Бардак на чердаке Смирягин Андрей

Она

Ну вот, опять мы добрались до постели. Когда этот разврат только кончится, я не знаю. Хотя вы будете свидетелями, моим попыткам избавиться от нее не найдешь конца.

От входной двери в спальню тянется прерывающийся след из пальто, носков, чулок и нижнего белья. Досадно! Опять, уходя ночью, я не найду какого-нибудь носка или, как в прошлый раз, трусов. Трусы обязательно должны быть яркой расцветки или хотя бы светиться по ночам, чтобы в темноте их было легче разыскать.

«Подожди, не торопись так. Дай же мне перевернуть страницу пособия! Ага, эту ногу надо держать вот так, а вторую вот так. Стоп! Я, кажется, запутался. Давай все сначала. Тут написано, вывернуть бедро наружу… Зачем так кричать?! Я же еще не начал самого главного».

Нет, все-таки слабый я человек. И три главные мои слабости: к еде, сну и женщинам. Она знает это и бесстыдно использует.

Ах, как она готовит! Еда – это ее оружие массового поражения. Всякое сопротивление бесполезно. Она без промаха бьет по самому больному и уязвимому у мужчины – по животу. А надо заметить, все в жизни, кроме еды, вызывает у меня безразличие и тоску. Еда – единственное, что дает мне уверенность в себе, толкает на духовные проявления и наполняет этот мир хоть каким-то содержанием.

И каждый раз, как я набираюсь решимости сообщить, что я ухожу от нее, она предлагает прежде подкрепиться. После небольшого пиршества я превращаюсь в одно большое и доброе лицо с заплывшими глазами. Тихо, чтобы не спугнуть поглощенную пищу неосторожным движением, дыша через раз и волоча щеки по полу, я отползаю от стола. Сил хватает только, чтобы доползти до постели, где она уже в нетерпении поджидает мое упитанное тело. Она медленно меня раздевает и приступает к своей трапезе. И если бы не моя бдительность, она бы давно сожрала меня целиком. Часто, просыпаясь по ночам, я слышал ее аппетитное чавканье и видел, что ноги уже обгрызены по коленку. Хорошо я такой здоровый, и к утру у меня вырастали новые.

«…Так, а теперь встань на четвереньки и покажи мне язык. Тут написано, что таз должен быть выше плеч. Я сказал, выше! Еще выше!.. А-а-а! Осторожнее! Я же так задохнусь».

А как она плачет?! О, она умеет правильно плакать. Чувствуя, что я собираюсь сообщить о нашем разрыве, она бросается на диван реветь, и юбка ее задирается ровно настолько, сколько нужно моему проклятому воображению, чтобы тут же на диване ее и захотеть.

В юности я полагал, что секс – самое главное в жизни. Теперь я стал старше и убедился, что так оно и есть. Жизнь с точки зрения секса можно поделить на несколько этапов. Детство, которое сменяется юностью, потом юность уходит, приходит секс, потом приходят дети, потом снова приходит секс, потом приходят внуки, потом снова приходит секс, который должен плавно завершаться все тем же детством.

Ее же энтузиазм в постели не сравнится ни с чем. Наш секс с ней больше похож на непримиримую борьбу. Мы боремся с сексом каждый день. И в такой позиции с ним боремся, и в другой боремся. И она, похоже, готова погибнуть в этой неравной борьбе, но не сдастся никогда.

Я же стал уставать от дикости и изощренности в постели. Все чаще хочется простого и понятного секса. Прийти вечером с работы, поужинать, почитать или посмотреть телевизор, лечь в темноте в постель, нащупать рядом теплое и живое тело и тихо, не производя лишних движений, закончить трудовой день.

«…Как все же трудно выбрать одну из существующих в сексе трех тысяч пятисот восьмидесяти семи позиций. Постоянно приходится ломать голову. Просто не секс, а Академия наук какая-то…»

Избавиться от нее я пытался разными способами. Но она оказалась хитрее, чем я думал. Ей невозможно опротиветь ничем. Я напивался в лоскуты – она, как ни в чем не бывало, взваливала меня на свои хрупкие плечи и тащила до дому. Вконец обессилив от неподъемной ноши, она бросала меня на улице и, проклиная последними словами, делала вид, что уходит. Но я и не думал расстраиваться. Как только ко мне начинала приглядываться какая-нибудь добрая женщина, интересуясь, не надо ли мне помочь куда добраться, она объявлялась тут как тут. И еще долго по окрестным дворам разносились ее ругательства в адрес обнаглевших баб. «Безобразие! Мужика на пять минут без присмотра оставить нельзя!»

«…А теперь встань вверх ногами и отпусти руки. Не бойся, я же держу!..»

Ну вот, опять уронил ее на голову. Она, кстати, и виду не подала, что больно. Ослаб я что-то за последнее время, надо будет в выходные потренироваться со штангой.

Потом я сменил тактику и решил сделать все, чтобы быть застигнутым врасплох ее мужем. Я наплевал на наш условный знак – «женские трусики в окне» и врывался к ней в квартиру, зная, что он точно там. Не давая опомниться, я хватал ее на руки, тащил в постель и дико орал, кончая. Муж упорно не появлялся. Тогда я начинал бегать в одной майке и носках по квартире, заглядывая под все кровати и распахивая шкафы, изображая свихнувшуюся от желания насиловать все, что еще движется, гориллу. Однако, что я ни делал, ему не удалось застигнуть нас вдвоем. Куда она его прячет, я так и не смог определить.

«…Так, эту грудь я беру в левую руку, а вторую… Стоп! Халтурщики, они забыли написать куда девать вторую!..»

И ведь мне не к чему даже прицепиться. Она никогда со мной не спорит, никогда не показывает свой характер. Я могу часами доводить ее намеками на мои похождения с другими женщинами, ее молчание становится только упорней. Но я-то вижу, как она до обморока ревнует меня ко всему, что не является ею. Она ревнует меня к женщинам, мужчинам, животным, вещам и воспоминаниям. Из ревности она отравила последовательно трех моих кошек. В отместку мне пришлось спустить в туалет ее любимую канарейку.

«…Ну а теперь походи по мне, а потом побудь моим одеяльцем…» Как мне все-таки тепло под ней! Плутовка, она так приучила меня к себе, что я уже давно разучился вырабатывать тепло, когда ее нет рядом. И если она теперь перестанет греть меня, то я, возможно, просто окоченею и умру.

И я всегда спрашиваю у себя: ну что, скажи, зажравшаяся сволочь, тебе еще надо?! Какого еще ляда, упрямая скотина, тебе не хватает?! Посмотри кругом! Ведь такие женщины на дороге не валяются. Ведь сдохнешь, лучше не найдешь.

Тем не менее я собрал остаток сил и решил использовать последний мой шанс, а именно – применить способ ящерицы.

Сначала я отбросил одно ухо, потом у меня выпал один глаз. Но она, как ни в чем не бывало, продолжала любить меня, утверждая, что так даже лучше – у нее будет меньше конкуренток. Но я уже не мог остановиться, я уже увлекся процессом распада.

Нога долго волочилась, но в конце концов отпала и она. Потери преследовали меня одна за одной. Все тело покрылось гноящимися язвами, и тогда я понял, что конец уже не за горами. Жить осталось немного, и я решил посвятить остаток минут созданию бессмертного творения, чтобы рассказать о ней. Она – все! Жизнь без нее бессмысленна. Жизнь с ней все так же бессмысленна, но зато много приятней. Она лишает сил, которых становится бесконечно много. Она – Черная Дыра. Противиться ее притяжению уже не в силах ничто, кроме, быть может, меня. Но и мне осталось недолго. Скоро отвалится вот это, а сразу потом откатится голова. И некому будет проснуться, чтобы облегченно вздохнуть и радостно возопить, какой только нелепый ужас не приснится этой дурацкой башке!

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Пошарив в темноте рукой, я с тоскливой радостью нахожу ее рядом. Может, придушить ее подушкой? Нет, я успею это сделать всегда. И с этой счастливой мыслью я снова засыпаю.

Из Зазеркалья

Осторожно, стекло! Не слышат, паразиты. Стекло – это я. А точнее не стекло, а зеркало, и не какое-нибудь, а венецианское старинной работы. И сейчас трое бухих грузчиков вносят меня вверх по лестнице дома моих новых хозяев. Приближается угол. Ну все, сейчас грохнут варвары. Ух! Слава Тебе, проехали! Да! Как хрупка все же жизнь!

Что ж, осмотримся на новом месте. Как будто неплохая квартирка, не самая худшая из мною виденных. И хозяева с такими интеллигентными лицами попались – отразить приятно. Пыль протирают регулярно, рож не строят и прыщей не выдавливают – едят, видно, в меру.

А я, должен сказать вам, на своем веку насмотрелся всякого. Столько рож, сколько мне в жизни отразить пришлось и вообразить будет кому тяжело. Одних прыщей гору насыпать можно, да еще и детям останется. А сколько бородавок и сказать невозможно. Просто какой-то лес бородавок! Океан бородавок! Вся Вселенная – дом родной для бородавок!

Но на меня-то не особенно попеняешь, если образ свой не особо удовлетворяет. Не смотрись! Но ведь не обойдешься без меня никак. У всех во мне нужда. Подбежать с утра и проверить, не сильно ли ты за последнее время изменился, не прибавилось ли морщин, не падают ли чересчур волосы, и не слишком ли они же начинают торчать из носа и ушей. А как там насчет цвета и свежести? И главное – смотреться почаще, чтобы успевать привыкнуть к изменениям. Ведь если постепенно, то вроде как бы и ничего, вроде и жизнь вполне сносна. Как будто и не движешься к моменту выноса вперед ногами.

Вот и той девчонке, что теперь каждое утро в меня смотрится, не повезло. Мамаша с папашей в свое время удружили – при такой фигурке ласточки и родить ее с пурпурным в полщеки пятном. Согласен, пустяки какие. Но ведь то, что для парня было бы небольшой неприятностью, эти девчонки умудряются превратить в трагедию всей жизни.

Ну не дура? Портить себе настроение из-за подобных мелочей. Видели бы вы ее, простите за нескромный взгляд, когда она приготовляется отходить ко сну. Я вам скажу, это линии! И надо же быть такой клушей, чтобы объявить себя в этой жизни запасной.

Да кто вообще сказал, что женщина должна быть с лица красивой? Видели мы этих красавиц! Посмотришь вечером на такую в свете каких-нибудь канделябров да еще после пары бокалов шампанского, конечно, обомрешь. Красавица – хоть тут же от счастья сдыхай! А как утром проснешься, так на ту же русалку лучше вблизи вообще не смотреть – можно разучиться смеяться навсегда.

А эта по вечерам раздевается и не знает, какие тут у меня внутри страсти по ней разыгрываются. Ведь когда эти девчонки уверены, что за ними никто не подглядывает, нормальными же сразу людьми становятся, без этих их идиотских ужимок и кривляний.

Нет, девушке надо с внешностью помочь. Хотя абсолютно точно известно, что за такие штуки зеркалу могут и по ушам надавать – мало не покажется. Но неужели за столько лет честного отражения действительности я не заработал на одну-единственную фантазию. Ведь и за одним человеком обезьянничать устанешь, а ты попробуй поотражай сумасшедшую муху в пустой комнате, когда это никому не нужно, а муха нагадит только. Или целый день копировать какой-нибудь ободранный шкаф, которому твои старания, как мертвому медаль.

Но кем бы представиться получше, чтобы она поверила словам? Девушкой представляться нельзя – они своим в последнюю очередь верят. Умудренным опытом старцем – как-то неудобно голышом из зазеркалья вылезать. Что ж, не остается ничего умнее, как обрести облик молодого красивого мужчины.

Какие они там, красивые мужики? Ага, значит, так: прямой нос, волевой с ямочкой подбородок, изо рта пахнет бананами… Так, вроде пока ничего получается. Грудь пусть будет слегка волосатой – как любила говорить одна моя очень бойкая в этом смысле хозяйка, мужчина должен быть не волосатым, он должен быть пушистым.

Вот сейчас она отложит книгу, выключит свет, тогда и появлюсь. Все, пора выбираться… Увидела, под одеяло нырнула, одни глаза торчат.

– Не бойтесь, девушка! Клянусь, я не причиню вам вреда!

– А я и не боюсь. Вы кто, полтергейст?

Каким-то еще «полтергейстом» обзывается…

– Я – как можно, посмотрев на меня, заметить, зеркало… – Стоп! Разве бывает зеркало с волосатой грудью? – То есть мужчина… Ну, в общем, и то и другое.

– А что вам от меня нужно? Отвечайте, а то я сейчас на весь дом закричу.

Зачем кричать? Я только затем и материализовался, чтобы сообщить, что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо отражал. Такая красивая, что я влюбился в тебя без задних ног, то есть без ума в голове. Да и вообще, чего это мы так долго разговариваем? Лучше подвинься, а то я уже замерзать начинаю. Ты же не хочешь, чтобы твое зеркало скрутил радикулит?

Во дает! Сейчас от смеха скончается. Чего это она?

– Девушка, вас что, мужики настолько замучили, что мне придется еще кого-то здесь упрашивать?

– Простите, это у меня от неожиданности. Я-то понимаю, что я сейчас немножечко подвинулась в уме, но я не могла предположить, что только для того, чтобы наконец услышать от мужчины признание в любви.

– Пусть это будет только бред, но я в самом деле влюбился в тебя.

– Но ведь я же уродлива. Разве вы этого не видите?

– Кто тебе это сказал?

– Да вы же и сказали. Вы же сами меня отражали в себе, если верить тому, что вы – зеркало.

– Мало ли что я отражал! Мужчинам вообще нельзя верить.

– Но зеркалу-то можно.

Придется этой дурочке кое-что показать.

– Подойди, моя девочка, к зеркалу и взгляни на себя повнимательней.

Вот это резвость. Настоящая лань. Розовые подошвы так и замелькали. Не верит своим глазам.

– Кто это?!

– Ты.

– А где же пятно?

– Ты это о чем?

– Ну пятно, вот здесь, на правой щеке. Куда оно подевалось?

Чего-то никакого пятна не припомню. Тебе, наверное, что-то нехорошее приснилось. Какие-то пятна? Насколько помню, ты всегда такой красавицей и была.

Вас никогда не душили в объятиях? Надо сказать, презанятное ощущение. А дальше долго рассказывать нечего. Она смутилась от своего радостного порыва, попыталась освободиться из моих объятий, но не на того напала.

Здесь я на время приостановлю отражение происходящего. Любое зеркало охотно порасскажет вам таких сцен тысячу – спросите только. А эту ночь я оставлю для себя и моей девочки…

Под утро она все же задала мне вопрос, который, похоже, не избежал еще ни один мужчина:

– Ты теперь навсегда останешься со мной?

Что мне было еще отвечать?

– Я сделал тебя красивой женщиной, теперь все в твоих руках. Ты сможешь вскружить голову любому мужчине, хотя, к сожалению, мой опыт говорит, что красивая женщина куда более одинока любой из своих менее привлекательных сестер. Но так или иначе, то, что я считал нужным совершить в жизни, я сделал и должен вернуться в зазеркалье.

– Не возвращайся туда. Зачем тебе быть зеркалом? Оставайся со мной. Я буду тебя сильно, сильно любить.

Эти женщины никогда не согласны на часть – хоть тресни, подавай им целое.

– Послушай, девочка. Я создан на этой земле быть зеркалом и только им могу оставаться. Я даже еще не знаю, каким боком мне выйдут сегодняшние подвиги. Искажать действительность, как с твоей внешностью, нам строжайше запрещено.

– А я тебя не отпущу. Я боюсь, что, если ты исчезнешь, все опять вернется на свои места.

– Судя по тому, какие изменения произошли с тобой этой ночью, это вряд ли. Обещаю, что ты теперь сможешь быть счастливой и без меня.

– А если ты – лишь мое заболевшее воображение?

– И эта кровь на твоем бедре тоже заболевшее воображение?

– А это я сейчас проверю…

И откуда она только взяла этот молоток. Девчонка-то оказалась не промах. Мне надо было это предусмотреть.

– Дура, подожди, не делай этого!..

Поздно, она уже засветила молотком в стеклянный проем зеркала. Зазвенело. Впрочем, она здесь ни при чем. Как я и думал, наказание не заставило себя настойчиво ждать. И нечего теперь рыдать – моей судьбы уже не склеишь.

Да! Разбросало меня после той ночи по свету. Ведь свойство наше зеркальное такое – сколько не дели, отражаем мир все равно, как есть. Большинство осколков, конечно, под землей без света сгинуло. Части досталось занятие не из приятных – отражать по помойкам и свалкам всякую дрянь. Кто-то тихо лежит в травке, наслаждается небом и развлекается насекомой ратью. Но все искупает самый большой кусок, что она оставила у себя, вставив в красивую рамку.

И хотя пятно у нее все там же, на правой щеке, она счастливо вышла замуж за хорошего парня. У нее растет прелестная девочка. Но время от времени она совершает странный обряд. В отсутствии мужа, она достает из укромного места неправильной формы зеркало, пристально всматривается в него, целует, кладет к себе на живот и долго-долго так лежит, о чем-то вспоминая.

Кирпич

Ровно в шесть часов тридцать минут пять секунд вечера в самом центре Москвы из-под крыши аварийного дома номер четыре по улице Грановского сорвался кирпич, сопровождаемый порядочным куском штукатурки, а в шесть часов тридцать минут восемь секунд он уже нанес моей голове сокрушающей силы удар, от чего в ней испортился какой-то механизм, ответственный за нормальное восприятие мира.

Я не почувствовал никакой боли, но с удивлением заметил, как издевательски медленно к моим глазам стало приближаться асфальтовое покрытие улицы, в котором я вдруг стал различать мельчайшую структурную подробность. У меня даже сложилось впечатление, что я падаю лицом вниз не единожды, а несколько раз подряд.