Аэропорт Хейли Артур
Гвен сказала жёстко:
— Разрешите, я погляжу сама. — Во время этого диалога обычную её обходительность как рукой сняло. — Если билет лежит у вас в сумке, я его найду. Если же его там нет, это избавит нас с вами от излишней потери времени.
— С какой это стати! — возмутилась миссис Квонсетт. Впрочем, она тут же сбавила тон: — Я понимаю, что вы не хотели меня обидеть, моя дорогая, но у меня здесь, помимо всего прочего, лежат личные бумаги. А вы, особенно вы, как англичанка, должны уважать неприкосновенность личности. Вы ведь англичанка, не правда ли?
— Кто я такая, не имеет ни малейшего отношения к делу. Сейчас нас интересует ваш билет. Если, конечно, он у вас есть. — Гвен повысила голос, слова её были слышны теперь другим пассажирам. Кое-кто повернул голову в их сторону.
— О господи, да есть у меня билет. Вопрос только в том, куда я его сунула. — Миссис Квонсетт дружелюбно улыбнулась. — А вот то, что вы англичанка, я сразу поняла, как только вы заговорили. В устах некоторых людей — вот как в ваших, например, — английская речь звучит так пленительно. Обидно, что мало кто из нас, американцев, обладает таким произношением. Мой покойный супруг не раз, бывало, говорил мне…
— Что говорил ваш супруг, нас не интересует. Где ваш билет?
Нелегко было Гвен держаться так нелюбезно, даже грубо. В обычных обстоятельствах она обошлась бы с этой старушкой хотя и твёрдо, но добродушно и даже дружелюбно; запугивать женщину вдвое старше себя было очень не по душе Гвен. Но когда она покидала кабину пилотов, Вернон дал ей на этот счёт строжайшие указания.
Миссис Квонсетт была, казалось, несколько оскорблена.
— Я терплю ваши грубости, милочка, но как только найду билет, я не премину объяснить вам, что ваше поведение…
— В самом деле, миссис Квонсетт? — От Гвен не укрылось, как вздрогнула старуха, когда она назвала её по имени: впервые её спокойное благодушие было поколеблено. А Гвен неумолимо продолжала: — Вы ведь Ада Квонсетт, не так ли?
Старушка приложила к губам кружевной платочек и вздохнула.
— Ну, раз уж вам известно моё имя, было бы бесполезно его скрывать, верно?
— Безусловно, тем более что мы знаем про вас всё. Вы настоящая уголовница, миссис Квонсетт.
Теперь уже многие пассажиры смотрели в их сторону и прислушивались к разговору, а некоторые даже покинули свои места и подошли поближе. Симпатии всех были явно на стороне старушки, все неодобрительно поглядывали на Гвен. Пассажир, сидевший у прохода и беседовавший с миссис Квонсетт, когда появилась Гвен, беспокойно заёрзал на сиденье и сказал:
— Если произошло недоразумение, может быть, я могу помочь…
— Никакого недоразумения не произошло, — сказала Гвен. — Вы путешествуете вместе с этой дамой?
— Нет.
— Тогда это вас не касается, сэр.
До этой минуты Гвен ни разу не позволила себе взглянуть на пассажира, сидевшего у окна. И он тоже не смотрел на неё, однако его поза и наклон головы свидетельствовали о том, что он внимательно прислушивается к происходящему. Украдкой бросив взгляд в его сторону, Гвен успела заметить, что он по-прежнему держит чемоданчик на коленях. При мысли о том, что он там прячет, она похолодела, предчувствуя беду, и по телу её побежали мурашки. Ей захотелось повернуться, кинуться в кабину экипажа, сказать Вернону, чтобы он справлялся с этим делом сам. Но она взяла себя в руки и преодолела минутную слабость.
— Я ведь сказала, что нам всё про вас известно, — повторила она. — Не далее как сегодня вас уже поймали без билета на одном из наших лос-анджелесских рейсов. Вы даже были сняты с самолёта, но вам удалось улизнуть. А потом вы обманом ухитрились пробраться на этот самолёт.
Маленькая старушка из Сан-Диего заметила небрежно:
— Если вам всё известно или кажется, что всё известно, разубеждать вас нет смысла. — Ну что ж, решила она про себя, стоит ли расстраиваться? В конце концов, она ведь была готова к тому, что её поймают. И всё-таки она успела пережить интересное приключение и хорошо поужинать. Да и что такого особенного случилось? Эта рыжеволосая там, в аэропорту, сама сказала, что авиакомпании никогда не возбуждают дела в суде против безбилетных пассажиров.
Однако ей было любопытно, что же последует дальше.
— Мы что же, повернём теперь назад в аэропорт?
— Ну, не такая уж вы важная персона. Мы сдадим вас в Италии тамошним властям. — Вернон Димирест предупредил Гвен, что все должны по-прежнему считать, будто самолёт летит в Рим, ни в коем случае нельзя говорить, что они уже довернули обратно. Он несколько раз повторил, что Гвен должна быть груба со старушкой. Гвен вовсе не улыбалось выполнять такую роль, но это было необходимо, чтобы произвести соответствующее впечатление на Герреро и выполнить задуманный Димирестом план.
Герреро, конечно, не подозревал, — и в случае удачи догадается, когда будет уже поздно, — что вся эта сцена разыгрывается только для него.
— Пройдёмте со мной, — сказала Гвен миссис Квонсетт. — Командиру сообщили о вас, и он должен дать соответствующий ответ. Но сначала он хочет поговорить с вами. — И, обратившись к пассажиру, занимавшему кресло у прохода, она сказала: — Будьте любезны, пропустите эту даму.
Впервые за всё время старушка проявила нервозность.
— Командир хочет со мной говорить?
— Да, и ждать он не любит.
С явной неохотой миссис Квонсетт поднялась с места. Музыкант, весьма расстроенный, вышел в проход, чтобы дать ей пройти. Гвен взяла её под локоть и повела вперёд, чувствуя на себе враждебные взгляды остальных пассажиров.
Она с большим трудом преодолела желание обернуться и поглядеть, наблюдает ли за ними пассажир с чемоданчиком.
— Меня зовут капитан Димирест. Пожалуйста, подойдите поближе. Гвен, будьте любезны, закройте дверь — как-нибудь разместимся. — Вернон Димирест улыбнулся миссис Квонсетт. — К сожалению, конструкторы самолёта не учли, что сюда могут пожаловать гости.
Старушка из Сан-Диего устремила внимательный взгляд на говорившего. После ярко освещённого салона она ещё не успела освоиться с полумраком кабины. Она различала лишь неясные очертания какой-то фигуры на фойе десятка светящихся красным циферблатов. Но голос звучал несомненно дружелюбно. А миссис Квонсетт уже мужественно приготовилась к разговору в совсем другом тоне.
Сай Джордан откинул подлокотник на свободном кресле позади Энсона Хэрриса. Гвен мягко и предупредительно — совсем не так, как несколько минут назад, — усадила старушку в кресло.
Самолёт не качало, поэтому передвигаться в нём было легко. Он продолжал снижаться, но до тех слоёв атмосферы, где бушевала пурга, было ещё далеко, и самолёт летел со скоростью пятьсот миль в час легко и плавно, словно плыл по заштилевшему морю.
— Миссис Квонсетт, — сказал Вернон Димирест, — забудьте о том, что произошло за стенами этой кабины. Мы пригласили вас сюда по другой причине. — Он обернулся к Гвен: — Вы были достаточно грубы с этой дамой?
— К сожалению, да.
— Мисс Мейген действовала по моим указаниям. Я ей подробно рассказал, как она должна себя вести. Мы знали, что одно интересующее нас лицо будет за этим наблюдать. Мы хотели, чтобы всё выглядело естественно и можно было, не вызывая подозрений, пригласить вас сюда.
Большая тёмная фигура в кресле справа начинала мало-помалу приобретать более отчётливые очертания. Ада Квонсетт, вглядываясь в лицо этого человека, нашла, что оно не выглядит злым. Пока ещё она, разумеется, совсем не понимала, к чему он клонит. Она огляделась по сторонам. Всё это было чрезвычайно интересно. Ещё ни разу в жизни не доводилось ей бывать в кабине экипажа. Кабина оказалась куда меньше, чем она предполагала. Здесь было очень тесно. И тепло. Все трое мужчин сидели в одних рубашках. Да, теперь уже ей действительно будет о чём рассказывать своей дочери в Нью-Йорке, если она когда-нибудь доберётся туда.
— Мамаша, — сказал человек, отрекомендовавшийся капитаном. — Вы ведь не робкого десятка?
Вопрос был странный. Миссис Квонсетт задумалась и ответила не сразу:
— Да, мне кажется, я не особенно труслива. Случается, конечно, и понервничать, но только теперь это реже со мной бывает. С годами начинаешь пугаться всё меньше и меньше.
Пристальный, испытующий взгляд капитана был прикован к её лицу.
— Я решил рассказать вам кое-что, а затем попросить вас помочь нам. Времени у нас мало, я буду краток. Вероятно, вы заметили пассажира, который сидит рядом с вами — у окна.
— Такой тощий, с тоненькими усиками?
— Да, — сказала Гвен. — Этот самый.
— Как же, заметила. Очень странный господин. Ни с кем не разговаривает и не выпускает из рук чемоданчика. Мне кажется, он чем-то очень обеспокоен.
— Мы тоже обеспокоены, — негромко произнёс Вернон Димирест. — У нас есть основания предполагать, что у него в чемоданчике бомба. И мы хотим её забрать. Вот почему нам потребовалась ваша помощь.
«Самое удивительное, — пронеслось у Ады Квонсетт в голове, — что здесь у них такая тишина». В этой тишине и в наступившем после слов Димиреста молчании Ада Квонсетт услышала, как где-то у неё над головой заговорило радио:
— «Транс-Америка», рейс два, говорит Торонтский центр. Вы находитесь в пятнадцати милях к востоку от Клейнбергского маяка. Сообщите вашу высоту и намерения.
Человек, сидевший впереди слева — Ада Квонсетт не видела его лица, — ответил:
— Торонтский центр, говорит «Транс-Америка», рейс два. Снижаемся, покидаем эшелон два-девять-ноль. Просим разрешения продолжать медленно снижаться. Намерение совершить посадку в аэропорту Линкольна остаётся неизменным.
— «Транс-Америка», вас понял. Освобождаем вам путь следования. Можете продолжать медленно снижаться.
Третий человек, сидевший справа от Ады Квонсетт за маленьким столиком, перед которым были расположены ещё какие-то приборы, сказал:
— По моим подсчётам, мы должны быть на месте через час семнадцать минут. Это — если ветер будет как по сводке; если же фронт шторма приблизился, то прилетим позже.
— Так мы, значит, всё-таки возвращаемся? — Голос Ады Квонсетт выдавал охватившее её волнение.
Димирест кивнул.
— Да, но, кроме вас, никто из пассажиров этого не знает. И пока вам придётся держать это в секрете, причём главное, чтобы Герреро — пассажир с чемоданчиком — ничего не заподозрил.
У Ады Квонсетт даже дух перехватило. «Неужели это в самом деле происходит со мной?» — думала она. Потрясающее приключение, не хуже тех, что показывают по телевизору. Немножко опасное, конечно. Но она тут же сказала себе: об этом не стоит думать. Главное — она здесь, участвует во всём этом, разговаривает запанибрата с командиром корабля, и он доверяет ей свои тайны. Да, будет что порассказать дочери!
— Ну как, согласны вы нам помочь?
— Разумеется, согласна. Как я понимаю, вы хотите, чтобы я попробовала отобрать у него чемоданчик…
— Ни в коем случае! — Вернон Димирест обернулся и для большей убедительности перегнулся к ней через спинку кресла. Он сказал твёрдо: — И не вздумайте даже прикасаться к этому чемоданчику.
— Раз вы так говорите, — кротко согласилась миссис Квонсетт, — не буду.
— Да, я именно так говорю. И запомните: очень важно, чтобы Герреро не заподозрил, что мы обратили внимание на его чемоданчик и знаем о его содержимом. А теперь я проинструктирую вас — как раньше инструктировал мисс Мейген — насчёт того, что вы должны делать, когда вернётесь в салон. Пожалуйста, слушайте меня внимательно.
Когда он закончил, старушка из Сан-Диего позволила себе улыбнуться уголками губ.
— О да, да! Мне кажется, я сумею это проделать.
Она уже вставала с кресла, а Гвен открывала дверь кабины, когда Димирест спросил:
— Мне сказали, что вы летели без билета из Лос-Анджелеса… как будто в Нью-Йорк. Зачем?
Миссис Квонсетт объяснила, что она порой чувствует себя одиноко на Западном побережье и ей хочется повидать дочь, живущую на востоке страны.
— Бабушка, — сказал Димирест, — если мы всё это провернём, я лично обещаю вам, что обо всех неприятностях, которые с вами произошли, будет забыто, и более того: наша авиакомпания даст вам бесплатный билет до Нью-Йорка и обратно, первый класс.
Миссис Квонсетт была так растрогана, что едва не расплакалась.
— О, благодарю вас, благодарю! — От волнения голос её дрогнул. «Какой изумительный человек, — подумала она. — Какой добрый, очаровательный человек!»
Пережитое Адой Квонсетт неподдельное волнение пришлось весьма кстати и немало помогло ей справиться со своей задачей, когда она прошествовала через салон первого класса к своему креслу. Гвен Мейген, крепко ухватив безбилетную пассажирку за локоть, подталкивала её вперёд, а та прикладывала кружевной платочек к глазам и являла собой весьма волнующее зрелище донельзя расстроенной пожилой дамы. Вытирая слёзы, Ада Квонсетт внутренне ликовала: ведь она разыгрывала уже вторую сцену за сегодняшний вечер. Сначала на аэровокзале притворилась больной и одурачила этого мальчишку, Питера Кокли. Ей это прекрасно удалось — значит всё удастся и теперь.
И в самом деле, спектакль был настолько убедителен, что один из пассажиров даже спросил Гвен довольно сердито:
— Послушайте, мисс, я не знаю, чем провинилась эта дама, но почему вы позволяете себе так грубо обращаться с ней?
Гвен, зная, что Герреро уже может её услышать, ответила резко:
— Прошу вас не вмешиваться, сэр.
Выполняя указания Вернона, Гвен, как только вошла в туристский салон, тут же задёрнула за собой портьеру, разделяющую салоны. При этом она успела бросить взгляд назад и заметила, что дверь кабины слегка приоткрылась. Гвен знала, что там, за дверью, стоит Вернон, наблюдает и ждёт. Как только портьера между салонами первого и туристского класса задёрнется, Вернон пройдёт вперёд, станет за портьерой и будет следить за происходящим в щёлку, которую Гвен должна была предусмотрительно оставить. А затем в нужный момент он откинет портьеру и быстро шагнёт вперёд.
При мысли о том, что произойдёт через несколько минут — и чем всё это может кончиться! — предчувствие беды снова охватило Гвен, и сердце её сжалось от страха. И снова она нашла в себе силы победить страх. Она заставила себя вспомнить о том, что в её руках жизнь экипажа и пассажиров, которые даже и не подозревают, какая драма разыгрывается сейчас у них на глазах, и подтолкнула миссис Квонсетт к её креслу.
Пассажир по фамилии Герреро быстро вскинул на них глаза и тут же отвёл взгляд. Гвен заметила, что чемоданчик всё так же лежит у него на коленях и он не выпускает его из рук. Когда они подошли ближе, третий пассажир, гобоист, поднялся со своего сиденья с краю, рядом с креслом миссис Квонсетт. Всем своим видом выражая ей сочувствие, он вышел в проход, чтобы пропустить старушку на место. Гвен проворно шагнула вперёд, преградив ему дорогу обратно. Место музыканта должно было оставаться пустым, пока Гвен не отойдёт в сторону. Глаза Гвен уловили какое-то движение за портьерой. Значит, Вернон Димирест уже занял свой наблюдательный пост и готов действовать.
— Прошу вас! — Всё ещё стоя в проходе, миссис Квонсетт с мольбой обратила к Гвен полные слёз глаза. — Умоляю: попросите командира отменить своё решение. Я не хочу, чтобы он передавал меня в руки итальянской полиции…
Гвен сказала грубо:
— Об этом надо было думать раньше. И я не могу указывать командиру, что ему делать.
— Но вы можете попросить его! Он вам не откажет.
Герреро повернул голову в их сторону, прислушался и снова отвернулся.
Гвен схватила старушку за плечо.
— Говорят вам — садитесь на своё место!
Ада Квонсетт начала всхлипывать:
— Я же вас только об одном прошу: отправьте меня обратно! Передайте меня полиции, но только дома, не в чужой стране!
За спиной Гвен послышался протестующий голос гобоиста:
— Мисс, неужели вы не видите, как расстроена эта дама?
— Пожалуйста, не вмешивайтесь, — огрызнулась Гвен. — Эта пассажирка вообще не имеет права здесь находиться. У неё нет билета.
Гобоист сказал возмущённо:
— Пусть так, но перед вами всё-таки пожилая дама.
Не обращая внимания на гобоиста, Гвен толкнула миссис Квонсетт, и та пошатнулась.
— Вы что, не слышите? Садитесь на своё место и сидите тихо!
Ада Квонсетт упала на сиденье и взвизгнула:
— Вы мне сделали больно! Больно!
Несколько пассажиров, протестуя, вскочили с мест.
Герреро сидел, не поворачивая головы. Гвен видела, что руки его по-прежнему сжимают чемоданчик.
Миссис Квонсетт снова начала всхлипывать.
Гвен сказала холодно:
— У вас истерика! — наклонилась вперёд и неторопливо, хорошо рассчитанным движением влепила миссис Квонсетт пощёчину, внутренне содрогаясь от того, что ей приходится делать. Звук пощёчины звонко прокатился по салону. Пассажиры онемели. Две другие стюардессы смотрели на Гвен, разинув от изумления рот. Гобоист схватил Гвен за руку; она поспешно оттолкнула его.
Дальше всё произошло с такой стремительностью, что никто из присутствующих, даже из тех, что находились в непосредственной близости от происходящего, не смог бы точно пересказать последовательность событий.
Миссис Квонсетт повернулась к пассажиру слева — к Герреро.
— Сэр, умоляю вас! Помогите мне! Помогите!
Но Герреро продолжал сидеть с каменным лицом, игнорируя её вопли.
Потеряв, по-видимому, самообладание от волнения и страха, Ада Квонсетт вскинула руки и, истерически всхлипывая, обхватила Герреро за шею.
— Умоляю вас, умоляю!
Герреро завертелся на сиденье, пытаясь высвободиться. Ему это не удалось. Ада Квонсетт лишь крепче сжала его шею.
— Спасите меня!
Лицо Герреро стало пунцовым; чувствуя, что задыхается, он попытался разорвать сжимавшее его шею кольцо рук. Ада Квонсетт мгновенно вцепилась в обе его руки.
В ту же секунду Гвен Мейген наклонилась и одним ловким и, казалось, даже неторопливым движением схватила лежавший на коленях у Герреро чемоданчик. Ещё какая-то доля секунды — и чемоданчик находился уже в проходе, а между ним и Герреро встал непреодолимый барьер в лице Ады Квонсетт и Гвен.
Портьера, разделявшая салоны, раздвинулась. Вернон Димирест, высокий, внушительный в своей капитанской форме, стремительно шагнул вперёд. Лицо его выражало облегчение; он уже протягивал руку, чтобы взять чемоданчик.
— Отлично сработано, Гвен. Давайте его сюда.
Не вмешайся в дело судьба, на этом всё бы и кончилось, если не считать кары, которая ждала Герреро. Но случилось иначе — единственно во вине некоего Маркуса Расбоуна.
До этой минуты Расбоун был никому не известным и никого не интересующим пассажиром, занимавшим место 14-Д через проход от гобоиста. И хотя никто не обращал на него внимания, этот самодовольный, надутый человек был, как всегда, преисполнен сознания собственной значимости.
В маленьком городке штата Айова мелкий торговец Маркус Расбоун был известен всем как зануда. Любому делу, любому начинанию своих сограждан он неизменно старался ставить палки в колёса. Его возражения и протесты по любому вопросу — значительному или пустяковому — сделались притчей во языцех. Он возражал против выбора книг для местной библиотеки, против плана установки домовых антенн, против взысканий, наложенных в школе на его сына, против цвета общественных зданий. Незадолго до этой поездки в Рим ему удалось провалить проект единого оформления вывесок, что значительно украсило бы главную улицу их городка. И при этом никто не помнил, чтобы «зануда» сам внёс когда-нибудь хоть одно дельное предложение.
Другой отличительной чертой характера Расбоуна было то, что он презирал женщин, в том числе и свою собственную жену. Восставая против чего-либо, он никогда не руководствовался интересами женщин. Вот почему его ничуть не задело унизительное обращение с миссис Квонсетт, но зато когда Гвен Мейген схватила чемоданчик Герреро, этого Расбоун уже стерпеть не мог.
Женщина, да ещё в форменной одежде, покушалась на права такого же рядового путешественника, как он сам, — так воспринял это Маркус Расбоун. Пылая негодованием, он поднялся с кресла и встал между Гвен и Верноном Димирестом.
В ту же секунду Герреро, весь побагровев и бормоча что-то нечленораздельное, кое-как высвободился из цепких объятий Ады Квонсетт, вскочил на ноги и шагнул в проход. Маркус Расбоун выхватил у Гвен чемоданчик и с учтивым поклоном протянул его владельцу. Словно дикий зверь, Герреро метнулся вперёд и завладел своей собственностью.
Вернон Димирест бросился к нему, но было уже поздно. Он хотел схватить Герреро — и не смог: проход был узок, и в нём стояли Гвен, Расбоун и гобоист. А Герреро, проскочив у них за спиной, уже мчался по проходу. На его пути пассажиры вскакивали с мест. Димирест, видя, что всё пропало, крикнул:
— Держите его! У него бомба!
Кто-то взвизгнул, кто-то выскочил в проход, закупорив его ещё больше. Но Гвен Мейген, работая локтями, плечами, коленями, сумела оказаться ближе всех к Герреро.
Добежав до конца салона, Герреро обернулся, точно загнанное животное. Позади него были двери трёх туалетов; световые указатели оповещали, что два из них свободны, а один занят. Стоя спиной к туалетам, Герреро вытянул вперёд руки с чемоданчиком. Одной рукой он держал ручку чемоданчика, другой — петлю шнурка, который теперь был отчётливо виден всем. Сдавленным голосом он предостерегающе прорычал:
— Стойте! Не приближайтесь!
Вернон Димирест снова крикнул, перекрывая шум:
— Герреро, вы слышите меня? Слушайте! Слушайте, что я вам скажу!
На мгновение воцарилась тишина, все замерли — слышно было только, как гудят двигатели.
Герреро стоял, повернувшись лицом к преследователям, и затравленно поглядывал на них.
— Мы знаем, кто вы и что вы задумали, — продолжал Димирест. — Мы знаем про вашу страховку и про бомбу, и на земле об этом тоже известно, и страховка ваша аннулирована. Вы понимаете? Ваша страховка недействительна, она уже ни гроша не стоит. Если теперь вы взорвёте бомбу, то ни за что ни про что убьёте себя. Никто от этого не выиграет — и меньше всего ваша семья. Ваша семья, наоборот, только пострадает: её будут винить во всём и преследовать. Вы слышите меня? Подумайте хорошенько.
Какая-то женщина испуганно вскрикнула. Герреро продолжал стоять в нерешительности.
— Герреро, — снова обратился к нему Вернон Димирест, — успокойте этих людей, пусть они сядут. Тогда, если хотите, мы с вами поговорим. Можете задавать мне любые вопросы. Обещаю, что никто к вам не подойдёт, пока вы сами этого не захотите. — Димирест быстро прикидывал: если ему удастся достаточно долго отвлекать внимание Герреро, возможно, за это врём я проход очистится. После этого он попытается убедить Герреро отдать ему чемоданчик. Если же тот откажется, можно наброситься на него, сбить с ног и выхватить чемоданчик, прежде чем Герреро успеет дёрнуть за петлю. Риск, конечно, отчаянный, но ничего другого не оставалось.
Пассажиры начали понемногу боязливо возвращаться на свои места.
— Вы понимаете, Герреро, что раз нам всё известно, значит, доводить ваш план до конца бессмысленно. Поэтому я предлагаю вам отдать мне чемоданчик. — Димирест старался говорить спокойно, рассудительно, понимая, что сейчас очень важно не делать пауз. — Если вы поступите так, как я предлагаю, даю вам слово: никто вас не тронет.
В глазах Герреро был страх. Он облизнул свои тонкие губы. Гвен Мейген стояла совсем близко от него.
Димирест произнёс негромко:
— Спокойнее, Гвен. Сядьте-ка лучше. — Надо, чтобы между ним и Герреро никого не было, если ему придётся силой отбирать чемоданчик.
Дверь одного из туалетов отворилась. Молодой человек в круглых очках, делавших его похожим на сову, вышел из туалета и остановился, близоруко щурясь. Он явно ничего не слышал и не подозревал о том, что происходит.
И тут кто-то из пассажиров крикнул:
— Хватайте этого малого, у него в портфеле бомба!
Когда дверь туалета щёлкнула у него за спиной, Герреро повернул голову. Услыхав возглас пассажира, он оттолкнул человека в очках и юркнул в туалет, из которого тот только что вышел.
При первом же движении Герреро Гвен Мейген бросилась следом за ним. Позади неё Вернон Димирест, расталкивая пассажиров, устремился туда же.
Дверь туалета уже захлопывалась, когда к ней подбежала Гвен. Она успела просунуть ногу в щель и всем телом налегла на дверь. Нога помешала двери затвориться, но распахнуть её у Гвен не хватило сил. Она почувствовала острую боль в ноге: Герреро налегал на дверь с другой стороны.
В голове у него был полный сумбур. Он даже не понимал, что произошло в последние минуты, не слышал и половины того, что говорил Димирест. Одно только отчётливо дошло до его сознания и подавило все остальные мысли и чувства: он понял, что и этот замысел, подобно всем его великим начинаниям, потерпел фиаско. В чём-то он просчитался, как всегда. Вся жизнь его была сплошной неудачей. И завершающей неудачей будет смерть — теперь он с горечью осознал это.
Он навалился спиною на дверь туалета. Он чувствовал, как на дверь налегают с противоположной стороны, и понимал, что стоит им надавить сильнее, и его сопротивление будет сломлено, дверь распахнётся. Он судорожно нащупал под ручкой чемоданчика шнур, который был присоединён к квадратику пластика, — квадратик вылетит, концы защепки сомкнутся, и произойдёт взрыв. Когда пальцы Герреро нащупали петлю и потянули за неё, в голове его пронеслась последняя мысль: а что, если и тут осечка, если бомба тоже подведёт…
В последний, предсмертный миг, прежде чем сознание его померкло, Герреро понял, что на этот раз осечки не произошло.
10
Взрыв на борту лайнера «Транс-Америки», рейс два «Золотой Аргос», был ошеломителен и страшен. В герметически закрытом пространстве самолёта он прозвучал подобно стократно усиленному удару грома — язык пламени взметнулся вверх, словно вырвавшись из гигантского горна.
Смерть Герреро наступила мгновенно: он находился в центре взрыва, и его разорвало на куски. Миг назад он жил — и вот от человека остались лишь кровавые лохмотья.
Взрывом повредило фюзеляж.
Гвен Мейген, находившуюся ближе всех к Герреро, взрывной волной ударили в грудь и в лицо.
Повреждение фюзеляжа тотчас повлекло за собой разгерметизацию. С оглушительным воем воздух устремился через образовавшееся отверстие в разреженные высокие слои атмосферы. Искусственно поддерживаемое в самолёте нормальное давление начало падать; в клубах поднявшейся пыли, подобно обломкам кораблекрушения, пронеслись по салонам — от носа к хвосту самолёта — все незакреплённые предметы независимо от их величины и веса: подносы, газеты, винные бутылки, кофейные чашки, одежда, ручной багаж, различные вещи, принадлежащие пассажирам; они уносились, крутясь в воздухе, словно всасываемые гигантским пылесосом. Портьеры слетели с колец. Двери кабин и туалетов сорвало с петель и унесло туда же — в хвост самолёта.
Нескольких пассажиров сбило с ног. Те, кто не был пристёгнут ремнями к креслу, ухватились за что попало, чтобы их не унесло.
Над сиденьями распахнулись дверцы аварийного устройства и оттуда выпали жёлтые кислородные маски, соединённые пластмассовой трубкой с цистерной кислорода.
Внезапно вихрь улёгся, в салоны проник мглистый ледяной воздух. Рёв двигателей и вой ветра заглушали все звуки.
Вернон Димирест, ухватившись за спинку ближайшего сиденья, чтобы удержаться на ногах, крикнул что было сил:
— Надевайте маски! — И сам схватил маску.
Он знал то, чего не знало большинство пассажиров (это дали ему годы обучения и тренировок): воздух в самолёте был теперь разрежен и не годился для поддержания жизни. Если сейчас люди не получат кислорода, то через пятнадцать секунд их сознание начнёт меркнуть.
Небольшое же помутнение сознания — из-за отсутствия необходимого количества кислорода — возникнет уже через пять секунд.
Ещё через пять секунд появится состояние эйфории, после чего многим покажется, что кислородные маски им ни к чему, и тогда они безмятежно лишатся чувств.
Уже давно все, понимавшие опасность разгерметизации, настаивали на том, чтобы авиакомпании перед каждым полётом более тщательно и продуманно разъясняли пассажирам, как пользоваться кислородным оборудованием в случае аварии. Пассажирам надлежит сказать следующее, утверждали они: «Как только перед вами повиснет кислородная маска, хватайте её и прижимайте к лицу. Вопросы будете задавать потом. Если возникла разгерметизация, нельзя терять ни секунды. Если же тревога окажется ложной, вы снимете маску, и дело с концом: она не причинит вам вреда».
Пилотам, подвергавшимся испытаниям на разгерметизацию, демонстрировалось действие кислородной недостаточности в разреженной атмосфере тренажёра. Надев кислородную маску, пилоты должны были поставить на листе бумаги свою подпись, но как только они начинали писать, им предлагали снять маску, и подпись тут же превращалась в каракули или просто обрывалась. Затем, прежде чем пилоты успевали потерять сознание, им снова надевали маску.
Глядя потом на свою подпись, пилоты не верили собственным глазам.
Однако руководство авиакомпании полагало, что слишком пристальное внимание к кислородным маскам может посеять тревогу среди пассажиров, и настаивало на самом поверхностном ознакомлении пассажиров с ними. Улыбающиеся стюардессы со скучающей или иронической миной нарочито небрежно демонстрировали, как пользоваться кислородной маской, и чей-то голос, явно торопясь поскорее покончить с этой ненужной процедурой, трещал тем временем по трансляции заученные фразы, как попугай: «…в случае крайне маловероятной неполадки… утверждённые правительством правила требуют, чтобы мы объяснили вам…» О необходимости действовать в этом случае быстро не упоминалось вообще.
Всё это приводило к тому, что пассажиры с таким же безразличием наблюдали демонстрацию кислородных масок, с каким обслуживающий персонал самолёта её проделывал. Какие-то чиновники — маньяки, размышляли пассажиры, придумали эти коробки у них над головой и эти нудные, из раза в раз повторяющиеся демонстрации с масками. (Зевок!) Им лишь бы изобрести что-нибудь похитрее, чтобы повысить подоходные налоги и оправдать всё возрастающую дороговизну жизни. Так какого чёрта!..
И когда на регулярных рейсах над головой пассажира вдруг открывался люк и оттуда вываливалась кислородная маска, большинство с любопытством взирало на неё и даже не пыталось её надеть. Примерно то же произошло и теперь — только на этот раз опасность была реальной.
Вернон Димирест увидел реакцию пассажиров и чуть не взревел от ярости, вспомнив о том, как он сам и другие пилоты тщетно пытались добиться, чтобы демонстрации с кислородными масками перестали носить полушутовской характер. Но не было времени ни предостеречь людей, ни хотя бы подумать о Гвен, которая, быть может, была уже мертва или умирала в нескольких шагах от него.
Сейчас необходимо было немедленно вернуться на своё место и помочь спасти самолёт, если это ещё возможно.
Вобрав в лёгкие кислород из маски, Димирест ринулся вперёд.
В салоне туристского класса над каждым рядом кресел по обе стороны от прохода повисли четыре кислородные маски — три для пассажиров, занимающих кресла, и одна на всякий случай — для того, кто может оказаться в проходе. Одну из таких масок и схватил Димирест.
Но чтобы добраться до кабины, он должен был бросить эту маску и взять другую, переносную, с которой можно было бы передвигаться.
Два переносных кислородных баллона находились впереди, в сетке под потолком у входа в салон первого класса. Димирест знал, что если он доберётся туда, то с помощью одного из баллонов сможет преодолеть расстояние до пилотской кабины.
Он продолжал продвигаться вперёд, хватая одну кислородную маску за другой — из тех, что были свободны. Однако в одном из рядов впереди свободной маски не оказалось: три маски надели пассажиры — в том числе какая-то девочка-подросток, а четвёртую та же девочка прижимала к лицу ребёнка, лежавшего на коленях матери. Девочка, судя по всему, уже овладела положением и жестами показывала пассажирам, что надо делать. Димирест повернулся в другую сторону и увидел свободную маску: сделав последний глубокий вдох, он бросил свою маску и устремился к той, свободной. Прижав её к лицу, он снова глубоко втянул в себя кислород. Он не прошёл ещё и половины туристского салона.
Он сделал ещё рывок вперёд и вдруг почувствовал, что самолёт резко накренился на правый борт и начал падать.
Димирест замер на месте. Он понял, что сейчас уже ничего не может изменить. Дальнейшее зависело от двух обстоятельств: от того, насколько сильно повреждён самолёт и насколько искусен окажется Энсон Хэррис, оставшийся один там, у штурвала.
Для тех, кто находился в пилотской кабине, всё, что произошло за эти несколько секунд, явилось не меньшей неожиданностью, чем для всех остальных. С тех пор как Гвен Мейген с миссис Квонсетт, а следом за ними и Вернон Димирест покинули кабину, двое оставшихся членов экипажа — Энсон Хэррис и второй пилот Сай Джордан — понятия не имели о том, что происходило у них за спиной, в пассажирских салонах, пока самолёт не тряхнуло взрывом, мгновенно вызвавшим разгерметизацию.
Как и в пассажирских салонах, в кабине поднялось густое облако пыли, которая тотчас улетучилась, лишь только дверь сорвало с петель и унесло. И всё, что не было прочно прикреплено, унеслось в вихре обломков.
Под столиком бортинженера надрывно загудел сигнал бедствия. Над креслами обоих пилотов вспыхнули ярко-жёлтые огни. И звуковые и световые сигналы оповещали об одном — об опасном для жизни низком давлении воздуха.
А на смену облаку пыли в кабину вполз ледяной туман. Энсон Хэррис почувствовал мучительную боль в барабанных перепонках.
Но в это время он уже начал действовать — многолетний опыт и тренировка сделали своё.
На долгом и трудном пути к креслу командира воздушного корабля пилоты проводят долгие часы в упорных тренировках в учебных аудиториях и тренажёрах, изучая теоретически и практически все непредвиденные тяжёлые ситуации, которые могут возникнуть в воздухе как вследствие аварии, так и вследствие чисто психологических причин. Цель этих тренировок — воспитать в пилоте быструю и точную реакцию в любых неожиданных положениях.
Тренажёры имеются на всех крупных аэродромах всех рейсовых авиалиний.
Снаружи тренажёр выглядит, как нос самолёта, отрубленный от всего остального фюзеляжа. Внутри он оборудован совершенно так же, как нормальная кабина экипажа.
Пилот проводит несколько часов в закрытом тренажёре, в обстановке, полностью имитирующей дальний беспосадочный перелёт. Когда дверь захлопывается, отрезая пилота от внешнего мира, ощущение возникает несколько жуткое; с абсолютной точностью воспроизводятся и движение и шум, пилот физически как бы ощущает себя в воздухе. Предусмотрено всё для воспроизведения картины полёта: перед лобовыми стёклами помещён экран, на котором возникают аэропорты и взлётно-посадочные полосы, то вырастающие, приближающиеся, то остающиеся позади, создавая впечатление приземления или взлёта. Единственное отличие тренажёра от кабины настоящего самолёта лишь в том, что тренажёр никогда не отрывается от земли.
Пилот в тренажёре, так же как и в обычном полёте, связан с диспетчерами по радио. В диспетчерской опытные операторы-инструкторы с пульта управления имитируют всю процедуру управления полётом в различных условиях. Оператор-инструктор может без предупреждения создавать для пилота крайне неблагоприятные условия, имитируя всевозможные аварийные ситуации, начиная от перебоев в работе двигателей и кончая пожаром, воздушным порывом, нехваткой горючего, повреждением электропроводки, взрывной разгерметизацией, выходом из строя приборов и прочими аварийными положениями. Даже столкновение в воздухе может быть имитировано. Иной раз тренажёры используются для того, чтобы пилот сумел задним числом разобраться в причинах аварии.
Иногда оператор-инструктор может создать для пилота несколько критических ситуаций одновременно, в результате чего пилот вылезает потом из тренажёра совершенно измочаленный и взмокший от пота. Большинство пилотов тем не менее успешно проходят эти испытания, те же, кому это не удаётся, получают соответствующую пометку в своей служебной характеристике; им назначается новая проверка, и за их работой в дальнейшем ведётся пристальное наблюдение. Проверки в тренажёре приводятся систематически несколько раз в год на протяжении всего срока службы пилота, вплоть до его выхода на пенсию.
В результате этих тренировок при возникновении того или иного ЧП пилоты крупных рейсовых авиалиний точно знают, что им надлежит делать, не теряются и не тратят зря ни секунды драгоценного времени. Именно это, наряду с некоторыми другими факторами, и сделало рейсовые лайнеры наиболее безопасным средством передвижения за всю историю человечества. Вот почему и Энсон Хэррис мгновенно, автоматически, начал применять все необходимые меры для спасения самолёта.
В процессе тренировки на разгерметизацию от членов экипажа требуют соблюдения одного основного правила: они прежде всего обязаны позаботиться о себе. Вернон Димирест выполнил это требование. Точно так же поступили Энсон Хэррис и Сай Джордан.
Прежде всего — кислород; им — даже раньше, чем пассажирам. А когда нормальная деятельность мозга будет обеспечена, можно уже принимать решения.
У каждого пилота на спинке кресла с наружной стороны висела кислородная маска, похожая на маску бейсбольного вратаря. Привычным, тысячу раз отработанным движением Хэррис сорвал с головы наушники и закинул руку за спину. Он дёрнул с такой силой, что отодрал держатель, и мгновенно натянул маску на голову. В маску, подсоединённую к цистерне с кислородом, вмонтирован микрофон. Для приёма же Хэррис, после того как снял наушники, включил на большую громкость динамик над головой.
Сай Джордан, сидевший позади, молниеносно проделал то же самое.
В следующем автоматическом движении Энсона Хэрриса проявилась забота о пассажирах. В случаях разгерметизации система кислородного снабжения работала автоматически. Но из предосторожности — на случай, если она не сработает, — над головой у каждого из пилотов имелся выключатель. Он обеспечивал автоматический выброс кислородных масок пассажирам и подачу к ним кислорода. Хэррис щёлкнул выключателем.
Затем правой рукой он взялся за секторы и уменьшил подачу топлива. Скорость снизилась.
Необходимо было снизить её ещё больше.
Слева от секторов находилась рукоятка воздушных тормозов. Хэррис до отказа взял рукоятку на себя. На обоих крыльях самолёта поднялись спойлеры, создавая дополнительное сопротивление, способствуя уменьшению скорости.
Сай Джордан выключил сигнал тревоги.
До этого мгновения все действия производились автоматически. Теперь настало время решать, как быть дальше.
Прежде всего необходимо было снизить самолёт, перебраться в те слои атмосферы, где человек может дышать. С двадцати восьми тысяч футов над землёй самолёт должен спуститься на три с половиной мили — там воздух не так разрежен и можно уже существовать без кислородной маски.
Читать бесплатно другие книги:
