Аэропорт Хейли Артур

2

Капитан Вернон Димирест отворил дверцу шкафа, отступил на шаг и протяжно свистнул.

Он стоял на кухне у Гвен Мейген, в «Квартале стюардесс». Гвен всё ещё не вышла из душа; дожидаясь её, Димирест решил приготовить чай и в поисках чашек и блюдец открыл шкаф.

Все четыре полки перед ним были плотно уставлены бутылочками. Это были маленькие бутылочки вместимостью в полторы унции, какие авиакомпании выдают пассажирам в полёте. Над большинством этикеток была наклеена марка авиакомпании, и все бутылочки были не откупорены. Быстро произведя в уме подсчёт, Димирест решил, что их здесь штук триста.

Он и раньше видел казённое вино в квартирах стюардесс. Но никогда не видел в таком количестве.

— У нас есть припасы ещё и в спальне, — услышал он за спиной весёлый голос Гвен. — Мы собираем для вечеринки. По-моему, достаточно набрали, правда?

Он не слышал, как она вошла, и обернулся. До чего же она хороша и свежа; с тех пор как начался их роман, всякий раз при виде её он испытывал восхищение. В такие минуты, как ни странно, он, обычно уверенный в своём успехе у женщин, удивлялся, что Гвен принадлежит ему. Она была в узкой форменной юбке и блузке, которые делали её совсем юной. Её живое лицо с высокими скулами было слегка запрокинуто, густые чёрные волосы блестели в электрическом свете. Тёмные глубокие глаза с улыбкой и нескрываемым одобрением смотрели на него.

— Можешь поцеловать меня, — сказала она. — Я ещё не намазалась.

Он улыбнулся: чистый мелодичный голос с английским акцентом придавал ей ещё больше очарования. Подобно многим девушкам, окончившим дорогую английскую частную школу, Гвен усвоила всё благозвучие английских интонаций. Порой Вернон Димирест нарочно втягивал Гвен в беседу — с единственной целью насладиться звучанием её речи.

Но сейчас они стояли, крепко прижавшись друг к другу, и губы её жадно отвечали на его поцелуи.

— Нет! — решительно заявила Гвен, внезапно отстраняясь от него. — Нет, Вернон, не надо. Не сейчас.

— Почему? У нас достаточно времени. — Голос Димиреста звучал глухо, в нём слышалось нетерпение.

— Я же сказала, что мне надо с тобой поговорить, а на то и на другое у нас нет времени. — Гвен заправила блузку, выбившуюся из юбки.

— А, чёрт! — буркнул он. — Доводишь меня чёрт-те до чего, а потом… Ну, ладно, подожду до Неаполя. — Он легонько поцеловал её. — Пока будем лететь в Европу, думай о том, что я сижу в кабине и тихо плавлюсь.

— Ничего, я снова доведу тебя до кондиции. Можешь на меня положиться. — Она рассмеялась и, прильнув к нему, провела длинными тонкими пальцами по его лицу, взъерошила волосы.

— О господи, — вздохнул он, — вот сейчас ты ведёшь себя, как надо.

— Хорошенького понемножку. — И Гвен сняла его руки со своей талии. Потом повернулась и подошла к шкафу, который он открыл.

— Постой, постой. Ты так и не объяснила мне, что это значит. — И Димирест указал на миниатюрные бутылочки с наклейками авиакомпании.

— Это? — Гвен, подняв брови, окинула взглядом четыре уставленные бутылочками полки и придала своему лицу выражение оскорблённой невинности. — Скромные отходы, то, что не потребовалось пассажирам. Неужели, капитан, вы намерены донести на меня и сообщить об отходах?

— Отходы в таком количестве? — иронически проронил он.

— А почему бы и нет? — Гвен взяла бутылочку джина «Бифитер», снова поставила её и взяла другую — виски «Кэнедиен клаб». — А всё-таки одно можно сказать в пользу авиакомпании: алкоголь они покупают самого высокого качества. Хочешь выпить?

Он отрицательно покачал головой.

— Ты могла бы предложить мне кое-что получше.

— Могла бы, если бы ты не изображал из себя строгого судью.

— Я просто не хочу, чтобы ты попалась.

— Никто не попадается, хотя все это делают. Посуди сам: каждому пассажиру первого класса положено две бутылочки; но есть такие, которые выпивают только одну, и всегда есть такие, которые вообще не пьют.

— В правилах сказано, что вы обязаны возвратить неоткупоренные бутылки.

— О господи! Так мы и делаем: возвращаем две-три для вида, а остальные девочки делят между собой. Так же поступаем, мы и с вином. — Гвен хихикнула. — Мы очень любим пассажиров, которые просят вина перед самой посадкой. Тогда можно на законных основаниях откупорить бутылку, налить пассажиру бокал, а остальное…

— Ясно. А остальное унести домой?

— Хочешь взглянуть? — Гвен открыла другую дверцу шкафа. На полках стояло около дюжины бутылок вина.

Димирест усмехнулся.

— Ну и ну!

— Это не только мои. Моя напарница и одна из девчонок, что живёт рядом, дали мне свою долю на сохранение — для вечеринки. — Она взяла его под руку. — Ты ведь тоже придёшь, конечно?

— Если пригласят; наверно, приду.

Гвен закрыла дверцы шкафа.

— Можешь не сомневаться: пригласят.

Они прошли на кухню, и она налила в чашки приготовленный им чай. Он любовался каждым её движением. У Гвен был какой-то удивительный дар даже вот такое чаепитие на ходу обставлять со всей торжественностью.

Теперь, когда она достала из другого шкафа чашки и Димирест увидел, что они тоже с маркой «Транс-Америки», он только усмехнулся. Не следовало ему проявлять такую щепетильность при виде бутылочек с ярлыками авиакомпании, подумал он: в конце концов, уловки стюардесс ни для кого не секрет. Просто его изумило количество бутылочек.

Он знал, что все стюардессы довольно быстро обнаруживают, что экономное расходование припасов в самолётных подсобках может существенно облегчить им жизнь дома. Они приходят в самолёт с полупустыми чемоданчиками, которые затем набивают оставшейся едой, причём первоклассной, поскольку авиакомпании покупают только самое лучшее. Пустой термос отбывает из самолёта полным — со сливками, а порой и с шампанским. Кто-то даже уверял Димиреста, что предприимчивая стюардесса может наполовину сократить свой счёт у бакалейщика. Только на международных рейсах девушки ведут себя осторожнее, так как по правилам все оставшиеся продукты сразу после посадки должны быть уничтожены.

Всё это, разумеется, строго запрещено всеми авиакомпаниями и тем не менее идёт своим чередом.

Стюардессы знают, что по окончании полёта никакой инвентаризации не производится. Во-первых, на это просто нет времени, и, во-вторых, авиакомпаниям дешевле возместить убытки, чем поднимать вокруг этого шум. В результате многие стюардессы сумели за счёт авиакомпании обзавестись одеялами, подушками, полотенцами, льняными салфетками, рюмками и столовыми приборами в поистине ошеломляющем количестве: Вернону Димиресту доводилось посещать «гнёздышки», где почти все предметы повседневного обихода явно прибыли из кладовых авиакомпаний.

В размышления его вторгся голос Гвен.

— Я вот что хотела сказать тебе, Вернон: я беременна.

Она произнесла это столь небрежно, что смысл её слов не сразу дошёл до его сознания. И потому он ошарашенно переспросил:

— Ты что?

— Беременна: бе-ре-ме…

— Можешь не произносить по слогам, — раздражённо оборвал он её. Но мозг его всё ещё не желал воспринимать услышанное. — Ты в этом уверена?

Гвен рассмеялась своим приятным, серебристым смехом и глотнула чаю. Димирест видел, что она забавляется его растерянностью. Но до чего же она была сейчас желанна и хороша!

— Дорогой мой, — заметила она, — какой старый, как мир, банальный вопрос! Во всех книгах, какие я читала, мужчина в таких случаях задаёт вопрос: «А ты уверена?»

— Чёрт побери, Гвен! — взорвался Димирест. — Ты всё-таки уверена или нет?

— Конечно. Иначе я бы тебе этого не сказала. — Она протянула руку к стоявшей перед ним чашке. — Ещё чаю?

— Нет!

— Всё очень просто, — спокойно сказала Гвен. — Это произошло во время «пересыпа» в Сан-Франциско… Помнишь, мы ещё ночевали в этом роскошном отеле на Ноб-Хилл, где открывается такой вид из окон… Как он назывался, этот отель?

— «Фейрмонт». Да, помню. Продолжай.

— Ну вот: боюсь, я там была неосторожна. Я перестала принимать пилюли, потому что начала от них полнеть, и, кроме того, я считала, что в тот день могу не беспокоиться, но, видно, ошиблась. Словом, из-за моей небрежности теперь во мне сидит крошечный Вернон Димирест, который с каждым днём будет всё расти.

Наступило молчание. Потом он, запинаясь, сказал:

— Вероятно, я не должен об этом спрашивать…

Она прервала его:

— Нет, должен. Ты имеешь право спросить. — Тёмные глаза Гвен открыто и прямо смотрели на него. — Ты хочешь знать, был ли кто-то ещё и уверена ли я, что это твой ребёнок. Так?

— Послушай, Гвен…

Она дотронулась до его руки.

— Не надо деликатничать. Всякий на твоём месте задал бы такой вопрос.

Он с несчастным видом махнул рукой.

— Забудь об этом и извини меня.

— Но я готова тебе ответить. — Она заговорила быстрее и более сбивчиво: — Никого другого не было. И быть не могло. Видишь ли… дело в том, что я люблю тебя. — Впервые она не смотрела на него. И, помедлив, продолжала: — По-моему, я любила тебя… я даже уверена, что любила… ещё до той нашей поездки в Сан-Франциско. Сейчас, когда я думаю об этом, я рада, что это так, потому что надо любить человека, от которого у тебя ребёнок, правда?

— Послушай меня, Гвен. — Он накрыл её руки своими. Пальцы у Вернона Димиреста были сильные, тонкие, привыкшие управлять и подчинять себе, но умевшие и ласкать. И сейчас они ласково гладили её руки. Обычно грубый и резкий с мужчинами, Вернон Димирест был неизменно нежен с женщинами, которые ему нравились. — Нам надо серьёзно поговорить и всё обдумать. — Теперь, придя в себя от неожиданности, он привёл свои мысли в порядок. Ему стало ясно, что делать дальше.

— А тебе ничего не нужно предпринимать. — Гвен вскинула голову, голос её был спокоен. — И, пожалуйста, не волнуйся: я не стану устраивать сцен и осложнять тебе жизнь. Я этого не сделаю. Я ведь знала, на что шла, знала, что это может произойти. Я, правда, этого не ожидала, но так получилось. И я решила сказать тебе об этом сегодня только потому, что ребёнок твой: это часть тебя, и ты должен знать. А теперь, когда ты знаешь, я говорю тебе: можешь не волноваться. Я сама со всем справлюсь.

— Не горячись, я тебе, конечно, помогу. Не воображаешь же ты, что я отвернусь от тебя и сделаю вид, будто это меня не касается. — А про себя он думал: «Главное — не тянуть: чем быстрее избавимся от маленького негодника, тем лучше. Надо бы ещё выяснить, насколько она религиозна: есть ли у неё предубеждения против аборта?» В разговорах с ним Гвен никогда не касалась вопросов веры, но бывает, что люди, от которых меньше всего можно этого ожидать, оказываются вдруг, верующими. И он спросил:

— Ты католичка?

— Нет.

Ну, это уже лучше, подумал он. В таком случае ей, пожалуй, надо побыстрее слетать в Швецию — на это понадобится всего несколько дней. «Транс-Америка» тут, конечно, поможет — авиакомпании всегда помогают в таких случаях, при условии, что официально им ничего не известно: нужно лишь намекнуть на аборт, но не произносить этого слова. Тогда Гвен сможет полететь на самолёте «Транс-Америки» в Париж, а оттуда «Эр-Франс» доставит её в Стокгольм — по служебному билету, на основе взаимных услуг. Конечно, хоть она и бесплатно полетит в Швецию, всё равно за операцию придётся выложить немалую сумму: среди авиационных служащих даже ходила шутка, что шведы чистят не только внутренности, но и карманы своих пациенток. Всё это, конечно, обошлось бы много дешевле в Японии. Многие стюардессы летят в Токио и делают там аборт за пятьдесят долларов. И даже как будто в клиниках. Но Димиресту почему-то Швеция или Швейцария представлялись более надёжным местом. Если он когда-нибудь сделает стюардессе ребёнка, заявил однажды Димирест, то избавляться от него она будет по первому классу.

Но то, что с Гвен это произошло именно сейчас, было чертовски некстати и нарушало все его планы: он задумал расширять свой дом и уже вышел за рамки бюджета. Ничего не поделаешь, мрачно решил он, придётся продать кое-что из акций — пожалуй, «Дженерал дэйнемикс»: он уже неплохо на них заработал и пора воспользоваться барышом. Надо будет позвонить маклеру, как только они вернутся из Рима… и из Неаполя.

И он спросил:

— Но ты всё же поедешь со мной в Неаполь?

— Конечно. Я так давно мечтала об этом. К тому же я купила новую ночную рубашку. Ты её увидишь завтра вечером.

Он встал из-за стола и ухмыльнулся.

— Бесстыжая девка.

— Бесстыжая беременная девка, которая бесстыдно любит тебя. А ты меня любишь?

Она подошла к нему, и он начал её целовать — в губы, в щёки, в ухо, чувствуя, как напрягаются её руки, обвившие его, шею. И он шепнул:

— Я люблю тебя. — В эту минуту Димирест не сомневался, что говорит правду.

— Вернон, дорогой…

— Да?

Щека, прильнувшая к его щеке, была такая мягкая. Голос звучал глухо — она говорила, уткнувшись ему в плечо:

— Как я тебе сказала, так и будет. Тебе не придётся мне помогать. Только если ты в самом деле захочешь.

— А я и хочу. — Он решил, что позондирует почву насчёт аборта по пути в аэропорт.

Гвен высвободилась из его объятий и посмотрела на свои часики: восемь двадцать.

— Пора, капитан. Поехали.

— Я думаю, ты понимаешь, что тревожиться тебе не о чём, — говорил Вернон Димирест, ведя машину. — Авиакомпании привыкли к тому, что их незамужние стюардессы беременеют. Это случается на каждом шагу. Согласно последнему отчёту, десять процентов стюардесс ежегодно оказываются беременными.

Вот теперь, не без удовольствия отметил он про себя, они уже подходят к сути дела. Прекрасно! Важно отвлечь Гвен от всяких сентиментальных глупостей, связанных с этим будущим ребёнком. Димирест знал: если она расчувствуется, тут, вопреки здравому смыслу, могут произойти самые нелепые вещи.

Он осторожно вёл машину, твёрдо, но бережно держа руль, — он всегда бережно обращался с любым механизмом, будь то автомобиль или самолёт. На окраине города улицы были покрыты толстым слоем снега, хотя их только что расчищали, когда он ехал из аэропорта к Гвен. Снег продолжал валить, и в местах, открытых ветру, особенно там, где не было зданий, громоздились высокие сугробы. Капитан Димирест осторожно огибал их. Ему вовсе не улыбалось застрять где-нибудь по дороге или вылезти хотя бы на минуту из машины, пока они не доберутся до гаража «Транс-Америки».

Гвен, уютно пристроившаяся рядом с ним на кожаных подушках сиденья, недоверчиво спросила:

— Неужели… неужели правда, что ежегодно десять стюардесс из ста оказываются беременными?

— Год на год, конечно, не приходится, но обычно это более или менее так, — подтвердил он. — Таблетки, несомненно, изменили это соотношение, но, насколько мне известно, ненамного. Как один из руководителей нашей ассоциации, я имею доступ к такого рода данным. — Он сделал паузу, дожидаясь реакции Гвен. Но она молчала, и он продолжал: — Нельзя забывать, что стюардессами работают главным образом девушки из ферморского сословия, а если и городские, то из скромных семей. Они росли в глуши, жили более чем заурядно. И вдруг перед ними открывается совсем другая жизнь: новые города, номера в дорогих отелях, встречи с интересными людьми. Словом, они начинают приобщаться к la dolce vita.[4] — Он усмехнулся. — Ну, и в итоге на донышке бокала иной раз остаётся осадок.

— Какое свинство! — Гвен вспылила впервые за всё время их знакомства. — Какое высокомерие! — возмущённо продолжала она. — Одно слово: мужчина. Так вот, если в моём бокале или во мне кое-что и осталось, то позволь тебе напомнить, что это твоё, и хотя мы вовсе не собирались ничего оставлять, я бы подыскала для этого иное выражение. И ещё: меня, чёрт возьми, отнюдь не устраивает то, что ты сваливаешь меня в одну кучу со всеми этими девочками «из фермерского сословия» и «из скромных семей».

Щёки Гвен горели, глаза сверкали от возмущения.

— Эй! — сказал он. — А мне нравится твоё настроение.

— Что ж, если будешь продолжать в том же духе, тебе не придётся жаловаться на то, что оно у меня изменилось.

— Неужели я говорил такие уж гадости?

— Ты просто невыносим.

— Не сердись, пожалуйста. — Димирест сбавил скорость и остановился у светофора, искрившегося мириадами красных точек сквозь падающий снег. Они молча подождали, пока свет не стал зелёным, ярким, как на рождественской открытке. Когда они двинулись дальше, он мягко сказал: — Ни в какую кучу сваливать тебя я не собирался, потому что ты — исключение. Ты же умница и только по неосторожности попала в беду. Ты сама так сказала. Просто мы, наверно, оба были неосторожны.

— Ладно, хватит об этом. — Вспышка гнева у Гвен уже прошла. — Но никогда не суди обо мне по другим. Я — это я, и никто другой.

Некоторое время они молчали. Затем Гвен задумчиво произнесла:

— Пожалуй, так мы его и назовём.

— Кого и как?

— Я вспомнила о том, что сказала тебе — насчёт того, что во мне сидит маленький Вернон Димирест. Если родится мальчик, мы назовём его Вернон Димирест-младший, как принято у американцев.

Его имя ему не слишком нравилось, и он только хотел было сказать: «Я вовсе не хочу, чтобы мой сын…», но сдержался. Это было бы уже опасно.

— Видишь ли, Гвен, я ведь хотел только сказать, что авиакомпании привыкли к подобным вещам. Ты знаешь о существовании такого документа «один-три», или «Три пункта о беременности»?

Она коротко сказала:

— Да.

Естественно, что Гвен знала об этом документе. Почти все стюардессы были в курсе того, что авиакомпании могут сделать для них в случае беременности — если, конечно, стюардесса согласится на определённые условия. В компании «Транс-Америка» этот документ обычно называли «3 ПБ». В другой компании он назывался иначе и условия были немного иные, но принцип был везде одинаков.

— Я знала девушек, которые прибегали к его помощи, — сказала Гвен. — Но никогда не думала, что и мне придётся этим воспользоваться.

— Большинство из них, наверно, тоже этого не предполагали. — Димирест помолчал и добавил: — Но ты не должна волноваться. Авиакомпании не склонны это рекламировать, и всё делается шито-крыто. Как у нас со временем?

Гвен приблизила руку с часами к освещённому щитку с приборами.

— Будем вовремя.

Он осторожно вывел свой «мерседес» на среднюю полосу, угадывая её границы под мокрым снегом, и обогнал неуклюжий грузовик. Несколько человек, по всей вероятности аварийная команда, стояли на ступеньке, уцепившись за борт грузовика. Одежда на них была мокрая, они выглядели усталыми и несчастными. И Димирест подумал: «Интересно, как бы они реагировали, если б узнали, что мы с Гвен через несколько часов будем под тёплым неаполитанским солнцем».

— Не знаю, право, — промолвила вдруг Гвен, — не знаю, найду ли я в себе силы воспользоваться этим документом.

Как и Димирест, Гвен понимала, чем руководствовалось аэропортовское начальство, составляя специальный документ на случай беременности стюардесс. Ни одной компании не хотелось расставаться со своими стюардессами. Их обучение стоило дорого, и квалифицированная стюардесса являлась крупным капиталовложением. Да и кроме того, не так-то просто найти подходящих девушек с хорошей внешностью, манерами и обаянием.

Программа помощи была составлена с таким расчётом, чтобы её было легко и просто осуществлять. Если беременная стюардесса не собиралась выходить замуж, она, естественно, стремилась по окончании беременности вернуться на прежнее место, причём авиакомпания обычно была только рада её возвращению. Поэтому, согласно программе, ей предоставлялся официальный отпуск с сохранением занимаемой должности. В отделе же персонала существовали специальные секции, которые заботились об этих молодых женщинах, помогая им, в частности, выбрать больницу, а потом поместить ребёнка на воспитание либо по месту жительства матери, либо в более отдалённом месте — по её желанию. Был тут и психологический момент: девушка знала, что кто-то подумает о ней и позаботится о её интересах. Случалось даже, что ей давали ссуду. Если после родов стюардессе не хотелось возвращаться на прежнюю базу, её переводили в другое место по её выбору.

За это авиакомпания брала со стюардесс три обязательства — отсюда и название документа: «Один-три».

Во-первых, девушка обязана была оповещать отдел персонала о своём местонахождении в течение всего периода беременности.

Во-вторых, она обязана была сразу после рождения ребёнка отдать его в приют для последующего усыновления. Ей не сообщали, кто его усыновил, и таким образом ребёнок навсегда уходил из её жизни. Авиакомпания, правда, гарантировала соблюдение всех необходимых процедур при усыновлении или удочерении и заботилась о том, чтобы ребёнок попал в хорошую семью.

В-третьих, стюардесса могла воспользоваться программой «Один-три» лишь в том случае, если она сообщала авиакомпании фамилию отца ребёнка. После этого представитель отдела персонала — человек, искушённый в такого рода делах, — немедленно вызывал отца, чтобы добиться от него денежной помощи. Представитель отдела персонала должен был получить у него письменное согласие оплатить расходы по пребыванию стюардессы в больнице и по уходу за ребёнком, а если удастся, то и возместить с его помощью, хотя бы частично, её потери в заработке. Авиакомпании предпочитали, чтобы такие соглашения заключались по доброй воле и без шума. Однако в случае необходимости они могли осуществить нажим на неподатливых отцов, используя свой немалый вес в обществе.

Компании, конечно, почти не приходилось прибегать к таким методам, когда отцом ребёнка был кто-нибудь из членов экипажа — сам командир, или первый, или же второй пилот. В таких случаях, особенно при желании отца сохранить всё в тайне, достаточно было лёгкого увещевания. И тогда уж компания действительно сохраняла всё в тайне. Устанавливалась разумная сумма, которая выплачивалась в течение определённого срока по частям, или же компания вычитала соответствующий процент из жалованья своего служащего. А для того, чтобы избежать излишних расспросов дома, эти вычеты проверились по графе: «Персональные издержки».

Все деньги, полученные таким путём, выплачивались беременной стюардессе. Компания ничего себе не брала.

— Видишь ли, программа тем хороша, — сказал Димирест, — что женщина не чувствует себя одинокой и брошенной.

До сих пор он старательно избегал одного — всякого упоминания слова «аборт». Ни одна авиакомпания не могла, да и не желала открыто связываться с абортом. Советы такого рода обычно давались в неофициальном порядке инспекторами из отдела персонала, которые уже по опыту знали, как это можно устроить. Если девушка решалась на аборт, их задача была помочь ей сделать его в хороших клинических условиях, чтобы она не попала в лапы шарлатанов или плохих врачей, к которым иной раз обращаются доведённые до отчаяния женщины.

Гвен с любопытством посмотрела на своего спутника.

— Скажи мне вот что. Откуда ты так хорошо об этом осведомлён?

— Я же говорил тебе: как один из руководителей нашей ассоциации…

— Всё это так, но это ассоциация лётчиков. И стюардессы не имеют к тебе никакого отношения — во всяком случае, в таком плане.

— Непосредственно мне, конечно, не приходилось этим заниматься.

— Значит, Вернон, ты уже сам попадал в такого рода истории… какая-то стюардесса уже была беременна от тебя… Ведь так. Вернон?

Он нехотя кивнул.

— Да.

— Тебе, конечно, не сложно укладывать к себе в постель стюардесс, этих, по твоим словам, доверчивых сельских девчонок. Или, может, они были из «скромных городских семей»? — В голосе Гвен звучала горечь. — Ну и сколько же их было? Десяток, два? Я не прошу точной цифры — приблизительно.

Он вздохнул:

— Одна, всего одна.

Ему, конечно, невероятно везло. Их могло бы быть гораздо больше, но он сказал правду… почти правду: ведь был же ещё тот случай с выкидышем. Впрочем, это можно не считать.

Движение на шоссе становилось всё интенсивнее по мере того, как они приближались к аэропорту, до которого теперь оставалось всего каких-нибудь четверть мили. Яркие огни огромного аэровокзала даже сквозь снегопад освещали небо.

Гвен сказала:

— Та девушка, которая забеременела от тебя… мне не важно знать её имя…

— Да я и не сказал бы.

— Она воспользовалась этой штукой — документом «Один-три»?

— Да.

— И ты помогал ей?

— Я уже спрашивал тебя: за кого ты меня принимаешь? — нетерпеливо отрезал он. — Конечно, я ей помогал. Если уж тебе непременно надо всё знать, изволь: компания вычитала из моего жалованья определённый процент. Потому я и знаю, как это делается.

Гвен улыбнулась.

— «Персональные издержки»?

— Да.

— И твоя жена знала об этом?

Он помедлил, прежде чем ответить.

— Нет.

— А что произошло с ребёнком?

— Он был отдан на воспитание.

— Кто это был?

— Ребёнок.

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я спрашиваю. Это был мальчик или девочка?

— По-моему, девочка.

— По-твоему?

— Я знаю, девочка.

Вопросы Гвен вызвали у него чувство неловкости. Они оживили воспоминания, которые он предпочитал похоронить.