так, как Алиев, в Политбюро ЦК КПСС никто никогда не одевался.
После смерти жены… Когда Алиев узнал о болезни Зарифы-ханум, в нем сразу что-то надломилось, почва ушла из-под ног, он растерялся, впервые в жизни растерялся: всесильный член Политбюро, любимец Брежнева, первый зампред Совета министров, курировавший всю медицину Советского Союза, рыдал как ребенок перед своими… да, подчиненными… перед врачами, умоляя Николая Николаевича Блохина, главного онколога страны, спасти Зарифу Азизовну.
Болезнь Зарифы-ханум для московских врачей – настоящий бой без правил. Они, сотрудники ведущего онкоцентра страны, приняли этот вызов, они действительно сделали все, что смогли.
«Коллеги, все со мной ясно», – твердо сказала Зарифа-ханум за неделю до смерти.
Да, она была замечательной женщиной, у нее был дар создавать мир между людьми.
Весна 70-го, в Баку проходит Декада искусства России, специальный теплоход, который идет на Нефтяные камни, Магомаева – нет, Синявской – тоже нет, их ждут, вот-вот приедут. Гейдар Алиевич с супругой, с детьми, а их – нет, не явились.
Министр культуры докладывает:
– Гейдар Алиевич, певец Магомаев срывает концерт.
– Ой-ей-ей… Как срывает?
Министр опустил голову.
– Не пришел…
С юных лет Муслим был для Гейдара Алиевича и Зарифы Азизовны как сын.
– А Синявская? – улыбнулась Зарифа-ханум.
– И она не пришла, Зарифа Азизовна…
– Все понятно! – махнул рукой Гейдар Алиевич; ему нравилась Синявская, особенно – ее голос, он очень хотел, чтобы Тамара и Муслим поженились, но с характером Муслима это непросто, конечно, сильная женщина, только сильная женщина может быть рядом с ним.
– Вот ведь… а? – Гейдар Алиевич растерянно смотрел ни Зарифу Азизовну. – Надо же!
– А слушай, что важнее? – вмешалась Зарифа-ханум. – Любовь? Или концерт?
– Важнее дисциплина… – заметил Гейдар Алиевич, но Зарифа Азизовна перебила мужа:
– Ай, слушай, поехали без них, если что-то у детей оборвется, ты больше будешь переживать, чем я…
На свадьбе Тамары и Муслима Гейдар Алиевич сказал: «Когда я слушаю, как вы, Тамара и Муслим, поете вместе, у меня возникает ощущение, что я сам совершил хороший поступок…»
С Зарифой-ханум была жизнь. Без нее – могила.
О болезни жены Гейдар Алиевич узнал от врачей. Дети не знали. Он молчал до последнего.
Если бы дети знали, ему было бы, наверное, легче, один в поле не воин, но Гейдар Алиевич говорил Ильхаму и Севе, что им волноваться не стоит, что маме вот-вот станет легче, не та болезнь, когда надо волноваться, самое главное сейчас – верить врачам…
Сева и Ильхам – верили; Гейдар Алиевич ведет всю медицину в стране, кто, как не он, может помочь Зарифе Азизовне…
У него, Алиева, что-то страшное творилось с зубами. Врачи сказали – на нервной почве. Алиев – в бреду, температура под сорок, сбить не получается… Непостижимо, но Алиева (если бы он знал!) перевели в тот же самый бокс, где через дверь, в соседней палате, умирала его жена…
– Спасайте Гейдара, коллеги, – повторяла Зарифа-ханум. – Со мной все ясно, спасайте Гейдара…
После смерти Зарифы Азизовны, когда Алиев своими глазами увидел, что жизнь имеет конец… да, это был уже совсем другой человек. Когда два сильных корня намертво врастают друг в друга, питают друг друга своими соками, силой, и вдруг один из корней умирает… – Алиев опустел, в нем проступило – в этот момент – такое одиночество… он сразу постарел, и работа (даже работа!) его не спасала. Он упрямо загружал себя работой, всегда очень поздно приезжал домой, но легче ему не становилось. Огромный «ЗИЛ» Члена Политбюро несется по ночной Москве (после совещания, в одиннадцать вечера), и вдруг Гейдар Алиевич разворачивает машину и просит отвезти его на улицу Горького, к памятнику Пушкину.
Здесь, у памятника, и были когда-то их свидания с Зарифой Азизовной. В Москве они встречались только здесь, у Пушкина.
Ночь, людей мало, темная Москва. Самое главное – не заплакать.
Алиев выйдет из машины, постоит…
Стоял он всегда очень долго.
Хорошо, дети не видят, он ведь правда может заплакать…
Почему Зарифа-ханум, сама врач, академик, пропустила собственную болезнь?
Врачи, даже очень хорошие врачи, она ведь такая?..
На месяц бы раньше, хотя бы на месяц!..
Ильхам рыдал, не выходил из своей комнаты, на Севу стало больно смотреть, Сева сходила с ума.
…Отвратительно продвигался БАМ (Алиев курировал более двадцати отраслей), тоннели строились очень медленно, тяжело, погибали люди, много людей, тоннели постоянно заливала вода. И железнодорожники, «спецстрой», и местные власти скрывали количество погибших (были и обмороженные, все, как на целине когда-то), но, прилетев в Тынду Гейдар Алиевич первым делом отправился на местное кладбище, пересчитал все свежие могилы…
Он не прощал, если ему врали в лицо. Он говорил, что болтуны так же опасны, как опасны убийцы.
Да, в Совмине Гейдар Алиевич работал за двоих: за себя и за премьера Тихонова; Николай Александрович старился буквально на глазах. Но работа не защищала Алиева от одиночества: с этой проблемой он уже не справлялся.
Алиев боялся старости! Он обожал Малый театр, любовался Царевым в роли Матиаса Клаузена, но величие старости (Царев излучал величие) это театр, это все-таки театр!
Старость – как прелюдия к смерти, как начало смерти… – впрочем, Гейдар Алиевич не любил и себя молодого! Его тяготили воспоминания о Нахичевани. О голоде – жутком голоде ледяных нахичеванских зим…
Нет, Нахичевань никогда не согревала его душу, и никогда Гейдар Алиевич не называл себя «нахичеванцем»: никогда!
Позже, в Баку, Алиев сделал все, чтобы этот город – Баку – стал его городом, чтобы его жизнь началась бы здесь с чистого листа…
Цель – победить бедность. Раз и навсегда. Перевезти в столицу маму. Если получится, перевезти всех братьев и сестер!
Алиев мечтал быть архитектором. Сохранились его рисунки – «почеркушки», наброски и акварели; в них виден молодой художник, опьяненный колоритом, величием своей страны.
Устроиться где-нибудь с мольбертом в старом городе, изобразить Караван-сарай, Девичью башню (его мечта о любви)… – пыльный, но очень приветливый, яркий… – старый Баку!
Смерть Зарифы Азизовны заставила Гейдара Алиевича вспомнить все, что она говорила ему о Горбачеве…
У Зарифы-ханум был дар видеть людей насквозь.
Зарифа-ханум предупреждала: если Горбачев, как самый молодой Член Политбюро (она же нужна для чего-то, эта молодость), станет Генсеком, он быстро уберет всех, кто хоть в чем-то сильнее его: типичный карьерист, пустомеля, Гришин и Черненко, например, совершенно его не воспринимают, Кунаев – тоже. Зарифа Азизовна хорошо видела людей… – а Гейдар Алиевич махал руками, смеялся, называл жену «антисоветчицей»…
Вдруг – инфаркт. Гейдар Алиевич выжил, хотя Чазов, руководитель «кремлевки», был уверен, что это – его конец.
Едва Алиев пришел в себя после наркоза, как в реанимации появился Чазов.
В Политбюро шутили: клятва Гиппократа появилась уже после того, как Евгений Иванович возглавил Четвертое управление.
Он держал лист бумаги и ручку.
Что принес? – насторожился Алиев. – Это что?
Гейдар Алиевич… – вкрадчиво начал Чазов, – вам бы подписать прошение об отставке… – Чазов говорил с членом Политбюро ЦК КПСС, как начальник с подчиненным, чья судьба уже решена, – состояние у вас неважнецкое, пора бы и отдохнуть… сердечная мышца ослабла, почти не работает, вот он, БАМ, Гейдар Алиевич, вот они, перегрузки… это уже не мышца, а так, оттонка…
Чазов говорил много. Невероятно, но факт: текст заявления Члена Политбюро ЦК КПСС об отставке был уже написан, оставалось только расписаться…
Алиев мгновенно пришел в себя, и наркоз – сразу отступил.
Слушай, Евгений: ты меня лечи, ладно?
А заявленьице надо бы подписать, – не отступал Чазов. – Прямо сейчас. Михаил Сергеевич в курсе, Гейдар Алиевич! Работать вы уже не сможете. Быстро умрете. От перегрузок.
Глаза у Чазова были как два ножа.
Алиев вздрогнул.
– Может быть, Евгений, я хочу умереть за рабочим столом!
Чазов не отступал:
– Гейдар Алиевич, я как врач и как коммунист…
– Вот и лечи меня, если ты… у нас… не только коммунист… Я помру – ты что, рыдать будешь? На моей могиле?
Чазов замер.
– Я вынужден…
– Уходи, Евгений Иванович. Немедленно уходи. Спасибо, что лечил!
Чазов побежал звонить Горбачеву.
С Косыгиным после инфаркта было точно также, один в один… – ну что за люди, а?
Алиев понимал: Михаил Сергеевич («Ты, Гейдар, не помер, значит, пеняй на себя!..») от него не отстанет.
У Гейдара Алиевича всегда были доверительные отношения с Болдиным; работая в «Правде», Болдин несколько раз приезжал в Баку, и Гейдар Алиевич всегда с удовольствием находил время для встречи.
– 85-й, – рассказывал Болдин. – Перед поездкой в Тольятти Горбачев пять раз заставлял всю нашу группу переделывать текст его выступления. И все чем-то недоволен – то тем, то этим. Сам уже не знает, что он хочет.
Садимся в самолет. Зовет: «Давайте мою речь. Еще раз пройдемся».
Читаем – вслух – страницу за страницей. «Да-а, – говорит, – а текст-то с дефектиками. Раиса Максимовна тоже так считает. Говорит – души в тексте нет». Начал править. Надиктовывает стенографисткам новые куски. Логика рассыпается, но спорить с ним уже бессмысленно. Машинистки все быстро перепечатали. Горбачев – на «Автоваз», выходит на трибуну, по бумажке читает начало своей речи, возбуждается (вспоминает, видимо, что в Питере его кто-то недавно назвал «трибуном») и отрывается от текста. Излагает основные мысли, а дальше – тупик. Открывает следующую страницу, но об этом он вроде бы уже сказал. Листает дальше – и об этом он только что говорил…
И – бег по кругу!
…Кто, кто организовал весь этот кошмар на стадионе в Сумгаите, когда отрезанная голова армянского мальчика стала – вдруг – футбольным мячом? Какова истинная роль в карабахских событиях восточного филиала «Бай Прокси»?
В Карабахе появились лозунги: «Ленин, партия, Горбачев. Сталин, Берия, Лигачев!»
Кто придумал? Точнее – подсказал?
Чья поэзия? Кто сочиняет рифмы?
Главный вопрос: почему Горбачев после событий в Сумгаите (именно после Сумгаита) стал так бояться американцев?
Отставка Алиева, и сразу – Карабах.
Совпадение?
Резня в Сумгаите повергла Алиева в ужас. Почти 14 лет Гейдар Алиевич возглавлял Азербайджан. Здесь никогда не было национальной междоусобицы, даже скрытой.
Какая междоусобица, когда вокруг столько пустой земли!
Баку Сумгаит, Степанакерт всегда жили очень дружно, легко… – а что творилось по праздникам на городских стадионах, когда известные азербайджанские певцы по-армянски пели их национальные песни!
Разумеется, после болезни Гейдара Алиевича быстро вывели из состава Политбюро, но он оставался пока членом ЦК, то есть пропуск на Старую площадь у него еще был.
3 марта 1988 года, в 9.00 утра, Алиев без предупреждения, без звонка вошел в приемную Георгия Разумовского, секретаря ЦК.
Пригласил его помощника, коротко сказал, что события в Сумгаите – это начало конца их страны, смертельный удар по Советскому Союзу, поэтому он категорически требует, чтобы секретарь ЦК Разумовский выслушал его доводы: секретариат ЦК должен знать соображения Первого секретаря ЦК КП Азербайджана Алиева («надеюсь, еще не поздно…») о ситуации как в самом Карабахе, так и в соседних районах, где испокон веков живут не только армяне, но и азербайджанцы.
Алиев всегда говорил тихо, у него – хрипловатые, слабые связки, это с детства, но он говорил так убежденно, так горячо и так ярко, что его голос, казалось, был слышен повсюду.
Разумовский растерялся. Он принял Гейдара Алиевича только после консультаций с Горбачевым, ближе к вечеру, к шести.
На пять минут.
Все это время Алиев тихо сидел на стуле в приемной, и никто не предложил дважды Герою Социалистического Труда чашку чая.
Разумовский сразу дал понять Алиеву: Генеральный секретарь ЦК КПСС уверен: события в Сумгаите – это дело рук самого Гейдара Алиева. Вот так! Коротко и глупо.
Как Гейдар Алиевич не двинул секретарю ЦК по его ярко – к меной физиономии, – загадка. Очень хотел, очень – и не смог, не так был воспитан, хотя полагалось бы, конечно, именно так, по губам! – Как вам на пенсии? – поинтересовался Разумовский, давая понять, что разговор закончен.
– Принял решение поработать на заводе… – Алиев встал и направился к выходу.
– На каком заводе? – опешил Разумовский. – Кем?
– Простым рабочим, Георгий.
– Как… рабочим? Зачем? Вы серьезно?
– В этом здании, Георгий, я говорю только серьезно.
Гейдар Алиевич в самом деле попросил Севу купить ему десять теплых байковых рубашек.
Списали? Тяжелая болезнь?
А он – на заводе, рабочим. В цехе. У станка.
– Врачи разрешили, Гейдар Алиевич? – Разумовский не верил собственным ушам.
– Буду работать, значит, выживу, Георгий… – И Алиев навсегда закрыл за собой двери Старой площади.
Скоро, через полтора года, Разумовский отправился консулом в Шанхай.
А Алиев станет Президентом.
«Главное в людях – власть над собой», – любила повторять Зарифа-ханум.
Властная, умная-но сколько в этой женщине было тепла!..
По вечерам, когда становилось совсем грустно, Гейдар Алиевич писал Зарифе Азизовне длинные-длинные письма. Шел в кабинет, брал чистый лист бумаги, ручку… и разговаривал с ней, как с живой. Он писал медленно, выводил каждую букву, потом долго читал (и перечитывал) свои слова, стопочкой, аккуратно складывал эти листки и сжигал их, листок за листком, листок за листком…
Три дня Гейдар Алиевич не разрешал ее похоронить. Не отдавал. Приезжал в морг, брал стул, садился рядом с Зарифой Азизовной, брал ее ледяную руку.
Не отдавал. Не мог расстаться.
Сидел долго, часами, боялся заплакать, боялся, что увидят.
Плакал его охранник, Саша Иванов, а Гейдар Алиевич держался.
Как? Никто не знает.
Держался как-то…
Читать бесплатно другие книги:
