Охота на льва. Русская сова против британского льва! Федотов Дмитрий
— Сколько вас, Олексенко?
— Трое. Там Синицын и Байкалов стоят с велосипедами. Мы и для вас взяли.
— Это хорошо. Фонарики при себе?
— Как же без них? У-ху, у-ху!..
«Балуется молодежь, — подумал Голицын, — надо бы приструнить». Но воздержался.
Когда СОВА еще только создавалась, причем создавалась очень споро, по именному указу Его Императорского Величества от 22 декабря 1911 года, на стол к начальнику, генерал-майору Александру Васильевичу Соболеву, легли два проекта. По первому предлагалось закупить во Франции для нужд сотрудников недорогие самокаты, по второму — привезти из Риги дорогие велосипеды. И тогда же Голицын, участвуя в обсуждении, высказался в пользу самокатов, еще не очень хорошо представляя себе, какая реальная польза может быть от двухколесного транспорта. Аргумент был: во Франции уже лет пятнадцать в ходу именно самокаты, и никто не жалуется, даже есть целые самокатные батальоны, и в России тоже соответствующие роты появились. Но сторонники велосипедов победили. И вскоре их правота стала всем ясна.
Самокаты были хороши для воинских частей на маневрах, когда рота или батальон выполняют свою задачу, командируются из пункта А в пункт Б, там спешиваются, дружно отрывают окопы, делают нужное количество выстрелов, опять неторопливо куда-то едут. А СОВА предлагала своим сотрудникам такие задания, что требовали более подходящего транспортного средства. Самокат не имел во втулке заднего колеса муфты свободного хода, педали были связаны с колесами жестко: пока их крутишь — сидишь в седле, не крутишь, значит, через несколько секунд грохнешься. Всякий подъем на холм или спуск с холма был сложной задачей, да и тормозов самокаты не имели. А для «совят» техника, которую то и дело приходилось, спешившись, вести за руль, мало подходила.
Из-за угла выехали два велосипедиста, один ловко вел за руль велосипед для Голицына.
— Вон за тем лихачом, — сказал Андрей. — Главное, не упускать из виду.
Синицын и Олексенко отправились в погоню, Байкалов с Голицыным покатили следом.
Как бы ни был хорош лихач, как бы ни холил своего быстроногого мерина, а на городских улицах велосипедист мог с ним состязаться. Время было такое — началась ночная жизнь столицы, самая пора для лихачей, именно сейчас заламывавших цену. Не один Семен Семенович вез седока по Итальянской в сторону Фонтанки. Улица была полна экипажей, и особенно приходилось беречься встречных: какой-нибудь подвыпивший офицер, катающий даму, прикажет гнать во весь опор, и всем приходится сторониться, пропуская, не то сцепятся на полной скорости две пролетки, забьются испуганные кони, и одно разорение получится.
Залесская велела свернуть влево на Караванную и выехала к Симеоновскому мосту. Ее пролетка пересекла Фонтанку и вскоре оказалась на Литейном. Там, на широком проспекте, лихач уже мог похвастаться быстротой своего коня. Пришлось погоне основательно нажать на педали.
— Далеко же барыня собралась… — сказал чуть запыхавшийся Голицын.
— В Кирочную сворачивает, — сообщил Олексенко.
Собственно, этого можно было ожидать. В пятиэтажном доме номер двенадцать на Кирочной улице проживал Григорий Распутин.
«Совята» остановились на углу, издали глядя, как дама спускается по ступенькам пролетки и входит в парадное.
— Теперь что, Андрей Николаевич? — спросил Байкалов.
— Теперь самое любопытное. Синицын, Олексенко — за лихачом. Ухитритесь посмотреть номерной знак. А мы, Байкалов, побудем пока тут…
Вовремя вспомнил Голицын слова Залесской. Она советовала Семену Семеновичу вечером, пока сама будет в гостях, брать других седоков. А польза от этого была следующая: видимо, она скрывала, что нанимает лихача для постоянных поездок, и желала, чтобы его видели и с другой публикой. А если от контрразведчика что-то скрывают — значит, именно это он обязан узнать по долгу службы. Лихач мог отправиться зарабатывать деньги, а мог быть послан с поручением. Он покатил по Кирочной в сторону Таврического сада, «совята» — следом.
Голицын и Байкалов перешли на ту сторону улицы, откуда были видны распутинские окна.
— Черт бы его побрал! — проворчал Андрей, которому опять захотелось есть. — Даже если Давид прав… а Давид, скорее всего, прав… Этим объясняются все шалости с проститутками. С дамами у господина Распутина одна духовная мистическая близость, а утешается он с какой-нибудь Манькой, что промышляет у Полицейского моста…
Голицыну очень не хотелось верить в те гнусные слухи, которые старательно пресекала полиция: там поминалась отчаянная поклонница Распутина фрейлина Вырубова, но не только она. Ее августейшая повелительница тоже…
Вспомнился Давыдов. Вот уж кто духовную близость с Элис Веллингтон очень скоро перевел в совсем иную. Был бы Денис в столице! Залесская не устояла бы перед белым локоном на лбу. А теперь вот как подобраться к хитрющей даме, которую Рейли неспроста выдает за супругу? Нет у Голицына белого локона на лбу, и давыдовской привлекательности тоже нет. Есть зато хладнокровие и целеустремленность. Есть хватка. Кого попало СОВА под свои знамена не призывает.
— У-ху… — тихонько сказал Байкалов.
И Голицын понял: тревога!
Народу на Кирочной было немного, и Байкалов сразу вычислил троицу подгулявших мастеровых, которые как встали на углу, так и ни с места. Вроде бы им там особо делать нечего — кабака или трактира поблизости нет, остановить мимоезжего «ваньку» не желают, просто торчат, время от времени вспоминая, что надлежит изображать пьяных. И тогда кто-нибудь скрипучим голосом заводит пресловутое «Шумел камыш, деревья гнулись», но одним куплетом все и кончается.
Дом, где жил Распутин, охраняли. Но кто охранял?
Очень может быть, что полиция. Есть кому спустить сверху указание позаботиться о «нашем друге», чтобы он, ведя бестолковый и несуразный образ жизни, не влип в неприятности. Может, даже его величество, устав от размолвок с ее величеством, велел установить негласное наблюдение — пестрый народ ходит к Распутину, однажды сумасшедшая баба убить пыталась.
Полицейские агенты — это еще полбеды. Поди, узнай, какое воинство навербовал в петербуржских трущобах Рейли. Да и не только в трущобах. Среди студентов тоже горячие и безмозглые головы есть. Даже не ради денег, а ради приключений пойдут в ландскнехты к обаятельному авантюристу. Те трое, что напали на Голицына возле пашутинского дома, охраняли его явно не по приказу полиции. Может статься, Рейли уже знает, куда они угодили. И тогда именно он распорядился не церемониться с подозрительными личностями. Двое «совят» против троих ландскнехтов — это ничего, это по-божески, если только Рейли не вооружил парней револьверами.
— Отойдем-ка к Литейному, — тихо сказал Андрей. Байкалов кивнул.
Странно было бы взять верный «смит-вессон», собираясь на приватный концерт Долматовского, — Голицын и не взял. Кроме приемов французского бокса, как иногда называли сават, у него в арсенале была легкая тросточка, непременная принадлежность всякого городского гуляки. Вот только гуляка был отменным фехтовальщиком.
— Они нас заметили и совещаются, — доложил Байкалов.
— Нужно дождаться наших.
Ландскнехты (или полицейские агенты, кто их разберет?) направились к Голицыну и Байкалову. По дороге один из них очень грамотно, снизу вверх, стукнул пустую бутылку о каменную тумбу у ворот. В кулаке у него осталось горлышко с острыми краями.
— Нет, это не полиция… — пробормотал Андрей. Полицейский агент, даже изображая в зюзю пьяного бродягу, не начал бы с угроз.
— И что вы тут позабыли, господа хорошие? — спросил человек с бутылочным горлышком в руке.
— Или вчерашний день ищете? — осведомился другой.
— Друзья, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? — вдруг дурниной заорал третий.
— Студент, — сказал Байкалову Голицын. — Ишь, Грибоедова помнит… — И резким ударом трости выбил бутылочную «розу» из выставленной вперед руки.
Рейли, нанимая ландскнехтов, вряд ли устраивал для них соревнования, чтобы оценить способности. Да и сам ли нанимал — большой вопрос. Махать кулаками парни, возможно, умели, а вот драться ногами — нет. Знали только простейшее — подножку и старый добрый удар с носка. Байкалов, аккуратно уложив велосипед, отмахивался еще не в полную руку, оплеухами, но один противник уже отскочил, вопя и держась за ухо. Голицын же наметил себе пленника — того самого «студента». По его соображению, самый грамотный мог руководить тройкой — это раз, а два — он вполне мог числиться в полицейских сводках, проходя по делу о студенческих беспорядках и даже тайных революционных кружках. Забавно было бы изловить сейчас, в Питере, бомбиста, которого обыскались в каком-нибудь Екатеринбурге.
И тут, весьма некстати, появилась пролетка Семена Семеновича с поднятым верхом.
Уж кого он там привез, можно было только гадать, потому что пролетка, въехав на тротуар, встала вплотную к двери парадного. Кто-то из нее выскочил, вроде бы — два человека. Пробиваться к парадному, чтобы разглядеть их, было поздно.
Дверь захлопнулась, извозчик хлестнул коня, пустая пролетка унеслась.
И тут Голицын услышал громкое «у-ху, у-ху!». Это неслись во всю велосипедную прыть Синицын и Олексенко.
Воинство Рейли, видать, имело свою систему сигналов. Что выкрикнул «студент», Андрей не разобрал, но ландскнехты отскочили, собираясь пуститься наутек.
«Ну что же, — подумал Голицын, — они свою задачу выполнили, дали хозяину возможность беспрепятственно пробраться в квартиру Распутина и привести гостя. Главное теперь — „студент“»…
— Этого пакуй! — приказал он Байкалову и сам кинулся в погоню.
Но легкая куртка-тужурка «студента» была расстегнута, чтоб сподручнее махать кулаками, а Байкалов сдуру ухватил его за шиворот. «Студент» вывернулся из тужурки и помчался с удивительной для обычного человека скоростью.
— Вот поганец, не иначе, в гимнастическом кружке занимается, — сказал озадаченный Байкалов.
— Тебе бы тоже не мешало, — буркнул Голицын. — Ну-ка, что там у нас?
Олексенко и Синицын, не дожидаясь приказа, понеслись в погоню, но не на предельной скорости. Андрей, забрав тужурку, подошел к уличному фонарю и обшарил карманы. В них оказались сложенная пополам брошюрка — «Манифест коммунистической партии», какие-то счета, похоже, от портного и бакалейщика, распечатанные письма.
— Я буду бегать, непременно буду, — обещал смущенный Байкалов.
— Надеюсь…
Подъехали Синицын и Олексенко.
— Дворами ушли? — уточнил Голицын.
— Так точно… мы на велосипедах через заборы не можем… а велосипед — его оставлять нельзя… имущество казенное… — вразнобой ответили «совята».
— Ничего, не унывайте, вылазка удачная, — сказал Голицын. — Мы узнали адрес, где обитает загадочный приятель Рейли и Распутина. Мы узнали номерной знак лихача, который возит Залесскую, и завтра его выловим. Он много чего расскажет… И вот — тужурка, полная секретов. Где, кстати, извозчик забрал Рейли и другого господина?
— Мы шли за ним по Кирочной, повернули по Знаменской, пересекли Невский, потом — по Лиговскому, — доложил Синицын. — До Обводного канала — прямиком, а это — чуть не две версты…
— Два километра, — поправил Олексенко.
— У нас еще версты, а не километры!
— Есть закон о километрах…
— Есть, но не закон! Там рекомендуется переходить понемногу.
— Нет, закон! Давно уже принят! И есть Метрическая конвенция!..
— Отставить болтологию! — приказал Андрей. — И за Обводным?..
— И за Обводным еще с версту…
Голицын внимательно посмотрел на смутьяна Олексенко. Тот промолчал.
Оказалось, пролетка развернулась, встала на видном месте и простояла там не менее десяти минут. Из какого-то переулка выбежали двое, вскочили в экипаж и помчались.
— А у нас тут было прелестное побоище. Насколько я понимаю, эта троица вскоре сюда вернется… — Голицын задумался. — Где бы вас, голубчики, поместить, чтобы вы незаметно вели наблюдение?
— Сейчас поищем.
Беседуя с «совятами», Голицын продолжал обшаривать тужурку. И набрел-таки на потайной карман — не слева, как полагалось бы в мужской одежде, а справа. В кармане оказались листки с планом, начерченным от руки и не очень аккуратно — какие-то улицы, стрелочки, крестики и кружочки. Андрей хорошо знал Петербург, но с ходу опознать эти улицы не сумел. Однако крестики явно означали места, где что-то находится… Или кто-то?.. Или должен находиться?
— Это первые кроки, это прикидка… — сказал он. — Нужна большая карта столицы. Ладно. Господа, я оставляю вас тут. Постарайтесь дождаться, когда окончится это гостевание, и Рейли с приятелем уедут. Может, увидите что-то любопытное. А я — домой.
Наутро ему предстоял допрос троих пленников, взятых возле пашутинского дома.
Глава 3
Июль 1912 года. Москва
Давыдов волновался, как кадет перед свиданием с гимназисткой. Он получил от Элис записку в ответ на свою: красавица очень сдержанно обещала нанести ему визит. Читая это краткое послание, никто бы не догадался, что замышляется ночной побег из номера на третьем этаже «Метрополя» в номер на четвертом.
Барсуков немного обиделся, что приятель улизнул от него в гостиницу. Ссориться с ним Давыдов не желал и потому позволил увлечь себя в «Чепуху» — ресторан за Крестовской заставой, где выступали то певицы с романсами, то плясуньи с бубнами. Денис намеревался, поужинав там и запасшись шампанским с корзинкой фруктов, ближе к полуночи явиться в «Метрополь» и ждать Элис в бодром расположении духа.
Но когда друзья прибыли в «Чепуху», то обнаружили, что ресторан на весь вечер снял какой-то гуляющий без чувства меры купец.
— На что ему весь ресторан, братец? — спросил ошарашенный Барсуков у швейцара.
— Тс-с-с!.. Бабу свою изволят голой добрым людям казать! — прошептал почтенный бородатый служитель.
— Это как же?!
— Тс-с-с… Она уже там! Плясать будет телешом. Тьфу, прости господи! — И швейцар тихонько перекрестился.
— Да ты, братец, спятил. Как это вдруг — плясать телешом?! — не поверил Давыдов. Он знал, конечно, что в столичных борделях за деньги и не такое непотребство покажут, но чтобы в приличном ресторане?
— А вот так. Ремесло у ей такое. Сказывали, ей за то большие деньги платят. И еще раз — тьфу!..
— Да это же наверняка Мата Хари! — сообразил Барсуков. — Денис, нам несказанно повезло! А скажи, братец, купца-то ты знаешь?
— Как не знать, — приосанился швейцар, — господин Бабушинский!
— Точно. Бабуин! — воскликнул Давыдов. — Русский бабуин! Все сходится!
— Тише ты… А что, братец, не провел бы ты нас потихоньку в ресторан? — любезно спросил Барсуков. — Да не усадил бы в темном уголке? А мы готовы соответствовать…
И он полез в карман, всем видом показывая — соответствие будет щедрым.
— Нешто с распорядителем договориться? — задумчиво спросил сам себя швейцар.
— И распорядителя не обидим.
— Я не пойду, — сказал Давыдов. — Ты как знаешь, а мне там делать нечего. На голеньких девочек я могу за небольшую плату в других местах посмотреть.
— Но это же Мата Хари! Вся столица шумит! — изумился Барсуков.
— Дура она… — буркнул Денис.
— Странное у тебя понятие о женском уме. Вон — Бабушинского с ума свела, он ей непременно дорогие подарки делает, значит, по-своему — не дура!
Давыдов невольно расхохотался.
— Он ее за то и любит, что совершенно невозможная дурында. Она глупости говорит, русским бабуином его называет, а он от этого в восторге. И ведь как говорит! Подойдет вплотную, прямо в лицо тебе дышит, и какие-то колебания от нее исходят… — Денис замолчал и задумался. — А может, и впрямь? Любопытно ведь, что там могут быть за пляски? Соблазнительные, поди, до последней степени…
— Я понимаю, что ты не хочешь с ней встречаться, — сказал Барсуков, которому Давыдов вкратце доложил о визите к Крестовской, объяснив этот визит просьбой своей столичной родни. — Так ведь нас спрячут. Засунут в какую-нибудь щелку, как клопов, и мы оттуда подглядим. Одно дело, когда эта мадамочка в частных домах выступает, где приличная публика, и совсем другое — для Бабушинского и его дружков. Улавливаешь?
— Да уж…
Уговорившись со швейцаром о цене авантюры, приятели проникли в «Чепуху» со двора и прошли через кухню. Как во всяком приличном ресторане средней руки, в «Чепухе» имелись и просторный зал, и отдельные кабинеты на балконе — вроде лож, даже со шторами. В такой кабинет и препроводили Барсукова с Давыдовым, строго наказав электрическую лампочку не зажигать, сидеть тихо, как мыши под веником, и шторы не раздергивать, а смотреть в щелочку. Потому что ссориться с Бабушинским — это нужно сперва исповедаться, причаститься и завещание написать.
Купец славился буйным и страстным нравом. Посылка медвежонка в кадушке относилась к самым мирным из его проказ. Как-то он поспорил с другим таким же затейником, кто больше съест арбузов. Начали спор в трактире Тестова, где угощались знаменитой тестовской кулебякой, потом как-то загадочно переместились на телеграфную станцию, что на Мясницкой. Там господа, пришедшие отправить срочные депеши, были сильно недовольны вторжением двух расхристанных детин, за которыми следовала банда прихлебателей с арбузами. Способ поедания был вполне в духе Бабушинского — арбуз резали пополам, и спорщики вычерпывали ложками мякоть, каждый из своей половины. Послали за городовым. Бабушинский надел служителю порядка на голову недоеденную половинку арбуза и с торжествующим хохотом убежал. Дальнейший путь спорщиков был отмечен дракой с извозчиками на Лубянке, потом они вломились в «Славянский базар» на Никольской. Там Бабушинский опознал карточного шулера, который ловко его обчистил на Нижегородской ярмарке. Спорщик, тоже именитый купец, проявил солидарность, и вдвоем они кинулись вязать злодея. Тот, убегая, опрокидывал столы, перебил прорву дорогой посуды и устроил величайший переполох в огромном двусветном зале, которым гордились хозяева «Славянского базара». Потом, когда прибыла полиция, уже невозможно было определить, кто, метнув в шулера арбуз, промахнулся и угодил в лоб почтенному воронежскому помещику, прибывшему в кои-то веки с семейством посмотреть на Первопрестольную.
Игрушек у Бабушинского было много. Он где-то раздобыл старую цыганку-гадалку и возил по Москве, слушая туманные прорицания о последних днях и новом потопе. Потом ему прислали из Сибири самого настоящего шамана с бубном. Еще была какая-то история с попугаями, которых он скупил оптом, чуть ли не сотню штук, и отдал знатоку в обучение, а от знатока они сбежали и летали по городу с самыми непотребными воплями, или же их выпустил из клеток лично Бабушинский, так никто никогда и не узнал.
Затем неугомонный купчина, съездив по делам в Павлово, увлекся гусиными боями и, ни в чем не зная меры, привез оттуда четыре дюжины бойцовых гусаков. Нарочно приобрел для них домишко в Замоскворечье, устраивал «круг», целыми днями, вопя и чертыхаясь, стравливал птиц. Затеял даже тотализатор, но в одночасье к этой забаве остыл и обменял все гусиное хозяйство на золотой самородок, вывезенный из Сибири. Причем ценность самородка была не столько в весе, сколь в заковыристой форме, наводящей на пикантные размышления.
Теперь вот вместо шаманов, попугаев и гусей завелась у Бабушинского Мата Хари.
Пока Барсуков шепотом рассказывал Денису про эти купеческие шалости, небольшую сцену в зале, не зажигая верхнего света, готовили к выступлению. На краю сидел старичок в тюрбане и наигрывал на деревянной флейте, другой старичок подтягивал струны инструмента, с виду — точь-в-точь маленькая кастрюля на длинной палке. Официант, уже во фраке и припомаженный, вынес высокую корзину и установил ее там, где показала сама Мата Хари. Она куталась в отороченный мехом пеньюар, не застегнутый, а подхваченный пояском. Полы пеньюара то и дело расходились и в разрезе мелькали длинные стройные ноги.
— Гляди, Денис, она ведь действительно голая!.. — взволнованно прошептал Барсуков.
— Можно подумать, это для тебя в диковинку? — хмыкнул Давыдов.
— Ни черта ты не понимаешь…
И тут с шумом и гамом ввалилась буйная мужская компания во главе с Бабушинским. Мата Хари смерила мужчин презрительным взглядом и неторопливо ушла за сцену. Бабушинский стал рассаживать гостей за столиками. Ими оказались подвыпившие московские купчики, уже привыкшие одеваться у лучших портных, пара репортеров с опухшими от непрерывной пьянки физиономиями и неопределенная длинноволосая персона с преогромным розовым бантом на шее и морковкой в петлице — возможно, очередной шут при особе Бабушинского. Мелькнуло в толпе и красивое юношеское лицо. Где-то Давыдов уже видел этого стройного мальчика, где-то видел…
Но вспомнить с ходу не удалось, а мгновение спустя Денис невольно присвистнул, узрев еще одного зрителя — черноволосого, как он сам, но смуглого, горбоносого, с узким лицом сухой лепки. Про такие лица в народе говорят: «Рожа топором тесана».
— Ты что? — удивился Барсуков.
— Граф Рокетти де ла Рокка, надо же!.. Этого-то как сюда занесло?
Граф был не более и не менее как международным авантюристом, дорого берущим за свои загадочные услуги. Он мотался между Бомбеем, Стокгольмом и Рио-де-Жанейро. Когда нынче в апреле утонул «Титаник», на котором собрались сливки общества, полиция многих стран перекрестилась с облегчением: Рокетти взял билет на злосчастное судно, а в списках спасенных его не оказалось. Вынырнул голубчик где-то в Португалии…
Кто и зачем прислал его в Москву на сей раз? И на кой ему ресторан «Чепуха», компания Бабушинского и пляски в индийском стиле? Можно, конечно, предположить, что граф всего-навсего развлекается, но его появление в Москве явно неспроста, и об этом непременно следует доложить начальству. «Даже обоим начальствам», — решил Давыдов: своему собственному и «совиному».
Пляски «дурынды», вопреки его ожиданиям, оказались неплохими — и пластическое моление, адресованное огню на треножнике, и посвящение Шиве с разбрасыванием розовых лепестков из корзины. Барсуков от переполнявших его эмоций поскуливал, пофыркивал и временами принимался тихонько скрести ногтями гобелен на стене. Да и Денис не смог остаться равнодушным к эффектному зрелищу.
Вначале Мата Хари вышла в длинной красной юбке и короткой расшитой кофточке, открывавшей на обозрение живот, плоский и упругий, как у девицы. Однако потом «дурында» оставила за сценой сперва кофточку, явившись с двумя металлическими чашками на цепочках, прикрывающими грудь («Видал я и попышнее…», — разочарованно прошептал Барсуков), а затем и юбку, заменив набедренной повязкой из цепочек, бус и еще какой-то дребедени. И наконец, танцовщица вышла полностью обнаженной.
— Вот это да! — не сдержался Давыдов, которому на мгновение стало даже неловко.
— Тю! Да на ней трико, — отмахнулся разочарованный Барсуков. — Ты посмотри на линию груди. Шелковое трико телесного цвета, будь оно неладно! А под шеей ожерельем замаскировано. Тьфу, и тут обман!..
Мата Хари, стоя на одном месте, извивалась на разные лады, пускала волны по телу, изображала волны руками, но не смогла предусмотреть, что компания, обалдев от восторга, начнет хлопать и стучать по столам пустыми бутылками в такт деревянной флейте.
— Теперь мы можем, наконец, уйти? — Давыдову не терпелось телефонировать начальству об обнаруженном опасном авантюристе де ла Рокка. Ох, не к добру заявился граф!
— Да уж, можем… — Барсуков понуро поднялся и поплелся к двери.
Их вывели на улицу, снабдив заказанной корзинкой с шампанским и фруктами, и мальчишка-рассыльный поймал для друзей извозчика.
— Да ты не горюй, — утешал приятеля Давыдов. — Она уж немолода: тридцать лет, не меньше, и в трико она поавантажней будет, чем была бы совсем раздетая. Я слыхал, у нее дети есть. Значит, бюст уж не тот. Да что я тебе объясняю, ты человек женатый — сам знаешь. Сколько у тебя детишек?
— Шестеро, — тоскливо вздохнул Барсуков. — Значит, ты твердо решил в «Метрополь»?
— Да, но подвозить меня к парадному подъезду незачем. Я, пожалуй, выйду у Иверской.
Денис любил эту маленькую часовню. Сейчас она была закрыта, но он думал хотя бы перекреститься на наддверный образ и попросить прощения за прошлые грехи. Он понимал, что краткая молитва впопыхах может и не взлететь к небесам, но бывало — взлетала, и он вскоре получал ответ: не словесный, конечно, однако тогда случалось что-то нужное.
На сей раз в голове составилось такое прошение: «Матушка Богородица, прости мою душу грешную, а вот понять бы, зачем нелегкая принесла этого нехристя Рокетти де ла Рокка…»
От Иверской до «Метрополя» было минуты три ходу. Гостиница имела свою телефонную станцию. Давыдов заказал разговоры с Санкт-Петербургом и вскоре продиктовал сообщение о международном авантюристе. Потом поднялся к себе на четвертый этаж, в недорогой номер. Нужно было торопиться. Денис послал коридорного за дежурной горничной, велел спешно приготовить себе ванну, велел также красиво сервировать привезенные фрукты и шампанское. Хитрая горничная сказала, что может принести изысканный ужин из любого ресторана — их в огромном «Метрополе» имелось то ли пять, то ли шесть, — и оставить его на стуле у двери. Она прекрасно поняла: у господина офицера намечается амурное свидание. Давыдов подумал и решил: если Элис проголодается, горничную можно будет вызвать звонком. Сам же он от волнения голода не ощущал.
Англичанка постучалась после полуночи, когда Денис уже лежал на постели поверх покрывала, только сняв пиджак и жилет, и читал мрачный и тяжеловесный роман Брюсова «Огненный ангел».
Элис была моложе Маты Хари и не нуждалась в шелковом трико…
Это был идеальный с точки зрения Давыдова роман: никаких лишних разговоров, уговоров, объяснений, вспыхнуло пламя в крови — и этим все сказано. К тому же задание Голицына превращалось теперь почти в приятное развлечение. Денис даже отложил роман и дал волю воображению, рисуя картины ближайшего будущего — одна соблазнительней другой.
Однако Элис пришла явно в расчете на серьезный разговор. Начала она издалека: спросила о семействе Давыдова, услышала историю о фамильном локоне, с восторгом рассказала о своей жизни в Санкт-Петербурге, вспомнила светских знакомых и, только убедившись, что любовник вращается в кругах высокопоставленных чиновников, продолжила амурную игру.
Слегка приунывший от болтовни Денис воспрял духом и приступил к приятной части свидания. Элис не возражала. Несколько минут они упоенно целовались и обнимались. Но как только Давыдов попытался перейти к более интимному общению, англичанка мягко и решительно взяла тайм-аут.
— Дорогой, не стоит так торопиться. У нас впереди целая ночь…
— Ты голодна? — Денис попробовал удержать ситуацию на бытовом плане, уловив, что Элис сейчас начнет подготовительную фазу его вербовки. — Давай-ка выпьем немного шампанского с чудесными абхазскими персиками и крымской черешней. Уверен, такого ты еще не едала!
— Хорошо, — без энтузиазма согласилась она. — Только совсем чуть-чуть, потому что у меня к тебе есть очень важный разговор, и головы у нас должны быть совершенно ясными.
Давыдов, довольный маленьким успехом, эффектно выстрелил пробкой в потолок, выпустив из горлышка бутылки ароматный «дымок», и наполнил бокалы на треть игристым золотом «Абрау-Дюрсо». Потом разрезал бархатистый румяный плод пополам, отбросил косточку и протянул половинку персика женщине.
— Персик изумительно дополняет букет настоящего шампанского, — доверительно произнес Денис. — Загадай желание!..
Бокалы встретились с тихим звоном. Элис отпила глоток вина и хотела поставить бокал на столик, но Давыдов не позволил.
— Ты в России. А у нас есть примета: если не выпить до дна, то задуманное не свершится. Ты же хочешь, чтобы твое желание сбылось?
— Очень хочу!.. — Она несколько секунд всматривалась в его лицо, улыбнулась и решительно осушила бокал.
— А теперь сразу — персик!..
— М-мм, вкусно!..
— Ну, что, повторим?..
— Э, нет! — Элис тихо засмеялась. — Я все-таки хочу сначала с тобой поговорить.
— Ладно, я весь внимание!..
Денис снова улегся на кровать в позе римского патриция. Элис опустилась рядом, протянула руку, провела по его смоляным кудрям, накрутила на пальчик знаменитую белую прядь. Вздохнула и будто бросилась головой в омут.
— Я должна тебе признаться, дорогой: я не американка!
— Да-а?! — Давыдов очень умело изобразил удивление. — А кто?
— Я — подданная Соединенного Королевства.
— А что же ты делала в Америке?
— Понимаешь, Дэн, деньги странствуют по миру и ищут место, где бы могли плодиться и размножаться. — Элис явно решила зайти «от печки». — Вы, русские, считаете, что думать о деньгах неприлично. А вот американцы не стесняются этого. В самом светском обществе Бостона дамы преспокойно говорят о деньгах… Но дело даже не в этом. И Америка, и Британия сильно обеспокоены ростом экономического влияния стран «Тройственного союза» и пытаются найти способы… уравновесить ситуацию.
— Что ж, логично. — Денис как бы невзначай положил руку на бедро Элис. — Но при чем здесь ты?
— В Америке есть господа, которые всерьез интересуются Россией, как перспективным партнером. После того, как ваш царь…
— Его Величество — император!
— Извини. После того как ваш император подпишет договор о ненападении с австро-венгерским монархом, Россия станет очень привлекательна для американских банкиров. А это, в свою очередь, почти наверняка сильно обеспокоит британские деловые круги.
— Так ты тут в роли агента влияния верхушки американского делового мира? — уточнил Денис.
— Ты весьма проницателен, дорогой! — Элис наклонилась и быстро поцеловала его.
— Но я все равно не понимаю, зачем ты приехала в Россию?
— Есть два очень влиятельных бизнесмена, которые входят в десятку богатейших людей Америки. Один из них — мой собственный двоюродный дядюшка. Он и его партнер, руководствуясь своим деловым чутьем, решили действовать на опережение и уже вложили деньги в «Российский земледельческий банк», но им стало известно, что Рейхсбанк собирается инвестировать очень крупные средства в техническое переоснащение перерабатывающей отрасли в сельском хозяйстве России. Если это произойдет, американцы… мой дядюшка потеряет большую часть своих вложений, а это будет катастрофа. Видишь ли, дорогой, я весьма обязана дядюшке, он много помогал мне, пока я училась, делала карьеру. Я не могу отказать ему, поэтому согласилась поехать в Россию и попытаться спасти дядюшкин капитал…
— Как-то слишком запутанно… — Давыдову почти не пришлось изображать недоумение. — Ладно, а что я-то могу для тебя сделать?
— О, Дэн, ты можешь сделать очень много! У тебя есть связи, светские знакомства. Кто я для высшего света вашей столицы? Загадочная американка, которая пытается втереться в гостиные ваших аристократов. А ты там — свой. Ты знаешь, с кем и о чем можно говорить. Пожалуйста, помоги мне! — Элис сделала брови «домиком» и закусила пухлую губку.
— Как-то все это странно… — пробормотал Давыдов с видом смущенного рыцаря.
Его обучали, что в подобных случаях, когда идет неприкрытая вербовка, сразу соглашаться не следует, нужно колебаться, возмущаться, набивать себе цену. Да и в конце концов, смешно выглядел бы взрослый мужчина, который позволил за четверть часа уговорить себя интимной подружке и стать участником непонятной интриги.
Англичанка поняла, что перестаралась.
— Который час? — спросила она. — Я, пожалуй, вернусь в свой номер. Я бы не хотела, чтобы Кэти все поняла. Ты ведь ей тоже очень понравился…
— А что случится, если она поймет? — почти искренне удивился Денис.
— Не знаю, — задумчиво ответила Элис. — Она моя подруга, но мне все чаще кажется, что она следит за мной. Может быть, тайно шлет донесения дядюшке или его партнеру… Нет, нет, я пойду!
Элис выпрямилась, сделав вид, что хочет встать, однако рука Давыдова по-прежнему покоилась на ее бедре. Денис набрался храбрости и по-хозяйски погладил упругую плоть под тонкой тканью. Легкая дрожь была ему ответом.
— Я не отпущу тебя, — тихо сказал Давыдов.
И не отпустил.
Потом Элис все же оделась и убежала, а Денис остался в постели, и в голове у него звучал один-единственный вопрос: «Неужели я настолько похож на дурака?»
Логика тут была такая: если бы прекрасная англичанка сочла его умным человеком, то вряд ли стала бы на первом свидании, перед которым не было обязательного флирта с подарками и признаниями, рассказывать о задании, с которым приехала в Москву, и сразу просить о помощи.
Следовало отделить зерна от плевел.
Элис Веллингтон, безусловно, англичанка, и Голицыну это известно. Она располагает деньгами, иначе не сняла бы роскошный номер в «Метрополе». Она — опытная любовница, и хорошо это или плохо — еще вопрос. Такая мастерица сумеет изобразить истинную страсть, одновременно размышляя о списке собственных расходов за последние полгода…
Это — зерна.
История о дядюшке-инвесторе, страдающем приступами наивного доверия, могла до некоторой степени быть правдой, равно как и полной выдумкой. Во всяком случае, проверить не помешает. Но если это легенда, то почти беспроигрышная. Под нее возможно провести любой вариант с обменом или передачей необходимой информации. С другой стороны, очень может статься, что в Америке действительно имеется парочка банкиров, решивших вложить инвестиции в Россию, только вряд ли они подозревают о племяннице. А это уже — плевелы.
Что же касается дурака, Денис вспомнил смешную теорию одной из своих тетушек. Та была убеждена, что красивый мужчина умным быть вообще не может, и место ему — в гвардии, в почетном карауле, в свите персон царской крови, то бишь там, где нужно блистать стройностью, ловкостью и осанкой, но никак не разумом и талантом. Если Элис рассуждает так же — значит, считает своего любовника красавцем, и это может служить утешением…
Решив, что не мешает проверить оба варианта, Давыдов завел свой дорожный английский будильник «Биг-Бен», способный дребезжанием поднять мертвого из могилы, и заснул.
Рано утром он вызвал горничную, велел подать себе в номер крепкий кофе и приготовить ванну, а также вызвать парикмахера. В полку, где Денис служил первые полгода после окончания Академии, была популярной шутка: офицер в любое время суток должен быть до синевы выбрит и слегка пьян, а не слегка выбрит и до синевы пьян. Давыдов, будучи брюнетом, имел вечные хлопоты с этой самой синевой.
Элис, уходя, позволила Денису выпросить, как милость, совместный завтрак в кондитерской «Метрополя», но до этого следовало побывать на телефонной станции и связаться с Голицыным.
— Добро, — сказал Андрей, узнав новости. — Дамочка время зря не теряет. Похоже, не так-то у нее много этого времени. Ну, и ты не теряй. Берись за любое поручение, разберемся! Что касается де ла Рокка, я уже сделал необходимые запросы. Не исключено, что он просто присосался, как клещ, к этой Мате Хари, видя, сколько богатых поклонников сражаются за честь взять ее на содержание. С богом!..
В кондитерскую они явились одновременно, встретились у двери. Элис привела свою компаньонку, очаровательную хохотушку Кэтрин Маккормик. Давыдов попросил столик у окошка, чтобы угостить красавиц суетой московской улицы, видом дорогих экипажей, автомобилей и извозчиков-лихачей.
Рыженькая Кэти восхищалась всем, кроме лакомств: ей до боли не хватало в «Метрополе» гречишных оладий с кленовым сиропом и лакричных конфеток.
Держа в уме наставление Голицына, Денис не торопил Элис, а ждал, пока она сама вспомнит о своей просьбе. Она и вспомнила. Туфелька с изящным французским каблучком коснулась под столом его начищенного сапога. Это означало: милый, я не забыла и хочу поскорее оказаться в номере на четвертом этаже.
Давыдов ответил тем, что поцеловал англичанке руку по-особенному, в запястье, пока Кэти развлекалась занятным для иностранки зрелищем: за окном проплывал караван пролеток, груженных цыганками в полном боевом облачении — ярчайших шалях и юбках. Пришлось Денису рассказывать про цыганские хоры и таборную жизнь, насколько хватило английских слов.
— А я думала, эти люди — дикие, вроде наших индейцев, — сказала Кэти. — Посмотрите, как они руками машут!
И девушка расхохоталась.
Потом Давыдов повел своих дам на прогулку и даже до того дошел в патриотическом энтузиазме, что предложил посетить Исторический музей. Эта идея очень насмешила Кэти. Потом девушка призналась, что терпеть не может музеев, и Денис подумал, что она-то, возможно, и есть настоящая американка — живая, непосредственная и не обремененная тягой к возвышенному. В Элис же за версту чувствовалась если не аристократка, то девушка дворянского происхождения, получившая хорошее воспитание.
— Я бы лучше сходила в какой-нибудь большой магазин, — призналась Кэти. — Хочу видеть, как у вас все устроено. Я сама недавно проработала полгода в отцовском магазине продавщицей в отделе перчаток. Если я стану его хозяйкой, мне нужно знать все, и как продавцы обманывают хозяев — тоже!
— Тут совсем рядом великолепный магазин «Мюр и Мерилиз», там есть на что посмотреть, — предложил Денис.
Как и следовало ожидать, оказавшись в магазине, Кэти ахнула, пораженная его масштабами, понеслась вдоль прилавков и пропала.
— Не беспокойся, она найдет дорогу в «Метрополь», — отмахнулась Элис. — Кстати, а когда ты собираешься в Санкт-Петербург?
— Сегодня вечером я встречусь с одним господином, и тогда станет ясно.
— Ты помнишь наш разговор?
— Да, дорогая.
— Ты обещал мне помочь…
Давыдов такого обещания не давал, но согласился.
— Вечером передам тебе конверт, — деловито продолжила Элис. — Если я сама повезу это письмо в столицу, то просто не смогу его вручить нужному человеку, меня и близко к его кабинету не подпустят. Я знаю, его очень охраняют. А ты сможешь, ты же в высшем свете всем знаком.
— Что за человек, дорогая? Может, и меня к нему близко не подпустят.
— Это секретарь министра внешних сношений господин Чуркин.